Война, Героическая апокалиптика, измененная реальность Опции

[Ра солнценосный]

Блаженная страна болот, что только делает с людьми... Обещаю, когда наш бронетанковый кулак размажет по глобусу Европы карликовые княжества толерастии, мы научим вас дурному. Ох, научим!

[Mishka]

Блаженная страна болот, что только делает с людьми... Обещаю, когда наш бронетанковый кулак размажет по глобусу Европы карликовые княжества толерастии, мы научим вас дурному. Ох, научим!

Со школьниками воюем щелбанами. Щелбан вам, Ра.

[Ра солнценосный]

Брошу школу, убегу на фронт, буду проситься в зондер-комманду. Надо же кому-то красиво развешивать инсургентов.

[NatashaKasher]

Воспитательница! Мне надоел детский сад!

Мишка, выложи может ещё главу? Достал трёп.

[Andrey-Chechako]

Мишка отдыхает еще 700 часов

[Mishka]

Герр велосипедист спасает ситуацию (первая попытка)

Присутствие в одном доме двух и более человек, претендующих на роль лидера (особенно таких несовместимых упрямцев, как мы с Флеммингом), способно свести на нет любую, даже хорошо продуманную оборону. Один из лидеров всегда может скомандовать делать то, другое или третье: строить, например, баррикады, сооружать ловушки, готовиться к активному сопротивлению. Тогда как другой лидер, пусть даже исходя из трезвой, на его взгляд, разумности, может бросить клич слушаться только его и потребовать совершенно противоположных действий: немедленно разбирать баррикады, убирать ловушки, забыть о всякой активности и на коленях молиться, чтобы беда прошла стороной . Случись такое, ночникам потребовалось бы всего несколько дней на то, чтобы справиться с нами.
Можно было, конечно, пойти на некоторый компрoмис: поделить дом на зоны влияния и разбиться на две независимые группы, каждая со своим неповторимым и непогрешимым лидером; можно было и вовсе отказаться от системы лидерства (как проблемной и жизненно несостоявшейся) и предоставить каждой отдельной квартире возможность бороться за себя в одиночку. Нисколько не исключаю, что в таком случае как раз у моей семьи были бы немалые шансы продержаться дольше остальных, хотя бы благодаря моему пожизненному опыту борьбы со всем и вся. Но прекрасно понимая, что продержаться дольше вовсе не означает продержаться вечно, я был убежден сам и всех готов был убеждать в том, что, несмотря на очевидные, но совершенно естественные в любом коллективе разногласия, нам все же следует объединиться всем домом.
Мои отношения с Орастым Флеммингом на то время были не самыми скверными, но в любой момент, под нажимом суровой действительности, они могли накалиться. Я мог случайно сорваться в разговоре, не сдержать себя и со свойственной моему характеру мстительностью (да, есть во мне такая черта) напомнить Флеммингу о том, что если бы не его бессмысленная поддержка абсолютно всего, что направлено против меня, ночников могло сейчас не быть в нашем районе. На мои слова он мог легко возразить тем, что не будь меня, ночники не озлобились бы так на всех нас, в чем, разумеется, тоже крылась некоторая доля правды. Мы бы обязательно начали спорить, разругались и может даже разодрались.
От возможных конфликтов с Флеммингом меня (не только, впрочем, меня, если принимать во внимание всю мою семью и сторонников из числа соседей) неожиданно спас герр Велосипедист; кроме прозвища, у него, как и у прочих жителей дома, было собственное имя, причем даже двойное: звали его красиво и чуть театрально: Мортен Арильд. Волей случая, именно с того самого драматического эпизода, когда он всем нам сообщил о замазанных грязью номерах подъездов нашего дома, сам того не подозревая, герр Велосипедист стал посредником, связующим звеном и в некотором смысле почтовым голубем между мной и Орастым Флеммингом.
- Сбегаю сейчас к Флеммингу,- сказал Мортен Арильд,- сообщу обо всем случившемся; после послушаем, что он посоветует.
Время от времени мне приходится выслушивать от жены следующее: зачем миру нужен вот этот, к примеру, бесполезный человек, или вон тот? Какая от всех них польза другим, если они и свою жизнь наладить как следует не умеют; если на них и смотреть-то не всегда в удовольствие. Под этими резкими, хотя и вполне обоснованными обвинениями не обязательно имелся в виду Мортен Арильд (но и он, кстати, тоже), а, скажем, страшный, заросший черными густыми волосами мужчина, который побирался на улицах нашего города; обычно с самого утра он присаживался то в одном, то в другом проходном месте, ставил перед собой коробочку из-под печенья и засыпал. Проснувшись позже и обнаружив, что в коробочке набралась горстка мелочи, ленивый попрошайка шлепал в ближайший супермаркет ("Нетто", как правило), чтобы купить пару бутылок пива; после он снова погружался в покой посреди улицы. Очевидно (абсолютно любым очам) было, что вряд ли он вообще сколько-нибудь мылся за последние несколько месяцев; волосы у него всегда были грязными и всклокоченными; похожего вида густая борода обильно прикрывала верхнюю часть груди. Он был настолько ленив, что даже не затруднял себя попрошайством: небольшие, но легкие деньги приходили к нему сами собой.
- Ну и зачем нужен такой человек,- интересовалась Наташа,- кому может от него быть польза?
Всякий раз я отвечал, что польза от подобных несчастных людей очень даже налицо. Взглянет, предположим, на эти несчастные создания (назовем их для верности так) тот или иной, не очень уверенный в своей будущности и в своих силах человек; задумается вдруг, что неплохо бы приложить хоть некоторые усилия, чтобы случайно не уподобиться им; перестанет может лениться, беспечно прожигать жизнь, предаваясь естественным порокам чаще и более, нежели предписано учеными людьми (если только не откажется от них вовсе); попробует подняться в карьере на такие гордые высоты, что не останется у него и крошечной вероятности опуститься на отвратительно склизкое жизненное дно.

