Фея на час, автор Анжелина Агапова (Лёд) Опции

[Каркун]

Автор: Анжелина Агапова (Лёд)


Фея на час


Такое здесь место: история ломала границы пространства и времени, а заодно людские судьбы. Там, где веками воевали, земля болит, и рвутся её защитные покровы. Тут уж как повезёт. Я всегда знала, что попаду в прошлое. Часто представляла себе этот момент, когда небо и земля покачнутся, и вместо асфальта окажется под ногами просёлочная дорога или вовсе нетронутая земля. Зимой приходилось ходить на работу по льду замёрзшего озера, и я пыталась понять, смогу ли выплыть, если там, в прошлом окажется лето. Когда наметало сугробы и идти приходилось, проваливаясь по колено, выплыть не особенно и хотелось.
Ощутив, что падаю, я не удивилась. Под ногами хлюпнуло, полетели грязные брызги. Шок, испуг и прочие истерические глупости существенны для сытых и благополучных. Человеку, чья судьба – одна сплошная борьба за выживание, они откровенно скучны. Я посмотрела по сторонам. Дамбу, по которой шла там, в будущем, построили в семидесятые. Её насыпали рядом со старой, разбитой и вдавленной в грунт в сорок четвёртом тяжёлой военной техникой. Новой нет, а старая рядом. Я поспешно взобралась по откосу. Куда же меня занесло? Монастыря не видно, значит, тридцатые позади, а воронки от бомб на месте и уже порядком заросли: хорошо, что не менее страшные сороковые тоже пролетели. Вот и полуразрушенная церковь над красным песчаным обрывом. На куполе и луковках ещё сохранилась синева и даже видны золотые звёзды росписи. В конце шестидесятых в старой церкви начали держать ядохимикаты, испарения съели краски в первый же год. Что ж, время, куда я попала не самое скверное.
Пока никто меня не видел, побежала на кладбище. Летом туда редко кто заходит, а мне надо обсохнуть и прийти в себя. Наблюдая за дорогой, я уточню время по одежде и причёскам проходящих мимо женщин.
Среди могил тихо тепло и уютно. Мерзкие искусственные цветочки-веночки ещё не вошли в моду, и травяные холмики просты и человечны. Я оглядела себя. Юбка на мне банальная, туфли тоже для того времени подходящие, тем более, что я не юная девица, а начинающая пенсионерка: кто на нас, стариков, смотрит? Футболка… Вот не помню, чтобы их тогда носили, ну да ладно, сойдёт за кофточку, или застегну вязаный жакет – вообще никто её не увидит. Так, что у меня в сумке. Мобильник, который никогда не зазвонит, а скоро и вообще сдохнет, разрядив батарею. Батон в нарезке и маленький кусочек сыра. Новый платок в хрустящей упаковке – сегодня только купила. Вот его можно продать: полиэстер, но выглядит как шёлковый. Ещё бусы на шее из хризопраза – тоже по тем временам вещь дорогая и востребованная. В кошельке деньги, здесь совершенно не нужные, да и в моём прошлом будущем никчёмно малые. Хотя нет! У меня есть советский рубль в потайном отделении – монетка на счастье. Кто же знал тогда, что счастье – это пять советский буханок хлеба – несколько дней жизни.
Перспективы у меня, честно сказать, неважные: без документов работу не дадут, пенсию платить не будут, да и статья за бродяжничество никуда не делась, а пойти мне не к кому. Одна дорога: на зону – вряд ли мне долго придётся мечтать о тюремном сроке, как персонажу известного рассказа. Можно ещё выдать себя за жертву амнезии и пристроиться где-нибудь в психушке. Грустно. Вся жизнь в неволе: сначала родителям не могла угодить, потому начальнику на работе, свекрови, мужу и дочке, и вот на склоне лет судьба припасла для меня последнее рабство.
Ладно, сначала нужно продать вещи. Если день будний, удобнее всего это сделать у магазина, а может быть сама продавщица возьмёт мои последние сокровища – она-то всегда при деньгах. В те годы почти в каждой деревне был магазин, но я привычно свернула налево – к родному дому.
По дамбе уже ходили люди, меня обогнала запряжённая в телегу лошадь. Две пожилые женщины попались навстречу. От волнения или потому, что прошло так много лет, я никого не узнавала. На меня поглядывали, но без особого интереса: лето, полно дачников. Вот мост, старый деревянный. Какой он низенький, как близко река! А в детстве он казался высоким-высоким! По знакомой тропинке, которой в будущем нет – заросла борщевиком – я поднялась на взгорок. Открылась деревня. Серая дранка крыш, серые стены. Пожалуй, я попала в конец пятидесятых. Обшивать дома вагонкой и крыть шифером стали чуть позднее. Магазин – второй дом направо. Подойдя ближе, я сообразила, что ещё, должно быть, рано – откроют только в десять. Ничего, рядом за кустами бузины есть тайное место. Детишками мы прятались там и наблюдали из укрытия деревенскую жизнь – играли в партизан или в птиц.
Я повернулась и увидела Ильку. Я могла забыть кого угодно, но только не её: милая мордашка, светлые волосы завязаны в конский хвост, взгляд ещё доверчивый – в нём нет страха. Любящие родители обычно не дают своим детям имена, способные отравить жизнь, да и дети не сразу понимают, что к чему. В пять лет мне ещё нравилось, что меня зовут Иллена. В пять лет я пока не знала, что папа с мамой меня не любят.
– Здравствуй, Иллена! – сказала я.
– Вы знаете, как меня зовут, тётя? – удивилась девочка.
