Я сам не был, но с теми кому пришлось - общался. Впрочем тут есть разница: янки и джони это две большие разницы, последние к нам очень близки по внутренним установкам и их проявлению. Это уже не говоря про то что процесс ассимиляции недавних (в историческом плане) эмигрантов тоже еще не дошел до конца и часть первичного менталитета хорошо законсервирована.

Так что вполне можно наткнутся на приличного человека и даже "не зацепится" за крайне неприятные моменты, но вот господствующих в целом в обществе установок это не меняет.

Высокие цены на книги и предпочтения читающей публики - лишь часть проблемы. Гораздо страшнее, что издателям лень искать и раскручивать тех авторов, кто умеет увлекательно и умно разговаривать с читателем. Если бы «Молодая гвардия» не обратила внимания на уникальный дар рассказчицы, присущий женщине под псевдонимом Максим Чертанов, если бы Борис Стругацкий не присудил ей свою премию за триллер «Казнить нельзя помиловать» - она бы так и оставалась маргинальным автором двух очень хороших, но никому не извест­ных ужастиков.

Я пристально наблюдаю за тем, что читают студенты, школьники, у которых преподаю, и мои дети. Тут примерно та же штука, что и с едой, простите за прозу: простая, грубая пища надоедает, запросы растут. По моим наблюдениям, рост писательского таланта обычно идёт по линии триллера: чтобы написать страшно, надо иметь дар. Прослезить мело­драмой, насмешить гэгом - это можно и со средними способностями. Но напугать - тут уже надо знать законы психологии, чувствовать ритм, просто разбираться в людях...


Много ли нашему читателю говорят такие имена, как Стенли Эллин, которого хоть как-то переводили? Или Ширли Джексон, которую знают только по «Призраку дома на холме»? Или Джесса Болла, чей роман «Дальше тишина» мы с женой сейчас перевели - просто потому, что это действительно очень страшная, таинственная, умная книга? Чтение должно увлекать, и через названных авторов проще всего перейти к серьёзной литературе: в конце концов, лучшее, что написал Генри Джеймс, - триллер «Поворот винта».

Я бы не стал отождествлять массовую литературу с бездарностью: написать увлекательно - как раз признак таланта. А дешёвые книжки в мягких обложках у нас так массово читают просто потому, что нет ничего другого. А если бы у нас хорошими тиражами издавались «ужастики», скажем, Харлана Кобена или семейные романы Джудит Гест, кто обращал бы внимание на третий сорт? Если бы наши авторы, умеющие рассказывать истории, - Юлия Раввина или Нина Катерли из Петербурга - продавались во всех киосках, кто стал бы в электричках читать чёрно-жёлтые истории про самодеятельную сыщицу Перпетую Тугомысленскую?

Я сам не был, но с теми кому пришлось - общался. Впрочем тут есть разница: янки и джони это две большие разницы, последние к нам очень близки по внутренним установкам и их проявлению. Это уже не говоря про то что процесс ассимиляции недавних (в историческом плане) эмигрантов тоже еще не дошел до конца и часть первичного менталитета хорошо законсервирована.

Так что вполне можно наткнутся на приличного человека и даже "не зацепится" за крайне неприятные моменты, но вот господствующих в целом в обществе установок это не меняет.

Вы меня ни с кем не перепутали? Я ненавижу совок и во всех ветках пишу, как там было плохо.

Нам чужд менталитет американцев. Они никогда не поймут нас, а мы не поймем их.

Не понимаю, почему вы так решили. Дрюон - это просто хорошая приключенческая литература. Его плюс в том, что у него проработанный антураж того времени.

Я вижу, что даже при определенных недочетах, ваш стиль ничуть не хуже.

Это как подорожник на царапину.

однако это не мешает вам навязывать совковое мышление в литературе

а ваша манера огрызаться?
"хам! негодяй! подлый мелочный хуже бабы!"
это ли не совок?
вы ж будете по всему форуму людям в душу плевать, но вас кто тронет, тут же обложите и заявите что это месть

а ваша склонность если не к соцреализму в этом отрывке, то к утопиям про светлое будущее?
и третьего не дано. у вас либо соцреализм, либо утопия.

