Автор: Neko-san



Кнопка




Умирать – страшно.
Не верьте никому, кто попытается убедить вас в обратном. Я делал вид, что верил, и сам не раз так говорил: доказывал с пеной у рта приятелям, родственникам и даже жене, что смерти не боюсь. Теперь-то я знаю.
Представьте себе, что вам 79 лет, и вы – старая развалина. Ваше тело подключено к аппарату жизнеобеспечения, и, как только скорбящие родственнички, которым, кстати, останется в наследство дом и какой-никакой, а счёт в банке, попрощаются с вами, врач нажмёт на кнопку.
Все они – дети, внуки, доктора и даже уборщица, которая сейчас моет пол в моей палате – считают, что я уже ничего не чувствую. Они уверены, что я не способен мыслить. Не в состоянии понимать, что происходит. Кома, так они сказали. Все органы отказали – вот как они говорят. Не жилец, баста. Зрачки-то не реагируют. Нет-нет, он ничего не почувствует – мирно умрёт во сне, дай нам Бог всем такой смерти, аминь.
Вот вам и аминь. Я всё осознаю, но не могу дать им об этом знать. А если бы и мог, то наверняка они бы предпочли этого не заметить - столько лет мучились со сварливым стариком, а теперь давайте-ка пустим скупую слезу, скажем «Прощай, дедушка, папа, Михаил Яковлевич», и нажмём уже наконец на эту чёртову кнопку. Дел полно, дом надо обживать!
Лицемеры.
А потом, когда аппарат отключится? Что потом? Нет, технические-то подробности я знаю – сердце перестанет биться, кровь не будет разносить кислород по телу, и всё такое. Мозг умрёт. А дальше? Что со мной будет? Не с руинами, в которые превратилось моё тело, чёрт с ним – со мной? Я же жил! Я что-то планировал, что-то делал, я горбатился как чёрт, чтобы обеспечить семью, помочь детям и внукам встать на ноги. Да, я не был идеален, я ошибался. Я совершал ужасные поступки, признаю. Я потерял Сашеньку, потом Сонечку, а потом и мою жену Лизаньку, я много кого потерял по собственной вине. Сашенька покончила с собой, Сонечка, дочка моя, утонула, а на операцию для Лизы я так денег и не наскрёб. Она так же лежала в палате, как я сейчас, и я лично нажал на трижды проклятую кнопку, убил её. Да, я виноват.
Но разве я заслужил… это?
Поганое чувство бессилия… в который уже раз! Когда конец уже считай наступил, а ты ничего не можешь сделать. Что там будет, за этой кнопкой? Ни-че-го. И это самое страшное. Ты просто умрёшь, а Земля так же будет крутиться вокруг Солнца, и другие останутся жить. А тебя – меня! – не будет. Жаль, что я не верю в Бога. Может, было бы легче.
Хоть бы прощения у всех перед смертью попросить, а не могу. Ничего не могу.
Как, уже? Дверь уже открывается? Выходит, мне осталось несколько минут?
В палату заходят сын с женой и мои внуки, совсем уже взрослые. Я им не нужен. И доктор с ними, конечно же. Слышу:
- Доктор, вы уверены, что он ничего не чувствует?
- Да. Он никогда уже не выйдет из этого состояния. Попрощайтесь.
Вижу сквозь полуоткрытые веки, как надо мной склоняется Соня, внучка. Ей пятнадцать, она красавица. Только бы серёжки эти с губ сняла, портят они её, да разве она кого слушает? Соня пристально смотрит на меня и говорит:
- Но у него глаза открыты.
- Так и должно быть, - отвечает доктор откуда-то из другого мира. – К сожалению, он не видит вас.
Соня кивает, её голова исчезает из моего поля зрения, и я снова вижу только белёный потолок.
Чувствую лёгкое касание к руке – это значит, что кто-то сжал мою руку. Голос сына:
- Прощай, пап. Я буду скучать. Мы все будем.
Мы все будем. Да, вы-то будете. Меня не будет!
Его жена слоняется надо мной, целует сухими губами в лоб, как покойника. В глазах – ни слезинки.
- Мы тебя любим, дед, - голос внука.
- Прощай, деда, - а это Сонечка.
- Выключайте, - голос сына дрогнул. Он всё так же держит меня за руку.
Не надо! Не слушайте его, док, он не знает, что говорит! Вы же врач, вы давали клятву спасать жизни, а не отнимать их.
Слышу шаги доктора. Затем какой-то щелчок. Вижу четыре самых любимых на свете лица – никто не плачет. Лица постепенно отдаляются, становятся нечёткими, расплываются. Мои родственники становятся просто рябью на воде. Почему так темно? Кто выключил свет? Эй, кто-нибудь, включите, я хочу посмотреть на них. Проклятье, да я бы даже на уборщика посмотрел, только бы не оставаться одному в темноте. Включите, пожалуйста. Включите.
Саша, Соня, Лиза.

