Водоворот 12780 зн., Турнир №4, автор: Ябадзин Опции

[Распорядитель Ту...]

Берег резко обрывался почти отвесной песчаной кручей, с глубокими морщинами от давно пересохших ручьев. Речка в этом месте делала плавную петлю и становилась узкой и сильной, молчаливо хвастаясь множеством водоворотов и стремнин. Расстелив покрывало на пожухлую траву, я легла на спину и уставилась в небо. От вида медленно проплывающих облаков и свежего воздуха немного закружилась голова и захотелось спать. Время еще есть...
***
Густые заросли боярышника между котельной и покосившимся забором образовывали что-то вроде запретной зоны. Там пацаны и девчонки курили дешевые сигареты, контрабандно купленные в соседней деревне, и выясняли отношения, кто из них круче в невидимой лагерной иерархии. Мы делали вид, что не замечаем этого островка разложения. Пусть лучше там сжигают бурлящие гормоны и неуемную энергию, чем в корпусах на виду у начальства. Черт знает, как я там оказалась, но проходя по вспученному асфальту дорожки мимо котельной, услышала жалобное кошачье мычание и сдавленные смешки. Пройти бы мимо, да уж слишком гадостный смех, до тошноты, да и кошку стало жалко.
Пробраться на эту территорию анархии можно было только на коленках, унизительно протискиваясь через узкий тоннель из спутанных и колючих веток, по воняющей кошачьей мочой земле. На затоптанном пятачке двое верзил держали тщедушного паренька, а рыжий заводила, посмеиваясь, мочился на жертву, стараясь попасть в лицо. Тот мотал головой, уклоняясь от унизительной струи, зажмурив глаза и мыча. Не котенок.
- Зачехляй свисток, снайпер хренов.
- Да мы это… играем, - покраснел рыжий, застегивая штаны. Компания шутников быстро кинулась в лаз, шурша ветками.
Достала из сумочки платок, со смазанными следами губной помады, и протянула парню:
- Протри глаза. Тебе умыться бы…
Из стены котельной торчала ржавая труба с заедавшим вентилем. Ручка нехотя поддалась, кран чихнул, выплюнул на землю коричневой гадости, а потом побежала ледяная, до ломоты в пальцах, вода.
Вначале он молча умывался, а потом начал плакать и спутанно рассказывать, сильно икая. Его звали Андрей, из третьего отряда, вожатая Лера Петрова. Сашка, который рыжий, обещал угостить пепси-колой, вроде ему родители прислали. Пришли сюда, он закрыл глаза, ну а дальше…
Угловатый, маленького роста, с крупными фиолетовыми угрями на широком, немного восточном лице, и слезящиеся узкие глазёнки. Конъюнктивит, наверное… Он не вызывал никакого сочувствия. Что-то между брезгливостью, жалостью и гадливостью. Среди шестнадцатилетних лбов он смотрелся неуместным и лишним. И сразу стал их законной добычей. Зачем его послали в оздоровительный лагерь?
- Спасибо. Вы хорошая...– он внезапно прижался ко мне и крепко обнял, оставляя на футболке влажные следы.
Вожатая в обнимку с обсосанным прыщавым «пионером»… Только бы никто не увидел, подумают ведь непонятно что, потом проблем не оберёшься.
- Ну ладно, все нормально. Иди к себе в корпус, - я быстро отстранилась и пошла в столовую. Захотелось горячего чая, а еще умыться. Руки у прыщавого Андрея были липкие.
***
Ну вот, задремала. Пошарила вокруг себя, наткнулась на открытую сумку и достала термос. Хлюпнула пробка, и дразнящий запах свежего кофе приятно взбудоражил, окончательно прогоняя сон. В ногах лежал букет из полевых ромашек. Дашка принесла, наверное.
***
Букет лежал под дверью. Я наткнулась на него, когда выходила утром в туалет. Обычные полевые ромашки, немного мятые и уже успевшие пожухнуть без воды. Третий день, и каждое утро букет. Знак внимания от спасенного. Скомкала очередной гербарий и выкинула в мусорное ведро, пока никто из других вожатых не заметил. Только прыщавого поклонника мне и не хватало.
Андрея я отловила после обеда около библиотеки, когда все пошли играть в футбол. Его никогда не брали, даже в запасные. Ну, какой из него, к черту, футболист. Он всегда ходил один и всегда сам по себе.
Я сразу взяла с места, чтобы не тянуть и расставить все точки:
- Слушай, спасибо за цветы, но больше так не надо делать. Я помогла тебе, это моя работа, на этом все.
- Елена Михайловна, я хотел спасибо сказать… приятное вам сделать… - он покраснел и замолчал.
- Считай, что сказал и сделал.
- Это подарок был.
Вот так всегда с этими подростками. Только покажи слабину, так сразу садятся на шею. Надо сразу ставить на место.
- Андрей, это уже не смешно… Я не твой приятель по играм и не твоя подружка.
- Вы же помогли мне… Я думал… – он замолчал.
