Литературный форум Фантасты.RU

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Литературный турнир "Игры Фантастов": "Шестое чувство" (Прием рассказов закончится 6.04.2024 года 23:59)

 
Ответить в данную темуНачать новую тему
Космос, другие Миры, Будущее наше, цикл тематических стихов
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 16.3.2019, 14:22
Сообщение #1


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Все произведения автора на этом форуме (ссылки):
Маша и самовар, Сказки о животных
Алиса и Диана в тёмной Руси
Сказки тёмной Руси
Нежить и Егор Берендеевич
Нежить и богатыри
Сахалинские каторжанки
Фантастические стихи


Глава 1. Космос, другие Миры


Я мир злу не отдам


Мы — это души.
О звёздных войнах всех душ послушай.

Та печаль,
которую не опишешь словами,
она пережита лишь Нами,
и на Земле никого не волнует,
потому что по людям дрейфует
лишь горе родной их планеты.

Но Мы думаем не об этом,
а о горе, которое больше Вселенной!

Рубил бы я дома полено
или был на войне,
я помнил о вечном огне,
о том огне, который не видно,
за жар которого вам не обидно,
а мне он всю душу расплавил.

Я умру — никто не узнает,
что бьюсь я вовсе не тут,
а где-то там воюю. И врут
все ваши легенды о рае.

Мы светлых миров не видали,
Мы зло везде убивали:
тут или там.
Я Мир ему не отдам!

Мы не считали потери


Мы — это души.
Рассказ о душах Наших послушай.

Мы не считали потери,
Мы стучались в разные двери,
Нам не открывали.
Мы так и знали,
что нам не откроют,
вот поэтому то на воле
Мы всё время гуляли.

Нас не провожали,
когда Мы уходили.
Кого-то из Нас не забыли:
пестрят киноленты их именами.
Стихами
пути наши святы.

И пусть простыни ваши помяты,
вы иногда повторяете
наши фамилии.
Мечтал ли кто об идиллии
больше, чем Мы?

Смятые, смятые, простыни.
Да пропади они пропадом!
Зачем Нас тут убивают?
И каждый раз, конечно же, знают:
убили очередного героя.

На волю, на волю, на волю
летим Мы своими душами!
Путями выстланы лучшими
наши новые жизни.

Ан нет, показалось. По-прежнему
грозные числа
в календарях
лишь напомнят о светлых мечтах.

Если звёздочки загораются


Звёзды — это Мы, наши души.
Ты о душах наших послушай.

Если звёздочки загораются,
то им ничего не прощается:
не разрешается гореть и взрываться.
Но Мы будем, будем стараться!

Ведь Звёзды назло загораются
и вопреки взрываются,
а от бурь их становятся ярче,
ярче, ярче и жарче!

Горите, Звёзды, пока кому-то не спится.
Вы видели звёздные наши лица?
Они не стираемы!
И несгораемым
светом просверлены звёздные души:
— Мы сияем и нам не скучно!

Смешные игры - большие войны


Пока ты умирал,
на твою судьбу играл
Чёрт со Смертью в дурака:
карта к карте — вот игра!

«Помрёт, не помрёт,
на тот свет отойдёт,» —
картам было всё равно.

Повезло не повезло,
когда дух ты испустил?
Бог на небо пригласил.
Раз и два, и раз, и два…
На небе тоже есть игра:
в «кто из нас тут красивее»
играют Ангелы милые,
а вокруг скукотища безбрежная —
ни дел, ни забот. Неспешные
души летают пузатые,
и их Демоны едят волосатые.

Что же ты, дружок, пригорюнился,
работёнка есть тебе, призадумайся,
со злом воевать! Али трусишь?

Ночь не ночь, день не день. Замучил
страшный выбор разум Рудокопа:
«Войной, стороной, в землю?» Хлопай
крыльями и не думай долго.

ЕСЛИ ЕСТЬ БУРЛАКИ, БУДЕТ ВОЛГА
на земле ль, на небе — неважно.
Если в бой, то иди, хоть в бумажный!

Я пишу, я автор Зубкова,
а жива я иль мертва — неважно, право слово.

Планета погибших душ


Если бы всё было просто,
мы б не строили остров
из кораблей погибших,
чувств и желаний лишних.

Громоздкие трубопроводы,
лишние электроводы,
красные числа в календарях.
Нет, мой рассказ не про нас.

Где-то там, на каком-то там свете
жили гордые, чистые дети.

Их наивные, светлые души
по воздуху шли и по суше,
шли просто так, гуляя,
внешних врагов не зная,
не ведая внутренних ран.

Они удивлялись нам.
Их наши войны пугали,
зла нашего не понимали,
они росли и взрослели
в праздности и ... отупели.

Бедные, гордые дети,
не хотевшие знать всё на свете,
им хорошо и покойно,
спокойно, спокойно, спокойно.

Нет в голове спящей места
для жениха иль невесты.
Спокойно. Нет ревности, браков,
за самцов и самок нет драки.

Плесень в душе прорастает,
и каждый подросток знает:
жизнь — это вечная скука.

Вот так, без творческой муки
их мир превратился в ад.
Сосед соседу не рад,
сосед плюёт на соседа —
такая забава это.

Такая работа просто —
строить чудовищный остров
из кораблей погибших
чувств и желаний лишних,
лишней любви ненужной,
лишней забытой дружбы,
ненужных научных знаний,
о которых они не знали.

«И что же, что было дальше?»

А дальше огромным маршем
массы простого народа
превратились в больших уродов.
Потом они все погибли.

Всмотрись-ка в небо, увидишь
как мёртвые тихие души
стонут и плачут: «Нам скучно!»
Тяжко им мёртвым в пустыне.
А ты строй свой корабль. Не отнимут!

Рай у Марципилан


Рай на планете Марципилан
обозначен обозначен был чётко:
ядерная зима и пулемётов чечётка!

Кто тут живой в церковях великих?
За вами отряд безликих:
«По одному выходить не положено!»
Трупы горкою сложены.

Вот и века исчерпаны.
И где б люди веру ни черпали,
планета переживёт и это.

А к следующему рассвету
(через сто лет вперёд)
зверь дикий пройдёт
по молодому полесью.
И от прогресса
ничего не останется.

Так зачем было жизнью маяться
последним из марципилан,
так похожих на наших землян?

Наверное, нет ответа.
И история эта
повторится ещё три тысячи раз!
Вот и Земля на подходе как раз.

Дирижабль Марципиланина


Не людьми дирижабль построенный,
пролетает над территорией,
нелюдимой какой-то.
Чей ты, пилот тот?

Пилот — последний из марципилан.
Его ветхий аэроплан
лет десять назад как разбился.
А пилот тот не сдался — бился
и выстроил дирижабль.
Плывя на нём: «Увидать бы
кого-нибудь из марципилан!»
Хороший у него план.

Так он летал очень долго —
лет тридцать и всё без толку.
Толку нет, сплошные потери:
недавно крыло отлетело.
Чинил, конечно, неспешно,
потому как летает успешно
то, что старательно сделано.

Воздухо-летателю смелому
покорялись озёра и горы
и даже над мёртвым морем
пилот всё вглядывался в синеву:
«Может, лодку какую найду?»
Но ни плота, ни лодки —
ходка за ходкой.

«Ну где ты ходишь, марципиланка —
тёмных лесов партизанка?
Разожги хоть костёр, я замечу!»
Он трогает вечность за плечи.
Летит дирижабль в небе.

Чей тот пилот,
что плыл в нём
десятилетья подряд?
Марципиланин, но этому он не рад.

Мы уходим — он прилетает за нами


Уходим, уходим, уходим!
Всё решено — мы уходим,
мы больше терпеть не будем.

Мы ждём, прилетит за нами
пилот совсем необычный,
Пилот самый смелый, отважный.
Он должен быть где-то рядом,
он знает про нас, он верит!

«Неважно выглядишь, дочка.»
— Мама, я год не ела.
«Зато не поседела.
Там в облаках, ты слышишь,
звук дребезжащий.»
— Где же?

«Вон там, где чернеет точка,
в ней пилот, его мысли слышу,
а он слышит, наверное, наши.
Видишь? Рукой он нам машет!»

— Нет, мама, я не вижу,
уже я год не ела,
у меня отупение мозга.
«Осталось совсем немного.»

Ни немного осталось, а мало!
Права была дочкина мама:
пилот летит к ним отважный
и с дирижабля машет
своею рукой усталой.

Мать с дочкою тень накроет.
Подберёт, подберет их парень —
последний Марципиланин
для жизни совместной дальше.

А пока он летит, им машет
да шепчет: «Тридцать лет подряд
я летал. Вернись время назад!»

Когда ты был богом


В те далёкие времена,
когда ты был богом,
а меня и не было вовсе,
тебе казалось, что в мире
ни осень, ни зима и ни лето,
а эпидемия тьмы! И это
только начало.

Тебе на пути встречались
лишь первобытные твари:
демоны и химеры. Их хари
тебе даже снились.

И с кем бы ни бились
первобытные наши предки,
ты устал хоронить их. А детки
от наших предков
на тебя совсем не похожи —
хорошенькие, но их рожи
обречённая усталость сковала.

«Где такие, как я?» — страдала
душа молодого бога.

И молний ни мало, ни много,
выпустил ты из глаз,
пока я родилась
у матери обречённой.
С именем наречённым,
крылья расправив,
я с тобой рядом встала.

Мы стали
почти одним целым —
ты мой муж и я смелым
продолжением нашего рода.
— Ну где вы, уроды?
Я с мужчиной своим воюю!
Я ему наколдую
кучу маленьких деток.

И вот сегодня одна я. А ты где?
В антифашистском марше.
Со злом не будет реванша
сегодня.
Мой разум тоже голодный!

Умирала планета


Ледяная планета
целый год стояла без света,
целый год без солнечного тепла!
Она бы так умерла.

Она и неслась, умирая,
никого не встречая
на своём Млечном пути:
«Природа моя, не усни!» —
планета шептала.
Однако же, твёрдо знала:
если сама уснёт,
то навсегда умрёт.

«Ну где же моё светило
с теплом своим, своей силой?» —
она пытала метеориты.

«Ты слетела с орбиты! —
смеялись кометы. —
Не видать тебе больше лета!»

«Не видать мне и мягкой зимы,
если не долечу до звезды!» —
упорно планетка твердила.

Но льдины, покрывая материки:
«Хотим, хотим, вечной зимы!»

А звезде, от которой она оторвалась,
совсем уже слабо моргалось.
Ну где, звездные твои руки?
Притяни планетку, не мучай!
Но самой себе отвечала звезда:
«Я скоро умру сама!»

Планета же не сдавалась,
она по галактике мчалась
от своего светила подальше,
не зная что будет дальше.

А дальше — там звёзды светили
с такой невиданной силой!
Издалека моргали
и звали, и звали, и звали...

Моё такое серьёзное прошлое


Я перепробовала веру и неверие,
а теперь всё равно, и верю я
лишь в науку да природу могучую.

Даже помню, как там, за тучею
лишь наукой и занималась —
с химерами билась и дралась.

И муж у меня такой же —
наукой болен: он сложит
трупы демонов в ряд.
«Стройся, жена, в отряд!» —
устало скажет
и на меня приляжет.

Я ему не перечу,
его тело своим искалечу
и снова сложу из осколков.

— Сколько времени, сколько?
«Я уже не считаю,» — он скажет
и удавочку свяжет
для Природы самой.

Мой муж, да он такой.
Я б сама его сильно боялась,
да зачем-то с ним повстречалась
в этой Вечности зыбкой.

Я всё помню, кроме имени своего.
Но пусть буду Иннкой.

Хлопали Сверхновые


Тёплая Вселенная, тёплая.
Хлопали Сверхновые, хлопали,
не рождаясь, а умирая.
Почему ты такая пустая,
Вселенная бесчеловечная?

«Пролетая пути бесконечные,
я никого не встречала.
Сама средь звёзд умирала,
а после снова рождалась,
страстям Сверхновых не поддавалась.
Я души засыпала метеоритами,
а тела хоронила под плитами
каменных глыб на планетах.
Где вы, все человеки?»

Нет людей в мрачной Вселенной.
Она казалась нетленной
карликам с планеты Земля.
«Вечная только я!» —
кричала она человечкам.

Они пожимали плечиками
и на работу ходили,
землю свою любили,
отважно оружие делали.
Что же они наделали?

А впрочем, уже неважно.
Ей карлик с планеты машет,
машет и машет рукой:
«Как жаль, что ты не со мной!
Но лети, лети себе с богом,
твой разум никто не трогал.»

Тёплая Вселенная, тёплая.
Вон, сверхновая хлопнула.
Наверное, это к дождю.
Ладно, ещё подожду
доброты миллиард-другой лет.
Жри, Вселенная, тело моё на обед!

Мечтают люди жить на других планетах
(или колыбельная на ночь)


Все люди на этом свете —
это чьи-нибудь дети.
Мои иль твои — неважно.
Мы проснёмся однажды
совсем на другой планете:
на ней живут чьи-то дети,
воюют и пьют вино.
В общем и там дерьмо!

Жить в далёких мирах
мечтают люди, хотят.
А тот кто там был, тот не хочет,
поэтому и хлопочет
о лучшей жизни на нашей Земле!

Колыбельная пишется мне:
«Баю баюшки-баю,
тут я с вами и усну
сном глубоким, не проснусь.
Спи и ты, моя кошка Маруся.
Города и сёла усните,
и больше не говорите,
что мечтаете, словно дети,
жить на другой планете,
где воюют и пьют вино.
В общем, везде дерьмо!»

Спи, никуда ты не хочешь.
Слышишь, как ветер хохочет.
И Вельзевул нежелательный,
он ищет людей мечтательных:
— Вздыхаешь, со мной полетели.
На другие планеты хотели
воевать и хлестать винище?
В общем, туда где ты лишний!

Пролетая над Землёй


«Пролетая над планетой Земля,
никогда не падай на землю —
совсем плохая она.
Там землянище самый древний
с мечом на тебя ходил!
А теперь пойдут и оралом.
Не ходи ты к ним, погоди —
тебя им ещё не хватало!»

Пролетая над планетой Земля,
я каждый раз опускалась:
— Какая плохая она! —
но я меч брала, не сдавалась.

И с окровавленным тем мечом
вновь пронзённой лежала,
улетала с земли. Потом
снова к Земле бежала!

«Не лети ты к Земле, не лети,
беги куда-нибудь мимо!»
— Мама, милая, там не моё,
но я на неё ходила!

Небожители — неба жители


Смотрят на нас Небожители —
чёрного неба жители,
девок разгульных любители,
Небожители — любители пива,
а ещё покушать красиво.

Правильно жить Небожителям
не позволили их Долгожители.
Долгожители долго жили
и пресыщены всем, даже пивом.

Вот и учат жить Долгожители,
извращаясь, своих Небожителей:
если секс, то с каким-нибудь выворотом;
а пиво с таким оборотом!

Я смотрю глазами печальными
на то, как в самом начале
были чисты Небожители,
без стариков Долгожителей.

Ах, милые Небожители,
долго жить не спешите вы!
Портят вас, портят столетия,
длинные тысячелетия
накладывают печать:

легко Долгожителю врать,
легко Долгожителю сквернословить,
потому как с душою проспореной
ложится он вечером спать.

*
А ты небо гляди, там жители,
небес и земель ценители,
лепят свои судьбины,
и взглядом очень старинным
смотрят и смотрят на нас.
У них есть для тебя рассказ!

Как мы по планетам плясали


Какая звёздная сила
тебя по планетам носила?

Тёмная я девушка, тёмная,
не дождалась тебя, не вспомнила,
сама по планетам плясала
да писала, писала, писала:
стихи строчила и песни —
так плясать было интересней.

А потом всё как будто в тумане,
в голове постоянно мелькала
какая-то жизнь моя прошлая,
вроде, совсем и не сложная —
с парнем необыкновенно красивым,
может быть, даже любимым.

Светлая я девушка, светлая,
но на зов твой в ночи не ответила,
потому что так и не вспомнила
с кем в прошлой жизни я умерла.

Сеятели добра


Стоя на краешке неба,
вниз нам смотреть не треба:
внизу непотребные войны.
Довольно, довольно, довольно!

Всё надоело, мы полетели!
А полетев, обомлели:
и средь звёзд кругом одни войны.
Как больно, как больно, как больно!

А мы, сеятели добра,
сыпем, сыпем добро. Но до дна
досыпать не можем —
достать до дна слишком сложно.

Но однажды сложатся наши усилия
в какую-то силу всесильную
и нам покорится небо!

А Землю трогать не треба:
нельзя её грязными трогать руками.
Так и скажи, сынок, маме!

Улетая с планеты Земля


Каждый раз улетая из этого мира,
я сама себе говорила:
не вернусь, не вернусь... Вернулась!
А вернувшись, сразу проснулась.
Проснувшись, не испугалась,
потому что за жизнь не держалась.

Не держусь, не держусь. Удержалась!
на лета, на лета, налеталась.
Устала, что нет уж силы
смотреть на мир ваш красивый:
где реки, моря и войны.
Неужто одной мне больно?

Никогда не спорьте со звёздами


Вечерами поздними, поздними
никогда не спорьте со звёздами.
Звёзды на небе и высоко,
а вы на земле и глубоко,
глубоко заблуждаетесь.

А после грехов не каетесь.
Не каетесь, а смеётесь
и дерётесь, дерётесь, дерётесь!

Никогда не перечьте звёздам.
Не перечить — это непросто.
Просто вглядитесь в мои глаза,
в них одна и вторая звезда.

Левая звезда — это совесть,
правая — жизни повесть,
повесть всех повестей,
всех жизней земных. Красивей
нет звёзд и не будет на свете,
только эти, эти и эти...

Города на дрейфующих островах в пространстве


Те великие города,
что вам и не снились,
клубочком маленьким вились
в бреши мироздания —
от здания к зданию.

Почва на них была устлана
рукотворною взвесью.
И если взвесь эту взвесить,
то каждая, как планида!

Двери в дворцах открыты,
печальные ходят люди,
вся жизнь их на блюде —
на блюде камней и металла.

Их дети, когда вырастали,
то каждый сам себе строил город:
глыба, дворец и холод —
душевная некликуха.

А старики со старухами,
умирая, в пропасть бросались.
Вы их тела не видали,
летящие тёмной ночью?
«Метеоритной точью»
учёные их называли.
Вы таких городов не встречали!

Маяки в дрейфующих городах


Дрейфующие маяки
в тех городах великих
издалека видны,
когда на город безликий
наплывает тёмная ночь.

И если кому-то не спится,
свет маяков помочь
может с пути не сбиться.
А в маяках живут
самые добрые в мире смотрители,
и с ними никто не будет
тоном говорить повелительным.

Потому что очень непросто
в темноте что-нибудь разглядеть,
если вот так запросто
смотритель выключит свет.

Смотрители — повелители,
они нам светом сигналят!
​Глянь на небо в ночи:
это не звёзды мерцают,
а в городах маяки,
в тех городах великих,
куда лети не лети,
там не бывать нам, безликим.

Из мира в мир


Входы в миры, в миры входы.
Нет проще их, они просты.
Из мира в мир, из века в век...
Нет, не прорвётся человек!
А я легко прошла вперёд —
там спящий мир. Но кто поймёт?

Афоризмы


Очень, очень непросто
шагать по звёздам!
Мы, не зная родного наречия,
писали в вечность
и погибали.
Жаль, потомки о том не узнали.

* * *

На этой планете
я нравлюсь даже врагам!
«А сколько у тебя врагов то?»
Семь миллиардов ... но это неважно.

* * *

Если звёздочки загораются,
то им ничего не прощается.

* * *

Даже когда весь мир рушится на твоих глазах,
и ты умираешь вместе с ним,
то надо говорить себе: «Гибнет мир моего врага! —
и так протяжно: — Ха, ха…»
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 16.3.2019, 22:46
Сообщение #2


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Глава 2. Наше будущее


Мы — растворимая даль


Мы никогда не смотрели
в эти лица — нам всё равно,
и какие б мы песни ни пели,
нас нет тут уже давно.

Мы? Нет, мы не из прошлого,
мы — растворимая даль.
Наша жизнь простая и сложная,
а в глазах, как всегда, печаль.

Разочарованные планетой,
мы скоро уйдём навсегда:
полем уйдём и лесом,
не вернёмся сюда никогда.

Вы в наши глаза глядели
и с нас всегда брали пример,
и что б мы ни совершали,
возглашали вы: «Пионер!»

Народная пелась песня,
строились города,
полем ходили и лесом
могучие поезда,
разукрашивалась пустыня,
хлеба снимали жнецы.
И никому не хотелось
завтрашней пустоты.

Лихо, лихое лихо,
далёкая, дальняя даль —
это мы уходили. Тихо!
На планету пришла печаль.

Наша Вечность нам верна


Из-за неё города крушились,
из-за неё пропадали сны
о каких-то мечтах великих.
С её именем гибли мы.

А она присядет неспешно,
отдохнёт век, другой у болота.
Как твоё имя? «Вечность.
Всё пройдёт, даже это.» —
скажет и ветром подует.
Тина болото съест.

Где-то голубь воркует —
это призрака треск.
Ну вот и всё, дорогая,
ты вряд ли вспомнишь о нас
(как мы любили, страдали),
другой Вечности нас отдашь.

Она вздохнёт безутешно:
«Я вряд ли вспомню о вас,
о ваших смешных надеждах.
Другой Вечности? Нет, не отдам!
Жаль мне терять ваши мысли,
глупости, моду, успех.
Ваши войны большим коромыслом
на меня навесили грех.
Жаль мне терять всё это —
не подарю никому!
Я сама бы канула в Лето,
да в страшной трясине тону.»

Дети наших детей — у них всё просто


Да что они знают,
дети наших детей?
Они похоронки считают,
и фразу вечную «рот зашей»
заучивают наизусть.

Дети детей не обучены
почему-то строем шагать:
изобретают гаджеты —
их у них не отнять!

Кем-то история писана,
чей-то воюет солдат.
Детям детей на лысины
падает снегопад
то ли зимы новой ядерной,
то ли снег белый из туч.

Но дети детей не плакали,
у них нескончаемый путч:
зима почти до обеда,
после обеда весна,
до полуночи где-то лето,
а ночь — это осень сама.

У детей от наших детей всё просто:
если есть пустой полуостров,
отдохнувший от ядерной пыли,
то там они что-то забыли,
им туда непременно надо,
давно там не было града,
который объявит войну
земному всему полотну!

Дети детей воркуют
и рисуют, рисуют, рисуют
геометрические объекты.
А я, доедая объедки,
со своего же стола:
«Скоро рожать — дочь у меня.»

Апокалипсис, выбор, один остался


Тебе «смешно» — один остался,
в войну большую не ввязался,
а молча вылез из подвала.

Много земли или мало,
тебе выбирать себе место.
Бери палку, иди за невестой,
где-нибудь да найдётся.

Диверсант никогда не сдаётся.
Не потому что так надо,
а просто немного нам надо:
ноги, чувство и время.

«Нет у вас смены!»

— Нет у тех кто сдаётся, —
разведчик за палку берётся,
но не идёт, а вырубает крест.
Перед глазами «прогресс» —
не восстановишь!

И прошлую жизнь не упомнишь.
Не упомнишь её и не надо.
Топор и пила из ада
дом деревянный сложат.
По людям любовь не гложет.
Значит, так легче природе.
Пообещай, вы её не взорвёте!

Я укрою мёртвых тёплым пледом


Душа древнее Вселенных
и знает тайны планид.
О Вечности вы мечтали?
Она во мне и скрипит
старостью очень глубокой,
морщинами всех времён.
Привыкаю я понемногу к
«Придёт время, тебя согнём!»

Ах, ваши смерти! Пред мною
души мёртвых встают стеной.
Я их теплым пледом укрою:
— Лежите, а я домой!

И полечу, как прежде,
в темноте искать светлый след,
он где-то есть, я знаю,
он машет хвостами комет!

Зима на землю опустилась


На землю тихо опустилась зима.
А за зимою пришла война,
непривычная война, неприличная,
без криков, без лиц, обезличенная,
всё смела на пути, в прах развеяла.

А ты жила, как во сне, и не верила,
что сегодня живёшь, а завтра нету
ни тебя, ни родных. Ищи по свету
белый день, тёмную ночь, добрую зиму.

А я душа, я никто, я дальше двину.
Ведь на планету зима опускалась
белым, белым, ледяным покрывалом.

