Автор: Дмитрий Негин


Как я ходил за циркулем

Весна в этом году выдалась мрачная и унылая. Снег сошел рано, обнажив смурые пыльные газоны, усыпанные сугробными сокровищами. Тучи пролитыми натяжными потолками нависали над головой — казалось, что до них можно дотянуться, если взобраться на крышу пятиэтажки. Птицы чирикали безрадостно, будто не были уверены в том, что наступила весна, и каждую минуту ожидали подвоха: лютого холода или снегопада. Солнце призрачно маячило за тучами, изредка бросая блеклые пятна света на крыши. Деревья и кусты выглядели умершими, иссохшими и ненастоящими, будто картонные декорации к мрачному спектаклю, выкрашенные дешевой гуашью. Только запах был настоящий, весенний: запах пожухлой травы, так долго томившейся под снегом, запах пыльного асфальта, запах ритуального весеннего дыма. Тяжело дышалось — в воздухе не хватало влаги, свежих ноток, от которых обычно хочется вдохнуть полной грудью, дышать глубже, пока не закружится голова.
Находиться на улице было неуютно и безрадостно. Виной тому слыла не только скупая весна, но еще и ощутимая людская тревожность. Она читалась в тяжелых взглядах прохожих, в их торопливости и пугливой ощеренности.
Пропадали дети. За последние несколько месяцев только в нашем округе — пять человек, все мои ровесники, из разных школ, а по области — и того больше. Одного из пропавших я хорошо знал — мы играли вместе за школьную сборную в футбол. Я видел, как стремительно постарели его родители, как осунулся и потух младший брат…
В городе ввели комендантский час. Младшеклассников из школы забирали родители или старшие братья и сестры. После уроков малыши толпились около раздевалок в ожидании родных, галдели, устраивали кучу-малу. Мы же, кто постарше, добирались до дома самостоятельно. Классная обещала вечерами всех обзванивать, но звонила нерегулярно, то ли забывала, то ли не хотела нагнетать обстановку.
Время шло, детей искали и не находили. По городу ползли жуткие слухи, один другого краше, а полиция тем временем искала маньяка. Я слышал, как наш сосед — участковый полицейский — обсуждал с отцом эту тему за очередным пятничным распитием:
— Их найдут всех сразу, точно тебе говорю, — сказал сосед, опрокинув рюмку, и смачно хрустнул огурцом, — в какой-нибудь яме, да так, что мы потом не разберем, где чья рука, а где чья нога…
— Брось ты, — отмахнулся отец, — скажешь тоже, у нас не Америка…
— Так в том-то и дело, что нагляделись люди этой Америки и стали с ума сходить. Там, что не фильм, то про серийного маньяка. И, главное, куда наверху-то смотрят? По ящику кажут все это, будто заговорщики какие, нет бы нормальные фильмы крутить. Я вот своей сказал, чтобы никаких ужасов! — участковый стукнул кулаком по столу, звякнули ложки с вилками. — Жизнь и так соль, да боль…
— А мой все книжки читает. По названию и не разберешь особо про что там. Тоже, наверняка, муть сплошная: вампиры, зомби, концы света…
Я тогда, стоя за кухонной дверью, сразу представил глубокую яму, полную расчлененных тел, натужный гул роящихся мух и тяжелый тошнотворный запах. Как наяву, увидел уродливые корни, торчащие из сырых земляных стен, кишащих червями и могильными жуками. Я зажмурился, и мне поплохело. Одно дело — когда в кино, ты знаешь, что никто на самом деле не умер, другое дело — когда зло ходит рядом, по той же улице, на которой ты живешь, дышит тебе в затылок холодом замшелого подпола и забирает тех, кого ты знаешь.
Занятия закончились, я ждал троллейбус на остановке возле школы и считал жирных ворон, грузно переваливающихся по газону на другой стороне. Рядом пацаны из параллельного класса живо обсуждали новую игрушку, но так как мой «адронный коллайдер» года три не тянул новинок, я старался их не слушать, чтобы не расстраиваться понапрасну. У светофора просигналил автомобиль, взвизгнули тормоза, и я вздрогнул. Рядом с пешеходным переходом, несмотря на красный свет, через дорогу ковылял Циркуль. Водитель, который чуть его не сбил, грозил кулаком, высунувшись из окошка, и что-то кричал мальчишке вслед. Тот не реагировал и, не меняя темпа, шел дальше, уставившись в одну точку перед собой. Ох уж этот Циркуль…
Он перешел к нам в класс сразу после нового года — переехал из другого города. Так сказала классная. Сам Циркуль про себя ничего не рассказывал, да никто и не спрашивал. Честно говоря, ребята в классе его избегали. Бывают такие заморыши в школьной иерархии, которых постоянно шпыняют и достают, а бывают такие, которых не трогают и стараются не замечать. Вот и на Циркуля пытались не обращать внимания, игнорировали его и не вступали с ним в контакт. Он был неприкасаемым.
