Мы - осенние листья, автор Тафано Опции

[Каркун]

Автор: Тафано


Мы - осенние листья




– Джованни-и-и! Эй, Джованни, спускай уже корзинку-то! Остались с пармиджано и с яблоками. Джованни, эй, какую тебе-то? А то Луиджи, ну, сын Франчески, заберет обе булочки – лучшие в Капуе, между прочим! – для своей Марии, ну, той, которая дочка Карло. И правильно сделает, между прочим! У них скоро свадьба!.. Эй! Мое терпение на исходе! Останешься без завтрака, синьор бывший профессор!
С верхнего балкона из тонких кирпичей еще древнеримской кладки, вдоль серой стены из туфа, на бельевой веревке медленно поползла вниз корзина. На дне ее довольный булочник обнаружил аккуратно сложенную бумажку в двести ливров.
– И еще тебе срочное письмо, Джованни. Винченцо сказал, с Периферии, ну, потому что конверт такой, с золотой полосой. Очень срочное! – не переставая болтать, булочник – жизнерадостный краснощекий толстяк неопределенного возраста – положил в корзину теплый бумажный кулек. – Винченцо хотел довезти тебе письмо-то, да у него велосипед поломался, ну, тот, почтальонский, с проржавевшей рамой... А у меня рыбный пирог испортился, между прочим. Это тебе не цветочки разводить!
И булочник, продолжая что-то бормотать, погрохотал тележкой дальше, по узкой брусчатой мостовой, облепленной со всех сторон каменными домами и домиками, увешанной простынями, подштанниками, связками лука, и даже новогодними игрушками, пыльными как само время, которое здесь, в этом стареньком итальянском городке, казалось, остановилось сотни лет назад.
Почта была за городом. Выгоревшие апельсиновые деревья вдоль дороги не спасали от зноя. Потертые сандалии Джованни взбивали мелкую пыль. Седые волосы привычно ворошил ветерок. Периферия – это гигантская военная и научная станция далеко за орбитой Плутона, в Поясе Койпера. Любопытно, кому он там понадобился.

…К вечеру стало еще жарче. Особенно в большой мансарде Джованни, отделенной от Солнца только тонкой черепицей. Собственно, последние тридцать лет жил он не здесь, а на своем древнеримском балконе, этаким старым патлатым голубем. Мансарда же была сверху донизу заставлена горшками с цветами и пронизана сложной системой тоненьких акведуков и вентиляции – полых трубок с дырочками. Красные, желтые, лиловые, фиолетовые бутоны источали густой слоистый аромат, меняющийся от пола к потолку и в зависимости от времени суток. С молодости склонный к ассоциациям и хорошо их запоминавший, Джованни таким нехитрым способом создал себе «воспоминание» – о бесконечно дорогой и давно ушедшей женщине.
Распечатанное письмо с золотой полосой валялось на полу: великий первопроходец квантовых мостов Периферии, которого Джованни запросто называл по имени, Гарольдом, вспомнил и позвал своего учителя. Межпланетную почту принимали на единственной в окрестностях Капуи станции, где вечно пьяненький Винченцо старательно печатал ее на бумаге и развозил по немногочисленным адресатам… Но теперь старик Винченцо вдруг показался Джованни каким-то чужим, незнакомым. И его, Джованни, неспешный день, так похожий на многие, многие другие, безжалостно вздернули за шкирку, как заспавшегося ленивого кота. Мадонна! Тридцать лет прошло!
Джованни ощущал себя джином из бутылки. Разумеется, не этаким синим горлопаном из известного диснеевского мультфильма, а скорее сварливым братцем старика Хоттабыча, который первую тысячу лет одиночества жаждал только покоя, вторую тысячу лет страстно желал, чтобы его, наконец, нашли и позвали, а третью тысячу лет придумывал самые жестокие казни тому, кто его, наконец, позовет. Сейчас, в суетливых поисках хотя бы одного дорожного чемодана, затерявшегося среди цветочных горшков, Джованни находился где-то между второй и третьей стадией.