да, конечно, американофил :lol

Ну я бы в такие крайности не впадал. Люди как люди, но есть пара базовых мировоззренческих моментов на которых можно крупно обломится, приняв внешнее за внутреннюю суть.
К слову - о них эти ребята говорят прямо и открыто (вот уж чего действительно не отнимешь, так именно способности к открытости), просто если человек хочет обманутся...

Самый пожалуй известный момент - "боливар не вынесет двоих", при всей правдивости этой истории мы все же ее понимаем не так как надо.

Что до остального... АлексяЧ почитайте - мир Евы, он один в один с Америки слизан, что по форме что по сути. Эта игрушка еще та "закладка" на самом деле - так сказать "американский образ жизни", ага.

Трезво оцениваю свои возможности. Плюс, не вижу смысла упираться. Зачем? Чтобы отказали из-за "не формата"? Или заплатили несчастные несколько тысяч? А для себя упираться, как многие, мне не надо. "Я себе уже всё доказал".
Дрюону проще было - практически ничего не надо выдумывать.

*** Как хотели - диалог с эмоциями:
______
Мы повторяли свои безуспешные попытки ночь за ночью, но пока увы - так и не сумели снять с моего пальца треклятое волшебное обручальное кольцо…

А почему вы считаете, что ваша вещь - это не формат? По-моему, как раз такое сейчас и востребовано.

… развивая классификацию миров, предложенную Пауле, можно выделить миры с предсотворенной, заложенной в них историей, и миры, чей исторический процесс движется естественным путем. Несмотря на то, что подлинный возраст Вселенной составляет всего сто девяносто два года, обитатели миров с предсотворенной историей полагают, будто существуют уже много тысяч лет, что находит отражение в их мифах и преданиях. Один из таких миров — Земля Вечнос, где я пребываю ныне.

Вот ее несуществующая история.

Издревле Землей Вечнос правили Торианские ведьмы — единственные, кто владел секретами волшебства. Мир был игрушкой в их руках, они лепили из него все, что хотели: в один день — зеркальную сферу, в другой — тысячу островов, соединенных серебряными мостами. Чтобы избежать гибели от планетных метаморфоз, люди Земли построили гигантский ковчег, в котором укрывались всякий раз, как ведьмы принимались за ворожбу. Пока реальность перекраивалась согласно прихотям чародеек — порождая то зловещие, то жизнерадостные, но всегда — всегда! - причудливые, словно из сна явившиеся пейзажи — ковчег висел в пустоте, соединенный с Землею одной только бронзовой цепью, толстой и широкой, словно мост. По этой цепи, стараясь не смотреть вниз, двинулся однажды Юн по прозвищу Волшебник — человек, вознамерившийся вернуть людям принадлежащую им Землю.

Кто он был, бунтовщик, против великих Торианских ведьм? Крохотная козявка, жучок, блоха — но и в блохе может пробудиться храбрость, и блоха в один прекрасный день может захотеть иной жизни, не той, которую люди вели в переполненном, забитом доверху ковчеге. Никаких пропавших потом и нечистотами комнат, сказал себе Юн, никаких нар в десять ярусов, где живые лежат вперемешку с мертвыми, прочь, бесконечная толкотня, долой давку, да здравствует свобода и настоящая земля — не опостылевшее дерево! - под ногами!

Юн полз и полз, цепь легонько покачивалась во мраке, под ним, над ним, со всех сторон была пустота, а впереди, на другом конце цепи, в ореоле призрачного света клубилась Земля Вечнос — ведьмы вновь принялись за свое, меняя, что можно и что нельзя. Как ему одолеть этих капризных властительниц, что он может противопоставить порожденным ими чудовищам?

Чудовища, да — их было немало, этих гнусных тварей, но столько же, приходилось признать, было и прекрасных созданий, вызванных к жизни фантазией ведьм. Ах, если бы можно было забрать у Мифа только хорошее — оставить кротких единорогов, нежных фей и убрать, убрать подальше — тридцатиметровых сороконожек, парнокопытных дьяволов, живую слизь, одинаково переваривающую плоть и металл...

