В общем-то, это все, что вам нужно знать о книге Яхиной (и о фильме тоже).

ЗУЛЬФИЯ ВАРИТ ЩИ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
14.04.2020
О романе Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза»

Эту книгу меня уговорил прочесть литератор и публицист Захар Прилепин. Мнению мэтра я начал доверять после его горячей агитации в поддержку ни дня не служившего в армии «русского офицера» и графомана-истребителя, некоего Дёгтева. На меня оказала сильное влияние и прилепинская книга «Взвод», из которой я узнал много нового и интересного о Пушкине – как тот, переодевшись в военную форму, нещадно бил турков – рубил саблею, колол казацкой пикою, из нее же, пики, стрелял в басурман-каваллеристов и вообще приступом брал вражьи города...

Поэтому когда я наткнулся на слова Прилепина о книге Яхиной: «Чисто по-человечески это очень хороший роман. Убедительный, серьезный, глубокий» - сразу решил прочитать, в надежде, что и в этот раз литератор Прилепин меня не обманет.
Ожидания оправдались сполна, за что спасибо сразу обоим авторам.

Писательница Яхина похожа на администратора зала Сбербанка, чье хобби и дополнительный заработок - писание сценариев для отечественного синематографа. В 2015 году наша трудолюбивая авторесса взяла и написала «большую книгу» по мотивам своих сценарных стараний. Эту самую «кинематографичность», выглядывающую из яхинского текста, словно фашист из окопа, некоторые сервильные рецензенты пытаются преподнести как достоинство, хотя вообще-то это скорее провальное для хорошего текста свойство.

Потому что это плохо, когда ради «картинки» автор готов отца-мать и правду жизни продать, не моргнув глазом. Чем, кстати, Яхина весь текст и занимается. Однако набегающие на ее глаза слезы сочувствия к своим персонажам она смаргивает, то есть искренне, как и полагается графоману, переживает за все происходящее в ее тексте, даже самое абсурдное. Чего нельзя сказать о требовательном читателе, к сожалению. Потому что сочувствовать никому и ничему в книге у него не получится.

Главную героиню романа «Зулейха открывает глаза» зовут, как нетрудно догадаться, именно Зулейхой. Довольно долго и подробно авторесса описывает нелегкие #трудовыебудни некрупной татарско-крестьянской женщины, живущей в абсолютном подчинении у огромного татаро-кулака мужа и старухи-свекрови по кличке Упыриха. Яхина старательно нагнетает, рассказывая об ужасах деревенской жизни, не скупясь на «кинематографичную картинку» (об этом приеме мы еще поговорим). Зулейхе живется нелегко. Ночной горшок, куды свекровь от души нагадила, надо успеть вовремя вынести, потом двор расчистить от снега, мужа накормить завтраком, за дровами с ним в лес съездить, ужин приготовить, подтопить печь в хлеву, задать животным, жеребенка к кобыле отвести, мужу подушку взбить... Еще и мать его, Упыриху, в бане искупать. А потом мужа обслужить, на ночь глядя. А перед этим покорно принять мужнины побои метлой по спине. Деревенская женская доля в представлении банковской операционистки-сценаристки беспросветна и ужасна. Вот и старается Яхина вовсю, но у нее это выходит очень плохо.

Потому что для самой героини вся эта движуха – заурядная рутина. Она все воспринимает как само собой разумеющееся, грустит и переживает от происходящего не больше, чем старая кобылка от окрика и взмаха возжами. У героини на все имеются свои объяснения, которые даже не утешают ее, а просто поясняют ей же самой всю обыденность происходящего.
Ну и, спрашивается, чего?
Как сочувствовать персонажу, который туп и покорен судьбе, который сам бороться за изменение своей судьбы даже не помышляет? Никаких порывов, никакого протеста, никаких мечтаний о свободной или хотя бы просто новой жизни. Ни-че-го.

guzel_jachina.jpg

Поначалу я думал, что это такой тонкий художественный приём и я все равно должен героиню пожалеть. Ну вот как порой жалеет читатель бессловесных забитых лошадок, безногих собачек и замерзающих на улице в Сочельник маленьких девочек. Но нет, к сожалению, это оказалось совершенно другим – это общая эмоциональная тупость текста, которую авторесса пытается припорошить двумя доступными ее таланту средствами – «кинематографичной картинкой» и слезливой сопливостью.

