Трое бездомных, цикл Опции

[Zaalbabuzeb]

Первый бездомный

ОТЕЦ И СИНГУЛЯРНОСТЬ


Мой батёк был нереально крут, Жозеф. Кхм. Сам знаешь. Ты ж видал его по «Евроньюс»? Зам главы футуристического отдела Гугла. Профессор, куча регалий. Гений! И свихнутый на технологиях маньяк-невротик. Всё, чем батёк пробавлялся, это летал по миру, жутко сверкал глазищами да лил в уши лопухам свои гнилушные лекции. Про техногенный рай, там, сингулярность – всю эту пакость. Ну, ты в курсе.

Самое гадкое, брат, что когда он так сверкал... то кругом как бы никого не оставалось. Был он один. Ты врубаешься, о чём я? Из-за этого фанатика я даже мать свою толком не помню, да и сам я будто... Ну, не важно. Короче, у него нашли костный туберкулёз.

Отец как узнал диагноз, так заперся в кабинете. Мигом наползли змеёныши – все его дружки-трансгуманисты. Те, кто ненавидит всё живое и настоящее – гады в дорогих костюмах, готовые при первой возможности их сбросить, чтобы похвастаться друг перед дружкой наростами, чипами и прочими вживлениями. Эти-то гады и убедили отца, что он не умрёт, и он им поверил.

Врачи в клинике Мюнхена предупреждали: болезнь запущена – но батёк объявил, что учёные могут вылечить всё. Он спускал миллионы, чтобы какой-то профессор из Китая прожарил его лучами, а затем батя твердил, что спасение в нанороботах. Он мотался в клиники Кореи, Тайваня и Штатов, где всех убеждал: на планете, где Gott ist tot, люди вот-вот начнут жить вечно. И в итоге свалился-таки на пол прямо в нужнике аэропорта Нью-Йорка.

Его срочно переправили в госпиталь Вены. Врач мне сказал, что отец многие месяцы колол морфин. Когда я зашёл в палату, он был высохший, как скелет, с синюшной кожей и чёрными кругами под глазами. Отец вылупился на меня. Сощурился. И вдруг зашипел:

– Как ты здесь появился? Что?! Что ты вообще такое?!

И в нём, и в палате начало так дико полыхать. Жарить! Я ощутил себя как в раскалённой духовке, а из-под кожи у отца стали вырываться сполохи!

Я вылетел оттуда. Понёсся куда-то на улицу, в подворотни. Знаешь, брат, тем вечером я понял. Это счастье. Божия защита миру, что отец был слишком упёрт в свои технологии, чтобы… Чтобы принять смерть. Ведь иначе он и её пустился бы вокруг себя распространять. Точно так, как он сеял ту поганую сингулярность, делая мир всё извращённей. И сердца у его слушателей бились бы чаще не от научной чушни, а из-за желания разрушать жизнь. Врубаешься?

Меня выпнули с философского факультета – после того, как я залез ночью в библиотеку, развёл костёр из книг и начертил на стене пеплом: "Credere, obbedire, combattere". Я работал грузчиком, сторожем, но нигде не задерживался долго. Те слова: "Что ты вообще такое?!" – висели надо мной в небе, стали гигантскими, как отец. Что, если, в самом деле, я был разновидностью его фантазий? Образом его бреда, м? И тогда в палате умирал вовсе не он, а...

И, кстати, отец всё же не подох, ты знаешь? Из него вынули все гниющие кости, заменили их стержнями из титана, накачали его стволовыми клетками, и сейчас он продолжает свои лекции. Теперь они совсем долбанутые – он же перешёл черту. Мне пришлось сбежать сюда, в эти катакомбы, стать бомжом. Но отец не успокоится, пока меня не найдёт. Он хре́новым вихрем летает по миру, общается с политиками. И мне кажется, брат, он и его трансгуманисты – они что-то замышляют. Что-то действительно страшное, брат, и большое. Ты врубаешься, о чём я? Врубаешься, а?

[Фарос]

Повествование сумбурно. Язык ужасен. Над текстом не работали ни секунды.