Дорогая Джейн, Пишите письма, Автор: Ябадзин Опции

[Ябадзин]

Дорогая Джейн! Пишу без надежды на ответ, однако совершенно уверена, что предугадываю его по Вашим прекрасным романам. Думаю, мой рассказ не шокирует столь мудрую женщину, хотя… Как решиться говорить прямо?
Можете верить или нет, но это письмо вложила в перчатку (узнаете ли Вы её?), поклонница, живущая через сотни лет после царствования Безумного Георга. Если Вы читаете – значит, всё удалось. Занятия языком Вашей эпохи, кража драгоценной реликвии из музея – для того, чтобы перчатка доказала истинность слов, подкуп учёных, исследующих Время особым аппаратом...
Зачем? Почему именно Вам? Чего я жду, на что надеюсь, отправляя письмо, обречённое на блуждание в закоулках Времени? Но как утешает беседа с близкими по духу – Вы знаете, Джейн! Пишу, теряя нить, желая объясниться, жаждая примириться с совестью. О, строгий судья, нежная сестра и заботливая подруга – такой вижу создателя «Гордости и предубеждения» – я почувствую Ваш приговор и Ваше участие через века!
Итак, исповедь. Как иначе назвать признания в любви, расчёте, надеждах и ошибках? Вы хорошо знаете, как бывает… Да, в XXII веке нравы иные, нежели в начале XIX-го, но люди остаются людьми, с теми же страстями, желаниями, заблуждениями. Не вдаваясь в подробности, придерживаюсь истины, пробуждающей сожаления о несбывшихся мечтах и воспоминания о мгновениях наслаждений. В наше время стыд остался уделом единиц, а разочарование – палач многих. И как понять, какое чувство одолевает меня?!
…Просто хотелось замуж. Сейчас, в наше время, это модно, представляете? Не «обязанность», «долг», «предназначение» – лишь статус, украшение светской дамы. Свадьба моего избранника расстроилась, однако Он не казался безумным Вертером. На моих глазах ухаживал за малознакомой девушкой, и та не отвергала весьма вольных ласк. Тогда я решила: «Он мне нужен!» Нет, вру: «Мне нужен он!» Мне!
Компания близких друзей – две семейные пары, я и Он – возвращались домой из путешествия. Однажды я благосклонно приняла поцелуй, притворяясь спящей. Чуть позже его настойчивость стала пугающей, и только женское одобрение, читавшееся в глазах подруги, укрепило мою смелость. Ухаживания перешли за грань приличия, едва мы остались наедине… Ах, какая глупость! Но как мне нравилась его дерзость, исчезавшая, лишь только стоило нахмурить брови!
Был ли Он искренен? Возможно. Во всяком случае, ни разу не заявил, что любит, или собирается жениться. Выходит, я сама попала в свои сети: стремясь привязать, позволила слишком многое – и утратила всё!
Мы встречались в доме, где хозяйничала Жюли. Её муж хлебосольно принимал многочисленных друзей, но самыми желанными были мы. Или только Он? Через неделю после возвращения из поездки праздновали день рождения хозяев, приходившийся на одну дату. Веселье, музыка, вино, танцы – и снова вино, поцелуи, объятия, и вновь вино… Он был нежен, заботлив, немного смешон. Душная летняя ночь, гроза… Я проснулась Женщиной!
Через неделю, снова – ночью, в такую же грозу, мы танцевали в любовном соитии. Нет, Он держал меня на весу, кружась в пустой зале под мелодию музыкальной шкатулки. Наши тела стали единой плотью, как говорит Библия…
Мы безумствовали всё лето. Гостили тут и там. На три дня заняли дом тётки, уехавшей в столицу. Жили так вольно для тела, и так ханжески по отношению к душе… Разве не это зовут «развратом»? Словно бабочка, покинувшая кокон, я стала другим существом. Насыщаясь плотской любовью, мечтая о браке, строя планы на будущее не хотела замечать его пресыщенности моим телом, равнодушия к моим мечтам.
Наконец, Его ранили: глупая мальчишеская дуэль, лёгкая рана… Я очень испугалась, как оказалось – предчувствуя худшее. Скоро все успокоились, а хозяева, как и прежде, оставили на ночлег. То были Его именины. Его боль. И я… Это считается грехом, осуждаемым церковью… Я делала всё, чего ему хотелось!
И всё закончилось.
Наутро, поправляя повязку, Он промокнул простынёй брызги крови на моём теле и, пряча глаза, глухо сказал: «Прости, малыш. Я лишь пытался забыть Её… Не могу. Прощай!» Я ударила его по лицу. Потом ещё раз. Зарыдала. Кажется, кричала, что-то вроде: «Будь Она проклята!» Он гладил по голове, по спине – и я с ужасом чувствовала, как пробуждается страсть… Снова! «Что в Ней такого, чего не дала тебе я?!» Он привлёк к себе, мягко. Я поддалась. Понимаете, Джейн – опять! Зная: Он уйдёт через час. Не вернётся!
Вот и всё. Выговориться получилось. Будет ли это «приключение» – так, кажется, говорят у Вас? – лекарством, врачующим от гордыни? Или уроком, которого я не смогла извлечь из романов?
Спасибо, друг из глубин столетий! Спасибо за образ, которому я исповедалась. Жаль, я не услышу, что Вы думаете обо мне. Верю – поняли, а если осудили в душе, то лишь для того, чтобы простить. Надеюсь отыскать в строках Ваших произведений намёки на то, что письмо нашло адресата.
С искренней любовью – О.