Под первым имеется ввиду не красота и живость «картинки», а ее удручающая шаблонность. И к гадалке ходить не надо, что у ссыльного интеллигента на шее будет нитяной шарф, скрутившийся в веревку толщиной с карандаш, а на носу – пенсне. Не просто пенсне, а непременно треснувшее – для жалости. Муж-кулак просто обязан быть свиреп, вонюч и волосат (хотя бы на теле), с тяжелой поступью и звериным храпом. Уголовник окажется прикомандированным в яхинский текст прямиком из недорогого отечественного телесериала – то есть пародией на пародию, что всегда заведомо провально. Хотите увидеть Казань образца 1930 года? Будет вам «красочная картинка», куда не ведающая чувства меры авторесса напихает всего, чего нахваталась бознамо где, не особо вникая. Этим она здорово напоминает другого атмосферного писателя, Алексея Иванова, который тоже, по собственному признанию, одной рукой пишет текст, а другой в это время шарит в Сети на предмет «как оно там всё было», а потом выдает поток несусветных глупостей в эфир... То есть в текст.

Яхина от Иванова, как вишенка от яблока, недалеко укатывается. Причем она умудряется выдавать на-гора комбинированный прием – и писать несусветную чушь, и путаться в собственном тексте.
Начинает она чудить мягко, с незначительных вольностей и фантазий.
Вот Зулейха и ее звероподобный муж Муртаза едут в лес за дровами, дождавшись просвета в январской погоде – утренняя метель кончилась, а вечерняя еще не началась. Пусть так, пусть у Муртазы вся деревенская опытность в рост и силу ушла, и в погоде он ни бельмеса не смыслит, хотя даже многие дачники за пару месяцев неплохо начинают разбираться в погоде и предсказывать ее. Я готов смириться и с тем, что Муртаза с осени дров не запас как следует, и теперь частенько ездит по зиме валить дерево в лес – одно за поездку. Березу он срубает, забравшись на снегоступах от дороги и саней в лес подальше. Там же, по пояс в снегу, он поваленное разделывает топором на несколько бревен. Пусть так – ведь Муртаза подчеркнуто силен, огромен, такой и лом зубами перекусит, если надо будет, и утонувшее в снегу дерево покромсает на части живенько и скоренько. Кстати, жена его, Зулейха, березу руками сучкует – правда, авторесса милостиво уточняет, что лишь тонкие ветки руками обламывала героиня, а толстые муж все же обрубил топором. Далее хворост и бревна по заснеженному лесу перетаскиваются в далеко оставленные сани. Ну что ж, пусть так, ведь береза дерево легкое, воздушное, а Муртаза могучий, он и один перетаскал бы бревна. В зубах, опять же. Шварценеггер из «Коммандо» вообще без саней домой бревно носил, и ничего – всех победил потом.

Но вернемся к роману.
Внутренний мир Зулейхи весьма любопытен. Она, разумеется, неграмотная, ни на каких языках читать не умеет. Но когда в окно их избы влетает камень, завернутый в листовку, то она ясно понимает надпись «Уничтожим кулака как класс!». При этом авторесса напоминает нам, что читать-то Зулейха не умеет, но она просто догадывается, что нарисованный на листовке трактор вот-вот раздавит ее мужа-кулака. Соответственно, и надпись понятна ей.
Методика обучения интуитивному чтению имени Гузель Яхиной, спешите на запись.

Из своей деревни Зулейха никуда не выезжала за всю свою жизнь, только в лес и на кладбище, хотя ей и хотелось на Казань хоть одним глазком взглянуть. Политикой ей заниматься тоже вроде бы некогда – работы полно. Но каким-то образом ей напихано в голову много всякого злободневного:

«У этих лиц было много имен, одно другого непонятнее и страшнее: хлебная монополия, продразверстка, реквизиция, продналог, большевики, продотряды, Красная армия, советская власть, губЧК, комсомольцы, ГПУ, коммунисты, уполномоченные…
Зулейхе сложно давались длинные русские слова, значения которых она не понимала, поэтому называла всех этих людей про себя – красноордынцами».

