Литературный форум Фантасты.RU

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Литературный турнир "Игры Фантастов": "Шестое чувство" (Прием рассказов закончится 6.04.2024 года 23:59)

Маша в хрущёвскую оттепель, повесть-сказка
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 28.5.2019, 23:57
Сообщение #1


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Подарок Карачуна


Эта история началась тогда, когда Маша залезла в старый дедушкин сундук. А в сундуке том сокровища так и блестели, так и блестели, глаза детские слепили старинными ёлочными игрушками! Обрадовалась Маша, оделась и во двор — соседние ёлочки наряжать. Бегает туда-сюда: хвать две игрушечки и до ёлки, хвать две игрушечки и до ёлки… Но счастье длилось недолго, выросли из-под земли мама, папа, дед, бабушка и застукали свою дочку-внучку за этим занятием. Встали в кружочек у красиво наряженной ёлочки, руками всплёскивают, головами качают, ай-я-яйкают и пальчиками грозят:

— Ты зачем игрушки у деда украла,
может, мама тебе их не покупала?
Или папа не хлопал по попе?
Вот девушку и прохлопали:
проглядели, не уследили!
Как-то не так растили?
И куда же ты, погремушечки волочёшь?
Потом в дом бежишь и ещё берёшь.
Ой не нравится деду эта затея!
и бабушка ложкой огреет.
А на дворе зима и гуляешь ты долго.

Маша доходчиво попыталась объяснить родственничкам, что события текут в правильном русле:

— Не понимаете, это на ёлку!
Наряжаю зелёную я красиво,
деду с бабой на диво.
Удивить хотела маму и тятьку,
хоровод устроим на святки.

А родственники никак не унимаются:

— Да не святки, Маша, начинаются,
а февраль на дворе кончается.
Уж к масленице б и наряжала.

Зарыдала маленькая:
— Я не знала!

Родня понемногу начала остывать:

— Ладно, деду шепнём,
мол, внучка у нас не воровка,
он погладит тебя по головке.
А бабушка напечёт оладий
и родителям скажет:
дочка у вас, на зависть, хорошая;
тащит, правда, чего не положено!

Сильно обиделась Маша на незаслуженные насмешки взрослого населения планеты, насупилась, отдала деду игрушки, которые в руках держала и пошла в избу. Уселась у наблюдательного пункта — окошка закопчённого. И принялась диверсионно подглядывать за дальнейшими действиями врагов. Смотрит на них и диву даётся:
— А пошто они трясущимися руками мои игруньки с ёлки снимают? Ну дед с бабой — ладно, старенькие уже! А мать с отцом? Ку-ку что ли! — и в окно родне пригрозила своим малюсеньким кулачком. — Уйду я от вас, плохие вы!
И решила девонька навсегда из дому уйти. Долго она думала и надумала в лес пойти, в теремочке жить со зверюшками разными, уж очень она любила сказочку «Теремок». Дождалась, когда родители на работу уйдут (а дед с бабушкой далеко: своей хате чаи гоняют да по хозяйству возятся). Хорошо собралась Маша: надела шапку ушанку, шубу, валенки на калошах, корзину взяла большую и пошла.
Шла, шла да и заблудилась. Заблудилась, плачет! А вокруг ёлки, ели, снег и снежинки. Холодно! Вдруг, откуда ни возьмись, подходит к ней злой дух зимы Карачун и спрашивает:
— Чего, красавица, плачешь?
Испугалась Маша грозного облика Карачуна. А ещё больше испугалась рассказывать ему всю эту историю про свою родню и те игрушки заветные. И соврала:
— Заблудилась я, дедушка, а ведь дел то совсем ничего было: пошла в лес по грибы да по ягоды.
— Кто ж по грибы зимой ходит, дурочка?
Оглянулась Маша по сторонам, пожала плечами:
— Не знаю кто ходит, я, наверное.
— Ну и чего ты хочешь теперь: домой или грибов?
— И грибов, и ягод, а потом домой, я ведь девушка запасливая!
Вздохнул Карачун, развёл руками и исчез. И вдруг всё вокруг преобразилось: снега растаяли, дерева зазеленели, поляна травой проросла. А на полянке самовар стоит, боками глянцевыми блестит. Маша распарилась от жары, одёжу поскидывала, развеселилась, раздула самовар, села на травку, чай пьёт. А самовар весь баранками утыкан мягкими, поджаристыми. Хорошо стало Маше, тепло. Напилась она, наелась, встала, оглянулась: грибов вокруг полно, и красной ягодой мурава утыкана. Набрала Машенька полную корзину и того, и другого.
Домой пошла, самовар подмышку прихватила, да и шубку с валенками не забыла. Идёт домой, песни поёт. Своя ноша не тянет. И тропинка как-то сразу нашлась. Вон он, дом родной! А дома люд больной: все ревут да плачут.
— Чего слёзы льёте? — спрашивает девонька родных.
Родня слёзы лить перестала, все кинулись масенькую обнимать, целовать, приговаривать:
— Донюшка наша миленькая, доченька наша любименькая, мы же тебя полгода назад схоронили, где ты была, ненаглядная наша?
— Да я, вроде, вчерась по грибы, по ягоды в лес пошла. Февраль был, тринадцатое число.
— Ах ты, дурочка, кто ж в феврале грибы, ягоды собирает? — мама и папа сказали.
Ну вот уже и стол накрыли, гостей созвали. Сели все чай пить из самовара нового, с баранками поджаристыми. А дедушка и бабушка у Маши совсем старенькие были, они и сами не знали чему больше радовались: внучке с войны вернувшейся или самовару новому, медному, блестящему.