Не оглядываясь, он вышел и запер дверь на ключ. Пошел на станцию такси. Старик Паоло за час довезет его до аэропорта. Оттуда он сможет добраться до международного Франкфурта, потом – в Дальний. Оттуда прямой рейс на Марс. И только уже там стартуют сверхскоростные транплутоновые стотысячники в Пояс Койпера. Глядя на пыльные апельсиновые деревья, Джованни устало вздохнул.

Полет Джованни перенес тяжело – еще никогда он так остро не ощущал старость. Но все равно попросил вывести из анабиоза за трое суток до посадки.
Прошли те времена, когда космический путешественник долгие годы был обречен созерцать ночь без конца и края, россыпи безликих звезд и – только в самом конце путешествия – какой-нибудь одинокий разноцветный шарик планеты, своей цели. Прошли времена, когда люди боялись бесконечностей. Теперь бесконечностей не стало, потому что пространство оказалось устроенным совершенно иначе, чем представлялось последователям Эйнштейна.
Перед Джованни на обзорных экранах центральной смотровой разворачивалась Периферия – гигантская плоскость, неравномерно мерцающая огнями. Вблизи она фрактально распадалась на множество малых плоскостей-ячеек, как панцирь какой-нибудь хищной доисторической черепахи, украшенной острыми резцами и правильными геометрическими гребнями. В действительности то, что видел Джованни, было частью сферы, охватывающей всю Солнечную систему. Ни одному проектировщику даже во сне не могла привидеться такая конструкция – но это и не было творением человеческих рук, также как и планеты, и звезды. Плоскости – «браны» – родились в ранней Вселенной, а позже расположились у протозвездных туманностей, укутав будущие планетные системы своеобразными коконами. Люди всего лишь их обнаружили – когда обитатели других звезд оказались вблизи Солнечной системы. Естественный «щит» активизировался, обнаружил себя, а люди научились его использовать.
Сами плоскости были невидимы: электромагнитные волны свободно проходили сквозь них. Но каждая такая плоскость, будучи топологическим дефектом, служила источником гравитации, а потому Периферия в целом обладала весьма замысловатым гравитационным полем – надежным щитом против гостей, незнающих фарватера. На редкой сети уже искусственных, рукотворных, магнитных линий, как капельки воды на паутине после дождя, размещались научные лаборатории, полигоны, военные базы и жилые модули. И, конечно, плантации «мозгов Больцмана» – то, ради чего Гарольд срочно вызвал его сюда.
– Красиво, правда? – спросила Джованни стоявшая рядом молодая женщина.
Джованни кивнул.
– Это похоже на лист оригами, со складками… или золотое кружево, правда?
Джованни пожал плечами.
– Я художница, – продолжала женщина, явно желая поддержать разговор. – Такого ведь нигде больше не увидеть, правда?
– Правда, – подтвердил Джованни.
– А то надоели планеты! – с чувством сказала молодая художница.
– В самом деле?
– А вам что, нет?
Джованни не ответил. «Удивительно, как быстро некоторым людям стало все надоедать. Особенно то, что не они сделали… И где бы ты жила, не будь планет, глупое ты юное создание?»
– Интересно, из чего оно? – не унималась любознательная художница.
– Кто? – вздохнул Джованни.
– Ну, это все. Периферия, – повела рукой женщина.
Джованни оторопел. Это все равно что спросить, из чего сделан вакуум.
– Это ж какая уйма материала пошла на строительство! И как долго строили? И, главное, в какую копеечку встало?
«Оно там всегда было и совершенно бесплатно!» – не без раздражения хотел сказать Джованни, но, предвидя шквал глупейших вопросов, промолчал. Извинившись, ушел пить кофе. Кофе был отвратительный, как и его настроение. «Снабжать целый город вином и нарзаном, представляете?», крутилась в голове фраза. «Представляю…». Теперь эта художница будет ассоциироваться у него с вином и нарзаном.