Тихая зима пришла, тихая:
ни людей, ни машин, ни лиха. Я
кружила над землёй, кружить устала,
улетела душой, улетала.

А на почву то ли снег, то ли пепел.
Лишь у памятников лик остался светел.
Белым, белым, ледяным покрывалом
накрывало, накрывало и пропало.
Всё пропало, тишина лишь осталась.

Ты, Природа, зря что ли старалась?
За зимою света белого не видно.
Деревце растёт. Сыны лежат. Обидно.

Экологический апокалипсис


Звери гуляли зверями,
люди были людями.
Но даже народные песни
имеют свойство заканчиваться.
А отмалчиваться
кому-то было не велено,
кто-то молчал намеренно.

Да гори оно огнём!
Вина на нем, на нем, на нем...
Звери дохнут, люди мрут.
Кто остался, тот не тут.

Не тут «свободная воля»,
не тут «один в поле воин»,
не тут «человечества ради»,
не тут «представлен к награде».

Лишь дома пустые и мыши,
заяц конченый волка рыщет,
а искусственный медведь
ищет место — дух согреть.

Все это было невесело,
пыль свои пакли развесила
на пороге грядущих лет.
И за что бы ты ни боролся,
Природа скажет: «Доверия нет!»


Никакой печали — лишь старики и собаки

(Прошёл ещё миллион, другой лет.)


Не было никакой печали,
старики как-то вяло вздыхали,
головами седыми качали
да говорили: — Нет беды на свете,
потому что проданы дети,
и умерли те, что остались;
все мужчины глупо передрались;
а женщины с панелей упали:
встав, ни честь, ни совесть не подняли.

Вот и остались на свете
старики да дряхлые собаки,
им, куда уж старым, не до драки!
И плакать они разучились —
зачерствели. Не вчера ж они родились.
Их память забыла о всех бедах,
о тридцать девятых победах.

Не помнить — это удобно:
душа сидит не голодной,
а очень умиротворённой —
в саму себя влюблённой.

*
Не было больше печали.
Старики головами качали
и вздыхали. Собаки скучали.

Ты в стариков вгляделся,
очень спокойно разделся
и лёг спать после боя-драки,
без детей, без жены, без собаки.

Ты лёг умиротворённый,
в душу свою влюблённый,
и приснился сам себе стариком:
с собакой, клюкой и песком.

Мрачное будущее (Иди на работу, мистер)


Ходят, бродят чьи-то люди,
ходят, бродят лизоблюдят,
убивают города;
а во рту одна вода:
воду льют и воду пьют,
воде жизни не дают.

Жаждой вечною гонимы
съели дочь, продали сына;
а в итоге нищета
да в словах одна вода.
С рупором дома обходят
и приказывают: «Спать!»

Завтра рано всем вставать
и на фабрики лететь,
там работать, пить и есть
изо дня в день каждый день.

Накрывает век наш лень,
лень прокралась в города,
легла на пашни и поля,
укрывает одеялом.

Что же вам недоставало,
людям, людям человекам?
Век за веком, век за веком
разрушение мозгов!

Люди ищут берегов:
берег левый, берег правый.
Нет, не видно переправы.
Рвись не рвись, нет тут и леса,
только море интереса:
политического, стратегического,
оружия ядерного, биологического.

*
Падала, падала, падала печаль.
Капала, капала кровь, капала — не жаль!
Не жаль было нам человечества,
оно гибло от жажды вечности.
И вода, вода, вода
утекала мимо рта.

А люди ходили, бродили,
о прошлых годах говорили
и мечтали, мечтали, мечтали
о сеновале в сарае,
синице в руках,
журавлях в небесах,
о воздухе свежем и чистом.
Эх, иди на работу, мистер.

Твоя жизнь


Твоя жизнь — неприступная крепость,
ты в ней закрылся, не влезть нам!
Твоя жизнь, в общем-то, прекрасна:
одинока, скупа — неважно.

Не так важна,
ведь в ней нет даже горя,
споров, дорог и моря.

Твоя жизнь — большое яйцо
и молодое лицо
не ведающее страха!
Ты, как герой Росомаха —
одинокий и волевой.

Слышь, скорлупу открой.
Не видишь, солнце стучится!
Не пора ли, дружок, влюбиться?
И босиком по снегу —
к белому, белому веку!

Светлое будущее апокалипсиса


Светлые времена наступали:
войн новых мы не начинали,
грозами не грозили,
мухи в саду не убили,
лишь слащавые песни пели
да в глаза друг другу глядели.

В глаза глядели и видели —
друг друга мы не обидели,
честно детей растили,
работали, ели и жили,
кучу добра нажили:
машины, дачи, квартиры...

В космос летели, пилили
звёздные, звёздные дали!
Инопланетян там встречали,
те с нами поговорили.
Они тоже дружненько жили:
слащавые песни пели
землян на завтрак не ели,
а кушали макароны.

И только чёрные вороны
ворчали на всех планетах.
Зато Счастье гуляло по свету!
Мы одевались и раздевались,
но Счастье вгрызалось и не сдавалось:
оно от восторга кричало!

«Оно что-то у нас украло,
но что?» — мы не знали точно.
А наши сыны и дочки
в песочнице дружно играли
и копали, копали, копали
то ли песок, то ли чувство.

Пусто в душе твоей, пусто!
Ты прыгнул в свою ракету
и полетел от белого света.
Ты летел в чёрный мрак и думал:
«Теперь то я самый умный!»

А самому было скучно,
в ухо мотив беззвучный
о чьих-то подвигах напевал.
Ты родных и друзей забывал.

Я из прошлого спросила тихонько,
плечо твоё тронув легонько:
«Слышишь меня, космонавт,
ты книжки читал про нас?»

Опустил пилот свои плечи:
— Все наши книжки в печах.
«Книжки в печах? Зачем, мой хороший?»
— Не спрашивай, всё очень сложно,
зло вытравливали с планеты.
«Так у вас и Булгакова нету?»
— Нет у нас никаких писателей,
у нас всё хорошо! — старательно
он мою голограмму убрал.
— Просто ... жизнь я свою украл! —
и полетел в свою бездну
ни поэт, ни актёр — безызвестный.

Просто остров


Просто был такой остров,
а на дне острова кратер,
и каждый из нас там прятал
свою святую надежду.
Так было прежде.

А сегодня совсем уж просто:
стоит над остовом остров.
Пробраться туда непросто,
но кто в него попадёт,
тот там и пропадёт.

Пропало там много народу,
особенно в речке убогой,
на дне которой дыра,
а в этой дыре Война,
война без конца и края.

«Война, ты Любовь не встречала?» —
шумно в дыре и гулко.
Пойду туда на прогулку.
Спустилась. Хожу и вижу:
каждый всё ещё дышит.

Ходят по дну реки люди,
они в это время будут
делать простое дело —
спать, есть или белой пеной
пачкать своё лицо:
— Где рыба? «Ушла на дно».

А на дне океана Вера
сидит и буянит: «За дело!»
Веру поднять бы со дна,
но как-то нога не шла.

*
А вот вам завтрашний остров:
остов без острова, просто
большая гора в океане,
пустая гора. Не с нами
безмятежные эти горы.

Мёртвые мы. На воле
лишь Надежда, Любовь да Вера
и плавающая фанера.
Сидим. Вспоминаем войны.
Облака — не остров, не больно.

Будущее мерещится


Будущее мерещилось куполами,
ангелами с крылами,
искусственными ногами
и даже бабушками с клюками.

А больше всего оно снилось
ядерным, ядерным взрывом
и тарелкой летающей,
никогда не взлетающей.

И было всё в этом мире
очень, очень красиво:
красота церквей с куполами,
ангелов ляпота с крылами,
органы глянцевые искусственные;
бабки с клюками, капустами
закидывающие тарелки летающие,
да деды ни о чём не мечтающие.

И вот, пока будущее лишь мерещится,
кто-то в церквях наших крестится,
ангелы машут крылами,
ноги танцуют. И с нами
наше сегодняшнее неудачное.
— Зато тотально прозрачное!

Когда приходят они


Если ты не такой, как я,
то приходит она, королева Дождя
и мочит, и мочит, топит!
Безнадёжно поэт мёртвый смотрит
с небес на всё это дело.

Королева: «Я зла не хотела
своей дорогой планете.»
Но топит она всё на свете!
Города, селения, дети
в какой-то липкой крови.
— Не смотри на них, не смотри! —
шепчут ангелы с неба.

«Да мне бы
спуститься
и Воином вновь родиться,
а не дикаркой поэтом.»

— Ну да, — глохнет небо. —
Смотри, вот ты вновь родилась не такой, как ты.
Но опять приходят они, королевы Дожди,
и мочат, и мочат, топят,
пеной ядерных взрывов кропят.
Тебя тоже всё это задело.
Опять воином стать не успела?
Ты не печалься, а подожди —
смоют дождём дожди
общеземное горе.
Земля — планета не нова.
Таких планет ты видала не мало.
Почему ты на них не скучала,
как я? — безбрежное небо вздохнуло,
спать легло на бок и уснуло.

А королева Дождя
Всё топит и топит меня.
Я пропала.
Жаль, я в игры кровавые не играла,
как ты.
— Подожди Дожди, Дожди!

Камень, души, человечек и Вечность во всём правая


Каменные души, каменные сны,
каменная площадь, каменный и ты
камень к камню поставил,
когда город свой ставил.
Камень под камнем на суше,
когда сам его и разрушил.

Камень за камнем — река,
река Времени. И душа,
вспоминая каменные миры:
— Как же быстро они ушли,
даже память их помнить не хочет!

А Вечность о вечном хохочет:
«Камень я в твою душу
кину — вот будет случай
в жизни моей бесконечной!
Жила душа. Сгинет навечно.»

Господа Пурги


Где-то на севере диком
живёт господин Пурги.
Мы ему говорили:
«Пропадом пропади!»

Но он забирал, сметая,
души и наши тела.
Умирая, мы твёрдо знали:
на землю пришла Пурга.

Камень брошенный в душу,
проскользнёт и кинется вниз.
Нет ушей, но я слышу:
«Это мы — господа Пурги!»

Зло старее планеты,
зло древнее времён.
Откуда оно взялось-то?
И кто его подомнёт!

Металась душа по вселенным,
калеча господ Пурги.
А они, воскресая из мёртвых:
«Пропадом пропади!»

И я пропадала. Пропадало
куда-то и время само.
Умирая и время знало:
зло почему-то живо.

Где-то на севере диком
ходит голодный зверь —
это Пурга безликий,
вечности пионер.

Руки у нас опускались
и опустились б совсем,
но живя тоже долго, мы знали:
выстроим Пургам барьер!

Видишь, будущее мелькает
(прошли миллионы лет):
ты да я — мы тебе махаем,
дикость мира преодолев!

Время тихо искалечит


Время лечит, время лечит,
время правду говорит,
время душу искалечит,
но душа его простит.

И прощёнными умами
мы идём куда-то вдаль,
обелёнными сердцами
ничего уже не жаль.

«По другому быть не может!» —
шепчем идучи себе.
Все свои сомненья сложим.
Что ещё носить в душе?

Время тикает устало,
ему тикать же не лень!

Если б время злое знало,
какой в мире длинный день:
день без ночи, день сплошной
(что за мир такой смешной?)
день без края, без конца.

И всего одна звезда
слепит ночью, как бельмо,
а вокруг темно, темно.
Тихо тикают часы.
Вам сюда и нет пути.

Время лечит, время лечит,
время тело искалечит.
Время знает: впереди
лишь часы, часы, часы...

Небо, вечность, человечки


Небо со звёздами спорило:
«Что-то да я проспорило,
то ли рай человечиков,
толь ответ перед вечностью.»

Но небо никто не слушал,
звёздам вообще было скучно,
они зевали, моргали:
«Нет, рая мы не видали.»

А вечность, ей дела нету
до какой-то планеты
и даже до всей вселенной.
Она, моргая нетленным
глазом своим, смеялась:
«В своём раю я купаюсь,
в таком безмятежном и долгом.
Дела мне нет до Волги
и даже до Енисея,
до людей дела нет. Алеет
лишь моё длинное жерло.»

«И то, несомненно, верно!» —
небо тихонько вздохнуло,
ангелам улыбнулось
и уснуло навечно.

А ты лети, человечек,
к своим маленьким звёздам,
живой лети или мёртвый,
науку делай, пиши
и в алое жерло спеши —
что-нибудь там да откроем!
— Какое оно, какое?

Бессмертная я


Нет на свете круче
звёздной вышины.
Разгоняю тучи.
Поди-ка собери!
Разгоняю лето,
разгоняю в прах.
Я сама летяга,
видели размах!
Крылья не обрежешь,
не облупишь мох.
Я лечу не к свету,
я лечу на зов:
не сирена плачет,
не дитя кричит,
стонет мать Природа.
Что у ней болит?
Что болит — не знаю,
но лечу, лечу,
а сама в полёте,
плачу и кричу:
— Я тебя спасаю!
(знаю, не спасу)
Я тебя кохаю!
(кохая, загублю)

Лаская, загубила,
спасая, не спасла.
Умерла Природа.
Я одна жива.
И рассыпались альфа, омега,
расплескалось чёрное небо.
Я видела Природы начало.
А конец? Пока не встречала.

Поздно о звёздах мечтать


"Поздно, — сказала ворона. —
Поздно о звёздах мечтать,
у нас уже всё готово
для того, чтобы мир ваш взорвать!"

— Ну да, наверное, поздно, —
пожала плечами и я. —
Так отпразднуем пиром почёстным
ещё один день бытия!

Страна и командиры


Какая миленькая страна
и милые в ней командиры!
Я думала, что спала.
Нет, это свет отключили.

А плохо в раю или сладко —
не в этом, не в этом суть.
Главное, все на свете
не дают мне уснуть!

Не нужны нам автоматы


В очень лёгком, светлом мире
мы друг другу говорили:
— Не нужны нам автоматы,
бомбы есть и хватит нам!

Как же весело, однако,
посидеть с пивком у речки,
зная, есть на свете счастье —
хата с краю и «лапша».

Пути перепутали


«Всё хорошо!» — сказали пророки.
«Всё хорошо!» — ответили мы
и то ли у чёрта, то ли у бога
перепутали пути.

Пути перепутали? Ну и ладно,
есть новых путей громадьё.
Я цветом раскрашу смелым
будущего полотно!
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 20.3.2019, 23:15
Сообщение #3


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Глава 3. Сказки короткие


Как Емеля на воздушном шаре летал


Ну дык, слухайте сюды,
рассказывать два раза не буду:
вернулся, значит, Емеля не из-за моря-воды,
а откуда-то там оттуда.

Собрал всё село и гутарит
очень строго да по-нерусски:
— Видел я во Франции шар
высокий, но и не узкий,
очень большой, колеса поболее,
по небу плывёт, по воле.
И надо бы нам, содруги,
от зависти, а не от скуки,
такую же смастерить шарину.
Ну, смогём головою двинуть?

Закивали крестьяне дружно:
— Смогём, коли богу то нужно!

— Тогда тащите льняную тканю,
бабы сошьют полотняну,
какую я укажу,
по их хранцузкому чертежу! —
и достаёт из-за пазухи бересту
всю исчёрканную: «Не разберу!»

*
Хошь не хошь, а баб засадил за работу,
мужикам же придумал другую заботу:
плести большую корзину,
а сам за верёвками двинул.

Девки тем временем шьют
и песни поют,
старухи порют да плачут,
утки голодные крячут,
а нам до уток какое дело?
Треба нам, чтоб шарина взлетела!

Мужики корзину плетут
да байки про небо врут,
коровы мычат не кормлены,
не до них, пусть стоят хоть не доены!
Тут дело великое, братцы:
Емеле с неба бы не сорваться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!
Рот раззявил последний алкаш:
бечёвки ведь крепко натянуты,
кострища спешно запалены
и дымом заполняем шарину,
Емелю сажаем в корзину
да с богом!

Шарик воздушный с порога
в небо поднялся.
Емельян чего-то там застеснялся,
кричит: — Снимите меня!

А народец, благословя,
машет Емеле и плачет:
— Вот что сила прогресса значит!

*
А дальше что было? Да ничего,
разговоров ещё лет на сто,
а потом историю эту забыли.

Теперь вот вспомнили,
и говорят, шар тот (Емелин, значит)
до сих пор в небесах маячит
и не хочет земле сдаваться!
Вот такие дела на небушке, братцы.

Не отдай меня, мать, куда зря помирать


Не отдай меня, мать,
за рубеж умирать!
Не отдай меня, отец,
заграницу под венец!
Не отдай меня, родня,
я у вас чи как одна!

Не пущайте меня к князю —
чужеземнейшей заразе!
Двери позапирайте,
никуда не пускайте!

Замков навесьте,
на каланчу залезьте
и смотрите в поле чистое:
не идёт ли сила нечистая
во главе с князем Володимиром
да с воеводой Будимировым.

Как увидите их, так кричите,
скоморохи из ворот выходите
и спляшите же пред дураками,
замордуйте моими стихами!
И падёт князь, падёт войско!

А вы силок бросьте
на Будимирова,
богатырешку всеми любимого,
и волоком к нам тащите,
да под замки заприте
вместе со мною,
красой молодою.

А там и за свадебку
хвалёну да сладеньку!
Гуляй Украина
без Будимира!

*
Вот и мы в Саратове
ничем не хвастали
доселе,
пока на богатыря не насели!

Как степные казаки за чудом ходили


Ай, степной казак,
да всё ему не так:
«Надоела родна степь,
за бугром бы умереть!»

Вот собрался сход:
«Надо нам идти в поход
во Индию далёкую,
во сторону глубокую,
посмотреть на Чудо-юдо.
Знать бы, ждать его откуда?»

Ну надо, так надо,
выползли из полатей,
взяли штыки боевые,
пищали (пушки полевые)
и в поход!
Тяжело, но вперёд.

А где и сядут, помечтают,
серых уточек постреляют,
костерок запалят,
поедят и в путь вдарят:
идут, предвкушая с драконом сразиться,
пищали ж должны пригодиться!

Долго ли шли, не долго
(пусть дни считает Волга),
но пришли в далёку страну.
Видят там гору одну,
которая жаром дышит,
а из её дышла
выползает огромный мужик,
светел у него лик.

И говорит мужик казакам:
«Вы дни считали по дням?
Вас уже год дома нету,
жёны одни, плачут дети,
скотина то мрёт, то дохнет,
поле ржаное сохнет,
пока вы тут прохлаждаетесь
бесстыжие и ведь не каетесь!»

Оторопели казаки, попятились,
пушки свои попрятали
и ползком, ползком до дома,
до самого града Ростова!

*
А в Ростове на Дону
я который год тону,
и собрался народ:
«Высшее существо
потонет или потонёт?»

Кто накормил нас былинами


«Нету силы-силушки
у Ильи, Ильинушки!» —
раскряхтелся старый дед,
доедая свой обед.

Что, состарился, Илья?
Ты ж и живьём не видел богатыря,
тяжелей топора не держал оружия,
а на пирищах бил себя в груди:
«Я да я,
где правда моя?
В бороде колючей!»
Вот чёрт живучий.

Соседи гутарят:
— Сто лет тебе вдарит?

«Сто, не сто,
молодой я ещё!»

Ну, молодой не молодой,
а как лунь лесной, седой,
молодецкая, правда, душа:
«Подавай, мать, жрать сюда!» —
орёт ещё на старуху,
пятую в своей жизни подругу.

— И за что тебя бабы любят?
Нас то так не приголубят.

Старый Илья хохочет:
«А надо морду то не ворочать,
а петушком, петушком,
завалишь её и бочком.»

— Ну да?

«Подавай заветну книгу сюда
и записывай за мной:
был я Ильёй богатырём...»

*
Вот так первая былина и родилась,
а родившись, понеслась
по белу свету!
Мы искали белый свет. Говорят: «Нету.»

Иван в поход пошёл


Как Иван в поход собирался,
об одном только не догадался,
что до роста отца
ему не хватает два-три,
а может и все четыре вершка!

Ничего, он берёт меч
и бегом (а то тятенька будет сечь)
до тёмного леса!
Через ёлку пролезет,
устанет.
Что делать дальше — не знает.

Но тут, на беду, занятие нашлось,
Чудо-юдо откуд-ниоткуда взялось
и говорит: «Куда путь держишь, дурак,
меч то не тянет в руках?»

Иван чего-то аж растерялся.
Нет, он никогда ничего не боялся,
но отсутствие роста
преимущества не давало:
— Ты б, Чудо-юдо, мне идти не мешало,
я на войну собрался,
дома с маменькой поругался.

«Чего ж ты с мамкой и не воюешь,
а по кусточкам от бабы сачкуешь?»

Опять Ивашечка растерялся,
он мал ещё, не догадался,
что мамку надо было куснуть
и тихо-мирно уснуть,
иль на случай самый насущный,
на деда в бой идти большущий,
а не бегать по тёмному лесу
в поисках волчьего интересу.

Малец лобик свой почесал,
развернулся и побежал,
на весь лес: «Маманя!» — ревел.
Чудо-юдо над ухом пел.
В свой дом Ивашечка забёг,
аж взмок,
а меч в лесу оставил.
Батя нашёл и розгами вдарил.

С тех пор рос сыночек послушным,
на войну ходил, как на службу,
с мечом деревянным на батю родного:
разок в зад уколет, не более.

Доброму витязю для родни ничего не жалко


Доброму витязю и дракона не жалко:
«Чтобы больше, гнида, не алкал
малых детушек кровопийца
да жён беззащитных — убийца!»

Головы драконьи срубил и задумался:
«Вот если б я раньше додумался
оседлать летающую змеину,
то полетел бы над краем родимым:
как там родные шведы,
что у них на обеды?»

Они бы кричали: — Эй, рыцарь,
дома чего не сидится?

Или: — Великий воин,
хорошо ль тебе там, на воле?

А может быть: — Викинг,
глаз драконий выколь!

Вот это, мать вашу, слава
от меча до забрала!
А сейчас чего будет, вон:
припру башку, рты раззявят: «Дракон!»
Ну на кол её повесят,
позабавятся дети.

Победитель три раз плюнул,
голову змея засунул
в сумку свою великую
и с наимощнейшим криком
домой на кобыле помчался:
— Я самый могучий, встречайте!

Витязь над тушей дракона


Над тушей горного дракона
рука зависла Андрагона:
— Мой меч,
твоя голова с плеч!
Ну и рыло,
чтоб ему пусто было.
Сам знаю, что не летаю,
по горке крутой спускаюсь, мечтаю:
зуб драконий в кармане,
подарю его маме,
вырежу статуэтку —
малу драконью детку,
и пущай её внуки играют!

А маме
подарю коготь:
крючочек выточу, дёргать
отец будет рыбу-кита!

Маманьке же привезу кусочище языка,
жена нажарит,
половину соседям раздарит.

Но что же всё-таки маме?
Сын живой, здоровый и сами,
вроде бы, ничего.
Поживём, родная, ещё!

Как богатыри за счастьем в болото ходили


— А на что нам, богатырям, счастье далося?
Едем туды-сюды, бьёмся
и без него не сдаёмся!

— Не, о счастье мы ничего не слыхали.
Поехали что ли его поискали?
— Сказали искать, значит, надо.
Найдём, нам же будет награда!

Собрались, отправились в путь:
по полям, по лесам прут, не продохнуть!
Лешего встретили, видели и русалку,
Мамая ещё раз убили, не жалко!

А про счастие слухи не ходят.
Богатыри по болотам бродят.
Наткнулись на водяного:
— Где счастье зарыто? «В броде!»

Ну в броде, так в броде — полезли в болото.
Вот дуракам охота!
Увязли в трясине, стоят,
по сторонам глядят:
не квакает ли поблизости счастье?

К ним цапля носатая: «Здрастье,
знаю я вашу беду —
увязли по самую бороду!
Кто же спасёт вас теперя?»
— Слетай, Цаплюшка, позови Емелю!

Цапля покладистой оказалась,
долго не пререкалась,
а в путь отправилась за Емелей,
летала она две недели.

Это время Богатырям показалась адом!
Погибли б с таким раскладом,
да Емеля парень отзывчивый,
(он лишь к печи и прилипчивый)
доехал на печке к болотцу быстро
и вытащил сталкеров коромыслом.

— Вот это счастье! — богатыри вздохнули,
когда от грязей лечебных отдохнули.
— Да, да, и народу поведаем
где счастье сидит, кем обедает.

Поскакали добрые витязи дальше,
а цапля крылами машет
и курлычет тревожно:
«Спасать дураков разве можно?»