Прозвище свое Циркуль получил сразу же, как только вошел в класс. Двигался он скованно и неуклюже. Со стороны это выглядело забавно: он заносил прямую ногу, чтобы шагнуть, потом корпус, тоже прямой, наклонялся, перемещая вес на нее, и только после этого вторая нога, очерчивая полукруг, боком переносилась вперед, руки при этом совершали хаотичные движения. ДЦП — шептались в школе, когда он проходил мимо, но я был знаком с одним пареньком, больным ДЦП, и знал — у Циркуля что-то другое. Помимо проблем с ходьбой, Циркуль был худющий и болезненный: белесая кожа его отливала синевой, взгляд казался стеклянным, а голос постоянно хрипел, сипел и скрежетал. Не было ни дня, чтобы он говорил нормально. На уроках, когда его вызывали к доске, у всех моментально портилось настроение. Ребята старались не глядеть на одноклассника, утыкались в тетради и учебники. Кто-то даже вставлял наушники, чтобы не слышать его скрипучий простуженный голос.
С отметками у Циркуля, на удивление, все было хорошо. Материал он схватывал быстро, за контрольные ниже четверки не имел. Уроков не пропускал, но быть учительским любимчиком ему не грозило — учителя, так же, как и ученики, испытывали к нему неконтролируемую неприязнь. Такое отторжение окружающих Циркуля не расстраивало. Ему было абсолютно все равно, есть ли кто-нибудь кроме него в классе или нет. В школе его интересовала только учеба. Сидел Циркуль в гордом одиночестве на первой парте, ближней к двери, чтобы не ковылять через весь класс, сгребая ногами чужие ранцы; приходил в класс всегда последним, уходил первым.
Циркуль перешел дорогу. Водителю надоело без толку кричать, он замолчал и зло сплюнул на асфальт. Автомобиль сорвался с места, и тут пришла очередь теток на остановке кричать и грозить кулаком вслед умчавшейся машине. Мой непутевый одноклассник в это время уже скрылся за углом дома напротив, и тут непреодолимая сила потянула меня следом. С момента появления Циркуля в классе мне постоянно хотелось знать, кто этот странный мальчуган, чем он живет, чем болеет и как проводит свободное от уроков время. Момент, чтобы проследить за ним и разузнать хоть что-то, казался подходящим, вдобавок затея попахивала каким-никаким приключением. Я огляделся по сторонам, высматривая одноклассников: не дай бог, кто заметит мой поход — засмеют, и, дождавшись зеленого света, тоже перебежал дорогу.
Завернув за угол, я увидел ковыляющую фигурку в конце улицы — какие же долгие у нас светофоры, надо было нагонять. Я посеменил следом, боязливо оглядываясь, вдруг и за мной кто увязался. Сыщик из меня получался никудышный, в яркой куртке я семафорил через всю улицу. Если бы Циркуль хоть раз обернулся, он бы обязательно меня срисовал, но одноклассник пер как ледокол, и ничто не могло заинтересовать или отвлечь его.
Я шел и думал, что буду делать, когда Циркуль зайдет домой. Расспрошу сторожевых бабушек на лавочке возле подъезда — нет, они своих не выдают, зато я сразу буду зачислен во вражеские шпионы. Поспрашиваю у местных ребят, наверняка кто-нибудь будет во дворе, — тоже отпадало, чужих с расспросами нигде не любили, вдобавок затея попахивала тумаками. Оставались, правда, еще варианты. Я мог подождать, пока Циркуль выйдет на улицу гулять или в магазин, или в кружок, если он вообще ходит куда-нибудь, кроме школы. И зачем я буду его ждать? Спрошу в лоб обо всем, что мне интересно? Это можно и сейчас, догнав его, достаточно пойти чуть быстрее. Но разговаривать я с ним не стану ни сейчас, ни потом. Вдруг кто в классе узнает. Внезапно я понял, что мой поход совершенно лишен смысла, и остановился. Вдобавок, я обещался заглянуть сегодня к Витьке, вернуть книжку. Так что нужно было бросать преследование и топать домой.
Вдалеке раскатисто рыкнул гром, плавно потемнело, как в кинотеатре. Тучи почернели, превратив небо в сплошное угольное месиво, подсвеченное по контуру фантомным солнцем. Ветер стал бросать в лицо песок, разный сор и пытался сдвинуть меня с места. С очередным порывом пахнуло холодом и влажным железом. Где-то уже шел дождь.
Я постоял полминуты, сопротивляясь напору, согнувшись навстречу ветру. Прикрывал лицо рукой, отплевывался от песка. Волосы на голове взъерошились, воротник куртки поднялся. Со стороны я походил на героя мультипликационного сериала, который противостоит невидимой стихии или огненному дыханию дракона. Для полного образа не хватало только щита в руке. Потом я подумал — зачем я так стою, упираюсь, и почему не иду назад на остановку, и понял — пусть даже нет разумных причин, меня все равно тянет идти за Циркулем следом. Слаб я на тайны, не работает у меня перед ними сила воли, а этот паренек — одна сплошная тайна. Прогуляюсь, хоть что-нибудь да разузнаю. А Витька подождет до завтра, в школу книжку захвачу, главное — не забыть.
