Серый дождь, Рассказ (фантастика, антиутопия) Опции

[Павел Чернов]

Приветствую форумчан! Это мой первый рассказ, написанный год назад. Хотелось бы получить на него отзывы. Открыт для дискуссии и критики, не исключаю возможности доработки текста, но сначала хочу понять, какой потенциал у этой вещи, насколько она может быть интересна читателям.

СЕРЫЙ ДОЖДЬ

Институт всестороннего изучения трансперсонального опыта располагался в старом здании, построенном еще на заре эпохи глобализма. Современники его строителей, вероятно, сказали бы, что это безликая коробка, удел которой – затеряться в каменном лесу меж сотен и тысяч себе подобных. Но теперь оно не казалось таким уж заурядным: серые, немного шершавые стены давали отдых глазам, привыкшим к изобилию тошнотворно яркой рекламы. Глазам, которые настолько свыклись с ее неизбежностью, что давно уже перестали протестовать.

В отличии от стен большинства домов, которые по совместительству выполняли роль огромных интерактивных баннеров, эти стены были неизменны, и потому внушали чувство надежности и покоя. В них не были встроены сенсорные датчики, готовые при любом неосторожном взгляде или прикосновении идентифицировать жертву, чтобы через считанные мгновения приторно дружелюбный голос сообщил счастливцу о выигрыше в лотерею или невероятных скидках, предусмотренных сегодня только для него! Напротив, стены Института вели себя подчеркнуто равнодушно. Они не смотрели на тебя. Они не разговаривали с тобой. Они просто стояли, своим хладнокровием и достоинством уподобившись древним безмолвным исполинам.

Когда Рэйн, дожевывая витаминизированный углеводный батончик, подходил к Институту, начал моросить мелкий дождь. Застигнутые на улице люди нехотя застегивали свои куртки-хамелеоны, накидывали капюшоны, прятали руки в карманы. Дождь не был холодным и не лил, как из ведра. Он не мог причинить человеку ощутимого дискомфорта, по крайней мере, сразу. Но кто знает, какие примеси может содержать этот дождь? Экологи уже не один десяток лет трубят о токсикологической опасности осадков и необходимости защищать от них открытые участки тела. И до сих пор после цветных дождей в лечебно-оздоровительные блоки нередко обращаются люди с кожным зудом, самой различной сыпью и язвами. Относительно безопасны только серые дожди. Ну а совершено безопасные, очищенные эко-дожди идут только в Зеленой зоне...

Невооруженным взглядом нельзя отличить опасные дожди от условно безопасных. Поэтому большинство людей с нескрываемым раздражением относится к этому погодному явлению. Если дождь все-таки застиг тебя на улице врасплох – проще и разумнее всего перестраховаться.

Но Рэйн не слишком щепетильно относился к таким вещам. К тому же, до ворот оставалось пройти всего несколько шагов, поэтому он пренебрег мерами предосторожности.

Изнутри Институт выглядел совсем иначе, чем снаружи. Если фасад здания словно сошел с двухмерных фотографий начала XXI века, то его начинка была квинтэссенцией дня сегодняшнего. В приемной не было посетителей, но эта пустота компенсировалась обилием интерактивных экранных модулей, живых голограмм и светодиодной подсветки, в такт разноцветным переливам которой тихо журчала и пульсировала музыка. Экраны работали без звука, но достаточно было дольше секунды задержать взгляд на любом из них, как звук появлялся. Каждый из экранов готов был поведать о чем-то своем: о новостях политики, науки, спорта, бизнеса, шоубизнеса. Где-то шли экспресс-новости, трансляции различных концертов и шоу, реклама… Да, рекламы, как всегда, было больше всего.

Рэйн терпеть не мог рекламу. Он и на работе был сыт ею по горло. Ведь он был одним из бесчисленной армии тех, кто создает ее. Если, конечно, «создавать» – уместное слово для обозначения процесса, в которым ключевую роль играли искусственные нейронные сети. Да, эта вездесущая назойливая реклама, готовая заманить в свои сети любого зазевавшегося прохожего подобно хищным тропическим цветам, завлекающим в свои путы мелких насекомых, создавалась не людьми. Роботы давно научились понимать насущные потребности людей и играть на их примитивных инстинктах лучше, чем сами люди. К тому же, они могли плодить рекламу с такой скоростью и в таком объеме, на какие ни один работник из плоти и крови не был способен. Человеку в этом хорошо отлаженном процессе отводилась маленькая, скромная, даже унизительная роль: следить за автоматизированным творчеством машин и отсеивать брак.