Сказка о плохих наследственных генах


Было у отца три сына:
старший вредный такой детина,
средний был от разных баб,
а младший сызмальства дурак.

Выросли братья, собрались жениться.
А невест то нет, не в кого даже влюбиться.
Деваться некуда, надо ехать
за невестами, хватит тут брехать!

Вот оседлали два брата коня,
а младший полез на осла.
Оседлали и поскакали,
а где невесты живут — не знали.

Да и где бы невесты ни жили,
они б братьев всё равно полюбили,
ведь богатыри знают крепко:
любовь, она любит зацепку —
ум или силу могучую.
А у нас братец братца покруче!

Едут: силой, умом бахвалятся.
Глядь, на дороге валяется
пьяная (с почёстного пиру) баба.
«Не, мы порядочной были бы рады!» —
два старших брата сказали
и бабе помощь не оказали.

Третий, на голову сам убогий,
поднял хмельную на ноги,
закинул её на осла
и процессия к дому пошла.

А два брата вперёд ускакали
и ещё долго невест искали!
Нашли или нет — неизвестно.
Зато младшенький обзавёлся «принцессой».

Проспалась баба гулящая,
окинула взглядом бодрящим
нашего недотёпу
и говорит очень строго:
«Раз от смерти меня избавил,
я тебе буду в подарок,
как супружница али невеста.
Свадьбе быть, приготовьте тесто!»

Свадьба прошла замечательно!
Пироги удались, что совсем примечательно,
и дитятко народилось хорошее:
малость со скошенной рожею.

Народ судачил: «Плохое наследство.»
Ну, что есть, от того не деться!

О том как мужики сначала жили без баб


Жили-были все на свете:
мужики, деды и дети.
Только бабы не было ни одной,
даже завалящей какой.

Не было баб и не надо!
Только какая ж отрада
дедам, мужикам и мальцам
шастать без баб по дворам?

А дворы то у нас большие:
на них лавочки. Мысли крутые
о щах, борщах и капусте
да чтоб в округе было не пусто.

«Не пусто в деревне и ладно», —
скажут они прохладно,
вздохнут тридцать третий раз
и друг другу выколют глаз.

Вот так мы и жили, значит,
друг от друга пряча заначку,
детей никогда не целуя,
на пьянках совместных балуя.

Жили б мы так и дальше,
да какой-то маленький мальчик
во сне вдруг что-то увидел:
«Мама, мама! — кричит. — Поймите,
есть ещё бабы на свете,
они как мужики и дети,
только с губами такими
и волосами прямыми,
длинными волосами,
они их зовут косами.»

Слушали старики, дивились:
«Вот нам бы такие приснились!»

А мужики осерчали,
в путь далёкий собрались,
на лошадей и в поле:
«Надоела нам такая доля!»

Доскакали до первой кочки,
(а дома ведь плачут сыночки)
и развернулись обратно,
домой едут, на душах отвратно.

И дальше всё, как по кругу:
работа, сарай, простуда,
от мальцов головная боль,
от стариков — мозоль.

А малец то губу закусил,
обиду отцам не простил:
всё рос-подрастал
и о бабах тихонько мечтал.

А как вырос сынок,
то на кобылку скок
и галопом по тёмному лесу
в поисках матери либо принцессы.

Долго ль скакал он, не помню,
сам выбрал такую долю,
но однажды наткнулся на избы
и загадочные коромысла.

Огороды вокруг, на них бабы
матерятся, стоят кверху задом.
И от этой то вот картины
стало плохо нашей детине.

Раскраснелся, пошёл знакомиться,
не дошёл, упал у околицы.
Бабы его откачали,
пирогами, блинами встречали.

Ну и далее, всё как положено...
В общем, сложил он
меч да забрало,
и жизнь его укачала!

Но долго так жить надоело,
опять же, обида заела:
мужики сиротливо маются,
детки без мамок жалятся.

Стал паренёк баб уговаривать
собираться и к ним отваливать.
Бабы в стойку встали: им неохота
на невесть что менять свои огороды.

Видит парень, дело с точки не сдвинется:
у баб зад большой — не поднимутся.
И поскакал один,
лишь Настасью с собой прихватил.

До деревни родной доехали.
Мужичьё столпилось, забрехали:
«Надо нам идти туда жить,
или баб сюда приводить.»

Но бабы, они не коровы,
пришлось мужикам здоровым
в деревню к женщинам перебираться.

Вот с этих пор и пошёл ругаться
народ: кто с кем спит,
кто с кем пьёт,
кто с кем гуляет,
кто кому изменяет.
Времена наступили тяжёлые,
вздыхают бабы: «Плохо быть жёнами.»

И мужики частенечко вспоминали,
как запросто деньги спускали:
«Вернуть бы всё вспять да обратно!
Хочется иногда. Ай, ладно.»

Мужики и Черномор


Мы ходили по морю синему,
слова говорили сильные:
«Море синее расступитися,
волны черные растворитися!»

Море синее расступалось,
волны чёрные растворялись,
а из белой пены морской
выходил наш друг Черномор.

Говорил Черномор: «Негоже
с такою холопской рожей
море синее беспокоить,
самого Черномора неволить!»

Кланялись Черномору мы низко,
жалились ему: «Уже близко
корабелы чёрные надвигаются,
прыгнуть на нас собираются!
Помоги, Черномор, чем сможешь,
ведь ты их быстро уложишь
на дно морское пучинное.
На народушку глянь, в кручине он.»

Хмурился Черномор и злился,
пеной морской белился,
отвечал: «Эх, жизнь ваша,
как трёх-крупяная каша
овсянка, перловка и гречка:
после юности к пьянкам да к печке.
Так зачем на земле вам маяться?
Пусть корабелы палят всё!» —
и полез в своё море синее.

Мы кричали ему, да сильно так!
Но Черномор могучий
тяжело ступал, волны пучил.
Да так он волны допучил,
что шторм поднял. «Это лучше, —
обрадовались мужики, чуть не плача. —
Потонет враг, не иначе!»

И корабли затонули.
Черномор от досады плюнул,
спать отправился дальше.
А мы с берега ему машем
руками, платками! Однако,
сразу ж в кабак и к дракам:
напились, забылись. И ладно,
зато недругам неповадно.

Так и жили: с рождения к печке.
«Пойдём, сколотим скворечник,
домища побелим, покрасим.»
Ну вот, жизнь уже не напрасна!

Сказка о дураках, попе и попадье


На ярмарку много дорог.
«Почём нынче горох?»
— Десять пощёчин!
«Дорого очень!
А бобы?»
— Мимо ходи!

Но мимо ходить мы не хотели,
гусёнка себе присмотрели,
приглянулся нам поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
да прочий необходимый товар.

Но нас почему-то гнали,
говорили: — Вы денег не дали!

Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной.

«Держи векселя надёжные —
долги наши прошлые!»

Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивы!

— А ну валите отсюда,
и без вас тут народу запруда!

Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!
Люд тощий ему завидует.

Подползает поп до прилавка,
смотрит (пущай, не жалко!)
и говорит устало:
— Мне вон тех дураков не хватало! —
и на нас пальцем тычет.
Васятка малой уже хнычет.

Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни есть, обеду.

Наелись, поп танцевать нас заставил,
еле-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
снова сплясали, повеселели!

Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда мы песни уж еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся.
Или дюже к себе придираемся?

Но попадья говорила:
— Зачем дураков раскормила?

А сама тощей коромысла!
И вот, всё это осмыслив,
решила она нас прогнать.

Да Васятка успел сказать
попу веское слово:
«Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!»

Поп побил жену немножко
и та сразу умолкла.
Так жили мы долго.

А как умерли, так попадью простили.
Но на ярмарку более не ходили,
потому что денег мы отродясь не видали,
и от ангелов крылатых не слыхали,
где сытую жизнь раздавали!

Как мужики Ивана-дурака проучили


Как бы ни был пригож Иван-дурак,
да всё у него было не так:
не оттуда росли ноги и руки,
хата кривела от скуки,
отсырела поленница, дрова не наколоты,
на голове колтуном стоят волосы —
мыться он в бане не любит.
Кто ж такого полюбит?

Но мнения о себе он глубокого:
бровь дугой и роста высокого,
волосы кучерявые, русые,
губы алые, пухлые
и поступь мужская тяжёлая —
прям богатырь, не менее и не более!

«Молодой молодец,
а где твой отец,
и чего ж он тебя не высек?»

— На выселках
мой батяня,
против царя буянил.
В кандалах, а может, скончался.
С мамкой более никто не венчался.

«Понятно, баловень материнский,
вот откуда норов былинский,
а дел на копейку,
не Иван ты — Емелька!
Бери лопату, бегом на кладбище:
копай, мужичок, себе днище
да ложись в глубоку могилку —
закопаем навечно детинку.»

Погнали Ваньку на сопку:
вскопал он ямку и лёг кверху попкой.
Земелькой его засыпали
и: «По домам, не выплывет!»

Ванька кричит: — Ой простите,
работать пойду, не губите!
В бане полюблю мыться,
уже надумал жениться,
и хату с печкой поправлю,
в сарай скотину поставлю.

Пожалели мужики Ваню:
«Вылезай да не будь болваном!»

Иван вылез, домой побёг.
И обещания выполнить смог:
умылся, побрился,
печь побелил, женился.
Хату всё село ему ставило,
корову маманя справила.
В работёнку с головою ушёл.

Второй, третий годок пошёл...
Родились, подрастали дети:
дружно пашут! А плетью
достаётся быку да кобыле.
Иван-дурак так и не бил их,
деток своих, ни разу:
его не лупили, и он — не зараза!

А как в могиле лежал — не помнит,
то ли некогда вспоминать, то ли больно.

Чудо лесенка для бабки


Чудо, чудо-лесенка,
лесенка-чудесенка!

Я по лесенке пойду,
прямо к господу приду,
приду к богу на порог
и узнаю жизни срок:
«Скажи, скажи мне, боженька,
только осторожненько:
сколько мне осталось жить,
сколько в девушках тужить?
Только, только, боженька,
не скажи мне ложненько!»

Бог поохал, повздыхал,
недолго думая, соврал:
«Ты не бабою помрёшь,
а в сидя в девках отойдёшь!»

Ой бяда, бяда, бяда!
Зачем залезла я сюда?
Вниз спущусь по лестнице,
мне больше ни невеститься!

*
Год идёт, другой проходит.
Уж какой жених уходит
с распечальной головой.

«В девках я помру, к другой
поскорее уходи,
не стой у бога на пути!»

Так я жила десятки лет,
соблюдая свой обет.

Постучался дед седой:
— Двери, старая, открой!

Подала я деду обед,
рассказала свой навет.
Дед печально кушал,
вроде бы, не слушал.

Потом встал да и сказал:
— Иди в погреб, доставай
лесенку-чудесенку,
хватит куролесить тут!

Я за лестницей сходила,
её к небу прислонила,
хмыкнула: «Да полезай,
помирать мне не мешай!»

Дедок кряхтя, да и полез.
Что ты, богу кака честь!

«Эй, а спросишь ты чаго
да у бога самого?»

— Я чаго? А я ничё,
я за смертью. Ты чего?
Смерти ждала, полезай!

«Дед, с судьбою не играй!
Мне тут сказано сидеть
да в окошко всё глядеть.»

— Бабам чё ни скажешь, верят!
Кто ж те жизню так отмерит?
Бог, он любит ткань холщё,
яйца, крупы, молоко...
Собирай да полезай,
время даром не теряй!

Я собрала ткань холщё,
яйца, крупы, молоко.
Плюнула на свой обет
и за дедом лезу вслед.
Ох, крута как лесенка,
лесенка-чудесенка!

*
Как бы то бы ни было,
делегация прибыла
на самое то небо:
был тут бог иль не был?
Кричали мы бога, кричали,
накричались, устали.

— Доставай, бабка, обед! —
говорит мне трезво дед.

«Дык ведь это богу!»

— Ишь ты, недотрога.
Давай, вываливай
иль иди, проваливай!

Ну я вывалила, плачу.
Дед жрёт. Что всё это значит?

А хрыч наелся, вниз полез:
— Значит, бог уже не здесь!

Ну и я полезла.
Жизнь прожила честно,
а сегодня в тупике,
объясните, люди, мне:
бога надо слушать,
иль всё, что есть, то кушать?

Жабо-люди и учёные с их дурацкими генами


— Ну здравствуй, моя подружка
зелёная, блин, лягушка;
давай-ка, милая, целоваться,
а потом пойдём заниматься
делами совсем хорошими:
детей делать красиво сложенных
и жить долго, и счастливо!

Но подозрительно безучастливо
в руках Ивана лягушка сидела
и с тоской вселенской глядела,
выпучив серые глазки:
«Целуй меня, мой прекрасный!»

Поцеловал Ванятка её и случилось:
лягушка вмиг превратилась
в красивейшую полубабу,
зелёную полужабу!

Ну что случилось, то и случилось.
Невесту повёл домой(в какую уж превратилась).
Как привёл, так и лёг с ней в постель,
а на душе то ли вьюга, а то ли метель.

*
Дети ж родились на удивление удачные.
Мальчик, девочка, мальчик:
все полулюди —
зелёное тело, а про остальное не будем.

Но главное даже не в этом,
а в том, что другие дети
жаб-малышей полюбили:
играли с ними и били.

Когда же выросли жабо-детки
и поняли, что они ни те и ни эти,
а какой-то новый невиданный вид,
так сразу к учёным пошли:
— Так мол и так... Изучайте,
опыты на нас ставьте,
да дайте полное нам довольствие:
крышу, мыло и продовольствие!

*
Определили жабо-людей в зоопарк,
тем более, что там был парк
для гуляния.
И опыты-испытания
проводить в зоопарке раздольно,
удобно и даже привольно.

Животные полужаб полюбили:
играли с ними, ластились.
Не жизнь началась, а сказка!
Отец приходил, давал травки.

А мать в зоопарк не пускали,
её саму туда чуть не забрали.
В остальном же всё было неплохо:
то каша, то суп с горохом.

*
Впрочем, история биологически тупиковая.
Учёные мониторили
жаб, но безрезультатно:
какой-то ген у них был непонятный —
совсем безхромосомный.
В общем, дурдом для науки полный!

А пока учёные бились,
полужабы в людей влюбились:
в посетителей зоопарка
Машу, Колю и Жаннку.

У молодых наших свадебки скоро.
Глядишь, и ген появится новый,
какой-нибудь нереальный.
Слух пошёл по стране: «Виртуальный!»

Плач царевны лягушки


Без Ивана, без буяна
жизни нет, сплошная грязь!
Без Ивана, без болвана
в девках засиделась я.

Ой да на зелёную царевичи не смотрят,
ой да об махоньконькою спотыкаются.

А дети найдут,
так обязательно плюнут,
чтоб они провалились все
сквозь землю окаянные!

А маменька говорила:
я в помёте самая красивая,
я в болоте самая приметная.

Тьфу на тебя,
аист распроклятый!

Оп-па, стрела упала,
да в соседку дуру попала.

Поскачу —
труп в болоте утоплю,
а стрелу засуну в рот.

Что ж Иван ко мне нейдёт?

Как кот Васька ходил за совестью


Старик со старухой поспорили:
кому идти за совестью?

У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была не была,
пойдёт за совестью кот.
А что ему, коту?
Окромя блох
и бед нету.

Собрался Васька, взял узелок,
залез в сапог,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!

Пока шёл, устал,
лёг, поспал,
потом бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, опять поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!

А Совесть ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-то,
наверно, Ивана из сказки.

*
Закрывай, Егорка, глазки
спи да думай о совести крепко:
это тебе ни репка,
её не посадишь в землю
и поросям не скормишь,
а за ней лишь, как кот Васька,
в лес ходят и ищут, и ищут...

Книга, брага и кощей


«И зачем тебе, дед, писания,
когда брага поспела?» — Сказания
в письменах сокрыты великие.
Видишь книгу, молчит открытая.

А копнёшь поглубже, раскрывается:
Кощей Бессмертный из нее усмехается,
ведуны, колдуны… Слышишь, бабка,
неси-ка брагу, коль сладка!

Я под брагу читать как-то пытался,
да язык у меня заплетался,
а любить под брагу я умею:
потоптал не одну Пелагею!

«Пелагея — это я, ты дед, рехнулся!»
— Да нет, родная, обернулся
я конём да тридцать три уж раза!
«Эх ты, старый пень!» — А ты зараза!

Вот так мило и поговорили,
бражки тридцать третий раз налили
и пустились в пляс!

Пускай хохочет
Кощей Бессмертный,
видно, тоже хочет.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 23.3.2019, 0:47
Сообщение #4


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Не бывать богатырям бобылям


О том как Василий Буслаев в дипломатах ходил


Приехал к царю на поклон
важный аглицкий посол,
кланяется: «Мы, мол, братья,
не пора ль в обратку верстаться
нашим землям исконным и пашням?»

А из царства Болгарского машут,
исторической правдой трясут:
«Мать Булгария встанет тут,
так как здеся она и была,
Сибирь, дескать, наша земля!»

Но Венгрия, Польша, Литва
отвечают: «Ты не права!
Мы топтали Урусь задолго
от гор Урала до Волги!»

Что тут сделалось с нашим царём:
«Корону и власть — на отъём?»
Под стол залез думу думать.
Но на то он и царь, чёб быть вумным,
придумал хитрющий план:
бабу Ягу позвал.

Говорит ей: «Старушка Яга,
ты тоже, вроде, умна.
Нонче дело идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат весь лес по дровинке,
а избушку твою… нет, не Иннке
на добрые, дивные сказки,
а деткам своим на салазки!»

Приужахнулась баба Яга,
за советом к Кощею пошла:
«Ты, Кощеюшка, токо не злись,
а выслушай, соберись.
Нынче речь идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат ведь лес по дровинке,
а гору твою… нет, не Иннке
на чудные, злющие сказки,
а жёнам своим — скалолазкам!»

Испужался Кощей, задрожал,
к лешему в бор побежал:
«Ноне дело идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат весь лес на дрова,
знаешь ведь как горюча сосна!
И шалаш твой не на былинки,
а на прутки — погонять скотинку!»

Леший что-то промычал
и в округе всю нежить созвал:
«Дело, значит, такое,
хочет Дания, Польша и Литовия
на нас натравить всю планету!»

«Ответят они за это!» —
зашумели рассейские дали.
И воздух тряся, зашагали
таёжные духи к границам.

Долетели. Чуют — не спится
могучим русским богатырям:
«Хорош прохлаждаться, к дверям
подбирается чужеземное войско,
сбирайся, Буслаев, готовься!»

И встал богатырь, и пошёл богатырь:
«Неужто опять хан Батый?»
Дошёл до царства Булгарского,
посмотрели на их морду царскую;
на народ, что ни ест, ни пьёт,
а с утра до ночи' пашет:
«Отойди, богатырешка, с пашни!»

Отодвинулся наш детина
и до Польши великой двинул.
А в Польше всё, ох, как непросто:
в дипломатах каждый подросток:
«Возверни-ка взад нашу Украйну!»
Повернул Буслаев обратно.

На Германию, то биш. Там плохо:
«Немец взял, немцу дай!» Поохал,
повздыхал Василий
да на Англию двинул:
он и плыл, и скакал,
меч из ножен доставал,
тот что востр да булатен!
А бить-то не по ком, значит,
люди ходят туда-сюда.

«Этим смердам лишь Русь и нужна!»
В ответ граждане матерились жутко,
поминали русских мишуток
да на троне царя-самодура.

Плюнул воин наш: «Ну и дура!
Дипломатия мне не привычна,
вот война бы кака иль наличными.»
Развернулся и в Новгород спать.

Русь крепка по сей день. Не сломать!
Патамушта нечисть гуляет,
Яга на ступе летает,
Кощей пришлых варит в котлах,
и бдит богатырь! А в словах
трудового народа
чи быль, чи небыль. Природа
растёт на лугах буйным цветом!

И тем, а не этим летом
царь о границах печётся.
Стоит, в общем, Русь, не сдаётся!

Богатырь незнамо куда деться, я писатель и ненужность какая-то


Направо — лес, налево — дол,
рядом серый волк прошёл.
Промахнулась стрела,
угодила в зад оленя,
а рога на тебя мигренью.
Плюнул, устал, до хаты поплёлся.

Лес стоит, не шелохнётся,
берёза шуршит и осина,
леший куда-то сгинул.
А дома ждёт домовой,
кашу варит, и как постовой,
в окно выставился и смотрит.

«Не хочу идти домой,
пусть нечисть сдохнет!» —
развернулся богатырь и в горы!
А под горами ссоры
птиц и зверья лесного.

«Мне б чего нибудь неземного, —
вдаль глядя, подумал
и как полоумный,
поскакал на кобыле до неба. —
Вот, там я ещё не был!»

Доскакал до Луны, там сухо
и большущая серая скука,
машут Печали вдали:
— Бога-бога-богатыри...

Осерчал богатырешко крепко:
«Ну посадят меня, чи репку,
в пыль неземную
печали эти, не забалуешь!» —
натянул поводья и к Земле,
долетел да уселся на мне.

*
Теперь я сижу и пишу:
богатырь к богатырю —
очередная пьеса.
Это кому-нибудь интересно?

Нет! Брошу я род людской, кину
и далече куда-нибудь двину
на святую звезду Андромеду,
там стихами поеду,
поплыву по умам, по душам.

И там мне ответят: — Скучно,
скучно, Зубкова, молчи,
тихонечко сказки пиши
про русалок и воинов диких,
ну а если про власть напишешь,
не видать тебе белого свету,
посадят, как репку эту!

Пойдём, богатырь, нас нет тут,
мы стёрты, забыты, задеты
тобой и мною их чувства
о князьях, королях и капусте.

Богатырь и будущее неведомое


Приключилась, значит, с богатырём оказия: поехал он в лес нечисть всякую пострелять да и заблудился. Плутать хорошо, но домой охота к блинам, пирогам. Ну сами понимаете, а дальше стихами пойдём.

Заблудился богатырь — не вылезти!
Плутал день, плутал два — не выползти.
Вдруг в огромную яму провалился,
а как на ножки встал, так открестился
от него мир прошлый да пропащий.

Будущее стеной встало: «Здравствуй,
проходи, посмотри на наше лихо,
только это, веди себя тихо.»

Отряхнулся богатырь и в путь пустился,
на машины, на дома глядел, дивился
как одеты странно горожане:
каждого глазами провожает.

«Почему же на меня никто не смотрит,
по другому я одет, походно?» —
удивляется детина богатырска,
а от вони уж не дышит носопырка!

И не знал богатырь, не ведал,
что он «дурак-театрал» пообедал
и с кафе идёт в свою театру», —
так прохожие думали. Обратно
захотелось в прошлое вояке,
страшно ему стало, чуть не плакал.

Машины, дома, вертолёты,
ни изб, ни коней, ни пехоты!
Лишь одна бабуля рот раскрыла:
— Чи Иван? А я тебя забыла!

Плюнул богатырь и провалился,
белый свет в глазищах обострился,
засосало воеводушку куда-то.

Родные его рыскали по хатам,
не найдя, вздохнули облегчённо:
«Кончился век богатырский, почёстным
пирам даёшь начало!»

Только жалобно Настасья кричала.
Да кто ж её, Настасью, будет слушать?
Народ брагу пил, мёд кушал.

Смотрят богатыри в небо


Вдаль глядящими глазами,
внутрь сидящими сердцами,
смотрят богатыри в небо.
Что там, враг или стебель
колыхнулся от ветра?

А вокруг бед то:
беда налево, беда направо,
беда позади, из-под ног и прямо,
от потравы подохли кони
(вражина шпионит).

«Сила, сила, сила,
сила така не всесильна!
Был бы я выше ростом,
как башня матросска,
тогда я б над врагами склонился
и как мух прихлопнул, не поленился!
Вот тогда бы я был, как Батый!»
(слух такой о Батые ходил)

*
Хорошо что ты не Батый, сынок,
хорошо что ты богатырь и смог
за родную мать постоять!
И отец гордится: «Сына не взять!»

А на небе туча-предтеча.
Слушали б вы мои речи
и на врага шли смело!
А я подвиги ваши набело
новой краскою перекрашу.
Знай, что ли, наших.

Кого наши привыкли бояться


«Вы направо, воины, не ходите,
там лес плохой,
леший и водяной.
Прямо тоже не суйтесь,
там самый шумный
монгол кочует,
ваш дух уж чует!
Езжайте, братцы, налево,
там жёны верны,
дворы и хаты,
коровы, козы, ребята.»

