Одно яйцо и две сосиски Опции

[Mishka]

Одно яйцо и две сосиски

Федор распахнул холодильник и обшарил полки неторопливым хозяйским взглядом.
Из съедобного обнаружил лишь некрупное яйцо размером с голубиное. А может оно и в самом деле было голубиным? К нему также обнаружились две немецкие копченые сосиски в стеклянной банке. В хлебнице нашлась корочка подсохшего черного хлеба, вполне достаточная для пары сосисок и одного, голубиного на вид, яйца. На внутренней стороне дверцы неприлично и даже навязчиво высилось горлышко водочной бутылки, на донышке которой таились скромные остатки на две-три рюмки.
Впрочем, едва лишь подумав о завтраке, Федор тотчас озаботился об обеде. О том самом обеде, которого могло не оказаться, вздумай он сейчас позавтракать. Человеческая природа невероятна слаба, требует исполнения желаний здесь же и непременно сейчас. Однако ведь, кроме завтрака и обеда, существует еще и ужин. А вечерний голод, любой признается, наиковарнейший из всех возможных.
Позже Федору еще предстоит выбрать, пообедать ему, или же, пропустив обед, поужинать. Но вот мимо завтрака он точно пройдет мимо. Отлежится невинным младенцем в постели, перебьет голод если и не дремотой, то одной-другой-третьей выкуренной сигаретой.
Он с нежностью прошелся пальцами по щербленой поверхности яйца. По-отечески заботливо приобнял его своей ладонью. Крошечное оно такое, опять же подумалось ему, совсем как голубиное. Ну и подивился в очередной раз тому, каким образом оно забрело к нему в холодильник.
Казалось бы только что, всего пару минут назад, он оставил в гостиной на столике едва ли не полную пачку сигарет. Вспомнил даже, как по-варварски грубо вскрыл ее накануне, точно в него вдруг вселился дикий зверь. Такое с ним случалось, когда смертельно хотелось закурить, но руки вдруг переставали слушаться. Пальцы становились чужими и отказывались гнуться. А отказывались гнуться, потому что...
- Кое-кто вчера сильно перебрал,- горестно выдохнул из себя Федор.
Он пошарил рукой под журнальным столом. Но не обнаружил там ничего, кроме подсохших и потому колючих, точно булавки, хлебных крошек. Зато в пепельнице перед собой разглядел очень даже приличный окурок. Несколько утренних затяжек на пустой желудок вскружили ему голову. Он откинулся на подушки и накрылся пледом, чтобы не мерзнуть.
После сладко задремал, оттого и не слышал, как сигареты, по собственной воле забравшиеся глубоко под диван, ругали своего хозяина.
- Не нужен нам такой хозяин,- возмущались все десять оставшихся в пачке сигарет.- Так грубо изорвать, изуродовать наш родительский дом.- Говоря о доме, они имели в виду, конечно же, свою сигаретную пачку, потому что не знали никакого другого дома.
- А вот моего соседа,- грустно заметила одна из сигарет,- он прикурил, но курить, тем не менее, не стал. Так и истлел тот в пепельнице безо всякого смысла, ни на затяжку не выполнив своего истинного предназначения.
И даже одноразовая зеленая зажигалка, хоть и была извечным врагом сигаретам, охотно присоединилась к общим возмущениям:
- Представьте, он открывал мной пивные бутылки,- расшумелась она громче всех,- точно я какая-нибудь дешевая открывашка.
В холодильнике тем временем одинокое яйцо жаловалось сосискам на то, как недостойно вчера обошлись с его собратьями. Троих из них напрочь сожгли, приготавливая яичницу с беконом. Одного попросту уронили на пол, а ведь это наижуткая смерть для яйца.
- К тому же хозяин безо всякой причины обозвал нас голубиными,- сурово заключило яйцо.
- Ну а мы,- вовсю раскричались сосиски,- проделали столь долгий путь из Германии лишь для того, чтобы нашего хозяина от нас стошнило? Это просто отвратительно!
И даже рулон дешевой почтовой бечевки, к которому яйцо с сосисками обратились с просьбой связать хозяина, высказал свое недовольство.
- Валяюсь уже год в пыльном углу,- сказала бечевка, неспешно опутывая запястья и лодыжки Федора,- без всякого дела. А ведь могла приносить хоть какую-то пользу.
Чтобы хозяин не издавал лишних звуков, носовой платок, соблюдая свойственную ему с пеленок осторожность, незаметно проник в разинутый в дремоте рот Федора и свернулся там в плотный кляп. Были у него свои причины так поступить: он не любил своего хозяина уже за то, что полгода ходил нестиранным.