И я пошел, превозмогая порывы ветра. И стал успокаивать себя тем, что просто дойду до его дома, не больше. Узнаю, какой он, этот дом, ведь это тоже немаловажная информация. Узнать адрес — одно дело, но вот увидеть само здание — совсем другое. Малосемейка или новостройка, а, может быть, элитное жилье с двухэтажными квартирами или целый коттедж. Сразу можно предположить, какой достаток в семье. Вот в моей он ниже среднего, поэтому и живу я в малосемейке. А у тех ребят, что в элитных домах живут, родители — директора да большие начальники. А уж в коттеджах — так боссы больших начальников живут или бандиты, которые всех этих начальников, вместе с их боссами, на деньги стригут. Или политики, что те же бандиты, только стригут уже государство, которое, в свою очередь, обувает вообще весь народ.
За такими мыслями я чуть было не провалил всю операцию, потому что не заметил, как Циркуль остановился, и я подошел к нему слишком близко. Вернее, заметить-то заметил, но из-за задумчивости среагировал не вовремя. До одноклассника мне оставалось не больше десятка шагов.
Циркуль остановился перед старым домом, фасад которого украшали колонны. Типичный неоклассицизм предвоенных лет, вспомнил я из уроков МХК. Наша учительница была просто помешана на архитектуре, так что мы только ее и изучали, архитектуру, не учительницу. Я обомлел. И тут он живет? Нет, это вовсе не жилой дом. Грязные и темные окна скрывали внутренности за ветхими шторами непонятного цвета, только за двухстворчатыми дверьми, которыми заканчивалась широкая парадная лестница, тускло подрагивал дежурный свет, и можно было разглядеть кусок стены тамбура, обитой рейками. По бокам, вплотную к зданию, росли тополя. Территорию огораживал забор, в котором решетки из чугунных пик сменялись облупленными, некогда белоснежными столбами с карнизами. Каждый столб заканчивался навершием из небольшого шара на постаменте. На миг мне почудилось, что это не столбы, а статуи древних рыцарей стоят в ряд и охраняют вход в замок.
Ветер стих так же внезапно, как и возник. В воздухе повисла мелкая взвесь дождя. Скоро начнется, подумал я. Совсем рядом вновь громыхнуло, крыши отозвались стоном, а по улице пронеслась волна сработавших сигнализаций.
Циркуль подошел к дверям, сгорбился возле них, ковыряясь в замке. У него есть ключ? Дверь открылась, одноклассник зашел внутрь и развернулся, чтобы закрыть за собой, а я нырнул за один из столбов, надеясь, что не был замечен. Сердце колотило. Я отдышался, размышляя. Что это за бред, даже если в этом здании находится кружок, в который, допустим, Циркуль ходит после школы, откуда у него ключи от парадной двери и почему в окнах нет света? Нужно все разузнать.
Я аккуратно выглянул из-за столба. В тамбуре уже было пусто, Циркуль прошел дальше. Слева от дверей я увидел прямоугольное пятно таблички и подбежал поближе, чтобы прочитать, что там написано. Ступени оказались широкими, сбитыми бесчисленными подошвами так, что проступал разноцветный рисунок вкраплений мелких камней, посередине темнела вытоптанная дорожка. Когда-то это здание посещали очень часто. Я посмотрел на деревянную табличку в дюралевой рамке.
«МУЗЕЙ чаСОВ И ЧАСОВЫХ МЕХАнизмов».
Доска была ровесником здания. Фон, в прошлом бордовый, выцвел до бледно-розового и пошел пузырями; буквы, прежде золотые, потемнели до бронзового с коричневым отливом, потрескались и облупились так, что «часов» превратилось в «сов», а из «механизмов» вообще пропало окончание. С обратной стороны стекла на двери висел прилепленный скотчем полиэтиленовый пакетик с распечаткой, текст которой говорил, что музей закрыт на реконструкцию, судя по датам, давным-давно; стояли размашистые подписи и печать. Под пакет набилось столько пыли и дохлых насекомых, что меня передернуло. Я поежился, разгоняя мурашки по телу. Дождь усиливался, и похолодало так, что от дыхания пошел пар.
Внезапно возникшая тайна нежилого здания улетучивалась, впуская факты и разумные рассуждения. Скорее всего, кто-то из родственников моего одноклассника работал сторожем в этом музее, и Циркуль пришел навестить родню. Но с ключами все же странно. Может быть, родственник — старый, глухой дедушка, до него не достучаться, и поэтому приходится открывать самому? Скорее всего. Мне стало грустно и одновременно завидно. Грустно оттого, что внезапно возникшая тайна растаяла, а завидно — потому что Циркуль имел доступ к такому богатству.
Хотя все экспонаты из музея могли увезти на время реконструкции на склады, но ведь могли и оставить, а это целая сокровищница всяких интересностей, от мыслей о которых у меня захватывало дух.