Я прихожу в себя на скамейке в парке. В руках – пустая банка из-под пива. Рядом, на скамейке, моя гитара. Что за белиберда мне снилась? Какие-то внуки, больничная палата. Я как будто умер. Бывает же!
Выкидываю банку в урну. Мало мне в жизни дряни, так ещё сон этот. Жуть.
Звонит телефон. На экране высвечивается Сашин номер. Брать трубку или не брать? А почему бы и нет? Любопытно же, как она станет оправдываться, гадина.
- Алё, - говорю.
- Миш, нам надо поговорить.
Вот такая она бесстрашная – не мямлит, не плачет, сразу берёт быка за рога.
- Не о чем нам говорить, - отвечаю.
- Есть. Если не хочешь лично, то я по телефону могу сказать. Я хотела... хотела попросить прощения. Не знаю, что на меня тогда нашло. Мне не нужен Костя, Миш. Мне только ты нужен. Я понимаю, что ты меня не простишь. Это правильно, я бы тоже не простила такого. Но я тебя люблю.
- Любишь? – она всегда умела вывести меня из себя одной фразой. – Да ты меня предала!
- Это так. Но я…
- А что ты? – кричу. – Я знать тебя не хочу. Хочешь вернуться? Думаешь, можно всё легко исправить? Не нужна ты мне после всего этого!
- Я бы хотела остаться друзьями, если по-другому никак.
- Иди к чёрту.
Нажимаю на кнопку отбоя. Нет, ну какая всё-таки стерва, друзьями она остаться хочет!
Кнопка отбоя. Что-то мне снилось такое про кнопку. Как будто, если нажать на кнопку, то ничего потом не исправить.
В голову хлынули воспоминания. Я помню, что сейчас встану и пойду домой, куплю по пути водки и напьюсь в одиночестве. А утром мне позвонят и спросят, знаком ли я с Александрой Ивановой и в каких мы были отношениях. Когда я скажу, что мы некоторое время встречались, мне сообщат, что она ночью скончалась, и попросят приехать в морг опознать тело, потому что в этом городе у неё нет родственников. И я поеду в морг, а голова будет болеть с похмелья. И там с Сашенькиного лица снимут простыню, я увижу её синюшно-белое лицо и синяки на шее – от верёвки. Я точно помню, что всё это будет завтра. Я помню, что завтра я её потеряю и буду всю жизнь себя в этом винить.
Нет, не помню – знаю.
Сейчас, пока она ещё жива, я могу всё исправить.
Я звоню в такси – да, парк Горького, как можно скорее. Такси приезжает через пять минут, и вот мы уже летим по улицам. Я твержу про себя: «Только бы не было пробок, только бы не было». Через пятнадцать минут мы останавливаемся у Сашиного дома. Я не глядя сую в руки таксиста купюру, даже не посмотрев, сколько там, пулей влетаю на пятый этаж, звоню в дверь. Минут пять звоню. Холодею – неужели не успел?
Дверь открывается. На пороге стоит Саша в домашнем халатике. Лицо заплаканно, волосы растрёпаны. Я смотрю на неё и понимаю, что никого дороже у меня нет. Я обнимаю её, а она прижимается ко мне, как котёнок, и плачет, плачет. Говорит что-то сквозь рыдания, просит прощения, а я глажу её по голове и говорю:
- Прощаю, только не плачь, Сашенька.
И понимаю, что гитару в парке забыл. Ну и чёрт с ней, с гитарой.
Через месяц мы женимся.

