№18 Маленькая история о наивном Писателе, или как бы чего не вышло, Автор: Ruslan Shagmanov Опции

[Аптекарь]

1

В давние и незапамятные времена, припорошенные пеплом забвения и называемые Средневековьем, жил-поживал один человек. Звали его все Писателем. Обретался он в маленьком домике, что стоял на окраине большого столичного города. Жил один, поскольку жена его умерла, а детей они завести не успели. Был Писатель не самого знатного роду, поэтому жениться во второй раз, увы, не мог. Впрочем, не было у него на это никакого желания. В глубине души Писатель продолжал любить жену и попросту свыкся с одиночеством. После потери жены он долго горевал, пока не нашёл себе занятие по душе. Писатель стал сочинять книги. Конечно, это была не бог весть какая профессия, не сулящая, кстати, никакого дохода, но приносила, по крайней мере, моральное удовлетворение.
Чаще всего Писатель сидел за письменным столом в комнате своего дома и писал карандашом на писчей бумаге. Время от времени Писатель вставал из-за своего стола и шёл на кухню попить чаю. Или пообедать. А иногда и поужинать. Всё остальное время писал своим изящным каллиграфическим почерком. Порой, правда, он перечёркивал лист и выбрасывал его в мусорную корзину. В редкие такие моменты благородное лицо Писателя омрачалось, неизменная улыбка пряталась в уголки плотно сжатых губ, а орлиный взор голубых глаз устремлялся в далекие и неведомые пространства. Тогда Писатель вставал из-за стола и принимался ходить по комнате, из одного угла в другой, бормоча себе под нос, в надежде отыскать утерянную нить мысли. Если не находил никакого решения, то садился на видавшие лучшие времена тахту, брал в руки пылящуюся в углу гитару и перебирал струны, напевая при этом грустные песни.
Подобным образом Писатель подзывал к себе Музу, отлучившуюся от него на пару-другую мгновений по своим делам. Им, Музам, знаете ли, так же необходима кратковременная передышка. А иногда и полновесный отпуск. Голос у Писателя был складный, мягкий, спокойный, приятный. Бывало, Писатель фальшивил, перевирал мелодию, давал петуха. Особенно при исполнении сложных рулад. Но это и понятно. Ведь у Писателя не было даже маломальского музыкального образования. Он всегда критично относился к своим невеликим певческим способностям, и поэтому обижался, когда его пытались назвать бардом. Барды, говорил он, это люди, сочиняющие песню. А он, Писатель, всего лишь человек, любящий петь. И практически всегда после трёх-четырёх песен, проникновенно исполненных, Муза Вдохновения возвращалась к своему верному почитателю и тут же принимала нашёптывать ласковые слова любви прямо на ушко. Писатель, едва заслышав нежный голосок, немедленно отбрасывал музыкальный инструмент в сторону, торопливо спешил к столу, хватал перо с бумагой и начинал писать. Быстро, жадно, упоённо, забывая обо всём на свете. И снова лицо озарялось лучезарным светом, чело разглаживалось от морщин, взор становился мечтательным, а на устах воцарялась торжественная улыбка.