Войдя в приемную, Рэйн вскоре поймал на себе взгляд девушки за ресепшеном. У нее было красивое, не отмеченное морщинами лицо. Впрочем, это была скорее модная, однодневная красота кричащих афиш, чем красота настоящих картин, написанных красками на холсте, с вложенными в них замыслом и любовью. Картин, которые давно восхищали и притягивали его, хотя он сам боялся признаться себе в том, что его что-то способно по-настоящему притягивать и восхищать.

Была ли это та самая девушка, что сидела здесь в прошлый раз? Рэйн не мог сказать этого наверняка. Он даже не был уверен, что это живая девушка, а не робот-антропоид. Антропоморфные роботы, задействованные в сфере обслуживания, удивительно точно научились копировать повадки людей. Или, может быть, это люди стали слишком похожи на роботов…

– Здравствуйте, мистер Грэй. Мы рады снова видеть вас, – ровно произнесла девушка. Закончив фразу, она улыбнулась, обнажив белоснежные зубы, и посмотрела на клиента нарочито пристальным, но ничего не выражающим взглядом, от которого Рэйна всегда передергивало.

Нда, давно пора бы уже привыкнуть к этому взгляду, приветливому, но лишенному даже капли человеческой теплоты, смотрящему словно поверх тебя. Ежедневно встречая его в заведениях сферы услуг, Рэйн нередко начинал играть с самим собой в мысленную игру, пытаясь отгадать, с человеком он разговаривает в этот раз или с механическим человекоподобным созданием. Ему всегда удавалось верно это определить, вопрос состоял лишь в том, сколько времени на это потребуется. Начиная разговор с очередным менеджером или продавцом-консультантом, Рэйн всегда засекал время при помощи своего нейросекундомера.

Такой внутренний секундомер был у любого жителя Желтой зоны. Он, конечно, не являлся каким-то техническим средством вроде секундомера, в буквальном смысле вшитого в человеческий мозг. Просто любой гражданин Желтой зоны, этой самой обширной зоны Объединенных Штатов Земли, с молоком матери усваивал неумолимый закон: «Время – деньги». Ребенок, идя в школу, параллельно учебе начинал работать. С двенадцати лет ничто не мешало ему начать вести самостоятельную жизнь. Он мог продолжать образование, но мало кто видел в этом смысл. Обитатели Желтой зоны не делали фундаментальных научных открытий, не создавали шедевров. Их мало интересовали отвлеченные предметы вроде искусства, истории, философии. И у них совершенно точно не было детства – в том смысле, как этот термин понимали в ХХI веке или в еще более отдаленные исторические времена.

– Кхм-кхм. Мне назначено на одиннадцать часов в комнату 12-42 04, сектор Z, – Рэйн старался четко произносить слова, чтобы девушка, если она все-таки антропоид, а не человек, смогла правильно их распознать и выдала ему нужный пропускной жетон.

– Верно, – спокойно сказала она. – Только вы пришли раньше на семь минут. Можете пока присесть, выпить кофе, полистать мультимедийный журн...

– Спасибо, я просто подожду, если вы не возражаете, – перебил ее Рэйн. – А вы не знаете, что там насчет погоды обещают? Опять весь день будет дождь, или после обеда должно распогодиться?

Девушка ничего не ответила и быстро перевела взгляд, словно и не разговаривала с ним только что. «Робот», – заключил про себя Рэйн. И не самый убедительный из тех, что ему доводилось видеть.

Спустя пять с половиной минут Рэйн напомнил о своем существовании. Он попросил свой пропускной жетон, по-прежнему стараясь говорить разборчиво и громко. И только подойдя на более близкое расстояние, он заметил под прозрачными силиконовыми дредами девушки наушники-невидимки. Ее взгляд все это время был устремлен в мультимедийный журнал. Похоже, она играла в какую-то интерактивную игру, но лицо ее оставалось бесстрастным. Только зрачки беспокойно бегали, и уголки губ иногда подрагивали, а сами губы то сжимались, то разжимались.

– Не надо так кричать, мистер Грэй, – сказала она, поднимая на него глаза. – Я и так вас прекрасно слышу. Вот ваш жетон. Полагаю, вам не нужны инструкции, как его использовать. Если же нужны – вы можете обратиться к любому роботу-консультанту на вашем пути. Удачи!

Она положила на стойку жетон, вызывающе неестественно улыбнулась и снова опустила взгляд, вернувшись к игре.