Сон Маши: как дед её в лес увозил


Устали дед с бабушкой веселиться, ушли к себе домой, прихватив на радостях новый самовар. А мама уложила дочку спать. Уснула маленькая и приснился ей сон:

Маша, пережив дикий стресс в связи со своим походом в лес, стала кушать впрок и растолстела. Сидит она за столом ест, пьёт чай из нового самовара. А дед нервничает, ходит туда-сюда, психует, ворует баранки со стола и за пазуху их заныривает. Наконец, вытащил он Машу из-за стола, одел, обул её, вывел во двор, посадил на сани и повёз в дикий лес. Завёз дед внучу любимую в глубокую чащу, да так там и бросил. Хотел было к ёлочке привязать, но передумал, домой поехал.
Сидела Маша в санях, сидела, замёрзла вся. Хотела кричать, но некому — лес кругом. Вдруг выскакивает волчище и говорит: «Чего глаза пучишь, в брюхо хочешь?»
— Не хочу я в твоё брюхо, противный, отвези меня к папе с мамой!
«Я жрать хочу, а не в санях бегать. Застрелит меня твой батя, как пить дать, застрелит!»
— За дочь не застрелит, а накормит. Дурак ты, волк!
Волк подумал, подумал и как-то странно, но согласился: «Ну ладно, запрягай меня, дочь отцовская!»
Накинула Маша на волчью шею верёвочку и поехали они. Даже дорогу не пришлось показывать, волчище сам её чуял. Доволок волк дитя человеческое до дома отеческого и сдал в руки отцу с матерью. Обрадовались родители, обнимают доньку, целуют. А батя как-то недобро на волка всё поглядывает, а потом как закричит:
— Барбос, родной мой!
Волк и бросился на отца. Мать в крик! Глядь, а они не грызутся, а обнимаются. Волк то оказался старым дедовским псом Барбосом, которого наш дедуля лет десять назад в лес отвёз. Тоже, видимо, жрать просил.
На радостях решили больше никогда не пускать Машу и псину во двор к деду, а то ведь мало ли чего? Года длиннее — ум короче. А мама побежала проверять: не увёз ли дед в лес бабку? А то с него, дурака старого, станется!

О том как Маша родному деду отомстила


Проснулась Маша в своей постели, потянулась, встала и побежала к столу! Села, съела оставленные для неё на столе горячие оладьи, попила молочко с чайком, вскипячёным в стареньком родительском самоваре. И тут Мария вспомнила всё-всё-всё: и Карачуна, и самовар его, и то, как дед её в лес увозил. Перепутала малышка сон с реальностью, разозлилась! На самовар свой старый недобро так поглядела. Оделась девочка, обулась, выскочила во двор, закричала:
— Барбос, Барбос!
Но нет никакого Барбоса, приснился он ей. Побежала Маша к дому деда.
«Пойду, верну свой самовар себе обратно! — решила внучка и пошла; идёт и думу думает. — Самовар то я заберу, а как же бабушка? Она у меня хорошая, привыкла я у неё чай пить. Бывало, приду в гости, а бабуля на самовар сапог накинет, баранок, блинов на стол вывалит, у деда аж щёки отлетают!»
Рассердилась Машуха пуще прежнего: «Нет, пойду, заберу свой самовар. Хватит дедуле нахлебничать! А мне всё память какая-никакая от дедушки лесного останется!»
И пошла, и забрала, а на бабушкины слёзы даже ни одним глазочком не взглянула! Гордая поставила самовар дома на стол и села чай пить.
Вскоре мать с работы пришла. Дюже ей вся эта история не понравилась, в крик кинулась, дочь внучкой дедовой обозвала, и добавила:
— Вся в деда пошла, забирай свой самовар и уходи к нему жить, глаза мои на тебя глядеть не хотят!
Села Маша на пол и рот раскрыла:
— Это я то, как дед?
— Бегом беги, а то отцу всё расскажу, он тебя выпорет, — утвердительно кивнула мать.
Подхватила Мария свое добро и недолго думая, к дедушкину дому помчалась. А пока мчалась, подумать кое о чём успела: «Снесу-ка я самовар дедушке лесному, отдам ему это бесовское орудие да поругаю старого!»
Но тут деда родного встретила. Тот как увидел свой самовар не на месте стоящим, так на вой изошёл:
— Пошто казённое имущество воруешь, окаянная! Говорил же, воровкой вырастет, так и вышло. А ну на сани садись, в лес повезу!
Оттолкнула Маша задумчиво деда с дороги, в избу вошла и к бабуле кинулась:
— Прости меня, родная моя! Тащи сапог, будем пить чай с баранками, вот... — и протягивает толстую связку баранок.
Бабка закряхтела, поплелась за сапогом и за ремнём, на всякий случай:
— Эх, Маша, нехорошая ты у нас с дедом выросла!

Как Маша самовар разукрашивала


Так вот, коль Маша деда роднго не убила, а самовар блестящий, медный, глянцевый бабушке вернула, так ей и скучно стало. Села она, задумалась и говорит:
— Чего-то самовар у нас совсем неинтересный, может, раскрасим его нарядненько как-нибудь?
Деду эта затея подозрительной показалась:
— Возьмёшь, значит, самовар раскрасить, а сама его опять заныкаешь. Ищи-свищи потом тебя вместе с самоварищей!
Усмехнулась Маша как-то не по-доброму:
— Дедуля, так ведь, я хотела, чтобы ты самовар выкрасил, вроде и некому больше.
— Тятеньку своего попроси, а лучше маменьку, она на краски в детстве спорая была: бывало, задам ей задачку печь побелить, и пяти минут не пройдет, как её уже и след простыл, калитка только шуршит!
Выслушала Маша это, вздохнула:
— Нет, дедуля, видимо, тебе придётся самовар красить. Подожди, кисточки из дома принесу! — пустилась Маша бегом домой за кистями.
А на бегу, подумала: «Кисти есть, а краски самоварной нет!»
Знала Маша, что акварельной краской самовары красить нельзя. / Ответь, почему? /
Надо в магазин бежать. Прибежала Маша в магазин и спрашивает:
— Краски самоварные в наличии имеются?
— Нет таких красок в наличии! — хмыкнула продавщица.
— А где есть?
— В райцентре, наверное.
Вот так! Ну, на этом дело не кончилось. Съездил батя в райцентр, купил красок нарядных, самых что ни на есть самоварных, и заставил деда самовар любимый раскрашивать. Дед самовар расписал, как смог. А что получилось, смотрите сами. Нашей родне очень нравится! Машка же по деревне пошла, подвиги самоварные себе приписывать стала да хвастаться. А мама вечером головой покачала и сказала:
— В нехорошую ты сторону, Мария, к самовару привязалась, вся в деда с бабкой пошла!
Дочь ртом, набитым баранками, что-то бурчала и пила чай из самовара цветастого, расписного, узорчатого. Дед аж горшок устал во двор выносить.