2

Всё происходящее в доме Писателя было прекрасно видно сквозь никогда не занавешиваемые окна. Прохожие с любопытством взирали на метания чудака, почти всю свою жизнь проводящего за письменным столом. Но не всем нравилось подобное действо.
Всё пишет, бурчали некоторые. Уж лучше бы шёл работать, говорили другие. Хоть какую-то толику пользы принёс бы людям, поддакивали третьи. Землю там пахать или металл, на худой конец, выплавлять. А то, видите ли, всё пишет, бумагу зря переводит. Знаем мы таких писак. Мало ли что он там карябает. Как бы чего не вышло.
Подобные мысли мелькали у всех, кто хоть раз заглянул в окно дома Писателя. И не только порок любопытства двигал окружающими. Незаметно подкрадывался, а потом резко и неожиданно набрасывался страх. Страх перед неизвестным. Как бы чего не вышло.
Помните, что было в прошлый раз, шептались по укромным углам. Когда один тихий старичок вот так же заперся у себя в доме и писал. А через неделю половину города забрали в полицию. Просто так. Выяснилось, что старичок, выживший на старости лет из своего скудного умишка, строчил, ни много ни мало, доносы. Причём на всех поголовно. И так их, доносы, лихо сочинял, что Власти были убеждены, что всё написанное происходит на самом деле. Пришлось срочно принимать меры. По своему усмотрению. Из мысли: как бы чего не вышло.
А помните позапрошлый случай? Это когда по городу ходили недовольные своим положением в обществе студенты, раскидывали листовки и распевали всякие вольнолюбивые песенки. Все были абсолютно убеждены в том, что подобное обязательно во что-нибудь выльется. Разумеется, в итоге произошёл форменный кошмар. Революция! А сколько кровушки было пролито, а сколько невинных было убито?! Неужели все хотят повторения прошлого? Как бы из этого чего не вышло.
Была бы воля Народа, говорили на рынках и площадях, то она решительно запретила бы грамоту. Зачем она вообще нужна? Посчитать прибыль от продаж можно и без помощи университетов. В школах же преподавать исключительно катехизис и почитание Властей. Девочек же учить лишь рукоделию. И пусть отстала бы в развитии цивилизация, зато вам ни кровавых бунтов, ни социальных потрясений. Только покой и порядок.
И обуреваемый различными подозрениями относительно занятий Писателя Народ назначил выборных людей из разных сословий, дабы официально подать петицию Бургомистру, дабы тот разобрался с возникшей проблемой и вынес удовлетворяющее всех решение.

3

Облаченный в непосильную ношу бремени, именуемой Властью, Бургомистр внимательным образом выслушал уважаемых делегатов и, приняв важный вид, решил взять ход дела под свой контроль.
– А не заглянуть ли мне в гости к Писателю? – сказал себе самому Бургомистр.
Но не вслух. Ибо боялся непонимания, а то и скрытого осуждения со стороны окружающих. Ведь когда-то в давнюю пору, именуемую детством, они дружили. Нет, разумеется, клятвы вечной дружбы, которую никто, даже самые высочайшие представители Власти, не рискнёт нарушить, они друг другу не давали. И, тем не менее, согласитесь, общие игры, учёба за одной школьной партой всё-таки к чему-то обязывало. Однако несмотря на это, Бургомистр стеснялся дружбы, точнее, давнего знакомства с Писателем. Стеснялся в детстве, стеснялся в юности, а уж теперь, достигнув преклонных лет и высокого положения в обществе, стеснялся и подавно.
Впрочем, временами Бургомистр вспоминал кое-какие весёлые моменты жизни, проведённые с Писателем. Вспоминал с удовольствием. Вспоминал совместные школьные проказы, за которые их оставляли после уроков. Вспоминал свою первую сигарету, выкуренную на пару, и последующую порку от родителей. Вспоминал, как они вдвоём учились стоять на коньках, и как при этом едва не утонули в озере из-за проломившегося под ними льда. Вспоминал, как плечом к плечу отбивались поздним вечером от шпаны в городском саду. Вспоминал… Оказывается, Бургомистру много чего было вспомнить о былой дружбе с Писателем. И, несмотря на это, Бургомистр продолжал стесняться. Мало ли. Как бы чего не вышло.
А как тут не стесняться. Он всё-таки как-никак Бургомистр, а не простой ремесленник. Будь он человек простой, скажем, Пекарем, тогда он всенепременно бы гордился дружбой с таким интересным индивидом. А так… А так приходилось стесняться. И скрывать, что дружит с Писателем. Странный он какой-то. Ох, неспроста приходят к Бургомистру целые делегации от Народа с жалобами на какого-нибудь человека. Его, в смысле, Народ, не обманешь. Уж если он, в смысле, Народ, что-то сказал, значит, так оно и обстоит на самом деле.
Тяжело вздохнув и нахлобучив на голову свою любимую войлочную шляпу с алым шёлковым подбоем, которую носил лишь в исключительных случаях, Бургомистр решил-таки наведаться в гости к Писателю. Заодно и выяснить, как тот живёт-поживает. Давно уже не виделись. Всё дела да дела. Причём в подавляющем большинстве случаев, дела исключительно государственной важности. И наверняка Писатель угостит своим замечательным зелёным чаем, который умеет заваривать только он один.