Но не одними чудовищами был силен Торианский ковен — имелось у него в запасе и кое-что еще, пожалуй, даже пострашнее. Оргаста, одна из ведьм, похитила короля Земли, лорда На-Кей и родила от него десять тысяч рыцарей — отважных, хладнокровных и преданных до гроба. Из утробы ее они вышли уже готовые к бою, в доспехах, опоясанные мечами, и с тех пор неустанно несли дозор вокруг цитадели Ковена — черного города Базир-На. Десять тысяч рыцарей, а против них один жалкий человечишка - вот какой был расклад.

Три дня и три ночи полз Юн по цепи и, оказавшись, наконец, на Земле, застал венец метаморфоз — превращение цветущего сада (так раньше выглядел Вечнос — сплошная зелень и розы, огромные, двадцать метров в диаметре, кремовые и голубые) в бесконечную пустыню с торчащими из песка обломками колонн: какая-то очередная вариация ада, любимая забава Ортиды, ведьмы Семи Лепестков. На этот раз, правда, присутствовало в этом пейзаже кое-что постороннее, а именно окутанный фиолетовым полем корабль — это, как нетрудно догадаться, были Фотурианцы — Ондрид (Первый), Данклиг (сильнейший) и Брогсен (самый умный и сведущий в науках). Все трое носили Фотурианские мантии и выглядели очень самоуверенными — ни дать ни взять, цивилизованные люди, прибывшие в варварскую землю, чтобы навести в ней свои порядки.
Юн попросил их о помощи:

- Послушайте, Люди Будущего, - сказал он. - Я хочу нормальную Землю. Обычную, а не меняющуюся каждый день. Хочу нормальную, человеческую жизнь — жену, детей, домик, собаку. Хочу встретить смерть, лежа в кровати, а не под дождем из лавы или в пасти гигантского паука. Хочу...

- Ну, надо же! - перебил его Брогсен, как всегда наглый и бесцеремонный. - Впервые вижу человека, который сам просит об Упорядочивании — обычно вас приходится чуть ли не упрашивать! Как ты считаешь, Ондрид — не закупорить ли нам его в банку со спиртом, как особенно редкий образец? «Человек разумный» - да у нас на ярмарках отбоя от посетителей не будет!

Ондрид, отдадим ему должное, Брогсена не поддержал. Уже тогда между ними пролегла трещина — Первый Фотурианец считал, что обязанность Ордена — помогать людям, Брогсен же во главу угла ставил познание per se. Потом это вылилось в Фотурианский Раскол, но тогда, в Земле Вечнос, все еще шло гладко, и трое Фотурианцев, вняв просьбе Юна, выступили против Торианских ведьм, дабы свергнуть их правление и доказать, что мир — не игрушка, и относиться к нему следует серьезно.

И началась война. Конечно, в теории разделаться с ведьмами было проще простого — окружить планету полем Скепсиса, губительным для Мифа, и дело с концом, однако на практике все оказалось сложнее: уж слишком пропиталась Сказкой эта несчастная Земля, и по расчетам Брогсена выходило, что вместе с чародейками Скепсис погубит и сам мир — а где тогда жить людям, ради блага которых затевалась война? Нет, воевать следовало дедовскими методами, не прячась за технологии — помимо сохранения Земли важно было показать силу Фотурианских идей, готовность Людей Будущего ради великой цели подвергать опасности свои тела и души. Брогсен высказался против — не знаю, трусость то была или осторожность — но голосование есть голосование, двое против одного, и Фотурианцы выступили в поход на Базир-На.

Дальше события развивались стремительно. Вооружившись Жезлом — особым Предметом Нид, позволявшим отменить все, что угодно — кроме смерти, тут он был не властен — Ондрид противостоял огненным бурям и тучам саранчи, насылаемым на Фотурианцев ведьмами.

