Опиум для народа, Три миниатюры среднего размера Опции

[Полудиккенс]

ПАСХА



Светлым воскресным утром молодые супруги Анна и Вадим Литвинские быстро вошли в почти уже полную столовую санатория-профилактория «Лесное озеро» и направились к своему привычному месту и постоянному сотрапезнику Константину Михайловичу Одинцову, седому мужчине лет шестидесяти – шестидесяти пяти.

- Христос воскрес! – поздоровалась пара радостно и почти хором.

- Воистину воскрес! – подтвердил Одинцов.

- Разрешите предложить вам освященное яйцо, - усевшись, сказала Анна.

- Спасибо, - протянул руку Одинцов. – Были в церкви?

- Да. А вы?

Одинцов улыбнулся и покачал головою:

- Я не православный.

- Так вы уже отпраздновали?

- Что?

- Ну, свою Пасху.

- Я не праздную, - ответил Одинцов.

- Понимаем, - сказала Анна. – Мы тоже, знаете, не убежденные… не фанатичные… Просто мы считаем, что человеку нужно во что-то верить.

- Нужно? – пожал плечами Одинцов. – Возможно, не знаю, нужно ли, никогда не рассматривал этот вопрос с точки зрения необходимости. Я лично верю, и всё.

Вадим с женою мимолетно переглянулись, и Анна, уловив, как ей показалось, суть вопроса, продолжила:

- Мы считаем, что не важно, какую именно религию исповедует человек. Бог один, и все мы обращаемся к нему одному, как бы при этом его ни называли, Христос ли, Будда ли…

- Довольно странное заявление для людей, только что вернувшихся из православной церкви с освященными красными яйцами, - хмыкнув, прервал её Одинцов. – Не могу с ним согласиться. Истинная религия, безусловно, одна, и это, безусловно, христианство.

- Мне показалось, вы не христианин, - осторожно заметил Вадим.

- Кто? Я не христианин? – удивился Одинцов. – Ну, во-первых, поскольку мир и всё в нем сущее создано христианским богом, то всякий в его творении живущий и соучаствующий, я так считаю, уже в немалой степени практический христианин, верит ли он в это или нет, и нравится ли ему данный факт или огорчает. Человек может быть убежденным мизантропом, но человеком от этого быть не перестаёт. Что же касается лично меня, то дело даже не столько в этом. Я, может, один из немногих, кто действительно проник в суть христианского учения и кого действительно волнует всеобщее нынешнее небрежение верой – я имею в виду, естественно, не обрядность, а суть. Убежден, что корни всех наших нынешних общественных и личных неустройств, больших и малых бед лежат именно в том, как человечество в своё время обошлось со своим воплотившимся Богом.

- Вы имеете в виду то, что распяли Христа?

- Да, именно то, что Христа распяли, я и имею в виду, - кивнул Одинцов.

- Но это же все было предопределено заранее, - вмешалась Анна.

- Что именно?

- Что он должен вынести муки, чтобы искупить грехи человечества. То есть, как учит христианская церковь, - на всякий случай уточнила Анна. - Он обрек себя на страдания ради нас.

- На что он обрек себя?

- На страдания, - несколько неуверенно повторила Анна.

Одинцов некоторое время молча изучал Анну взглядом, потом ответил:

- Как, полагаю, вам известно, Христос был распят меж двух разбойников. С чего вы решили, что та степень мук, которая была предопределена этим двоим за личный банальный грех и рядовую уголовщину должна быть достаточна и для того, чтобы искупить необъятные грехи всего человечества?

- Но вы забываете, - возразила Анна, - что Христос был не простой смертный, а единосущий сын Божий, он был неприкасаемым лицом и добровольно обрек…

- Вы предлагаете рассматривать вопросы всеобщего греха и великого искупления в соединении с вопросами блата, семейственности и кумовства?

- То есть, вы считаете… - начал Вадим.

- То есть, если кратко, я считаю, что Господень план безмерной жертвы и искупления потерпел крах из-за халатности и нерадивости римских палачей. Величайшее это искупление предполагало и величайшую муку, несравненно более страшную, чем стандартная процедура бичевания и распятия, которые в Римской империи были самым рядовым и повсеместно применяющимся видом уголовного наказания.

- Так, по-вашему, страсти Христовы…

- …были жалкой профанацией, не приведшей – изначально не способной привести – к задуманному Господом радикальному результату. Искупления не свершилось. Если судьи Христовы до некоторой степени и уловили всю необычность представленного на их рассмотрение случая, то исполнители приговора отнеслись к нему, как к совершенно заурядному эпизоду, без всякого тщания и изобретательности. Будь на их месте я, я бы, пожалуй, начал с…

Двумя краткими фразами Одинцов описал, с чего бы начал он, Анна задохнулась и схватилась за горло, а побелевший Вадим выдавил:

- Вы с ума сошли!