4

А Писатель в это время сидел за столом и вдохновенно работал.
– Здравствуй, – скромно постучался в дом Писателя Бургомистр, привыкший к тому, что перед ним распахиваются все двери без исключения.
– Кого там нелёгкая принесла! – раздражённо крикнул Писатель. Он не любил, когда кто-либо мешал ему во время работы. Даже если это был сам Бургомистр.
– Бургомистр, – представился гость, уже начавший жалеть о том, что явился в неподходящее время.
– Заходи, ты же знаешь, что у меня двери не запираются ни днём, ни ночью.
– Довольно рискованно, – пробормотал себе под нос Бургомистр, распахивая дверь и входя в дом Писателя.
– Не боишься? – Бургомистр подошёл к Писателю и душевно затряс протянутую для рукопожатия руку хозяина.
– А кого? – удивился Писатель. – Воров?! У меня ведь ничего нет. Разве что позарятся на писчую бумагу.
– Действительно, – согласился высокопоставленный посетитель, оглядывая комнату, в которой из мебели присутствовали шаткий письменный стол, скрипучий табурет да выцветшая за долгие годы тахта.
– А мне большего и не требуется.
– Странный человек ты, Писатель, – недоумённо пожал плечами Бургомистр, мучительно соображая, как изыскать способ перевести разговор в необходимое русло, при этом не обидев Писателя.
– Кто это тебе говорит? Твои советники?
– Все, – Бургомистру надоело ждать от хозяина проявления элементарного гостеприимства, поэтому он без приглашения сел на тахту.
– Кто именно, уточни.
– Да все. Министры, советники, служащие, торговцы, ремесленники, бюргеры. Короче говоря, Народ.
– Народ, говоришь? Ну, а сам-то ты что думаешь? Прислушиваешься к гласу народа или своё мнение имеешь?
– Я слишком хорошо тебя знаю, – тяжело, с придыханием, словно не хватало воздуха, вздохнул Бургомистр и попытался устроиться удобнее. Тахта протестующе взвизгнула, пытаясь воспрепятствовать столь активным действием незваного гостя, который, между прочим, был человеком достаточно упитанным, если не сказать больше.
– Вот именно! – воскликнул Писатель, решительным движением ухватил табурет, словно собираясь обрушить его на голову незадачливого посетителя, однако, спохватившись, опустил на пол и уселся точно напротив Бургомистра.
Тот отвёл взгляд, поёжился и полез в карман.
– Вот возьми, – нерешительно протянул Бургомистр Писателю пол-литровую стеклянную банку, накрытую промасленной бумагой и заботливо перевязанной шёлковой ниткой.
– Что это? – Писатель удивлённо уставился на неожиданный презент.
– Варенье. Чайком угостишь?
– Ладно, пошли на кухню, – поднялся со своего места Писатель. – Варенье хоть малиновое?
– Голубика. Жена сварила, а я с дочерью и внуками в лесу собрал.
– Вкусное хоть?
– Не знаю, сам ещё не пробовал.
– Вот и отведаем.
На кухне у Писателя царил тот же спартанский уклад, что и в гостиной. Много пространства и минимум утвари. Плита, на которую взгромоздился закипавший самовар, деревянный стол с горсткой посуды, рассыпанной по поверхности, да пара табуретов, надо полагать, родных братьев того, что остался в другой комнате.
– Я, знаешь, зачем пришёл, – решившись, начал Бургомистр, укромно примостившись у угла стола и смиренно ожидая обещанный чай.
– Погоди с делами-то, – перебил его Писатель. – Сначала пьём чай с вареньем.