Она ухитрилась поймать Джованни еще раз, теперь уже плотно, за рукав, когда он выходил из кафе.
– А чем вы занимаетесь?
«Моложе, что ли, никого не нашла? Или ей хватило седой импозантной гривы его, Джованни, волос?»
– Я садовник.
– А… – разочарованно протянула она. – Значит, вы ничего не знаете об инопланетянах, которые строили Периферию?
Джованни, наконец, рассердился.
– Во-первых, они такие же люди как мы, только родились на других планетах и у других звезд. Во Вселенной нет никого, кроме людей – ни чудовищ, ни вампиров, ни кусачих растений. Во-вторых, это строили не они! А теперь прошу меня извинить.
Браны были всегда, просто человечество не умело их отождествлять, воспринимая как разного рода гравитационные аномалии. Обнаружить, «активизировать» браны помогли те, кто пришли «со звезд», как не пафосно это звучит. Пафос, собственно, только в том, что фразы про «пришельцев» затерты до дыр развлекательной индустрией. Нет никаких пришельцев. Есть только люди – знакомые и незнакомые, разных культур и обычаев, на разных планетах и в разных галактиках, которые время от времени друг с другом встречаются. Исповедующим антропный принцип надо быть верным ему до конца: Вселенная действительно предназначена только для людей и ни для кого больше, таковы ее изначальные свойства.

…Гарольд встретил Джованни по-деловому. Он мало изменился – все так же, как и студентом, был похож на породистую скаковую лошадь, для которой единственное счастье – в беге.
– Здравствуй, Джованни! Вот что, без лишнего, поедем сразу на плантацию. Ты сюда скоростным? Молодец! – последнее слово покоробило Джованни поощрительной интонацией.
На небольшом вездеходе они долго ехали – точнее, скользили на гравитационной подушке – по бескрайней равнине. Невидимой равнине. Над ними и под ними мерцали звезды. Время от времени Гарольд сворачивал, и тогда менялся наклон движения – резко, странно, как в сказке про кэрролловскую Алису.
– По моим геодезическим едем, – не без гордости сообщил Гарольд. – По прямой наш путь эквивалентен уже пяти астрономическим единицам. Картографировать браны оказалось не так сложно, – небрежно заметил он. – Главным было переступить через психологический барьер, своего рода боязнь гигантских расстояний. Мне, знаешь, всегда казалось странным, что Вселенная так хорошо приспособлена к жизни человека и в то же время так пугающе неприлично велика для него.
Гарольд продолжал говорить, почти сам с собой; он не встречался с Джованни взглядом, как будто к чему-то готовился. И часто смотрел в небо – то есть туда, где по привычкам человека, передвигающегося по некой гравитационной поверхности, должно было быть небо. Часто появлялись и исчезали военные ракеты. Гарольд хмурился.
– Мне как-то сказали, что издали браны похожи на связку противотанковых ежей, – неожиданно зло сказал он.
– Одна женщина мне говорила другое, – миролюбиво заметил Джованни.
Гарольд скривился.
– Женщины всегда говорят не то, что есть на самом деле, – он помолчал и продолжил. – Пройдет несколько локальных лет, и военные приберут мои плантации. Точнее, уничтожат их за ненадобностью. Будут играть в игры. Торговаться с пришельцами и что-то делить за пределами Солнечной системы. Раньше, когда человечество еще было пришпилено к Земле, участки на Марсе и имена звезд продавали. Теперь сами звезды продавать начнут. Тем более теперь, используя браны, которых во Вселенной полно! Теперь можно будет элегантно достигать других галактик, всего за несколько локальных лет.
Вездеход остановился в небольшом чашеобразном углублении. На дне раскинулся крупный цветок, весь составленный словно бы из тонких жестких проволочек.