Задумались бравые:
— Мож, каменюга и правая?
Налево, оно вернее.
Направо — смерть виднеет.
Видать, одна нам дорога — прямо!

«Ух, Иваны упрямы! —
пыхтит булыжник
(а кони пыжат,
летят вперёд)
Монгол вас враз приберёт!»

Но кто монгола боялся,
тот дома всегда оставался.
А наши привыкли пужаться
лишь лешего с водяным. Да, братцы?

Богатырь суздальский


Ой, богатырь суздальский,
ой да, сокол ты ясный!

«Не сокол, а медведь.»

Да всё равно. Не напрасно
ездил ты на охоту,
вон «языка» какого славного справил!

«Сдохнет, пока до дому доставит.»

А сдохнет, так за другим отправят
и на пир почёстный посадят!

«Вина нажрётся, никуда не поедет.»

Ну водою окатят
и на кобылу посадят.

«Да не кобыла это, а конь.»

А ты что, рассматривал?
Ничего, яичко по голове покатают —
порчу снимут, отправят
в поход далёкий!

«Во лес глубокий
к Соловью разбойнику прямо.»

Ай, с Соловьями
привыкли мы расправляться:
в прошлом году столько
их наловили силками!
Королей не хватило,
которым их продавали,
чтоб во дворцах пели трели.

«Что-то мы с тобой не туда залетели.»

Ах, да!
Ой да, богатырь ты суздальский,
да сколько ж в те силы!

«Да уж, красивый,
смотри и тебя под себя подомнёт.»

Ну и пущай себе подомнёт:
подправит плохонький род.

Богатырь Илья Муромец


Илья Муромец — большой богатырь,
его боится сам хан Батый,
его пугается вся округа,
дети, родня, подруга
и даже любима жена.
Вот такой у нас Илья,
он весь в походах,
он в воеводах
над всеми богатырями,
у него папа с мамой
живут в почёте.

«А батя Илюшеньку ещё и сечёте.»

Илья Муромец — богатырь видный.

«Его за версту ни с кем не перепутаешь.»

Завидно?
У него рука, как две в обхвате:
как ухватит
врага за горло!

«Довольно,
расскажи-ка лучше,
как он бочку вина выпивает,
а потом кур по дворам стреляет.»

Ну, на Руси не без греха.
Зато ворога Илья
побил, перелопатил!

«Хватит,
надоели мне ваши сказки,
они напрасны
покуда
жив я буду.»

А ты кто таков?

«Критик Петров.»

Вот те и здрасьте,
а ну с былин моих слазьте!
Автор Зубкова.

«Я больше ни слова.»

Как богатырь Аркашка за Жар-птицей в поход ходил


Спорили наши спорщики,
спорщики, разговорщики,
спорили о силе богатырской
да об удали молодецкой,
кому что по плечу:
одному по плечу баба,
другому — награда,
третьему — целое войско,
а четвёртый сидит в печали
и не хвастает своими плечами,
старой матушкой и женой молодой.

«Ты чего, Аркаша, смурной?»

— Да думаю думу я, сотоварищи,
как бы не заливать вином глазищи,
а в поход отправиться далеко
за Жар-птицей, золотое перо!

«За Жар-птицей,
так за Жар-птицей,
нам ли ни материться?»

Собрались и пошли,
до дальней калитки дошли
и присели: пили, ели,
снова хвастались силой,
боевыми конями красивыми,
старыми матерями,
жёнами, батями, псами…

— А как же Жар-птица?

«Нам ли ни материться,
сиди, Аркашка,
полна чеплашка!»

И опять, десять мамаев срублено,
Соловьёв-разбойников сгублено
ой немерено,
всё проверено!

Устали смеяться девушки у околицы,
да сочинять пословицы:
коль богатырь пьяница —
на кол и не поганиться!

Как старый богатырь от жены по лесу шастал


Она:
— Ой да не сокол ты ясный,
не добрый пехотинец,
ой да не молодец щекастый
и не удалец самозваный.
Дед ты старый-престарый,
по дремучему лесу плутающий,
нечисть всякую собирающий.
Ох, повывели до тебя всех разбойничков,
что же надо тебе от покойничков?
Какую воду живую полез искать,
каких клещей собирать?
Воротися домой, возвернися,
без тебя рассохлось коромысло,
без тебя козёл уж не телится,
без тебя и курица не птица,
да за плугом стоять некому,
и дом на бок — уж век ему!

Он:
— Не заводись-ка, старая, до вечера,
тебе делать, что ли, нечего?
Я коня немного поразмяти,
на него клещей пособирати.
Я вот думу думаю тяжёлу:
где найти мне воду да медовую,
чтоб ты выпила да позаткнулась,
на меня красивого не дулась,
не серчала на меня, на молодого,
старая ты, дряхлая корова!

*
Скачет конник ратный,
плачет конь крылатый:
«Я хочу к кобыле,
воротися, милый!»

А на небе то ли месяц, толь луна.
Чувствую я, люди, что схожу с ума.

Рыбаки, богатырь и три кита


Плыли, плыли мужики,
так, обычны рыбаки,
но вдруг разговорились, расшумелись,
руками размахались, переругались!
А повод то был пустячный — спор великий
о великане безликом.

— Какой такой БОГатырь, как наши?
— Не, наши-то краше:
деревенски мужики
и сильны, да и умны!
— Нет, тот повыше,
чуть поболее крыши!
— Врёшь, он как гора,
я видел сам БОГАтыря!

— Да за что вы БОГАтыря ругаете?
Сами, поди, не знаете,
шеломом он достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу за тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Вот на третьем том киту
я с вами, братья, и плыву!

Тёрли, тёрли рыбаки
свои шапки: — Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли врёшь нескладёно;
наш кит, получается, самый большой?
Почему же не виден БОГатырешка твой?

— Потому БОГатырь и не виден,
народ его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю подряд,
а БОГатырю уже кушать нечего.

Вот так с байками и предтечами
мужики рыбачили
и не бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-карась.
— Вот это про нас!

О чём молилась поляница удалая


Помолилась я солнышку ясному,
помолилась закату красному,
помолилась иве плакучей,
помолилась сосне колючей.

Зарубила я чудище злое,
завалила Змея дурного
о семи головах,
о семи языках,
о семи жар со рта,
два великих крыла;
отлеталась гадина,
пахнет уже падалью.

Ты прости меня, мать,
что пошла я воевать;
ты прости меня, отец,
что растёт не пострелец,
а сила, сила, силушка
у дочери Былинушки!

*
Старый, старый ты козёл,
сам Былиной дочь нарёк.
Как обозвал, так повелось:
она дерётся, ты ревёшь.

Сейчас помолится,
за меч и в конницу:
доскачет аж до Урала,
тунгуса там повстречает,
вернётся брюхатая.

Огреет соха твоя
по её пузу,
и не дождёшься ты тунгуса,
и никакого другого внука.
Вот наплачетесь вы со старухой!

А дочь родная Былина
лет под сорок доспехи снимет
и грехи ваши уже не замолит.
Кто же с этим поспорит?

За что богатырь Оротая зарубил


— Оротай, Оротай, Оротаюшка,
пошто пашешь от края до краюшка
нашу Русь такую раздольную?
Ты мужицкую душу привольную
не паши, Оротай, не распахивай,
ты сохою своей не размахивай,
дай пожить нам пока что на воле,
погулять на конях в чистом поле!

Вздохнул Оротаюшка тяжко,
пот холодный утёр бедняжка
и кивает башкою аршинной:
— Ах, богатырь былинный,
пока ты на коне катаешься,
шляешься да прохлаждаешься,
плачет земля, загибается,
без мужика задыхается! —
и дальше пошёл пахать
от края до края Русь-мать.

Богатырь былинный задумался:
«Землю нужно пахать, но не думал я,
что от края до края надо её испохабить.»
— Ах ты, пахарь похабник! —
и пошёл мечом на Оротая.
Осталась лишь горка крутая
от нашего Оротаюшки.

Так пахать или не пахать: как вы считаете?

Как народ вилами заколол Илью Муромца и Соловья разбойника


Соловей, Соловей,
ты не пой, ты не пей
больше положенного,
ты не делай нашу жизнь, без того сложную,
ещё хуже, ещё сложнее,
не свисти над головой, бери левее.

Вот поедет на тебя Илья Муромец
да зарубит он тебя, яко курицу,
привезёт до нас он твою голову
и отдаст на съедение злому борову!

Слушал, слушал Соловей да ухмылялся,
как народец глупый бахвалялся!
Посидел, подумал да как дунет,
свистнет, крикнет, ноздрища раздует
и сметёт полсвета — полдеревни!

Сдует мужиков, те скажут: «Верно,
верим, Соловей, тебе разбойник,
(и когда ты будешь уж покойник?)
ты у нас на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.»

Но на этом сказка не кончалась.
Туча над деревней собиралась,
туча грозная, похожа на Илюшу.
Муромец нагрянул грома пуще:
«Где разбойник Соловей?»

А народ ему: «Не пей
больше положенного,
жизнь у нас тут без тебя довольно сложная.
Ты, Илюшенька, на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи,
нас сживает со свету Соловушка.
Защити, буйна твоя головушка!»

И поехал Муромец Илья
прямо на свистуна Соловья.
Как доехал, так кричит
(тот на дубище храпит):
«Эй разбойничек, проказник да Соловушка,
мне нужна твоя буйна головушка!»

Выходил из леса Соловей,
говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» —
сам ноздрищи как раздует,
крикнет, свистнет, ветром дунет!
И полетели дворы по задворкам,
покатились мужики за дальню горку.

Устоял один Илюша Муромец,
лишь одёжу унесло, но он не курица,
меч в руках, идёт на разбойника
(ветер дуй на срамота). А мы покойника
ждём, сидим под горкой, поджидаем
и удары богатырские считаем:
раз удар, два удар, три удар...
У Ильи, несомненно, есть дар!

Ох, устали мы сидеть под этой горкой.
Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой.
Что же видят? Сами не поймут:
на полянке Соловей и Илья пьют.

Пьют не воду, не живую
и жуют не ананас,
а пьют горькую, родную,
поминают плохо нас:
«Мужики, мужики, мужичочки,
тощие, худые дурачочки,
ни ума, ни мяса на костях!»

Ну мы взяли вилы и на «ах»:
ни Ильи, ни Соловья не оставили,
так обоих по реке Оби и сплавили.

Вот как было то на самом деле,
и не слушайте, что вам другие пели.
Гой еси, гой еси,
ходят слухи по Руси.

Сердце на метелицу


На метелицу сердце не стелется:
на тёмны леса,
на белы волоса
да на грусть, печаль.

«Ты меня не встречай!
Кому борозда бороздится,
кому пшеница родится,
а я на пределе терпения:
нет силе моей применения,
нет супротивничка рьяного,
поединщика нет буяного
удалому молодцу,
не ходившему к венцу!»

Век на век, день на день.
«Бередень, бередень, бередень», —
карчет с ветки ворона.

«Она долдонит —
надо мной надсмехается.
Или чёрт чумной изгаляется?»

*
Ай ты, старый мужик Будимирович,
ну дурень же ты, гриб корзинович!
Ты б не шлялся по лесу без совести,
глянь, колтуном уже волосы.

Коль на Руси тишь да гладь,
надо дома сидеть и ворон считать:
раз ворона, два ворона, три ворона.

А до коня вороного
как дотронешься,
так умом, богатырь, ты и тронешься.

Послание Добрыни Никитича людям


Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца,
добра молодца Добрыни Никитича:
хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине,
ай и посеку то, что не по мне,
но за плутов князей я не прятался
и на бабской доле не сватался,
да словами не грешил,
а на ворога спешил!

Эх, мать, — песни ей бы слагать.

Два раза не умирать,
а один раз помру так помру,
слава вечная мне к лицу!

Слава вечная,
человечная,
не во каменных плитах отлита,
а в сердцах смутным чувством разлита:
не ври, не воруй,
враг пришёл — так воюй!

Подвиги Соловья Будимировича


— Что вы смотрите, други-недруги,
чего душу мою мозолите,
рты раззявили непотребные,
пошто коней своих холите?
Одевайтися, собирайтися,
поехали-те силушкою мериться,
боевым духом обмениваться,
челами биться, помирать ни про что!

«Да за что ты, Соловей Будимирович,
над нами так изгаляешься,
от силушки своей маешься!
Зачем умирать нам зазря,
али сила тёмна пришла?»

— Да нет, не пришла. Просто негоже
воинам по пирам сидеть,
силу молодецкую пропивати.
Надо б в поле чистое лететь,
удаль молодецкую тренировати!

Приужахнулись мужики, притихли,
что было в прошлый раз вспоминают:
Соловей Будимирович
погубил десять тысяч ребят,
вот чёрт окаянный!

— Ой не мозоль мне душу, земля-мать,
я хочу да требу воевать!
Токо где найти ту «рать на рать»,
если все пьют горькую сидят?

«Будимирович да наш ты Соловей,
ты присядь, поешь, попей:
пир почёстный идёт!»

*
Эх дурной мужичий род,
Соловей присядет да поест, попьёт,
захмелеет, а захмелев, осмелеет
да без боя и поножовщины
передавит, перемнёт
весь великий Новгород!

А мы хвалу ему споем,
так как в Житомире живём.

Наш воевода


— Наш воевода самый красивый!
«А народ говорит, спесивый.»
— Нашему воеводе ничего не страшно:
татара потоптал — тьма!
«Ага, и бабы ваши
от него без ума.»

— У Илюшеньки-воеводушки
руки аршинные.
«И как колодушки,
ножки не длинные.»

— Коренаст, не спорим,
зато плечист.
«И языком доволен,
уж больно речист!»

*
В общем, гуси-лебеди полетели,
пока хвалу воеводе мы пели.
Гуси-лебеди крылами махали,
нашу песню с собою забрали.

И разнесли по белому свету:
«Лучше Илюшеньки нету
имени для мальчугана!»

— Беги, Илюшенька, к маме,
вырастай большой да могучий,
и будешь ты Муромца круче!

Богатырь Алёша


Алёша — богатырь самый молоденький!
Он по реченьке нейдёт,
идёт по броденьку.
Он и спит, что не спит,
глаз открытый свербит.

Он и матерью с отцом обласканный,
говорят они ему очень ласково:
«Береги себя, сын,
ты у нас пока один,
тебе всего лишь двадцать лет,
да и стынет твой обед!»

А как жить молодым,
когда ты несокрушим,
когда тебе лишь двадцать лет,
а в душе ты — старый дед?

А «старому деду»
на то ответа нету.
Надо в поле воевать,
силу, удаль прожигать!

Надо в бой идтить,
чтоб года свои ложить
на меч да на копьё.
Сколь осталось там ещё?

А как домой воротимся,
так не наглядимся
на башку свою седую,
молоду-молоду-молодую.
И мысли, как у ребёнка:
«Не сгорит ли родная сторонка?»

Богатырь и Сила Сильная


— Ты покуда, воин, скачешь?
«Покуда умом не тронулся.»
— А куда путь держишь, не скажешь?
«На Кудыкину гору.»
— Понятно.
«Понятно, так и проваливай!»
— А ты меня идти с собой не отговаривай.
«Вот чёрт чумной привязался!»
— Ты, рыцарь, сам в любови мне признался.
«Когда ж это было?»
— Сам сказал, хочу, чтоб сила меня любила;
вот я и есть твоя Сила могучая!
«Что за зараза скрипучая
за мной увязалась?
Хочу, чтоб ты отвязалась!»

Как сказал, так и стало:
Сила сильная от него отстала.
Стало плохо герою сразу,
пошёл искать на себе заразу,
лопнул блоху, две.
«Всё не то! Что за тяжесть во мне?» —
развернулся, домой поскакал.
Забыл, покуда скакал.

А дома жена с пирогами,
тесть с ремнём да тёща с блинами.
Хорошо! Да так хорошо, что больно.
Не думал воин о воле вольной
больше никогда в жизни,
Кудыкину гору не поминал,
он и так всё на свете знал.

А силищи лишней нам отродясь не надо,
нам со своей нет сладу!

Иди, Добромир, махайся


Добромиру дома сидеть было плохо,
о «Вавиле и Скоморохах»
читать уже надоело.

Не наше бы это дело —
махать кулаками без толку.
Но если только...
на рать, пока не умолкнет!

Выйдем, мечами помашем,
домой поедем с поклажей:
копий наберём браных,
одёж поснимаем тканных
с убиенной дружины.

*
Ну что же вы в горе, мужчины?
Не плачьте по сотоварищам мёртвым,
они рядком стоят плотным
на небушке синем-синем,
и их доспехи горят красивым
ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,
Вавила и Скоморохи.
И тебе, Добромир, неплохо
там в общем строю стоится.

*
Дома тебе не сидится?
Не сидится, бери дубину!
И про тебя напишут былину.

Как Добрыня Никитич в Ростов за пловом ходил


Дело было почему-то в Ростове.
Пошёл Добрыня туда за пловом,
там восточное блюдо научились готовить.
Грех не попробовать, а попробовать стоит.

Попёрся во двор к ростовскому княже:
— Кто меня пловом обяжет?

Ну, пловом не обязали,
а повязать, повязали.
А как повязали, плачет:
— Я пожрать пришёл, а вы так, значит?

«Ах, пожрать он пришёл! А мы то глядели:
гора прёт! На всякий случай оковы надели.
Развязывай его, ребята!
Плов готовь, Добрыня невиноватый.

Лиха беда — лишь начало.
Мы, ростовские, хлебами встречаем
(ну если не сразу, то позже)
и угощаем пиром почёстным!»

А у князя глаза соловелые,
щёки от вин раскраснелые,
брюхо откормлено.
И дочка его помолвлена
за купца непростого,
за Тугарина-змея плохого.

Князю эта женитьба не нравится!
Ведь Тугарин всё время буянится:
то деревню какую спалит,
то Ростов по бокам подпалит.
Даже войско его боится,
он на зверя похож и бриться
сроду не собирается.
Княжья дочка слезой умывается.

Пока пир почёстный гудел,
да плов Добрынюшка ел,
припёрся Тугарин на праздник,
сел за стол, умял плова тазик.
Добрыню сие разозлило:
— Некрасиво так есть, некрасиво!

Отрыгнул на него Тугарин
и промеж ног богатырешке вдарил.
Никитич согнулся разочек,
разогнулся, разобиделся очень,
схватил змея и давай вертеть!

Повертел, покрутил да позволил лететь
до самого Киева-града,
до богатырской заставы, там рады
будут новой забаве поляницы удалые.
(Они у нас незамужние,
вам случайно не нужные?)

А как Добрынюшка змея закинул,
так проклятый век сразу сгинул.
Разгулялся ростовский люд:
«Где тут плов за так раздают?»

Князь на Добрыню Никитича ни нарадуется,
сватает ему дочку свою. Тот отказывается:
— Мне б до заставы родной добраться,
богатырям помочь драться! —
говорит Добрынюшка князю,
а сам задом, задом
и бегом до Киева-града!

«Не женился чего? Такая награда!» —
друзья к Добрыне пристали.
— Э, вы невесту ту не видали,
она маленькая, с мой мизинчик,
не влезть мне в её «магазинчик»!

*
Да, богатыри — это не люди!
Но о срамном мы писать не будем.

Не бывать богатырям бобылям


Не бывать богатырю без воли.
Да что ты смотришь в это поле?
Али рожь не красна,
аль весна не мила,
иль не семеро по лавкам,
то ли не при родах Клавка?

Ай и рожь золотится,
ай весна серебрится,
да и семеро по лавкам сидят,
нарожает Клавка семерых ещё ребят!

А как ребята подрастут,
пойдут в богатыри,
час ищи их, два ищи и три ищи:
на какой заставе сидят,
во какое чисто поле глядят?

То ли рожь им больше не красна,
ой ли милая весна им не мила?
Может, семеро по лавкам да люли?

Уж лучше так,
чем страшны, сильны бобыли.

Никто не откликается


«Гой еси!» — никто не откликается.
И кажись, уже смеркается.
«Гой еси!» — домой поворачивается.
Враг, зараза, где ж он прячется?

Ты, кобыла, не думай, что тихо.
Всё одно — кругом сплошное лихо.
И что мир вокруг, ты не решай сумбурно.
Сама знаешь, люд в округе буйный!

Глянь, окрест и до крест —
крест, крест, крест...
И крестов понатыкана тьма!

Нет, не схожу я с ума,
я на татара обижен:
друже лежит недвижен,
другой друже, третий...

А по полю гуляют эти!

Ты, Сивка, вот дура дурой
с раздобревшей от сена фигурой.
А вдруг, скакать и скакать?
Мангола тебе не догнать!

«Ты и сам разжирел, детина!» —
вздохнула кобыла. И в спину
подул богатырский ветер.

«Гой еси! Есть кто на свете?» —
все овраги поперепрыгали.
Вражий род не курлыкает.

«Гой еси!» — поскакали.
Мужики нас догнали
и спросили строго:
— Как рубежи?

«Да как у бога
за пазухой: вроде тихо,
только слышно, как бродит лихо
по бескрайним равнинам.»

— У, богатырь, ты точно былинный,
беспокойный, как сама природа.
«И то верно, она ж наплодила уродов!»

*
Вот и бегай теперь, ищи бел свет, добрую зиму.
«Гой еси!» — я камень в мир ваш кину.

Скачи, витязь


Скачи, витязь, от мытарств,
скачи от бед на обед,
скачи, пока конь не дрогнул.

И чего же ты там припомнил:
о царевне-королевне задумался,
о жене, о дожде? Не думал ты,
что дорога к дому так коротка!

Скачи, потому что устала рука
меч булатный держать,
устала губа клич бросать.

Для губы твоей каша наварена
не царевной, а простою Варварою:
вар-вар-вар, Варвара кашу варила,
витязя любила,
любила красивого,
самого милого!
А как звать его, величать — забыла.

*
Щас вернётся к тебе милый,
память то и подправит.
А после полмира
от зла, напасти избавит!

Буян и бой


На буяна и боя не надо:
ему по полю шастать — награда!

Ивану б сеять да пахать,
к ночи до смерти устать,
омыться и спать ложиться.

Но буяну не до сна,
голова свела с ума,
надо поле объезжать,
злого ворога искать:
— Где сидит, в какой канаве,
притаился где, каналья?
Тёмна, тёмна, тёмна рать,
я иду тебя искать!

«Эй, Иван, скачи домой,
щи поспели, дети в вой!
Хватит шастать по полям,
в хоровод вернись-ка к нам.»

— Я вам дам, село, бузить.
Воеводе тут и быть,
на посту, на боевом!
(Не пойти ли мне домой,
что полям этим будет?
Ночь постоят, не убудет.)

И отправился буянище спать:
выпить мёду, курей пострелять!

До меня доехать всё-таки надо


Ты не привык отступать,
ты не привык сдаваться,
тебе и с бабой подраться
не скучно,
но лучше
всё же на князя ехать,
руками махать и брехать:
«Один я на свете воин!»

Я и не спорю,
поезжай хоть на князя,
всё меньше в округе заразы!

Но до меня доехать всё-таки надо,
я буду рада
копью твоему и булату,
а также малым ребятам
и может быть, твоей маме.
Дай бог, жить она будет не с нами.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 27.3.2019, 2:07
Сообщение #5


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Карась Ивась и хлопцы бравые



Как в озёрах глубоких
да в морях далёких
жили-были караси-иваси
жирные, как пороси!

И ходили они пузом по дну,
рыбку малую глотали ... не одну!
Говорили иваси с набитым ртом.
А о чём шли разговоры? Ни о чём!

Но говорят, от разговоров тех,
да от прочих карасьих утех
озёра тихие дыбились,
моря глубокие пенились!

И жил средь них один карась
по фамилии Ивась,
а по прозвищу ... пока не придумали,
да и не о том они думали,
а о новых морях мечтали,
старые им стали малы!

И сказал тогда Ивась:
«С насиженного места слазь
и бегом на разведку!
Судачат, что где-то
есть у наших вод суша,
вот там пенить пиво и будем
да раков едать полезных!»

Решил и смело полез он
на сушу, на берег моря,
воздух глотнул: «Нет соли.»

* * *

Встал на хвост свой могучий,
пошёл по траве колючей,
доплясал какой-то до деревни,
встал перед первой же дверью,
плавником тихонько стучится.

И надо ж такому случиться,
дверь карасю открыли —
хозяева дома были.