Сложно-то сложно давались, да все без запинки взяла и перечислила, как прилежная студентка. А через страницу еще и про НЭП вспомнила, правда, посчитав название это «смешным». Я в татарском не силен, но, может, и впрямь с чем-то смешным созвучно, с каким-нибудь «пук», например. А там, глядишь, и ЛЭП в деревне появится (советская власть к электрификации страны серьезно относилась), так вообще героиня обхохочется. Глядишь, и жизнь наладится.

Желание увидеть Казань у героини сбывается самым чудесным образом: красноордынцы убивают ее мужа-Муртазу, а ее саму раскулачивают и отсылают для начала в столицу Красной Татарии, в пересыльную тюрьму.
Глава так и называется: «Казань». И мы город видим однозначно глазами героини - об этом нам говорят и ее восклицания «и Алла!», и удивления всяким диковинам вроде настоящего верблюда, которого она, разумеется, видит впервые, а узнает о том, что это диво называется «верблюд» исключительно из возгласов посторонниих людей. Взгляд ее цепляется за полуголых мужиков и девиц, держащих «на своих мускулистых плечах тяжелые карнизы». «И Алла, срам какой!». Да, таких архитектурных излишеств в ее родной деревне нет, поэтому такая реакция, хоть в этом моменте авторессе удалась правда жизни.

Зато наша Зулейха прекрасно разбирается в другом. Она разглядывает прохожих и видит в их руках: «папки, портфели, тубусы, ридикюли, букеты, торты».
Ну это понятно – с папкой муж-Муртаза частенько ходил на работу в поле, в портфеле Зулейха сама носила корм животным в хлев, в ридикюле зерно для кур носила, а с тубусами все деревенские татаре традиционно ходят в лес по грибы-ягоды, удобная вещица ведь...

«Ветер вырывает из рук худенького очкастого юноши стопку нот».
Тут тоже нет вопросов – вернувшись с поля с тортом в руках, муж-Муртаза, откинув фалды суконного чекменя, садился за рояль посреди избы, играл Шопена, а верная жена стояла рядом и нотные листы переворачивала. Ведь каким-то образом она знает, что это именно ноты улетели у казанского очкарика...

По мере чтения яхинского текста золотое треснувшее пенсне на моем носу покрывается испариной.
Помните о навыках интуитивного чтения героини? Они развиваются:

«Громыхая шестеренками тяжелых колес, катит громадина агитационного трактора, тащит за собой большой треснутый колокол, вокруг которого обвилась кумачовая змея транспаранта: «Перекуем колокола на тракторы!»

805195.jpg

Кстати, о тракторах и прочем транспорте.
Верблюда не знать – простительно. А вот с трамваем героиня знакома, поэтому и отмечает: «оглушительно звеня, летит огненно-красный, сверкающий латунными ручками трамвай». Ну, Муртаза-то, пока живой был, в поле на работу на трамвае и ездил ведь, известное дело. С папкой подмышкой, ага. Да и сама Зулейха не раз на трамвае в лес и на кладбище каталась, иначе откуда ей знать, что вон тот дядька в трамвае – это именно «свирепый кондуктор»?

Если вы думаете, что жизнь героини в деревне была сплошной чередой грязной тяжелой работы от темна и до темна – ошибаетесь. Было у нее время и телевизор посмотреть. Канал «Культура» в их деревне наверняка ловился. А иначе откуда ей знать, проезжая впервые в санях по Казани, что вон тот красно-белый шпиль торжественный – это шпиль церкви Святой Варвары? Над входом, кстати, там еще есть надпись желтой краской «Привет работникам Первого трамвайного парка!» - ее наша неграмотная героиня прочитает на ходу. Ну правильно – догадалась, как обычно. Не «Цой жив!» там ведь написано...
Или откуда ей знать, что вот тот дом нарядный – это бывший губернаторский, а ныне там расположен туберкулезный госпиталь? Ясное дело – из просмотра кинохроники в своем деревенском клубе узнала, куда она ходила в те дни, когда мужу не музицировалось.
Еще Зулейха видит, как «нежно белеют колонны Казанского университета» - тут как раз ясно, в ее родном Юлбаше точно такой же стоит, только поменьше и колоннами потемнее...

Но самое любопытное дальше.