«Все-таки человек», – с грустью подумал Рэйн. Чёрт их всех дери. Раньше он хоть в этом не ошибался.

Он взял свой жетон, буркнул сквозь зубы: «Хорошего дня», – и прошел к лифту.

***

Комната 12-42 04-Z находилась на двенадцатом этаже, в секторе психологического консультирования и работы с клиентами. Найти ее в этом запутанном лабиринте бесконечных коридоров, усеянных, словно бисером, светодиодной иллюминацией и интерактивными экранными модулями всевозможных размеров и форм, было невозможно. К счастью, ее и не нужно было искать: большую часть пути можно было проехать на лифте, который перемещался не только в вертикальной, но и в горизонтальной плоскости. К тому же, пропускной жетон выполнял так же и роль индивидуального навигатора, исключая всякую возможность заблудиться.

Когда перед Рэйном наконец раскрылись двери комнаты, где ему следовало пройти заключительный этап психологического консультирования, он сверил свое внутреннее нейровремя с временем сверхточных наддверных часов: часы показывали 11:00:55.56.97.800.643. И, в отличие от человека, они не могли ошибаться.

По сути такая точность, конечно, не имела практического смысла: люди все равно округляли время до часов, минут и секунд. Сверхточные часы в научном учреждении были вещью скорее концептуальной, чем необходимой.

Внутри комната была освещена светодиодами разных форм и размеров, равномерно рассеянных по стенам и пололку. Все вместе они создавали мягкий, приглушенный свето-цветовой ансамбль теплой палитры оттенков. Над массивным столом-бюро возвышалась старомодная зеленая настольная лампа, которая выполняла скорее декоративную, чем прикладную функцию.

По другую сторону стола, спиной ко входу стоял немолодой мужчина в потертом дорогом темном костюме. Он курил и, казалось, о чем-то задумался, стоя неподвижно и опираясь свободной рукой о край стола. Рэйн не почувствовал запаха никотина: его мгновенно поглощала мощная вытяжка, компенсировавшая отсутствие в помещении окон.

Услышав шаги за спиной, мужчина обернулся и нахмурился.

– Кхм, это вы что ли Рэйн Грэй? – спросил он ворчливо. – Желаете ли знать, молодой человек, как долго мне пришлось ожидать вас? Почти целую минуту…

Но не успел Рэйн возразить на такую мелочную придирку, как лицо его собеседника просветлело. Он примирительно махнул рукой.

– Да не волнуйтесь вы, мой друг, в этом нет ничего ужасного, – продолжил он. – Вы ведь не сочтете такое дружеское обращение к вам за фамильярность?

Рэйн не ответил, но взглядом дал понять, что все нормально. Мужчина продолжил:

– Это, напротив, даже хорошо, что вы немного опоздали. Понимаете, если бы вы вошли в дверь ровно в 11:00, я бы, право, начал сомневаться: а человек ли вы?

Он усмехнулся собственной шутке. Рэйн натянуто хмыкнул в ответ.

– Меня зовут Джиованни Банчини. Ваше имя мне уже известно. Так что будем знакомы.

Лицо мужчины показалось Рэйну смутно знакомым, но имя ни о чем не говорило. Старик затушил дорогую сигару, вышел из-за стола, слегка прихрамывая, подошел к Рэйну и протянул ему руку. Рэйн пожал ее – не слишком крепко, но и не слишком слабо. Он не хотел, чтобы собеседник понял и ощутил, что он никогда раньше этого не делал. Впрочем, его собеседник, жесткие темные волосы которого уже тронула седина, едва ли мог не знать, что этот жест не принят в среднем кругу. В Желтой зоне с ее городами-муравейниками у людей и так не слишком много личного пространства, поэтому личные границы уважаются свято.

Впрочем, Рэйн не очень сетовал на свою жизнь. Есть ведь еще Красная зона, где люди живут вообще, как селедки в бочке. Живут так, что вынуждены ежедневно прикасаться друг к другу помимо своей воли: в транспорте, на улице, в любых общественных местах. Вынуждены постоянно терпеть тесноту и давку. Стоит ли удивляться тому, что этим людям хватает ненамеренных прикосновений, и специально касаться других людей считается у них, как минимум, странным и неуместным? Традиции рукопожатий, дружеских объятий, похлопываний по плечу до сих пор сохранились только в элитной Зеленой зоне.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал Джиованни, указав рукой на старомодное кожаное кресло.