[Schnappen]

Дорогая О!

Можете верить или нет, но это письмо вложила в перчатку (узнаете ли Вы её?), поклонница, живущая через сотни лет после царствования Безумного Георга. Если Вы читаете – значит, всё удалось. Занятия языком Вашей эпохи, кража драгоценной реликвии из музея – для того, чтобы перчатка доказала истинность слов, подкуп учёных, исследующих Время особым аппаратом...

Как Вы думаете, чем может заинтересовать людей времени царствования Безумного Георга столь обычный для этого времени предмет, как перчатка? С чего Вы взяли, что музейный раритет вашего века явится доказательством, что он - из будущего? Да мало ли в Бразилии Педров их там, где воспитанные мисс и миссис не выходят из дома, не надев перчаток? И в высшей степени mauvais ton - взять в руки чужую.
В доказательство того, что Вы из будущего, выслали бы что-нибудь из будущего, кстати, музейные кражи - тоже mauvais ton.

Однажды я благосклонно приняла поцелуй, притворяясь спящей.

Дорогая О., а Вы уверены, что пишете дорогой Джейн, а не дорогому мсье Оноре де Бальзаку? Подобные шалости - это конек его "Озорных рассказов".

Через неделю, снова – ночью, в такую же грозу, мы танцевали в любовном соитии. Нет, Он держал меня на весу, кружась в пустой зале под мелодию музыкальной шкатулки. Наши тела стали единой плотью, как говорит Библия…

О, это еще хорошо, что вы не иудеи. Там, говорят, есть даже анекдот, которые девушки нашего сословия никогда не осмелятся произнести. Но я напишу, краснея от негодования.
Иудейская ортодоксальная свадьба. Раби напутствует молодых в семейную жизнь: теперь вам надо любит и почитать друг друга, чтить субботу и помнить, что есть мужчина и есть женщина. И они должны все делать достойно и раздельно - раздельно есть, раздельно танцевать, раздельно принимать гостей муж - мужчин, а жена - женщин и каждый на своей половине. Молодые опечалились спрашивают: а хоть сексом-то можно вместе заниматься? Раби: вот сексом - это единственное, что можно вместе и только друг с другом. Остальное - все раздельно. Молодые чуть обрадовались, вопросы задают: А как можно вместе сексом заниматься - лежа можно? Раби: Конечно, можно. Молодые: а сидя? Раби: и сидя можно. Молодые: а стоя? Раби: стоя - нельзя! Молодые: почему?! Раби: может перейти в танец.

Наконец, Его ранили: глупая мальчишеская дуэль, лёгкая рана…

Это "наконец" звучит так, словно Вы, дорогая О., ждали с нетерпением и этой дуэли и этой раны? А из-за чего в XII веке такое возможно и как оно юридически объясняется?

Наутро, поправляя повязку, Он промокнул простынёй брызги крови на моём теле и, пряча глаза, глухо сказал: «Прости, малыш. Я лишь пытался забыть Её… Не могу. Прощай!»

Трудно представить, что Вы такое делали, осуждаемое церковью, что на Вашем теле остались брызги крови. Вы мусульмане, и резали свиней на утреннюю трапезу, которой накормили своих богобоязненных хозяев?

Надеюсь отыскать в строках Ваших произведений намёки на то, что письмо нашло адресата.

Удалось? Как жаль, что Вы не писали леди Агате Кристи. В творчестве Джейн Остин разбираюсь весьма поверхностно и многое не читано, возможно, иначе был бы понят посыл сего письма.