«Из круглого часового створа Спасской башни вместо циферблата смотрит на Зулейху строгое лицо: мудрый прищур глаз под соколиными бровями, широкая волна усов. Кто это? На христианского бога не похож (Зулейха видела его однажды на картинке, мулла-хазрэт показывал)».

А этот мулла-хазрэт, доложу я вам, тот еще затейник... Обратили внимание, сколько у нашей героини было свободного времени на самые различные занятия, включая рассматривание сомнительных картинок из коллекции уважаемого муллы-хазрэта?
Любопытно, что помимо просмотра картинок альтернативно-религиозного содержания, энергичная Зулейха находила время и для политинформаций с изучением карты СССР. Этим с ней занимался председатель сельсовета Мансурка-Репей, показывая, как широка родная страна, «от окияна до окияна».
Куда только деспот муж-Муртаза смотрел... Впрочем, каков поп, то есть мулла, таков и приход.

Убедительно, серьезно и глубоко – все, как Захар Прилепин насчет яхинского романа и обещал. От убедительности аж скулы сводит.

Далее – тюрьма. Туда нашу героиню затолкали, уперев ей в спину «лезвие штыка», что бы это ни означало в представлении авторессы.

Иногда нелепости в тексте принимают псевдонаучный характер.
Удивительный филологический пассаж нас ожидает в начале одной из глав.
Происходит перекличка в тюрьме. По мнению Яхиной, привыкшей к прочтению имен-фамилий в виде «Татьяна Толстая» или «Людмила Улицая» на книжных обложках, таким же манером они пишутся и в арестантских списках. Поэтому солдат у входа в камеру и выкривает: «Зулейха Валиева!». На что героиня отвечает по уставу: «Я».
И вот тут настает время удивительных лингвистических изысканий. Трудно сказать, чей светлый ум – авторессы или героини – породил их. Но они стоят того, чтобы процитировать:

«За всю жизнь она не произнесла столько раз «я», как за месяц в тюрьме. Скромность украшает – не пристало порядочной женщине якать без повода. Даже язык татарский устроен так, что можно всю жизнь прожить – и ни разу не сказать «я»: в каком бы времени ты ни говорил о себе, глагол встанет в нужную форму, изменит окончание, сделав излишним использование этого маленького тщеславного слова. В русском – не так, здесь каждый только и норовит вставить: «я» да «мне», да снова «я»…

Вот тут из моего и без того потрепанного золотого пенсне выпало одно стеклышко. От удивления. Виной тому отнюдь не мои глубокие познания в татарском языке, а всего лишь не до конца еще прохудившаяся память. У авторессы, которая, кстати, моложе меня, с памятью дела обстоят почему-то много хуже. Она путается в собственных показаниях. Ибо первые же реплики Зулейхи в романе буквально напичканы этим самым «я», на каком бы языке она их не произносила:
«Я только горшок мамин вынесла».
«Я и не замерзла совсем!»
«Я уже Сандугач сквозь деревья не вижу»
«Я бы умерла со страху, если бы оказалась там. У меня бы тут же ноги отнялись, наверное»
Не отстает от героини и ее свекровь Упыриха:
«Я долго жить собираюсь».
«Я правду говорю, сама знаешь».
«Я стою на крыльце, смотрю»
«Я с тобой сегодня из бани не пойду»
«Всевышний послал мне нынче сон».

Повторю: совершенно неважно, на каком языке герои говорят, но они «якают» напропалую с самого начала романа, и об этом следовало бы помнить, прежде чем подпускать в текст свои сомнительные языковые наблюдения.

o-o.jpeg

Непонятен ход и со вставками курсивом о дальнейшей судьбе некоторых героев – были в начальной части романа да и сплыли потом, словно авторесса забыла про них напрочь, как часто забывает о написанном ей же.
Имеются и другие серьезные «провалы в памяти» по всему тексту – словно текст писался частями не один десяток лет и перечесть предыдущие части не представлялось возможным. Поэтому в романе сначала чекисты обсуждают план борьбы с частной застройкой в поселке, так как вышло постановление об этом, а потом мы обнаруживаем разросшийся этот самый частый сектор и никто даже ухом не ведет...

