№8-2 БЫ_16437, Автор: Рыжая вешка, Группа №2 Опции

[Распорядитель Ту...]

Доброе солнечное утро. Перекрикивая друг друга, о чём-то наверняка важном спорят птицы. Лёгкий ветерок поднимает занавеску, и в комнату заглядывает любопытный солнечный луч. С пола он перебирается на стул, а со стула на кровать, где принимается щекотать белобрысого вихрастого парнишку.

Ещё один прекрасный день. Сколько их ещё впереди? Целое лето в запасе! Так не хочется слезать с кровати, но придётся. Петух заливисто орёт на заборе, и мальчишке уже не уснуть. В довершение ко всему в комнату входит бабушка.

- Вставай, Ванюша! Да беги отпузырься, а то лопнешь ненароком. И завтракать скорей.

Ваниным туалетом служил отгороженный во дворе угол, где жили три уже довольно крупных поросёнка. Мальчик их не то чтобы боялся, но опасался слегка и потому пускал струю между поперечными жердинами, не заходя в закуток. А на всякий непредвиденный случай, даже не просовывал внутрь часть себя – целился издали.

- Проснулся, лоботряс? – хрюкнул первый поросёнок.

- Я не лоботряс – я в школе учусь. Каникулы просто, – оспорил Ваня хрюшкину
сентенцию, пытаясь одновременно попасть струёй в ближайшую розовую мишень.

- Он не лоботряс – другим трясёт. Тужься, тужься, – хрюкнул второй.

- Тьфу. Чего с вами разговаривать. Безмозглые.

Плевок повис над глазом третьего поросёнка. Тот как раз не хрюкал, но был по всякому крайним – ответил за всех.

Осенью двух, выросших до товарного веса, дед отвезёт на комбинат «Гаузен и сыновья» для переработки на продукты, а оплёванного Смирновы разделают на куски, заложат в морозилку и будут целый год готовить из него еду.

Пахло жареной на сале прошлогоднего поросёнка картошкой. Аппетитный аромат защекотал в носу, отчего сразу захотелось есть.

- Руки-то хоть вымой, чай из туалета пришёл, – как всегда учила бабушка.

Ваня намочил руки, растёр воду ладошками и стряхнул капли на пол. И чего там мыть-то было?

Картошка из печки особенная, про это все знают. Даже, если ты только проснулся и пока не сильно голоден, от такого блюда трудно отказаться, ну невозможно просто. Тарелками в деревне не пользовались, ели прямо с большой чугунной сковороды – так было заведено. Запивали молоком. Свежим, парным – только из-под коровы.

- Я погуляю? – мальчишка хитро прищурился и наклонил голову.

- В магазин пойдём, комбикорм донести поможешь. Десять лет – пора бы уже и участвовать.

- Хорошо-хорошо. Я разве отказываюсь?



В деревне просыпаются раньше, чем в городе. Обычная суета по хозяйству: живность, огород. Да и за целый день пока светло ого-го, сколько можно всего переделать. Чуть свет открывается и магазин на площади, но уже загодя там обязательно кто-то топчется.
Так и сегодня – открытия магазина ожидали двое. Санька и Валентина. Те ещё были личности. Бабушка на подходе цыкнула на внука, чтобы не глазел в ту сторону, но совсем не смотреть было выше его сил. Как же это можно? Интересно же, когда запрещают.

Санька-то известно за чем пришёл – пенсию пропивать. Почтальонша вчера разносила по деревне новенькие хрустящие купюры. Люди расписывались и вздыхали – с каждым разом тратились они всё быстрее. Ну а Валентина за продуктами пришла, это на неё и не надо было смотреть. Сегодня хоть кофту вязаную надела, верх-то и прикрыт. А снизу, за неухоженной естественной растительностью, подробностей и не разглядеть, если не в курсе, но видок тот ещё. Головой она болела. Месяц полежит в стационаре, обычно осенью, потом почти весь год нормальная ходит. А как время настает, начинает лицо малевать ярко-ярко и раздевается. Дышать, говорит, нечем. Люди жаловались на непристойность председателю, но Герхард Оттович только отмахивался. Под предлогом свобод и прав всех граждан. Она, мол, тоже человек.