Маша влюбилась


Долго ли, коротко росла Маша, наконец, доросла до школы. И пошла в школу. Всё ей там нравилось: и шторы бархатные, и стены в плакатах, и парты свеженькой краской выкрашенные, и учительница нарядная. Даже сосед по парте Васька сильно Марии нашей понравился, хороший был мальчик — соседский, давно она его знала, да только рядом не сидела ни разу. А тут как уселась и всё! Влюбилась наша Маша, сильно влюбилась, да так влюбилась, что Васю в гости позвала к своим дедушке с бабушкой чай пить из самовара старого, любимого, разными красками разукрашенного, цветастого. А Вася взял и согласился погостить. Вот идут они с Машей по деревне, а слухи впереди самовара бегут: «Жених и невеста тили-тили тесто!»
Но молодым плевать, они так друг другом увлеклись, что не слушая свиста малышни, до бабушкиного дома дошли.
Бабуля руками всплеснула:
— Ба, Машуха, никак, жениха привела!
А Маша Васю уже в хату ведёт, самовар ставит, сапог на самовар вешает, угли раздувает (хозяюшкой себя показать хочет) и говорит строго:
— Дед, где баранки наши любимые?
Дед, глядя на такое дело, руками развёл:
— Ба, Машуха, чай, жениха привела? — и бегом в магазин поскакал, через пять минут вернулся с баранками.
Зато продавщицы до самого закрытия будущую свадьбу обсуждали:
— Полезно, однако, в школу ходить, бабоньки!
Но нам все эти разговоры побоку! Мы чай пьём, баранками закусываем.
— Я решил, пойду космонавтом работать! — говорит Васька.
А Машка отвечает:
— Я вот думаю, надо в класс побольше цветочков принести, всё нарядней будет!
Так прошло часов пять или десять. Напились дети чаю, наелись. По домам пошли провожать друг друга туда-сюда, туда-сюда. А во дворе темно, прохладно. Ай и ладно!

Маша и болотные сапоги


Пошла Маша в первый класс. И долго уже ходила — месяца полтора. Вот идёт она в свой первый класс вся нарядная такая, а время уже к концу октября, на Маше шапочка, шарфик, пальтишко осеннее, носки шерстяные, сапожки резиновые, в руках портфель тяжеленный с учебниками да тетрадками всякими. Идёт девочка, никого не трогает, к школе подходит. Вдруг шпана из второго класса окликает её, не как обычно по фамилии, а ласково так:
— Мария, иди сюда, мы тут глубину у лужи измеряем!
Непривычно стало Маше, с чего это столько внимания? Подходит ближе, там три шпингалета у обычной придорожной канавы стоят. А Маша то все свои канавы знает, они неглубокие!
— Отвалите, я в школу опаздываю, звонок скоро! — говорит девочка.
Шпингалеты не унимаются:
— Погоди, Мария, это какая-то необычная канава, глубокая. Наши сапоги до её дна не достали! Ну измерь глубину, у тебя вон какие сапожищи, намного выше наших!
Маша глядит на свои ноги: сапоги как сапоги, даже ниже мальчуковых. Но ласковость пацанов уж больно на душу хорошо легла.
— Ладно! — говорит она им.
И не выпуская портфель из рук, прёт в канаву своими огромными сапожищами. Но уже через секунду начинает понимать: «Никогда больше на лесть не куплюсь!»
Ушла Маша чуть ли не по горло в эту канаву с вонючей, грязной жижей. Мальчишки её вытащили и сразу куда-то растворились, наверное, на урок. Стоит наша деваха, оглядывается: куда идти — домой или в школу? Дом далеко, школа ближе. Решила идти в школу. Заходит в свой класс:
— Здрасьте вам!
Никто даже хихикать не стал, все рты раззявили, смотрят. А учительница, видимо, в жизни много чего повидавшая, даже нисколечко не удивилась, и по-деловому, сухо расспросила Марию о происшествии. Затем вытряхнула её портфель, учебники и тетради на батареях разложила. А саму горе-ученицу отправила переодеваться к тётке Верке, которая в аккурат у той самой канавы жила. Тётя Вера, как ни странно, тоже ничему не удивилась, наверное, жизнь такую же хорошую прожила. Она Машу отмыла кое-как в тазу, переодела во всё мальчишеское: её сын хоть и учился в третьем классе, но росточком был мелковат. Так вот, одела она девочку в мальчишеские брюки, рубашку, свитер, пальто клетчатое и сапожища болотные:
— Иди, племяша, померь ещё пару луж!
И любимая тётя Вера отправила Марию в таком наряжище не домой, а в школу! А Маша девушка послушная:
— В школу, так в школу.
О чём горько пожалела. Просидела она все перемены в классе: куда же приличная девочка таком виде высунется? И обидушка её терзала великая: «Как могли эти две взрослые женщины заставить ребёнка позориться в одежде непотребной!»
После уроков Маша до дому не бежала, неслась! А её мама, как ни странно, не оказалась такой же сдержанной женщиной, как тётя Вера и учительница. Нет, мамка целую истерику закатила, как будто что-то страшное в жизни произошло. И разговоров с соседками потом было на целый год. Ну и ладно, надо ж было им в вечерние посиделки о чём-то поговорить. А Маша так и не поняла, по какому поводу мать больше всего материлась: из-за того, что дочка могла утонуть или на двух тёток, опозоривших её малышку?
«На меня матюгалась мамка или на них? На меня или на них? На меня или… На них!» — радостно решила Машуха и побежала в магазин, разглядывать болотные сапожищи.
— Мала ты ещё для них! — фыркнула продавщица.
— Скоро вырасту! — выдохнула Маша.

Как Маша баянному делу училась


Маша росла девушкой деятельной, за все дела сразу хваталась, во всех кружках, секциях перебывала по месяцу, по два. Подходит она как-то к маме и говорит:
— Хочу я, мамулечка, баянному делу обучаться в клубе нашем у худ.рука Потапыча!
Мама поморщилась:
— Машуль, ты же ни в один кружок долго не ходила, а музыкалка ведь платная.
— Ну, мамулечка-красотулечка, я стараться буду и не брошу никогда-никогда, уж больно баян люб сердцу моему!
Усмехнулась мать на слова такие мудрёные да думать ушла. Думали они вместе с отцом недели две, наконец, придумали:
— Дадим дочке шанс!
И пошла Маша в клуб баянное дело изучать у деда Потапыча за отдельную плату, через кассу проведённую. Долго ли, коротко училась Маша, но выучила ноты, кнопочки на баяне запомнила, музицировать научилась совсем простенькую мелодию «Дождик». Но тут одна заковырка образовалась, оказалось, что у Маши нет музыкального слуха.
— Слух баяну не помеха! — сказал Потапыч, он как мог, старался, на пенсию не хотел.
Маша тоже старалась, ведь она слёзно обещала родителям музыкантшей стать.
Прошёл год. Выучила Маша композицию «Дождик» наизусть, без нотной тетради. Сыграла её парадно на сцене клуба перед дедом, бабушкой, матерью и отцом. После этого встала, положила баян на стул, откланялась низко и сказала:
— Спасибо вам, милые мои, за тепло, за заботу, за деньги заплаченные, но сил моих женских больше нет!
Усмехнулись родственнички на слова такие, заранее предполагаемые и зааплодировали. Потом дед поднялся на сцену, покрутил ус да и говорит:
— Пойдем уж, внучка, к самовару любимому, чай пить.
Сдала семья баян худ.руку Потапычу на хранение пожизненное, старик даже не заплакал, лишь перекрестился, и попёрлась вся дружная, честная компания домой чаи гонять. Потапыча тоже позвали. Тот шёл и бурчал ласково:
— Не быть тебе, Маша, баянисткой, видимо, в космос полетишь, как Гагарин!
— У меня есть кому летать, — буркнула Маша, вспомнив Ваську своего и побежала жениха к чаю звать.
Ну на том и порешили.