Семь лет прошло после того, как я сделал Саше предложение. Семь бесконечно долгих и трудных лет. Я бросил занятия музыкой и пошёл работать в шахту – надо было обеспечить Сашу и Ваню. Да, вы не поверите, у нас, как это обычно бывает у супругов, родился сын, Ваня. Денег нужно много, и почти всё уходит на врачей – у Вани синдром дауна. Саша работать не может, почти всё время проводит с сыном. Нам даже предлагали отдать Ваню в интернат, и я даже был готов согласиться, но Саша отказалась наотрез. Мой сын, сказала, мне и заботиться.
По выходным я часто выпиваю, но это не мешает работе – в этом месяце обещали повышение. Саша мечтает о загородном доме, где мы будем проводить вместе выходные. Я обычно отнекиваюсь – денег и так нет. Сказать по правде, этот дом меня пугает. Точнее, не сам дом, а то, что придёт в мою жизнь вместе с ним. Да, Ваня – мой сын. Саша – жена.
Но я их ненавижу.
Иногда я ловлю себя на мысли, что надо было дать ей повеситься. А потом бью себя по голове – ну я и чудовище.
Чудовище я не только потому, что бегу от трудностей, но и потому, что поступаю так же, как когда-то поступила Саша. У нас тогда было не всё гладко, и у неё появился Костик. А у меня вот есть Лизка – шикарная женщина! Сашка подозревает, что я завёл любовницу, иногда скандалит, обвиняет меня во всех грехах, но не уходит – а куда она уйдёт с сыном-дауном, кому они нужны?
Лизке я могу рассказать всё.
Я курю, лёжа с ней в постели, она прижимается к моему плечу – такая тёплая, беззаботная, молодая.
- Переезжай ко мне, - говорит вдруг.
- А Саша с Ванькой? Не могу я их бросить.
- И не надо. Будешь им деньги переводить. И я буду помогать.
- Легко тебе говорить!
Она резко садится. Я вижу в полумраке только её спину и облако коротких тёмных волос.
- Мне легко? – спрашивает. – Я встречаюсь с женатым мужчиной, который уверяет меня в своих искренних чувствах, а сам не уходит от давно, по его словам, надоевшей жены. Мне легко!
И качает головой.
А у меня в голове в этот момент всё крутится тот сон семилетней давности – как я умирал, боясь и жалея о чём-то непонятном. И я вспоминаю – опять вспоминаю – что у нас с Лизой будут дети, двое, Соня и Серёжа. Они будут нормальными, здоровыми, и мы с Лизой проживём долгую и счастливую жизнь. Впрочем, нет, не слишком счастливую, но она точно будет лучше и легче той жизни, которую я веду сейчас. Лизка станет замечательной женой и матерью, а Саша к этому моменту будет уже давно мертва, потому что покончила с собой, а я себе этого так и не простил. Но несмотря на это я всё равно счастлив. И всё это только будет, а может, уже и было, только в какой-то другой жизни.
- Лиз, а ты бы как на моём месте поступила? Ты бы сама бросила мужа с больным ребёнком и ушла?
- Да! – она поворачивается и смотрит на меня, зло, гневно смотрит. – Да, ушла бы! И наплевала бы на всеобщее осуждение, потому что жизнь у меня – одна, и только я вправе решать, как мне её прожить. Миш, любой человек имеет право быть счастливым, понимаешь? И ты тоже. И я. И Саша твоя, если захочет.
- Да ты просто не представляешь, что это за выбор.
- Я, может, и не представляю. Да, Саша и большинство твоих друзей тебя возненавидят. Осудят. Назовут предателем. Но, повторяю, только ты имеешь право решать, как тебе жить. Сам по суди, так всегда бывает: ты идёшь к своей цели наперекор всему, а те, кому это не по нраву, всегда будут говорить, что ты предатель. А кто не предавал, Саш? Кто не ошибался? Мы все – люди.
- Да, Лиз, мы люди, так что и жить должны по-человечески.
- Ты считаешь, что живёшь по-человечески, Миш?
Я долго думаю, прежде чем ответить:
- Нет. Но я бы просто хотел не совершать ошибок, Лиз. Вообще не совершать, понимаешь? Всегда поступать правильно. Эх, знать бы ещё, как правильно.
- А знаешь, кто никогда не ошибается? Неуловимый Джо!
- Кто?
- Ну, Неуловимый Джо. Только неуловимый он потому, что никому не нужен. Никто его не ловит, понимаешь? Именно поэтому перед ним не встаёт эта проблема выбора, из-за которой все остальные так часто мучаются. Ты не будешь ошибаться, только если ты - как Джо. В противном случае жизнь всегда будет ставить перед тобой выбор. Если ты не красив, не умён, не успешен, то в таких условиях хранить честь и достоинство легко. И бить себя кулаком в грудь, говоря: я-то не ошибаюсь!
- Хороший анекдот.
- Это не анекдот. Выбирай, Миш.
А я всё уже выбрал. И всё вспомнил. Лизка – мудрая женщина.
Саша не плакала, когда я рассказал ей о Лизе. Не плакала, пока я собирал вещи. Не плакала, когда я обещал, что никогда не оставлю их с Ваней без денег и когда прощался с сыном. Она просто сказала, что понимает меня.
Бракоразводный процесс занял всего месяц – я оставил ей квартиру, машину. К Лизке я пришёл с одним чемоданом.
Ещё через полгода мы поженились. А потом родилась Соня.