Той же осенью Валентина откажется от курса лечения. То ли в мозгах у неё действительно проснётся что-то нехорошее, то ли просто надоест задницу под уколы подставлять. В октябре, по первым заморозкам, тараканы в её голове особо зашебуршатся, и убежит она, спасаясь от неведомых чудовищ, прямиком в лес. А там заблудится и замёрзнет без одежды. Найдут её знамо дело, да поздно только.

- Никифоровна, утро красит нежным светом стены древнего Кремля! – пропел приветствие уже не совсем трезвый Санёк.

Так-то, лет ему уже много исполнилось, но относился он к такой части человечества, что молоды до самого конца. Вот как был Саньком, так Саньком и остался, только редкие волосёнки, что ещё задержались на его голове, поседели.

- Здравствуй, здравствуй, – бабушка всегда здоровалась со всеми. – Привет, и тебе, Валентина.

С интересом разглядывая небо, будто пролетала там стая галдящих оранжевых крокодилов, поздоровался со всеми и Ваня.

- Вот, Никифоровна, рассуди. Мы ли не воевали? В окопах сидели, в атаку шли, вшей кормили, как и остальные… Так почему же у фрицев пенсия на двести марок больше? Вот за что нам такое унижение, а, Никифоровна?

- Саш, ну у кого больше-то? Одинаково же вроде у всех.

- Да вот у Кристиана хотя бы.

- Так у него и стаж больше, с Польской ещё.

- Польская-то? Курорт, а не война. Она не считается.

- У немцев всё считается, они народ справедливый. Был бы стаж.

- Кто? Не-емцы-ы? – Санёк возмущённо плюнул на пыльную дорогу и растёр давно нечищеным сапогом. – Эх, если бы да кабы…

- Помолчал бы уж ты, бессовестный.

Санька возмущённо фыркнул, да и замолк – к магазину приближалась продавщица. Была она вроде бы и образованная немка, но по-русски говорила с трудом. Поприветствовала собравшихся на мешанине языков, ходивших в народе и называвшихся солянкой. Извинилась, что заставила ждать, хотя сама вовсе и не опоздала – немецкая пунктуальность. Неспешно отоварила собравшихся. Санька примолк, видно расплескав весь свой пыл, только про погоду буркнул что-то невразумительное.

Он проживёт ещё долго. Таким же, как и сейчас, всё в одной поре – заспиртованным дешёвой водкой и не признававшим крепкий самогон. Вскоре ему поднимут пенсию – пересчитают за лишние годы. А умрёт сразу, такие люди не болеют – отходят внезапно и легко. Только что сидел человек, уплетал свой нехитрый завтрак, а вот уже нет его в бренном теле, и пустые глаза смотрят вдаль, будто хотят на изломе жизни понять, что же всё-таки было бы.

Продавщица ещё лет пять будет извиняться за опоздания, а потом внезапно уедет в свой Дойчланд за счастьем и затеряется, как сотни таких искателей до неё и тысячи после.



Комбикорм еле дотащили. Курам на неделю теперь хватит, если не баловать, да и поросятам вдобавок. От чрезмерной тяжести сумок руки у Вани будто вытянулись до земли, и он подумал, что теперь мог грибы собирать, не нагибаясь.

- Бабуль, ну я пойду?

- Ну иди что ли… Да про обед не забудь! Избегался весь.

Кое-кто из мальчишек уже ждал на углу. Была там и одна девочка, дочка Валентины – Хельга. Нет-нет, она всегда носила одежду, и, в отличие от матери, сознанием не болела. Ребята ещё чуть подождали, но больше никто не подошёл. Игра в войнушку – обычное дело. Дети разбились на «американцев» и «русских-немцев» совсем не по национальности. Просто команды были такие – наши и не наши. Совершенно так же, как и все в этом мире. Ваня попал к своим. Самое главное в игре – оружие, которое хоть и игрушечное, а и такого на всех не хватало. Бросили жребий. В каждую команду попало по три нормальных пистолета и автомата, но с пустыми руками никто не остался – кому-то достались ветки, вырезанные из кустов сирени, отдалённо напоминающие ружья. Задача игры состояла в том, чтобы собрать командой всё оружие. Видишь врага, кричишь ему, что он убит, забираешь пистолет. Тот оживает, идёт к тайнику за следующим, а ты пока прячешь трофейное. Полной победы ещё никому достичь не удавалось. Оружие кочевало по рукам, и перевес был то на стороне одной команды, то другой. Когда темнело, появлялись белые флаги, и ребята пересчитывали все боевые единицы. У кого больше, тот и побеждал. Мирно. Без потерь. Если бы не сама война по смыслу.