Мне ли этого не знать! Я лихорадочно пыталась сообразить, что мне делать дальше. Почему-то и в голову не пришло, что я могу увидеть себя маленькую. В фантастических рассказах человек может встретиться с самим собой, но здесь вроде бы как жизнь. Я смотрела на девочку, и сердце сжималось от жалости: ведь я знала, что с ней произойдёт дальше, как сложится её жизнь. Сияющую в глазах надежду сотрёт разочарование потерь, и усталая пожилая неудачница перестанет смотреть в зеркало, потому что её будет пугать собственный потухший взгляд. Ведь я – лузер, как теперь говорят. Я честно работала и горячо любила, но никто за мою почти шестидесятилетнюю жизнь так меня толком и не заметил. Теперь я уставшая пенсионерка, едва сводящая концы с концами. Даже покупки в моей сумке не для меня, а для соседки дачницы. Надеюсь, она не подумает, что я исчезла, позарившись на её батон в нарезке и кусок сыра.
– Конечно, я знаю твоё имя, ведь я…
Чуть не сказала правду, в которую никто не поверит и которая никому не нужна. Зачем бедной девочке видеть такое будущее? Пусть оно ещё недолго останется светлым. Как ответить и не причинить зла? Что я могу сделать для себя, так странно оказавшись на перекрёстке судьбы? Через мгновение я поняла – что. Созидать нужно сказку потому, что в жизни её нет!
– Я – фея. Мы просматриваем за маленькими девочками с облаков, а иногда нам разрешают спуститься на землю, чтобы встретиться с ними.
Ангелов-хранителей и прочую религиозную чушь из детей выбьют уже в октябрятах, а про фей никто не вспомнит. Считается, что это попы выбили ещё до революции.
– Пойдём в потайное место. Там сможем поболтать, и я покажу тебе чудеса, что умеют создавать феи.
Я уверенно зашагала к старой стене из дикого камня, Илька побежала рядом. Она сразу поверила мне: ведь только волшебникам интересны детские игры, взрослые люди для этого слишком заняты.
Общение получилось странным и уютным. Мы быстро нашли общий язык – ещё бы! Время летело как птица. Я подарила Ильке блестящий ярко-синий платок и замечательные зелёные бусы. Потом мы ели сладкую городскую булку с невиданным в те годы в деревне твёрдым сыром и болтали. Телефон у меня дешёвенький, в нем даже фотоаппарата нет, зато играют незатейливые мелодии. Илька слушала их раз за разом тихо повизгивая от восторга. Когда я сказала ей, что феи с помощью такой коробочки разговаривают между собой в облаках, она сразу поверила и спросила серьёзно:
– Как Гагарин?
Вот оно что – шестьдесят первый год. Человек полетел в космос. Я помню, как радовались люди, как гордились своей страной. Что осталось от страны и от этих людей? Бедная Илька. Я хотела подарить ей счастливый рубль, но вовремя спохватилась: ребёнку чревато идти за покупками с такими большими деньгами – продавщица заподозрит, что они сворованы у родителей. Я сама сходила в магазин, соображая на ходу, как с толком потратить монету. О чём я мечтала в детстве? Ах да! Подойдя к прилавку, я выложила на него металлический рубль с большой цифрой «1» на лицевой стороне и забытым ныне гербом на затылке.
– Конфет «Белочка». На всё.
Получилось почти двести граммов и ещё пять копеек сдачи. Глядя, как Илька благоговейно кусает шоколадную конфету, я вдруг поняла, что всё сделала правильно. Я не могла подарить себе, маленькой, достаток и непьющих родителей, всё, что сумела – полдня любви. Человеку нужно, чтобы кто-нибудь его любил. Обязательно. Если любит родная мама – удача будет с ним всегда, но если маме дороже водка – пусть, хотя бы однажды в жизни, к человеку придёт фея.
– Мне пора! – сказала я Ильке. – Я там, в облаках, но знай, что я с тобой и всегда буду тебя любить. Ты для меня самая лучшая, самая прекрасная девочка на свете!
– Тётя фея приходи ещё, пожалуйста!
– Я не смогу, Иллена. Нас редко отпускают на землю погостить, но ты запомни: я тебя люблю!
Последний раз я посмотрела на неё: сияющие глаза, испачканный шоколадом рот. Я больше не приду: не хочу, чтобы Илька видела меня измождённой, голодной и грязной. Пора нырнуть в прогон и исчезнуть.
Полевая дорога стелилась под ноги, колыхалась созревающая рожь, зеленели ещё пустые и гулкие капустные кочаны, а вот и кукуруза – зашелестели на ветру широкие листья. Я шла в лес. Вся жизнь протянулась в бесконечном рабстве у людей и обстоятельств, но теперь я свободна. Моя неудавшаяся жизнь осталась в будущем. Если вся она была лишь преддверием сего дня – я согласна. Долгие годы я мечтала о счастье и получила полную меру. Я не пойду на зону и в дурдом тоже. Я пойду в лес. Вот он всё ближе. Поднимает к облакам горизонт. Там хорошо. У меня нет еды и денег, но протяну какое-то время на ягодах и грибах – голодная, но никому более ничего не должная. Когда придут холода и слабость потянет к земле, вырою ямку в песчаном склоне под огромной сосной. Там так уютно в корнях: тепло и не дует ветер, даже если наверху от него шумят и шатаются кроны. Весной ямку затянет песком, и я растворюсь в этом мире, и хотя меня не возьмут в облака – не очень-то я в это верю, вряд ли под землёй мне будет хуже, чем на ней. Главное – я свободна.

[Лёд]

Человек впервые в жизни оказался свободен, а вы его хотите опять в рабство?
Свобода! Да за такое и умереть не жалко - как говорит капитан Барбосса в каком-то фильме про карибских пиратов.