5

– Ну-с, что у тебя с делами, милый друг? – Писатель первым нарушил установившееся во время церемонии чаепития безмолвие.
– Как тебе сказать, – ответил Бургомистр, вставая со стула, чтобы помочь хозяину дома убрать со стола посуду. Однако Писатель решительным жестом пресёк порыв гостя. Бургомистр усмехнулся и сел на место. Подобная борьба происходила всякий раз, когда Бургомистр совершал свои неофициальные визиты в дом Писателя. Можно сказать, что это стало доброй традицией, точнее ритуалом, без которой не обходилось ни одно совместное чаепитие.
– Как есть, так и скажи, – заявил Писатель, принимаясь мыть посуду в глубоком медном тазике. – По порядку и ничего не утаивая. Ты ведь за советом пришёл, я так понимаю.
– Нет, друг, не за советом. Скорее, с предупреждением.
Тихо звякнула в тазике оловянная ложка, тенькнула тарелка. Писатель медленно, сохраняя достоинство, повернулся в сторону Бургомистра и посмотрел тому в глаза. Высокопоставленное лицо напряглось, но взгляда не отвело.
– На моё имя поступила, – продолжил Бургомистр, – некая петиция, в которой выражалось недовольство твоим возмутительным поведением. Эта петиция…
– Проще говоря, донос, – перебил Писатель своего собеседника.
– Пусть будет донос, – покорно согласился Бургомистр. – Ты всегда любил играть словами. Вот и доигрался.
Воцарилась неприятная и тревожная тишина.
– Может, сразу перейдёшь к делу, а не будешь ходить вокруг да около, – первым не выдержал напряжения Писатель и сел на табурет, внутренне сжавшись в пружину перед предстоящим серьёзным разговором, который явно сулил крупные неприятности.
– Хорошо. В доносе написано, – Бургомистр специально выделил слово “донос”, – что ты среди бела дня на глазах у прохожих занимаешься колдовством.
– Кто ляпнул подобную чушь! – Писатель всплеснул руками, захохотал, после чего возбуждённо вскочил с табурета, и принялся вышагивать по кухне.
– Зря, кстати, смеёшься, – охладил пыл Писателя Бургомистр. – Дело и впрямь серьёзное. Сам Инквизитор заинтересовался твоей персоной. Не ровен час, затеет судебный процесс со всеми вытекающими последствиями.
– Но ведь я ничем подобным не занимаюсь! – воскликнул Писатель. – Ещё чего удумали – колдовство.
– Да, именно, колдовство, – повторил с нажимом Бургомистр, поглядывая на ошарашенного Писателя.
– Могу клятвенно заверить, что никаким колдовством я не занимаюсь. Так и передай своему Инквизитору. Ведь ты же мне веришь?
В ясных глазах Писателя, устремлённых на Бургомистра, пылала надежда на то, что его лучший друг сможет защитить от внезапно навалившейся напасти. Подозрение в колдовстве было самым страшным обвинением, который мог вынести суд. За подобное полагалось, по меньшей мере, сожжение на костре. Заживо, разумеется. Дабы другим неповадно было. А страшнее казни не придумаешь. Подобная перспектива отнюдь не прельщала Писателя.
– Вот потому-то я и пожаловал лично, – доверительно проговорил Бургомистр, пытаясь успокоить своего друга, – чтобы во всём разобраться и принять правильное решение.
– Но я действительно не занимаюсь колдовством, – Писатель, подкошенный ужасной вестью, буквально рухнул на табурет, едва не промахнувшись мимо.
– Я верю твоим словам, но в петиции… – на сей раз Бургомистр намеренно употребил именно это выражение, намекая тем самым, что подобный документ зачитан, запротоколирован, зарегистрирован в ратуше муниципалитета и обратного хода уже не имеет. – В петиции ясно сказано, что ты занимаешься чёрной магией и пишешь колдовские книги. А как на счёт книг? Тоже ложь?
– Да, я пишу книги, – согласился Писатель, тщетно пытаясь успокоиться и взять себя в руки. – Но они вовсе не колдовские. Скорее, наоборот.
– Наоборот?
– Именно. В них содержатся только светлые и добрые мысли. Ничего противозаконного. Абсолютно. Уверяю тебя.
– И о чём пишешь? Если не секрет, конечно.
– Да нет, не секрет, – сказал Писатель, вставая со своего места. – Вскоре эту книгу прочитают все. Осталось только дописать пару страниц. Так сказать, завершающая фаза. Пройдём, кстати, в комнату, я покажу её.
Бургомистр, охваченный любопытством, последовал за хозяином дома.

