Графомания, 8000 знаков Опции

[Полудиккенс]

Валерий Ягодкин зашёл на свою авторскую страницу после довольно долгого перерыва, раньше не мог, был занят. Страница называлась «Офис профессионального мечтателя». Тем же самым профессиональным мечтателем автор рекомендовался и ниже в некратком резюме: мечтателем и еще инженером-связистом. В доказательство сразу обоих положений на странице имелась фотография, где Ягодкин мечтал на фоне чего-то похожего и не похожего на огромный железный шкаф, какой-то такой конструкции, которая автоматически ассоциировалась с телефонной станцией у большинства его читателей, никогда на телефонной станции не бывавших. Ягодкину нравилось это фото по целому ряду причин, как явных для него самого, так и не очень. Он был хорошим грамотным специалистом и подсознательно радовался возможности внутренне опереться на свои инженерные достижения, в случае если кто-нибудь усомнится в писательских; кроме того, даже с чисто литературной точки зрения Ягодкин хотя бы мог точно назвать устройство на фото, а нет сомнения, что при прочих равных условиях человек, который знает одно лишнее слово, является лучшим писателем, чем не знающий его. Ну и, наконец, это просто-напросто было очень удачное фото и у Ягодкина на нем было по-настоящему хорошее и интересное лицо: счастливое сочетание ракурса и света, мгновенное и незаслуженное, как всякая человеческая удача.

Непосредственно под фотографией Ягодкин излагал свою биографию и творческое кредо. Он был москвич, тридцати девяти лет; судя по его словам, литературные амбиции его были не чрезмерны и он не планировал подвинуть великих на пьедесталах. В его творческие планы не входило кого-либо поучать или, упаси Боже, воспитывать, Ягодкин не чувствовал в себе надлежащих прав и способностей, ну или чувствовал, но скромность украшает, и Ягодкин скромно украшался. Он обратился к писательству, потому что у него самозародилась внутри такая естественная потребность; кроме того, он верил, что где-то, отделенный от Ягодкина километрами или даже годами, существует либо будет существовать пускай единственный, но бесконечно близкий Ягодкину по духу читатель, которому в силу сложившихся жизненных обстоятельств помимо великих опытов Толстого и Достоевского будет важен и малый, но индивидуальный ягодкинский опыт, и творчество своё Ягодкин рассматривал как единственный способ с этим человеком хоть и односторонне связаться, раз уж тому настолько позарез. С данным коммюнике дело обстояло приблизительно как с фото, это тоже было частично правдой, частично сознательным или непроизвольным обманом, но все было схвачено с удачного ракурса и вызывало скорее симпатию. Заявление это было выжимкой из куда более обширного труда, данные писательские материи подробно рассматривались ниже в немалом эссе с подзаголовком «Несвоевременные мысли о литературе». Заголовок же звучал как «Восьмая вода»; это была метафора не хуже многих, она полностью раскрывалась по ходу эссе, но дурак был бы тот, кто стал бы его с таким подзаголовком читать. Помимо вышеназванной преамбулы, на странице имелся и эпиграф, даже два, впрочем, ничего интересного, как у всех, что-то во славу человеческой индивидуальности.

Что касается собственно собрания сочинений Ягодкина, то главное место в списке занимал большой, выложенный поглавно роман «Крестоносцы Третьего Рима» - сложное, разворачивающееся в нескольких временных пластах остросюжетно-философское произведение; там были библейские мотивы, переплетенные с современностью; средневековое тайное общество, которое и поныне; имелся отдаленный потомок Иуды Искариота, предающий кого-то, кто довольно оригинально не был потомком Иисуса, зато имел какое-то отношение к князю Мышкину, а вот уже подруга преданного так та точно да, была связана как с Сонечкой Мармеладовой, так и с Марией Магдалиной сразу. В общем, конечно, трудно было не уважать автора, когда подумаешь, сколько может быть работы и ответственности у инженера связи, плюс семья, а он успевает еще и писать довольно большие романы, здорово закрученные, символичные, грамотные и по смыслу. Кроме «Крестоносцев» особого упоминания заслуживал рассказ о следователе Аристархе Максимове «Тайна докторского чемоданчика», занявший третье место на конкурсе «Золотая середина», где, как видно, некоторое количество пускай единственных, но близких по духу ягодкинских читателей в силу статистической флуктуации кратковременно собрались в одно жюри. Вдохновленный своей маленькой победой, Ягодкин постепенно дополнил рассказ до цикла из девяти; впрочем, пока нельзя было сказать, чтобы последовавшие из-за этого преобразования в жизни и природе так уж бросались в глаза.

Еще одним важным ягодкинским произведением были его «Афоризмы», ну или частично его. Где-то на треть они состояли из чужих цитат, приведенных иногда в почти неизмененном виде, чаще переработанных, в основном к худшему. Это было следствием извечного человеческого свойства абсорбировать однажды услышанные и полузабытые идеи до такой степени, что впоследствии, вспомнив, их трудно отличить от собственных; Ягодкин был порядочным человеком и никакого сознательного плагиата не допустил бы. Ну или почти так. Помимо «Афоризмов» на странице имелись и «Притчи», скомплектованные, в общем, по тому же принципу и представлявшие мудрость веков и мудрость собственно Ягодкина приблизительно в той же пропорции. Затем шли стихотворения в прозе и стихотворения в стихах, и в первых рифмы не было, а во вторых - была, всё отлично, не доколупаешься, даже если б захотел. Потом россыпь, рассказы, эссе, повесть «Ольга» о первой любви Марине, детская сказка «Шустрик и Мямлик», ну и да, как и у каждого чего-то стоящего автора, у Валерия Ягодкина имелось произведение под названием «Ангел Смерти».