Ваня и опомниться не успел, как стемнело и на небо дружным хороводом высыпали звёзды. Они будто бы подмигивали мальчику и звали за собой в таинственные дальние дали.

- Целый день не евши. Желудок слипнется и не расправится больше. Придётся через трубочку кормить, – пугала бабушка, поливая внука из лейки нагретой на солнышке водой.

- Уделали америкосов! Хельга семь пистолетов собрала и ружьё, – так и светился радостью Ваня, намыливаясь.

- Везде у тебя Хельга да Хельга. Влюбился что ль?

Он молчал, усердно делая вид, что мыльная пена мешает разговаривать. Врать отучили, а свою правду говорить не хотелось. Мало ли, как там в жизни сложится, а женихаться было ещё рановато.

- Быстро вытирайся, одевайся в чистое и за стол, – бабушка подала полотенце.

Даже на улице пахло фирменными бабушкиными пирогами с малиной и крыжовником. Женщины, они, когда молодые, то все разные – и внешностью, и по интересам своим. Но к тому времени, как стать бабушками, делаются будто сёстры – хотят одного и того же, да и делают одинаково.

Ванина бабушка немного не доживёт до свадьбы внука – всё будет суетиться, чтобы успеть приготовить вкусненького, пошить занавесочки на кухню, связать накидки на кровать, да набить подушки белым гусиным пухом. Но не уложится в срок – каждому овощу он свой отмерян. Ненадолго переживёт её и дед. Выйдет встречать почтальоншу с пенсией, да упадёт на подмёрзшем пороге. Три ступеньки всего, и те последними в его жизни окажутся.


***


Он всегда встречал её, с самого первого дня знакомства. То терпеливо караулил за углом школы, то ходил под окнами технаря, а сейчас вот дожидался у проходной. Даже когда неудобно, когда не мог, всё равно выкручивался и приходил. Сейчас тем более нельзя ей одной разгуливать – времена злые наступили, неспокойные.

До окончания смены оставалось двадцать минут, а ещё помыться, переодеться. Рано он пришёл, да ещё в дождь. Равнодушный вахтёр бессмысленными коровьими глазами глядел через стекло, прочерченное наискосок тонкими струйками стекающей воды. Это напомнило Ивану детство и тех поросят, с которыми он каждое утро разговаривал. Парень не стал заходить, мок снаружи и волновался. После таких расставаний, как сегодня утром, всегда хотелось поторопить время, чтобы убедиться – всё по-прежнему, всё хорошо, они такие же.



- Осадки обещали. Как бы не приморозило – холодно на улице… Как думаешь, дождь или снег? – спросила Ольга. Она уже успела сбегать вниз в булочную за свежим хлебом на завтрак.

- Откуда я могу знать? – огрызнулся Иван.

Она замолчала. Дорогой он несколько раз безуспешно пытался заговорить, но Ольга ушла в себя. Отвечала односложно, закрылась. Весь день на работе он придумывал, что скажет вечером, как она ответит, а он опять сорвётся, и эта нескончаемая череда серых будней поглотит их окончательно.

Всё началось в тот день, когда объявили о настоящих потерях в войне. Человеческих потерях. В той самой войне, где Германия вроде бы победила, но никто из побеждённых так этого и не почувствовал. Ведь жили потом дружно в одной большой стране. Евразийский Социалистический Союз – это звучало гордо. Руководящие посты почти везде занимали немцы, но что уж тут говорить – они лучше других умели это делать. Союз креп и развивался. Налаживался быт. Неприятное прошлое потихоньку стиралось, переписываясь в учебниках и памяти народной. И тут кто-то решил сказать правду. Зачем? Кому нужна была эта неуместная честность? Совесть кого-то замучала? Да и где они были в той далёкой войне? В лучшем случае под стол пешком ходили. Газеты наперебой запестрели заголовками, соревнуясь друг с другом – кто предложит бо́льшую цифру.

- Тридцать миллионов русских! Тридцать! – шептала Ольга, шокированная цифрой, которая не укладывалась в голове.

- Полтора же было, мы в школе учили. И ваших, и наших, – Иван поразился не меньше.

- Я же русская наполовину, только отец немец, – Ольга немного оторопела от этой делёжки, о которой в их детстве и разговоров-то не было.