Подвальное окно по левую руку зажглось желтым светом, затем второе, первое погасло. Значит, Циркуль спустился в подвал. Жутко захотелось попасть внутрь, но как? Я спустился с лестницы и стал красться вдоль стены, пригнувшись, заглядывая в окна цоколя. Ранец постоянно сбивался на бок, кровь прилила к лицу. Ничего, кроме груды хлама, внутри я не увидел. Циркуля нигде не было, даже там, где горел свет. Я распрямился и, о чудо, увидел перед собой приоткрытое окно на первом этаже. Раньше оно пряталось за деревом. Забыв про совесть и порядочность, я поставил ногу на бордюр над цоколем стены, схватился за скрипучий отлив, подтянулся, перехватился за раму — и через мгновение сидел на подоконнике, толкнув рюкзаком окно внутрь. Получилось сильно громко, я выругался и понял, что форточник из меня тоже никудышный. Залез внутрь и оказался в туалете.
Ничего выдающегося — туалет как туалет: кафельные стены и пол со сливом, ряд раковин, напротив — кабинки. Пахло старыми трубами и всякой порошковой гадостью. Сломанный слив в одной из кабинок противно свистел. Я глянул на себя в зеркало над одной из раковин: лицо бледное, перепуганное, успевшие намокнуть волосы слиплись сосульками. Интересно, у всех искателей приключений на свою задницу такие лица, или все же кто-то выглядит более воодушевленным, нежели я?
Я прислушался к себе: сердце бешено колотило, бухало в висках, а еще мерзко ныл низ живота. Жуткое, надо признаться, состояние, совсем не боевое. И вот тут бы одуматься, развернуться и пойти домой, но… Чем дальше, тем сильнее увлекало меня мое приключение. Незаконность проникновения добавила остроты ощущений. Уж после того, как я влез в здание, останавливаться не имел никакого права. Я должен был идти до победного конца. Как это будет выглядеть, если я сейчас развернусь и побегу домой? Слазал поглядеть музейный толчок? Нет уж, увольте. Я приоткрыл дверь из туалета и выглянул в коридор. Темнота, хоть глаз выколи. Выручил меня мобильник с фонариком, вдобавок я поставил его на вибро, чтобы не быть дурачком из кино, которому в самый неподходящий момент, когда он пытается быть незамеченным, звонит бабуля, и все летит к чертям.
В коридоре пахло пылью и старым паркетом, в носу защипало, я с трудом сдержался, чтобы не чихнуть. Лучик фонарика прогнал темноту куда-то под высоченный потолок и высветил передо мной несколько дверей, в промежутках между которыми стояли декоративные полуколонны. Слева коридор заканчивался тупиком, справа — бордовыми портьерами, за которыми виднелась еще одна двухстворчатая дверь. Что-то громыхнуло, а потом зашуршало за самой ближней дверью напротив меня. По коже прокатились каштановые ежики, я молниеносно сунул мобильник в карман, пряча свет. Прислушался, нащупывая позади вход в туалет, но звук больше не повторялся. Что бы это могло быть? И тут, словно вынули затычки из ушей, я услышал часы, сотни, тысячи, триллионы тикающих механизмов. Звук ворвался в меня, проникая до костей, глаза забегали в ритм — тик-так, тик-так — я даже задышал часто-часто, будто подстраивался под это тиканье. Схватившись за голову, я чуть было не застонал вслух, но наваждение отпустило так же внезапно, как и нахлынуло. Запоздало настигла мысль о том, что экспонаты все-таки не вывезли, и есть на что посмотреть. Звук резко стал тише, ушел на фон, сделался практически незаметным, будто шум дождя за окном. Я потряс головой. Злые шутки со мной адреналин шутит, подумал я и, достав мобильный, вновь посветил на дверь, за которой недавно громыхало. «Автоматоны» — прочел я надпись на табличке. От волнения пересохло во рту, и в руках и ногах стала томиться тягучая немогота, в предчувствии скорой встречи с настоящими сокровищами, сложнейшими механизмами — гением человеческой мысли прошлых столетий.
Я прильнул ухом к поверхности двери, вслушался. Потянул за ручку, напрягая мышцы, чтобы дверь шла ровно, без рывка. Заглянул в щелку и увидел выставочный зал со стендами и тумбами, накрытыми белой тканью. Послышались голоса: скрипучий простуженный Циркуля и грубый бубнящий мужской, наверное, того самого родственника. Но звук шел не из зала, а из подвала. Сквозь деревянные перекрытия слышимость была так себе, слова разобрать было невозможно, но интонации читались. Циркуля ругали, а он оправдывался. И я вспомнил, как он грохнулся сегодня на перемене и порвал штанину. Наверное, за это и отчитывали.