Как Маша дружбу водила


Заскучала наша Машка на каникулах, надоело ей одной по деревне ходить да вечерами с самоваром своим возиться. Есть у неё дружок Васька. Но опять же, какой из него друг, когда любовь такая прёт?
«Нет, надо что-то в жизни менять!» — подумала Маша и пошла в калитку тёти Любы стучаться:
— Тёть Люб, выдавайте сюда вашу Светку, буду с ней дружить!
— Ну дружить так дружить, — выдала тётя Люба Марии свою Светку, плюнула в огород и пошла грядки полоть.
— Чего хотела? — спросила Светка.
— Да так, ничего, — ответила Машка. — Пойдём на речку, там пацаны рыбу удят.
— Ну пойдём! — обрадовалась Светка, ей в огороде сидеть надоело.
Пришли девушки к реке, а там и правда мальчишки мелочь всякую ловят: карпов да карасей. Но самое главное, среди этой оравы и наш Васятка стоял. Он как свою красавицу увидел, так вцепился в неё и стал рыбачить учить. Но Маша строго ответила:
—Я умею!
И тут девчушечка вспомнила, как она в недавнем детстве рыбачила:


Сидит маленькая Маша с удочкой на берегу. И тут раздаётся голос деда громом с ясного неба:

— Пошла Маша на рыбалку,
и ведь рыбы ей было не жалко.
Живодёркой росла у нас Маша.
По головке гладили: «Наша!»

И голос мамы:
— А Маша ни о чём не жалела.
На стульчик маленький села,
закинула удочку, снасти,
уселась, ждёт карпов мордастых.

Голос папы:
— А карпы нейдут чего-то:
червь нежирный или в болото
Маша удило закинула.
Как бы то ни было,
но поплавок вдруг двинуло!

Голос бабушки:
— Тянет она, а вытащить не может.
Дед родимый поможет!

А Маша им отвечает:
— Хотела покликать деда, да передумала.
И нехорошо так подумала:
нет, утопит меня он в трясине,
чтобы есть не просила!

Я сама! — крикнула Маша. —
Пусть там хоть акула, но наша! —
И потянула резко
натянутую леску.

Тут мама с папой прибежали,
леща большущего достали,
поцеловали Машу:
— Живая и нет её краше!

Смутилась девушка своих воспоминаний и решила заново учится ловить рыбу. Учил её Васятка ловить рыбу долго, до вечера. Светка поскучала, поскучала одна в сторонке, плюнула в воду и домой пошла. А нашу Марию было кому до дома проводить да половину улова отдать.
На следующий день Маша опять до тёти Любы побежала и стала уже целенаправленно Светку кликать.
— Нет уж, дудки, иди сама к своему Ваське! — ответила Светка, развернулась и поплелась к матери в огород, огурцами хрустеть да из лейки их водищею заливать.
А когда Светка отходила от калитки, то какую-то нехорошую женскую зависть почувствовала Маша в этой уплывающей в огород спинище.
«Тебе показалось, дочка, — услышала Мария голос с неба. — Маленькие вы ещё обе!»
Ужинала Маша вечером дома одна и думала: «Так что это всё-таки было: детские обиды или женская зависть?»
Думала она, думала, пока у матери не спросила. Мамулька в ответ расхохоталась:
— А ты поди к нашему деду, обними свой самовар и жди, что тебе посудина медная расскажет!
Не обиделась на мать Маша.
«А почему бы и нет?» — подумала, ведь она голос с неба уже слышала.
Закряхтела молодица, вылезла из-за стола и поперлась к деду, самовар обнимать да медную посудину слушать. Шесть часов вечера — чай не ночь.
«Иди, Маша, да не плюй на дорогу, не то лёгких путей тебе не видать!» — предостерег её голос с неба и умолк до поры до времени.

Как Маша на квас перешла


Маша и сама понимала, что ей давно пора слезть с самовара и присесть на что-нибудь другое. И Маша присела на квас! Квас у её бабушки и без того был вкусный. Но тут старая придумала модернизацию: повадилась корки чёрного хлеба в духовке обжаривать, от этого квас делался терпким, коричнево-чёрным, почти как тёмное пиво. Полюбился Машеньке этот квас, к взрослой жизни, видимо, готовилась; стала она его не только сама пить, но ещё и матери в огород носить, отцу в поле, деду в амбар, а бабушке в курятник. Всех замучило дитятко этим квасом! Из-за этого квас в кадушке быстро заканчивался, и бедной бабулечке приходилось настаивать новый.
А в перерывах между квасными делами, Машуха скучать и не думала. Ведь летом куда ни пойди, везде хорошо! Повадилась она с девочками на качелях кататься: кач-кач-кач... Весело. Девки орут! Пацаны в кустах прячется: смотрят у которой из «баб» платье выше задерётся, наверное, мужиками поскорей стать хотят.
Хороши каникулы в деревне летом! Можно до звёзд ночных гулять, о замужестве мечтать, да женихов делить до драки и дёрганья волос. Ведь каждая хочет замуж выйти непременно за такого, как Юрий Гагарин. Каждая, но не Маша! У нашей девушки уже свой будущий космонавт растёт — Васька.
«Васька! — вспомнила Маша. — Как же так, я всех квасом напоила, окромя Васьки!»
Побежала она, набрала из кадки ядрёненького кваска и понесла его любимому. Принесла:
— На, Вася, пей!
Попил Василь и говорит:
— Мария, а может, лучше чайку? Самовар то у деда твоего поди поспел.
Вот так Маша с кваса и слезла. Вася помог, космонавт будущий всё-таки. Да не просто космонавт, а в самой лучшей стране, которую потом все ругали.
«Плохо нам жилось, плохо!» — говорили.