- Знаю, – руки его непривычно дрожали, и даже табак обычной «черноморины» казался безвкусным. Столько лет все жили, не зная. Да и было бы им спокойнее с этим жить?

Шляпа промокла, вода собиралась на полях и стекала на плечи и спину. Будто бы пытаясь подогнать время, Иван закурил папиросу и задумался.



- Говори всем, что ты – Ольга.

- Но в паспорте же Хельга записано…

- Неважно. Пусть будет, что тогда немцев боялись – оккупантов. Вот на их лад и назвали. А сейчас ты – Ольга. Так спокойнее.

- Ваня, соседка говорила, на Спартаковской в субботу мужчину зарезали, немца. А за городом дети полезли в чей-то сад яблок надрать, так их этими яблоками и нашпиговали, как гусей к новому году. А животы зашили… Люди звереют.

- Их можно понять. Тридцать миллионов жизней.

- А дети чем провинились? Немецкие дети, но это же дети! Они и не знают ничего.

- Уедем, отсюда, Хельга!

- Куда? В Германию?! Ты русский, я полукровка. Зачем мы им сдались?

- Куда угодно уедем…

- Здесь наша Родина, здесь мы родились, здесь и жить будем.

- А сейчас здесь убивают! Кто запустил этот каток ненависти?!

- Они как лучше хотели. Каялись. Чтобы жить было спокойнее. Как бы…



Через проходную начали выходить женщины. Уставшие, угрюмые, и от того похожие друг на друга, будто бы нарисованные под копирку. И среди них одно живое лицо. Такое родное. Улыбка на лице сияла, и на душе сразу потеплело – простила, значит.

- Привет!

- Привет!

Хельга взяла под руку любимого человека и повела, всё время ускоряя шаг, чтобы уйти подальше от людей, подальше от их непонимания и злобы.

- Вань, ты не думай и не смотри на меня будто бы на пришельца из космоса. Нормальная я, и ты нормальный. Но мы люди, мы живые – любой сорваться может. А обстановка вокруг – беззаконие сплошное. Не обижайся.

- И ты тоже.

- Нет, ты.

- Нет, ты, – и вот снова, как в детстве. Кто кого переспорит. Снова искорки в глазах и такая знакомая улыбка: голова чуть наклонена, глаза хитро прищурены.

Обоим вернулось хорошее настроение, и теперь хотелось долго идти вот так вдвоём. Всё равно куда. Под дождём или под ярким солнцем – лишь бы вместе, лишь бы рядом.

В ноябре всегда темно, и на три фонаря горел лишь один. Дождь перестал досаждать, но воздух был свеж и немного покалывал щёки. Они шли молча. Поглядывали вниз, чтобы не попасть в лужу, но чаще друг на друга, а потом смеялись, хлюпая по воде мокрыми ботинками. Из подворотни метнулись тени. Пять или шесть здоровых ребят двинулось наперерез. Иван притормозил, пропуская компанию вперёд – мало ли что у тех на уме. Остановились и тени, значит ждали.

- Помнишь, как мы играли в войну? – тихо спросила Хельга.

- Конечно, тогда у меня всё и началось к тебе. Вроде бы…

Пятеро взяли парочку в полукруг, один зашёл сзади. Обыкновенные парни, только глаза подозрительные, колючие.

- Плохо без солнца, пусто, – привычно, прямо как мать, затянула Хельга. – Как будто ничего нет вокруг…

- Давайте знакомиться, – предложил один из пяти, с веснушками на носу.

- Русские мы, русские – всё нормально, – догадался Иван.

- Пусто внутри, только глаза. Ваня, у них плохие глаза.

- Ваня – это правильно. А она? Есть информация нехорошая с фабрики, – продолжил допрос веснушчатый.

- Это моя жена Ольга.

- Они злые, Ваня. Это потому, что ноябрь и холода. А до весны ещё долго терпеть, ой долго... Они не доживут.

- Что с ней?

- Устала, – пожал плечами Иван.

- Выживут лишь те, у кого есть солнце внутри. Только те. У меня вот есть, – Ольга глупо хихикнула и понизила голос: Тс-с! Никто не знает. Думают, простой человек. Это для других. Глупые. Солнышко, и я живу.

- Ну-ну, – тени пошушукались и растворились в той же подворотне. Один из них покрутил пальцем у виска. Блаженная – что с неё взять?