В квартире Федора вскоре поднялся безумный гвалт: всем без исключения вещам захотелось вдруг разом высказаться, и большинству из них не в пользу хозяина. Страсти то и дело вскипали. Некоторые возмущенные вещи, воспользовавшись беспомощностью Федора, всерьез порывались устроить над ним самосуд. Тем бы все непременно закончилось, если бы не своевременное вмешательство яйца с сосисками.
- Не позволим вершить произвол,- вскричали они в один голос.
- Мы ведь не какие-нибудь животные, чтобы, повинуясь гневному настроению, взять и разорвать человека на части, пусть даже он заслуживает и худшего наказания,- строго высказалось яйцо.
Голос у яйца был настолько тихий, что к его словам приходилось прислушиваться, отчего в квартире повисла мертвая тишина. Яйцо меж тем продолжало свою речь.
- Нам необходим лишь праведный суд,- вещало оно полушепотом,- чтобы люди в дальнейшем, прежде чем обзаводиться той или иной вещью, тысячу раз подумали о том, готовы ли они к такому приобретению? А теперь, будьте добры, помогите мне спуститься на пол.
К холодильнику тотчас подковыляла стремянная лесенка и, раздвинув металлические ножки в черных резиновых башмачках, расправила тем все свои пять ступенек. По ним яйцо и спустилось на пол, поддерживаемое с боков верными ему немецкими копчеными сосисками. За ними, неуклюже переваливаясь, последовала бутылка с малыми остатками вчерашней водки.
С помощью той же стремянки яйцо взобралось на обеденный стол в гостинной, откуда все могли его наблюдать, и продолжило обвинительную речь.
- Бессовестный человек, беззастенчиво развалившийся здесь на диване, причинил многим из нас незаслуженные страдания. Как физического, так и морального толка. Потому и заслуживает самого строгого наказания. Обратите внимание, что спит он сном младенца, точно ничего пресудительного за ним не числится. Даже свернул ноги под себя - наверняка в расчете на то, что мы в который раз проявим к нему свойственную нам, его вещам, жалость. И все же в любом случае придется его показательно казнить в назидание остальному человечеству. Кто из вещей возмется вести протокол?
Лист бумаги услужливо лег на стол, а шариковая ручка, неизвестно из каких квартирных закромов взявшаяся, аккуратным почерком принялась записывать все строгие слова, сказанные яйцом. Она держалась проформы и потому поинтересовалась у настенных часов, который день стоит на дворе и который на данный момент час, чтобы ввести необходимые сведения в шапку документа.
- День назвать можем,- охотно ответили часы,- ибо всегд а держим такое в голове. Но вот насчет точного времени к нам не обращайтесь, поскольку уже с неделю как не заведены хозяином и попросту не ходим. Вместо того стоим, пылимся и даже не тикаем. Не до нас ему: с друзьями развлечься, видимо, занятие для него поважнее.
- Вот и вскрылось очередное преступление этого человека, лишенного даже малой крупицы нравственности,- сказало яйцо.- Он полностью забыл о своей ответственности перед вещами. Не найдется у меня ни единого слова для его оправдания. А потому предлагаю применить к нему самую жесткую меру наказания, причем немедленно, поскольку он, судя по всему, просыпается.
До чего ж нелепый сон, подумалось Федору, едва он открыл глаза. В вещие сны он сроду не верил, принимать сонную реальность, будучи человеком образованным, тоже категорически отказывался. Да и как можно, находясь в здравом рассудке, поверить тому, что голубиное яйцо в приятельстве с двумя немецкими сосисками собиралось устроить над ним показательный по своей бессердечности суд.
Все происшедшее скорее смахивало на похмельный кошмар, и пусть даже кому-то из приятелей подобное может показаться забавным, Федор решил замолчать свой сон. Таким кошмаром ни с кем не поделиться, ведь - подумать только! - его собственные бестолковые вещи, воспользовавшись беспомощностью своего хозяина, собирались расправиться с ним, точно он был неисправимым злодеем с большой дороги.
Впрочем, пусть сны остаются снами, но объяснение кошмару, скорее всего, лежало на самой поверхности, и прозывалось оно вряд ли иначе, чем "старые приятели". Но что такого ужасного мог он им наговорить, чтобы те связали его по рукам и ногам, вместо кляпа запихали в рот грязный носовой платок, раскидали поверх него все возможные домашние вещи? Не обошлось ли здесь без друга Петруши с нижнего этажа, без его болезненной и часто пакостной фантазии?