- Послушайте, слюнтяйства в этом вопросе и без вас было более чем достаточно, - сказал Одинцов не без некоторого раздражения, но всё же скорее спокойно. – Повторяю, двое в тот же самый момент принимали ту же самую муку у него же на глазах, а он причитал «Боже, для чего ты меня оставил!», как всё равно отец его не обрек на страдания весь мир, превратив даже то же пресловутое распятие чуть ли не в обыденность! Что бы он завопил, если бы к нему применили не обычные средства слабой человеческой изобретательности, а приёмы, рожденные там, во тьме, в самом деле навсегда оставленной Богом, которые одни лишь были пригодны для этой великой и страшной цели, и которые люди физически неспособны себе даже вообразить, как например…

Тут Одинцов снова произнес несколько фраз. Договорить ему удалось только потому, что для осмысления их собеседникам потребовалось некоторое время, а потом они оба закричали в голос, Анна вскочила и зашаталась, беспомощно хватаясь за воздух, а Вадим вцепился в неё, то ли поддерживая, то ли держась. Все вокруг смолкло, люди в столовой обернулись, кто-то тоже встал, не понимая, что происходит.

- Мразь! Ты мразь!! – кричал Вадим. – Если бы… Я бы убил тебя, если бы…

- Если бы у вас так не тряслись колени? – предположил Одинцов. – В любом случае, ваши слова – не слова христианина, истинный христианский дух в мире слаб, и слабеет день ото дня, и в значительной мере потому, что жертва нашего Бога не принесла желаемых плодов. Это моя искренняя и, боюсь, истинная вера, а вот и её символ, - Одинцов сунул руку под рубашку и вынул что-то, зажатое в ладони, с двумя витыми серебряными нитями, бегущими из кулака под ткань и дальше на шею. – Вы, возможно, носите на груди Христа, распятого на кресте, как символ мук, которые он претерпел за вас, я же ношу символ мук, которые он должен был претерпеть. Я, с вашего разрешения, продемонстрирую…

Он слегка протянул руку, не разжимая кулака, Анна закричала ещё раз, Вадим с силой прижал её лицо к своей груди и отвернулся сам. Шатаясь и не оглядываясь, они двинулись к выходу, медленно и тяжко, как будто борясь с течением. Одинцов остался сидеть, уперев локоть в стол, всё ещё глядя на сжатый кулак и окруженный гнетущей, непонимающей, испуганной тишиной, а потом в столовую вошла совсем уж припозднившаяся отдыхающая и, сразу не уловив атмосферы, громко воскликнула:

- Христос воскрес!

- Надеюсь, - в полной тишине ответил Одинцов. – Надеюсь, что так.




NO SMOKING



Оператор АЗС, белая, как полотно, выскочила из будки:

- Вы что, с ума сошли?!! Что вы делаете?!!

- А что? – растерялся клиент возле раздаточной колонки.

- Где вы курите? Это заправка!!!

Мужчина удивленно глянул на зажженную сигарету.

- Я всегда курю на заправках, - ответил он, и какое-то радостное недоверие забрезжило на его лице. – По-видимому, это уже привычка. Я закурил чисто механически. Спасибо вам, огромное спасибо! – с неожиданным жаром закончил он, - если бы не вы, я бы даже не заметил!

- Немедленно потушите, вон там, в ящике с песком!

- Нет, - покачал головой клиент.

- Что значит «нет»? Это может быть опасно!

- Это может быть великолепно, - ответил он.

- Вы что, идиот?

- Надеюсь, что так, - ответил он. – Послушайте, я, наверное, очень спешу, но пара минут, пока горит сигарета, у меня есть. Я все вам объясню, вкратце, тезисно. Вам никогда не приходило в голову, что наш мир создан некомпетентным Богом? Вот это всё? – мужчина повел рукой во всеобъемлющем жесте, оператор неотрывно следила за траекторией зажатой в его пальцах сигареты.

- Я запишу ваш номер, - сказала она.

- Я имею в виду – Богом умственно ущербным, Богом-дураком, Богом-растяпой? Мне – да, и я сделал из этого два вывода. Первый состоит в том, что разумному человеку в этом дурацком мире, собственно, особо нечего делать. Второй – что приобщиться к вечному посмертному блаженству здесь возможно лишь исполняя волю Творца, то есть живя по-дурацки или, по крайней мере, по-дурацки умерев, в решающий свой час искренне раскаявшись во всех былых прегрешениях ума. Вот именно поэтому я всегда и курю на заправках.

- Вы точно псих, - сказала оператор.

