Александр Позин. Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке, историческая фантастика про "попаданцев наоборот". Опции Подписка на тему Сообщить другу Версия для печати Скачать тему Подписка на этот форум Режимы отображения Древовидный Переключить на: Стандартный Переключить на: Линейный

[Iskander_2rog]

Уважаемые форумчане!

Представляю Вам вторую книгу цикла "Меч Тамерлана". Первая книга здесь.

С уважением к моим первым читателям,
Александр ПОЗИН

[Iskander_2rog]

Глава 5. Реликт уходящей эпохи

«В тугих струях потока, как ни вертись,
плывешь туда, куда укажет он –
так мирозданье установит
взаимную ответственность сторон.»
Ева Райт

Колоссовский не зря упомянул странное поведение доктора Белавина. Был, был у доктора секрет. Тайное дело, которое позволило бы ему вернуть свою утраченную честь. Пусть не в глазах презревших его дочерей, и не глазах других людей. Это надо было ему самому и, как он надеялся, одной особе, чьим мнением он с недавнего времени чрезвычайно дорожил. Поэтому визит Николая Заломова стал для Белавина досадной помехой.

Время, выбранное Николаем для визита, и впрямь оказалось крайне неудачным. Заломов перехватил доктора у крыльца дома, когда он возвращался с работы домой.
- Дмитрий Степанович, помните меня, я – Николай Заломов!
- Да хоть Разломов, что с того? – зло бросил Белавин. – Я не обязан помнить всех своих пациентов.
У него сегодня была целая прорва документов, и не меньшая кипа бумаг. В его госпиталях и лазаретах не хватало мест и персонала, медикаментов и перевязочного материала. Чёртовы обозники с тифозными, которые, не разбирая уже мертвых и ещё живых умудрились выгрузить их рядом с городской пристанью. До самого вечера Белавин вместе со своим помощником распределяли больных по больницам и госпиталям города, попутно отправляя умерших в ямы, вырытые на склонах Постникова оврага. Судя по чадящему дыму, поднимавшегося с той стороны, служащие морга, предварительно засыпав покойников хлоркой, уже подожгли их.
Да оставьте меня хоть вечером в покое!
- Дмитрий Степанович! – тон Заломова против его воли стал умоляющим. – Вы не можете нас не помнить! У Клавдии Игоревны внучка была… Вместе искусанного собакой привозили…
Ещё бы мне тебя не помнить, пострел. Эк, сколько времени прошло, заматерел ты, братец. Значит, из зверёныша зверь вырос.
- Не помню ничего, не помню. Столько времени прошло.
Николай недоумевал, ведь по глазам видел – узнал. А вот закрылся как улитка в в своей скорлупе – попробуй, выковори его отсюда. Решил прибегнуть к последнему аргументу:
- Ознакомьтесь с мандатом, гражданин Белавин, вы ведь на советской службе, верно? Так там написано, что вы должны оказывать содействие.
Доктор лишь мельком взглянул в документ и не читая вернул его.
Добрались-таки до неё. Рано, ох как рано! Слаба ты, девонька, ещё очень.
- Что вам угодно? Задавайте свои вопросы и покончим с этим.
С чего начать-то? Про Меч он явно ничего не знает. А вот про Наталку.., про Наталку может, что и удастся из этого пройдохи вытянуть.
- Что вам, Дмитрий Степанович, известно о судьбе Натальи, внучатой племянницы Клавдии Игоревны Воиновой, пропавшей 31 июня 1914 года?
Надо бы предупредить Клавдию, не ровен час, этот прыткий молодой человек и до неё доскачет.
- Да люди вы или нет, в конце концов! Я – старый, больной человек. У меня госпиталя переполнены, у меня – тиф и сибирская язва, у меня люди пачками каждый день умирают от ран, голода и болезней! Я устал и с ног валюсь. А вы пристаете ко мне с вопросами о судьбе какой-то там девчонки, которую-то и видел я еще до германской войны. У чека что, поважнее дел нету? Шли бы вы отсюда, молодой человек. – с этими словами Белавин быстро преодолел крыльцо и захлопнул входную дверь прямо перед носом Николая, не соизволив пригласить его во внутрь.