Джованни видел его впервые, хотя сразу догадался, что это такое. Во Вселенной с большой вероятностью должны рождаться и пропадать сверхупорядоченные флуктуации, то есть своего рода «мозги» – этакое экзотичное следствие закона энтропии. На бранах же эти случайные упорядоченные флуктуации приживаются и начинают расти и развиваться. Сплетение бран Периферии оказалось к тому же еще и «плантацией мозгов». Каждый такой мозг, уникальный по своей структуре, служил матрицей для промышленного производства роботов. Так, природа дала решение проблемы искусственного интеллекта.
– Вот, созревший. Отличная заготовка выросла, помоги мне его сорвать, отвезем ко мне. Из него можно понаделать сотни интеллектуальных уборщиков для земных бездельников...
– Ты написал, что сделал машину времени.
– Как тебе сказать… – длинные ловкие пальцы Гарольда возились с лепестками мозга. – Дай мне контейнер, пожалуйста.
Отвинтив крышку, он принялся осторожно запихивать мозг.
– Время – это не совсем то, что им привыкли считать, – продолжал Гарольд. – Это не просто часы. И его нельзя затрагивать время в малых масштабах, как нельзя использовать энергию атомного взрыва для варки макарон. Слишком плотно вплетено время в наше пространство, его просто так оттуда не вырвать.
Джованни молча слушал.
– Время есть вероятность, – Гарольд завинтил крышку и поставил контейнер в багажник. – Поехали, я тебе покажу. Скажем так, вероятность есть основная характеристика времени. Аналогично тому, как гравитационное поле есть мера расстояния. Менять вероятность, получить власть над случайными флуктуациями – это и значит научиться контролировать время. Выращивание «мозгов Больцмана» меняет вероятностные законы и делает возможной машину времени. К черту роботов! Использовать «мозги» для их производства – это все равно что компьютером гвозди забивать! Мозги могут породить машину времени! Это так просто! Если собрать много мозгов в одном месте – это нарушит их вероятностное распределение. И тем самым будет нарушен ход времени.
Они ехали молча до самой лаборатории. Гарольд все больше разражался молчанием Джованни.
– Ну что тебе опять не нравится?!
– Не надо этого делать, Гарольд, – сказал, наконец, Джованни, когда они внесли контейнер в кабинет Гарольда.
– Что «не надо»? – изумленно вскинулся Гарольд. – Я ж тебя для того и позвал. Мы вместе это сделаем, ее, первую машину времени. Мне нужны кое-какие расчеты…
– Гарольд, я ее давно уже нашел.
– Как!? Когда!?
– Да я на ней цветы выращивал, чтобы не вяли.
– Какие еще, к матери, цветы? Говори толком!
– К вам атташе посольства… «тех людей», господин директор, – сунула в дверь голову лысая секретарша.
«Те люди – а слова «пришельцы» стесняются. Пришельцы – это киношное».
– Это ты – директор?
– Я директор, она – производная мозга Больцмана, хорошенькая вышла, толковая… но не суть… Вот, новость! Они уж и своим посольством на моих плантациях обзавелись, а я время теряю… Так что ты там сделал, говори же! Или не хочешь сказать?! Хочешь, чтобы все лавры тебе достались!? А… Так я и знал!
– Дело не в этом, Гарольд…
– Очень даже в этом! Ты никогда не мог смириться, что я, твой ученик, достиг всего этого, открыл топологию бран, расчитал способ передвижения по ним, в то время как ты ушел из университета и прозябал в какой-то глуши…
– Нет, Гарольд, – улыбнулся Джованни.
– Врешь!
– Нет, не прозябал. Там очень тепло.
– Атташе посольства «тех людей», Анна Лонго Энтраа`ик-о-норр.
Гарольд поперхнулся и замолчал, ошалело уставившись на дверь.
– Ты?!
– Я, - спокойно сказала высокая красивая женщина. – Собственно, господин директор, имею вам сообщить, что в течение суток локального времени вам необходимо свернуть все работы на плантации. Периферия получила статус закрытой территорией. Это согласованно с военным представительством объединенных сил.