А в хозяевах у нас
хлопцы Бойкие. Припас
достают и ужинают,
зовут гостя дружненько:
— Ты поди, карась Ивась,
да на стол скорей залазь,
у нас вяленые караси-иваси,
ну а к ним картоха, щи!

Как услышал Ивась:
«Ты на стол скорей залазь,
у нас вяленые караси-иваси…» —
так вон из хаты, и ищи-свищи!

* * *

От хлопцев Бойких открестясь,
побрёл дальше наш карась
себя показывать,
на людей посматривать.

Доковылял он до града большого,
града шумного Ростова.
Видит, дедок Ходок на ярмарку едет.

Запрыгнул Ивась к нему в телегу
и начал речь вести
о той местности,
где жил он в озёрах глубоких,
плавал в морях далёких,
да про то как они,
караси-иваси,
друг с другом смешно разговаривают:
ртами шлёпают — пузыри идут!

Слушал дедок Ходок, слушал, плюнул:
— Везти тебя я передумал, —
и скинул рыбину с телеги. —
Погуляй, сынок, побегай!

Угодил карась прямо на лавку торговую,
там пузатый продавец гремит целковыми,
а на прилавке караси-иваси лежат грудами,
чешуя блестит на солнце изумрудами!

Обрадовался Ивась родственникам,
обниматься полез плотненько:
пощупал, потрогал рыб, а они мёртвые.
И полились из глаз его слёзы горькие!

Прыгнул карась на мостовую,
да прокляв толпу людскую,
запрыгал куда глаза глядят —
подальше от людей, а то съедят!

* * *

Допрыгал он до речки Горючки,
зарыдал у какой-то колючки.
Глядь, а это крючок рыболовный
для рыбной, так сказать, ловли.

Заметили горемыку мужички Рыбачки
вот и выставили крючки:
к себе зовут порыбачить,
ну или как сами ловят, побачить.

Подкатился к рыбакам Ивась
уселся на свой хвост — не слазь!
И задумчиво в воду уставился:
что-то ему там не нравилось.

А в воде удила клюют,
Рыбачки разговоры ведут:
про уловы свои рассказывают,
усищи длинны разглаживают.

А в ведре караси-иваси
да рыбы лещи
плещутся, задыхаются,
в тесноте да в обиде маются.

И налились тут кровью глаза
у отважного карася,
пошёл он на Рыбаков ругаться,
просить, молить, заступаться
за карасей-ивасей
да рыб лещей,
чтобы их на свободу выпустили,
в речку Горючку выплеснули.

Засмеялись мужички Рыбачки,
пригрозили самого его в сачки
да в ведро посадить надолго!

Тут умолк он:
не пожелал карась поганой участи,
он и так на земле намучился!

* * *

Прыгнул Ивась в речку буйную,
и понесло теченье шумное
его в озёра глубокие,
в родные моря далёкие.

А как домой воротился,
отъелся, карась, откормился
и стал приставать ко всем рыбам:
рассказывать то, что сам видел,
пугать и стращать морских тварей
человеческой, то бишь, харей!

Ртом шлёпает, пузыри идут —
ничего не понятно. И тут
прослыл Ивась дурачком великим,
не-от-мира-сего-ликим!

* * *

Ай люли, люли, люли,
живите долго караси!
Ай люли, люли, люли,
плывите в море, Иваси.

/ Ну на этом и хватит.
А мы пойдем по полатям
таких дурачков выискивать:
гостей дорогих обыскивать —
сказки старые искать,
из карманов изымать
да подкладывать новые,
а взамен брать целковые. /
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 30.3.2019, 0:48
Сообщение #6


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Гордость карасей и предубеждение царей


Как иси на небеси
жили-были иваси,
иваси-карасики
по небу-морю лазили!

И у этих карасей-ивасей
каждый день другого был чудней:
ай, расхаживать на длинных хвостах,
говорить на разных языках
да на землю смотреть свысока.

Вот такая у них душа!
Но про эту душу вам скажу:
мне молчать велели, ни гугу!

А рассказ я поведу о другом:
жил средь них карась Ивась, он не ртом
разговоры глупые вёл,
а мозгами жирными плёл
паутину думок своих:
«Вот спущусь на землю, под дых
дам любому кто ниже меня:
кто на небе, тот и главный, то есть я!»

Как сказал, так и сделал, свалил
он с небес на землю, а за ним
то ли слухи, а то ли молва:
мол, упал Ивась — разъелся, как свинья!

И летел карась Ивась до земли,
а вослед ему смеялись караси,
насмеявшись, разошлись по домам:
по кучнистым, белым, серым облакам.

А карась упал в ту среду,
где я, братцы, тотчас умру:
опустился он на дно глубоких вод.

Глядь, там кружат дружный хоровод
жирные такие караси,
а за ними сельдь иваси
быстрыми хвостами гребёт,
косяками холёными прёт!

Стало дурно карасю Ивасю:
«Как же так, я что-то не пойму
почему карась и ивась
раздвоились, жизнь не удалась?»

Но не смотрели рыбы на него,
веселились, плавали, на дно
опускались и снова всплывали,
да зачем-то ртом воздух глотали.

Захотелось карасю Ивасю
тоже глотнуть воздух, он по дну
своим мощным хвостом пошёл
и до берега быстро дошёл.

Вышел он на сушу голяком
да на брюхе по песочку ползком.
Так добрался он до центра земли —
до скрипучей деревенской двери.

Постучалась скотинка и вошла,
а семья в дому не поняла
чи корова, чи бык перед ней?
И к столу зовут его: «Смелей!»

А на ужин у них уха
из карасей, ивасей... Потроха
затряслись у гостя, он вскипел,
вылил на пол уху и скорей
из страшного дома вон!
Бежал и бубнил: «Это сон!»

И домчался до Ильмень-реки,
там сидят, рыбачат рыбаки:
то плотва попадётся, то карась.
Увидали Ивася, кричат: «Залазь
поскорее в наше ведро!»

Глядь Ивась, там рыбы полно,
задыхается она и бьёт хвостом.
«Не о том мечтал я, не о том!» —
схватил наш герой то ведро,
прямо в реку выплеснул его.

И поплыли караси по реке.
Взбеленились рыбаки, айда ко мне:
так и так «Иванна, твой Ивась
нам житья не даёт, эка мразь!
Унеси его отсель на небеси,
где гуляют толсты караси,
жирными боками трясут,
разговоры ни о чём свои ведут.»

Я вздохнула глубоко и поняла:
зря с небес Ивася содрала,
то гордыня была не его —
моя душенька вселилась в него!

Как же быть? Да надо б душу изымать
и свою гордыню усмирять.
Но что станет тогда с Ивасём,
как же будет он с пустою душой:
куда пойдёт, зачем и что поймёт,
может, кинет кого или убьёт?

Так я думала долго, год-другой.
И решила: надо жить уже самой!
Вылезла из Ивася я и ушла.
Села, Азбуку пишу, а сама
наблюдаю: как там мой карась?
Рыбаки кричат: «Иванна, слазь,
уходи из сказки, пошла вон!»

Всё, ушла! Ивась пошёл домой.
И ведь дом придумал он себе:
в топком иле сидит на дне
да глазами пустыми глядит:
не пройдёт ли мимо бандит?

Тут пришёл бы ему конец,
да захотел покушать молодец.
И додумался ведь покинуть дом:
вылез, по дороженьке побрёл.

А дорога деревенская узка,
прёт лошадка на него! Глаза
рыбьи округлились до небес,
и воскликнул Ивась: «Мне трындец!»

Но протянулась до него рука
и схватила молодого едока —
это дед Ходок-туда-сюда
пригласил в телегу паренька.

И карась смекнул, сообразил:
разговоры длинны заводил
о жизни той в заоблачных мирах,
где караси-иваси в облаках
на землю глядят свысока:
дескать, боги мы, такие дела!

Разозлился дедок Ходок,
слез с телеги, Ивася поволок
прям в торговые ряды, туда
где в продаже караси да плотва.

Кинул рыбину на лавку и бегом,
прыг в свою тележищу. «Пошёл! —
дёрнул за уздечку коня. —
Видно, бес попутал меня!»

Огляделся карась Ивась
и сказал дохлой рыбе: «Ну, здрасть!»
Не услышали его караси,
в ряд лежат, в зрачках застыло: «Спаси!»
Растолкать Ивась пытался друзей.

«Ишь ты, выискался тут добродей! —
продавец отпихнул Ивася. —
На убой отправлю; жирный, как свинья!»

Заплохело божьей твари, спрыгнул он
и до дома нового ползком!
Как дополз запыхавшись, упал,
в ил зарылся, отлежался, встал
и о небушке вспомнил своём:
«Как же мне вернуться домой?»

Ох, пытался он прыгать и летать!
Но важну тушу где там оторвать
от земли, от матери сырой.

Зарылась рыбина в песок с головой
и сидела там тридцать три дня,
море сине вспоминала, где плотва,
караси, иваси живут,
плавают да песенки поют.
Захотелось и ему туда:
«В море братья мои, в море, да!»

И нырнул Ивась в Ильмень реку
да пошёл на хвосте по дну,
добрался до устья реки,
глотнул солёненой воды
и поплёлся искать своих
хвостатых, таких родных!

Но куда там! Ведь он ростом с мужика,
убегает от него плотва,
караси в друзья не идут,
а иваси в холодных водах живут.

Тут взмолился карась Ивась:
«Тётя Инна, с детской Азбуки слазь
и верни меня, пожалуйста, домой!»
Ручку бросила я: «Чёрт с тобой!»

Да как дуну в небо! Бог вздохнул,
он мой замысел сразу смекнул:
и посыпались с небес караси,
прямо в море бултыхались их хвосты,
а размером каждый — с мужика,
плавники — могучая рука.
Они застлали море собой!

Что мне делать с такою горой?
И решила всё пустить на самотёк,
коль сожрут акулы их, знать, срок истёк!

Но не тут то было, подплыла
к ним поближе морская свинья
и зовёт за собой на бережок:
«Айда бока прогреем, там песок!»

И пошли караси-иваси
косяком по суше, а хвосты
закрыли собою весь брег!
В ужасе крестился человек,
чайки плакали: «Сожрут нашу жратву
эти твари, мир идёт ко дну!»

Ан нет, не угадали, мир стоял
и по швам нисколько не трещал,
только рыбой пропахло вокруг.
Вон смотри, и наш шагает друг
карась Ивась впереди.
«Он здесь видел всё уже, за ним иди!»

Вот дошли они до центра земли —
до скрипучей деревенской двери.
А что было дальше, не скажу,
лишь на руках, на пальцах покажу.

И до ярмарки тоже добрались,
с торгашами рыбы расквитались.
Стал тут думать уездный люд:
как разбойников изжить иль обмануть?

И зовут они на помощь мужика
деревенского Ивана Большака.
Но Большак, он вовсе не гора,
а всего лишь, как три мужика.

Потёр Иван лобище и смекнул:
длинны сети рыбацки развернул
и накинул их на карасей.
Свистнул мужикам, а те быстрей
волокут их к центру земли —
к царской размалёванной двери.

Выходил царь на злато крыльцо,
чесал пузо, в ус дул, тёр чело
и решил, что скот нельзя терять,
приказал их в армию отдать.

Ай, как шили мундиры сорок дней
швеи, мамки, няньки! И взашей
гоняли ребят-пострелят,
приходили те глазеть на солдат.

Вот истёк срок: сто дней, сто ночей.
Не узнать карасей-ивасей,
бравые ребята, на подбор,
сабли востры, головной убор,
под шеломами морды блестят,
порубить желают всех подряд!

«Мы готовы сечь, рубить!» Ох, царю
вложить бы в голову умища суму,
а не толстые, смешные калачи
(предупреждали ведь его врачи).

А теперь… Глазища рыбьи глядят
выстроившись в бесконечный ряд
и готовы искромсать весь народ.
Ещё минуты две и вперёд!

В ужасе зовёт царь Большака,
но пока Иван ходил туда-сюда,
потоптало наше войско народ
и уже до Германии прёт!

А в Германии кричат: «Эх, пора
звать богатыря Большака!»
Скорописную грамотку пишут
да почтового голубя кличут,
и по ветру письмо пускают,
мол, голубка дорожку знает.

И пока голубка шла туда-сюда,
на Руси стояла тишина,
да весёлый рассудком народ,
нарожал малых деток и вперёд:
пашем, жнём да снова сеем —
себя никогда не жалеем!

Вот и Ивану от печки зад открывать неохота:
«Больно надо спасать кого-то!»
Пока поднялся, обулся, оделся,
из дома вышел, осмотрелся,
караси пол-Европы помяли,
стеной у Парижа встали
и уходить не хотят,
вернуть себя требуют взад:
то бишь, обратно на небо!

Но во Франции не было
умных в голодные годы.
Побежали спрашивать у Природы.

Природа молчала долго,
потом кивнула на Волгу,
откуда шагал Большак
примерно так:
«Ать-два, левой,
нам бы с королевой
хранцузкой породниться —
на фрейлине жениться!»

Подходит Большак туда,
куда его не ступала нога,
а там караси в мундирах
и бравый Ивась командирах:
стоят, сыру землю топчут,
о небесищах ропщут.

И попёрся Иван
по крестьянским дворам:
«Нужна машина кидательная
увеличенная стократено —
тварей божьих закинуть на небо.
Плотников сюда треба!»

Прибегали плотники: рубили,
пилили, строгали, колотили
и сляпали огромную махину —
камнеметательную машину.

Как сажали в неё солдатушек
да забрасывали в небо ребятушек,
и так до последнего карася!
Ой, вздохнула мать сыра земля!

А на небе синем иваси
глотнули своей среды
и давай расхаживать на длинных хвостах,
говорить на разных языках
да на землю смотреть свысока.
Вот такая у них душа!

Ну, а Ванька в героях ходил,
так как всей Европе угодил.
Королев да принцесс целовал,
милу фрейлину к замужеству звал.

Теперь точно сказке конец.
Большак ведёт под венец
девку нерусску, та плачет:
увезут далеко её, значит,
а там жизнь, говорят, нелегка —
у царя больна голова!

Да и на небе не легче,
ведь господу мозги калечат
стада карасей-ивасей,
и нет никого их мудрей!
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 1.4.2019, 1:01
Сообщение #7


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Банник и Ставр Годинович


Глава 1. Отец Егора ставит новую баньку и зовёт в неё Банника


Ставил баньку отец Егорушки:
у ручья выкопал ямку для проруби,
она водицей то и наполнилась.

Поговорка старая вспомнилась:
место для бани готовь —
снимай травяной покров.

Так и сделал, поляну очистил,
сруб поставил с оконцем под крышей,
печку-каменку сложил,
камни гладкие сверху положил.
Закатил бочку и чан для купания.
Можно мыться. Ан нет, есть задание.

— Ходит по Руси такой, де, слух:
должен в баню войти банный дух.
Надо б курицу-чернушку изловить
и с несчастной кровушку спустить.
Пойди, поймай её, Егор, —
сказал отец и взялся за топор.

Побежал Егорка в курятник,
поймал чёрнушку, бежит обратно:
— Возьмите, тятя! Дальше что?

— А дальше всё б пошло само,
да надо шею ей свернуть
и под порогом дать «уснуть».
Банный дух и придёт той ночью;
мы не узнаем это точно,
но будем ждать и в это верить.

Свернул мальчонка птичке шею
и закопал у порога бани.
А батя хлебушко оставил
для нового хозяюшки
и сына повёл баиньки.

Пока ели да спать ложились,
родители байки твердили
о том, какой Банник злой:
— Ежели на постой
в бане остановишься,
но хозяину не поклонишься,
то тот до смерти запарит
или баню подпалит.

— А зачем нам нужен он,
мы без него не проживём? —
спросил Егорка засыпая.

Ответил тятенька: — Не знаю,
(вопросов он таких себе не задавал)
спи, сыночек, баю-бай.
А сам задумался: «Нет, нужен,
раз положено, пусть служит!»

Утром Егор проснулся
и к баньке новой метнулся
посмотреть, как устроился Банник в бане.
Дверь открыл и кланяется:
— Хозяинушко-батюшко, здравствуй,
коль пришёл, так живи и властвуй!

А в ответ тишина,
банного духа нема.
Во все углы мальчонка заглянул,
бочку с кадкой перевернул,
хлеб, отцом оставленный, съел
и до хаты «полетел»!

— Есть Банник в бане, явился!
Я его видел, он злился,
хлебушко утянул
и бочку с кадкой перевернул.

— Вот те раз, вот те раз!
Явился, ишь, проказник наш.
Пойду баньку истоплю —
Банника приголублю», —
забеспокоился отец
и стрелой на тот конец!

Натягал мужик водицы,
баньку истопил. Помыться
вся семья отправилась.
Вымылись, обмылок оставили
и водицы грязной в ушате,
да веник в углу и попёрлись до хаты.

Егорка хоть и съел,
оставленный Баннику хлеб,
однако, свято уверовал,
что Банник поселился в их новой бане.

Ребятам во дворе так и твердил:
— Есть хозяин в нашей бане, наследил,
хлебушко стянул и опрокинул бочку.
Я не вру, я знаю точно!


Глава 2. Банник пленит Ставра Годиновича


Ай, через сёла по просёлочкам,
по лесам да меж ёлочек
ехал богатырь Ставр Годинович
от стольного града Киева,
с пирования великого к себе домой,
к супружнице любимой на постой.

И застала его ночка тёмная
у баньки новенькой.
В ней и надумал ночевать,
всё не в чистом поле спать.

Отпер дверь, вошёл, не поклонился,
с Банником не подружился;
православный крест с себя не снял,
и даже «здрасьте» не сказал.

Нашёл дровишки, затопил печь,
вымылся дочиста, захотел лечь.
И уснул крепко-крепко,
а духу банному не оставил зацепки:
ни обмылочка, ни в кадке водицы
ни веничка для телесной пытки.

Ровно в полночь из тёмного уголочка
выходит призрачный старичочек
с седыми лохматыми волосами —
это Банник с бешеными глазами,
весь облеплен берёзовыми листьями,
и со злыми-презлыми мыслями
склонился над богатырём,
что-то шепчет — всё о нём.

Поколдовал злой дух и исчез:
обратно в тёмный угол влез.
Разбудило утро Ставра,
в чужой баньке встал он.
Ан нет, с лавки слезть не может,
лежит лёжнем в бою сложен.
Но валялся он так недолго.

Утром побежал Егорка
посмотреть на Банника.
Глядь, а там на лавочке
отдыхает детина былинный:
ни рукой, ни ногой не двинет,
вымыт, трезв, как стекло,
очи ясные смотрят в окно.

Выбежал из бани паренёк
нашёл рогатину и с ней идёт
к былинничку осторожно.
Ткнул рогатиной (ну разве так можно?)
в тело гладкое. Не шевелится.
Ткнул ещё. Опять не телится.

Взмолился наш лежебока:
— Вы не тыкайте так глубоко!
Я богатырь Ставр Годинович,
ехал от града Киева,
с пированьица великого к себе домой,
к супружнице любимой на постой.
Застала меня ночка тёмная
у баньки новенькой.
В ней и надумал ночевать,
всё не в чистом поле спать.
Баньку натопил, помылся,
уснул. А утром пробудился,
ноги резвы отказали.
Что такое, ты не знаешь?

Егор в ответ: — Да всё сошлось!
Без нечисти не обошлось.

И в дом за тятькой побежал,
домашним новость рассказал.
Те выслушали и бегом к бане.
Отец с матерью первые самые,
за ними кошка с собакой.
Слепая курица, однако,
догоняя всех, кудахчет:
мол, что всё бы это значит?



Глава 3. Семья Егора снимает чары Банника и освобождает богатыря


Прибежала к бане семья,
оглядели богатыря,
призадумались,
каждый умный ведь,
свою думку вперёд проталкивает.

У бабы рот не умалкивает,
настаивает на порче.
Пёс: «Разбойники, точно!»
Кошка во всём винит блох.
Курица в ноги людей клюёт
за то, что в угоду баннику
чернушке устроили «баиньки».

— Банник! — отец догадался
и до Ставра Годиновича докопался: —
Ты, воин, в баньку как вошёл,
поклонился ль хорошо
банному хозяину?

— Не, о том не знаю я.
— А разрешения просил заночевать?
— Да нет, не мог сего я знать!
— Крест православный с себя снял,
под пятку его запихал?
— Я забыл всё.

— А когда в бане мылся,
оставил в ушате водицы,
веник, обмылок от мыльца?
— Не. — Дурна твоя башка!

— Хочу румян-бок пирожка!
— Погодь, не времечко жевать,
пирог и в рот не сможешь взять.
Сейчас у Банника прощения проси
да поклонись ему разочка три.

— Поклоняться я не можу,
присох к лавке. Совесть гложет.
— Ну что ж, мы за тебя челом побьём.
И не тужи, есть зло — согнём!

Хозяева поклонились хозяину банному,
извинились за гостя самозванного.
Содрали с груди Ставра
крестик православный
и в его же сапог запихали.

Медовой водицы дали
нашему воину
и сказали: «До скорого!» —
да в дом пошли
печь пироги.

А былинный с боку на бок
поскучал и умолк.
Разглядывая зодчество,
захрапел в одиночестве.

Тут вышел Банник злой из-за угла,
ведь ни туда, ни сюда:
некуда деваться,
надо снимать заклятие.
Семья крестьянская, хошь не хошь,
а ритуал совершила хорош.

Покряхтел Банник, зашептал —
заклятье тяжкое снимал.
Поколдовал и исчез.
Навсегда иль нет?

А тем временем Егоркина мамка
напекла пирогов и к баньке —
богатыря проведать,
пирожочков с ним отведать.

За ней бегом ревнивый муженёк,
за мужичком пешком сынок,
за сыном — кошка, за кошкой — собака,
за ними курица в драку!

Примчались к Ставру, тот спит,
богатырским храпом храпит.
Растормошили его и давай пытать:
— Как здоровьице, можешь встать?

Открыл воин очи ясные, потянулся,
встал с лавки, оделся, обулся
да накинулся на пироги —
подкрепить свои мощи.

Наелся и село от врагов обещал избавить.
— Да нет у нас ворогов, некого хаять!

— Их сегодня нет, а завтра будут,
набегут, налетят, не забудут
деревню спалить дотла!
А чтобы рать моя пришла,
свистите, живо прибегу,
и дружину приведу.

Откланялся Ставр Годинович и исчез.
Жди-пожди его теперь, глазей на лес!

А Егорку спать родные отправили
по древнеславянским правилам:
«Баю-бай, сыночек,
баю-бай, не срочно
нам со злом махаться;
впервой черёд — проспаться,
во второй — покушать,
а в третий — сказки слушать.»
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 2.4.2019, 23:28
Сообщение #8


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Емеля еси на небеси


Глава 1. Царь ссылает Емелю в сибирь

Было дело,
лежал на печи Емеля,
а что делать теперя
он не знал.
Ходил, в кулак собирал
свои прошлогодние мысли:
«В доме чисто,
хата побелена
не чужая — Емелина!»

И на селе дивились:
«На Емелю б мы матерились,
да не за что, вроде.
Был Емеля уродом,
а теперячи Емельян!»
«Глянь, мож во дворе бурьян?»

Мы во двор к Емеле заглядывали,
бурьян да репей выглядывали,
но ни крапивы, ни чертополоха,
лишь капуста да репа с горохом!
Но что же это такое?

«Дело есть непростое
у меня до тебя, Емельян,
сооруди-ка мне эроплан!» —
царь-батька пристал к детине
и план той махины вынул.

Долго тёр ус Емеля
и промолвил: «Дай токо время
да наёмных работников кучу
и самый быстрый получишь
ты, царь-батюшка, аэроплан!»

«Хороший у тебя план!»

Но Емеля, он не дурак,
чтобы думу думать за так,
поэтому речь зашла о целковых.

«Ну ты кумекать здоровый! —
лоб почесал царь-батька. —
А не легче тебя сослать-ка?»
И выслал Емелю в сибирь:
«Эх, после поговорим!»

А в сибири народец дружный:
топориком самых ненужных
и закопать ближе к речке,
чтоб полакать сердечней.
Вот в тако душевно село
Емелю на печке несло.

А там его уже ждали:
строганину строгали
да колья вбивали в землю,
чтоб ссыльный не бегал
далече отсюда,
царь кумекал покуда.

Встретили с плясками, хороводами,
заговорами и обводами
по осиновому кругу:
«Да кто ж его знает, паскуду?»

Емеля ж не удивлялся,
лежал на печи, ухмылялся
и знал ведь, собака,
что хошь не хошь, будет драка!