Вот таков был земский врач Белавин. Среди коллег и людей, близко знавших доктора, он слыл человеком склочным и желчным. В молодости, как и положено всякому приличному человеку, был либералом. Романтическим юношей он, решивший посвятить жизнь народному благу, из блистательной столицы приехал в тихий провинциальный губернский городок. Ездил по глухим деревням, не брезговал эпидемий и инфекций, не пугали его дерьмо и грязь, не гнушался лечить сифилис и осматривать шлюх. Годы стерли романтический флер с его огрубевшей кожи. Антисанитария народной жизни и нищета русской деревни, всеобщая безграмотность и суеверия «простых» людей, запущенность здравоохранения в губернии и равнодушие чиновничества, упорхнувшая на волю жена и забота о подрастающих дочках, со временем превратили неистребимого, казалось бы, романтика и идеалиста в законченного циника и закоренелого бобыля.
Доктор горько и зло иронизировал над своими юношескими идеалами. Про либералов он говаривал:
- Прекраснодушные идеалисты, которым доверь страну, развалят ее в конец, потому как ничего-с не умеют-с.
Еще хлеще он отзывался о социалистах:
- Бешеные фанатики, готовые погубить Рассеюшку ради своих безумных идей.
С началом войны, неожиданно превратившись в отчаянного германофила, неизменно, в пику записным патриотам, прославлял Германию и немецкий дух:
- «Колбасники» придут – порядок наведут. Загонят-с наших нечёсаных мужиколюбов в тундру за Полярный круг. А остальное население-с – в кабалу и выучку. И кончится немытая Россия - наступит европейский Русланд.
Соответственно лютой ненавистью возненавидел Россию, русскость и всё, что с этим связно:
- Странишка наша – дрянь оказалась, а русский человек – обычным зверем-с с тонким слоем полировки европейской цивилизацией.
Внешний вид доктора тоже стал соответствовать его позе оплёвывания всея и всего. Одевался он неряшливо, бороду не брил и не расчёсывал, по свидетельству немногих, бывавших в его доме, там всё тоже пылью и паутиной заросло.
Когда случилась революция, он, поверив в свой дар провидения, счел себя непогрешимым, а оттого сделался ещё более несносным:
- Рассеюшка наша – провалилась к чёртовой матери. Пропили-с, продали-с мужички одну шестую суши в обмен за сотню аршинов собственной землицы, за живот свой, за понюх табаку.
Из-за своей желчности и язвительности он распугал всех своих приятелей. Коллеги его сторонились, знакомые предпочитали не замечать, соседи перестали здороваться, опасаясь нарваться на высокомерное молчание. Даже со своими дочерями он рассорился и разругался в пух и прах.
Старшая дочь, Катя, привезла было своего раненного мужа, подполковника Чащина в отчий дом – отлежаться и восстановить здоровье после ранения, полученного во время октябрьских событий в Москве. Да недолго выдержала, недовольная отцом, отвезла Вадима от греха подальше, так того передёргивало от отцового ёрничанья по поводу России и его показного германофильства. Младшенькая, строгая сероглазка Даша, вообще возненавидела и прокляла отца, после того, как он, сдав её мужа, красного командира, в чехословацкую контрразведку, попытался довольно неуклюже выдать её замуж за главу Народной дружины Комуча гражданина Козятина.
Вот несносный характер! Дернул же чёрт его связаться с этим Козлобородым. Козятин появился в жизни Белавина задолго до революции, и, даже, задолго до германской войны. Первый раз этот страшный человек возник на пороге Белавинского кабинета со срамной болезнью, подхваченной от какой-то из его шлюх. То ли Дмитрий Сергеевич был менее щепетильным, либо не столь брезгливым, чем его остальные коллеги, но он не только излечил Козятина, но и согласился проводить регулярные медицинские осмотры его девочек. Затем, как раз во время начала войны, долго лечил того от ножевого ранения, не иначе полученного в результате какой-то их бандитской разборки. Когда в города ворвались части белочехов, Козятин вместе со своей дружиной, набранной из воровского отребья с городского дна, ворвался в госпиталь, где служил Белавин. Его дружинники, невзирая на протесты медицинского персонала, перерезали всех раненных красноармейцев, что находились там на излечении.