Тюрьма в романе описана весьма «исторически достоверно».
Про тюрьму нам сообщается, что там, в той же камере, где сейчас Зулейха первую вошь вылавливает, «ровно сорок три года назад сидел молодой студент Императорского Казанского университета». Который вел там себя следующим образом:

«Поначалу, оказавшись в камере, колотил сердитыми кулачками в заиндевевшую дверь, выкрикивая что-то дерзкое и дурацкое. Пел «Марсельезу» синими непослушными губами. Усердно выполнял гимнастические фигуры, стараясь согреться. Затем сидел на полу, подложив под себя свернутую в комок и безвозвратно испорченную жирной тюремной грязью форменную студенческую шинельку, и, обхватив колени онемевшими от холода руками, плакал злыми горячими слезами. Звали студента Владимир Ульянов».

Уточнение насчет того, как звали того студента отнесем к суровым реалиям нынешнего времени, которое заставляет авторов старательно прописывать информацию о том, куда впадает Волга и что кушают лошади. Причем я не уверен, что авторы это делают из снисхождения к умственному состоянию читателей. Нет, это больше похоже на авторское восторженное: «Смотрите, какой любопытный и малоизвестный исторический факт я вам сообщаю!» Сумел же Невзоров в интервью Дудю потрясти того до глубины души заурядными фактами биографии А.Гитлера, о которых модный, но неразвитый интервьюер и понятия не имел.

Вот и Яхина нам важно сообщает про Ульянова. Причем уточняет – «ровно сорок три года назад» зачем-то. Почему это «ровно», когда Ульянов сидел в пересылке всего один (!) день в декабре, а Зулейха там очутилась в январе-феврале, для меня осталось загадкой.
К подмене художественного вымысла глупой ложью насчет поведения Ульянова в камере претензий нет – Яхина так видит, а знакомиться с историческими материалами ей некогда. И эта ее черта проявит себя в романе многократно.

Яхина топчет историю по-прилепински «убедительно, серьезно и глубоко».
Крымских татар и греков на пару лет раньше депортировать? Да легко! И вот уже в 1942 году поехали разлюбезные «смуглые люди» в Сибирь-матушку. Зачем? А заранее, оказывается, их выселили, профилактически – чтоб те не перешли на сторону врага. Правда, не особо понятно, отчего Яхина мелочится и только крымчан выселила. Могла бы пораньше, еще в 1941 году выселить всех из... ну не знаю... да хоть из Белоруссии: армян из Мозырского райна, азербайджанцев из Оршанского, литовцев из Островецкого, татар вобще из всех районов, для весу, кучности и солидности.

Впрочем, у Яхиной Красная армия в июне 1945 года квартируется не где-нибудь, а в самом Париже, откуда и шлет один из ее бойцов на родину солдатское письмо-треугольник...
Тут уж пенсне свое я просто пополам сломал в отчаянии. Много ахинеи читал про войну, но вот про Красную армию под сенью Эйфелевой башни – это новое слово в науке и технике! Спасибо, Гузель Шамилевна!
https://www.istokirb.ru/articles/knigi/Zulf...Iyt6nJYiZuoIQsg

Так много слов, и ни слова собственно ни о фильме, ни о книге.
Какие-то цепляния по мелочи и накручивания на пустом месте.

Впрочем, книга мне лично не зашла, дочитал.

Спасибо, поржал))). Все же Иванова автор напрасно пнул, он все ж получше пишет, потому и букера местного не получил, в отличие от...

Вот такие ляпы и делают книгу похожей на непонятно что.
Как и "лезвие штыка" - это вообще что такое? И капусту в татарской деревне, оказывается, шинкуют в бочке...

А надо - в казане!

ЗдОрово! Спасибо!
Я и не сомневался в огромных литературных достоинствах романа.
Жаль, про фильм ничего нет.

P.S. А вот, кстати, и окончание статьи: https://www.facebook.com/permalink.php?stor...100016011241430

Краткое содержание отзыва (вдруг кому-то будет лень его читать): в романе полный чепец с т. н. фокалом.

ФФ, если вам не нравится этот отзыв, дайте свой.
Почитаем.

То же, что и лезвие ножа, очевидно. А в чём проблема?

"Ночью он весь, кажется, слит из стали и огней, потому что огни биваков, повсеместно разведённые, отражаются на стволах ружей, на гранях и лезвиях штыков."
Ф. Н. Глинка, Очерки Бородинского сражения




Верное замечание.