6

– Вот, читай! – Писатель нежно взял со стола пачку листов, исписанных каллиграфическим почерком, и протянул Бургомистру. – Это труд всей моей жизни.
– Ты хочешь сказать, что угробил всю свою жизнь ради жалкой сотни исписанных листков бумаги?! – Бургомистр потрясённо взглянул на Писателя и перевёл взгляд на рукопись, которую тут же осторожно положил на поверхность стола. – Ты действительно сумасшедший.
– Я – гений, – скромно признался Писатель и, спохватившись, что перегнул палку, потупился. Он уже успокоился и перестал выглядеть испуганной мышкой, попавшей в лапы большого и голодного кота. Писатель даже приосанился, расправил плечи, гордо вскинул голову. Видимо, думы о книге полностью привели его в чувство.
– И о чём же она?
– Это сказка. Сказка о всеобщем счастье.
– В каком смысле?
– В самом что ни на есть прямом. Она повествует о том, какая прекрасная и беззаботная жизнь ожидает нас в будущем.
– Рай, что ли?
– Нет, – отрицательно помотал головой Писатель. – Рай – это прерогатива церковников, которые хором утверждают, что его обретём только после нашей смерти. Я же хочу подарить миру счастье уже сейчас, при жизни.
– Ты это серьёзно? – изумился Бургомистр.
– Я нашёл способ одарить каждого счастьем, – заявил Писатель, взяв в руки рукопись. – Здесь – рецепт.
– Такой длинный?
– Нет, конечно, – улыбнулся шутке Бургомистра Писатель. – Я изложил свои мысли в виде сказки. Истории, со скрытым изнутри смыслом. Так сказать, аллегория.
– Уж что-то мудрёное ты тут загнул, – усмехнулся Бургомистр.
– Это сложно лишь на первый взгляд, – возразил Писатель. – Истина столь проста, что понять и осознать суть моей идеи способен даже младенец. И когда люди, прочитав мою книгу, поймут, что живут неправильно, тут же встанут на путь истинный, ведущий к всеобщему счастью.
– Об этом, дорогой мой друг, говорилось давно. Ещё античные философы, Аристотель, Сократ, Платон, размышляли на эту тему.
– Но они не знали истины.
– А ты знаешь?
– Я её нашёл. После долгих поисков, неисчислимых разочарований, неотвратимых заблуждений, горьких потерь, я отыскал, в чём кроется основная причина наших несчастий.
– Родиться на свет – само по себе уже несчастье, – заметил Бургомистр, пытаясь ухватить смысл открытия своего друга. – Ты мне скажи, кому будет лучше от твоей блестящей идеи?
– Всем, как ты этого не понимаешь!
– Нет, я всё прекрасно понимаю, – возразил Бургомистр. – Это ты не совсем понимаешь, что затеял очень опасную игру с судьбой. Счастьем он, понимаете ли, решил всех одарить, благодетель человечества. К тому же, на всех попросту не хватит счастья.
– Счастье – это не вещь, которую раздают на улице. Это состояние души.
– Вот, именно души, – воскликнул Бургомистр, заражаясь от собеседника жаждой спора. – Человек должен заслужить право на счастье. Кстати, по-твоему, даже последний нищий станет счастлив?
– Разумеется. Каждый живущий на земле, не зависимо от возраста, различия пола, цвета кожи и положения в обществе обретёт счастье.
– А как же сообразуется твоя идея с грехопадением Адама и Евы и последующим наказанием Господа Бога? Ведь человек, согласно Библии, грешен изначально, а, следовательно, счастливым не может быть по определению. Лишь искупив грехи и попав в рай, он сможет обрести вечное счастье. Или ты собираешься выступить против догматов церкви?
–Ты меня даже не слушаешь, – устало произнёс Писатель. Ему уже наскучил разговор. Оставалось уличить момент, чтобы ненавязчиво выпроводить надоевшего гостя и приступить к прерванной работе.
– Я тебе мешаю? – смертельно обиделся Бургомистр. Он уловил перемену настроения своего собеседника. – Мне кажется, ты повернул не туда. Что ж, если ты так со мной поступаешь, то у меня не остаётся выбора. Впрочем, не подумай, что это маленькая месть с моей стороны. Я уже принял решение, которое никому не изменить. И извини, если что.
– О чём ты? – удивлённо посмотрел Писатель на Бургомистра.
Тот не ответил, а трижды громко хлопнул в ладоши.
В дом вошло пять вооруженных солдат.
– Это твой эскорт до аутодафе, – сообщил оторопевшему от неожиданного вторжения хозяину дома Бургомистр.
– Что это значит? – помертвел Писатель.
– А то, милый мой друг, что за крамольные мысли и занятия чёрной магией и колдовством я приговариваю тебя к сожжению.
– Но такие решения может принимать только Инквизитор!
– А я и есть Инквизитор. По совместительству – Бургомистр. Ты просто не представляешь, как я устал. Всё сам и сам. За каждым из вас следить, чтобы ничего плохого не натворили. Вы же, как малые дети, за которым нужен надзор. А Власть – это такое упоение. Впрочем, тебе этого, к сожалению не понять. И, слава Богу. Ты – глупец, что пытаешься облагодетельствовать всё человечество счастьем. Только избранные достойны этого. Те, кто всеми силами стремятся не допустить, чтобы, такие как ты, не раскрыли нашего секрета. Меня же они поставили стражем и исполнителем. А теперь – прощай. Может, даст Бог, ещё увидимся. В аду или раю. И не держи на меня зла. Я так поступаю во благо всех.
– Отведите его на эшафот, где он примет свою смерть, – приказал Инквизитор капитану.
Писателя увели.
Оставшись один в пустой комнате, Бургомистр устало опустился на тахту и закрыл глаза. Счастье – это иллюзорная вещь. Лишь тот, кто способен властвовать – счастлив. Остальное придумано только для того, чтобы оправдать свои самые некрасивые поступки.
Каким же он оказался наивным, подумал Бургомистр. Писатель пришёл в этот мир слишком рано. Человечество не готово принять всеобщего счастья. Уж если они самого Христа распяли…
Бургомистр поднялся и направился к выходу. Он свою миссию выполнил. Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться. Распахнув входную дверь, Бургомистр остановился на пороге и в последний раз окинул комнату, в которой так часто бывал. Он совершенно не испытывал ни сожаления, ни мук совести. Погрязнув в болоте, невозможно не испачкаться. Главное – сохранить свою власть. Ради этого можно пойти даже на преступление. Ведь власть требует колоссальных капиталовложений. И она стоит даже того, чтобы предать своего самого лучшего и единственного друга.
Лишь в последний момент Бургомистр вспомнил о рукописи. Инквизитор возобладал над человеком, и он вернулся к столу. Взял в руки кипу листов бумаги, подошёл к камину, разжёг его и, не прочитав ни слова, бросил в разгоревшееся пламя голодного огня. На всякий случай. Из соображений: как бы чего не вышло.

