Идёт девушка с завода: стеклопластиковые глазишки из бетона лупятся, деревья тянут к небу свои фрактальные ручонки — стандартный городской пейзаж тех краёв. Заходит она в шаурмечную, а там за её столиком у окна сидит сказочное создание, не человек, а картинка. Тонкое изваяние, похожее на фарфоровую фигурку у бабушки в серванте. Волосы до попы и очки со стёклами толщиной в палец, джинсы с аккуратной дырочкой на правой коленке. Толстовка с надписью "Я не такой как все, я слушаю Битлз", зелёные тапочки и симпатичная такая ямочка на запястье.
Девушка берёт шавуху с чаем и садится к нему за стол.
— Вечер добрый. Сударь, как вас звать?
— Здравствуйте. Я Арсений Тимофеевич.
— Настя, — протягивает обтрёпанную руку.
— Что это у вас такое интересное на верёвочке висит? — Настя не знала, с какого края подступиться к Арсению Тимофеевичу, поэтому решила спросить про безделушку, висящую у него на шее.
— Это тайный символ, но я всё же расскажу вам, что он означает, милая маленькая леди, — лицо Арсения Тимофеевича озарилось внутренним светом секретных знаний, — Это знак Бога Леопольдуса, покровителя советских диссидентов.
— Кого-кого? — Настя насторожилась.
— Бога Леопольдуса. О, это странная история, полная загадочности и непостижимости: в девяностых годах были найдены рисованные киноплёнки с изображениями тайного божества, несущего свет истины.
— Позвольте, но как вы поняли, что в тех плёнках заключена истина?
— Ну, они были запрещены советской властью.
— И всё?
— Ну, нет. Я когда их посмотрел, то испытал эйфорию. Мне было очень благостно на душе и хотелось смеяться, как будто бы я на время стал ребёнком. От них исходит таинственное магическое сияние, это ж очевидно. Я когда посмотрел их, принял леопольдианство.
— А ещё у вас есть какие-нибудь доказательства?
— Доказательства-шмакозательства, да зачем они вообще нужны? Ты либо веришь, либо нет. Моя жизнь, между прочим улучшилась во много раз когда я начал посещать Церковь Дружбы. Я нашёл там много друзей! Пророк Леопольдуса не может врать!
— Друзья — это хорошо, — а сама Настя про себя подумала, что он забыл добавить в конце: "Как тебе такое, Умберто Эко?"
— Ну вот видите, вы сами признаёте леопольдианские ценности! Так зачем же требовать какие-то там доказательства? Вы хоть раз испытывали на себе энергетику дружбы?
— Послушайте, это уже какая-то блаватщина.
— Да что вы, такая молодая, в этом понимаете! Вы ж и не жили даже ещё! Чем вы вообще по жизни занимаетесь? Выглядите так, как будто бы по вам самосвал, гружённый Хайдеггерами проехался. Вы случайно не шахтёр?
— Нет, я токарь.
— Какой кошмар! Такая маленькая, зачем вам это?
— Нравится.
— Ужас, там же так грязно. Я б ни за что туда не пошёл! Там одна алкашня небось работает.
— Мои коллеги — приличные люди. И что же, что грязно? Зато интересно. В людях, между прочим, на порядок больше грязи. И кстати, сам Пётр Первый любил проводить время за токарным станком.
— Странная вы какая-то, как и все женщины, впрочем.
— Чего же странного?
— Ну женщины на заводе — это странно.
— Это стереотипы. Если нравится и хорошо получается, то почему нет? С какой стати кто-то другой должен за человека решать, чем ему заниматься? Лично я всё равно никого слушать не стану на этот счёт. Я свою работу люблю и хочу шестой разряд получить, чтобы выполнять более сложные детали.
— Зачем же вам это всё?
— Я ж сказала, нравится. И вообще, мы, кажется про леопольдианство говорили...
— Извините, мне пора. До свидания.
— До свидания.
Арсений Тимофеевич ушёл, оставив на столе бумагу от шаурмы. Настя выкинула мусор в стоящее рядом ведро, облизала остатки соуса с пальцев, вытерла руки салфеткой и пошла домой.