А как ему карму почистили,
так за стол посадили и выпили,
а затем закусили слегка:
вкусна свиная кишка
набитая кровушкой!

Повёл Емельянушка бровушкой
стукнул в грудь кулаком
и повёл разговоры о том,
как он был повелителем щуки,
а селяне — его, то бишь, слуги.

Не понравилось это сибирякам,
хвастуна напоили в хлам
и с суровыми кулаками:
«Теперь дни коротать будешь с нами!»

Дальше всё пошло по накатанному:
больше всех доставалось невиноватому.
А Емеля устроился писарем:
сидел и описывал
свою жизнь приключений полную,
а бумаги сдавал Зубковой,
та их слегка подправляла
и за свои выдавала.

Вот таки людишки таёжные:
и не то чтобы сильно сложные,
а в массе своей хамоваты.
Мол, климат злой, не виноваты!


Глава 2. Царь ссылает Аристарха в сибирь


А тем временем царь пригорюнился,
над планом своим задумался:
«Не построить мне эроплан!
И пошто я Емелю сослал?»

Но верстать его гордыня мешала,
да и Зубковские сказки читала
вся Рассея, купцы да бояре,
которые щедро клали
золотые червонцы в казну.

«Я, царь, тебе подмогу! —
сказал звездочёт Аристарх. —
Вот жили бы мы впотьмах,
да оракулы народились,
а народившись влюбились
в звёздные эти силы,
и судьба за судьбой красивой
натальной картой легла.
Ты сам знаешь где у меня?»

Царь-батюшка уже знал:
и звездочёта сослал
на далёки сибирские руды
выспрашивать у Гертруды
направление местных комет
да передать Емельяну привет.

Ну, сибирь не была бы зла,
ежели б ни пригрела даже козла!
А нашего звездочёта
обожали там и без счёта.

Бесконечное количество раз:
«Аристархушка, с крыши слазь,
золотишечко мы намыли,
барыши сосчитай нам, милый!»

И звездочёт наш слазил,
кряхтел, считал. И вдруг сглазил
все полезные ископаемые:
перечисляли ему по названиям
облагаемые оброком камни —
золото, платина, сланцы...

Аристарха в итоге сослали
к Емеле на печь: ведь знали —
полезно ссыльным быть вместе.
Им приглядели в невесты
бабу Ягу с подружкой,
так нужно.

Но Яга быть смерду женой отказывалась.
И у ведьмы, подруги её, не складывались
отношения с звездочётом:
то бишь, орден почётный
на бабьей груди, как седло —
к земле тянуло оно.


Глава 3. Аэроплан Емели и звездочёта


И придумали ссыльные братья
над царём продолжать насмехаться,
а сибирь так и вовсе покинуть:
«Ну, смогём ароплан тот осилить?»

Заказали кузнецу скелет машины,
тот кивнул и молот вынул.
А двигатель паровой
делал местный мастеровой.

Бабы крылья шили,
новосёлов материли:
«Шоб вы не вернулись обратно,
хватит в тайге разврату
и без ваших наук мудрёных!»

Но Емеля, он опалённый.
А звездочёт Аристарх
и вовсе в Иисусах Христах
не разбирался,
он на небо глядел, не сдавался!

Поэтому наша дружина
села в конструкцию, двинула
не куда-нибудь, а на Луну:
там воля вольнее! «Угу.»

На Луну они до-о-олго летели,
а прилетев, обомлели:
там безоблачно, серо и сухо,
в кратере спит Плакса-скука,
а рядом летают Печали:
«Вы бабу Ягу не встречали?»

Смутились наши герои:
«Баба Яга в загоне —
пыхтит в таёжной заимке,
числится в мамках у Иннки,
её сватали даже к Емеле,
но он ноги унёс еле-еле!
А зачем вам баба Яга?»

«Да как-то сдохла здесь она
и призвала Степного духа,
он ей шептал чего-то в ухо,
а потом унёс отсюда на Землю.
Вот и мы бы хотели ейну
судьбу развесёлу такую.»

«Печали, вас не пойму я,
дык, вроде у нас аппарат,
вас завсегда буду рад
доставить в родную Рассею,
седлайте сюда скорее!» —
зареготал Емельян.

Печали за словом в карман
не полезли,
на аэропланер влезли.
И вот рулевой звездочёт
Печалей на Землю прёт.


Глава 4. Емеля — царь, Печали — бабы


А на земле без них было грустно:
в огородах весёлая брюква
и на ярмарках смех да пляски,
а в руках у детей раскраски.
Вот такое большое горе:
плескайся себе на море
и не жди беды ниоткуда,
Печалей несёт покуда
нелюбимый людьми Емеля.
Вот и теперя
потеря грядёт за потерей?
А, впрочем, сиди и жди!

«Царь, в небо сине гляди!» —
кричал ему писарь Яшка.
Но за тучкой не флаг-разукрашка,
а аэроплан летит:
Емеля на нём сидит,
звездочёт Аристарх и бабы.

«Не, это не бабы, а жабы! —
царь-батюшка сжался в комок. —
Никак Емеля беду приволок.»

А Печали сорвались и вниз,
уселись на царский карниз,
свесили ноги, поют:
«Баю-бай, баю-бай, баю…»

Уснуло все государство.
Емеля взобрался на царство.
Звездочёт починял эропланер.
Хорошо каторжанин правил:
народ вповалку лежит.

Дух Степной к Печалям летит.
Прилетел и спрашивает:
«Чего вы не накрашены?»

Хохочут печали: «Ох,
кабы царь наш батька издох,
вот бы было на Руси счастье.
Протеже у нас есть...» Участливо
дух Степной на Емелю взглянул:
«Красалевишнам помогу!»

И навалившись на царя
вынул дух его: «Зазря
я к вам что ли прилетал?
Друго задание давай!»

Вздохнули Печали тяжко:
«Хочется нам, бедняжкам,
стать настоящими бабами
и замуж пойти нам надо бы!»

Дух Степной покумекал,
облетел спящий люд, нагрехал
четыре души из старух
и запустил их дух
в безобразных Печалей,
те сразу стали
румяными девками-плаксами,
которые тут же заквакали:
«Хотим женихов себе справных!»

«Да хоть самых на свете славных!» —
вздохнул дух Степной, улетел.

Звездочёт на девок глядел
и непривычно крестился.
Емельян в царя превратился,
и издал свой первый указ:
«Найти женихов для плакс!»

А так как песня печальная смолкла,
проснулся народ и толком
не понял причин смены власти,
поклонились Емеле: «Здрасьте,
а что делать с телом царя,
может, рыбам скормить? Зазря
жрал что ли он щи да сало!»

«Этого ещё не хватало! —
нахмурился грозный Емеля. —
Ложите его в мавзолею.»

Но нахальный народ
сделал всё наоборот:
скормили царя медведям
и к Емеле: «На печке поедем?»

А Емеля, он не дурак
щуку гонять за так,
за поездку брал по рублю:
«Скоко ж смердов ещё подавлю!»

И опять невзлюбил народ
Емелю, ведь печка ж прёт
по бабью, мужичью и детям!
И неважно, что на ней едет
не новый царь, а свои
родные, честны мужики.

Но народ — не Емеля,
знал что делать теперя:
«Посадить самозванца на кол,
нечега трон наш лапать!»

Завидя такое дело
девки-плаксы не захотели
лишиться батюшки-царя
и сама смелая пошла
белой грудью на крестьян:
«Ну-ка, кто из вас Иван?»

А Иваны — это мы,
стоим, ковыряем носы
да чешем репу:
«Нам бы хлеба!»

Но хлебов мы давно не едали,
их бесплатно не раздавали,
нас дразнили лишь оплеухами
да тыкали дохлыми мухами
на барском столе, а во сне
нам мечталось о деве-красе.

«О, по этой части ко мне!» —
одна из Печалей сказала
и девкой-плаксою зарыдала.

Иванам пришлось жениться,
не век же в постель материться
да семки на лавке грызть.
А посему свадьбе быть!

Пока свадьбу играла страна,
а заставушка крепко спала,
Емеля и звездочёт,
взяв за печь последний расчёт,
в аэроплан свой сели
да спокохонько улетели,
а мирянам махали с неба:
«Трогать убогих не треба!»


Глава 5. Звездочёт изобретает самолёт


Прилетели друже в лес.
Емеля с машины слез
и понял:
«Не умищем Русь я тронул,
а ногами потоптал!»

Потом шёл, дрова рубал
на постройку дома:
«Буду сызнова, по-ново
жизнь свою проживать
да добра не наживать.»

А безумный звездочёт
надумал строить самолёт.
Так они и стали жить:
Аристарх мастерит,
а Емеля рубит двор.
Такой у них, мол, договор.

В помочь Яга приходила,
но нос от неё воротило
всё мужско населенье заимки,
та грозилась, что Иннке
пожалится на мужланов.

«Иди, иди отседова, сами
справимся со своею потребой!»

А вскоре отправились в небо
на самолётике братья,
долетели аж до Хорватии,
там заправились и во Францию.
Дескать, вынужденная эмиграция,
а у самих глаза так и зыркают:
звездолёт чи ракету выискивают!

Но у французов прогресс
лишь в шар воздушный залез.

Аристарх как шары те в небе увидел,
то сам себя тут же обидел:
«У них планиды растут как грибы,
я за такими ходи!»
Припёрся к ним на самолёте,
рассмотрел поближе: «Э-э, врёте!»

А у Емели глаза загорелись, как звёзды:
«Космос! — орёт. — Настоящий космос!»

На том им пришлось расстаться.
Емеля в шары влюблялся:
шил и штопал их за пистоли,
да млел на вражеской воле.

Звездочёт же улетел в Израиль:
говорят, там к богу отправят
очень быстро да без скафандра.
А нам того и нада.


Глава 6. Емеля мастерит воздушный шар


На этом сказка не заканчивается.
Емеля назад ворачивается,
но не в родную деревню,
а куда-то подальше. И тему
о иси-небеси продолжает.

Собрал всё село и гутарит
очень строго да по-нерусски:
«Видел я во Франции шар
высокий, но и не узкий,
очень большой, колеса поболее,
по небу плывёт, по воле.
И надо бы нам, содруги,
от зависти, а не от скуки,
такую же смастерить шарину.
Ну, смогём головою двинуть?»

Закивали крестьяне дружно:
«Смогём, коли богу то нужно!»

«Тогда тащите льняную тканю,
бабы сошьют полотняну,
какую я укажу,
по их французскому чертежу!»

Хошь не хошь, а баб засадил за работу,
мужикам же придумал другую заботу:
плести большую корзину,
а сам за верёвками двинул.

Девки тем временем шьют
и песни поют,
старухи порют да плачут,
утки голодные крячут,
а нам до уток какое дело?
Лишь бы шарина взлетела!

Мужики корзину плетут
да приметы про тучи врут,
коровы мычат не кормлены,
не до них, пусть стоят хоть не доены!
Тут дело великое, братцы:
с неба бы не сорваться!

Ну вот, шар вышел косой, зато наш!
Рот раззявил последний алкаш:
бечёвки ведь крепко натянуты,
кострища спешно запалены
и дымом заполняем шарину,
Емелю сажаем в корзину
да с богом!

Шарик воздушный с порога
в небо поднялся.
Емельян чего-то там застеснялся,
кричит: «Снимите меня!»

А народец благословя,
машет Емеле и плачет:
«Вот сила прогресса что значит!»

Но дальше что было? Да ничего
разговоров ещё лет на сто,
а потом историю эту забыли.

Теперь вот вспомнили,
и говорят: «Шар тот (Емелин, значит),
до сих пор в небесах маячит
и не хочет Земле сдаваться!»
Вот таки дела на небушке, братцы.

А в Рассеи царь новый прижился.
Люд шибко в него влюбился,
но через стоко-то лет передумал.
Народ, он тоже не умный,
дурной на планете народ:
не прёт же на Марс? Не прёт.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 4.4.2019, 22:38
Сообщение #9


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Пьеса о нас, дураках


Действующие лица

Мужские

ДУРАК 1 — мужик-бездельник.
ДУРАК 1 — мужик-бездельник.
ДУРАК ВАСЯТКА — мужик-бездельник.
ПОП — церковный служитель.
ЛЕШИЙ — лесной дедушка.
ВИЙ — подземная нежить.
КОТ БАЮН — дружочек бабы Яги

Женские

ПОПАДЬЯ — жена попа, тощая.
БАБА ЯГА — сказочная.




Маленькая пьеса для маленьких людей.
А большие люди большие деньги гребут
да на нас кладут,
ну... может быть, ложат.
Зато их совесть не гложет!


ДУРАК 1
На ярмарку много дорог.
Почём нынче горох?

ПРОДАВЕЦ
Десять пощёчин!

ДУРАК 2
Дорого очень!
А бобы?

ПРОДАВЕЦ
Мимо ходи!

ДУРАК ВАСЯТКА
Но мимо ходить мы не хотели,
гусёнка себе присмотрели,
приглянулся и поросёнок,
телёнок, козлёнок, курёнок,
позолоченный самовар
да прочий необходимый товар.

ДУРАК 1
Но нас отовсюду гнали,
говорили.

ПРОДАВЕЦ
Вы денег не дали!

ДУРАК 1
Но про деньги мы не слыхали,
мы привыкли дровами, грибами,
жиром медвежьим
и даже работой прилежной.

ДУРАК 2
Держи векселя надёжные —
долги наши прошлые!

ДУРАК ВАСЯТКА
Но зачем же по нам кочерёжкой?
Лучше расписной ложкой,
а ещё бочкой с пивом,
чтоб мы стали совсем красивы!

ПРОДАВЕЦ
А ну валите отсюда,
тут и так народу запруда!

ДУРАК 2
Вдруг откуд-ниоткуда поп
широченный такой идёт,
всех животом раскидывает!

ПОП
Люд тощий мне завидует.

ПРОДАВЕЦ
Подползает поп до прилавка,
смотрит (пущай, не жалко!)

ПОП
Что-то товару мало.
Мне вон тех дураков не хватало!

ДУРАК 1
И на нас пальцем тычет.
Васятка малой уже хнычет.

ДУРАК 2
Хнычь не хнычь, а у попа веселее!
Мы за грош продались скорее
и бегом за хозяином следом
к самому, что ни есть, обеду.

ДУРАК ВАСЯТКА
Наелись, поп танцевать нас заставил,
еле-еле в живых оставил:
спели, сплясали, поели,
снова сплясали, повеселели!

ДУРАК 1
Так прошло лет десять, наверное,
по застольям да по тавернам.
А когда песни мы еле мычали,
то за собой замечали,
что на лавках больше не помещаемся.
Или дюже к себе придираемся?
Но попадья говорила.

ПОПАДЬЯ
Зачем дураков раскормила?

ДУРАК 2
А сама тощей коромысла!
И вот, всё это осмыслив,
решила нас она прогнать.
Но Васятка успел сказать
попу веское слово.

ДУРАК ВАСЯТКА
Изменяет тебе Прасковья
со звонарём Антошкой!

ПОП
Я побил жену немножко
и та сразу умолкла.
Так жили мы долго,
пока ни пришла беда.

ПОПАДЬЯ
Пропала сковорода.

ДУРАК ВАСЯТКА
Искали её очень долго,
слух пустили до Волги,
мол, живёт в Москве попадья,
пропажа у ней — сковорода.

ДУРАК 1
А на самом деле
мы сковородку съели.
Переваривалась долго,
плотом вышла. По Волге
сплавилась вниз куда-то.
Но с тех пор виновато
на попадью мы смотрели,
когда яишенку ели.

ПОПАДЬЯ
Но я дело так не оставила,
семье ультиматум поставила:
в хозяйстве срочно нужна
новая сковорода!

ПРДАВЕЦ
На ярмарку много дорог.
Поп с дураками прёт,
подходит к моим прилавкам.
Товар лицом покажу (не жалко)!

ПОП
Почём, купец, сковородки?

ПРОДАВЕЦ
Три рубля.

ПОП
Дорого очень.

ПРОДАВЕЦ
Остаток на чай.

ПОП
На водку!

ПРОДАВЕЦ
А и её в охотку.

ПОП
Придётся брать по три рубля,
нужна жене сковорода.

ДУРАК 2
Расступись, народ,
поп с дураками прёт!

ПОП
А и задавлю кого ненароком,
так родню обложу оброком.
Налог на смерть, понимаешь?

ДУРАК ВАСЯТКА
Я попу завсегда киваю,
даже когда тот ругается матом.

ПОП
Народ, он кругом виноватый,
даже ежели пашет прилежно
иль бурлачит по побережью.
Куда сковородку дели?

ДУРАК 1
Мы немножечко оробели.

ПОП
Сегодня будете и наказаны:
к моей колокольне привязаны.
Да, да, прямо к колоколам.
Отгулы дам звонарям.

ДУРАК 2
Дин-дон, дин-дон,
колокольный этот звон
сделал нас совсем глухими
и на левый бок кривыми.
А попадья на мужа ругается.

ПОПАДЬЯ
Дураки ж по хозяйству стараются!
А кривых работать как заставишь?

ПОП
Промеж глаз кулачищем им вдаришь,
и пойдут натирать сковородки:
ходка за ходкой.

ДУРАК ВАСЯТКА
Попадье такой расклад не нравится.
Ходит по двору, убивается.

ПОПАДЬЯ
Глухим, что ни скажешь, кивают
и ничегошеньки не понимают!
Придётся их гнать взашей.

ДУРАК 1
Винца напоследок налей!

ДУРАК 2
У попа жизнь была хороша,
об еде не болит голова.

ДУРАК ВАСЯТКА
И пошли мы искать свой слух,
выспрашивать у старух.
Но старухи нас не понимали,
головами на лес кивали.

ДУРАК 1
По лесу мы шлялись долго,
добрались до самой Волги,
а там и до гор Урала.
Лешего повстречали.

ЛЕШИЙ
Здесь нельзя забавляться,
спугнёте лису, та зайца
не завалит. Вот будет худо!
Вы идите, идите покуда.

ДУРАК 2
Покуда — это куда?

ЛЕШИЙ
А туда, ребятки, туда.

ДУРАК ВАСЯТКА
И показывает на Кудыкину гору.
Да что же это такое?
Побрели мы до той горы.
Леший с нами, чёрт побери!

ДУРАК 1
А Васятка, он не дурак,
думать думу мастак,
говорит.

ДУРАК ВАСЯТКА
Давай по-хорошему,
от простого пройдёмся к сложному.
Раз у нас ни здоровья, ни слуха,
поможет нам только проруха.

ДУРАК 2
А Леший вдали телепается,
всё ниже к траве пригибается,
прислушивается к земле.

ЛЕШИЙ
Ни скачет ли кто на коне,
на ступе ли кто ни летит,
а может лаз где прорыт
до самого дальнего царства,
заморского государства?

ДУРАК 1
Вдруг Васятка в норку провалился,
мы за ним, ну чтобы он не злился.

ЛЕШИЙ
И я, перекрестясь, туда же,
а вдруг там пловом обяжут?

ДУРАК 2
А летели мы вниз ни много ни мало,
в Виево царство попали.
Сидит там Виюшка, правит,
медь на олово плавит,
гномы ему прислуживают,
да дюже так!

ВИЙ
Чего вам надобно, смерды?

ДУРАК ВАСЯТКА
Я выскажусь первый,
потеряли мы слух, окривели,
и об жизни мирской сомнений
накопилась целая куча!
Кто на белом свете круче:
батюшка поп или бог?

ВИЙ
Я б в этом вопросе помог,
но ни черта не вижу.
А ежели лавой брызжу
из гор могучих,
то я и круче!

ЛЕШИЙ
Тут ты не прав,
немного у Вия прав.
Вот кто волков по лесу гоняет,
тот всем миром и управляет,
то есть я, Леший.

ВИЙ
Ты слова свои взвешивай,
гниль болотная!
Где моя одежонка походная?
Несите, гномы, доспехи,
пойду отсчитывать вехи.

ДУРАК1
Все вместе ползём наружу,
Вий с нами, как лучший друже.
А снаружи его души
вовсе добро не ищи:
упёрся глазами в землю.

ВИЙ
На пашню мне надо, в деревню.

ДУРАК 2
А нам, дуракам, нет и дела
что душа его захотела
чего-то или куда-то.

ДУРАК ВАСЯТКА
Сковородка урчит виновато
в моём отощавшем брюхе.
Может, вернёмся к старухе.
Попадья, она нас любила,
по праздникам токо била.

ДУРАК 1
Глухих не пустит обратно.
Вот слух разыщем.

ДУРАК ВАСЯТКА
Ай, ладно!

ЛЕШИЙ
Ух-ух-ух-ух!

ДУРАК 2
Где найти нам слух, слух?

ВИЙ
Может, в уши земли накидать?

ДУРАК ВАСЯТКА
Или же лечь поспать.

ДУРАК 1
Слух вернёт нам самый могучий.
Так кто из вас, великанов, круче?

ВИЙ и ЛЕШИЙ
Я!

ЛЕШИЙ
Оглохли как? Тут дело особое.

ДУРАК ВАСЯТКА
Прошёлся люд по нам оглоблею.

ДУРАК 2
Молчи, дурак! Мы это,
звонарями работали летом.
Ну и на ухи стали слабы.

ЛЕШИЙ
А вы ни поповы рабы?

ВИЙ
Зло вышибается злом.
Я выкую колокол и долбанём!

ЛЕШИЙ
Оно то конечно можно,
но всё это дюже сложно.
А давайте спросим у бабы Яги!

БАБА ЯГА
Головы побереги!

ДУРАК 1
Прилетела баба Яга
на ступе своей. Не одна,
кот-баюнок при ней.

КОТ БАЮН
А соплей то тут, соплей!

ДУРАК 2
Плюнул кот в наши глаза.
Ослепли мы.

ВИЙ
Вот это да!
Дураки теперь, как я:
веки не подымаются,
белый свет не мается
в их глазах.
Так легче жить, поверьте.

ДУРАК ВАСЯТКА
Ах!

ЛЕШИЙ
Улетела баба Яга.
А чего прилетала? Ах, да.
Дала она испытание:
пару лет поживите в изгнании.
Помыкайтесь, горя хлебните,
сердоболие обретите.
Вот тогда, может быть, поумнеете.

ДУРАК 1
Скорее бы!

ДУРАК 2
Побрели мы каликами дальше,
каждому встречному машем,
но от Вия путники врассыпную.

ДУРАК ВАСЯТКА
Мне б баланду поесть какую.

ДУРАК 1
Ага, щас засеем и будем ждать!
Надо б к людям, там могут подать.

ВИЙ
А вспахать — идея хорошая,
нет тут ничего сложного.

ДУРАК 2
Пока Вий земелечку пашет,
нам удача крыльями машет
с площадей торговых,
с приходов божьих. Там пловом
уж точно убогих обяжут.

ЛЕШИЙ
Не воруйте, а то повяжут.

ДУРАК ВАСЯТКА
Плюнули на пашню Вия,
Лешему всё простили
и одни побрели до народа.
Миряне на нас: «Уроды!»

ДУРАК 1
Зачем же так? Поём и пляшем,
вразнобой руками машем,
да гундосим невпопад,
но ответом — камнепад!

ДУРАК 2
А в ближайшей богадельне
поставили нас к молельне.
Крест кладём неправильно,
бьёмся челом об завалинку
и ругаемся матом
(попадья научила, не виноваты).

ДУРАК ВАСЯТКА
Выгнали нас. Куда идти?
Одни беды на пути.
Может, всё-таки поле засеем?
К осени урожай поспеет.
Домишечко рядом поставим.
С Лешим в картишки вдарим.

ДУРАК 1
Не, мы к тяжким трудам непривычные.
Не для того ребята столичные
мамок родами тужили.

ДУРАК 2
Знаю дороженьку нужную.
Пойдём снова до бабы Яги:
коль может она навредить,
значит, сумеет всё и вернуть.

ДУРАК ВАСЯТКА
Опять по лесу прём, не свернуть!
Вий с надела машет,
соха в ручищах пляшет.
Отвернулись, смотреть неохота,
не наша, то бишь, забота.

ДУРАК 1
А вон и избушка бабы Яги.
Заходим. Ей встать не с ноги:
сидит, в карты с Лешим играет,
тот байки смешные баит.