[NatashaKasher]

Эх, люблю я такое, ничего с собой поделать не могу.
Пишите, Мишка, пишите, никого не слушайте.

[Mishka]

Эх, люблю я такое, ничего с собой поделать не могу.
Пишите, Мишка, пишите, никого не слушайте.

Спасибо, Наташа, за добрые слова. Рад, что у меня есть такой читатель.

[Mishka]

Предыдущая глава, но вдвое "поправившаяся" и переосмысленная.


Герр велосипедист спасает ситуацию

Присутствие в одном доме двух и более человек, претендующих на роль лидера (особенно таких несовместимых упрямцев, как мы с Флеммингом), способно свести на нет любую, даже хорошо продуманную оборону. Один из лидеров всегда может скомандовать делать то, другое или третье: строить, например, баррикады, сооружать ловушки, готовиться к активному сопротивлению. Тогда как другой лидер, пусть даже исходя из трезвой, на его взгляд, разумности, может бросить клич слушаться только его и потребовать совершенно противоположных действий: немедленно разбирать баррикады, убирать ловушки, забыть о всякой активности и на коленях молиться, чтобы беда прошла стороной . Случись такое, ночникам потребовалось бы всего несколько дней на то, чтобы справиться с нами.
Можно было, конечно, пойти на некоторый компрoмис: поделить дом на зоны влияния и разбиться на две независимые группы, каждая со своим неповторимым и непогрешимым лидером; можно было и вовсе отказаться от системы лидерства (как проблемной и жизненно несостоявшейся) и предоставить каждой отдельной квартире возможность бороться за себя в одиночку. Нисколько не исключаю, что в таком случае как раз у моей семьи были бы серьезные шансы продержаться дольше остальных, хотя бы благодаря моему немалому опыту борьбы со всем и вся. Но прекрасно понимая, что продержаться дольше вовсе не означает продержаться вечно, я был убежден сам и всех готов был убеждать в том, что, несмотря на очевидные, но совершенно естественные в любом коллективе разногласия, нам все же следует объединиться всем домом.
Мои отношения с Орастым Флеммингом на то время были не самыми скверными, но в любой момент, под нажимом суровой действительности, они могли накалиться. Я мог случайно сорваться в разговоре, не сдержать себя и со свойственной моему характеру мстительностью (да, есть во мне такая черта) напомнить Флеммингу о том, что если бы не его бессмысленная поддержка абсолютно всего, что направлено против меня, ночников могло сейчас не быть в нашем районе. На мои слова он мог легко возразить тем, что не будь меня, ночники не озлобились бы так на всех нас, в чем, разумеется, тоже крылась некоторая доля правды. Мы бы обязательно начали спорить, разругались и может даже разодрались.
От возможных конфликтов с Флеммингом меня (не только, впрочем, меня, если принимать во внимание всю мою семью и сторонников из числа соседей) неожиданно спас герр Велосипедист; кроме прозвища, у него, как и у прочих жителей дома, было собственное имя, причем даже двойное: звали его красиво и чуть театрально: Мортен Арильд. Волей случая, именно с того самого драматического эпизода, когда он всем нам сообщил о замазанных грязью номерах подъездов нашего дома, сам того не подозревая, герр Велосипедист стал посредником, связующим звеном и в некотором смысле почтовым голубем между мной и Орастым Флеммингом.
- Сбегаю сейчас к Флеммингу,- сказал Мортен Арильд,- сообщу обо всем случившемся; после послушаем, что он посоветует.
Время от времени мне приходится выслушивать от жены следующее: зачем миру нужен вот этот, к примеру, бесполезный человек, или вон тот? Какая от всех них польза другим, если они и свою жизнь наладить как следует не умеют; если на них и смотреть-то не всегда в удовольствие. Под этими резкими, хотя и вполне обоснованными обвинениями не обязательно имелся в виду Мортен Арильд (но и он, кстати, тоже), а, скажем, страшный, заросший черными густыми волосами мужчина, который побирался на улицах нашего города; обычно с самого утра он присаживался то в одном, то в другом проходном месте, ставил перед собой коробочку из-под печенья и засыпал. Проснувшись позже и обнаружив, что в коробочке набралась горстка мелочи, ленивый попрошайка шлепал в ближайший супермаркет ("Нетто", как правило), чтобы купить пару бутылок пива; после он снова погружался в покой посреди улицы. Очевидно (абсолютно любым очам) было, что вряд ли он вообще сколько-нибудь мылся за последние несколько месяцев; волосы у него всегда были грязными и всклокоченными; похожего вида густая борода обильно прикрывала верхнюю часть груди. Он был настолько ленив, что даже не затруднял себя попрошайством: небольшие, но легкие деньги приходили к нему сами собой.
- Ну и зачем нужен такой человек,- интересовалась Наташа,- кому может от него быть польза?
Всякий раз я отвечал, что польза от подобных людей очень даже налицо. Взглянет, предположим, на эти несчастные создания (назовем их для верности так) тот или иной, не очень уверенный в своей будущности и в своих силах человек; задумается вдруг, что неплохо бы приложить хоть некоторые усилия, чтобы случайно не уподобиться им; перестанет может лениться, беспечно прожигать жизнь, предаваясь естественным порокам чаще и более, нежели предписано учеными людьми (если только не откажется от них вовсе); попробует подняться в карьере на такие гордые высоты, что не останется у него и крошечной вероятности опуститься на склизкое жизненное дно.