Маша и родители


Не знала Маша почему ей так плохо живётся в Советском Союзе: деревня как деревня, лес как лес, поле как поле. Но её папа точно знал, что во всём виноват Хрущёв и его политика, направленная на маленькую папину зарплату добросовестного колхозного тракториста. Отец называл Хрущева клоуном, и Маше это почему-то очень нравилось:
— Хрущев клоун!
Она очень любила клоунов. А мама вздыхала и говорила отцу:
— Тебя посадят.
Маша на это смеялась:
— Мамулечка, папка и так сидит на стуле!
— Не посадят, не тридцать седьмой! — кряхтел отец.
Однако же, на людях он никогда не называл Хрущёва клоуном. Впрочем, Маша никогда не забивала голову большой политикой, она коровок любила и молочко. Прибежит бывало к Маме на ферму, погладит бурёнок, попрыгает по бидонам, напьется парного и бегом к деду с бабкой. А с собой бутыль молока несёт. С чаем вкусно! А в хате самовар любимый ждет, жаром дышит: «Хочу чай с молоком, хочу чай с молоком.»
Машины родители, тоже плохо живущие в СССР, также любили чаи гонять. Дома самовар стоял не такой красивый, как у деда, но кипяток в нём был такой же. Вот сядут мать с отцом у своего самовара, чаю надуются и спорят: до революции лучше жилось или сейчас? Мама любила рассказывать, что её семья зажиточно жила, и если б не семнадцатый год, то они сейчас жили бы богаче.
— Наша фамилия — это не твой босяцкий род! — ухмылялась мать на отца.
Тот пыхтел, как чайник:
— Да что ты знаешь! Когда моего деда раскулачивали, вся деревня рыдала.
«Это батя от зависти так говорит», — вздыхала Маша по-взрослому и шла спать.
Впрочем, такие разговоры дальше хаты не ходили, и дочь не знала почему. Мария весело жила, она была уверена: папка с мамкой, конечно, немножко ку-ку, а у неё самой — самое счастливое советское детство на свете!

Вторая волна сплетен


Родная деревня на самом деле оказалась намного меньше, чем Маша себе её представляла. Весть о ненормальной привязанности девочки к самовару быстро разлетелась по всем дворам! Люди шушукались и тыкали пальцами не только в малышку, но и во всю её семью, а также в женишочка Васю. Если Маша и её семья (по маминой линии) отличались стойким кулацким характером, а папка чуть ли ни сутками пропадал на работе (ведь поле пахать кому-то надо); то Васятка дал таки слабину. Припёрся он к подружке и говорит:
— Слышала, шо об нас по деревне судачат?
Маша сразу смекнула, о чём хочет поведать ей парниша, но как и полагается хитрющей даме, попыталась увести разговор в сторону:
— Знаю, потерпи, через десять лет поженимся. Пойдём чай пить.
От чая Вася никак не смог отказаться, видимо сам заболел ненормальной привязанностью к волшебной посудине.
И вот на столе уже стоит дымящийся пухлый железнобокий «детина», тарелка с ватрушками и две чашки ароматного чёрного грузинского чая «экстра».
А когда дети напились, наелись, и у Васи раздулся живот в верхней части, то у него почему-то не повернулся язык сказать: «Давай отвезём самовар обратно в лес и отдадим его хозяину Карачуну в пожизненное пользование. Пусть про злыдню сплетни ползут, а не про нас!»
Нет, нет, женишок довольно откинулся на спинке стула и ласково произнёс:
— Обязательно поженимся! — а потом он повернулся к окну и погрозил воображаемым сельчанам. — А то у вас самоваров нет! Можно подумать, вы чаи не гоняете.
Маша грустно вздохнула:
— Не пьют. Они только самогон жрать и привыкши. Так мой папка говорит. Вась, а давай отвезём самовар в лес и отдадим его Карачуну. Пущай про него трындят, а не про нас!
Парнишка выпучил на подружку удивлённые глаза:
— Ты что, Машь! Нельзя с казённым добром обращаться плохо. Так дед твой говорит. Выпорет он нас, как пить дать, выпорет.
— Не выпорет, — ещё раз вздохнула Маша. — А в сани посадит и в лес отвезёт на пожизненное там проживание.
Пацан покрутил пальцем у виска, да так, что невеста не поняла: кому предназначался этот жест — ей или деду?
— Вась, — дёрнула его за рукав девчушка. — Пойдём гулять во двор.
— Пойдём во двор на позор, — согласился с ней малец.
— А давай плакат с самоваром нарисуем и с ним отправимся, ну типа парад устроим.
— Демонстрацию, — поправил её мальчик.
«Несанкционированный митинг», — поправил их голос с неба.
«Одиночный пикет», — из печной трубы дух Карачун завыванием ветра поправил голос с неба
— Бр-р-р! — замотали головами дети. — Ладно, обойдёмся и без плаката, мы ж не «ку-ку»!
Они посмотрели друг на друга:
— Или «ку-ку»?
— Ладно, у деда спросим.
— Да ты что, мой дед первый «ку-ку» на деревне! Так все говорят.
— А второй кто?
— Вторые мы с тобой, моя бабушка третья, а папка с мамкой четвёртые.
Тут Васятка вспомнил и о своих предках:
— Ну тогда и мои родственники «ку-ку». Чем они хуже твоих?
— Ничем, — согласилась Маша. — Твои тоже «ку-ку», наверное.
Дети взялись за руки и молча вышли во двор. Скрипнули калиткой и гордо зашагали по сельской дороге. Они шли без самоварного плаката, но им казалось, что они маршируют вместе с ним.
— И вас с праздничком! — высовывались из заборов люди и здоровались с сумасшедшими влюблёнными.
А Маша с Васей пересчитывали их по головам: «Тётка Глаша — десятая «ку-ку», бабка Дуся — одиннадцатая «ку-ку», Егор Степанович — двенадцатый «ку-ку»...» — и так далее.
А на улице была осень. Голос с неба спорил с Карачуном. Но злой дух неумолимо наступал. Скоро зима. А зима — царствие небесное тёмного бога Карачуна. Вот тогда-то он мозги и скрутит! И не только Машке, Ваське, их родственникам, соседям, но и всем нам. Правда, граждане? Милые, добрые, поможите!