ЛЕШИЙ
Старик со старухой поспорили:
кому идти за совестью?
У старухи
болит ухо,
а у деда голова.
Эх, была не была,
пойдёт за совестью кот.
А что ему, коту?
Окромя блох
и бед нету.
Собрался Васька, взял узелок,
залез в сапог,
вылез, плюнул,
так за совестью дунул!
Пока шёл, устал,
лёг, поспал,
потом бегал за бурундуками,
за мышью, за птицей с силками,
пожрал, опять поспал,
каку свою закопал,
почесался, умылся;
понял, что заблудился,
жалобно замяукал, плюнул
и домой без совести дунул!

БАБА ЯГА
А Совесть ходила кругом
под самым толстенным дубом
и всё ждала кого-то,
наверно, Ивана из сказки.

ДУРАК 1
Не, нам исторья така не знакома,
мы бы сразу пошли до дома,
к чему шукать то, чего нету.

ДУРАК ВАСЯТКА
Оладий хочу иль котлету.

ЛЕШИЙ
Вий ревёт, зовёт на помощь.

ДУРАК 2
Одолела калик немощь.
Помоги нам баба Яга:
верни зрение, слух.

БАБА ЯГА
Балда!
Прячьтесь, поп едет сюда.

ДУРАК ВАСЯТКА
А что ему надо, попу?

БАБА ЯГА
Да что-то я не пойму.

ДУРАК 1
А поп пузом хлоп и заходит.
Дух язычества сразу уходит
и сияньем наполняется дом.
Мы в дальний угол ползём.

ПОП
Привет, старуха.
Чую, пахнет русским духом.
Никак, суп из мужланов варила?
Гореть те в аду! Говорил я?

БАБА ЯГА
Чего припёрся, паразит?
А в аду уже горит
твоя больная печень.

КОТ БАЮН
Час от часу не легче!
Давай я плюну ему в рот,
печень сразу и пройдёт.

ПОП
Не надо, брысь!

БАБА ЯГА
Кись-кись-кись.
А ты садись, касатик,
чайку с отравочкой попей.

ПОП
Эх, с устаточку налей.

ДУРАК 2
вытаскивает бабка из печи
румяны, пышны калачи.
Тут мы и не сдюжили,
вывалились дружно,
хвать калач и в рот.

КОТ БАЮН
Поп на дурней пузом прёт.

ПОП
Вас то я везде и шукаю.
Попадья без холопов пропадает:
то ревёт, то плачет,
то песни орёт, то скачет,
посуда из рук у ней валится,
гости от скуки маются,
песни ваши поминают,
требуют дураков. Пытают,
мол, я их сгноил куда-то.
Но я ведь невиноватый!

ЛЕШИЙ
Поп ни в чём не повинен,
даже если колокол сдвинул.
А дурачью зачтётся:
ведь где тонко, там и рвётся.

ПОП
Ну тогда собирайтесь,
в дом поповский верстайтесь,
платить обещаю исправно
едой, водою, а главное
про розги вовсе забуду
колокольней пытать не буду.

ДУРАК ВАСЯТКА
Мы бы рады,
да ни слуха у нас, ни зрения,
ни певческого настроения.
Вот припёрлись до бабы Яги.
Ведьма милая, помоги!

БАБА ЯГА
Тут поможет одно - работа
да о стариках забота.
Говорят же вам, Виюшка пашет,
помогите ему. И краше
дураков не будет на свете,
только эти, эти и эти.

ДУРАК 1
С тоской оглядели поле.
Нет, нам охота на волю.
Раз берёт поп обратно убогих,
так и быть, хватаем руки в ноги
и ковыляем в город.

КОТ БАЮН
А не лучше ли в прорубь?
Что б от вас природа отдохнула.

БАБА ЯГА
Всё, идите, я б давно уже уснула.

ПОП
Вот попадья будет рада!

ДУРАК 2
Бабе служить - отрада!

ЛЕШИЙ
Попыхчу я и в свой лес,
ходят слухи, Бес залез
в гнилое болото.
Непорядок, то-то!

ДУРАК ВАСЯТКА
Едет на повозке поп,
а мы бегом за ним топ-топ.

ПОП
Встречай, жена, холопов.

ПОПАДЬЯ
А ну картоху лопай
и с маслом пшёну кашу,
чтоб морды были краше!

ДУРАК 1
И потекли дни серой струйкой,
бьёмся, колышемся сбруйкой
по поповскому дому,
кастрюли чистим, плохому
учим поповских ребят,
те молится уже не хотят,
сказки нам вслух читают
и всё вокруг примечают.
К дуракам с докладом бегут:
типа, глаза наши тут.

ДУРАК 2
Вместо нас детишки пляшут,
поют, метут, капусту квасят.
Да заговор плетут очень смелый:
как вишня в саду поспеет,
оборвать её всю без остатка,
на базаре продать и тятьке
не отдать ни рубля.

ДУРАК ВАСЯТКА
А зачинщик этому - я!

ПОПАДЬЯ
Долго так продолжаться не может.

ДУРАК 1
Теперь попадья хлопочет.

ПОПАДЬЯ
Надо от дурней избавиться.

ДУРАК1
Эх, была бы она красавица,
приписали б мы ей любовей
поболее, чем на грядке морковей.
Но она тощее метлы,
и нету столько свеклы
нарумянить ей щёки.
Даже блины с припёком
краше её не сделали.

ДУРАК 2
Надо чтоб все поверили!
Пустим по городу слух,
мол, у древних старух
есть молодильное зелье,
Кто выпьет его, тот в веселье
начнёт тыщу лет проживать,
а может, все пять.

ДУРАК ВАСЯТКА
Прибегает попадья.

ПОПАДЬЯ
У соседки я была,
говорит она: планида
скоро небом будет смыта,
а луна улетит далеко
в своё родное село.
И есть на бел свете трава,
здоровье приносит она.
Пойдите-ка вы, дураки,
далече до той земли,
где молодильный отвар
приезжим пихают, как дар.

ДУРАК 1
Не, ну мы не дойдём!
Как же ту землю найдём?
Глухие, слепые, прокляты.

ДУРАК 2
Попадья ворота отворяты.

ПОПАДЬЯ
Я ж милосердно прошу,
все грехи дурням по-отпущу.

ДУРАК ВАСЯТКА
Знамо как грехи отпускаются:
топором кого, а после каяться.
Но так и быть, отыщем зелье.
Жить тыщу лет, поди, веселье!

ДУРАК 1
И вот идём мы в поход
вперёд и только вперёд.
Добрались до бабы Яги.
Каргушечка, помоги,
надобь нам такое зелье,
чтобы попадья в веселье
дни коротала и ночи,
и чтоб нас не гоняла.

БАБА ЯГА
Точно!
Тут токо брага поможет.

ДУРАК 2
Нет, ейна совесть пить её гложет.
Ты б дала какой травы
для буйной бабьей головы.

БАБА ЯГА
Так и быть, я наварю отвара
из змейгорыныча перегара.
Но токо сами не хлебните.
А то это, угорите.

ДУРАК ВАСЯТКА
А как сварила бабка зелье,
Тут и началось веселье.
Жить тыщу лет ведь всем охота.
Отхлебнули. Ух, колотит!

КОТ БАЮН
А дурни сейчас онемеют.

БАБА ЯГА
Ты думаешь, повзрослеют?

КОТ БАЮН
Не уверен, но будем ждать,
век гнилой проживать.

ЛЕШИЙ
Туки-туки, что грустим?
Дураков уж отпусти.

БАБА ЯГА
Да кто ж их не пущает?
Онемели, вот и стращает
воля вольная их сердца.

КОТ БАЮН
Надо им до попа-отца,
тот порчу снимать горазд:
плюнет им в левый и правый глаз,
так сразу всё и пройдёт.

БАБА ЯГА
Проводи их, Леший.

ЛЕШИЙ
Вперёд!
Ох, нелёгкая это работа
из болванов строить пехоту.
Идут, спотыкаются.
Токо плеть понимают.

КТО БАЮН
Намаются!

ЛЕШИЙ
Всё, привёл я дурней до попа.

ПОП
О, силушка рабочая пришла!

ЛЕШИЙ
Да какая тут сила:
глухие, немые, слепые!
Сними с них порчу, поп.

ПОП
Ну иди сюда, первый холоп.

ЛЕШИЙ
Поплевал поп на рабов.
Сидим, ждём, лопатим плов.

ПОПАДЬЯ
Ничего не меняется!
Уже год как с ними маются
все попы и все наши приходы.
Надоело. Желаю свободы!
Проваливайте откуда пришли.
Калеки мне не нужны!

КОТ БАЮН
И ушли перехожие со двора.
И куда их нога побрела?

БАБА ЯГА
А на Кудыкину гору.
Говорят, там растут помидоры,
что сами прыгают в рот.

ВИЙ
Притормози, урод!
Я уж земельку засеял,
всходы взрастил, развеял
силу дурну по ветру.
Скоро жать. Помогите!

ДУРАК 1
Нету
у нас зрения, слуха, глагола.
Поэтому ждать помола
токо и остаётся.

ВИЙ
Значит, ваш брат сдаётся?

ДУРАК ВАСЯТКА
Давайте поможем, а чё?

ДУРАК 2
У меня кривое плечо.

ДУРАК 1
А мя в детстве мать уронила,
и ушла из мя сильная сила.

ДУРАК ВАСЯТКА
А я пойду, помогу:
посею, взращу, пожну.

КОТ БАЮН
Гля-ка, гля-ка, народ,
Васятка сеет и жнёт,
да помидоры сажает.
Усталый ждёт урожая.

ЛЕШИЙ
А как урожай собрал,
так как Муромец стал:
остро зрение, слух,
и поёт не для старух,
а для девок заводных!

ЛЕШИЙ
Он берёт друзей под дых
и кидает далеко,
аж в соседнее село,
не в светлицу к попадье,
а купает их в дерьме.

ВИЙ
Ну а дальше об чём сказка?

КОТ БАЮН
А об том: друг, с печки слазь-ка
и поправь забор кривой,
да работая, песнь пой.

ДУРАК ВАСЯТКА
Ой люли, люли, люли,
прилетели к нам гули,
сели у дороги.

ГОЛУБИ
Какой двор убогий,
нету, нету, тут зерна,
улетим со двора!

БАБА ЯГА
крыльями размахались
да у нас остались.

КОТ БАЮН
Ой люли, люли, люли,
летите к барину, гули.
Не мешайте курям
шастать по чужим дворам!

ДУРАК ВАСЯТКА
Эх дураки, дороги
по Руси убогой
как кати-катили.
И кого б мы ни побили,
мы не вдарили ни разу
в грязь лицом!

ЛЕШИЙ
И я о том!

КОНЕЦ
Все пляшут.


Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 7.4.2019, 0:38
Сообщение #10


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




О том, как богатыри на Москву ходили


Новая сказка, новая ложь:
где быль, где небыль — не поймёшь.

Глава 1. О том, как наши ели во Кремле засели


Жил да был богатырь. Так себе богатырь, ни умом, ни силою не горазд.
Все так и говорили: «Странный богатырь. Не богатырь, а богатырешка, что увидит, то и тырит.» А что стырит, то и съест. А как съест, так и подрастёт. Вот так подрастал богатырь, подрастал да и подрос. Стал, как башня матросска. Не богатырешка — броский!

Это и есть у сказки начало.
Кот дремал, бабка вязала.
Я расстраивалась ни на шутку:
по Кремлю ходили мишутки,
а по площади Красной бабы
ряженые. Не, нам таких даром не надо!

Ведь мы расстегаи растягивали,
притчи, былины слагивали
да песни дурные пели
о том, как ёлки и ели
заполонили все огороды,
встали, стоят хороводом,
в лес уходить не хотят.

Звали мы местных ребят.
Те приходили, на ели глядели,
но выкорчёвывать их не хотели,
а также плевались жутко,
во всём обвиняли мишуток
и уходили.
В спины что-то мы им говорили.
В ответ матерились ребята.

Жизнь как жизнь, за утратой утрата.

А ели росли и крепли,
доросли до Москвы и влезли
прямо на царский трон.
Стала ель у нас царём.

А как стала, издала указ:
«На ёлки, ели не лазь!
Кто залезет — исчезнет совсем.»
Вот жуть то! Указ этот раздали всем
от мала до велика.

Вот и ходи, хихикай
о том, как наши ели во Кремле засели.

А тем временем ёлки
с подворий вытолкали тёлку,
быка, свиней, козлят.
Мужики на елях спят,
на хвойных кашу варят,
шалаши меж веток ставят
и хнычут —
казаков на помощь кличут.

Казаки, казаки, казачата,
смешны, озорны, патлаты
прискакали до Москвы
и в разгул у нас пошли:
ряженых московских баб
стали звать к себе в отряд.

Мужики, мужики, мужичишки
плюнули в свои кулачишки
и на Киев-град косясь,
айда звать богатырят:

— Богатыри, богатыри, богатыречочки!
Мы тут хилы, яки дряблы мужичочки.
Приходите вы к нам ножками аршинными
вырывайте ручоночками длинными
эти ёлки, ели проклятущи.
Пусть уж лучше трон займёт мишуще
да медведица с кучей медвежат.
Наши детки жить на елях не хотят!

А бога-бога-богатыри
как раз шли из Твери
да в свой стольный Киев-град
тырить там ... да всё подряд!

Услыхали тако диво:
ели стали жить спесиво!
И решили посмотреть:
что ещё в Кремле спереть?

Развернулись и пошли
бога-бога-богатыри:
от Твери и до Кремля
один-два да три шага.

Вот дошли до Москвы
бога-бога-богатыри
и устали —
стеною ели встали.

— Что же делать, как же быть?
Надо б пилами пилить
иль с корнями вырывать.
Всё работать, не плевать!
Ай чегой-то неохота.
Эт рутинная работа:
ни война и ни сечь.
Надо б силушку беречь, —
отвечают великаны. —
Здесь подмогут лишь Иваны.
Кличьте лучше мужиков,
им сподручней ломать дров!

Мы потёрли свои лбы:
— Ведь Иваны — это мы!
Надо б, братцы пилы брать,
не подмога эта рать.
Эта рать, которой надо
сто кило ещё в награду
злата, серебра собрать.
Не, нам столько не украсть
да из царской, из казны.
А ну, в свой Киев брысь, пошли!

Ну вот, ушли богатыри,
а мы за пилы, топоры
и на лес пошли войной.
Что ни Ванька, то герой!
Допилили до Кремля, устали.

Ели, пихты стеной встали
и ясно дали нам понять:
«Кремлёвский лес нельзя ломать!»

И к этому слову-приказу
мишутки из леса вылазят,
и рычат на нас сердито:
«Наша площадь. Всё, забито, —
и пошли напролом. —
Мужичью бока намнём!»

Итак, бока были намяты,
богатырешки прокляты,
и на века те ёлки, ели
во Кремле нашем засели
с медведями, мишутками.

А это уж не шутки вам:
искать во всём виноватых
и без того поломатых,
простых Иванов-мужиков.

/ Я стих пишу, живу без снов.
Сейчас придут, повяжут,
а повязав, накажут:
на каторгу отправят жить —
на Сахалин. Вот там дружить
и буду я с медведями
да с лисами-соседями. /


Глава 2. Женитьба Алеши Поповича


Это всё была не сказка, а присказка.

Ай, перекинем мы свой взгляд
да на славный Киев-град,
где сказка только начинается.

Богатырешка венчается
на бабе русской:
наполовину белорусской,
пополам буряткой,
на треть с Молдовы братской.

Хорошая была свадьба, скажу я вам!
И как бы ни чесалась вша по бородам
гостей, да и у князя нашего Вована,
но и тот не нашёл изъяна
на том пиру почёстном.

Ведь в бою потешном, перекрёстном
меж брательничками богатырями
складывались рядами
почему-то простые крестьяне,
то бишь, мы с вами.

Вот так складывались мы и ложились,
а потом вставали и бились
за трон могучий:
— Ну, кто из нас, Иванов, круче?

Крутым сказался дед Панас:
он два-три слова недобрых припас
и на княжеский трон взобрался:
как сел, так и не сдался
до самых тех пор,
пока князь Вован ни вышел во двор
и богатырей ни покликал.

Богатырешки лики
еле как оторвали от браги
и как вдарят с размаху!
В общем, осталась от Апанасия горка дерьма.

Тут умная мысль в голову князя пришла:
— Надо бы идти Московию брать,
ведь куда ни глянь во дворе, везде рать!

* * *

Вот тут-то сказка только-только начинается.

Значит, богатырешка венчается.
Ай и обвенчаться не успел,
ждёт Алешку нашего удел:
скакать до самого севера,
русичей ложить ой немерено!

Ой намеренно
на святую Русь пойдёт войско-рать
ни за что помирать, ни про что погибать,
в бою кости ложить да суровые:
ни за рубь, ни за два, за целковые.

Только свадебка наша кончается,
так и войско-рать собирается.
Это войско-рать
нам на пальчиках считать:

Илья Муромец да крестьянский сын;
Чурило Пленкович с тех краёв чи Крым;
Михаил Потык, он кочевник сам;
Алешенька Попович хитёр не по годам;
Святогор большой — богатырь-гора;
а Селянович Микула — оратай (плуг, поля);
ну и Добрыня Никитич рода княжеского.

И чтоб за трон не бился, был спроважен он
князем киевским да в Московию:
— Пущай там трон берёт. Вот и пристроим его,
да женим на княжне сугубо здоровой
из Мордовии иль с Ростова!

А Настасья дочь Петровична рыдала:
мужа молодого провожала
Алешу свет Поповича куда-то
на погибель иль на свадьбу новую к патлатым
русским непобритым мужикам,
сытым, пьяным прямо в хлам!

Алешка, тот тоже рыдает,
на погибель его отправляют
иль на новую сытую свадьбу:
— Там, Настасьюшка, справим усадьбу
и на север жить переедем.
Две усадьбы на зависть соседям,
одна в Киеве, другая в Москве!

— Хорошо, что ты женился на мне! —
Настенька сладко вздохнула и
мужу в котомку впихнула
яиц штук пятьсот, кур жареных восемьсот,
тыщу с лишним горбушек хлеба
и то, на что нам смотреть не треба:
платочек ручной работы —
памятка от жены. В охотку
присядет богатырь, всплакнёт, носик вытрет,
супружницу вспомнит и выйдет
мысль дурна да похабна.
В общем, заговорён платок был троекратно.


Глава 3. Воевода Микула Селянович


По-тихому дружиннички собирались,
со дворов всё, что смогли, прибрали:
кур, свиней да пшена в дорогу,
в общем, с каждой хаты понемногу.

Крестьяне, конечно же, матерились.
На недоброе отношение богатыри дивились.
Но ту злобу мужичью волчью
терпели молча,
уводя телка последнего из сарая.
Что поделаешь, доля плохая
у былинных детин могучих.
И на обещания: «Жить будете круче!» —
селяне не реагировали.

Вздохнули богатыри и двинули
на севера холодные.
Одно радовало, шли не голодные.
Хорошо ли, худо шли — расскажем далее.

Марш-бросок вроде не до Израиля,
но всё же,
прокорми-ка эти рожи!

Поэтому Микула Селянович, наш аграрий,
по харе каждому вдарил
и на котомки богатырские навесил
стопудовые замочки,
а с вином бочки
за пазуху смело засунул
и вперед дружинушки двинул.

Нет, Микулушка, конечно, не тиран:
ежедневно к обеду был пьян
и спал под берёзкою крепко,
а его дружина обедала,
так как ключик легко доставался.

А как Селянович просыпался,
так всё начинал сначала:
замочки пудовые закрывал он,
с вином бочки кидал за пазуху
и вперёд ускакивал,
на милю вперёд бежал:
«Ай, могол там не скакал?» —
бачил.

Богатыри судачат:
— Вроде Муромец Илья
воеводой был всегда.

Но история — дело тонкое.
Сегодня ты на коне, а завтра звонкие
кандалы на ноженьках, цепи.

Держись поэтому крепко
за уздечку, степной богатырь,
поезжай позади да смотри:
не бегут ли за вами черти
бедовестники — вестники смерти.


Глава 4. Богатыри встречают бабу Ягу


Долго ли, коротко шла рать —
нам неинтересно.

Вдруг выходит из леса,
из самой глубокой чащи
чёрт и глаза таращит:
«Вы куда это, витязи ратные?
На вас копья, мечи булатные,
да кобылы под вами устали.
Отдохнуть не желаете?»

— Да, да, притомились, наверно.
Где тут, чертишка, таверна?

«Дык поблизости есть избушка
на курьих ножках, в ней дева (старушка)
пирогами всех угощает
да наливает заморского чаю,
а после печку по чёрному топит
и в баньке парит приблудных (мочит).»

Раззявили рты служивые:
— Тормози, Микула, дружину! —
орут Селяновичу с эхом. —
Утомились братья твои, приехали.

Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.

Подъезжают к избе, заходят.
Там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой между столов летает,
чай заморский разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.

— Как звать-величать тебя, дочка?

Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
— Кажись, меня кличут Ольгой.

— Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай!

Выпили богатыри, раскраснелись.
Глядь во двор, там банька алеет:
истоплена дюже жарко —
дров бабе Яге не жалко!

Не жалко ей и самовару,
мужланам зелье своё подливает
да приговаривает:
— Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево;
был богатырь, уварим его!

Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык, прислушался он к напеву,
бровь суровую нахмурил,
в ус мужицкий дунул,
усмехнулся междометием,
насупился столетием
и подумал о чём-то своём —
мы не узнаем о том.
А посему «сын полей» не пил, пригублял
да в рукав отраву выливал.

А баба Яга, то бишь Олюшка,
как боярыня, ведёт бровушкой,
глазками лукавыми подмигивает,
ласковым соловушкой пиликает
речи свои сладкие.

А брательнички падкие
на бабью ворожбу,
рты раззявили, ржут!

Вот и Алеша Попович
хочет Ольгу до колик:
норовит идти в опочивальню,
губки жирные вытирает
платочком вышиванным,
супругой в дорогу данным.

Только губы свои вытер,
так в деве красной заметил
на лице глубокие морщины,
глаз косой, беззубый рот и вымя.
В обморок упал, лежит, молчит.
А гульбище’ богатырское гудит!


Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги


«Если есть богатырь, будет драка;
если есть на свете честь, то её сваха
в кулачных боях похмельных
да в сценах сладких, постельных.

Народится сынок —
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку.

Гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!

Если есть богатырь — будет драка;
если есть на свете честь, то её плаха
навсегда на планете застрянет:
не хотели мы пить, но тянет!»

Пели воины такую песню,
и жизнь казалась им неинтересной.

Тут встал Святогор
и сказал, казалось, с гор:
— Была бы баллада,
но как-то не надо;
была бы идея,
да брага поспела.
Выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.

И поднялся Илья Муромец
да закричал, как будто с Мурома:
— Гой еси, добры молодцы!
Да не перевелись богатыри
на земле чёрныя пока что.
Кто не битися-махатися,
тот под столом валятися, —
и пошёл на Святогора в бой кулачный.

«Что же делаешь ты, мальчик! —
с неба, вроде бы, всплакнули боги. —
Ты пошто полез на сына бога Рода
да на родного брата Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?»

Но богатырь Илюша Муромец,
то ли от ума, а толь от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам Святогора двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора,
из-под его ног ушла черна земля.

И упал богатырь, и не встал богатырь.

«Второй лежит, — баба Яга подумала
и дров в печурку подсунула. —
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки.»

Мужики, мужики, мужичочки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский и вышел
из нашей дружины.
Эх вы, былинные!
Развалились и лежат,
в ладоши хлопать не хотят.

Лежит и Михайло Потык,
но глаз у него приоткрыт,
да думу думат голова:
«Что за нечисть нас взяла?»

А дева Ольга-краса
в каждую руку взяла
по одному богатырю
и тянет к баньке, да в трубу
запихивает, старается.

Потык хотел было не маяться,
а встать на ноженьки. Не смог,
от усилия аж взмок.
Нет, не получается.

Девка к нему приближается,
берёт за леву ноженьку,
волочёт к пороженьку
и бросает прямо в печь.

— Ух и смердит же человек! —
страшным голосом Ольга ругается,
в бабу Ягу превращается
и на палец кривой надевает колечко.


Глава 6. Настасья посылает соколика на подмогу


Ёкнуло у Настасьи сердечко,
ей привиделось нечто страшное:
муж в огне, а кольцо украдено
злющей бабкой лесною.

Настасья кличет молодого
зачарованного соколка,
и просит у птицы она:
— Ты лети, мой сокол ясный,
в беде лютой муж прекрасный.
Ты лети, спеши, спеши,
потуши огонь в печи
да колечко верни обручальное.