Рэйн сел и огляделся. Его приятно удивило отсутствие включенных интерактивных экранных модулей. Хоть психологическое консультирование можно пройти без мельтешащей всюду рекламы и информационных роликов.

– Вы ведь не из Министерства контроля психологического благополучия? – спросил Рэйн. – Вы совсем не похожи на…

Он вспомнил плановые психологические консультации, которые ему доводилось периодически проходить в школе и на работе. Уж психологи из Министерства точно не сказали бы, что опоздание – это одна из тех вещей, которые позволяют безошибочно опознать человека. Скорее всего, они вообще не стали бы шутить. А тем более, шутить о святом, о времени! Пунктуальность стала священной коровой современного мира. А «время – деньги» – новым Символом веры. На такие темы не принято шутить. Во всяком случае, в среднем кругу, среди обитателей Желтой зоны.

У мозгоправов из Министерства нейросекундомер не выключается никогда. Как, впрочем, и у подавляющего большинства обладателей желтых паспортов, независимо от их профессиональной стези. Вот говоришь с ними, а в глазах будто стрелки бегают. Быстро-быстро бегают. И человек, слушая тебя, думает: а сколько он за это время мог бы сделать более полезных дел.

Итальянец задумчиво покачал головой. Он был явно не из такой породы людей. Он спокойно, без суеты уселся за стол напротив своего визави, и внимательно, участливо, с каким-то удивительно светлым сочувствием посмотрел ему в глаза. Это было действительно очень светлое сочувствие: не принижающее, а возвышающее человека. В нем не было ни капли фальши и высокомерия, но была вера в человека, в величие его духа, и искреннее желание всемерно помочь ему. В отличие от жалости, это сочувствие будто давало силы подняться, а не припечатывало к земле еще сильнее.

Рэйн не привык к такому одухотворенному, светлому, сильному взгляду. Взгляду, уважающему в себе – Себя, и в другом – Другого. Он уже забыл, когда и где в последний раз видел его, и видел ли вообще. Если видел – то, пожалуй, лишь на картинах...

А еще он сам делал эскизы, зарисовки. Нет, это были не портреты реальных людей, которых он когда-либо знал. Он находил в Паутине фотографии и портреты представителей прошлых эпох. Обычных, ничем не знаменитых людей, которым посчастливилось родиться тогда, когда деньги и развлечения еще не окончательно поработили человеческие сердца. Когда люди еще могли не считать секунды. Хотя бы перед сном. Хотя бы в выходные. Когда еще не считалось странным обнять человека или похлопать его по плечу.

Иногда, когда становилось совсем невмоготу, Рэйн мысленно разговаривал с ними. И, честное слово, бывали моменты между сном и явью, когда ему казалось, что они ему отвечают! Но потом наступало утро, неумолимые потоки городских артерий несли его на работу, и он снова начинал играть в ту мысленную игру, целью которой было как можно скорее отгадать, антропоид перед тобой или живой человек во плоти. До сегодняшнего дня Рэйн ни разу не ошибался.

– Рэйн… кхм, мне ведь можно называть вас так, просто Рэйн? – спросил итальянец.

Рэйн кивнул. Он не привык, чтобы его называли по имени, тем более совсем посторонние люди. Но в лице этого человека, казалось, было что-то знакомое, а голос успокаивал, обволакивал.

– Очень хорошо. Знаете, не люблю все эти пустые условности. Если я правильно все уяснил, вы хотите и готовы радикально изменить свою жизнь? Точнее, вы готовы вообще отказаться от своей прежней жизни. От своего прошлого и настоящего. Вы готовы пойти на это хоть прямо сейчас, верно?

– Верно, – подтвердил Рэйн. – Я готов.

– Но почему? Что толкает вас к этому? Я понимаю, что вы пришли сюда не просто так, что бессонными ночами вы не раз прокручивали в голове все сценарии. Но все же, Рэнни, почему? Вы ведь еще так молоды...

– Я устал, – грустно сказал Рэйн, не зная, что к этому еще можно добавить.

– У вас есть молодость, силы, здоровье! У вас наверняка есть родные, близкие люди. У вас столько непрожитых лет впереди. Неужели вы хотите от всего этого отказаться? Неужели не хотите поймать каждый момент, распробовать, насладиться каждым мгновением? Неужели…

– Послушайте, мистер Банчини…

– Джиованни, – поправил его итальянец. – Зови меня просто Джиованни.