[Ябадзин]

Необычный по форме рассказ... Сказка-притча-аллегория...
Написано вполне, только местами диалоги слишком уходят в философский уровень, хотя в целом взят скорее бытовой тон повествования.
Меня немного смущает, что здесь замешаны две большие темы и две идеи.
Начало и середина про писателя, или Творца, и здесь главенствует тема созидания.
А финал про властителя и бремя власти, который все понимает, но вынужден поступать как правитель, как бы не вышло чего (Понтий Пилат?).
В итоге две линии вроде бы и вместе по тексту, но по отдельности, нет интерференции, а одно затеняет другое.
Финальная идея (как бы чего не вышло) озвучивает именно тему власти, но прямолинейно, прям буквально вытекая во фразу в названии.
Начальная линия писателя совсем сходит на нет, исчезает герой.

PS:
Возникает ощущение некой аллюзии к "Мастеру и Маргарите", с писателем и эпизодов с Понтием Пилатом.

[Ганнинг]

"Смотрите дети, Власть - плохо.
А Искусство - это хорошо"

Как же это мы, наивные, раньше не догадались.
Автору респект за просвещение.

[Виктор Не]

Писатель сидел за письменным столом в комнате своего дома и писал карандашом на писчей бумаге

ещё бы добавить, что писал рукопись.

хватал перо

Ну вот, а только что был карандаш.

Плита, на которую взгромоздился закипавший самовар,

это шутка?

Человек должен заслужить право на счастье.

Экшен пошел, щас бургомистр замочит ГГ, — подумал я.