Уже не разбирая дороги, они почти бежали к дому. Пока бояться было нечего, но люди такие – опасность ушла, а страх ещё долго гонит прочь, не давая памяти остыть. Добрались без неприятностей, только грязные и промокшие насквозь. Говорить никто не начинал, и только за ужином, после того, как они долго мылись под душем, Иван спросил.

- Зачем ты это сделала?

Ольга пожала плечами.

- Надо ехать в деревню. Их не остановить. Они как снежный ком. Их будет всё больше.

- Тебя там знают.

- Ничего. Раскрашусь. Похожу голая недельку, когда тепло. Заговорю невпопад. Получилось ведь? Поверил?

- Почти. Думаешь, так надо?

- Думаю, только так. Может и не тронут юродивую? Мать вон никто не обижал. А потом «поправлюсь», когда остальные переболеют. Дом-то бабушкин остался.

- Так то времена другие были, – начал Иван и осёкся, – как бы…

На самом деле он уже мысленно перебирал в уме, что возьмёт с собой в деревню, что нужно будет сделать в старом домике по хозяйству, как они будут там жить, как заведут поросят, кур и прочую живность. Без всякого бы.

[Мышель]

Без восторгов. Говорящие поросята смутили. Использование свинарника вместо туалета - ещё больше. Не говоря уже о даме, рассекающей по деревне с голой ж... Альтернативный вариант истории с победой Германии и дальнейшим радостным объединении напряг. При этом больше всего напрягла именно радостность.
Основную идею не поняла. Манипулирование общественным сознанием? Всё тайное когда-нибудь... Люди - звери? Масса спекуляций в одном флаконе.
Ну, общественное безумие как болезнь - это да, кто бы спорил.
А вот сам текст, если отвлечься от содержания, весьма неплох.

[Алексей2014]

Вот честно - зачем? Провокация? Эксплуатация чувств? Не верю, что при подобном уровне владения словом Автор не продумывал последствий... Значит, и мою - читательскую - реакцию представлял? Вот и славно! Значит, промолчу, хотя прабабка, рассказывавшая об оккупации, говорила, мол, "нельзя плохие слова у нутрях держать, а то у роте завоняить!" - но я потерплю...

[Murrr]

Ну что ж, автор показал, что и сослагательное наклонение не спасёт мир. Фантдоп максимально зачищен от ведущей доктрины агрессоров и сути реальных событий Второй Мировой, в стиле - а если бы да кабы во рту росли грибы, оттого и не впечатляет. Экспозиция выглядит инородным элементом. Не понравилось.

[mechanik]

А, собственно говоря, о чем это? О скотстве, которое зацветает на самых светлых чувствах, на патриотизме, например? Да, так и есть, ИМХО зацветает.
Текст – безусловно провокация. Пусть даже не о Великой Отечественной идет речь, а о чем-то в параллельной вселенной. Все-равно, 30 миллионов потерь только с одной стороны не подразумевают послевоенной идиллии. Тем более , по тексту – это недавнее прошлое, еще живы участники .
Насколько я понимаю, автор вообще не заморачивается на правдоподобность или внутреннюю непротиворечивость текста. Основная цель – эпатаж. И это успешно достигается.
А вот это кусок мне понравился,. Хоть явная натяжка, что все бабушки – как сестры и делают все одинаково. Но все-равно здорово написано:

Даже на улице пахло фирменными бабушкиными пирогами с малиной и крыжовником. Женщины, они, когда молодые, то все разные – и внешностью, и по интересам своим. Но к тому времени, как стать бабушками, делаются будто сёстры – хотят одного и того же, да и делают одинаково.

Ванина бабушка немного не доживёт до свадьбы внука – всё будет суетиться, чтобы успеть приготовить вкусненького, пошить занавесочки на кухню, связать накидки на кровать, да набить подушки белым гусиным пухом. Но не уложится в срок – каждому овощу он свой отмерян. Ненадолго переживёт её и дед. Выйдет встречать почтальоншу с пенсией, да упадёт на подмёрзшем пороге. Три ступеньки всего, и те последними в его жизни окажутся.

[Сокол]

Автор, извините, я не хочу плавать в грязи. На Валентине с её естественной растительностью чтение прервал, пролистав комментарии, убедился, что особо ничего не потеряю.
Почему это единица?
Потому что вот только сегодня закончился на моём основном ресурсе летний конкурс. Там в рассказах – как раз-таки деревня. Природа. Чистая, первозданная. Вы её не видите. Вы видите кругом только грязь.

