Небольшая зарисовка, кусочек из АИ-романа Опции

[Граф]

К 75-летию события. Июль 1941 года, Москва.

Три длинных черных лимузина мчались по Можайскому шоссе в сторону Кунцево, на Ближнюю дачу. Сталин ехал в последнем, считал, что так безопасней. Если немецкие диверсанты (а их присутствие в Москве не исключалось) захотят совершить покушение, то стрелять, скорее всего, будут по среднему автомобилю. Вот и менял их, пересаживался из одного в другой. Или же приказывал перестраиваться прямо во время движения…
За Москвой ЗИСы плавно свернули направо, покатились среди чахлых садов и деревянных домиков, прижавшихся к шоссе. Миновали Волыново - старинное подмосковное село, с вековой историей. Раньше оно считалось зажиточным, но после революции пришло в упадок – богатство ушло в прошлое вместе с местными купцами. Да и простых жителей в селе осталось мало – почти всех переселили на новое место, подальше от важной правительственной трассы.
Оставили около сотни человек – для видимости, чтобы со стороны – село как село, самое обыкновенное: покосившиеся домики, просевшие бани, палисадники с пыльными цветами, смородина и крыжовник у изгороди, грядки, дровяные сараи, курятники… Коровы и козы – как положено, пасутся на небольшом лугу. Деревенская идиллия!
На холме в самой середине Волынова возвышалась деревянная церковь – тоже старинная, с историей. Колокольня от времени покосилась, купола и кресты давно не обновлялись, потускнели. Однако от луча заходящего солнца на одном из них вдруг вспыхнул крохотный кусочек сусального золота. Словно прощальный привет жаркому июльскому дню…
Сталин прищурился на яркую искорку и неожиданно для себя приказал Николаю Власику: «Останови машину!» Тот толкнул в бок шофера, лимузин стал плавно притормаживать, а затем остановился у обочины. ЗИСы с охраной резко сдали назад – чтобы быть ближе к главной машине.
Генерал Власик выскочил с переднего сиденья, кинулся к задней двери (тяжелой, бронированной), широко распахнул. Сталин неспешно поднялся с дивана, постоял, посмотрел по сторонам, А затем, перескочив через узкую придорожную канаву, пошел вверх, к деревянной церкви. Начальник охраны посеменил за ним, сотрудники резво разбежались по деревне – смотреть обстановку.
Солнце уже клонилось к закату, опустилось на верхушки тополей, еще час-полтора – и совсем уйдет. Но все еще щедро поливало горячими лучами сухую землю – день выдался жаркий, душный.
На деревенской улице никого не было – все сидели по домам, прятались от жары. Ждали вечерней прохлады – вот тогда и выйдем огороды поливать, что урожай совсем не пропал. Лишь кое-где возились в придорожной пыли куры да протяжно ревели за околицей коровы – их, видимо, уже гнали на вечернюю дойку.
Сталин, не торопясь, приминая сапогами чахлую траву, шагал на пригорок. Охранники разбежались по улицам, загоняя в избы случайных зевак. Показывали знаками – сидите дома и не высовываться! И окна все занавесьте! По ходу дела шуганули двух каких-то баб и девочку-подростка, выскочивших посмотреть, кто приехал. Вдруг от нашего? Полмесяца как на фронте, но ни ответа, ни привета… Ни одного письма! Что с ним? Может быть, ранили или, не дай бог, убили? Охранники шикнули на баб, сделали страшные глаза, те юркнули обратно в дом, затаились в сенях, боясь пошевелиться…
Сталин казался задумчивым, подгруженным в свои мысли. Чуть склонив голову, размерено шел по извилистой тропе к церкви. Зачем, почему, с какой целью? Сам не знал, просто захотелось зайти и посмотреть, вот и все. Ну, и еще, пожалуй, послушать службу. Сколько раз проезжал мимо, но ни разу не остановился, а тут вдруг что-то толкнуло – зайди, посмотри!
Вождь привык доверять своей интуиции, ни разу его не подводило. Вот и решил остановиться, заглянуть. Раз надо… К тому же прогуляться на свежем воздухе после душного кабинета в Кремле было очень приятно. А то целый день – бесконечные встречи, разговоры, телефонные звонки, совещания. Ни минуты покоя, ни секунды даже, чтобы побыть одному, подумать…
Вблизи церквушка казалась еще более убогой, чем издалека– сильно просела, перекосилась на левый угол, того и гляди – завалится окончательно. К дверям вели три растрескавшиеся, скрипучие ступеньки. Вождь поднялся, бросил генералу Власику: «Жди здесь!» Тот послушно занял пост у дверей, охранники рассыпались вокруг здания.
Сталин снял фуражку и вошел в полутемное помещение. Шла вечерняя служба, у алтаря тихо читал псалтырь священник – старенький, как и сама церковь. В скромном, изрядно поношенном одеянии... Внутри горело всего несколько свечей, иконы почти не освещались. Из прихожан – пять-шесть старух по углам, местные, да женщина у свечного ящика. Все - в скромных платочках и длинных, тяжелых платьях. Стоят, привычно крестятся, иногда тихо подпевают.
На вошедшего немолодого мужчину в полувоенном кителе никто не обратил внимания. Церковь открыта для всех, заходите... Тем более что война, а перед отправкой на фронт многие стали заглядывать, ставить свечи, просить о помощи. Прежней веры, конечно, уже не было, но в душе что-то, видимо, осталось...