Гарольд как-то поник, побледнел, побарабанил пальцами по столу.
– А что вот это, ик-о-норр или как там, это что?
– Это то, – все тем же официальным голосом сообщила Анна, – что я супруга посла.
И вышла, холодно скользнув взглядом по Джованни.
Гарольд сел.
– Ты чего так пялился на нее, Джи? Хоть сейчас не ври, я видел… – забормотал он. – Жена посла она, сука такая… Мы с ней по работе пересекались, лет десять назад. Ну, и не только по работе… И не только со мной она пересекалась, сука такая! Много тут про нее есть кому рассказать. Но она уж за посла выскочила, тебе, Джи, точно ничего не светит. А красивая, правда?
– Да, – сказал Джованни. – Это моя дочь.
– Ты слышал, Джи, что сказала эта сука? – Гарольд невидяще смотрел куда-то мимо Джованни. – Они закрыли мой проект.
Джованни снова промолчал. Перед его глазами вдруг отчетливо встал тот день, когда умерла Мария. Анна ушла от него через год.
«Маленькая моя…»
«Я тебе не маленькая! Мне не нужен папочка, помешанный на цветочных горшках, цветочной вони и старых руинах!»
Он с усилием оторвался от воспоминаний.
– Гарольд, когда было надо, я тоже ушел, тоже оставил свой проект.
– Кому надо?
– Человечеству.
– Фу, как пафосно! Да из-за жены ты ушел, потому что работать не мог, когда она умерла, и вообще…
– Хочешь сделать машину времени? Хорошо, – ровно сказал Джованни. – Давай, ты успеешь, у тебя ведь все готово.
– Нет, да вы все тут просто издеваетесь надо мной! Ну, давай, валяй, цветочки ты, значит, обучишь меня выращивать? Ты им что, жизненный цикл замедлял? Как твоя машина работает?
– Время течет так, как хочет человек, в том окружении, где он живет. Я ничего не делал – земля старой Италии, которой не одна тысяча лет, хранит свое особое время. А моя память хранит мое время и задает его ход. Атомные часы хороши для лабораторных опытов, но не для того, чтобы понять суть времени.
- Чушь! Мистика! Астрология! Ты ли это, Джи!? Ты, основатель квантовой топологии, вершины математической мысли! Машина времени – это упорядоченный результат технологии и более ничего! О, мне бы только времени еще…
– Со временем нужно обращаться бережно – это не машина…
– Так что ты предлагаешь?! Зачем ты тогда вообще прилетел?!
Джованни снова выдержал паузу. Даже немножко дольше той, что невольно у него получилась, когда Гарольд говорил об Анне. Но и сейчас горло свело судорогой.
– Да уж не в науке тебе помогать – в ней ты давно обходишься без меня.
Гарольд как-то виновато и раздраженно дернул плечом и присел на краешек стула.
– Нет, я без иронии. Что же касается времени… У тебя кофе есть? Налил бы старику-учителю-то… – Джованни облизнул пересохшие губы.
Гарольд вскочил.
– Вино есть.
– Какое?
– «Цекуба».
– Вино императора Тиберия. Давай. Выпьем на задворках уже нашей империи. Только надо быстрее пить – пока эти самые «те люди» не повели нас дальше… Хотя еще кто кого… Но я отвлекся.
Джованни выпил сразу полстакана.
– Обыватель во мне – да, он есть, хоть его и очень мало, настолько мало, что для него важнее тебя и науки уже никого не осталось… Нет, теперь уж ты помолчи! Так вот, этот обыватель корчится в муках непонимания.
– Ты о чем?
– Он не понимает, как это можно улететь в командировку, а вернуться через десятки лет. Вот она, машина времени, которая вторглась в жизнь обывателя. И обыватель ее не-хо-чет. Не хочет быть листом, оторванным и сметенным ураганом без надежды на возвращение. А теперь, когда человеку, благодаря твоей технологии путешествия по бранам станут доступны другие звезды и галактики…
– Но мы-то с тобой не обыватели. Я в двух шагах от создания машины времени, и я ее сделаю, Джи.
