Собеседование с Дафной, Вторая глава про Стальную бабочку Опции

[Гость_Кузьмич_*]

с Дафной
Дафна и подумать не успелао том, чтобы позвонить в дверь, тогда как редактор Тургенев наперед знал, что в дверь звонит именно она, соискательница места. К чему, казалось бы, и сомневаться, раз время так или иначе назначено. Но девушка пришла не вовремя, на целых полчаса раньше, так что звонить в дверь мог кто угодно, тот же почтальон. Он, редактор, сразу обратил внимание, что звонок прозвучал не так, как всегда, не своим привычным тоном. Но больше его удивило совсем другое: девушка не успела даже нажать на звонок, а он, редактор, уже почему-то знал, что та девушка или женщина, соискательница места, стоит у двери и тянет палец к кнопке. Получалось, что он узнал о ее приходе еще до того, как она объявила о себе звонком. Других странностей в связи с этим посещением тоже хватало.
Проще всего, разумеется, объяснить все странности тем, что редактор Тургенев мог слышать шаги Дафны, когда та поднималась по лестнице. Но если он что-то и услышал, то несомненно каким-то внутренним, не ушным слухом. Обычное человеческое ухо способно различать лишь привычные грубые звуки, тогда как в данном случае явно сработала некая потаенная мембрана, способная улавливать что-то еще, помимо звуков. Порхание крыльев бабочки, к примеру. Сколько-то позже, по прошествии времени, редактор Тургенев сумел убедить себя в том, что Дафна в тот день, будучи Стальной Бабочкой, вовсе не подошла к двери, а бесшумно к ней подлетела. Оттого и не услышал он никаких ее шагов, а ведь на ней были модные туфли на звонких каблуках-шпильках.
Редактор Тургенев сделал вид, что нисколько не удивлен несвоевременному приходу гостьи, вместо того скромно развел руками, извиняясь за легкий беспорядок в пустующей приемной. Если все сложится в пользу Дафны, говорил его взгляд, это помещение станет ее рабочим местом. Затем проводил ее в свой кабинет, в комнату, где когда-то состоялось его собственное знакомство с прежним редактором журнала, Лундквистом. Все теперь выглядело здесь иначе, и тон помещению задавал массивный редакторский стол, который был наскоро прибран: рукописи, деловые бумаги были уложены в ровные стопки, карандаши, ручки - в аккуратные кучки. На вопрос, сколько просуществует этот искусственно созданный порядок, можно было смело ответить: нисколько, после ухода посетительницы все будет мигом возвращено на положенные места.
Дафна была облачена в легкое шифоновое платье цвета ультрамарин, при движении оно словно порхало: то плотно прилегало к телу, то отталкивалось от него, образуя забавные воздушные пузыри. Когда она присаживалась на стул, предложенный ей редактором, то платье ее поднялось как раз таким вот пышным пузырем, после медленно осело и прильнуло к телу. Ноги она подогнула под себя и перекрестила в щиколотках, отчего шпильки туфель торчали в стороны, точно заточенные клинки. Сумочку она положила на бедра, личные бумаги заранее собрала и держала в руке. Темные очки с крупными стеклами подняла на лоб и приготовилась долго рассказывать о себе, потому что сердцем чувствовала, что вопросов к ней будет много. Вид у нее все же был спокойный и решительный: не могло найтись таких вопросов, на которые у нее не запасены должные ответы. Требовалось лишь выбрать из них те, что прозвучали бы привлекательнее и убедительнее.
Первый вопрос, как и ожидалось, коснулся ее имени, поскольку по документам она значилась как Инге Миллер. Корни у нее, стало быть, были хоть сколько-нибудь, но немецкие, и иногда это вызывало вопросы. В четырнадцать лет она неожиданно предпочла называть себя Дафной, всем представлялась только так, на настоящее имя отзывалась неохотно, а в некоторых случаях не откликалась вовсе. Она уже не помнила, где встретилось ей это новое имя, но оно сразу приглянулось и засело в сознании. Лишь много позже Дафна узнала, что у имени есть мифологическое значение, а в дальнейшем, в ее непростых отношениях с редактором Тургеневым, это значение, пусть хоть и в самых общих чертах, неожиданно подтвердилось.
Дафна, сама того не ожидая, уже в самом начале беседы с редактором вдруг совершенно расчувствовалась и разговорилась настолько, что начала рассказывать о себе все. Почему, удивлялась она вместе с ним, вместо того, чтобы появиться на свет в Германии, западной или восточной, в столичном Берлине, к примеру, волей судьбы оказалась в Дании. Хоть и носит немецкую фамилию, доставшуюся ей от родителей, во всем остальном она обыкновенная датчанка, не помнящая корней своих предков. Она тут же добавила, что не помнит их за ненадобностью.
Редактору Тургеневу, чьё имя, данное ему при рождении, также было совсем другим, сразу пришел в голову грустный пример редактора Пелле Лундквиста. Вспомнились его вечные мучения по поводу неисправимого шведского акцента, из-за которого он не смог ужиться с собственной женой; из-за того же акцента родные дети сторонились его и считали чуть ли не чужим человеком. Он покопался в себе, в биографиях своих родственников, даже очень дальних, но безуспешно. Все они выглядели чистыми датчанами и своим происхождением уходили далеко в века, может даже к временам викингов и мореплавателю Эрику Рыжему. Один из дальней родни по материнской линии чуть не полжизни провел в Гренландии, но о нем мало что было известно. Разговор естественным образом перешел на Пелле Лундквиста.
- Прекрасно вас понимаю,- вставил он,- поскольку прежний наш редактор тоже не всегда мог подтвердить, к какому миру он принадлежит. И потому, будучи уже в преклонном возрасте, отошел от дел и вернулся к своим шведским корням, и выяснилось, что поступил он правильно. Здесь же он как бы находился в изгнании, в которое, впрочем, попал по собственной воле.
Дафна внутренне радовалась происходящему: все прямо на глазах складывалось так, как следовало, а ведь в запасе у нее оставалось еще множество уловок и хитростей. В голосе редактора Дафна услышала жалость к себе, и, чтобы подбавить жалости, она тут же поделилась грустной историей о том, каким образом ее немецкие прародители оказались в Дании. В истории каждого народа есть позорные страницы, которые хочется скрыть, такое предпочитают не бередить лишний раз, к этому относятся как к открытой гнойной ране.
Редактор Тургенев, как и большинство его соотечественников, ничего об этом прежде не слышал, и каждое слово из услышанного рассказа рождало в нем все больший стыд.
- Рассказывайте дальше,- повторял он всякий раз, когда Дафна вдруг останавливалась или понижала голос,- мне так за все это стыдно.