Счастье – это иллюзорная вещь. Лишь тот, кто способен властвовать – счастлив.

Тьху, — подумал я, — а у антагониста проблемы с мотивацией.

В общем букв много, а самое главное, на мой взгляд, провисает: вроде как мысль какбы чего не вышло (про маленьких, боящихся людей), вдруг "щастье надо заслужить" (тут можно было такую философию выстроить!), и оказывается всё это ложный мессадж, потому как бургомистр просто упивается властью. Фе.

[Мой дядя]

Идея хорошая. Но я бы написала более динамично.
В целом, мне понравилось. Автору респект и удачи

[Max Krok]

Плита, на которую взгромоздился закипавший самовар,

индукционная?

[Гость_korz1973_*]

Достаточно ошибок. И соглашусь с Дядей - вяловато. Или ускориться, или событий добавлять.

[Гость_Игорь_Нилов_*]

Ябадзин как бы не вышло чего (Понтий Пилат?) - "И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и — ах, как бы чего не вышло!". (Чехов А.П. - "Человек в футляре")

В давние и незапамятные времена, припорошенные пеплом забвения и называемые Средневековьем

С первого же предложения сталкивается строгий читатель с логическими и стилистическими ошибками, которых, увы, хватает во всём тексте.


Давние и незапамятные - плеоназм. Незапамятные - лишнее, к тому же дальше "пепел забвения".

Был Писатель не самого знатного роду, поэтому жениться во второй раз, увы, не мог. Впрочем, не было у него на это никакого желания.

Был\не было - повтор. И разве "незнатность рода" каким-то образом влияет на возможность жениться во второй раз?

Чаще всего Писатель сидел за письменным столом в комнате своего дома и писал карандашом на писчей бумаге.

Об этом уже говорилось выше.

Всё остальное время писал своим изящным каллиграфическим почерком.

Своим - лишнее. Он же не мог писать НЕ СВОИМ почерком!

благородное лицо Писателя омрачалось, неизменная улыбка пряталась в уголки плотно сжатых губ, а орлиный взор голубых глаз устремлялся в далекие и неведомые пространства

Штамп, от которого за версту веет наивностью и пустословием.

Голос у Писателя был складный

Складный голос - это как?

торопливо спешил к столу

- плеоназм. Или: спешил к столу\ или: торопился к столу

И тому подобное, и так далее...

Об идее, что заключил автор в столь неказистую оболочку слов, можно сказать лишь то, что она затёрта до дыр и давно наскучила читателю своей назидательностью.

[Ябадзин]

Ябадзин как бы не вышло чего (Понтий Пилат?) - "И дома та же история: халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений, и — ах, как бы чего не вышло!". (Чехов А.П. - "Человек в футляре")

Я тематику "человека по футляре" не увидел совершенно.
А темы власти и творца - да.

[Гость_Игорь_Нилов_*]

Я тематику "человека по футляре" не увидел совершенно.
А темы власти и творца - да.

С другой стороны, чем вам Бургомистр не «в футляре»? Власть его «футляр»…

[Ябадзин]

С другой стороны, чем вам Бургомистр не «в футляре»? Власть его «футляр»…

Человек в футляре - это образ одинокого человека в защитной "оболочке", как барьер от внешнего мира.
Ни писатель, желающий поделиться своей книгой для счастья, ни Бургомистр\Инквизитор совершенно не в попадают в этот ставший нарицательным образ. Они активно взаимодействуют как с миром, так и с друг другом.

[Гость_Игорь_Нилов_*]

Человек в футляре - это образ одинокого человека в защитной "оболочке", как барьер от внешнего мира.
Ни писатель, желающий поделиться своей книгой для счастья, ни Бургомистр\Инквизитор совершенно не в попадают в этот ставший нарицательным образ. Они активно взаимодействуют как с миром, так и с друг другом.

Писатель взаимодействует? Затворник, чахнущий над книгой, никого не впускающий в свой мир после смерти жены!
Бургомистр взаимодействует? Упивающийся властью и считающей её единственно важной в жизни, эдакий одинокий над всеми стоящий властитель!
Смотрите ширше )))

[zubr]

1

В давние и незапамятные времена, припорошенные пеплом забвения и называемые Средневековьем, жил-поживал один человек.