Сталин постоял немного, послушал священника, а затем подошел к женщине у входа.
- Могу я купить свечку?
Та кивнула, открыла ящик. На деревянных полочках лежали свечи, бумажные цветы, иконки, медные и серебряные крестики, тонкие книжечки с молитвами, в общем, разное церковное имущество.
- Вам за сколько?
Вождь опустил руку в карман, достал десять рублей:
- Одну. На все…
Женщина достала толстую свечу, поблагодарила:
- Спаси вас бог!
- Спаси бог! – в тон ей ответил Сталин.
Женщина слегка удивилась: у говорившего был заметный кавказский акцент, речь – медленная, тяжелая, размеренная. Где-то она ее слышала… Подняла глаза, вгляделась и тихонько ахнула – это же сам товарищ Сталин! Сама себе не поверила – не может быть! Чтобы у нас, в нашей церкви…
Сталин между тем спросил:
- Где у вас икона Николая Угодника?
Женщина молча, все еще не в силах поверить, показала направо. У окна в старинном бронзовом окладе чернела большая икона. Вождь коротко поблагодарил, подошел, поставил свечку, а затем с минуту вглядывался в строгое, суровое лицо святого. О чем он думал? Может быть, о том, что зря они позакрывали столько церквей и храмов? Людям нужна вера, особенно сейчас, в годы тяжких испытаний. С верой и жить легче, и воевать - тоже...
А может, вспомнил юность, когда учился в Тифлисской семинарии и готовился стать священником… Хорошо учился, старательно, а потом его исключили. Он ж был настоящим бунтарем - молодым, горячим, хотелось чего-то нового, свежего. Но обязательно – справедливого, чтобы всем и по-честному. Отнять у богатых и раздать бедным. И пусть не будет больше униженных и оскорбленных!
Интересно, думал Сталин, кем бы я стал, если бы продолжил учиться? Скорее всего, священником в каком-нибудь сельском храме. Таком же, как эта церквушка, только у нас, в Грузии... Хотя не исключено, что сделал бы карьеру, стал бы епископом или даже митрополитом… Но чего гадать, жизнь сложилась так, как сложилась, и ничего в ней уже не изменишь!
Да и не хочется ничего менять – он достиг всего, о чем можно было только мечтать. Встал во главе великой страны - не важно, как она сейчас называется, суть осталась прежняя: огромная, могучая империя, раскинувшаяся от северных морей и до Кавказских гор, от белорусских болот – и до сибирской тайги. Шестая часть суши, почти половина Евразии…
И теперь ей угрожает страшная опасность. Конечно, справимся, выдержим все, как и всегда, можно даже не сомневаться, но… Тревожно как-то, неспокойно на душе, да и сводки с фронтов совсем не радуют. Если отбросить словесную шелуху, получается весьма грустно. Далеко не то, что хочется слышать: вместо победных реляций - сплошные отступления, вместо захваченных городов – перечень наших, советских, оставленных противнику.
Поэтому, наверное, он и зашел сюда – постоять, успокоить душу, решить, как жить дальше. И поставить свечку своему любимому святому, Николаю Угоднику. На него вся надежда, недаром же он считается главным заступником и защитником...
Сталин постоял еще с минуту, а затем, резко повернувшись, пошел к дверям. Но у выхода вдруг обернулся и быстро, мелко перекрестился. Впервые за сорок лет… Вышел на скрипучее крыльцо, надел фуражку, вздохнул тяжело. Да, трудный был день, напряженный, хорошо, что закончился… Теперь – на Ближнюю дачу, ужинать и отдыхать.
Кинул Николаю Власику: «Машину!» Тот рысью побежал к шоссе. Сталин достал из кармана «Герцеговину Флор», привычным движением вытащил папиросу, помял в пальцах, постучал табачной гильзой по крышке коробки. Подскочивший охранник услужливо поднес зажженную спичку. Кивнул: «Спасибо!» И усмехнулся про себя: чтобы сказал этот молодой парень, если бы увидел его, верного коммуниста-ленинца, стоящего у иконы? Да еще со свечкой в руках! Наверное, подумал бы, что это ему чудится… Хотя, скорее всего, ничего бы не подумал – ему не положено.
Вождь с удовольствием курил, наполняя вечерний воздух густыми, ароматными клубами дыма. И с легкой усмешкой наблюдал за тем, как протискивается по сельской улице, разгоняя кур и гусей, его автомобиль. Конечно, мог бы и сам спуститься, благо – недалеко, но хотелось еще немного постоять, полюбоваться на красивый закат.
Очень редко это удавалось сделать в последнее время: обычно возвращаешься на Ближнюю дачу глубокой ночью, а в Москву едешь уже далеко за полдень... А тут – багрово-красный пожар на горизонте (завтра, наверное, будет ветреный день) да еще чудесный вид вокруг: зеленая березовая роща, тонкая змейка реки, прямоугольники полей... И величественная Москва за спиной, сердце его Родины, столица. Город, который он никогда не отдаст. И за который умрет, если надо будет…
Сталин докурил папиросу, сел в подкативший автомобиль, тихо вздохнул: устал что-то сегодня… На безмолвный вопрос Николая Власика кивнул - да, на дачу, и уже без остановки. Шофер стал аккуратно выруливать обратно на шоссе.
Вождь ехал к себе – жить и работать…

[Алексей2014]

Кстати, а вы точно читали его "Блокаду"? Что-то у меня возникли сомнения...

"...сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой. Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа." (с) - Иакова, 1.6-1.7