Вещизм


Пошла Маша на базар
покупать... «Скипидар!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Земли гектар!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Инвентарь!»
Нет. Пошла Маша на базар
покупать... «Самовар!»

Да нет же! Самовар у неё уже есть. Пошла Маша на базар покупать пуховый платок. Скоро зима, а прошлогодний поизносился. Старый платок её серый, немаркий. Но теперь наша Маша заневестилась, день рожденья на носу — девять лет уж как будет, и в школу она ходит аж во второй класс. Поэтому шаль ей нужна белая, нарядная. Так она сама решила. Эх, покупка шали — дело серьёзное, а посему Маша пошла на базар не одна, а с мамой. Заодно они купят белые пуховые варежки и валенки из белого войлока. Мама долго сопротивлялась, особенно она была против марких рукавичек и обуви. Но Маша применила все методы воздействия и давления, которые знала, вплоть до бойкота воды и пищи, и мать сдалась, хотя отец настаивал и требовал у жены держать оборону. Бабушка на этот цирк плевать хотела, а вот дед припёрся к внучке с тяжёлым кожаным ремнём, на котором сверкала начищенная зубным порошком жёлтая солдатская бляшка со звездой. Но дедова дочка (мама Маши) скрутила своему отцу руки и положила старого на пол мордой вниз. А бабушка и на пленённого супруга плевать хотела! Впрочем, она не видела позора мужа, а мирно ковырялась у себя во дворе, утрамбовывая компостную яму жухлой травой.
Вот так Маша с мамой и совершили весёлое путешествие на рынок в районный центр в маленьком дребезжащем автобусе. Ну, а вы как хотели? Деревенька настолько маленькая (Маша уже знает), что даже рынка в ней нет. А есть один-единственный магазин: слева промышленные товары, а справа продукты.
Едет, значит, Мария в автобусе и трепещет от счастья, представляя как будет расхаживать по школе туда-сюда, туда-сюда...
— Даже не раздеваясь? — усмехнулась мама.
Маша смутилась, оказывается, она мечтала вслух. Девчушка что-то буркнула в ответ и заткнулась, как ей казалось, навсегда.
Стоп машина, приехали.
Ну уж куда там! Ещё в один автобус — в городской. И до рынка!
Долгожданный рынок по идее должен был кишеть нарядными шалями, шубами, шапками, самоварами... Но он почему-то кишел мёдом, курятиной, рыбой, тошнотворным парным мясом и разделочными досками ручной работы. Маше стало дурно, ей срочно захотелось прямо сейчас упасть в обморок, но мать упорно тащила её куда-то за руку. И притащила:
— Вот, Мария, твои шали, выбирай!
Белоснежные пуховые платки огромных размеров свесили на девочку свою нежную, нежную бахрому. Сердце у малышки остановилось, замерло, и она перестала дышать. Мамка вовремя спохватилась и больно ударила дочь по спине. Бедняжка поперхнулась и задышала.
Деревенские дамы купили шаль, варежки, валенки нужного размера и поехали обратно домой. Машка радовалась тихой детской радостью, да так что её слышал весь автобус. Мамка хмурилась, но дочке было не до неё!
Вечером мать пожаловалась отцу:
— Эта выдерга сегодня чуть не умерла, одной ногой уже в могиле стояла.
— ???
— Представляешь, она перестала дышать, когда платки из овечьей шерсти увидала. Я её еле как откачала! А потом она ещё, как дура, ко всем пассажирам приставала — хвасталась обновками.
Отец почесал лоб, подошёл к кроватке дочери, посмотрел на спящее умиротворённое лицо, вздохнул и произнёс:
— Перерастёт.
— Ты думаешь? А вдруг вещизм её погубит?
— Ну тогда будем звать деда с ремнём.
— Дык тот на ладан дышит! А ежели её за это в двадцать лет пороть придётся?
— Ничего, я к тому времени состарюсь и займу место её злого деда.
— А у тебя ремня такого нет.
— Ничего, похороним твоего батю и без ремня!

Спи, Маша, баю-бай, а на рынок ходи только за свининой или за говядиной. Но! Слухай ещё сюды: если мяса для сердца желательно есть как можно меньше, то на рыбу, наоборот, стоит налегать при каждом удобном случае, особенно на жирную, ибо, она улучшает состав крови и препятствует образованию тромбов.
А про шали-шмали там свои забудь. Пустое всё это. Родной бабкой связанную шапку надела и вперёд — собакам хвосты крутить! А что ещё на деревне делать то?

Пошла Маша на базар
покупать... «Нектар!»
Да. Пошла Маша на базар
покупать... «Кальмар!»
Да. Пошла Маша на базар
покупать... «Ведьмин взвар!»
Нет. Пошёл писатель на базар
покупать божий дар.
«Нет! Его никак купить нельзя.»
Почему? «Не знаю я.»

А кто знает? Может, вы знаете?

Мода, приданое и Космос


Наступила зима. Оделась Мария нарядно и попёрлась в школу. Пришла, покрутилась в раздевалке, покрутилась, поискала глазами Васю. Не нашла. Зато поняла, что утонула в целом море завистливых взглядов своих подружек и не подружек.

Эх, Маша, говорила я тебе, не выделяйся, живи как все, авось и до старости доживёшь!