Так и моему соседу с верхнего этажа Мортену Арильду, известному на весь город как герр велосипедист, совершенно несчастному с виду человеку, полностью бессмысленному, бесполезному для всех окружающих (какие еще характеристики ему добавить?) предназначено было, тем не менее, сыграть в войне с ночниками крайне ответственную и в чем-то даже героическую роль.
Пока он отсутствовал, я обстоятельно обсудил с соседками его необычное, малопонятное всем поведение; внешность (ростом с мальчонку из средних классов школы, тщедушен телом, лысоват, носат, горбится); и образ жизни в целом. Никто не мог точно сказать, чем Мортен Арильд занят в жизни; для всех он был неразрешимой и (в общем-то) ненужной загадкой. Почему он, к примеру, находясь в возрасте пенсионера, в пять часов утра сбегает по лестницам с таким шумом, точно за ним кто-то гонится; точно он весит двести килограммов; точно одновременно бегут несколько мортенов. Вне сомнения, по лестнице он сбегал в одиночку, но в любом случае оставалось тайной, как может такой щуплый, практически ничего не весящий человек, вроде него, производить столько шума. Кроме этого раннего шума да еще того, что временами он забывал по утрам закрывать за собой дверь в подвал, нечего было что-то еще вспомнить в связи с ним.
Чувство вины передо мной у него было не просто большим: оно было поистине огромным, непропорциональным его маленькому телу и совершенному проступку; я всегда удивлялся, как ему удается сносить столь тяжкий груз добровольно принятой на себя вины. Хотя и прошло уже два с лишним года со времени моего переезда, он до сих пор не решался по-настоящему поднять на меня глаза; это вовсе не означало, что он провинился передо мной больше всех: просто относился к своей вине серьезнее остальных.
- Ну и что сказал Орастый Флемминг?- поинтересовался я у Мортена, когда тот (неожиданно для всех скоро) снова появился в нашем подъезде. И (вместе с моими старушками, застывшими в ожидании ответа) услышал, что Флемминг, как и ожидалось, отнесся к происходящему со всей серьезностью и тут же созвонился с Рене.
На протяжении двух последних десятков лет (а это немалый срок для рядового функционера) Рене пребывал бессменным руководителем нашей жилищной конторы, и в одной из глав я об этом уже вроде упоминал. Впервые я услышал о нем, когда он, поддавшись чьим-то тайным наветам, принялся выживать меня из только что полученной квартиры (и об этом вроде уже говорилось). Наше спорное дело он обставил так, что не было у меня никакой возможности с ним встретиться; все переговоры велись через его верных подчиненных: недалеких (это быстро всплывало в общении), унылого и равнодушного вида конторских женщин. Из всех работников конторы помочь мне смогла одна лишь молодая женщина-адвокат, которая честно признала, что по закону меня не имеют права выселить . Но, слушая ее, я прекрасно понимал, что уже через несколько минут она с легкостью может отказаться от собственных слов, потому что управляет всем в конторе и во всем нашем жилищном комплексе не она, и вовсе даже не закон, а исключительно руководитель Рене.
Поскольку Рене намеренно меня избегал, я и малейшего представления не имел о том, как он выглядит в жизни. В мрачных фантазиях он рисовался мне человеком немалого роста; с виду решительным и властным; во многом схожим с Великим Грузей, но только много-много крупнее и выше. Вне всякого сомнения, он обладал неимоверной физической силой, а кроме того – мощной и несокрушимой психикой; справиться с таким невероятным человеком не было у меня (ни у кого вообще) ни малейшей возможности.
И каким же было мое удивление, когда, спустя года два после конфликта, я пришел к нему разобраться по поводу ночников (тогда они еще скромно звались ависбудами), которые мешали мне с женой спать по ночам. Рене встал из-за стола, и неожиданно оказался ростом лишь мне по плечо; у него был небольшой, но комичный живот, торчащий почему-то треугольничком (никогда такие больше не встречал); ноги были худыми и с виду слабыми, совершенно не тренированными, скажем, велосипедными поездками или утренними пробежками,; не был он на самом деле никаким силачом и великаном. Случись нам жить вместе тысячелетия назад, где-нибудь в каменном веке, когда не существовало еще никаких законов, я с легкостью уничтожил бы его даже не пальцем, а одним лишь суровым взглядом.
Пока я предавался воспоминаниям и заново переживал этот непростой кусочек своего прошлого, Мортен Арильд успел сообщить, что на время конфликта с ночниками (так эту войну решено было называть во избежание излишней паники) Рене позволил всем жителям (пока еще не осажденного) дома сколько угодно пользоваться всеми помещениями культурхуса (нашим, так называемом, домом культуры, подробнее о котором будет рассказано чуть дальше). Флемминг, в свою очередь, предложил всем жителям собраться в праздничной зале культурхуса ровно в три часа пополудни. Времени, чтобы обегать всех и предупредить о собрании, оставалось в обрез; поэтому герр велосипедист, наскоро распрощавшись с нами, отправился на обход квартир.