Всё-таки пощечина и презрение дочки ранили доктора сильнее, чем думал он сам. Белавин вынужден был признать, что затея с женитьбой была изначально обречена на провал, он это понял сразу, только взглянув на высокого, стройного, косая сажень в плечах, Дашиного супруга-красноармейца. Козятин, эта обезьяна с ушами, не просто сильно проигрывал во внешности, он был полным уродцем с черной как смоль душой. Но Белавин побаивался всесильного начальника Дружины, ибо тот в любой момент мог напомнить доктору об его недолгой службе Советам «собачьих и рачьих» депутатов.
Числился за Белавиным такой грешок. Случилось это после перехода города под власть Советов. Большинство врачей губернии, верных своему интеллигентскому чистоплюйству, наотрез отказались служить большевистской власти. Враз опустели больницы и госпиталя, приюты и богадельни. Некому стало вести прием и уход за больными. Вызванные по очереди в Губком, врачи дружно ответили отказом, втихомолку собираясь по вечерам и, злорадно потирая руки, отсчитывали дни до конца Советской власти:
- Господа, господа! Вы слышали, немцы наступают. По весне останутся от Совдепии рожки да ножки.
- Весь Дон в огне! Режут казачки красных – будь здоров!
- А что слышно о генерале Корнилове? Поговаривают, что бьёт солдатню и коммуняк в пух и прах.
- По слухам в Москве последние сухари доели, крыс не осталось-с!
- Да-а, а солдаты, не к месту будет сказано, срут кровавым поносом. Дизентерия, господа-с! По Волге целые баржи с тиффозными ходят-с, ни один город брать не желает.
- Поздравляю, господа! Чехословацкий корпус в Сибири восстал. Гонят красную сволочь так, что у тех только пятки сверкают.
Белавин злословил вместе со всеми, на своем календаре красным карандашом отмечал даты, когда, по его мнению, власть красных падет. Однако скоро ему сие опостылело, надоело быть в стаде. Одно дело – поносить всё в одиночку, другое – в компании таких же раздраженных субъектов с медицинскими дипломами в карманах.
Белавин крепко призадумался. Саботировать безбожную власть хорошо, а есть тоже что-то надо. И ещё была у старого циника в душе одна чёрточка, которую он не смел подвергнуть осмеянию и остракизму – профессиональная честь. Долг врача – лечить, и пусть нет лекарств и надлежащих условий, пусть волки правят страной, пусть Русь летит в тартарары – лечить! Вскоре увидели как Дмитрий Степанович ходит кругами вокруг здания, где располагался ненавистный Совдеп. Радиус кругов становился все меньше и меньше, пока доктор, оглядевшись вокруг как тать, замысливший неладное, не юркнул в дверь советского учреждения. В Губкоме доктор Белавин имел долгую беседу с его председателем, большим грузным человеком с мясистым лицом и оттопыренной нижней губой, и, верный своей беспринципности, вышел от него управляющим всеми больницами губернского города С. Холодным презрением окружили доктора его коллеги. Праведный гнев саботажников ничуть не тронул старого циника, безразлично пожимающего плечами в ответ на упрёки:
- Власти приходят и уходят, а люди от этого болеть не перестают.
Однако по постепенно осуждающие реплики стали тише и глуше, саботажники стали внимательно приглядываться. Сначала доктору Белавину положили жалованье, затем его квартиру вывели из списка на подселение, а уж когда он приволок домой паёк, то терпение коллег лопнуло и они, расталкивая друг дружку локтями, и досадуя, что не догадались первыми, наперебой ринулись предлагать революционным властям свои услуги.
Гоголем стал ходить Белавин при белочехах. Тут-то он как раз и почувствовал: «Моя власть пришла!» Конечно, чехи не совсем немцы, но где-то очень и очень близко, словом, почти немцы. Именно, чехи, веками жившие под властью немца, по мнению Белавина, представляли собой удачный эксперимент по онемечиванию славян, который он, следуя своим убеждениям, не отказался бы распространить и на соотечественников. То, что чехословацкий корпус был сформирован как раз для борьбы с немцами, Дмитрия Семёновича отнюдь не смущало, ведь если действительность расходится с его постулатами, то тем хуже для действительности. Оказалось, что чехам, главным помыслом которых было стремление побыстрее свалить из России, было попросту недосуг заниматься наведением жизни в освобождённых от большевиков территории, поэтому они оставили в губернском городе С. всё как есть. Более того, набежавшие в город болтуны, называемые политиками, быстро сварганили очередное правительство, коих, в сей