В его случае это был очень большой рассказ, скорее даже повесть: в несуществующем городе в непонятно какой стране в результате необъяснимого феномена резко увеличивается смертность от несчастных случаев и естественных болезней; всё, теоретически грозящее смертному гибелью, разом начинает приводить свои угрозы в исполнение; в результате практически все бесчисленные второстепенные герои появляются и исчезают, как пузыри на воде, а главные, дабы не последовать их примеру, уже к середине истории вынуждены лежать на животе вдали от всевозможного всего, чтобы и на них что-нибудь не свалилось, и никуда не загреметь самим. В этом сложном положении, частично обезопасившись от всяких физических столкновений, они компенсируют их сложными психологическими и ведут беседы о жизни и смерти, которые Ягодкину в момент написания повести казались и оригинальными, и глубокими. Впрочем, это было давно, лет пятнадцать назад. Сейчас Ягодкин понимал, что мог бы написать про ангела смерти и получше. Вообще, надо сказать, что сейчас, конкретно сегодня, когда умывшие руки врачи наконец отпустили измученного Ягодкина из онкологического, и ему оставались недели, он и впрямь в теории обладал довольно редким жизненным опытом, способным заинтересовать вдумчивого читателя не меньше, чем опыт Достоевского или Толстого. Но судьба, ранее отказавшая Ягодкину в слухе и голосе, уже забрала у него и последние силы. Она ничего не предложила взамен даже в последний момент, никакого последнего ужина по выбору приговоренного, никакой компенсации: трудно сказать, была ли она милосердна или глумилась до последнего. Муки оказались бесплодны и не родили ни дара, ни даже понимания; прежний заурядный Ягодкин и страшный опыт его существовали отдельно друг от друга, почти не соприкасаясь. Ягодкин не чувствовал пропорций, его живьем вырезали из жизни, и ему было невыносимо больно, но в последнем жалком тщеславии своем он наивно полагал, что больно не только ему, но и самой жизни тоже. Страшный, ни единой черточкой уже не похожий ни на фото своё, ни на того, с кого оно было сделано, Ягодкин сидел перед компьютером и впечатывал вместо старого названия страницы новое – «Это всё, что останется после меня»; он по-прежнему думал, что кому-то есть дело; он всё так же считал, что это его собственные слова, и это, конечно же, снова была цитата.

[Полудиккенс]

Все таки нужно было добавить женское общежитие, ну так...разбавить немного светлую грусть.

Кукарача, неужели ж такой опытный читатель, как вы, не зрит между строк? Вот же оно, общежитие:

В общем, конечно, трудно было не уважать автора, когда подумаешь, сколько может быть работы и ответственности у инженера связи, плюс семья

Кажется читала у Зощенко что-то созвучное вашему рассказу. Там тоже, помню, я так расстроилась...((

Я тоже расстроен, что вы не назвали кого-нибудь из современников. Про Зощенко трудновато сказать, что это он у меня списал...

[Kukaracha]

Я тоже расстроен, что вы не назвали кого-нибудь из современников. Про Зощенко трудновато сказать, что это он у меня списал...

Нет-нет, там другое. Но вот тоже безнадёга страшная была в конце, ну и вообще все тлен и не стоит шевелиться. По силе эмоциональности было похоже. Я помню, очень меня расстроил этот рассказ.

[NatashaKasher]

Нет-нет, там другое. Но вот тоже безнадёга страшная была в конце, ну и вообще все тлен и не стоит шевелиться. По силе эмоциональности было похоже. Я помню, очень меня расстроил этот рассказ.

Я помню тот рассказ! Или это другой? На этот по сюжету не похож, только по общему впечатлению разве что. Если это конечно тот же рассказ. Там вроде не про писателя, просто человек. Он утром встаёт и вдруг замечает, как прекрасна жизнь, и как он живёт никуды не годно, и как теперь всё будет по-новому - и в тот же день умирает... Хуже этого была только Смерть Ивана Ильича, которую я даже до конца не дочитала, до того это было ужасно , эмоционально ужасно, конечно, не в том смысле, что плохо написано... Короче, по сравнению со всем этим, про Ягодкина это ещё цветочки.

[Kukaracha]

Я помню тот рассказ! Или это другой? На этот по сюжету не похож, только по общему впечатлению разве что. Если это конечно тот же рассказ. Там вроде не про писателя, просто человек. Он утром встаёт и вдруг замечает, как прекрасна жизнь, и как он живёт никуды не годно, и как теперь всё будет по-новому - и в тот же день умирает... Хуже этого была только Смерть Ивана Ильича, которую я даже до конца не дочитала, до того это было ужасно , эмоционально ужасно, конечно, не в том смысле, что плохо написано... Короче, по сравнению со всем этим, про Ягодкина это ещё цветочки.

Он, он, Наташа!
Там мужик был в депрессии и ковырялся в своей жизни, жил не радовался, потом вдруг осознал все и решил жить по новому. И начался этот прекрасный Новый день, чел радовался счастью, а потом вдруг внезапно умер. Меня это так потрясло, помню. Я читала Зощенко лениво, не проникаясь, а этот рассказ меня как обухом по голове. До сих пор помню. Жуткий, просто жуткий рассказ по эмоциональному воздействию. Как одинаково на нас подействовало ))