[NatashaKasher]

Мишка, эту главу вычитай снова.

Предыдущая глава, но вдвое "поправившаяся" и переосмысленная.
Нисколько не исключаю, что в таком случае как раз у моей семьи были бы немалые шансы продержаться дольше остальных, хотя бы благодаря моему пожизненному опыту борьбы со всем и вся.

Опыт - жизненный. Заключение бывает пожизненным.
(Я это и в тот раз заметила, но решила не предираться... А сейчас и случай представился, раз уж всё равно замечания есть).

Почему он, к примеру, пребывая в возрасте пенсионера, в пять часов утра сбегает по лестницам с таким шумом, точно за ним кто-то гонится; точно он весит двести килограммов; точно одновременно бегут несколько мортенов.

Это нарушение времени. "Пребывя в состоянии опьянения." "Будучи человеком пенсионного возраста".

Впервые я услышал о нем, когда он, поддавшись чьим-то тайным наветам, принялся выживать меня из только что полученной квартиры (и об этом вроде уже говорилось).

И верно, говорилось. Зачем снова ?

И каким же было мое удивление, когда (спустя года два после конфликта) я пришел к нему разобраться по поводу ночников (тогда они еще скромно звались ависбудами), которые мешали мне с женой спать по ночам.

Тут не нужно скобок, достаточно запятых. Скобок и так уже достаточно.

Мишка, знаешь в чём проблема этой главы ?
Из неё очень трудно понять, что там произошло.
Я вообще-то за хождения вокруг да около, объяснения и описания.
Но! Всё это при условии, что мне понятно, что происходит.
Нельзя допустить, чтобы это забило собой всё происходящее до такой степени, что и нельзя понять кто с кем и зачем.

Тут в одной короткой главке подробнейшим образом описываются три (!) действующих лица, при этом мы мельком встречаемся лишь с одним из них! Зачем мне сейчас столько подробностей про остальных ?
Я всё равно о них забуду, до той поры, пока их встречу!
Ну ладно, Флемминг, он лидер. Ну ладно, таинственный Мортон, велосепедист, пенсионер, посредник.
А каким боком тут вдруг ещё Рене какой-то ???
К чему он тут ?
Ничего уже понять нельзя, и кто с кем и о чём говорил становится непонятно.
Флеминг сказал всем собраться где-то ? Очень хорошо. Таинственный велосепедист это герою передал ? Тоже отлично.
Зачем про всё остальное ?

[Mishka]

Спасибо за комментарии, Наташа. Сейчас попробую в них разобраться.

Опыт - жизненный. Заключение бывает пожизненным.(Я это и в тот раз заметила, но решила не предираться... А сейчас и случай представился, раз уж всё равно замечания есть).

Пожизненный опыт, конечно же, неверно. Жизненный - что-то блеклое. Может долгому или вечному, или что-то в этом духе. Буду думать...

Это нарушение времени. "Пребывя в состоянии опьянения." "Будучи человеком пенсионного возраста".

Нарушения времени не могу углядеть, можно ткнуть?)) Будучи принимается.

И верно, говорилось. Зачем снова ?

Мне кажется, что иной раз повторение не помешает. Но возьму на заметку.

Тут не нужно скобок, достаточно запятых. Скобок и так уже достаточно.

Верно, здесь можно их вполне убрать. Знаю, что скобок в тексте много, но без них все запутаются.


Мишка, знаешь в чём проблема этой главы ?
Из неё очень трудно понять, что там произошло.
***мне-то все понятно :-) Ясно, значит придется все пояснять текстом.

Я вообще-то за хождения вокруг да около, объяснения и описания.
Но! Всё это при условии, что мне понятно, что происходит.
***Ясно, буду разбирать завал. Главное, что: дом теперь на осадном положении, нужно выбирать тактику, но поскольку мне сложно говорить с Флеммингом напрямую, роль "голубя" берет на себя Мортен-велосипедист. Это, по сути, его глава, все остальное обрамление в виде рассуждений.

Нельзя допустить, чтобы это забило собой всё происходящее до такой степени, что и нельзя понять кто с кем и зачем.
***не подозревал, что все так ужасно :-((( Буду исправлять... не знаю пока как...

Тут в одной короткой главке
***Не такая уж и короткая - 6 книжных листов...

подробнейшим образом описываются три (!) действующих лица, при этом мы мельком встречаемся лишь с одним из них! Зачем мне сейчас столько подробностей про остальных ?
Я всё равно о них забуду, до той поры, пока их встречу!
***забудешь - напомню, вполне серьезно. Пока пусть так, а позже подумаю, как исправить ситуацию. Кстати, в следующих 3-х главах тебя вообще ждут около пятидесяти новых персонажей с кратким описанием, все жители дома. Пока не могу ничего изменить. Пишу так, чтобы самому не запутаться, а о читателе буду думать уже потом. Если заскучаешь, пропусти 3 следующие главы...