Подумалось, что сейчас заплачет, и придется снова успокаивать и вытирать сопли. Взяла его за руку, чтобы поддержать.
- Ладно, я просто хотела сказать, что мы слишком разные.
Рука у него была снова липкая. Но только в этот раз меня как ударило током. Лагерь, облупившаяся краска на дереве, радостный бубнеж громкоговорителя… Все отрезало напрочь и мгновенно.
Я стояла на крыльце бабушкиной старой дачи. Пахло дымом от костра, шашлыком и чаем с мятой. Мама расставляла на белую скатерть большие чашки с красными маками, а отец снимал сочное мясо с шампуров и складывал его в большую тарелку.
Мама, одетая в фартук с веселыми красными петухами, закончила с посудой, и начала резать хлеб. Потом посмотрела на меня и улыбнулась:
- Леночка, принеси лук и петрушку. Я их около умывальника оставила. И ножик не забудь.
И вот я иду к умывальнику, где на табуретке стоит зелень, с каплями воды, и лежит ножик, с замотанной синей изолентой ручкой. Мне десять лет, на ногах сандалии, подошва на левой отошла и зачерпывает на ходу песок с дорожки.
Потом мы ели мясо и долго пили чай. Мама, такая красивая, с убранными в пучок волосами, и отец. Высокий, с загорелыми и сильными руками. Он рассказывал разные смешные истории, и отмахивался от назойливой осы, прилетевшей на еду. Жарко, но не сильно. После чая отец подхватил меня на руки, посадил в гамак, натянутый между низенькими яблонями, и начал раскачивать так, что ветки трещали. Мамая охала и ахала, осторожно, не урони ее. Но больше в шутку, не серьезно. И все смеялись, и солнце светило, и восхитительно пахло мятой. Еще безумно хотелось, чтобы этот день никогда не кончался. Чтобы и мама, и папа были рядом.
Потом мир дернулся, и снова желтая стена библиотеки, с облупленной краской. В уши лезет что-то бодрое из громкоговорителя. Сколько прошло времени? Вечность или секунда?
Я ударила его по щеке. Резко и хлестко, как никогда еще никого не была. Андрей дернулся и отпустил мою руку.
- Это какой-то фокус? Как ты узнал все обо мне? Ну, говори, чертов мухомор!
- Я не понимаю, о чем вы… - Андрей испуганно заморгал. – Вы замерли на секунду, когда взяли меня за руку.
- Ладно, проехали, - я потрепала его по голове и ушла. – Перегрелась на солнце, наверное.
Этого никогда не было, но могло быть. Родители развелись, когда мне было пять. Отец собрал вещи и ушел в одну ночь, вместе с дачей. Мама страшно плакала, потом ругалась, а я закрылась одеялом и от страха описалась.
А потом все изменилось. Мы переехали в другую квартиру, где в соседней комнате жила страшная бабка. Она лазила по ночам в наш холодильник и подкидывала в мусорное ведро всякую тухлятину. Я перестала ходить в музыкальную школу и кружок рисования. Потом начали появляться какие-то мамины новые знакомые, с зелеными бутылками, цветами и конфетами, а меня отправляли гулять и выдавали рупь на мороженное и лимонад.
Потом было ПТУ, общежитие с прокуренной комнатой, техникум с талонами на обед… С мамой я виделась раз в несколько месяцев, иногда она давала мне денег. Мятые липкие десятки, пахнущие духами, шоколадом и похотью.
Летом я подрабатывала по профсоюзной линии вожатой в пионерских или оздоровительных лагерях, и смотрела, как в родительский день приезжают веселые родители, с полными сумками вкусностей. Суки, одно слово.
Отцу мать не разрешала встречаться со мной еще лет пять. Когда мы увиделись в первый раз, то я не узнала его, и все полчаса мы не знали, о чем говорить. Это был какой-то измученный дачей дядька в мятой рубашке, с бегающими глазами и без передних зубов. Я все вертела большого, почти в мой рост, подаренного медведя, не знала, куда его девать, и все прикидывала, что он, наверное, дорого стоит.
***
- Мама, я жука нашла! Он черный и ползает! Круто!
Желтая куртка Дашки мелькала на поле среди травы. Пусть побегает, в городе все газоны да клумбы кастрированные, а здесь привольно. Речка, воздух, цветочки… Вот бы всегда так лежать, да нельзя.
***
Конечно, это было не последнее «свидание» с Андреем. Вечером, как темнело, мы поодиночке приходили в какое-нибудь тихое место, и там я старалась поймать с ним то самое состояние, чтобы уйти в странный мир. То, что-могло-быть, и где все прекрасно. Иногда это случалось быстро, иногда и не получалось, и тогда полчаса приходилось изображать амурный интерес.
Самое сложное было в том, что Андрей и не понимал, что он делает для меня. Ему казалось, что у нас чувства, и я замираю на несколько секунд в нерешительной задумчивости. Но мне было наплевать на него.
Я не была пассивной наблюдательницей, а как-бы раздваивалась. Одна часть меня понимала, что это вроде кино, а другая трепетала от всех переживаний.
