Снег, Автор: Литера Опции

[Каркун]

Автор: Литера


Снег



Снег бывал разный. Он выпадал в самую лучшую погоду белыми перьями. Его наклевали серебряной фольгой в детском саду. Его сметали дворники, его разбрасывал ветер. И все-таки должно было быть что-то, кроме снега.
Но не было. Я ходила, оставляла цепи следов, так что было легко меня выследить, так что меня всегда было видно на белом снегу.

***

В тот год возле нашего дома на рынке выбросили зеленые пластмассовые лопатки. Я стояла в своей шубке и смотрела на яркие пятна на прилавке. Стоит протянуть руку, и вот уже можно будет копать снег, строить города, рыть проходы. Но я молчала. Мама стояла рядом, она покупала вечную мишуру для новогоднего воскресения, тогда каждую неделю был новый год, хотя я не помнила почему.
– Хочешь? – спросила она, уже убирая кошелек.
– Я беру ее в мечту, – ответила я, и, кажется, шмыгнула носом.
– Сколько с меня? – спросила мама.
Лопатку я испытала за домом. Дом стоял на снегу. И только с самого низа был виден ледяной фундамент. Рядом намело громадные сугробы, целые тонны снежинок ломали перышки под ногами.
Фонари уже зажглись. Редкие змеи гирлянд сползали по тропинкам. Снег стал голубоватым с искрой, из которой ученые безрезультатно пытаются извлечь электричество.
Я копнула и снег поддался. Когда ты ползешь по темному холодному проходу, то не думаешь, что там на другой стороне. Не думаешь, что тебя может засыпать. Ты только думаешь – вот и я под снегом. Вот и я там, где никого нет.
Ход, который я откопала, шел вниз. Уже и свет фонарей не пробивался сквозь корку, а я ползла. И только когда впереди забрезжил свет, я испугалась по-настоящему. Я хотела вернуться, но лопатка упала вниз, и я прыгнула за ней.
И оказалась внутри дома. Темная лестничная клетка. Лестница уходит вверх и вниз, в неизвестность. А за стеклами кто-то наклеил старую иллюстрацию двора прошлого. С деревьями в зеленых листьях. С качелями в яркой краске. И нет снега. Совсем нет. И вдруг зажегся свет на площадке снизу. Я приникла к перилам. Свет не зажигался, просто его выпустили из квартиры погулять. На пороге замерла девочка – наверное старшеклассница. Совсем взрослая.
Тогда я не узнала ее. Или просто не подумала, что это она. Старшеклассница в коричневом платье помялась на площадке, а потом запрыгнула боком на перила. Вниз. Туда где нет снега.
Я подобрала с пола лопатку. На ней уже растаяли снежинки. Откуда-то издалека – через толщу снега звала мама. Громко. Настойчиво.
– Мама! Я иду!

***

...когда я вылезла из снега, она стояла под фонарем. Густые тени обнимали ее за талию. И я узнала в ее лица ту старшеклассницу. С тех пор я знаю, что под нами всегда есть мир, главное, не провалиться под снег.
– А раньше снега не было?
– Не так много, как сейчас. В тот год они запретили продавать пластиковые лопатки.

***

С утра заговорило радио.
«Внимание, жители города, в связи с таяньем снежных покровов не рекомендуется покидать дома, повторяем, в связи с повышением температуры, просьба – не покидать дома».
На стеклах вместо обычных узоров осталась только пленка. Я обошла дом, подергала дверную ручку. Мама сидела в глубоком зеленом кресле и читала, изредка взглядывая поверх страниц.
– Сегодня нельзя идти гулять, да?
– Нельзя. Потрепи денька два.
Я залезла на подоконник и протерла стекло. Внизу двигались снежные массы. Они были неустойчивы, ненадежны. И можно было провалиться в другой мир – тот, который под нами.
Я вздохнула. И стала рисовать на стекле. Годом позже мои надписи увидит мальчик из соседнего дома, которому тоже скучно. И мы напишем свой первый детский роман на стекле, во время движения льдин. А потом дома притрет вплотную к друг другу. И можно будет перелезать через подоконник в чужую квартиру.
В его квартире всегда будет гулять ветер. В его квартире будет другой год, хотя и тоже новый. Елка давно пустила корни прямо в половицы, и они кое-где выступают из пола. То в коридоре, то в гостиной.
– Игорь, а ты когда-нибудь был под снегом?
– Нет.
– А я была, и видела там маму. Я провалилась вниз совсем-совсем вниз.