– Хорошо. Джиованни,… – Рэйн замялся. – Вы говорите со мной так, будто я – самоубийца. Как будто я эвтаназии у вас прошу. Но ведь это не так! Я ведь не за этим пришел. Я не собираюсь умирать. Я собираюсь только обменяться…

– Ты собираешься обменяться судьбой со стариком! Променять свою жизнь на жизнь старика. Но это не равноценный обмен, Рэнни. Ты еще слишком молод, чтобы понять это.

– А вы верите в судьбу? Причем здесь вообще судьба? Я хочу обменяться телами, это верно. Телами, гражданством, социальной личностью…

– Да, я верю в судьбу, – тихо произнес итальянец. – Но это неважно. Важно совсем не это. Просто пойми, мой мальчик, что ты выиграешь гораздо меньше, чем потеряешь. Это неравноценный…

– Простите, но это не вам решать, – перебил его Рэйн. – Вы ведь не можете мне запретить, верно? Вы должны оценить мою психологическую готовность, осознанность и твердость принятого решения. На этом ваша роль в моей судьбе заканчивается. Вы мне симпатичны, но почему вы думаете, что вправе учить меня?

Старик вздохнул и отвел взгляд, о чем-то думая.

Они немного помолчали.

– Куришь? – неожиданно спросил он, достал из пачки сигару и протянул ее парню.

Рэйн не ожидал такого выпада, но взял сигару, попробовал затянуться и закашлялся. Его била мелкая дрожь.

– Никогда не поздно начать, – рассмеялся старик. – Я тоже прикурю.

Он вынул из пачки еще одну сигару, зажал ее между губами и снова чиркнул зажигалкой.

– Я видел твои эскизы, которые ты принес в Институт, – сказал мужчина. – Не знаю, говорил ли тебе кто-то об этом раньше, но ты по-настоящему талантлив, парень!

– Спасибо, – смущенно проговорил Рэйн. – Нет, никто мне не говорил. Я никому до этого не показывал свои рисунки…

– Так никогда не поздно показать! Почему ты думаешь, что не сможешь стать признанным художником, будучи собой? На кой черт тебе сдался дряхлый старик из Зеленой зоны? Вот предположим, что завтра ты проснулся в его теле, в его постели, в его особняке и в этой треклятой Зеленой зоне! Но ведь ты будешь писать картины за него. Их, разумеется будешь писать ты, ты и никто иной. Но никто никогда об этом не узнает! Даже не догадается. У тебя будет его имя, его чертов зеленый паспорт. Ты каждый день будешь видеть в зеркале его испещренное морщинами лицо. Ты будешь нездоров. Уж поверь, ты не избежишь старческих болезней. И, в конце концов, ты умрешь. Пусть через десять лет, через пятнадцать, но умрешь, парень! Я понимаю, ты чувствуешь себя уже очень взрослым человеком. Все вы сейчас взрослые. С двенадцати лет, а то и раньше. В Желтой зоне время бежит быстро, ритм жизни сумасшедший. Вы уже к восемнадцати годам чувствуете себя стариками. Считаете, что все попробовали и повидали. Устаете от жизни. Но у вас ведь этой жизни-то и не было на самом деле. У вас детства не было – его у вас отняла эта проклятая работа, эта проклятая беготня непойми куда, это ваше вечное «время – деньги». Ведь не вы это придумали – вам все это в головы вбили. И будут вбивать. А хочешь знать, почему?

Рэйн смотрел на старика очень внимательно.

– Да, я хочу знать. Всегда хотел знать, почему это происходит.

– А потому, что смысла жизни у людей не стало. Ведь тысячи лет подряд люди имели этот смысл. Для большинства людей продолжение рода было смыслом. Продолжение рода да уют семейного очага. А что теперь? Земля не может вместить больше людей, чем есть сейчас. Не помещаются люди на этом маленьком шарике. Того и гляди, посыплются с него в тартарары. Слишком много нас расплодилось. Все это понимают, и правительство не может закрывать на это глаза. Поэтому и пришлось ввести все эти драконовские меры по контролю рождаемости. Представляешь, когда-то были времена, когда рождаемость, наоборот, поднять пытались. Я об этом знаю, ты – нет. И не твоя вина в том, что ты не знаешь. Вас ведь в Желтой зоне не учат истории. Вас ничему не учат, кроме самых простых прикладных навыков. Чтобы вырастить надзирателей за роботами. Знаешь, почему? Да потому, что не нужны вы! Лишние вы на этой Земле. Так в правительстве считают. У меня есть там кое-какие связи, и я вижу, как они к вам, большинству, относятся. Они бы, может, и в газовые камеры вас отправили, да нельзя. История не стерпит этого во второй раз. Надо искать другие пути, как поступать с ненужными людьми. И они их нашли. Они заняли вас этой вечной и пустой беготней по кругу, чтобы у вас не было ни сил, ни времени думать, чувствовать, чего-то хотеть, к чему-то стремиться. Вы как белки в колесе со своей мантрой «время – деньги». А белки в колесе не воюют и революций не устраивают. Но и не живут они на самом деле, вот что страшно...