(Затемнение. Ондрид — высокий, седоволосый – стоит на холме, рядом с ним парит Жезл, распространяющий зеленоватое свечение, в небе собираются пепельные тучи с багровыми просветами. Перед ним, в гигантском кратере — Базир-На, город ведьм: скопище арок, скрученных, завивающихся в спирали башен из темного камня и каналов со светящейся янтарной водой. Там, в базальтовом дворце собрался Торианский ковен — двадцать семь ведьм, не считая Орлизы, которую, пока она шпионила в обличье паука, случайно раздавил Брогсен (он всегда был неуклюж). Сокрушить Ондрида, доказать превосходство Мифа — вот их задача, для этого нынче бурлят котлы, и гибнут под жертвенными ножами хорьки — к древним силам своей Земли взывают ведьмы, чтобы одолеть наглого Фотурианца. Ондрид поднимает голову и видит, как в небе, посреди огня и пепла раскрывается гигантская пасть — бог грома откликнулся на зов, он готов проглотить чужеземца, испепелить его в своем пламенном брюхе, где вместо желудочного сока валуны и скалы, его обычную пищу, переваривает рубиновая лава. От невыносимого жара седые волосы Ондрида скручиваются, Фотурианская мантия тлеет, но Первый тверд, он скалой стоит против бога, ведомый желанием, что сильнее смерти — избавить Вселенную от жестокого, равнодушного к человеческим страданиям Мифа — и Жезл, повинуясь его воле, взлетает в небо. Чем выше, тем больше он вытягивается, словно бы обрастая светом, и, наконец, готово — в бога устремлено сияющее копье, заряд чистой силы. Удар, вспышка — и остается лишь небо, пустое, серое, без огня).

Пока Ондрид разбирался с колдовством, Данклиг, храбрый, обладающий невероятной силой Данклиг выступил, безоружный, против чудовищ и армии рыцарей под предводительством лорда На-Кей.

(Затемнение. Данклиг — один в поле воин — по пояс в густой траве, над ним вьется туча нетопырей, слуг ведьмы Орфези, под ногами у него кишат змеи, посланницы ведьмы Ортиды. Совсем близко — сто метров, пятьдесят! - блестят серебряные шлемы, мечи, щиты и доспехи — рыцари на марше, готовы к бою, слава и честь. Ведет их сам На-Кей, держа на поводу сына ведьмы Ормаллы, скрежещущего зубами коня по имени Ордакс. Враги подходят ближе, ближе, вот Данклиг сжимает кулаки и бьет — удар его тяжел, доспехи мнутся, рыцарь падает, его место занимает другой. Еще раз, вот так — и другой повержен, но рыцарей десять тысяч, они окружают Фотурианца, вот поднимается один меч, падает, Данклиг ловит его рукой, ломает, бьет, его пронзают сзади, один раз, другой, третий. Мощным движением он очерчивает вокруг себя круг, отбрасывая рыцарей, освобождая себе пространство. Слышны стоны, крик, ругательства, хрип раненых и умирающих, огромная масса врагов напирает, мгновение — и Данклиг погребен под грудой шевелящихся тел; он напрягает силы, сбрасывает рыцарей с себя, наплевать на мечи — их извлекут после, сейчас незачем потрошить раны — и вновь бросается в бой, чтобы потом, не имея на себе живого места, лежать в ванне с синтемифом и шутить мрачно: люблю людей, но сегодня истребил их десять тысяч, вот этими самыми руками — добавляя под конец: ну, сколько бы сыновей я ни убил, а мать осиротил всего одну).

Брогсен же, не боец, не герой, ученый — и этим все сказано — занялся наукой. Вдвоем с Юном — у того были кое-какие задатки, искорка волшебства, небольшая, но яркая — он вознамерился создать собственную армию из людей ковчега, которых, согласно его замыслу, надлежало всего лишь немного «поправить». Так и появился знаменитый волюнтарин, вещество Мысли — одна инъекция, и можно усилием воли лепить из человека, что хочешь, даже закон сохранения вещества не помеха. Не знаю, чем Брогсен сумел соблазнить людей Земли — ведь формула была несовершенна, и пути назад, к прежнему облику, для принявших волюнтарин не было (потом, насколько я помню, этот момент доработали) — но армию он собрал огромную, и уроды в ней оказались жуткие, просто страшно смотреть.