***

Мы сидим на подоконнике в кухне и смотрят на снег внизу. Вчера по радио объявили о тысяча шестом определении цвета снега. Его предложил какой-то ученый с трудной, как вся филология фамилией.
– Мама говорит, что нужно всегда знать, какого снег цвета, – басом выговаривает Игорь, он спрыгивает на пол и вытаскивает с полки старую книжку. На коричневой обложке – «Первый снег» – крупные черные буквы.
– Ой, как это?
– Самый первый. И никто не знает, какого он был цвета, представляешь!
Мы смотрим на обложку. Но никогда не открываем книгу. Снег был всегда. И все-таки какой-то был первым.

***

В кухне работает мама. Она листает страницы с чужим тяжелым почерком. И говорит с кем-то, кого я никогда не могу увидеть.
– Этот проект, да… меня включили.
– Вот как, – отвечает собеседник, – и что же вы делаете?
– Мы за этот год должны закончить все незаконченные книги. Романы, повести, рассказы.
– Хотите поставить точку?
– Не мы. Заказчик.
За окном снова темнеет и холодает. Все снова покрыто ледяной коркой, стоит потопать, попрыгать – и ничего. Тайна снова осталась тайной.

***

- Не уходи далеко – Новый год скоро! – кричит мама с балкона, и вытряхивает длинную канитель, – и не ходи на пруд!
– Хорошо, – кричу я в ответ и бегу к пруду.
Игорек ждет меня уже на берегу у кромки темного льда. Лед похож на поверхность стола, такой же глубокий. И в нем тоже ничего не видно, только, кажется, что можно увидеть.
– Ну, что пойдем? – Игорек трогает лед валенком.
– А ты точно уверен?
– Ага. Сам видел.
– Мне до нового года надо домой…
Пруд бесконечен. Он простирается до самого горизонта.
– Тебе всегда до нового года домой надо, – хмурится Игорь, – пошли быстрее.
Он ступает на лед, темная глыба принимает его отражение. Мы долго идем, скользим и падаем. Пруд растягивается на глазах, расползается черной кляксой по снегу. И вот, наконец – под нами – кости динозавров. Они вдыхают застывшие пузырьки.
– Все промерзло, до самого мезозоя, – хвалиться Игорь.
Я сажусь на лед, снимаю варежку и глажу ладошкой голову динозавра.

***

Когда стекло разлетелось, я не сразу поняла, что мы натравили. Игорек опустил руку и стряхнул налипший снег с варежки. Он только что разбил окно в доме, где жил Человек-Зима.
Я, наконец, обрела дар речи.
– Игорь, зачем ты, а?
– А что?
– А вдруг он придет и …пошли отсюда, в общем.
Я потянула его за рукав, но Игорь не двинулся с места.
– Он не выйдет. Он боится снега.
– Как это?
Я огляделась. Кругом был снег – целые голубоватые поля. Стена дома Человека- Зимы освещалась одним фонарем. По поросшей инеем стене ползла извилистая трещина. Фонарь горел все ярче. С крыши слетал снег.
Мы стояли. Снег поднимался, как вода.
– Бежим, – крикнул Игорь.
Обратно к дому Человека-Зимы я вернулась уже в темноте. Желтый фонарь косил глазом на выщербленную кирпичную стену. Идти по своим следам было трудно, валенок так и норовил слететь с ноги, рядом тянулись следы Игоря. Мои следы закончились.
Я провалилась в снег по горло и пошла высоко, поднимая руки.