Успокоившись, что нынешние хозяева музея далеко, я шагнул в зал и прикрыл за собой дверь. Посветил по сторонам, стараясь не задевать лучом шторы, чтобы свет не заметили с улицы, и пошел рассматривать экспонаты. Сначала я поднял ткань на первой попавшейся тумбе. В луче фонарика заплясал вихрь пыли. Не отрывая взгляда и не дыша, я смотрел на экспонат. На драпированном постаменте стоял прозрачный куб из стекла, внутри которого сидела за крохотным роялем девочка в розовом платье с пышной юбкой. Изящные черты лица поражали натуральностью. Казалось, что вот-вот она моргнет или улыбнется. А румянец на щеках пылал, будто пианистка стеснялась. Возможно, она впервые выступала перед такими высокопоставленными чинами, как я. Из рояля торчал изящный ключик с узором. Под приоткрытой крышкой инструмента я разглядел натянутые струны, которые блестели и переливались.
Наконец, я пришел в себя и выдохнул: «Ух-ты…» Если механизм завести, неужели она заиграет, пальчики опустятся на клавиши, и молоточки станут ударять струны, как в настоящем рояле? Потом осенило, что, скорее всего, внутри рояля спрятан диск, как в музыкальной шкатулке, и именно он будет издавать звук, а девочка просто зашевелится, делая вид, что играет. Но все равно, миниатюрность деталей поражала. Захотелось повернуть ключик, проверить, но стеклянный купол я снимать не стал, вдруг он разобьется или залапаю, еще чего не хватало.
Я бережно накрыл пианистку, посветил в сторону, и тут мое внимание привлекла неглубокая ниша в стене, как раз возле входа. Внутри я увидел ряд фотографий в рамках и подошел поближе. С первой на меня смотрел золотой павлин, восседающий на дубовом стволе. Справа от него сидел петух, слева, в шарообразной клетке, — сова, чуть ниже — белка с орехом в лапках. На подписи под фото я прочитал: «Часы “Павлин” 1772 г., Джеймс Кокс, Фридрих Юри, Великобритания, Лондон. Выставлены в Государственном Эрмитаже, г. Санкт-Петербург». Это же сколько такой павлин мог стоить? Еще было написано про то, что часы эти Григорий Потемкин приобрел в подарок императрице Екатерине. Такие вещи становились поистине бесценными.
Раньше умели делать часы, не то что сейчас. Я вспомнил, как все та же училка МХК рассказывала про одного русского часовщика, который жил в конце 19 века. Фамилия у него была то ли Санников, то ли Бронников. Нет, Санников — это такой путешественник был. Так вот, Бронников этот делал часы из дерева, и работали ведь. А сейчас, при сегодняшних технологиях, заводские часы, бывает, через несколько дней ломаются. Но и павлин, как выяснилось, тоже ломался. Рядом с ним висел небольшой портрет Кулибина. Ниже я прочел, что Иван Петрович несколько раз ремонтировал механизм и даже занимался его сборкой после доставки часов в Россию.
На следующем портрете был изображен загадочно улыбающийся мужчина средних лет, в парике и бордовом кафтане, из-под которого выглядывал красный камзол, отороченный золотыми нитями, с золотыми же пуговицами и петлями. Правую руку он прятал за борт камзола. Типичный жест масона. Я попытался вспомнить, где еще видел так же расположенные руки на портретах. Вспомнились Наполеон, Ленин, Сталин. Видать, и этот дядя был непрост. Я глянул на подпись — «Пьер Жаке-Дроз (1721-1790), Швейцария, Ла-Шо-де-Фон. Знаменитый мастер часового искусства, автор множества прекрасных автоматонов».
— Автоматоны, — прошептал я.
Прозвучало так зловеще, что мурашки пробежали по коже. Вдобавок в коридоре хлопнула дверь, и послышались шаги. Я вздрогнул, резко развернулся в поисках места для укрытия. В зале спрятаться было негде, все углы просматривались от входа. За тумбами и стендами не спрячешься, что-нибудь обязательно будет торчать. В другом конце зала я приметил пару дверей и побежал туда на носочках, чтобы не шуметь, но предательски громко загромыхало в рюкзаке. Шаги в коридоре остановились, и я понял, что меня услышали.
Первая же дверь с легкостью открылась, я протиснулся в щель и оказался в просторном кабинете. Слово «кабинет» как нельзя лучше подходило для этой комнаты. Здесь тускло горел свет в бра на стенах, и ярко светила лампа на массивном письменном столе, отчего он возвышался, словно пиратский корабль, освещенный факелами, посреди темной бухты. Стол контрастировал с остальной мебелью, утопающей в полумраке: книжными шкафами, стульями, диваном, перед которым стоял журнальный столик, заваленный бумагами. Окна были плотно занавешены тяжелыми портьерами.
В два счета я оказался возле дивана, рассчитывая спрятаться за ним, и скользнул лучом фонарика по кипе бумаг на журнальном столике, затем посветил снова: среди чертежей всяких механизмов, расчетов и записей выглядывали потертые корешки книг. Я прочел названия: «Суставы и сухожилия», «Анатомический атлас», «Биомеханика осанки». Жуть какая-то.