(Затемнение. Брогсен и Юн в лаборатории, расположенной в корнях гигантского дерева. Темноту разгоняют светящиеся грибы, тускло мерцает в пробирках волюнтарин, к столу прикован старик — он ждет инъекции, его выбрали из тысячи, чтобы проверить — сработает, нет? Грудь его мерно поднимается и опускается, он спит, снотворное — Юн делает укол и отходит в сторону. Брогсен надевает на голову металлическую сеточку — прибор для фокусировки мыслей, так волюнтарин лучше улавливает команды — и начинает придумывать для старика новую форму. Это должен быть воин, мощный и быстрый, и старик словно течет, плоть его обретает новую форму, увеличиваясь, меняя цвет. Вот она багровая, фиолетовая, белая, с прозеленью, черная, пахнет нечистотами, Юн включает вентиляцию, все в порядке, Брогсен не из брезгливых. Законченный, отформованный старик выглядит так: широкая грудь с костным панцирем — кость толстая, желтая, словно отполированная — левая рука оканчивается костяной булавой, правая образует естественный щит. Голова уменьшилась почти вдвое — мозг, сообщает Брогсен, переместился в желудок, хитрый маневр, что и говорить — лицо почти исчезло, остались только глаза и две дырочки от ушей. Что? Говорить? Нет, этого он уже не сможет, он теперь годится только воевать. Когда победим — упрячем их в землю, на черный день. Так, следующий...)

Да, так все и было — пока Ондрид с Данклигом, не жалея сил, сдерживали натиск врага, Брогсен собирал силы для решающего удара. Она не подвела, его армия — измененные волюнтарином люди оказались сильнее созданий Мифа, и Базир-На пал. Ведьмы исчезли, растаяли в лиловом тумане, уцелели лишь трое — Ордуза, Ортида и Орфези, да и тех с недобитыми чудовищами сослали доживать свой век в заповедник — клочок земли в пустошах Тид. Земля была возвращена людям, Миф свергнут, осталось лишь изжить его до конца, и этому, решили Фотурианцы, и будет посвящено будущее. Оставляя Землю Вечнос на попечение Юну Волшебнику, они строго-настрого наказали ему не повторять ошибок ведьм, особенно же — не касаться больше волюнтарина, а иначе — быть беде. Дабы жителями Земли не овладел искус воспользоваться запретной силой, Ондрид запечатал пробирки в центре луны Вечноса, куда никто, кроме Фотурианцев, не имел доступа. Сделав так, он попрощался с Юном, сел вместе с Данклигом и Брогсеном на корабль и пообещал, высунув голову из иллюминатора, что вскоре пришлет Фотурианца на вахту, следить за Упорядочиванием. И действительно, почти через пятьдесят лет — вспомнил и прислал.

Меня.

И в чём здесь эмоциональность? Или просто решили очередной кусок "засветить"?

И в чём здесь эмоциональность? Или просто решили очередной кусок "засветить"?

И в чём здесь эмоциональность? Или просто решили очередной кусок "засветить"?

Сочинитель, я Вас заранее предупреждаю, если господин Аардан снова начнет за мной "ухаживать", то
я открыто пошлю его на .... и с осознанием выполненного долга танцующей походкой удалюсь в бан)

Мне кажется, не стоит эту тему превращать в обычную оценку любых выложенных кусков.

Сочинитель, я Вас заранее предупреждаю, если господин Аардан снова начнет за мной "ухаживать", то
я открыто пошлю его на .... и с осознанием выполненного долга танцующей походкой удалюсь в бан)

Так что - почему бы не здесь?