скорбный для Руси час, развелось великое множество. Бутафорское правительство называлось непонятно и заумно – Комуч, и совершенно неожиданно Белавину в этом правительстве досталась кресло товарища министра здравоохранения. Назначение повлекло за собой, помимо собственно врачебных забот, участие в разного рода бесчисленных совещаниях, заседаниях и банкетах, на которых он навострился бодро и высокопарно произносить речи и здравницы о союзнических обязательствах, о необходимости борьбы с большевистской заразой, о возвращении России в лоно европейских держав. Словом, он порол всю ту либеральную чушь, над которой столько лет издевался и которую так зло высмеивал, что не преминула заметить его давняя знакомая, пожалуй, единственная, кто хоть как-то с ним ладил, Клавдия Игоревна Воинова, язва похлеще Белавина:
- Раскудахтался, петушок! - и это ещё было самое мягкое, что в сердцах она выговаривала доктору. - Пока в стране негоразды, они решили её пограбить под шумок, а ты, старый пень, им осанну поёшь.
Доктор злился, пыхтел и краснел, но возразить Воиновой по существу ничего не мог. Вообще, если не замечать такие неприятные моменты, как избиение рабочих, то время при белочехах и Комуче было для города исключительно веселым. Вновь осветились бульвары, заработали в парке аттракционы, открывались прежде заколоченные витрины лавок и магазинов, на улицы города высыпала нарядно одетая праздная публика и развелось превеликое множество шлюх, задёшево предлагающих свои услуги. Но чудики из Комуча не смогли достать от крестьян ни хлеба для города, ни солдат для армии, поэтому, когда в городе стало холодно и голодно, веселье как-то быстро закончилось и для самозваного правительства песнь пропели жаренные птицы в виде наступающих из-за Волги красных дивизий.
Профессиональные болтуны из Комуча, проклиная глупый народ и проклятую страну, навострились бежать на Урал и в Сибирь, под Колчака. Подумывал о бегстве и доктор Белавин: шутка ли, член правительства. Большевики за это, да еще за речи, когда он, краснобайствуя на банкетах, требовал их крови, по головке вряд ли погладят. Да стар ли он стал и прикипел к городу, или не захотел бросать больных, а, может, понадеялся на русский авось, да только поезд на восток укатил без него.
В день, когда полки красных маршировали по улицам города, он, в кои-то веки надел всё чистое, сел за стол с неизменным ведерным самоваром и приготовился ждать, когда за ним придут: «Чего быть, того не миновать»! Однако первым посетителем доктора стали отнюдь не чекисты. Когда раздался стук в дверь, он вздрогнул и обреченно пошел открывать. На пороге стоял окровавленный начальник Народной Дружины господин Козятин, человек к которому Дмитрий Степанович относился с известной долей презрения и страха. Вид он имел чрезвычайно измотанный и оборванный, козлиная бородёнка обгорела, а торчащие в разные стороны уши были опалены. Вошедший рухнул прямо возле порога. Пришлось доктору, отославшему прислугу домой, самому затаскивать раненного в дом и кипятить воду. Осмотрев Козятина, доктор убедился, что ничего серьёзного нет, однако все его тело было покрыто многочисленными ранами ссадинами и ожогами.
- Я с ребятами железнодорожный мост хотел взорвать. – морщась от боли, рассказывал очнувшийся Козятин, пока Белавин обрабатывал его ранки. – Надо было не пропустить в город бронепоезд.
- Ну что, взорвали? – осведомился доктор, макая пинцет с ватой в бутыль с самогоном.
- Куда там! – морщась от боли, ответил Козятин. – Рабочие, сволочи, подошли со стороны города, отбили мост. Один фугас только сумели подорвать, взрывной волной накрыло.
Закончив обрабатывать ссадины, Белавин накладывал мазь на ожоги, и, разорвав простынь на длинные и узкие полосы, занялся перевязкой.
- Мне одежда нужна, - вдруг заявил Козятин, - В этой мне нельзя, сразу опознают.
- Будет тебе одежда. – успокоил Дмитрий Степанович.
В гардеробе отыскали кое-что поплоше и Козятин, поминутно охая и морщась, приступил к примерке. В одежде от доктора, большого и грузного мужчины, он, маленький и худой, смотрелся весьма комично. Трудно было поверить, что этакий сморчок со впалой грудью был карателем, собственноручно расстреливавший людей.
- И куда вы теперь?