Ну ладно, Флемминг, он лидер. Ну ладно, таинственный Мортон, велосепедист, пенсионер, посредник.
А каким боком тут вдруг ещё Рене какой-то ???
К чему он тут ?
***У Рене будет не такая уж маленькая роль. Просто, видимо, о нем может будет лучше подробнее сказать где-нибудь в другом месте. Пусть пока все в этой главе так, а то застряну...

Ничего уже понять нельзя, и кто с кем и о чём говорил становится непонятно.
***ясно...

Флеминг сказал всем собраться где-то ? Очень хорошо. Таинственный велосепедист это герою передал ? Тоже отлично.
Зачем про всё остальное ?
***Как зачем? А подоплеки? Расстроился, но держу себя в руках.

Наташа, все твои замечания приму, но помчусь дальше, пока книга пишется. У меня еще минимум 4 книги пылятся недоделанными и рассказы. Начну слишком уж задумываться, и эта книга встанет, и все другое необязательно, что пойдет. Итак, шпоры Пегасу и, не разбирая дороги, только вперед.

И еще, Наташ, если есть время, будь добра, глянь на мой рассказ Старик Йорген, дилер Никлас и пожилой таксист из Украины. Просто буду его куда-то сувать в ближайшее время, полезно будет услышать твое мнение.

[NatashaKasher]

И еще, Наташ, если есть время, будь добра, глянь на мой рассказ Старик Йорген, дилер Никлас и пожилой таксист из Украины. Просто буду его куда-то сувать в ближайшее время, полезно будет услышать твое мнение.

Полный вперёд - это я одобряю.

В конце всё будет видно, что где и как лучше по местам расставить.

И сделай одолжение, Мишка, скинь мне в личку Йоргена, нету сил по ссылкам бегать...

[Mishka]

Жители подъезда номер 22

Никогда прежде мне (да, вероятно, и никому другому) не приходилось наблюдать, чтобы жители нашего дома, все до единого, вплоть до младенцев и неразумных уже стариков, согласованно (точно по свистку) собрались в одном месте, в заранее к тому же назначенный, указанный кем-то сверху (в данном случае Рене совместно с Орастым Флеммингом) час. Конкретно в нашем случае единственно разумным объяснением подобного малоестественного поведения моих соседей был, разумеется, страх перед ночникам: животный, пожирающий волю изнутри, не признающий никаких разумных пределов, он временами перерастал в самый настоящий ужас.
В три часа пополудни (повторюсь на всякий случай) жители всех трех подъездов нашего дома, с двадцатого по двадцать четвертый включительно, призывались в полном числе собраться в доме культуры, всего от сорока до пятидесяти человек (уже в пути все будут обязательно пересчитаны), и каждый понимал, что никому в этом случае лучше не опаздывать. Мало того, что опоздание может быть воспринято за неуважение ко всем остальным и вызвать неодобрительные взгляды, любой опоздавший может подвергнуться изгнанию из коллектива, остракизму в той или иной степени суровости со всеми вытекающими последствиями; это могло означать не только, что выживать ему, возможно, придется в одиночку, но и то, что суждено ему будет исчезнуть из наших рядов одним из первых.
Уже в самом начале третьего часа жители нашего дома потянулись растянутым на сотни метров ручьем в сторону дома культуры, который в дальнейшем я буду называть так, как ему и следует называться по-датски: культурхусом. Было до него от нас около трех километров, тридцать-сорок минут ходьбы бодрым шагом.
Первой выступила в дорогу семья горбуна из двух человек; жили они прямо надо мной, на последнем, мансардном этаже, прямо напротив Мортена Арильда. Вышли они раньше всех, потому что около году назад с женой горбуна приключилось нечто нехорошее (возможно удар), после чего она уже не могла ходить самостоятельно, лишь с помощью роллатора, тележки на колесиках, которую нужно катить перед собой. Горбун, хоть выше пояса и клонился к земле, передвигался довольно проворно; он наверняка добрался бы до культурхуса в три-четыре раза скорей своей жены. Несмотря на то, что по некоторым причинам, которые вскроются дальше, я на дух не переносил эту семейку, преданность горбуна по отношению к собственной жене внушала мне уважение.
Мортену Арильду в этот особенный день мало в чем везло: накануне вечером он проколол заднее колесо своего велосипеда и прямо с утра собирался заняться его починкой, когда вдруг обнаружил, что номера наших подъездов намеренно кем-то замазаны грязью. На удивление всем, он без малейших колебаний принял на себя рискованную участь скромного посыльного между мной, Флеммингом и ужасными ночниками; нисколько не исключаю, что ночная беготня по лестницам подспудно, может даже по наитию свыше, была ему подготовительной программой к этой его, возможно, последней жизненной роли. С другой стороны, может и не был он вовсе настолько прост, чтобы не понимать: никак не обойтись нам без посыльного; стало быть у него неожиданно, моментом, вдруг появлялись солидные шансы пусть даже если и не выжить, то хотя бы не исчезнуть в самые первые, самые непонятные дни войны. До культурхуса ему, человеку, известному на весь город как герр велосипедист, пришлось добираться пешком, что само по себе выглядело насмешкой над его спортивной репутацией; передвигался он даже и в таком случае скоро, потому и вышел из дому всего за четверть часа до собрания. Вышел в красном рабочем комбинезоне, потому что по возвращении собирался продолжить починку велосипеда.
Лисбет с Перниллой вышли как обычно вместе и задолго, за час с лишним, до предстоящего собрания; дочь с сыном привезли Пернилле свою собаку, карликового рыжего сеттера, он часто у нее переживал по разным случаям: уж точно по выходным и по праздникам. По пути в культурхус Лисбет не просто перемывала с подругой косточки своим соседям справа и слева, но заодно выгуливала любимую псинку.
Водитель с женой, жившие на первом этаже, непосредственно подо мной, выступать в путь не торопились. Водителем я называю его по условным причинам: он в любом случае пенсионер, уже даже восемь лет назад был им, когда я только переехал в этот подъезд. В домовой книге он до сих пор записан как водитель, и развозит соседей туда и сюда - не знаю, за деньги или всего лишь по старой дружбе. Он курит что-то ужасное, какую-то невыносимую датскую махорку. Мне-то все равно - я сам заядлый курильщик в прошлом - но Наташа всякий раз прикрывает балконную дверь, когда он выходит из квартиры покурить. Жена его, некурящая, худая строгая женщина, страшно кашляет - уже лет десять - как в последний раз.
Вот в таком порядке вышли в дорогу жители нашего подъезда.
Мы с Наташей и ее сыном выехали из дому на велосипедах. В ровном, спокойном темпе ехать нам было минут десять-пятнадцать. На всякий случай я надбавил к поездке еще пять лишних минут, поскольку не люблю приезжать куда-либо в распоследний момент. Вскоре мы пожалели о том, что не выехали чуть пораньше: ехали всю дорогу навстречу холодному, задувающему в лицо ветру; порядком вспотели, пока добрались до места.