Соня – здоровый весёлый ребёнок. Мне стыдно, но я люблю её и Лизу так, как никогда не любил прошлую семью. О сыне я вспоминаю редко, но деньги перевожу на счёт регулярно – почти половина моей, слава богу, немаленькой зарплаты уходит на его и Сашино содержание.
А сейчас у меня отпуск, и мы отдыхаем на море. Четырёхлетняя Соня собирает ракушки у самой воды, а Лиза отдыхает в отеле. Ей тяжело переносить жару – ждём второго ребёнка, мальчика.
Я потягиваю холодный апельсиновый сок, чтобы не заснуть – всю ночь не спал, приходится даже в отпуске работать. Жарко, но прохладный ветерок с моря овевает тело. Небо – синее, как Лизкины глаза. И у Сонечки такие же. Смотрю на дочь.
- Соня, - кричу, - отойди от воды подальше!
Соня слушается. Я прикрываю глаза на минутку, а перед глазами – какие-то круги. Я точно знаю, что сейчас засну. То есть, помню. Ощущение такое же, как когда я вспомнил про Сашкину смерть, и про наших с Лизой детей, которых ещё не существовало. А сейчас я помню, что, когда я проснусь, моей Сонечки на пляже не будет, и я побегу к воде. Сначала буду бегать по пляжу и звать её, спрашивать у прохожих, не видели ли они маленькую девочку в красно-жёлтом купальнике. Потому буду нырять, но так и не найду дочку. А вечером её принесут спасатели – ребёнок захлебнётся. А Лизка будет рыдать и обвинять меня, и правильно – это я не услежу. Мы с Лизой похороним дочь и станем жить дальше, у нас родится Серёжа, мы будем любить его, но счастливыми снова уже не станем.
Я вскакиваю, стакан с соком падает на землю. Я ищу глазами дочь – только бы не опоздать! Вижу, как красно-жёлтое пятно покачивается на волнах недалеко от берега, мне там воды по колено, но Сонечка такая маленькая… Она бьёт по воде ручками, но как-то слабо, и вот я уже вбегаю в море, хватаю дочь на руки. Не знаю, что делать, трясу её, а она плачет, господи, спасибо тебе, она плачет!
Вечером в номере я рассказываю Лизе о происшедшем. Жена кричит на меня и клянётся, что никогда больше не отпустит нас на пляж одних и заставит меня высыпаться даже против моей воли. Я слушаю её и улыбаюсь как полоумный.