- Я целенаправленно долгое время вырабатывал в себе эту привычку, чтобы возможный несчастный случай стал именно дурацким случаем, а не осознанным действием, направленным на достижение вечного блаженства, поскольку во врата дебильного рая путем хитрого расчёта не войти, легче верблюду… впрочем, неважно… Важно, что сегодня, когда вы набросились на меня, я осознал, что просто без всякой задней мысли стою и курю на заправке, как самый настоящий прирожденный раззява и болван, которым, собственно, и принадлежит Царствие Небесное. Еще раз спасибо вам. Бог весть, сколько уже раз я поступал так же, совершенно этого не сознавая.

- Не уроните! – крикнула оператор.

- А между прочим, это было бы наилучшим выходом, - клиент задумчиво поглядел на дымящуюся сигарету. – Признаться, я в затруднении по поводу своих дальнейших действий. Зная себя, я могу предположить, что, бездумно докурив, я так же бездумно швырнул бы тлеющий окурок куда попало… а место здесь чрезвычайно перспективное, обилие бензиновых пятен просто-таки впечатляет… Особенно вот это, собственно, скорее напоминающее лужу… Но вы своим вмешательством – из наилучших, безусловно, побуждений – внесли во всё некий элемент намеренности, и я не знаю, как быть. Конечно, укоренившаяся моя привычка в любом случае неотвратимо… Впрочем, все это лишнее, главное, я считаю, это придерживаться линии наименьших раздумий, оценок и взвешиваний, главное – действовать максимально по-дурацки. Видите вон тот столб со знаком «шестьдесят»? Если первой его линию пересечёт машина слева, бросаем окурок наугад; справа – на этот раз будь по-вашему, гасим в ящике с песком. Ну?

- Справа! – не сдержавшись, крикнула оператор.

- Вообще-то почти одновременно, но, возможно, вы и правы. Разумный человек, возможно, с вами и согласился бы, - сказал клиент. – Но разум в этом мире себя не оправдывает.

Он сделал последнюю глубокую затяжку.

- Тут еще один серьёзный момент. До сих пор это были всего лишь теоретические выкладки, когда же наступит час великого испытания, он будет страшен. Хватит ли у меня мужества, задаю я себе вопрос, как прославленным мученикам ложных религий, сохранить глубокую искреннюю веру, не пожалеть о своей дурости и не отречься от своего безмозглого Бога, как им хватило не отречься от своих? Обращаясь заживо в уголь, буду ли я так же славить его и предвкушать блаженство нашего соединения, станет ли безмерная вечная его дурость опорой моей ничтожной и преходящей? Это вопрос важнейший, и умозрительным способом его не решить. Все, курить больше нечего, - клиент поглядел на бэйдж на груди оператора. – Ну, Галкина Любовь Ивановна, бегите, это может быть опасно.




НЕБЕСНЫЙ ГАВРИЛЬЧИК



На листе формата А4 Гаврильчик нарисовал овал, внутри – два глаза, нос, рот; сверху – горизонтально – ещё один овал в качестве нимба, после чего обратился к своему произведению со следующей речью.

- Уважаемый Небесный Гаврильчик, - сказал он. – Надеюсь, Вы простите меня за доставляемое беспокойство, но я попал в крайне неприятную ситуацию. Дело в том, что жизнь моя уходит от меня, как песок в часах. Вернее даже будет сказать, я сам стал песочными часами своей собственной жизни, и каждую секунду я с ужасом сыплюсь и струюсь внутрь себя. Глядя на отжившего себя, мертвым грузом застывшего внизу, еще существующий я в агонии скребу и хватаюсь за безжалостное стекло, сам же и летящая вниз лавина, и вопящая жертва её. Мне трудно ждать от кого-то помощи, имя моё Николай слишком обыденно и распространено, чтобы мой святой небесный тезка различил меня среди тьмы прочих Николаев, молящих о заступничестве, поэтому я, может быть, чересчур дерзко, решил обратиться к Вам, своему небесному однофамильцу. К стыду своему вынужден признаться, что ровным счетом ничего не знаю о Вас и даже никогда о Вас не слышал, но не могу поверить, что среди прошедших по земле Гаврильчиков не было ни одного, деяниями своими и душевными качествами достойного приблизиться к престолу Создателя и способного замолвить за меня слово. Я прошу о малом: всего лишь о передышке. Всего лишь о ничтожном выступе, за который можно было бы на секунду зацепиться, о крохотном твердом пятачке в этой жрущей самое себя трясине. Просто, чтобы я мог на миг выпрямиться, вздохнуть и осмотреться, может быть, тогда мне ещё удастся спасти хоть что-то.

- Очень на Вас рассчитываю, - неуверенно добавил Гаврильчик.

- Заранее огромное спасибо, - не добавил он.

Затем Гаврильчик лег и провалился в сон, подобный мешку на голове, полный бессмысленных, бессвязных обрывков, не дающий отдыха, не восстанавливающий сил и не воскрешающий надежды, и когда Конвойный Ангел с рвущимся Солнцем на цепи, верша свой путь с востока на запад, равнодушно перешагнул его и отправился дальше, Гаврильчик все еще спал.