Но тут Мария и сама смекнула кое-о чём. Повесила она шубку на крючок, а нарядный платок с варежками в портфель запихала — от чужого греха подальше:
— Если кто и утянет мои новые вещи, то сам себе этого не простит. Ну, когда вырастет! — и довольная гордо направилась в класс в белых валенках.
Прошёл день, а потом другой, третий. В школе пошушукались и привыкли. Но Маша росла девкой грамотной, дедовскими замашками воспитанная, поэтому не расслаблялась, а до самой весны платок и варежки в портфель прятала. В эту зиму Маша потеряла всех своих подружек. Так и простояла на переменках одна у стеночки.
А домой её провожал Василий. Но и тут нашу модницу ждало крупное разочарование: жених не замечал её красивых вещей, он восторженно смотрел в глаза невесты и лишь в них видел моря, океаны, леса, горы, самовары, оренбуржские платки и космические ракеты, на которых он мечтал полететь в далёкий, и как ему казалось, в знойный Космос. Вот о Космосе то и были все разговоры мальчика с невестой. Маша дулась и в душе обзывала друга эгоистом.
Но в тот день, когда девочка вышла на улицу впервые в драповом пальто после долгой зимы и нарисовалась в школе в таком же виде, как и все, то заметила на себе одобрительные взгляды. И поняла одну-единственную, но важную вещь: «Деревня — это не город, тут выделяться опасно для жизни!»
— Когда вырасту, уеду на учёбу в институт, вот там и пощеголяю! — решила девчушка и полезла искать в доме полупустой чемодан.
Нашла. Мария аккуратно сложила туда всё ещё белоснежную шаль, потому как она не валялась в сером от сажи снегу вместе с другими сверстниками, а ходила мимо ребят, как взрослая. И закрыла крышку, потом защёлкнула замочки и попросила мамку закинуть чемодан обратно на шкаф.
— А и что ты туда же валенки да варежки не сложила? — ехидно спросила мать.
Мария посмотрела на свои посеревшие от долгой носки рукавички, на прохудившуюся обувь и махнула рукой:
— Этот платок — моё приданое. Ты, мамуль, его никому-никому не отдавай. Я его в институт с собой заберу.
— Да? — удивилась взрослая женщина. — Ну тогда доставай чемодан обратно.
— Зачем? Ещё чего!
— Как зачем? Нафталином твоё приданое посыпать будем, чтобы моль не погрызла. Донь, а в какой институт ты хочешь поступать?
— Как в какой? Конечно в медицинский! Надо ж кому-то этим космонавтам кости вправлять да раны зашивать.
— И шо, они так часто калечатся? — забеспокоилась мамка.
— А то! Перелом на переломе. Потом их сразу на пенсию отправляют — жене по хозяйству помогать.
— Ай-я-яй! — присела мать на кровать. — Зачем же нам нужен такой калека?
Маша фыркнула:
— Я же доктором буду! Вылечу.
— Ну, а когда вылечишь, его ж обратно заберут.
— Какая ты у меня глупая! Сросшиеся кости — уже не целые кости, они на орбите этих... перегрузок не выдержат.
— Перегрузок?
— Ну да, по-нашему: нагрузок.
Мамка погладила дочь по голове и озабоченно поплелась на вечернюю дойку: «Надо будет дитятку отговорить от проблемного супруга. Зачем ей жизнь себе портить из-за всяких там больных на всю голову?»

Она хотела сказать: больных на всю голову «Икаров», да забыла кто такой Икар (или вовсе не знала). А вы помните?

Счастье народное


Маша твёрдо знала, что с приходом в их края социализма, сбылось счастье всего трудового народа.
— Да сбудется счастье народное! — повторял председатель на редких митингах, посвящённых дню Октябрьской революции и 1 Мая.
«Но почему сбудется? — думала Маша. — Когда уже сбылось?»
Она не понимала логической цепочки: в словах солидного и очень важного человека оно должно было сбыться, а в папкиных газетах уже сбылось. И поэтому Мария отправилась в свинарник, приставать к отцу с вопросами. Тятька соскрёбывал лопатой с деревянного пола навоз, перемешанный с соломой, пыхтел, и глядя на жирную крысу, притаившуюся в углу, матюкал разленившуюся кошку. Ребёнок вырос перед взрослым неожиданно и дёрнул отца за край взмокшей от пота рубахи:
— Пап, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Мужик ойкнул, крякнул, присел и схватился за сердце. Посидел, подумал, отдышался, глянул на недовольно хрюкающую чушку и тихонько просипел:
— Вот если б я сейчас помер, лично ты была бы счастлива?
— Нет, — поперхнулась дочка.
— Вот и иди отсюда! Счастье у каждого своё.
— Как это?
Отец лишь махнул рукой, кое-как поднялся и принялся за работу, чертыхаясь почему-то не на дочь, а на Ленина, Сталина, Хрущёва и прочих работников политбюро.
Маша пожала плечами и выбежала вон из сарая:
«И чем они ему не угодили? Говорят же, что при царе жизнь была, ой, какая худая!»
Но папкины чуть ли ни ежедневные маты в сторону политиков говорили совсем о другом, о тех вещах, которые подрастающий мозг пока ещё не в силах был воспринять. Ай, девочка и не хотела пока ничего такого разуметь. Она побежала в сельский коровник — к матери на работу. Та мыла щёткой и мыльной водой скотине зады и ляжки, обмазанные дерьмом.
— Мам, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Женщина оторвалась от работы, искоса посмотрела на румяного, выросшего на коровьем и козьем молоке отпрыска, и неожиданно расхохоталась.
— Сбылось, доню, конечно сбылось!
— А почему? Вон, председатель говорит, что оно когда-нибудь сбудется, потом.
Мать нахмурилась, она не помнила сытой кулацкой жизни их семьи, так как родилась незадолго до Великой Отечественной войны, и вспоминала лишь свой детский никогда непрекращающийся голод.
— Дурак твой председатель!
— А твой муж говорит, что счастье у каждого своё.
— И муж мой дурак. Иди у деда спроси, он знает.
Ребёнок опустил голову и поплёлся пытать родного деда. А тот рубил дрова на заднем дворе и матерился ещё похлеще её отца. Девчушка, впитавшая маты чуть ли ни с молоком матери, не обратила на них внимания: «Все мужики матершинники. Что тут такого?»
— Деда, — снова неожиданно вырос маленький человеческий комок мяса и костей, но уже перед топором пожилого подслеповатого человека. — А счастье народное сбудется или уже сбылось?
Дед хотел было инстинктивно опустить топор на упругое детское тельце, но рука судьбы увела его дряхлые ручищи в сторону, которые звонко ударили по полену, раскроив его надвое. Старик вгляделся в злое пространство. Сквозь пелену разрастающейся катаракты рассмотрел внучку и шумно свистнул. Зачем? Сам не знает. Так. Может молодость вспомнил и своё счастливое кулацкое дореволюционное детство. А потом сел и заплакал. Маша впервые увидела у похабника слёзы на глазах и отчего-то зарыдала тоже. Старая плесень прижала к своей груди юного следопыта и погладила по русым волосам:
— Иди в дом, спроси у бабки про своё счастье народное. А моё счастье уже одной ногой в могиле стоит и тихо-тихо стонет: приди дедко, в салочки поиграем; приди дедко, в салочки поиграем; приди дедко, в салочки поиграем...
Маша отпрянула от обезумевшего хрыча и аж вприпрыжку поскакала в избу, где его супружница замешивала тесто. Дитя прямо с порога заревело (видимо, причитания старика всё же расшатали незрелую детскую психику):
— Ба, а счастье народное сбудется или уже сбылось?
Тесто больно шлёпнулось одним боком об стол, но почему-то промолчало. А старушка лукаво сощурилась и не отрываясь от работы, запела, закудахтала, запричитала:

— Мушка упала в стакан — к неожиданному счастью.
Если приснилась радуга — к счастью.
Найти подкову — к счастью.
Найти ржавый гвоздь — удержать в доме счастье.
Найти клевер-четырехлистник — к счастью.
Случайно разбить посуду — к счастью.
Наступишь в навоз — счастья целый воз.
Если на тебя нагадила птичка — тоже к счастью и к деньгам.
Родиться «в рубашке» — прожить счастливую жизнь.
Встретить косоглазого мужчину — к счастью.
Если косоглазый мужчина женится на косоглазой женщине, то они оба будут счастливы.