Вот, имхо, зря автор так выделил время действия Средневековье. Ограничился бы "в незапамятные времена, в тридевятом королевстве, жили-были" - ну, то есть указал бы сказочность и гипотетичность времени. А так... ведь в средневековье заниматься написанием книг, как ГГ, мог только оо-чень состоятельный человек. Чтобы было на что жить, бумагу(или пергамент) покупать, чаёк, пообедать и прочее. А автор ещё и надавил на то, что ГГ несостоятельный. Ну, это ладно. Написан рассказ неплохо, но сам - ни о чем. Сплошное бла-бла писателя с бургомистром, под неоригинальный рефрен "как бы чего не вышло". И, как часто с такой формулой, герои страдают-наказывают ни за что, сильно преувеличивая значимость свою и других. Один считает нереальным откровением свою книгу "пращастье", а второй - нереально опасной ту же книгу. Не дума, что высоко оценю.

[son-lyn]

Слишком длинно, затянуто, с плохо скрываемой иронией, с обилием философствований, которые ни к чему не приводят. Сделан очень длинный разбег - ожидаешь гигантского прыжка, но нет - всё так же тихо и плавно сводится на нет. Начало было интереснее, чем концовка. Тем не менее - успеха на конкурсе!

[AleFF]

история задумана хорошая, даже где-то поучительная
отчего-то показалось, что есть атмосфера "того самого мюнхгаузена"
но вот действие мне показалось растянутым и престным, хотя стиль повествования выбран интересный

деготь
- и писал карандашом на писчей бумаге - WTF?!
- доносы, затем революция - все так обыдено. "Ах, милочка, что там за шум? Снова народные волнения, душа моя. Ну что такое, сегодня же воскресенье, как они могут!"
- Облаченный в непосильную ношу бремени - не, так не бывает.
- средневековье? а чего писчая бумага и занавески на окнах? А чего при этом перо? Сигареты? Датировку не понял.
– Вкусное хоть? - а Писатель таки хам, даром что образованный.
- Плита, на которую взгромоздился закипавший самовар - автор, так вы чай из самовара не добудете, точно вам говорю.

[Sofita]

Мне не понравилось. Сказаны очевидные вещи не слишком интересным языком. Много лишних слов, странные речевые конструкции, например "...со скрытым изнутри смыслом...","...едва не промахнувшись мимо". Скорее всего, это особенности авторского стиля, который не нужно править, а можно любить или нет.
Ну и представить, что дело происходит в средневековье мне помешали словечки типа перспектива, студенты, петиция, делегаты... Помню, на прошлом турнире был рассказ, в котором прием со смешением эпох был органичен. Тут - нет. Если автор один и тот же, я расстроюсь.

[Parf]

Ощущение, что писал новичок, который не смог толком определиться с жанром. Для исторического фэнтези средневековый быт описан... да вообще никак не описан. Автор даже не пытался сделать вид, что его волнует реалистичность повествования.

Если же это сказка или притча - для такой плоской морали слишком много буков.

[Мюнхгаузен]

на пару-другую мгновений = штамп

немедленно отбрасывал музыкальный инструмент в сторону, = ой, что деется! На одних гитарах разоришься, даром что беден.

пару страниц.

Вечная тема, именно для писателей, кому знакомы и муки, и непонимание, и вера в то, что человечество созрело для прочтения и понимания. А Народу, и прежде, и ныне - полное брюхо да картишки/телевизир. На 7 баллов, если не передумаю. Впереди половина.

[крокодил77]

Мрачноватая история выходит у Писателя. И никакой конспирации - лопух! Налёт философии на рассуждения в рассказе, слишком тривиален для нашего времени. Также не хватает динамики в тексте.

[simurgh]

Бургомистр сначала показался интересным героем, неодносторонним. С более осознанным взглядом на жизнь, чем у "наивного писателя". Но концовка превратила его в скучного злодея, а сама история утратила все оттенки, став чёрно-белой. Такие, чересчур назидательные тексты, где сказка теряет свою сказочность и становится ярко выраженным нравоучением, у меня особой симпатии не вызывают.