***

На крыльце дома Человека-Зимы было немного жутко. Внезапно налетела метель из конфетти и серпантина, опала прямо на сугробы яркими пятнами. Запахло порохом.
Я толкнула тяжелую дверь подъезда. Было холодно, сквозь замерзшие окна не было видно ни двора, ни стены соседнего дома. Смотришь в такое окно и видишь странный лес.
Широкие пролеты уходили вверх. И только там вверху и горел свет, похожий на тот фонарь снаружи.
Я отряхнула снег с валенок, и, преодолев страх, взбежала по лестнице. Дом вздыхал. На ледяном фундаменте у него мерзли половицы первого этажа, и дальше по стенам поднимались трещины ревматизма. Можно было утащить у соседки мазь и подарить дому, но не сегодня.
Сегодня мама уже почти порезала овощи к новогоднему столу. Уже лежали золотые мандарины в вазе, и нужно было торопиться.
Человек-Зима сидел в кресле и смотрел на разбитое окно. Сквозь него крался белый снег, завиваясь мелкой вьюгой.
Я остановилась в нерешительности. На Человеке-Зиме была шапка и тяжелая куртка какого-то темно-зеленого цвета, рядом с ним спала беспробудным сном кошка, совсем игрушечная.
Дом вздохнул и заворочался. Человек-Зима обернулся.
– Здравствуйте… я…это мы окошко разбили, только… я не знала, что вы снега боитесь.
Человек-Зима покачал головой.
– Зачем?
– Игорек сказал, что это не стекло, а вода…Аморфная жидкость, – с трудом выговорила я.
Человек-Зима кивнул.
– А зачем ты пришла?
– Окошко завесить.
Я осмелела. Шагнула к окну, выгнала вихрик обратно на улицу и повесила на окно новогоднюю аппликацию из фольги.
– Бабочка, – позвал Человек-Зима кошку, но та не проснулась.
Он встал из кресла, размял ноги. Его тень заметалась по комнате.
– А почему вы боитесь снега?
-Я с ним поссорился. И он потерял память, не узнает меня теперь.

***

Я дружила со снегом. Я прикладывала ладони к нему и знала, что под ним есть мир. Мир, в котором все было другим, все занесло снегом, потерялась связь. Только изредка, из-под, снега выпирали древние холмы, остовы каких-то кораблей. Кое-где метель приобретала очертания деревьев, рисовала птиц на фоне неба. Рисунки на небе выводили и черные тени ветвей, и фейерверки, которые никто не запускал.
Однажды мы шли с мамой через кладбище елок. Они лежали здесь с голыми ломкими ветками. Снег наметало. Кое-где на ветке поблескивала забытая мишура.
Мы шли по тропинке между елками. А они тянули худые ветки, шептали что-то.
Я крепко держала маму за руку, и было не страшно только грустно чуть-чуть. Это страшно, когда умирает новогодняя елка. Сначала она колоться щетиниться, бессильно протягивает лапы.
– Мама, почему умирают елки?
– Потому что с них снимают игрушки. Нельзя, когда всегда новый год.
– Но новый год каждый вечер, разве нет?
– Так было не всегда.
– А что было, когда не было снега?
Я не помню, что ответила мама, помню только ее лицо в сером платке. Лицо той самой школьницы, проступающее сквозь.
В тот день я пробралась к ее столу и вытащила чужую и оттого более тяжелую рукопись. Я попробовала разобрать, то, что дописывала мама. Но строчки прыгали, путались. И я уснула в обнимку с чужой рукописью.
Во сне я шептала новогодней елке в гостиной – мы никогда, никогда с тобой не расстанемся.
Мама пришла, вынула из моих рук рукопись и перенесла меня на диван. Я плохо помню, но она читала мне сказки о лете. Пахло мандариновой коркой. За окном зажглись уже первые гирлянды. Ветер задувал в подворотнях. Он мечтал слепить снеговика, но получались только курганы.
А лето?
Оно было цвета новогодней елки. Оно никогда не меняло время, не путало календари. И все знали, что лета не бывает, как не бывает каждый день замороженной клубники за завтраком.

***

Однажды мы катались с горы на сухой елке. Ледяной язык облизывал склон возле пруда, мы затаскивали елку, влезали между ветвей и летели вниз. Нас было пятеро. Игорь тогда гордился своей новой ледянкой, которую ему подарили вчера, и подарят наверно сегодня.
Он сначала катался один, а потом кинул ледянку и тоже занял место на еловом стволике. Ветви вздрагивали от напряжения.
-Заходим на старт! Внимание!
– У-у!
Мы особенно сильно врезались в сугроб, и ствол треснул.
Елка будто скривилась в улыбке.
Я долго гладила ее, мы с Игорем отнесли ее к другим елкам, которые все еще мечтали, что их возьмут домой с кладбища.
– А моя елка не умирает, – сказал Игорь, и воткнул в сугроб рядом хлопушку.
– И моя тоже.
– Знаешь, что, – Игорь вздохнул, – мне кажется, люди бы тоже не умирали, если бы не хотели. Если бы их на кладбище не уносили, они бы и не умирали вовсе.
Я молчала. Елки просились домой. Люди хотели домой.
Молодой мороз окреп. Ночь улыбалась всеми звездами сразу.