[NatashaKasher]

страх перед ночникам: животный, пожирающий волю изнутри, не признающий никаких разумных пределов, он временами перерастал в самый настоящий ужас.

Слишком цветисто.

призывались

Может быть "были призваны"? Или "призвались"?

и каждый понимал, что никому в этом случае лучше не опаздывать.

Мне кажется лишнее.

Мало того, что опоздание может быть воспринято за неуважение ко всем остальным и вызвать неодобрительные взгляды, любой опоздавший может подвергнуться изгнанию из коллектива, остракизму в той или иной степени суровости со всеми вытекающими последствиями; это могло означать не только, что выживать ему, возможно, придется в одиночку, но и то, что суждено ему будет исчезнуть из наших рядов одним из первых.

Ужасно громоздко.

Мишка, это всё уже не входит ни в какие разумные пределы (выражаясь твоим языком).

Если у тебя есть 10 ружей, которые должны выстрелить, ты не можешь их все вывешивать на сцену до того, как начинается хоть какое-то действие. Теряется интерес, а главное - всё равно всё забывается, и тогда нужно всё снова повторять... Зачем это?
Ты представил нам уже десяток героев, которые ещё ничего не сделали. "Для атмосферы" тоже уже налито слишком много воды.
Ну кому какое дело, кто приехал в дому культуры на велосипеде, а кто пришел пешком?
Если бы хоть какая-то динамика была, они бы друг с другом говорили что ли... А то опять - сплошное описалово.

Вся эта интермедия не даёт нам никакой информации, собственно, об угрозе, об окружающем мире, о самой войне наконец! Ты с одной стороны написал здесь, в комментах, что мир уже неузнаваемо изменился. А в рассказе всё так, как будто всё своим чередом. Нужно отделять злаки от плевел и важное от второстепенного. Можно посредством второстепенного передать важное... Но ты этого не делаешь!
На этом этапе читателю должно быть уже более-менее ясно, что происходит, и что-то должно начать происходить. Необходимые ружья можно будет понавесить по ходу дела.

Кроме того, в вашем рассказе есть проблема, которая мне всё больше и больше мешает... Ты ведёшь рассказ от первого лица, а притом постоянно сообщаешь нам, что "все" думают и чувствуют. А также, описываешь события, свидетелем которых не был. Откуда тебе известно, что произошло утром с велосипедистом? Если он тебе сам об этом рассказал, или кто-то другой - лучше так всё это и подать.

[Mishka]

Слишком цветисто.

страх перед ночникам: животный, пожирающий волю изнутри, не признающий никаких разумных пределов, он временами перерастал в самый настоящий ужас.Слишком цветисто.

Полностью согласен. Сам заметил, просто временно оставил как есть.
Насчет остального обязательно отпишусь, тоже многое правильно.
Спасибо.