Рэйн внимательно слушал старика и курил. Он больше не кашлял. Он наконец получал ответы на немые вопросы, которые терзали его всегда, но которые некому было задать. Которые он и сформулировать бы толком не смог…

Старик продолжал:

– Когда-то у людей была религия. Это тоже было в те времена, которые ты не застал, сынок. Религия на протяжении тысяч лет давала людям простые ответы на извечные вопросы о том, как и зачем им жить. Пусть иллюзорные, мифические ответы, но они были. И они были нужны.

Но все религиозные постулаты были ниспровергнуты неумолимой наукой. Не сразу. Постепенно. Один за одним. Начиная с плоской Земли, с мифов о сотворении человека, и заканчивая самым главным постулатом, самой главной Тайной. В конце концов, наука со всей своей беспощадной неопровержимостью доказала, что бога нет. Точно так же, как раньше она доказала, что Земля отнюдь не плоская. Вот так. И жизни загробной тоже нет. Ничего там нет, Рэнни, понимаешь, совсем ничего? Чернота, пустота, и ничего больше. Нет ни малейшей надежды на то, что какой-то свет там есть. Ни малейшей зацепки. Человек так устроен, что надеется он до последнего. Даже когда лежит и кровью захлебывается, он все равно надеется и все равно бьется. Бьется с суровостью бытия, с его несправедливостью, с его беспощадной объективностью, в конце концов. Бьется до тех пор, пока бьется его сердце. А потом уже не бьется, конечно. Потом уже нечему биться. Нечему и некому. Эх, Рэнни, – тяжело вздохнул старик. – Есть такие вопросы, точных ответов на которые человечеству лучше было бы не знать. Оно никогда не будет готово к этим ответам. Но если открытия уже совершены, а знания добыты – спрятать их невозможно. Если ящик Пандоры раскрылся и оттуда вырвались беды – их никак уже не загонишь обратно.

Рэнни молча слушал старика и курил, впитывая все, что этот образованный человек говорил ему.

– Религия денег и развлечений стала последним прибежищем, последним оплотом человеческой души. Она не дает ответов, но и не порождает ненужных вопросов. Она не сулит вечной жизни, но позволяет хотя бы до поры до времени не думать о смерти. Большинство людей это устраивает. Большинство людей этим и живет. Но не ты, Рэнни, не ты. Я ведь видел твои портреты. Я все почувствовал, все уловил, что в тебе есть. Все понял. Тебе нужно больше, чем другим. Гораздо больше. И Желтая зона не может тебе этого дать.

Рэнни поднял лицо кверху, выпустив изо рта длинную струйку дыма. По его щекам прокатились слезы. Он был не в силах ничего сказать.

Старик поднялся, обошел стол, встал за спиной Рэнни и положил руки ему на плечи.

– Все хорошо, сынок. Все хорошо. Ну-ну, не надо, все хорошо…

Они помолчали какое-то время.

Первым тишину нарушил старик.

– Теперь, после того, как ты все знаешь, ты можешь сделать осознанный выбор. Только теперь. До этого ты был слепым щенком, который не знал, куда ему прибиться в этом мире. Теперь ты вооружен знанием. Знание – это великая сила, великое оружие. Но и великий груз. Ты теперь знаешь, как устроен мир. Ты знаешь, что такое смерть. Смерть – это конец, мой мальчик. Нет никакой вечности, никакого воздаяния, никакой справедливости. Увы! – старик пожал плечами. – Наука это уже доказала. Человек умирает тогда, когда умирает последний, кто помнил о нем и кому он был дорог. В этом правда.

Рэнни поднялся с кресла, сделал несколько шагов по комнате, пытаясь утрясти мысли, которые роились в его голове. Меньше чем за час перевернулся весь его мир, все, что он знал о мире.

– Я не хочу и не собираюсь давить на тебя. Я только прошу тебя подумать хорошенько, хочешь ли ты становиться стариком, приблизив свою смерть на десятки лет. Конечно, в Зеленой зоне люди живут дольше, чем в Желтой. Но не настолько дольше! Давай будем реалистами: совершив обмен, ты не выиграешь, ты проиграешь, и проиграешь очень сильно.