[cineromanistka]

Текст - это просто текст. Ей богу, любой текст чем-то да провоцирует читателя. По-моему, основная проблема в том, что автор не определился с целями - про что это? Про умение предсказывать будущее? Это социальная фантастика про альтернативную реальность? Главные герои благополучно выросли и спаслись от хулиганов, но предчувствуют какие-то страшные события и собираются спастись в деревне. Ощущение незавершенности.

[NatashaKasher]

Вау, вот это да, какой ужас, беспросветный. Тяжело про такое читать, трудно мне с "альтернативной историей" на такую тему... Никто ничего "не почувствовал", как это может быть? А, скажем, концлагеря - тоже не почувствовали? А когда про "тридцать миллионов" узнали, вдруг всё разом почувствовали и принялись... мстить?

[Виктор Не]

Мельком глянул комменты, захотелось почитать что там за ужас такой беспросветный.... а ужаса и не нашел.

Наверное, потому как сам думал, вертел в голове некие мысли, которые всё чаще возникали после 2014 года, но подать это под каким-то аккуратным видим, пока не сообразил, вот и вынашиваю.

Автор, вот не стал вынашивать, а выплеснул. Ну... блин, вышло на мой взгляд не элегантно. Вы затрагиваете, больные темы, а распыляетесь на алкоголиков, на судьбы людей, понимаю, они тут и там "символизируют", но и рассеивают внимание, да еще и местами вызывают удивление (цитата будет ниже). Да еще и вступление про поросят, это вообще "треш и угар", и настраивает внимание на соответствующий лад, а автор после этого пытается продвигать серьёзные темы.

Но не уложится в срок – каждому овощу он свой отмерян.

- вот этим вы знатно отталкиваете некоторых читателей.

[Ибрис]

Мне очень понравилось. Рассказ всколыхнул.

Поначалу гипертрофированный натурализм вызвал волну отвращения. А уже через пару абзацев он не казался гипертрофированным. Настолько правдоподобно описаны повадки и мелочи всякие. Например, мытьё рук... дети так моют)) Все представлено в скабрезном антураже, благодаря чему текст обходит интелект и аппелирует к самой душе, к инстинкту. Нагота всегда слегка отвращает, мы не привыкли к наготе, требуем одежки! Я не о сумасшедшей, а о манере передачи натуральной жизни в тексте. Пусть такая подача и вызывает недоумение и даже отторжение своей, порой неэстетичной
наготой, зато она провоцирует глубинные струны, скрытые наносным.

Вот, вроде и бытовухи много, и болтовни... Прочла вчера вечером, а теперь пишу коммент и думаю, что же здесь лишнее? А ничего, выкинуть-то и нечего. Хотя порой я вязла и бесилась по ходу чтения.

Мне очень понравилось, как автор эмоционально провел через рассказ. Начал с беззаботных сцен. Солнечных, вкусных!) Причем, вроде и типичных, но индивидуальных, что очень оживило. Да, вызвало отвращение, из-за вторжения в личное, скрытое, прикосновение к чужому миру (такое всегда пугает). Затем все эти разговоры у магазина, споры про пенсию и справедливость. А у детей наши - русские-немцы! А у взрослых вечно притензии не по адресу. Дальше все эти сцены будущего, судеб... Сразу не поняла, зачем это? А вот сегодня искала расскказ, забыла, что он называется БЫ))) и ругалась, что автор так назвал))) А теперь думаю, что очень удачно назвал! Действительно "бы"... Все очень трепетно и зыбко и человек бренен. Вот, счастливое беззаботное детство, лишенное предрассудков, а потом жизнь превращается в кошмар - рассказ заканчивается печалью и страхом. Очень понравилось, как написано про страх.

К истории я отношусь скептически. Узнать, что было на самом деле можно только от самих очевидцев. Вот бабушки мои рассказывали, но их уже нет... Но и у такого видения истории есть недостаток - оно опосредовано, о глобальности не может идти и речи. А глобальность представленная в книгах - это то, что мы должны знать. И статистика туфта, особенно официальная))
В условности рассказа поведение людей и развитие событий выглядят правдоподобо. Почему бы автору не позволить героям жить в своей условности... Вот он и позволил. Эмоции героев настолько органично ложатся на события, что им веришь. В итоге, рассказ цепляет, погружает, заставляет о нем думать.