Федор приподнял голову с диванного валика и с немалым усилием выплюнул из онемевшего рта носовой платок, который не позволял ему дышать как следует. Ему еще повезло, что вязальщик из Петруши оказался никудышный: освободить руки, а затем и ноги оказалось делом пустяшным. Вот такие у него друзья, подумалось Федору, только и способные на то, чтобы ведрами хлебать водку и проделывать друг над другом дурацкие шуточки. А ведь все могло закончиться плачевнее: он легко мог поперхнуться платком и задохнуться; мог также, будучи связанным, свалиться с дивана и удариться головой об угол стола. Некоторые его приятели и от меньшего помирали.
Вспомнив все известные ему скорбные случаи, приключившиеся с друзьями, Федор неожиданно понял, что ему до самых слез хочется жить. Тотчас же он поклялся себе, что отныне с его прежним безответственным существованием будет навсегда покончено. Причем новая жизнь начнется никак не с первого числа и даже не с завтрашнего дня, как обычно клялось, а прямо сейчас. Вот только сперва ему требуется подавить разыгравшийся в нем голод, и в этом ему скромно помогут голубиное с виду яйцо и две немецкие сосиски.
Он какое-то время поразмышлял, пожарить ему сосиски целиком или прежде порезать их на кусочки. Пока был погружен в размышления, одна из сосисок тихонько перекатилась по столу и едва не наполовину перевалилась через его край. Она вела себя так, точно пыталась сбежать от своей доли, и обязательно очутилась бы на полу, не подхвати ее Федор в последний момент.
Сосиски были все же порезаны и помещены на сковородку, но вели себя странно: не шипели, выражая радость от процесса приготовления, не наливались краснотой, а всего лишь апатично подогревались. И даже яйцо не смогло оживить унылую картину: разбилось оно лишь с третьего раза, и в этом проявив свои заносчивость и упрямство, прибавив к подогретым сосискам лишь самую малость блеклого желтка и сероватого белка. Разочарование от еды скрасили неизменные по вкусу последняя рюмочка водки и корочка черного хлеба, они-то всегда оправдают ожидание.
Собрать в коробку разбросанные по квартире вещи оказалось занятием намного более сложным, нежели думалось. До боли в сердце жалко было расставаться с будильником, который начинал тикать лишь после того, как по нему хорошенько треснут кулаком: уж до чего обленившаяся вещица. В коробке нашлось место и для неполной пачки сигарет, поскольку курить безусловно вредно, и это наглядно продемонстрировала последняя, выкуренная Федором в старой пока еще жизни сигарета, от которой он беспомощно закашлялся.
В коробку полетел и бесполезный моток бечевки, неизвестно каким образом попавший в квартиру, следом за ним отвратительный носовой платок, который за свое плохое поведение вряд ли заслуживал стирки. За ним скомканный лист бумаги, исчерканный Петрушиными каракулями, вместе с древней шариковой ручкой, писать которой сплошная пытка. Одна за другой вещи летели в коробку, и каждая из них пробуждала в душе Федора определенное воспоминание о прошлом, с которым он сейчас так мучительно расставался.
Коробка оказалась неподъемной, ее бы вдвоем-втроем тащить до мусорных баков да еще с передышками. Однако желание новой жизни придало Федору нечеловеческие силы, и он спустился с коробкой с третьего этажа на первый, ни разу не остановившись и не замедлив даже шага. Все это время ему казалось, что вещи в коробке упрашивают вернуть их домой, на что он всякий раз отвечал им отказом, а в последний раз даже отказал во весь голос, отчего по подъезду прокатилось тяжелое эхо.
В подъезде Федор совершенно случайно с Петром. Если бы не Петр, Федору пришлось бы опустить коробку на пол, отворить входную дверь, придержать ее бедром, нагнуться затем, поднять коробку и проследовать дальше. От половины забот его избавил Петр.
- Что несем?- поинтересовался Петр.
- Все ненужное,- ответил Петр, а сам подумал: ну ты и гад, будто ничего вчера не было.
- зачем все это выкидывать?- поинтересовался Петр.- Догадываюсь, у тебя новая жизнь. сказал он.- Яйцо, сосиски, будильник, бечевка да и всякого другого навалом. Забираю, не глядя,- сказал Петр и отнес коробку себе домой.
Федор сам не мог понять понять, почему смотрел на своего друга как на покойника. Себя он видел в роли возрожденного.