– Я сделал выбор, – сказал Рэйн тихо, но твердо. – И я не отступлю. Я хочу стать художником. Художником с большой буквы. Я не хочу следить за рекламным конвейером, не хочу отфильтровывать бракованную рекламу. Я хочу картины писать. Но для этого нужно время. И нужны деньги. Деньги, чтобы жить на что-то, понимаете? Пусть небогато жить, но хоть что-то кушать. Атмосфера нужна другая. Я не могу заниматься делом, которое люблю, живя в Желтой зоне. Поймите вы меня, я вас очень прошу. То, как я жил эти девятнадцать лет – это и не жизнь вовсе. Это существование. Я не хочу так больше существовать, ни год, ни десять, ни сорок лет. Я хочу создать что-то прекрасное, оставить это прекрасное после себя. Я хочу жить в картинах. Может, когда-нибудь кто-то глянет на написанный мной портрет, когда совсем невмоготу будет, и не наложит на себя руки, спасется от отчаяния. Потому что увидит одухотворенность и теплоту. Ту самую, которую я увидел сегодня в ваших глазах, сразу, как только зашел сюда. Вы на меня так посмотрели, как никто еще никогда не смотрел. Как на родного сына.

Старик снова посмотрел на него с невыразимым состраданием.

Его сын погиб. Он был примерно того же возраста, что и этот парень сейчас. Он тоже любил рисовать. Он и внешне чем-то его напоминал: непослушные темные волосы, впавшие скулы, тонкие губы, не совсем правильный прикус и глубоко посаженные карие глаза, вечно чего-то ищущие. Может, тепла? Сколько же он ему недодал…

Жена тоже умерла. Смерть никого не щадит. Совсем он один остался – дряхлый, больной, никому не нужный. Даже талант его зачах. У него не было ни свежих идей, ни желания больше писать картины. После того, как жена умерла пять лет назад, умерло все внутри. Ради кого, ради чего он живет? Ведь и собственная смерть не за горами. Вот если бы снова стать молодым, хоть на день, хоть на час. Если бы вспомнить, каково это, поймать момент, ощутить его…

– Простите, а почему мне кажется знакомым ваше лицо? – вдруг обратился к нему Рэйн, вырвав из задумчивости. – Я не могу отделаться от чувства, что где-то вас уже видел.

Старик насупился, приподнял брови, на мгновение задумался.

– Ты мог видеть мои фото. Хотя их не очень много в Паутине. Зато работы мои все там есть.

– Так вы не психолог? – удивился Рэйн. – Значит Вы…

– Я художник, – подтвердил его догадку Джиованни. Настоящее свое имя – Джиованни Банчини – я назвал тебе в начале нашей беседы. А картины я подписывал псевдонимом.

– Иван Банчин, – вдруг осенило Рэйна. – Да вы – знаменитый Иван Банчин!

– Лестно осознавать, молодой человек, что мое имя известно тем, кто всерьез увлечен живописью. Таких людей все меньше. Я не особо рассчитывал, по правде сказать, что за пределами Зеленой зоны эти люди вообще встречаются.

– Но почему вы выбрали себе такой странный псевдоним? Вы ведь итальянец?

– По материнской линии мой дед был итальянцем. А бабка – русской. Когда я изучал историю великих цивилизаций, то почему-то особенно проникся русской культурой. А еще мне кажется, что русские – это удивительно сильный народ. Он такие войны пережил, таких тиранов. И все равно не сломался. Да, государство исчезло, как и многие прочие, но народ выжил, выстоял. Да, ты прав, во мне больше итальянских кровей, чем русских. Я и русского языка-то не знаю. Да и мало кто его знает теперь – Россия, как и почти все другие государства прошлого, исчезла с мировой карты. Нынче есть Объединенные Штаты Земли, разделенные на Красную, Желтую и Зеленую зоны. И границы зон – это единственные реальные границы. Все остальное – фикция, мишура для отвода глаз. В Красной зоне самая большая плотность населения, самая плохая экология, самые тяжелые условия выживания, меньше всего социальной стабильности. Знаешь, Рэнни, люди не должны жить, как селедки в бочке, дерясь за каждый клочок земли и за каждый ломоть хлеба. Но они вынуждены так жить. Это и порождает тот страшный уровень преступности, постоянные войны, революции и хаос. Не знаю, могут ли в тех условиях вообще появиться люди, подобные тебе. Люди, у которых есть время задаваться вопросами и стремиться к лучшему, а не только думать о том, как выжить. Что касается Желтой зоны – ты расскажешь мне о ней гораздо больше, чем я тебе, потому что ты видел ее изнутри. Ну а Зеленая зона, в которую ты так самоотверженно стремишься – это последний экологически чистый земной оазис и прибежище всяких чудаков: видных ученых, мыслителей, людей искусства, живущих в достатке и могущих многое себе позволить. Время там течет размеренно, никто никуда не спешит. Куда спешить-то в этой жизни? Разве что в могилу.