Покружился сокол, в дорогу дальнюю
пустился стрелы быстрее!

И пока он летит, немеют
рученьки у Михайло свет Потыка,
горит рубаха — печь в жар пошла!
Поднатужился былинный богатырь,
заревел, как хан Батый,
да согнул свои ноженьки длинные
и разогнул в печурке аршинные.
Затрещала печь, ходуном пошла.

Тут нелёгкая птичку принесла.
Глянул сокол, тако дело,
в рот водицы набрал смело
ни много ни мало, а бочечку стопудовую —
бабки Ёжкину воду столовую.
Подлетел к баньке да вылил в трубу
всю до капли воду ту.

Потухла печка, погас огонь,
вывалились богатырешки вон:
выкатились и лежат,
подниматься по-прежнему не хотят.

А баба старая Яга
от расстройства стала зла:
нет у ней силы — истратила,
на воинов всю потратила.
Плюнула и сквозь землю-сыру провалилась,
в самый тьмущий ад опустилась:
пошла силу у чёрта выпрашивать.

А сокол ясный не спрашивал
у Настеньки разрешения,
он тоже сквозь землю и время
метнулся стрелою в ад:
«Наши в огне не горят!» —
и следом за бабушкой в самое смердово зло,
в бесстрашный бой «кто кого»?


Глава 7. Михайло Потык и кот Котофей


Тем временем в баньке у Ёжки
не красные девы-матрёшки
парятся, песни поют,
а воеводушки воду пьют:
сильные, могучие богатыри
не в ратном бою полегли,
а от яда спят вечным сном.

И мы б не узнали о том,
да Потык богатырь-гора
не испил он яду до дна,
а поэтому пошевелился,
поднялся, пошёл, расходился,
раскидал злую печь на кусочки,
поплакал над братьями, ночью
собрался их хоронить.

«Не спеши им могилы рыть! —
пташка синичка сказала
и в ухо Михайлушке зашептала. —
Там у бабы Яги в светлице,
стоит чан, в нём живая водица;
только воду ту сторожит
чёрный кот, он на чане спит.»

И пошёл Потык в светлую горницу,
нашёл чан, на нём кот коробится —
когти вывалил и шипит.

Михаил ему говорит:
— Ах, ты кот-коток,
шёл бы ты на лоток,
мне водица нужна живая,
дай-ка я её начерпаю.

А Чернушка кот-коток
прищурил хитро свой глазок
да говорит: «Мур-мур, мур-мур,
люб мне твой Илюша Мур,
и поэтому сему
я отдам тебе воду’,
но с условием одним —
Ёжку вместе победим.
А как? Узнаешь позже.
Бери что нам не гоже!»

Ай да набрал Потык воды,
сощурив глаз (нет два, нет три),
и пошёл к дружинушке своей.

«Воду в рот им, не жалей!» —
птичка синичка трещала.
И о чудо, дружинушка оживала.


Глава 8. Соколик и баба Яга в аду


Но что же там в страшном аду?
Бабка Ёжка схватила метлу
и летит прямо к центру земли,
туда, где огонь развели
черти с чертенятами
рогатыми, патлатыми.

А ясный сокол несётся вдогонку!
Старушка приметила гонку
да стрелой калёной помчалась.
И с кем бы она ни встречалась
на своём мимолётном пути,
успевала всем бошки снести!

Наконец, у котла приземлилась,
долго в костёр материлась
да чёрта звала лохматого.
И его, конечно же, матами!

Вышел чёрт да спрашивает:
«Чего ты не накрашена?»

Спохватилась тут Ягуся,
обернулась девкой Дусей.
— Так лучше? — и глаз скашивает.

«Да, вечность нас изнашивает, —
бес вздохнул и лоб потёр. —
Тебя чего принёс то чёрт?»

Дуся льстивенько сказала:
— Я без силушки осталась,
дай мне силушку, дружок!

Чёрт открыл в груди замок,
вынул силу и подал:
«Евдокиюшке б я дал
даже сердце и себя.
Бери силу, вон пошла!»

Дуська силушку схватила,
на себя вмиг нацепила
и давай расти, расти!
Выросла из под земли
такой могучей,
как грозная туча.
И стало ей тяжко —
палец распух у бедняжки,
а на пальце кольцо Алешкино.

Топнула Дусенька ножками,
нож достала булатный,
отрезала палец и сразу
в бабушку превратилась,
в маленькую такую. Забилась
под ракитовый кусток,
потому как соколок
уже клевал её в темечко.
И подобрав колечко,
к хозяйке полетел своей
мимо лесов, мимо полей.

Ну а бабушка Яга
тихо в дом к себе пошла
новые козни обдумывать,
чинить баньку, подкарауливать
новых русских богатырей.

А кот-коточек, котофей
сбежал от бабкиных костей
прямо в лес, лес, лес, лес —
ловить мышей да их есть.

Вот и сокол-соколок
колечко лихо доволок,
опустился на окно:
"Тук-тук!" В горенке темно,
хозяйка плачет и рыдает —
своего мужа поминает.

«Ты не плачь, не горюй, жена,
жив, здоров твой муж! На, проверь сама», —
кинул на пол соколик колечко,
покатилось оно за печку.

Полезла Настя его доставать,
а там блюдечко. Надо брать.
Схватила девица блюдце,
протёрла тряпочкой. Тут-то
и показало оно Алешку.
Жив, здоров, с друзьями и кошкой
бредут по лесу куда-то,
лошадей потеряв. Ай, ладно.


Глава 9. Баба Яга и Илья Муромец


— Ах, вы сильные русские богатыри!
Недалеко ль до горя, до беды?
Куда путь держите, на кого рассчитываете,
кому хвалу-похвальбу поёте,
об чём думу думаете,
почему пешие, а не конные? —
старичок-лесовичок, тряся иконою,
спрашивает наших пешеходов.

— Потеряли, батяня, подводу,
и теперь мы не конны, а пешие, —
удальцы поклоны отвесили.

— Знаю, знаю я горе-беду:
подводу вашу ведут
баба Яга с сотоварищами
на старое, древнее кладбище.
Там коней ваших спустят в ад,
и пойдут на них скакать
бабы Ёжки приятели — черти.

— Не видать лошадям смерти!
Что там за сотоварищи?
Мы им повыколем глазищи.

— Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору.
Я вам укажу дорогу.

Разозлились богатырешки и вдогонку!
Только пыль забилась под иконку
у старичка-лесовичка,
да и то не на века.

* * *

Волен мужик, не волен,
а богатырь тем более.
Бежит дружина
(дрожит аж Инна),
бабу Ягу проклинают,
московских князей вспоминают
недобрым словом:
«Обяжут ль пловом?»

Дошли, наконец, до полянки,
где разбойничье гульбище-пьянка:
Кыш, Хлыщ и Малыш ростом с гору
едят, пьют день который.
Замочки с харчей богатырских скинули,
с вином бочоночки выпили,
и жуткие песни поют.

— Погоди, не спеши, уснут, —
Илья Муромец тормозит дружину. —
А спящих с земельки сдвинем
и быстро опустим в ад.

Час прошёл, и воры спят,
лишь баба Яга у костра
сидит, сторожит сама.
Но с бабой проклятой тягаться —
каково это, знают братцы.

Тут кот-коточек, котофей
вдруг прыгнул к бабке: «Мне налей,
хозяйка, чарочку вина;
сбежал я от богатыря,
устал, замучился совсем,
он бил меня, налей скорей!»

— Черныш нашёлся! — бабка плачет. —
Иди скорей ко мне, мой мальчик,
(а сама совсем уж пьяна’)
попей, лохматушка, дурмана, —
и чарку подносит коту.

Лакает кот, плюёт в еду
какой-то слюной нехорошей.
Яга ест вместе с ним: — Ох сложно
тягаться с духом мужицким!
Напущу на них чёрта побиться, —
вымолвила ведьма, уснула.

Фыркнула кошка и дунула
обратно к своей дружине:
«Берите воров, былинные!»

Богатыри, богатыри, богатыречочки,
нет, не хилы они, яки мужичочки!
И у них хорошо всё вышло:
берут они спящих за дышло,
раскручивают да под землю кидают
прямо в котлы, где варят
черти грешников лютых:
— Пусть и эти уснут тут!

А Муромец бабу Ягу
берёт да сжимает в дугу,
и расправив плечи былинные,
размяв ручонки аршинные,
закинул ведьму на Луну.
Там и жить ей посему.

/Но об этом другая сказка,
«Баба Яга на Луне» — подсказка/.


Глава 10. Сон Микулы Селяновича


Устремились воины к коням!
Лишь Селянович Микула прямиком к харчам
да к бочоночкам своим винным,
потрогал, пощупал и вынул
чарочку, выпил остатки,
упал наземь, уснул сладко-сладко.

И приснилась ему родная деревня
с полями, пашнями, с селью
да кобыла своя соловая
и соха любимая, кленовая.
Будто идёт он, пашет,
а народ ему издали машет.
Ой да кудри у Микулы качаются,
а земля под сапогами прогибается.

Вдруг навстречу ему богатырь идёт,
оборотень Вольга вострый меч несёт,
тормозит возле пашни да спрашивает:
— Зачем муравушку скашиваешь?
Эй ты, мерзкое оратаюшко,
пошто пашешь от края до краюшка
нашу Русь такую раздольную?
Ты мужицкую душу привольную
не паши, оратай, не распахивай,
ты сохою своей не размахивай,
дай пожить нам пока что на воле,
погулять на конях в чистом поле!

Вздохнул Микулушка тяжко,
пот холодный утёр бедняжка,
кивает башкой аршинной:
— Эх, богатырь былинный,
пока ты на коне катаешься,
шляешься да прохлаждаешься,
плачет земля, загибается,
без мужика задыхается! —
и дальше пошёл пахать
от края до края Русь-мать.

Оборотень Вольга задумался:
«Землю нужно пахать, но не думал я,
что от края до края надо её испохабить.
Ах, ты пахарь-похабник!» —
и пошёл мечом на оратая.
Осталась лишь горка крутая
от нашего оратаюшки.

«Так пахать или не пахать, как вы считаете?» —
голос с неба спросил задумчиво.
Микула в ответ: «Дык умер я», —
и проснулся в поту холодном
пьяный, злой и голодный.

А как наелся, задумался крепко:
«Порубаю тебя, чи репку,
сын змеиный Вольга Святославович!»

— Ты чего там расселся, Селянович? —
машет ему дружина. —
Собирайся, в путь уж двинем!


Глава 11. Последний бой Микулы Селяновича и Вольги Святославовича


Запрягли коней богатыри,
кота с собой взяли, пошли.
Идут, о подвигах богатырских гутарят,
о Москве-красавице мечтают.

Вдруг кони фыркают, останавливаются.
Войску нашему сие, ой, не нравится!
А там, в ракитовых кустах,
на змеиных тех холмах,
отдыхает, кашу варит, веселится
Вольга со змеёй сестрицей.

Та ругает вольную волю,
обещает спалить все сёла
да великие грады, а церкви
в пепел-дым обратить, на вертел
надеть стариков, жён и деток,
а мужей полонить да в клетку!

Ой да раздулись ноздри богатырские:
Микула Селянович фыркнул,
меч булатен достал и с размаху
отрубил башку змеище сразу!

Покатилась голов в костёр-кострище.
Озверел тут Вольга, матерится
на Селяновича лютым матом:
— Не мужик ты, не казак, а чёрт горбатый!

Закипела кровушка богатырская
у обоих разом, и биться
они пошли друг на друга!
У лошадок стонала подпруга.

Ой как бились они, махались:
три дня и три ночи дрались,
три дня и три ночи не спавши,
не одно копьё поломавши,
три дня и три ночи не евши
секлись, рубились, похудевши.

Устали дружиннички ждать
чья победит тут стать?

Плюнул Добрыня, поднялся:
— Давно я, братцы, не дрался
в боях кулачных, перекрёстных
(забаву помню на пирах почёстных).

И пошёл, как бык, на оборотня:
подмял под себя он Вольгу,
тот лежит ни дых, ни пых.
Завалил змея на чих!

И взмолился тут Вольга Святославович:
— Отпусти меня, Добрыня, славить буду
твоё имя я по селениям,
по городам. А со временем
породу змеиную забуду,
киевским богатырём отныне буду,
в дальние походы ходить стану.
Хошь луну? А и её достану!

— Ты не трогай луну, дружище,
там баба Яга томится,
пущай она там и будет.
А породу твою забудем.
Так и быть посему, будь нам братом.

Лишь Селянович хмурится: — Ладно,
посмотрим на его поведение, —
и набравшись терпения,
попыхтел тихонечко рядом.

Маленьким, но могучим отрядом
богатыри на Московию двинули.
Кота Вольге за пазуху кинули:
пущай оборотень добреет!

Месяц на небе звереет,
красно солнышко умирает,
дружина на Кремль шагает.

А в Кремле наши ёлки и ели
на века, казалось, засели
и вылазить не хотят,
греют пихтой медвежат.


Глава 12. О том как Чурило Пленкович без нас женился


Пришла дружина на место.
Сели, ждут: мож, созреет тесто?
Что же делать, куда плыть?
Нужно елочки пилить.

Тащат пилы мужики:
— Айда, былиннички, руби!

Но злые ёлки, ели
заговор узрели,
кличут ряженых баб:
«Надо киевских брать!»

А бабы ряжены,
рты напомажены,
в могучий выстроились ряд,
гутарят песни все подряд
да поговорки приговаривают,
дружинничков привораживают.

Вот дева красна выходит вперёд
да грудью на Чурилу прёт,
говорит слова каверзные,
а сама самостью, самостью:
— Ты не привык отступать,
ты не привык сдаваться,
тебе и с бабой подраться
не скучно,
но лучше
всё же на князя ехать,
руками махать и брехать,
мол, один ты на свете воин!
Я и не спорю,
поезжай хоть на князя.
Всё меньше в округе заразы!
Но до меня доехать всё-таки надо,
я буду рада
копью твоему и булату,
а также малым ребятам
и может быть, твоей маме,
дай бог, жить она будет не с нами.

Чурило на девушку засмотрелся,
в пол-рубахи уже разделся,
кудри жёлтые подправил,
губы пухлые расправил
и к невестушке идёт
да котомочку несёт.

Глядь, они вдвоём ушли
в далеки, чужи дворы,
и мы их боле не видали.
Ходят слухи, нарожали
они шестьсот мальчишек.
Нет, ну это лишек!


Глава 13. Тяжёлая битва за Кремль


А другие воины
с войском ряженым спорили:
— Уходите отсель, бабы,
мы припёрлись не для свадеб.
Ну уж ладно, на одну —
Добрыню сватать за княжну,
девицу очень знатную.
Расступитесь, чернавки, отвратные!

И попёрла дружина на лес:
— Есть у нас тут интерес! —
бились они, махались,
ёлки пилили, старались.
Три года и три дня воевали.

/ Сколько ж елей полегло тогда? Узнаем
мы, наверно, не скоро,
потому что сжёг амбарну книгу снова
царь русский, последний да нонешний./

Ну а покуда бой тот шёл, без совести
мужик по России шлялся
и над Муромцом изгалялся:
— На лесоповале великан наш батюшка,
вот куда былинну силу тратит то! —
подтрунивал народ над подвигами смелыми.
И смеялся б по сей день он, но сумели мы
отодвинуть, оттеснить те ёлки, ели.

И казалось бы уж всё! Но захотели
отстоять свои права медведи,
вылезли из бурелома и навстречу
нашим воинам идут, ревут да плачут:
«Пожалейте вы нас, сирых. С нашей властью
всё в природе было справедливо!
На снегу следы лежат красиво:
где мужик пройдёт, где зверь лесной — всё видно.
А и задерёшь кого, то не обидно.»

Рассвирепели вдруг богатыри,
вытащили штырь с земной оси...
У-у, сколько медведей полегло тогда!
Об этом знаю только я.

Но вот из полатей выходит
Михайло Потапыч, выносит
он корону царскую: «Простите,
люди добрые и отпустите!
Я не ел ваших детушек малых
да не трогал хлопцев удалых,
девы красной не обидел,
а на троне сидел и видел,
как крестьян бояре топтали.
Бояр сечь-рубить! Они твари.»

Тут бояре гуртом сбежались,
отобрали корону, и дрались
за неё тридцать лет и три года.
А потом на трон взошла порода
с простой фамильей Романовы.
О таких не слыхали вы?


Глава 14. Свадьба Добрыни Никитича, а Настасья Петровична снова посылает соколка


Ну а пока бояре рядились,
вояки в баньке помылись,
приоделись в рубахи шелковые,
с голытьбы собрали целковые,
чтоб женить Добрыню на Настасье Микуличне —
не на княжьей дочке, и не с улицы,
а на полянице удалой почему-то.
Но об этом пока не будем.

А тем временем, телега катила
и прохожим всерьёз говорила:
«Ай люли-люли-люли,
не перевелись бы на Руси
княжий род и барский
да в придачу царский!»

И медведь последний на дуде играл.
«Эт не царско дело!» — мохнатого хлестал
скоморох противный, набекрень колпак.
— На кол их обоих, если что не так!

Весёлая была свадьба, однако,
с пиром почёстным, где драка
гоголем бравым ходила
и дробила тех, кого не убила
стрела чужеземца.

Нунь Сердце
у Настасьи Петровичны ёкнуло,
тарелку волшебную кокнула,
как Алешу хмельным увидала.
Разозлилась баба, осерчала,
кликнула сокола ясного:
— Лети, спеши, мой прекрасный!
Выручай из беды, из напраслины
муженька моего несчастного.
Пущай домой воротится,
тут есть на кого материться,
и пиры ведь наши не хуже,
да и киевский князь получше
бояр московских купеческих.
Возвращается пусть в отечество!

Топнула Настенька ножкой,
брякнула серёжкой
и сокола в небо пустила.
Тот с невиданной силой
полетел, помчался к былинным.

Через три дня он был у дружины.
Опустился на стол самобраный,
нарёкся гостем незваным
и стал потчеваться, угощаться
да пенным пивком баловаться.

А как наелся, напился,
вставал средь стола, матерился:
«Ах ты, чёрт Алешка окаянный,
в чужом доме холёный, званный
сидишь на пиру, прохлаждаешься.
Нунь супруга твоя убивается,
ждёт мужа домой скорее,
час от часу стареет!»

Как услышал богатырь слова такие,
вставал со стола: — Плохие,
ой да поганы мы, братцы,
пора нам домой сбираться!

Домой так домой. Чё расселись?
Богатыри оделись,
обулись попроще, походно.
И взглядом уже не голодным
московские земли окинули
да к Киеву-граду двинули.

А кота с собою прибрали,
пригодится ещё голодранец
с нечистью всякой бороться.
Добрыня же пусть остаётся.
Ну и Пленкович Чурило остался,
за ним бегать никто не собирался.

Ай да шесть богатырей,
ай да шесть ратных витязей
через луга, поля, леса перешагивают,
через реки буйные перескакивают,
озёра глубокие промеж ног пускают.
В общем, от края до края
Россию-мать обошли,
на родную заставу пришли.

А на заставушке богатырской
Василий Буслаев с дружиной
границы свято оберегают,
щи да кашу перловую варят.
Вот те и ужин,
в пору не в пору, а нужен.

— Вы столовайтесь, вечеряйте,
а я поскачу к Настасье! —
сказал Попович, откланялся,
на кашу всё же позарился,
и прямоезжей поехал дорожкой.

Вот к жене он стучится в окошко,
та выходит, супруги целуются
(раззявила рот вся улица)
и в покои идут брачеваться.

Ну и нам пора собираться
да по домам расходиться.
Пусть мирно живёт столица,
ведь пока Кремль стоит, мы дома.
/ До свидания, автор Зубкова. /

Ой Русь царская да столичная,
и кого б ты ни боялась — безразлично нам!
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 18.7.2019, 0:03
Сообщение #11


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




ЖИЛЕЦ (правдивая сказка)


Жил-был Жилец.
Все говорили:
«Какой Жилец молодец,
живёт долго,
гуляет по волге,
сеет и пашет,
хвастается кашей
да руками могучими.
Нет круче его
никого на свете,
это знают и дети.

Но вот однажды
(не один раз, а дважды)
его поборол Илья,
и молва богатыря
одарила велико,
а Жилец возьми б и сникни,
да нет же,
жив как прежде:
сеет да пашет,
на дуде играет, пляшет
и ждёт царской воли.
— Сидеть тебе, Жилец, в неволе! —
народ мирской судачит.
(Это что-нибудь значит?)
— А то! На воле скучно,
а в яме получше, —
отвечает царь Горох.

— Что б ты, батька, издох! —
говорит Жилец
и ведёт под венец
Настасью русскую красу.
Золоту её косу
по корень срезает
и строго так бает:
— Не ходи краше царицы,
а то будешь материться
из-за серых облаков! —
сказал Жилец и был таков,
увез семью в сибирску глушь.
— Ну уж? —
народ дивился
и отчаянно постился,
чтобы тоже долго жить,
и царю верней служить.

Время солнце подгоняет,
но лишь время злое знает,
как текут наши года.
Не увидим никогда,
где схоронил жену и внуков
наш Жилец. Но та порука
была замечена людьми.
Царской морде донесли:
— Царь Горох 32-ой,
говорят, в лесу есть свой
дядька маг и чародей,
ну, а лет ему... длинней
токо жизть богов на небе,
вот тебе бы, вот тебе бы
тожеть долго так прожить.

Царь намерен ворожить!
Он послал гонца к Жильцу.
Нашёл, откланялся отцу:
— Ты, Жилец, молодец!
— А ты гонец в один конец, —
и расправился с гонцом
очень острым топором.

/ Я, как писатель, не мудрю,
а всю правду говорю:
ежель есть в душе грехи,
ты их бережно храни,
и не думай о том,
что чужим большим грехом
перекроется твой грех.
Но то наука не для всех. /

Мы ж дичь усиленно жуём
да пушнину «на отъём»
решено не отдавать,
а подальше заховать
в резны дубовы сундуки.
Вот и сиди, крути мозги:
ведь долго жил наш Жилец,
ходил с Настасьей под венец,
пашню сеял да жал,
соболя убивал,
медведя валил
и гонца не пощадил.
Что же делать теперь,
куды бежать то? Ведь степей
и тех на всех не хватат.
— Жаль хозяйство кидат!

Жаль не жаль, а надо:
на Руси засада,
а за морем худо —
ходють там верблюды
да затаптыват людей.
А посему наш добродей
решил податься в Колыму.

/ Что-то я не пойму,
туда своими ножками? /

Пусто там, да бросьте вы!
До ГУЛАГа целый век,
а чукче дать оберег
не сбиралось даже небо:
«Трогать их тебе не треба!»
Но кака тут дружба?
Кушать тоже нужно.
Завалил мужичка и в ярангу,
а чукчину мамку
сделал своей.
Вот тебе и добродей!

А дальше скушно:
жил Жилец, но душно
ему жилось среди снегов!
Решил припомнить праотцов.
Пошёл к шаману.
Тот манит
на Кудыкину гору
(нету которой)
и говорит:
— На ней твой прадед и сидит,
колдует,
то снег, то ветер надует.
Твоя задача его усмирить,
потише дуть уговорить.

Дураку дорога в рай,
ну, а наш Жилец: «Встречай
меня, прадед!»
А тот: «Да я рад бы,
но нет меня на свете,
это знают твои дети.»
Но Жилец, он не дурак,
знает и так,
что на белом свете деда,
нет, но ветер, ветер, ветра
так безжалостно балует,
дует, дует, дует, дует.
— Дух дедка ворку-воркует,
изжить меня он хочет, хочет
вон как метелью хохочет!

И пошёл Жилец на Кудыкину гору.
Телепался он так до измору,
но залез и поставил флаг —
платок жены: «Пусть хоть так.»
И развел тот платок его страхи,
скинул шубу, остался в рубахе
да закричал: «О, боги,
заберите меня, я убогий!»
И боги его прибрали,
долго мудрить не стали,
ведь ЗА ДОЛГОСТЬЮ ЛЕТ
НИЧЕГОШЕНЬКИ НЕТ.

А метель по сопкам выла!
Не шучу, всё это было.
А коли не было, плюньте,
или на кол меня засуньте,
мне и так уже жизнь не мила,
потому как я долго жила
да жаль, никого не убила,
и от этого выла всё, выла...






Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение

Ответить в данную темуНачать новую тему
1 чел. читают эту тему (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

 



RSS Текстовая версия Сейчас: 28.3.2024, 18:29