Выпускной вечер в школе. У меня все пятерки в аттестате, золотая медаль и подготовительные курсы на поступление в МГИМО. И какое-то безумно дорогое платье из черного бархата, которое пошил хороший знакомый отца. Все девчонки от зависти лопнули.
Вот вечеринка на первом курсе, и мы гуляем по ночной Москве. Веселые и пьяные. На плечах у меня куртка Бориса с третьего курса. Она пахнет табаком, одеколоном и мужчиной. Потом мы долго целовались в подъезде, пока нас не спугнул Петрович с первого этажа.
Потом поездка в подшефное хозяйство в начале осени и борьба за урожай. Однажды ночью мы сходили с Борисом в заброшенный сарай, и там случилось это. Больно, быстро, и все платье испачкал.
И поездки на дачу, когда надо жечь старые листья и сливать воду из бочек на зиму. А еще много книг в папиной библиотеке, некоторые с авторскими автографами. И разговоры о жизни с папой и мамой, когда мы собирались вечером вместе пить чай.
Когда я возвращалась в лагерь, мне все казалось тусклым и ненастоящим. Даже я сама. Неужели девушка в плохой обуви, с обкусанными ногтями и будущей профессией «нормировщик» это и есть я? Осень, возвращение в комнату, портвейн и дискотека по пятницам, торопливые случки с Витькой, пока не вернулись соседки?
- Елена Михайловна, а можно я вас поцелую? Я никогда еще не целовался с девушкой. Один разочек…
Андрей спросил это тихо, когда я в очередной, уже не помню какой раз, пришла на свидание с «собой». Я ничего не стала ему говорить, просто закрыла глаза и взяла его за липкую руку. Он весь дрожал, когда прижимался ко мне, слюнявил своим языком и несмело трогал грудь. Наверное, правда, это у него в первый раз. А все-таки липкие у него руки…
***
Букетик полевых ромашек рассыпался от удара с водой и быстро превратился в убегающую за излучину реки россыпь белых точек. Еще одна годовщина, еще одни цветы унесло в прошлое.
- А цветочки умерли? – спросила Дашка.
- Умерли, дочка, - ответила я.
- И жук умер, - серьезно кивнула Дашка. – Я его стиснула, а он лапами перестал шевелить.
***
Когда до окончания смены осталось три дня, мне стало страшно. Правда, я уже запуталась, какая «я» испугалась. Андрей уедет, я вернусь в город. И что будет дальше? Смогу я быть здесь, если в моей голове будет вертеться мысль, что есть та, другая жизнь, которая в миллион раз интереснее и ярче, и надо только найти Андрея, чтобы снова вернутся туда? А все настоящее – это нелепая ошибка? Тогда получается, и я теперешняя - тоже ошибка?
Мы стояли на берегу, а внизу шелестела водоворотами река. В этом месте берег резко обрывался песчаной кручей. Когда он протянул руку, я отдёрнула свою и пока смелость не покинула меня, выдохнула ему в лицо.
- Ты мне противен. Всегда был противен. Я просто играла от скуки. Ты мелкий озабоченный гаденыш с коротким стручком. Мухомор с липкими руками.
Я выдала это и пошла прочь, сшибая верхушки ромашек и не оглядываясь. Пусть все идет к черту, наплевать.
Странное дело, но никто его не схватился утром. Лерка сказала, что никакого тщедушного Андрея не было у них в отряде. Я даже набралась смелости и спросила рыжего дубину, был ли мальчик в кустах? Тот испугался, и сказал, что это был котенок, и я тогда взяла его на руки, а им пригрозила отрезать кое-что.
На следующий день я уехала из лагеря.
***
Солнце начало багроветь, потянуло вечерней прохладой. Я собрала сумку и позвала Дашку. Та все не могла оторваться от цветов. Поправила ей выбившийся свитер и застегнула куртку, чтобы не простыла.
- Мама, а мы еще сюда приедем?
- Обязательно, на следующий год. Наберем вкусностей, возьмем бабушку, дедушку, папу. Будем праздновать.
- Ура! А что праздновать?
- Мой второй день рождения. Я вроде как умерла, а потом тут же родилась.
- Ух ты, ты круче, чем жук!
- Ладно, пора ехать. У нас еще занятия по немецкому с репетитором, а завтра утром конная секция.
У Дашки липкие руки, широкое лицо, часто бывает конъюнктивит и светлое будущее. Я уверена в этом.

[nmgvladimir]

Размышления о том, что могло бы быть и что для этого могло бы быть должно бы было произойти. Честно говоря, не понял почему это новый день рождения нарисовался? Прошлое не изменилось так? Настоящее? А оно было плохое? Вроде, нормальное такое настоящее. Или быть вожатой в лагере, значит быть неудачницей со сломанной судьбой? Значит будущее изменилось? А точно изменилось, может оно и должно таким быть? Не понял я этого момента с перерождением. Кто, во что, зачем и как?
А изложено вполне прилично.