Меня словно окатило ледяной водой, желудок ухнул в пропасть и по коже побежали тысячи маленьких иголок, оставляя за собой холодные капли пота. Я облизал пересохшие губы. Стало страшно, я передумал прятаться за диваном и решил бежать из здания во что бы то ни стало. Вспомнив, что нахожусь на первом этаже, я бросился к окнам, но было поздно. Возле двери, закрывая собой проем, стоял огромный, как медведь, мужик в рабочем комбинезоне с закатанными рукавами. Широченный лоб над маленькими блестящими глазами бликовал, лоснясь от пота. Через всю щеку, оставляя просеку в густой бороде, шел безобразный шрам. Ух, страшилище. Волосатые ручищи то сходились вместе, гулко хлопая, то расходились в стороны. Он готовился меня ловить. А я совсем не знал, что мне делать. Учитывая габариты мужика и канаты мышц, переваливающиеся под кожей, поймав меня, он запросто мог сломать мне хребет и не заметить, но вот мог ли он быстро бегать? Я решил действовать стремительно и надеялся сбить его с толку.
Дернув портьеру в сторону, я распахнул первую створку окна и тянулся ко второй, пока не увидел краем глаза, что громила сошел с места. Я отскочил от окна и забежал за стол. Схватил стул и поставил его в проходе между столом и стеной, с дальней от окна стороны. Тем самым давая понять, что хочу сбежать, выпрыгнув в окошко, и предусмотрительно баррикадируюсь, чтобы задержать преследователя, он-то все еще был у двери.
Страшила сделал еще шаг и замер, соображая. Потом он хмыкнул, выбрал направление и пошел, забирая к окну, пытаясь обойти стол там, где был свободный проход. Он не догадался, что именно таких действий я и ждал. Вскочив на стул, я залез на стол, а оттуда уже спрыгнул на диван. Громила раздосадовано замычал. Пробежавшись по дивану, — если топтать, так все и сразу — я последним прыжком очутился прямо возле двери, которая с оглушительным хлопком закрылась у меня перед самым носом. Только и подумал, что дверь снаружи захлопнул Циркуль. Предатель. Больше некому.
Я даже пискнуть не успел. Волосатые ручищи обхватили меня, подняли в воздух и тряхнули. Громко хрустнуло в спине и шее, голова мотнулась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, и сознание померкло.
Очнулся я в подвале — понял по облезшему потолку с протянутыми проводами и зарешеченным лампам. Пахло медицинскими препаратами, резиной и маслом. Лежал я на железном столе, судя по ощущениям, абсолютно голый. Руки и ноги были зафиксированы. Голова тоже не шевелилась, но уже по другим причинам. Я чувствовал, как распухла шея и что-то выпирает из нее вбок.
— Вот как иной раз бывает, — сказали совсем рядом.
Голос казался пожилым, даже старческим, но не слабым и немощным, а, напротив, уверенным и твердым, со стальными нотками.
— Судьба преподносит неожиданные подарки. Для одних это потеря, для других — приобретение. И никак иначе, ведь все в этом мире на весах.
Загремели железки. Рука в резиновой перчатке потрогала шею. Мысленно я прозвал говорившего доктор. И попрощался с жизнью, понимая, что в подвале я оказался не ради оздоровительных процедур.
— Демьян, вот если ты повредил ему связки, я не знаю, что с тобой сделаю, — сказал доктор.
Громила промычал что-то нечленораздельное в ответ. Он стоял довольно далеко, скрипел и лязгал какими-то железяками.
— Ты, малыш, не бойся, — это уже мне. — Больно не будет.
И в самом деле, я не чувствовал боли, абсолютно. Ни в шее, ни в спине. Только холодно было жутко, и пустота внутри живота разрасталась, болотная, вязкая, всасывала мои силы. Захотелось спать. Провода на потолке стали троиться, лампы превратились в световые пятна. Потолок приблизился и стал отдаляться, меняя плоскость, деформируясь.
— Полвека, вдуматься только. Полвека я потратил на эту фундаментальную работу. И до сих пор столько недочетов, столько ошибок… Радует только одно…
Я попытался закричать, но лишь застонал тихо-тихо, на губах запенилось, стали надуваться и лопаться пузыри.
— Ну, что ты. Тише, тише… — прошептал доктор. Вытер мне рот марлевой салфеткой и уже громче продолжил: — Радует только одно. То, что и время, и наука не стоят на месте. И то, что было невозможно вчера, становится возможно сегодня.
Пустота разрослась и стала поглощать мои легкие, стало трудно дышать, я заерзал, вяло пытаясь высвободить руки, но сил не было даже шевелиться.
— Посмотри на него напоследок… Он гениален!
Доктор взял мою голову и повернул набок.
Я увидел Циркуля, закрепленного на массивном металлическом стенде. Кожа от шеи и до пупка была раскрыта в стороны лепестками, внутри вращались шестеренки, ходили поршни, шевелились детали. В пустых глазницах моего одноклассника тоже кишели механизмы. Я моргнул, не веря своим глазам. Картинка подернулась поволокой и стала отдаляться. Доктор еще что-то говорил, но его голос звучал далеко-далеко, казалось, из другого мира. Я вспомнил маму и почему-то Витькину книжку.
А потом меня не стало.