Один из моих любимчиков в этом раунде. Спасибо, что всколыхнули!

[Алексей2014]

Все очень трепетно и зыбко и человек бренен. Вот, счастливое беззаботное детство, лишенное предрассудков, а потом жизнь превращается в кошмар - рассказ заканчивается печалью и страхом. Очень понравилось, как написано про страх.

К истории я отношусь скептически.

Проблема в том, что читатель как раз-таки полон предрассудков, ведь в его детстве были другие враги. А уж как относиться к истории - вопрос вообще отдельный. Главное - не забывать подобное: "Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают. Прививки и охрана здоровья для них излишни. Славянская плодовитость нежелательна ... образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста... Каждый образованный человек — это наш будущий враг.
Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью."(с) Автора сами найдёте?

[Ибрис]

Алексей2014
Даже не знаю, что сказать... Вы столько спорных вопросов подняли. Диктатура всегда была. Диктатура есть даже в семье, в школе, в любой субкультуре все сводится к воспитанию выгодных обществу овец... Что не возьми, даже самое прекрасное, оно вырождается в уродство. Вы привели пример ярчайшего уродства, я согласна. Человек никогда не был свободен. Я сомневаюсь, что мы вообще созданы для свободы. И самое большое страдание человека - это диссонанс потребности и реальной возможности быть свободным. Это наталкивает на мысль, что в самом зарождении человечества что-то глюкнуло... "И пошло в мире всё по кругу."©
Ответ пространный, но я не могу изолировано эту тему обсуждать.
Что касается детства и врагов... Читатель разный, не у всякого в детстве вообще были враги. Позиция враждебности может отличаться, смотря откуда ты, кто твои родители и как они мыслили. Моя бабушка провела на Калыме 10 лет юности, как полит-заключенная. Ее отправили на каторгу в 16 лет. Она была патриоткой))) Болела за "Вільну Украину". Но никогда не испытывала ненависти к людям. Наоборот рассказывала, что многие молодые офицеры стрелялись, не выдерживали, попадая туда, не могли издеваться над людьми. А кто-то мог. Она не испытывала ненависти даже к самому строю, а под конец жизни вообще отказалась от патриотизма. Я не признаю патриотизм, считаю его рычагом влияния, чем-то синтетическим, "от ума"©. Да, мне небезразлично, как устроен мир, это даже больной вопрос для меня. Уродство диктатуры проявлялось и будет проявдятся, пока не исчезнет изначальный глюк в устройстве нашего мира. А может ведь быть и так, что он кем-то задуман и все "идет по плану"©...

[Алексей2014]

Моя бабушка провела на Калыме 10 лет юности, как полит-заключенная. Ее отправили на каторгу в 16 лет. Она была патриоткой

Секунда учительского занудства: Колыма.
Теперь о своих: оба деда сидели, мать родилась в ссылке - в Грозном. Ни одна бабка или дед даже слова такого не знали, "патриотизм" - крестьяне, самые что ни на есть. Но ни разу я не слыхал осуждения строя (хотя отдельных руководителей поругивали, особенно - Хрущёва). Вопрос отрицательного отношения к этому рассказу как раз в воспитанных у меня стереотипах: не могу - душа не принимает подобного "БЫ" для истории моих предков. А замешено это отношение/ощущение на знании - в том числе - процитированных документов. Если я понимаю, почему немцы поступали так или иначе, если я готов простить их за то или иное, то память всё-таки остаётся, и попытки подменить/переписать реальную историю недавнего прошлого в мажорном ключе вызывают резкое неприятие.

[Ибрис]

Вопрос отрицательного отношения к этому рассказу как раз в воспитанных у меня стереотипах: не могу - душа не принимает подобного "БЫ" для истории моих предков. А замешено это отношение/ощущение на знании - в том числе - процитированных документов. Если я понимаю, почему немцы поступали так или иначе, если я готов простить их за то или иное, то память всё-таки остаётся, и попытки подменить/переписать реальную историю недавнего прошлого в мажорном ключе вызывают резкое неприятие.