Радим глянул в ту сторону и увидел двух молодых мужиков в камуфляже, с георгиевскими ленточками на груди, с белыми полосками ткани на рукавах, ногах.
«Приплыли… ― подумал отрешённо. ― Я в плену».
Стало страшно, но собрал волю в кулак ― помирать, так помирать.
Однако его вполне дружелюбно спросили:
― Как самочувствие, укропчик?
Яворский пожал плечом, ответил настороженно:
― Нормально, вроде.
― Ну, тогда чеши вон туда, ― мужик показал рукой направление и прикрикнул: ― Бегом, бля!
Радим посмотрел и увидел сидящих на корточках пленных в четыре ряда. Вокруг вооружённые ополченцы. Поднялся и поковылял туда. Пристроился с краю в последнем ряду, осторожно осмотрелся.
Ополченцы все самоуверенные, громко переговаривались, смеялись иногда. А сидящие подавлены, понуры, с опущенными головами, в напряжённых позах.
Впереди началось какое-то оживление.
Яворский посмотрел поверх голов. Подошли ещё несколько ополченцев, встали перед первым рядом. Кто-то снимал всё на небольшую видеокамеру. Один из подошедших, возрастом лет пятидесяти, черноволосый, жилистый, с нехорошим выражением лица, заговорил, обращаясь к какому-то пленному:
― Как зовут?
Тот что-то ответил.
― Как?! Громче! ― зло переспросил ополченец.
― Олесь.
― Откуда ты?
― Из Винницы.
― А что ты здесь делаешь, Олесь? ― с напускным удивлением и сдержанно поинтересовался ополченец, присев перед пленным на корточки. ― Не молчи, ответь, не бойся.
Оператор с видеокамерой в руке продолжал снимать.
― В плену… ― понуро ответил парень.
Мужик хекнул, весело снизу вверх глянул на своих и вновь посмотрел на пленника:
― Молодец. С юмором у тебя всё в порядке. Ну, а что тут делал до плена? Не молчи, чего ты опять молчишь? Скажи как есть, ― воевал. Ты ведь солдат. И я солдат. Так ответь как мужчина.
― Я тут воевал, ― всё так же понуро ответил Олесь.
― За что и за кого ты тут воевал?
― За единую Украину и за народ.
― Что ж ты не поинтересовался сперва, хотим мы быть с вами едиными или нет?
― Это и так понятно было, что нет, ― неуверенно, с опаской отозвался Олесь.
― Раз понятно, нахера ты сюда шёл? Убивать? ― ополченец по-прежнему говорил сдержанно, но сдержанность эта была страшной, когда в любой момент тонкий волосок порвётся ― и всё, смерть.
Понурый, с опущенной головой пленник это чувствовал и потому боялся лишний раз шевельнуться.
― Сколько ты уже здесь?
― Месяц почти. Нам сказали, что мы будем объекты охранять, на блокпостах стоять. А как привезли, сразу на передовую.
― Много убил гражданских?
― Ни одного…
Ополченец поднялся с корточек. Хмыкнул:
― Ну, ещё б ты признался. Как же. Это, наверное, Парашенко с кроликом Сеней из самого Киева сюда стреляют.
Стоящие вокруг мужики и парни засмеялись.
А тот добавил:
― Хотя так оно и есть. Только вашими, по локоть в крови руками.
Тут откуда-то сбоку на Радима надвинулся тщедушный кавказец, тем не менее агрессивный и напористый, заговорил угрожающе, с сильным акцентом:
― Чё, свинья западенская, крови захотел, да? На меня смотри, да!
Яворский с опаской снизу глянул.
― Я тебя спросил, да? Ты крови хотел, да?
Радим опустил голову.
Но кавказец наклонился и сунул ему кулаком в лицо, с придыханием:
― Коз-зёл, бля!
И ушёл куда-то в сторону.
Яворский повалился набок.
Рот наполнился кровью.
Он терпеливо сглотнул, опять сел на корточки, уставясь себе под ноги.
Разговор впереди закончился. Ополченец как будто потерял интерес к нему. Зато кто-то другой, моложе и активнее, скомандовал:
― Подъём, свидомиты!
Все недружно поднялись.
― А теперь прыгаем и дружно повторяем: «Кто не скачет ― тот москаль!», давай-давай, начали! Веселее!
Радим запрыгал, повторяя вместе со всеми.
― Руки подняли над своими свидомитскими бошками и весело хлопаем! ― не успокаивался ополченец.
Его товарищи посмеивались.
Пленные прыгали, хлопали над головами и как роботы повторяли угрюмо: «Кто не скачет ― тот москаль! Кто не скачет ― тот москаль…»

И ещё фокал прыгает.