В те годы если я верно помню штык (который можно было встретить в тех условиях) был т.н. трёхгранный (или 4х) и соотвествено на нож никак не походил, а вместо лезвия имел остриё.

Однако, так как в книге повествование от лица героини, то подобная придирка является изрядно надуманной. Если бы героиня прямо сказала, что там штык-нож, то да, а так это докапывание на пустом месте.

ps. книгу не читал и не планирую, если что.

Только в том, что штык к трехлинейке был четырехгранным.
А так все в порядке.

Наташа, в 1812 г. винтовки Мосина в русской армии не было. Вообще, от слова "совсем". Поскольку ее создали лишь в самом конце 19 века. А Федор Глинка писал о ружьях, у которых действительно были разные штыки.

Прочитала половину, потому что все так хвалят, и согласна с отзывом.

Добавлю от себя, что текст мне кажется неживым и чересчур вылизанным. Предложения ясные, чёткие, короткие. Казалось бы, к чему тут придраться? Я в последнее время налегла на литературу про первую половину двадцатого века, - Солженицын, Гроссман, Керсновская. Пришла очередь Зулейхи и проблема произведения ясна: автор видит, но не чувствует. Картина рисуется прекрасно, но она пустая. И Зулейха пустая. Где чувства? Автор вставляет татарские слова для придания аутентичности, но видно, что они здесь присутствуют именно для создания намёка на аутентичность.

Я не понимаю, почему все так хвалят?

Не все, лишь либерастическая часть общества. А хвалят за очередное изобличение "кровавага сталинскага режыма".
ПыСы. Давно замечено: чем моложе человек, тем больше он страдал при Сталине.

Не скажешь ведь, что какая-то антисоветчина. В финале романа Зулейха находит своё счастье с тем же красноармейцем, что убил её мужа при раскулачивании. Это скорее женская современная версия (ну как версия - подражание) "Тихого Дона" или "Хождения по мукам" .

В начале романа Зулейха открывает глаза и не видит, что называется света в конце тоннеля. Жизнь её под гнётом мужа и свекрови - беспросветная тьма. Нет детей. Умерло четыре дочки. Не может родить сына. В конце романа Зулейха, пройдя через множество испытаний, видит над собой небо, солнце - свет, одним словом. У неё вырос сын, выбился в люди, уехал жить и работать в Ленинград. Она сама нашла своё место в жизни, свою любовь и это уже при советской власти. Жизнь состоялась такой, какой у неё не могло быть при старом режиме. В чём тут антисоветчина? Скорее уж наоборот.

В романе не проблема фокала, а скорее проблема авторской позиции и последовательности. В начале романа красноармейцы именуются не иначе как красноордынцы, абсолютное зло, демоны, а в конце романа никакой особой идеологии и политики нет вовсе, как будто у всех героев, попавших в лагеря, отшибло память как и почему они там оказались. Все как Григорий Мелихов устали воевать и решили жить мирно, надо это так понимать, видимо.

Прекрасный отзыв. У меня вообще такое подозрение, что Граф Зулейху-то и не читал до конца.

Сдается мне, про антисоветчину в этом тексте говорят в основном те, кто не читал, но осуждает. Я вот тоже не дочитал (ибо скучно до крайности и весьма вторично, да), но как раз этого и не увидел. Никаких "миллионов расстрелянных лично Сталиным", просто беспросветная бытовуха в начале (ну и демонические красноордынцы, которые потом оказываются вовсе не такими уж демоническими).

Так это и не его отзыв здесь выложен.

Дык, ясно.

:-)

Соломатина о романе https://www.youtube.com/watch?v=o4fiwAVZyYk&t=465s

Совершенно верно, отзыв не мой - я дал ссылку. Но мне он показался интересным.
https://www.istokirb.ru/articles/knigi/Zulf...Iyt6nJYiZuoIQsg

"Зулейху" я, как и ФФ, до конца ниасилил... Ну не шмог я, не шмог!
Мне хватило двух фактов: татарские крестьяне рубят капусту на засолку прямо в бочке, а злобный красноармеец подталкивает героиню в спину лезвием штыка.
Лезвием штыка к "мосинке", Карл! Четырехгранного!
После этого мне все стало понятно.

ПыСы. И вот вишенка на торте:

Тем не менее такие ляпы вовсе не делают текст "обличением кровавого сталинского режима".