***

– А ты про Зомби слышала? – спросил меня друг Игоря Витя и кинул снежком вниз. Мы сидели на подоконнике и смотрели, как ветер снимает скальп со снежного холма. Завтра снова потеплеет, снова все запрут двери, в пруду что-то странное будет происходить с костями динозавров, а мама склониться над книгой.
– Не-а, – сказала я, и вытащила из сундучка новую конфету, таких еще осталось штуки три.
– Зомби, – Витя шмыгнул носом, – это такие специальные люди, которые скоро умрут, но об этом еще не знают, вернее они догадываются. Ходят туда и сюда, и все им не так.
– Да ну тебя, – сказал Игорек.
– А почему они умрут?
– Просто на них печать такая. Метка, – Витя сделал страшное лицо, и слепил еще один снежок.
– Врешь ты все, – сказал Игорек.
– Не вру. Я Зомби сам видел.
По белому снегу внизу шел человек. Он казался черным-черным. С такой высоты не видно было его следов.
Витя вынул пистолет с пульками и выстрелил в него. Промазал. Яркая пулька засветилась в снегу.

***

Последний теплый день был на мамин выпускной. Повалил снег, и пестро одетые выпускники выскочили на улицу. Повалил снег и покрыл прошлое, старшей картой.
Шампанское застыло в бокалах, так что нити пузырьков стали неподвижными. Погасли огоньки веселых выпускных сигарет. И кто-то написал на большом растянутом баннере «С новым годом!».
Снег был еще слепой, и тыкался во все щели мягкой лапкой.
Мама шла по темной заснеженной набережной. На ней было белое платье, и сама мама будто была выточена из снега.
– Как думаешь, почему пошел снег? – спросил маму человек в черной куртке, лица которого я не видела.
– Потому, что новый год не встречали, наверное.
– Его же отменили на официальном уровне.
– И время остановилось.
Все затопило снегом. Уже не таким новым и белым. Синеватым, зеленоватым, сизым.
Мама бродила по набережной пруда и вела меня за руку. На ее черную шубку падали снежинки.
– Мама, а что ты все время пишешь?
– Роман. Дописываю чужой.
– Интересный?
– Не очень, – мама пожала плечами.
– А зачем тогда его дописывать?
– Чтобы время снова пошло. Здесь все дела сделаем, и снова будет весна.
– Мама, а что такое весна?

***

Человек-Зима стоял у окна и курил. Кошка Бабочка вздыхала во сне. Наверное, ей снился странный летний сон. Я знала, что кошка будет спать пока идет снег. А снег шел и шел.
– Я хотел показать тебе, – наконец сказал Человек-Зима.
– Что? – спросила я и села рядом с кошкой.
– Пойдем, – Человек-Зима открыл одну из дверей металлическим ключом. Оттуда из-за двери что-то светилось. Я шагнула и замерла. Между старых половиц росли тонкие стебли травы, они чем-то напоминали канитель с елки. От травинок исходил мягкий зеленоватый свет.
Я коснулась травинки, та закачалась, и снова вытянулась к сияющему потолку, откуда тоже свисали тонкие стебельки.
– Как красиво…
Мимо меня шмыгнула кошка Бабочка.
– А ты говоришь, зимой и летом – елка…

***

Когда я вышла из дома человека-Зимы, cтало холодно. Поднялась метель, я шла сквозь ветреные потоки. Белые завитушки текли и текли. Мимо пробежала стая одиноких собак. Одинокие собаки останавливались и нюхали снег. Они знали, куда бежит ветер.
Я шла мимо заброшенных домов, украшенных новогодними гирляндами, чтобы было не так тоскливо. В пустые окна влетал снег.
Я не знала тогда, а Человек-Зима впервые вышел из дома. Снег поднялся до самого крыльца. Человек-Зима вгляделся куда-то вo тьму метели и медленно спустился вниз. Он сразу провалился по плечи, и пошел прокладывая себе дорогу, и снег его узнал.

***

– Мама-мама! Смотри я нашла вечные одуванчики!
Я сижу на большой веранде в кресле и дописываю роман. Он называется «Времена года». Дочка прыгает через лужи вечного лета.

[Алексей2014]

Профессиональные литераторы это понимают. Самодеятельные - как правило, нет.

Я не литератор вообще, и не понимаю. По мне - ошибка, она и в Африке ошибка. Тем более, не такой великий объём, чтобы не постараться избежать. Сам не без греха, однако Вы третье предложение так и не пояснили - опечатка, или некий иной смысл? Согласитесь, что вкупе с образностью второго предложения, читатель вправе ожидать своеобразия и в третьем...