Через стекла в класс нещадно палило почти летнее солнце, штор не было. Кто-то закрывал голову учебником, кто-то держал шалашом снятую кофту. Птицы надрывались на все голоса, а через распахнутое окошко на камчатке в класс врывались дурманящие запахи настоящей, цветущей весны, шелест шин по мокрому от моечной машины асфальту и гулкие шаги по плиткам школьного двора. Учиться было невозможно.
В городе царила весна, среди людей города царила стужа.
Витя пытался собраться и вникнуть в заданный на дом параграф. Витя знал, что его давно не вызывали к доске и вот-вот подойдет очередь, скорее всего, сегодня. Предложения упорно не отдавали смысл, слова перепрыгивали с места на место, приходилось перечитывать. Вот, один абзац он осилил, казалось, даже понял, но спустя несколько секунд в голове образовывался вакуум, и приходилось начинать все заново. Мысли вымораживало, выдувало из разума тревожным северным ветром, который дул изнутри, прямо из-под грудной клетки, где поселилась горькая щемящая боль. Витя потряс головой, помассировал виски.
Стужа… царила стужа…
Весь город жил в страхе, полиция стояла на ушах. Прислали следователей из столицы. Пропавших детей так и не могли найти. Вдобавок ко всему, недавно пропал еще один. Ученик 9 класса — Миша Старостин, Витин одноклассник и сосед по парте.
Витя хорошо помнил тот день, пасмурный, темный, а к вечеру разразившийся жуткой грозой. Мишка тогда обещался заглянуть к нему вечером, но так и не зашел. Дома не знали где он, думали у Вити. На следующий день Миша тоже не объявился. Родителей было не узнать, на осунувшихся лицах читался морок ужаса и отпечаток роковой потери. Отец поджимал тонкие посиневшие губы, мать безустанно рыдала, не выпуская из рук Мишкину футболку и ворох носовых платков.
Витя сам несколько дней практически не ел, плохо спал, просыпался с криками в холодном поту. Все ждали новостей, но новостей не было.
Только стужа…
Кого-то вызвали к доске — пронесло. Витя захлопнул учебник и уставился в окошко, загородившись от солнца ладонью.
— Урал — это сравнительно невысокие, сильно разрушенные горы, протянувшихся по меридиану от Карского моря до казахстанских степей более чем на 2000 километров… — сказал у доски Миша.
Старостин?! Витя встрепенулся, уставился на доску. Там стоял белесый, как приведение, вечно больной Циркуль, показывал Урал на карте и улыбался.
Недосып, жара — почудилось, подумал Витя.
И снова уставился в окно.
Стужа…