[Mishka]

Жители подъезда номер 20

По пути в культурхус мы не могли не столкнуться с жителями двадцатого подъезда: они вышли разом, всем числом, задолго заранее и выглядели настоящей процессией. Заранее вышли в основном из-за лидера подъезда, Орастого Флеминга, которому не так давно заменили изношенное правое колено на стальное; всего лишь месяц назад он передвигался исключительно с помощью костылей; затем начал ходить свободнее, опираясь на один, облегченный, костыль; теперь же обходился аккуратной тростью, которую брал с собой сугубо из предосторожности (если уходил на дальние расстояния), а по большей части обходился и вовсе без всего. До операции все расстояния он преодолевал исключительно на велосипеде, теперь это навсегда осталось в его прошлом: для велосипедных поездок у него слишком плохо сгибалась нога.
В процессии он выступал не в первом ряду, но в любом случае шел в начале колонны; за ним едва поспевала его жена: с ее ногами тоже не все было в порядке, они плохо гнулись в коленях; потому она припрыгивала при ходьбе, выкидывая вперед сначала одну почти прямую ногу, вслед за ней такую же прямую другую; а чтобы не терять равновесия, широко размахивала руками. Рассказывая об этом, я нимало не насмехаюсь над несчастной женщиной, хотя в свое время, когда находился в неприятельских отношениях с этой семьей, втайне забавлялся ее походкой.
Колонну возглавлял Уле с мансардного этажа; его, как обычно, сопровождала супруга. По каким-то, давно уже забытым, причинам мы с Наташей порешили, что он зарабатывает на жизнь ренгорингом, то есть уборкой помещений; так и стали называть его между собой, ренгорингом; продолжали так звать, даже и узнав, что уборщиком он никогда не был, а вместо того работал вице-вэртом в другом, схожим с нашим, жилищном хозяйстве. В его обязанности входило начальствовать над двумя-тремя, так называемыми, зелеными человечками, разнорабочими, по сути, людьми, (”зелеными” их прозывали по цвету форменной одежды); занимались они, большей частью, стрижкой травы, кустов, общей уборкой территории, кое-какими техническими, посильными их способностям, делами. Про Уле же следует добавить, что он всегда являлся одним из многих щупалец гигантского спрута в лице Рене; все самое интересное, что происходило в наших домах и достигало его ушей, непременно передавалось им в контору.
На одном с ним мансардном этаже, дверь в дверь, проживала примечательная уже хотя бы своим крошечным ростом одинокая женщина: вряд ли в ней было сколько-нибудь больше метра сорока. Звали ее старинным именем Сольвейг; всем своим необычным видом она походила на лесную женщину-гнома из скандинавских легенд. Я почти не знал ее, поскольку въехала она в наш дом меньше года назад, образ жизни вела никому не непонятный, уединенный, неприметный; была, впрочем, приветлива, намеренно никого не избегала, но предпочитала держаться в стороне ото всех.
При взгляде на нее, кроме малого роста, бросались в глаза ее волосы: светлые, вьющиеся, распущенные, длиною намного ниже плеч. Одета она всегда была в нечто тяжелое и бесформенное: в дорогущее, например, пальто с меховой накидкой, способное выдержать полярные температуры; подбитые мехом зимние сапоги; она была готова к любой, самой суровой погоде. Издали она ничуть не казалась старой, да и вблизи не производила такого впечатления; и только приглядевшись можно было обнаружить, что ее лицо изрезано частыми мелкими морщинами, точно ей было, по меньшей мере, сто лет. Все говорило за, что до того, как получить квартиру в нашем доме, она проводила свою жизнь исключительно в лесу, в окружении суровой, но хорошо знакомой ей природы.
Время от времени к ней наезжал родной брат, такой же с виду гном, на огромном белом Харлее; он был, по всей видимости, серьезным рокером, если мог позволить себе такого зверя. Волосы у него, как и у Сольвейг, были светлыми, вьющимися, длинными; он дополнял свой необычный вид закрученными кверху (почти) мушкетерскими усами и короткой курчавой острой бородкой.
Из-за своего небольшого роста Сольвейг уже в самые первые минуты пути очутилась в самом конце процессии; она как могла поторапливалась, и все равно едва поспевала за всеми.
Ханна (я уже рассказывал о ней) с двумя своими девочками и страшненьким (на мой взгляд) реинкарнированным спаниэлем шла чуть в сторонке от всех остальных, потому что девочки то и дело интересовались у нее то одним, то другим, и ей приходилось на все отвечать. Муж Ханны, мрачный длинноволосый верзила (волосы он обычно забирал на макушке то в конский хвост, то в китайский пучок) в процессии не участвовал; он жил теперь с другой женщиной из нашего же района; хотя, я считаю, чисто формально он мог бы и поприсутствовать на собрании, тем более, что одна из девочек Ханны была его дочерью - та самая, что много уже лет оставалась по-прежнему десятилетней.
Рядом с Флеммингом поспешали его соседи по подъезду, супружеская пара, что жилa этажом ниже; мы с Наташей в свое время беспощадно окрестили их гитлеровцами, отчасти из-за внешнего вида, но основной частью за недостойное поведение. Оба были раннего пенсионного возраста, худые, и из-за худобы своей обманчиво казавшиеся чрезвычайно высокими; всегда строго, чуть ли не по-военному одетые; такого же строгого неулыбчивого поведения; за спиной всегда небольшие малозаметные рюкзачки; на головах летом кепки с крепкими длинными козырьками, зимой с вязанными наушниками. В моем не таком уж и давнем конфликте с Флеммингом они (нужно ли как-то это разъяснять?) безоговорочно приняли его сторону; открыто мне все же не смели противостоять, предпочитали гадить моей семье исподтишка. Как только мои отношения с Флеммингом чуть выровнялись, переменилиись к лучшему и наши с гитлеровцами отношения.
Ни слова пока еще не упомянул о модном старичке с первого этажа. Так мы его прозвали вовсе не за старость (полагаю, что он был мне почти ровесником), но за упорное, невзирая на возраст, следование молодежной моде; жена его тоже пыталась рядиться в подростковое, но с малым успехом: разноцветные шаровары, заправленные в резиновые сапоги, курткa дико фиолетового цвета с широкими черными полосами на груди и спине, вязанная шапочка с глупыми бубенчиками; не удавалось ей одеваться со вкусом. Наташа всегда замечала, что они друг другу не пара, но, в любом случае, их умение или неумение одеваться мало что значили в сложившейся ситуации.
Волей обстоятельств (которые они не пожелали выдать) модный старичок с женой оказались единственными представителями подъезда, кто, несмотря на возможные для них последствия, не принял участия в процессии. В отличие от большинства жителей дома да и вообще наших мест, они находились еще в предпенсионном возрасте, потому и пропадали вечно на различных работах; страх потерять работу был для них сильнее всех других страхов; предполагалось, что они подъедут к культурхусу, как только освободятся. Передвигались они много, почти постоянно, на очередном своем Фиате Пунто, в настоящий момент белом; это был уже третий Фиат Пунто, который они сменили на моих глазах (подобно тому, как Ханна меняла одну страшненькую собаку на такую же другую); не исключено, что столь сильная привязанность к определенной автомобильной марке указывала на то, что в жилах модного старичка текла испанская кровь (лишь мои скромные предположения).
Проезжая мимо процессии, мы с Наташей чуть сбавили скорость и помахали всем, и кое-кто даже не побоялся помахать нам в ответ.