Я вас понимаю. У меня рассказ не вызвал подобного эмоционального отторжения и вполне устраивает самая разная вариативность. Страдания моих предков и других, подобных им людей, были вызваны всякими факторами, в том числе и приходом немцев. Ну вот не только ведь этим... Множество бед и самых страшных репрессий та же бабушка перенесла от своей матери. И это было не хуже каторги для ребенка, не хуже немцев. И если бы она написала альтернативный вариант своей жизни, представляя мать ангелом земным, почему бы и нет? Это интересно. Пример мелкий, конечно, но так я вижу.

[Ябадзин]

Адово плюсану, пожалуй.
Плюсану, так как автор умеет управлять и словом, и настроем. Текст звучит, есть мелодия в этом перебивающемся вставками про будущее полотне.
Беззаботно-детское начало нагнетается в ужасное предчувствие. Подача очень оригинальная и самобытная. Вот с чем сравнить? На ум только что-то из Маркеса, но конечно нет. Вроде бы реализм нарисован, но какие-то вангоговские мотивы аляписто щедрыми мазками сделаны. Прям Звездная ночь получилась, в соц.реалистическом стиле, а дальний фон доверили Рифеншталь подрихтовать.
Не прочитал пока всех рассказов, но по уровню литературной техники, созданию образности - на топовом месте.
Теперь про адово...
Тема провокационно-социальная, конечно. Этакая альтернативная реальность на тему если БЫ "все пили бы баварское", плюс национализм. Смесь адская, надо признать. Этакий "ордунг унд арбайтен", на фоне русской пасторали, с водкой и картошечкой.
И трогать такой гремучий запал нужно иметь смелость. Творческую. И чутье.
Но сделано не топорно, без впиливания, за счет раскрытия на бытовом уровне и без полоскания политесов.

[Агния]

Вот этот посыл - кому она нужна, эта правда? - он мне очень не нравится. Давайте замолчим правду, и будем дальше растить поросят. Такая идеология - решительно не моя.
С техникой изложения вполне порядочно. Тем больше на авторе (или авторах) ответственности.

[Ябадзин]

Вот этот посыл - кому она нужна, эта правда? - он мне очень не нравится. Давайте замолчим правду, и будем дальше растить поросят. Такая идеология - решительно не моя.

Агния, я боюсь, что если БЫ автор решил финал в некоем "молодогрвардейском" ключе (все на борьбу!), это пошло вразрез со всей начально выстроенной линией произведения. Где все ребята живут дружно, и Хельги и Иваны.
Тут вроде бы сверзадача не идеологию и руководство к действию красной краской через трафарет выдавить, а как я понял, обозначить в этакой импесионистской манере альтернативно вывернутую картину прошлого, и как оно БЫ провернулось, допустим, со сменой эпохи в 90-ые.
На мой взгляд, удалось на 100%.

[Алексей2014]

сверзадача не идеологию и руководство к действию красной краской через трафарет выдавить, а как я понял, обозначить в этакой импесионистской манере альтернативно вывернутую картину прошлого, и как оно БЫ провернулось, допустим, со сменой эпохи в 90-ые.

Скорее всего, Вы правы. Но как же претит это произведение, заставляющее меня недоумевать: зачем это умствование в стиле "обличителя"-Солженицына? Не желаю выяснять, достоверно ли отсутствие знаний о миллионах погибших в "той" реальности - меня в нынешней заботит, что такой рассказ могут воспринять как руководство к действию.

[Ябадзин]

Скорее всего, Вы правы. Но как же претит это произведение, заставляющее меня недоумевать: зачем это умствование в стиле "обличителя"-Солженицына? Не желаю выяснять, достоверно ли отсутствие знаний о миллионах погибших в "той" реальности - меня в нынешней заботит, что такой рассказ могут воспринять как руководство к действию.

Алексей, я не увидел сильных умствований здесь.
Скорее, в фокусе произведения обычные люди с говорящими именами, ставшие как раз жертвой веяний эпохи, и уж никаким образом не "проводники действий".
Проводники тут невидимо и деликатно стоят за шторой. Мы можем угадать их присутствие по ручейкам гноя и крови, запашку их смрадного дыхания, и шепелявому бормотанию о ужасах тирании.
В сумму с явственным настроем "ощущение беды" для меня это скорее предупреждение или попытка социальной прививки, чем самозабвенное смакование на тему "бей (вписать нужное), спасай рассею".

[Алексей2014]

Проводники тут невидимо и деликатно стоят за шторой.

...и Автор - пророк их.