Старик грустно усмехнулся, и Рэйн так же грустно ухмыльнулся ему в ответ.

– В Зеленой зоне мягкий климат, – продолжал художник. – Министерство контроля погоды и климата зорко за этим следит. Там не бывает зимы и не бывает лета. Какая-то вечная не то осень, не то весна. Там идут очищенные эко-дожди, от которых можно не закрываться. Правда, они и на дожди-то не очень похожи, – старик хмыкнул. – А скорее, знаешь, будто кто-то из распылителя поливает газон. Только распылитель этот – высоко-высоко в небе.

Рэйн невольно улыбался, глядя на старика. Какой же милый и хороший это был старик!

– Мне более всего по душе серые дожди, – продолжал тот. – Те, что у вас в Желтой зоне идут, когда к ним гадость всякая не примешивается.

Но раз так далась тебе эта ненаглядная Зеленая зона – то ты туда попадешь, я тебе это обещаю.

– Так что же, уже нашелся человек, который согласен со мной обменяться?

– Нашелся, да, Рэнни. Он перед тобой.

***

Что случилось в последующие несколько дней – никто не мог бы предугадать. Рэйна Грэя убили, когда он возвращался с работы в свою каморку в многоквартирном муравейнике. Напали неизвестные в масках-хамелеонах, пырнули несколько раз ножом, украли электронный бумажник, быстро скрылись.

Интерактивные стены ближайших домов со свойственным им безучастным педантизмом зафиксировали, как он шел в тот день домой веселый, напевая что-то себе под нос. Это довольно удивительно, потому что все знали его угрюмым девятнадцатилетним стариком. Никто никогда еще не видел его таким счастливым и по-настоящему молодым, как на этих последних кадрах. Будто бы и не он это был, а кто-то другой в его оболочке. А в те мгновения, когда сердце его совершало последние удары, он улыбался. Словно пожил уже на этой Земле достаточно, и уходил с миром. Словно не отняли у него только что жизнь, а он передал кому-то другому свою жизнь. Сам того не предвидя, умер за кого-то другого. А если бы и предвидел – то пошел бы на это, чтобы спасти жизнь тому мальчику, напомнившему ему сына. Ведь он еще так молод...

Теперь он там, в Зеленой зоне. Он стал тем, кем всегда мечтал стать. Стал знаменитым художником. Да, немолодым, но он проживет еще десять, пятнадцать, а может быть и двадцать лет. Он напишет много удивительных, глубоких картин. Разве это так уж мало? Вот ведь все удивятся, когда старик Джиованни, известный публике как Иван Банчин, после пятилетнего творческого простоя снова начнет писать картины, напомнив миру о себе. Да еще и в новом, совершенно нехарактерном для себя стиле: смелом, экспериментальном, новаторском. Критики напишут про этот его новый период в творчестве, что такие самобытные картины, если бы они не принадлежали кисти всем известного Ивана Банчина, могли бы принадлежать молодому, очень незаурядному и талантливому художнику-самоучке.

Особенно публика полюбит автопортрет Ивана Банчина 2168-го года. Автопортрет, на котором запечатлен изрезанный морщинами старик с сигарой и невероятно глубокими, добрыми, одухотворенными глазами. Трудно поверить в то, что человек может так написать собственные глаза. Так, словно смотрит на себя извне, глазами Другого, любящего и помнящего.

К рассказу имеется музыкальная иллюстрация.

[Epema]

"Золотой Миллиард"!!! Вы это хотели передать в своём тексте? Сухо, твёрдо, без преукрас... "Золотой Миллиард"- это звучит НАГЛО, ГОРДО! А вот с фантастикой в перемешку не очень. Но это только моё мнение!

[Павел Чернов]

Вот о золотом миллиарде даже не думал в момент написания. Но параллель интересная, конечно.
Спасибо за прочтение и отзыв, Epema!