[NatashaKasher]

всем числом

Резануло... По моему, так не пишут. Тем более, что это и не так, раз некоторые дома остались.

для велосипедных поездок у него слишком плохо сгибалась нога.

Лишнее, и так ясно.

В процессии он выступал не в первом ряду, но в любом случае шел в начале колонны

с ее ногами тоже не все было в порядке, они плохо гнулись в коленях

Её ноги тоже плохо гнулись в коленях.

Звали ее старинным именем Сольвейг

Лишнее, положитесь на читателя, что он знает, кто была Солвейг.

никому не непонятный

Все говорило за, что до того, как получить квартиру в нашем доме, она проводила свою жизнь исключительно в лесу

Это вряд ли.

что столь сильная привязанность к определенной автомобильной марке указывала на то, что в жилах модного старичка текла испанская кровь

А какая связь? Фиат Пунто это итальянская машина.

Волей обстоятельств (которые они не пожелали выдать)

А кто их спрашивал?

Мишка, что я тебе скажу? То же, что и в прошлый раз.
Ладно ещё описывать процессию, но так подробно рассказывать про автомобиль кого-то, кто вообще дома остался?

Это не рассказ, это список действующих лиц, как в пьесах иногда делается.

[Mishka]

Наташа, спасибо за комментарии, все учту. Раньше ответить не мог, был в карцере.
Заранее тебя с Новым годом. На днях выложу главу о следующем подъезде, так надо, далее как-то все более удачно перепишу.

всем числом

Резануло... По моему, так не пишут. Тем более, что это и не так, раз некоторые дома остались.

Нет, такое встречается и придает действию некоторую эпичность. Менял эту фразу несколько раз, и все равно пока оставил.

Звали ее старинным именем Сольвейг
Лишнее, положитесь на читателя, что он знает, кто была Солвейг.

Здесь как бы создается мифология. Видимо нужно дополнить, что переводится оно как Солнечный дом

что столь сильная привязанность к определенной автомобильной марке указывала на то, что в жилах модного старичка текла испанская кровь
А какая связь? Фиат Пунто это итальянская машина.

Все верно, итальянская, бес попутал, спутал с Сеатом.

[NatashaKasher]

С наступающим Новым Годом и тебя, Мишка!

Здесь как бы создается мифология. Видимо нужно дополнить, что переводится оно как Солнечный дом

А, ну если имя имеет значение, то конечно стоит перевести. Сольвейг - для меня это имя из Пера Гюнта. Потому и написала, что понятно что имя древнее, хотя я сейчас погуглила, и увидела, что дейтсвие Пера Гюнта происходит в девятнадцатом веке... Я Пер Гюнт знаю только по Григу ("Песня Солвейг"), но как-то предположила, что там всё с мифологией связано.

[Mishka]

С наступающим Новым Годом и тебя, Мишка!


А, ну если имя имеет значение, то конечно стоит перевести. Сольвейг - для меня это имя из Пера Гюнта. Потому и написала, что понятно что имя древнее, хотя я сейчас погуглила, и увидела, что дейтсвие Пера Гюнта происходит в девятнадцатом веке... Я Пер Гюнт знаю только по Григу ("Песня Солвейг"), но как-то предположила, что там всё с мифологией связано.

Несколько раз метался, переписывал: старинное-древнее, древнее-старинное. Выходит все-таки лучше древнее, из дремучих времен.
Всем числом тоже еще передумал: вышли в поход всем числом; собрались всем числом. Все вроде легитимно :-)