- Залягу на дно, а там видно будет. – отвечал Козятин, стоя перед зеркалом и пытаясь потуже застегнуть ремень. Выходило плохо, широченные штаны собирались в фалды, брючный пояс норовил вылезти из-под ремня наверх, нижний край брюк волочился по полу.
- А вы? - в свою очередь поинтересовался Козятин. – Вы знаете моё к вам расположение, господин доктор, даже, несмотря на случай с Дарьей Дмитриевной. Смею вам предложить свою компанию.
- Нет! – отрезал Белавин. – Моё место в городе.
- Вас же не пощадят!
- А вот это неизвестно! Пусть будет, как будет.
- Ну, тогда, прощайте! – Козятин открыл дверь и исчез в серой осенней промозглой дымке.
Оказалось, что это был не последний визит в тот день. Ближе к полуночи опять раздался стук в дверь и зычный голос произнес:
- Именем революции, откройте!
Вошли трое. Старший приказал:
- Пан Ге Сен, Сидорчук, на часы! – и двое, взяв винтовки с отомкнутыми штыками «к ноге», встали по краям от входа в дом.
Белавин вместе с «товарищем» прошли в гостиную. Сели за стол напротив друг друга. Чекист первым прервал затянувшуюся паузу:
- Вы знаете, кто я?
- Не имею чести знать! – упрямо поджав старческие губы, процедил доктор, хотя прекрасно был знаком с визитёром.
- Я – председатель Губ ЧК товарищ Колоссовский!
- Знавал я когда-то, в прошлой жизни, инженера Колоссовского. – с вызовом ответил Белавин.
- Все мы когда-то кем-то были, но прошлую жизнь уже не вернёшь. – жестко ответил Казимир Ксаверьевич. – Я же стараюсь не вспоминать, что в одной из жизней вы были товарищем министра в Комуче.
- Так вы не будете меня арестовывать?
- Нет! Вообше-то, за ваши художества следовало, но я пришёл не за этим. Мы намерены предложить вам возглавить всё здравоохранение в губернии. Вы согласны, Дмитрий Степанович?
Белавин от удивления открыл рот. Ещё бы, он не согласен! А Колоссовский между тем продолжил:
- Вы много лет работаете в этом крае. Поэтому как никто другой знаете санитарную ситуацию в губернии. В городе и губернии сложилась тяжёлая эпидемиологическая обстановка, в госпиталях много раненых и просто больных, лекарств – кот наплакал. Кадров мало. Согласны?
- Значит, когда чехи пришли, все красные бежали как зайцы, а теперь, когда пришли, решили взвалить всю чёрную работу на тех, кто никуда не бегает? – вскинулся Дмитрий Степанович.
- Почему все? – удивился Казимир Ксаверьевич. – Я, например, никуда не бежал, а всё время оставался здесь, в городе и губернии. Поэтому и знаю обстановку, знаю, что, если не будут предприняты чрезвычайные меры, эпидемия охватит всю губернию. Знаю и кто вы и чем вы тут занимались.
Это уже прозвучало угрожающе, что Белавин невольно поёжился.
- Чем обязан такой честью? – поинтересовался Белавин, стараясь выглядеть как можно более основательно. – Я же ваш враг! И вы меня не расстреляете?
- О, матка боска! Неужели вам не терпится попасть в иной мир? – несколько раздражённо произнёс Казимир Ксаверьевич тем тоном, каким обычно взрослые говорят о неразумном дитяти. - Экий вы, право, не догадливый! Лучше ответьте-ка, только честно, на один мой вопрос. Скажите, а почему вы остались, а не удрали вместе с остальными?
- Ну как… - растерялся Белавин и ответил первое, что пришло ему в голову. – Здесь же больные, куда же я без них.
- Вот вы сами и ответили на свой вопрос. – подытожил Колоссовский. – Работайте, Дмитрий Степанович. Кстати, ваших больных, пусть они трижды белогвардейцы, мы не будем колоть штыками и пытать, как это делали ваши недавние друзья, пусть выздоравливают.
- А потом? – вырвалось у Белавина, прежде, чем он подумал, стоит ли задавать этот вопрос.
Колоссовский пристально, долго и тяжело смотрел на доктора, потом соизволил разжать уста:
- А потом? Потом «каждому воздастся по делам его». Так, кажется написано в Писании? Успокойтесь, рядовые - в Красную Армию, а офицеры, не замешанные в пытках и расстрелах, если не захотят служить – скатертью дорога. – И он неопределенно махнул рукой, что Белавина никак не успокоило.

После разговора с Заломовым, Белавин с трудом одолел ступени крыльца, зашел в дом и прислонился к дверному косяку. Гулко билось сердце, а легкие, тяжело дыша, работали как кузнечный горн.
- Нашли! Надо предупредить Клавдию.
Несмотря на все их ссоры и споры, она оставалась единственным другом неуживчивого доктора. А теперь их ещё объединяло ДЕЛО! Дело, которое требовалось, во что бы то ни стало сохранить в тайне.