Сонечке – семнадцать. Она поступает в институт в этом году, будет учиться на юриста. А что, хорошая профессия – уважаемая и полезная. Хорошему юристу толстосумы готовы платить миллионы, лишь бы он за них решал их проблемы. Лиза считает, что работа слишком тяжёлая, да и опасная, чего уж там, но я Сонин выбор одобряю.
Серёжа ещё в школе. Отличник, только нас беспокоит, что он не отходит от компьютера, таких ещё часто называют ботаниками.
С Сашей и Ваней не вижусь. Знаю только, что они по-прежнему живут в Сибири, а мы переехали в Москву – дела у меня в последние годы шли хорошо.
Правда, меня беспокоит, что Лиза в последнее время часто и надрывно кашляет. Уговорил обратиться к врачу, пройти полный медосмотр. Она отнекивалась, говоря, что Сонино обучение стоит дорого, лишних денег сейчас нет, а в муниципальной поликлинике проходить обследование без толку – не верит она в бесплатную медицину. Еле уговорил.
Мы сидим в больничной приёмной и ждём результатов. Я почти помню, что сейчас произойдёт, но гоню от себя неизвестно откуда взявшиеся так некстати воспоминания вместе со сном двадцатипятилетней давности.
Лизин лечащий врач входит в комнату, садится в кресло напротив нас и говорит:
- Я не хочу вас пугать...
Не хочет он, как же! Уже напугал. Только не продолжай, слышишь? Я знаю, что ты сейчас скажешь, только попроси Лизу выйти, что ли, мне скажи, мне одному.
- У вас рак, - говорит он. – Шанс есть, но не хочу врать, очень маленький.
Ничего-то ты, я смотрю, не хочешь, лекаришка!
Подаюсь вперёд в кресле и спрашиваю:
- Сколько?
- Что сколько? – доктор делает вид, что не понимает.
- Доктор, - говорю, - для нас на самом деле не важно, сколько будет стоить лечение. Только сделайте всё, чтобы моя жена жила.
Оглядываюсь на Лизу. Её лицо – белое как мел, и она тоже говорит:
- Сколько?
- Лечение довольно дорогое. Одни медицинские препараты будут стоить…
- Да нет, доктор, сколько мне осталось?
Врач тянет с ответом. Наконец произносит:
- Не более полугода, если не начать лечение в ближайшее время. Но вы должны понимать, что даже лучшее лечение не даёт полной гарантии на выздоровление.
- Мы будем лечиться, - говорю я.
- Но Сонечка, - лепечет Лиза.
- Прорвёмся.
Я помню, что Лиза умрёт через полгода несмотря ни на что. Только у неё должен быть не рак, а какая-то другая болезнь, не менее опасная, но другая. Кажется… нет, не могу вспомнить. Это было слишком давно, в другой жизни, с другим мной. А может, и не было никогда.
И мы лечимся. У Лизы выпадают волосы из-за химиотерапии, углубляются морщины, но она такая красивая! Она ничуть не изменилась с той ночи, когда рассказывала мне про Неуловимого Джо.
Я же не могу отделаться от мысли, что не смог вовремя вспомнить что-то важное, благодаря чему можно было бы предотвратить болезнь. Я опять совершил ошибку. Я хочу быть Неуловимым Джо и никогда не ошибаться. Какой выбор был не верен? Я размышляю об этом ночи напролёт, но своей ошибки, от которой бы зависел именно такой поворот событий, осознать не могу. Я так и не осознаю этого до самого конца. Мы все здесь, в больничной палате – я, Соня, Серёжа. К счастью, нет никакой кнопки, как в моих воспоминаниях о другой жизни – Лиза тихо умирает во сне.