Профессионально сделанный рассказ, но затянут. Много повторений, лишних описаний.
Писала явно женщина, но не Тафано :-)
Людям потерпеливее меня - посоветую.

предсмертные воспоминания - о маме и о витькиной книжке, как раз, и делают персонажа живым. читал я и думал, вроде хорошо написано, вроде интересно, но чего же не хватает? не хватает вот таких вот мыслей, которые делают персонажа живым. а то он задался цели, и все, что ее не касается, его не волнует.
а потом меня не стало. в стиле франко арминио или фрэнка миллера, хе-хе, мне понравилось.
в целом, за исключением того, о чем уже сказал, рассказ хороший.

Рассказ весьма хорош. На порядок выше тех 15, что уже успел прочитать. Очень порнавились мелкие детали. По мелочи: распечатка, тем более украшенная подписями и печатями, должна была выцвесть от долгого висения.
Структурно: затянуто - много саспенса, это утомляет. Т.е. слишком долго растет напряжение, не чередуясь с экшном, - хождение по зданию - не экшн, а саспенс. Сюжетно: все же нет обоснования, зачем он пошел за одноклассником. Т.е. автор попытался объяснить, но... Раз вот и пошел? Все равно выглядит притянутым. Стилистически: плохо обманывать читателя, когда сначала от первого лица, потом от третьего. Шел бы целиком от третьего, было бы страшнее. И в конце, в связи с тем, что поздно вводятся имена героев, что читатель к ним не привык, не сразу понимаешь, кто Витя, кто Миша, останавливаешь и начинаешь вспоминать. Было бы все от третьего лица, эта бы проблема не возникла.

С первой на меня смотрел золотой павлин, восседающий на дубовом стволе. Справа от него сидел петух, слева, в шарообразной клетке, — сова, чуть ниже — белка с орехом в лапках. На подписи под фото я прочитал: «Часы “Павлин” 1772 г., Джеймс Кокс, Фридрих Юри, Великобритания, Лондон. Выставлены в Государственном Эрмитаже, г. Санкт-Петербург». Это же сколько такой павлин мог стоить? Еще было написано про то, что часы эти Григорий Потемкин приобрел в подарок императрице Екатерине. Такие вещи становились поистине бесценными.

Осталось непонятным зачем описывать такие подробности в ужастике? Отвлекло, да и повествование от разных *лиц* то же сбило настрой, в итоге ужас сбежал не показав свою личину

Хорошо написано, только язык большей части повествования - несобственно-прямая речь - явно не соответствует возрасту ГГ. В частности, подросток никогда не скажет и не подумает "мальчуган", " мультипликационный сериал", "достаток в семье" и пр.

Свет, оч точное замечание (оч рад, вам, Фотка!).
Можно даже усилить: постоянный сбой фокала
Хотя и прочитал с удовольствием

Приветствую, Мизер Акль!
Ага, автор временами пытается подстроиться под школьника - и опять сбивается на взрослого

Думается, проблема глубже, чем несоответствие психофизиологической характеристики ГГ его возрасту.
Но сам рассказ довольно не плох, имхо.

Хорошо написано, но эти красивые подробности отбивают всякое желание бояться. И непонятно зачем так много живых мальчиков для создания одного механического из шестерёнок.

Нормальный рассказ, Скорее, что войдет в мою троечку. Хотя и есть предположение, что писался по другому случаю.

А не кажется ли Вам, что такой язык - для лучшей характеристики именно этого подростка? Да, далеко не каждый подросток обладает таким словарным запасом и изъясняется такими словами, но это говорит о его начитанности (в последний момент, кстати, вспоминает о неотданной книжке) и развитости. Отсюда - и любознательность, заставившая следовать за Циркулем и неподдельный интерес к экспонатам музея.

С языком нормально все. Подростки разные бывают. Кое-кто и обладает. Кроме того это позволяет лучше взрослому читателю себя на место ребенка поставить. Соотв., страшнее получается.

Качественный рассказ, написанный хорошим языком. Исторические факты и много описаний с одной стороны, добавляют выразительности, но с другой, это отвлекает от основного сюжета. В целом, и идея, и воплощение неплохи, но, пожалуй, могло быть страшнее.

Нет, не кажется: язык даже очень начитанного подростка все равно отличается от языка начитанного взрослого
Не горячитесь, Автор

В 3 лице переписать и будет хорошо.

Да, если большую часть сделать от автора: рассуждения про весну и пр. Хотя в любом случае даже от третьего лица кое-что надо стилизовать: показано-то все равно глазами мальчика, а несобственно-прямую речь еще никто не отменял))

Не сердитесь, Автор, мы ж хотим, чтоб рассказ стал лучше

Претендент на первое место по качеству.
Но будь я хозяином страшного журнала, печатать у себя не стал бы.

Рассказ отличный! Было приятно и интересно читать. К тому же, куклы
Не согласен с претензией к затянутости. Такое ощущение, что читатели отвыкли читать много буков.
Не удивлюсь победе этого рассказа