– Мы такие же листья… Но такие, знаешь, побольше. Пальмовые, если угодно. Но не суть. Давай по делу. Время – это все, что ты захочешь. Да, давай, пусть, к примеру, оно станет оружием. Коль скоро ты смог проложить маршруты по бранам – измени и их время, давай! – Джованни повысил голос. – Тебе достаточно только положить этот контейнер рядом с десятью такими же, что у тебя лежат за стеной твоего кабинета, и вероятностные законы будут нарушены, время собьется, Периферия сколлапсирует вместе с нашей Солнечной системой в нечто удивительное, но в чем места человеку не найдется. Сделай это, если твоя машина – это все, на что способны твои знания! Я учил тебя и знаю, что ты можешь пойти и дальше. Ты можешь оставить Периферию как базу, как место торговли и дипломатии, как оружие и щит, без которых человечеству тоже нельзя – а с нашей наукой идти дальше. Можешь – иди. Не можешь – будем считать, что я зря тебя учил и зря прилетел сейчас.
Джованни развернулся и пошел к двери, считая шаги. Вышел на широкую дорогу, ведущую к посадочной площадке.
Он думал о дочери. Придется ей, видно, узнать миры и за Периферией, как когда-то ему, Джованни, пришлось впервые лететь на Марс. О, Мадонна, как стремительно раскидало человечество! Как оно жаждет вырваться куда-то прочь, от своей звезды – и как, глупое, тоскует по тому, что навеки утрачивает. Гарольду уже тесна Солнечная система. Как скоро станет тесна Вселенная? Мадонна! Как наивны были люди, рисующие пришельцев в виде абсолютно чуждых иных разумов. Все едино, все для людей и для подобных людям, перефразируя древних.
«И я бы пошел за тобой Гарольд, пошел бы к краю и за край, но мое время вышло, как бы я бережно не хранил его… Храни тебя Мадонна! Храни твой талант, твою веру в мощь человеческий знаний, твое упорство. Как-то стало тяжело дышать… Может, потому, что очень непривычно ступать по невидимым дорогам? Но разве не всю жизнь мы по ним идем?
Шаг, еще. Сколько надо времени, чтобы перетащить контейнер с «мозгом» из одной комнаты в другую? Он не тяжелый, не тяжелее младенца. А сколько надо времени, чтобы на это решиться? Жизнь? Шаг, еще… Я могу разрушить горы и воздвигнуть дворцы. Шаг…
Стар я для громогласных ораторских приемчиков».
Джованни споткнулся и упал на теплую прозрачную поверхность.
«Звезды надо мной и подо мной – значит, и я их часть, хоть бы даже и с чисто химической точки зрения.
Апельсины вдоль пыльной Аппиевой дороги, дождитесь меня – вы вечны, как вечна моя память и мои воспоминания. А внук или правнук того булочника будет снова продавать булочки с пармиджано и яблоками. Потому что время не властно над тем, что дорого. Время – всего лишь восприятие мира каждым из нас, и каждый волен управлять им за свой счет. Только счет иногда не по карману».
«Джованни-и-и!» – слышался ему голос. Наверное, он уже вернулся домой и его снова зовет булочник. Или сын того булочника? Или внук? «Папа!» - голос женский. Или детский? Дочка зовет? Жаль, все цветы завяли давным-давно.
- Маленькая моя… - тихонько прошептал Джованни.

«Мы – осенние листья,
Нас всех бурей сорвало,
Нас все гонят и гонят
Ветров табуны.
Кто же нас успокоит,
Бесконечно усталых,
Кто укажет нам путь
В наше царство весны…»

[Лёд]

Но они же только рассуждают о машине времени, а путешествие где?