Умирать – страшно.
Не верьте никому, кто попытается убедить вас в обратном. Я делал вид, что верил, и сам не раз так говорил: доказывал с пеной у рта приятелям, родственникам и даже жене, что смерти не боюсь. Теперь-то я знаю.
Представьте себе, что вам 79 лет, и вы – старая развалина. Ваше тело подключено к аппарату жизнеобеспечения, и скоро ваши дети и внуки придут попрощаться с вами, а потом врач нажмёт на кнопку.
Все они – дети, внуки, доктора и даже уборщица, которая сейчас моет пол в моей палате – считают, что я уже ничего не чувствую. Они уверены, что я не способен мыслить. Не в состоянии понимать, что происходит. Кома, так они сказали. Все органы отказали – вот как они говорят. Нет-нет, он ничего не почувствует – мирно умрёт во сне, дай нам Бог всем такой смерти, аминь.
Вот вам и аминь. Я всё понимаю, но не могу дать им об этом знать. Если бы я только мог хотя бы моргнуть, они бы не бросили меня, я уверен, они бы продолжили вместе со мной бороться за мою жизнь. Не за здоровье, чего уж там – здоровье не вернуть, оно потеряно на работе, отдано семье.
Скоро врач нажмёт на кнопку.
А потом, когда аппарат отключится? Что потом? Мне страшно, правда. А всего страшнее от того, что я не могу отделаться от воспоминания, что когда-то лежал в больничной палате, не этой, другой, более замызганной, в совсем другом городе, но тоже подключенный к аппарату жизнеобеспечения и ждал. Только Сонечка, кажется, до этого не дожила.
Какой же я всё-таки был свиньёй!
Да, Серёжу и Соню обеспечил, поднял на ноги, внуков нянчил. А Сашу с Ваней бросил. И они не придут ко мне сегодня попрощаться – Ваня в лечебнице, Саша спилась. Хоть бы за нажатием кнопки ничего не было! Ни-че-го. Я не могу сказать, что прожил хорошую жизнь и всегда поступал правильно, но я не хочу снова делать выбор за выбором. Не хочу снова ошибаться. Хватит, слишком это тяжело. Я и так, кажется, прошёл через это два раза, больше, чем положено человеку за одну жизнь.
Жаль, что я не верю в Бога. Может, было бы легче. Ну хоть прощения могу у всех перед смертью попросить, даже если никто не услышит.
Как, уже? Дверь уже открывается? Выходит, мне осталось несколько минут?
В палату заходят Соня с мужем, Серёжа с женой и мои внуки. И доктор с ними, конечно же. Слышу:
- Доктор, вы уверены, что он ничего не чувствует?
- Да. Он никогда уже не выйдет из этого состояния. Попрощайтесь.
Вижу сквозь полуоткрытые веки, как надо мной склоняется Соня-младшая, Серёжина дочка. Ей пятнадцать, она красавица. Только бы серёжки эти с губ сняла, портят они её, да разве она кого слушает? Соня пристально смотрит на меня и говорит:
- Но у него глаза открыты.
- Так и должно быть, - отвечает доктор откуда-то из другого мира. – К сожалению, он не видит вас.
Соня кивает, её голова исчезает из моего поля зрения, и я снова вижу только белёный потолок.
Чувствую лёгкое касание к руке – это значит, что кто-то сжал мою руку. Голос сына:
- Прощай, пап. Я буду скучать. Мы все будем.
А потом всхлип. Никогда не видел, чтобы Серёжа плакал – даже когда он в двенадцать лет сломал руку, не ревел.
Другую мою руку тоже кто-то сжал.
- Папа, - говорит Соня-старшая, - ты наверняка думал, что я ничего не помню, но это не так. Я знаю, что, когда мне было четыре, ты не дал мне утонуть.
И они все ещё что-то говорят. Голос сменяется голосом, каждый вспоминает, что делал папа, деда Миша, и – ни слова о плохом. Ни слова о Саше и Ване, как будто их и не было никогда.
И в конце Сонин голос:
- Вот увидишь, ты встретишь маму. Скажи, что мы все по ней скучаем.
Встречу, а как же. Всех встречу.
- Выключайте, - голос сына дрогнул. Он всё так же держит меня за руку.
Вот и всё.
Слышу шаги доктора. Затем какой-то щелчок. Вижу самые любимые на свете лица – у всех слёзы на глазах. Простите меня, дети. За всё простите. И вы, Саша с Ваней, тоже простите. А у Лизы через несколько минут лично прощения попрошу.
Боже, я так перед ними виноват! Как жил свиньёй, так и умру. Вот так, наверное, со всеми: жизнь была как жизнь, ничего особенного. Кто-то, прочитав мои мемуары, если бы я их написал, плюнул бы со скуки и пошёл заниматься дальше своими делами.
Мы свои трагедии, происходящие со всеми сплошь и рядом, воспринимаем всегда как настоящие катастрофы. Они же происходили не с кем-то другим – с нами! И именно потому казались роковыми, непреодолимыми. На деле же всё как у всех, да своя рубашка ближе к телу. Наверное, это очень по-человечески, не знаю, я никогда о таком не думал – не до того было, слишком торопился жить.
Одна радость: хоть Неуловимым Джо не был. А могло и так получиться.
Не тяните уже, доктор, нажимайте на кнопку. Выключайте свет.
Саша, Ваня, Лиза.
Ну, я пошёл.

Если уж приехал, не надо было жениться...
По деталям. Тонут обычно немного иначе. Когда дергаются и бьют руками, как раз еще хорошо, это шанс, что не утонут, и что другие увидят. А вот когда тонут в двух метрах от людей - просто со стеклянными глазами под воду уходят, не в силах поднять рот для вдоха над кромкой.
А так - понравилось.

Путаница с именами. И вообще в этом моменте многовато "Лиз" и "Миш".
Идея хороша, исполнение... Перебор с неразбавленной прямой речью, на мой взгляд, но в целом весьма неплохо. Главным образом за саму идею огромный плюс.

идея неплохая, но я тоже в некоторых местах запуталась с именами)

с пеной у рта надо в конец поставить.

Феникс, ты что ль? НЕ в смысле развалины. А всмысле оборот знакомый.

Эм, как бы имена русские, а у нас эфтаназию пока не еще не разрешали.
Ну да ладно авторский вымысел.

Мысли, конечно дельные. Жизненые. Но читал по диагонали.
Вяло как-то.

Тогда будет казаться, что это приятели с пеной у рта.

Ага. Лучше в самое начало.

Грустная история, но жизненная, мне понравилось. Всем нам кажется, что если бы дали переиграть, жизнь пошла бы лучше, но кто знает? тяжело это в любом случае.

Нормальный рассказ. Этакое советское "Зеркало для героя" предшественника всех этих Днейсурков. Просто, житейско и скучно. В тех же семидесятых, наверное, мосгорфильм одобрил бы и выделил бюджет. Есть нравоучение, есть фатализм. Я, в своей табличке, в череде полный нолей, поставлю этому рассказу 1.
В топ-три, конечно это не пойдет, но впечатление оставит.

Очень достоверный сюжет. ГГ умирает естественной смертью, поражаясь равнодушию, с которым его отключают от аппарата жизнеобеспечения. После чего встречается с результатом своих поступков, когда так же равнодушно нажимал кнопку. Смерть здесь - как результат сценария, и не понятно - толи герой умер, толи увидел молодым на лавке - свою смерть черзе много лет. Вспомнился "господин Никто". История цепляет. Возможно автор хорошо знаком со смертью или при сложном выборе - переживал подобные сценарии, ибо сфантазировать такое без опыта - невозможно.

Хорошо написано.
История с кнопкой вполне может быть и у нас, судя по полному развалу муниципальной медицины.

Ну вот, попёрло

Не понравилось. Похоже, что герой наказан. В рассказе "Аэропорт" эта идея реализована лучше.

Мне кажется, автор не совсем понимает. Что отключить человека могут только в том, случае, если мертв мозг. Проводят специально тесты на апноэ - самостоятельное дыхание. И если человек сам дышать не может, и мозг не функционирует, только тогда его отключают. Суд принимает решение, что человек фактически мертв. А если он в сознании, если жив мозг, то как могут отключить? Тогда это убийство.


Не совсем понятна эта фраза. Если герой уже умер и вышел из тела, то почему он боится, что его отключат. А если он в сознании, то почему не возвращается.

Рассказ понравился. Реально вчера обозначил ему даже место определенное. А сегодня вот сомнения берут. А фантастика ли это?
Есть такой мистический жанр - фантазия на тему посмертной жизни. В 90-е люди немало денег заработали на всяких текстах про свои путешествия по ту сторону и обратно. Но ведь это не фантастика была...
Все же: можно ли считать рассказ именно фантастическим?
Про большинство-то рассказов, которые тут представлены, понятно - нельзя. Умер-черти-перерождение (со сменой пола/кошкой/ медузой). Умер-испытание-прошел уровень-приз. Это однозначно никакая не фантастика.
А этот рассказ?

Не знаю, читал ли автор Николая Островского. Но когда я читала этот рассказ, мне сразу на ум пришли эти слова:



ГГ, зная, что умрет казнит себя за подленькое прошлое. И проживая его заново, спасает любимую женщину и опять начинает жить по-старому ничтожно и никчемно, губя судьбы своих близких. Какая мораль у рассказа? Понять не смогла.
По поводу отключения я уже писала. Автор не представляет себе, как это происходит. И автор явно очень молод и не представляет, что в 79 лет можно не ощущать себя развалиной.

Неплохой рассказ.
Суровый жизненный посыл мне показался очень актуальным.
С другой стороны, этот посыл и стал главным минусом рассказа, на мой взгляд. Банальная бытовуха. Ребенок-даун, жена-алкоголичка, любовница, требующая развода - всего этого добра валом на каналах, типа "Романтика" и "Домохозяйка".
И, несмотря на эту банальность, скажу честно - цепляет. Заставляет грустно задуматься, сидя на кухне, за кружкой.
Да, и финала, при такой подаче, хотелось бы инвариантного. Да-да, нет-нет. А тут...
И все равно, плюсую.

Какую чушь ты смотришь...

Да, я когда в отчий дом приезжаю отдохнуть, еще и не такое смотреть на кухне приходится, пока в меня домашние явства утрамбовывают

Ты разве не знаешь, что в момент приём пищи человек бессознательно поглощает информацию? Представь, сколько шлака проникает в твой мозг, пока желудок наслаждается обедом.