— Ну, ба, хватит! Я ж не о том, а о счастье народном. Сбылось оно или нет?
— Счастье, народное? — удивилось древнее лицо, упорно пряча под пляшущими морщинками молодую душу. — А где ты видала народ?
— Везде, — не поняла Маша.
Бабулька сурово поглядела на внучку, ещё разок вдавила тесто в стол и рассыпалась тихим звоном замысловатых слов:
— Народ шо тесто, дети шо квашня, куда хозяин поставит, там и вздыбится. А не замесит, так и пролежит дрожжами и прелой мукой до самой осени. А ежели и тогда не поставит, так и сгниёт твой народ, сырой землею станет да в прах рассыпется.
Маша не понимала таких мудрёных баек. И если раньше она отмахивалась от бабушкиных просторечивых, но путаных фраз, то нынче пристала со всей отважностью настоящего октябрёнка:
— Объясни!
— Ну ладно. Народ — скот, кто поманит, за тем и прёт. Поманит злой царь или же этот, как его... партейный руководитель — не жить народу счастливо. Поманит добрый — заживёт народ хорошо. Нету на земле народной воли, нету. Кумекаешь об том?
Внучка снова ничего не поняла:
— А наш народ сейчас счастливо живёт или только готовится так жить?
Пожилая опять заиграла мелкой сеткой морщин и поставила тесто доходить на предпечник:
— А бог его знает? Вот ворочают нам бога взад, так и заживём хорошо.
— Значит, готовимся, — наконец поняла её мысль Маша. — Токо бога никогда взад не ворочают. Так председатель говорит.
— Дурак твой председатель!
— Ба, а деда скулит об том, что счастье зовёт его в могилу в салочки играть.
Карга поглядела в окно на свою вторую половинку, сгорбившись сидящую на бревне и пыхтящую беломором, сплюнула и пробурчала:
— И дед твой дурак! Ты к вечеру прибегай, пирожки печь будем.
Мария кивнула и выскочила во двор, просочилась боком мимо курящего деда, выпорхнула на дорогу, и спохватилась:
— Я ж ещё у Васьки не спросила о счастье народном!
А пока она шла до друга, передумала: «Не буду его спрашивать. А то и этот выставит себя дурнем в моих глазах. Разлюблю ведь!»
И мудрая взрослеющая женщина, глядя в глаза любимому, только лишь и сказала:
— Пойдём сегодня вечером к моей бабуле пирожки лепить да чай пить из нашего самовара.
— Нашего? — подмигнул ей молодой богатырь. — Пойдём!

Любовь — понятие гипотетическое


Политические вопросы вдохновили Машу на подвиги. Начитавшись ещё немного папкиных газет, а в деревянном туалете пролистав кое-какие брошюры В. И. Ленина (которыми предполагалось вытирать попы), она бегала по двору и кричала:
— Контрреволюция! Контрреволюция! Контрреволюция! — делая ярко выраженный акцент на буквах рр.
Наконец мать, моющая окна, психанула и кинула тряпку:
— Кончай орать как оголтелая! Ты хоть знаешь, что означает это слово?
— Знаю! — завопила пичужка. — Это подрывники советской власти, враги народа, беляки, меньшевики и левые эсеры!
У матери от такого шума разболелась голова, она кинула в дочь тряпкой и закрыла окно.
«Обиделась, — подумала девочка. — Но почему?»
Ей тотчас расхотелось заниматься политикой:
— Пусть батя в ней ковыряется, а я подумаю о любви.
Но и о любви ей мечтать не хотелось. Не понимала она что такое любовь. Васька понимал, а Машка — нет.
— Скучно, — вздохнул ребёнок и побрёл на сопку.
Весна играла одуванчиками на зелёных коврах, проснувшимися пчёлами и божьими коровками. Глядя на их красные спинки с чёрными точками, Мария вспомнила колыбельную своей бабушки.

Божья коровка,
улетай на небко!
Там на синем небке
золотые ветки,
а на этих ветках
сидят твои детки,
кушают конфетки,
конфетки не простые,
конфеточки такие:
тлю и их личинки
с перчиком — тычинкой,
запивают молочком —
кипячёным ручейком.
Ай и раз, и два, и три,
моя деточка усни.

«А ведь старая скоро умрёт, а я её недолюбила! — с ужасом подумала внучка. — Побегу долюбливать.»
Она кубарем скатилась с горки и быстрые резвые ножки катком покатились к бабушкиной хате. Та сажала морковку стоя на карачках. Любвеобильная внуча хотела обнять роднульку, но не знала как к ней подступиться. Обнимать выставленный к ветру толстый зад показалось ей не совсем приличным. И покрутившись пару минут рядом, решила задать вопрос:
— Привет, ба! Ты знаешь что такое контрреволюция?
Бабулька оторвала сосредоточенный взгляд с узких бороздочек на земле, прочерченных тыльной стороной ладошки и нехотя процедила:
— Контра.
— Я? — поперхнулась внучка.
— Не ты, а контрреволюционеры твои — контра.
— А что такое контра?
Карга задумалась:
— По нашему — это ссора, распри. А по ихнему — враги.
Тут Маша вспомнила: как бабушка поругается с дедом, так жалуется, что она с супругом в контрах.
— Контра! — мечтательно повторила малышка. — Красивое слово. Побегу быть в контрах с Васькой.
— Машь! — окликнула бабка утекающую от неё родную кровь. — Есть ещё слово хорошее слово: контрабанда.
— Да знаю, — махнула дева рукой. — Это целая банда врагов! Или... Если я со всеми поссорюсь, то вы будете для меня котрабандистами.
— Логично, — согласилась бабуша и снова подставила пышный зад сверкающему солнцу.
А ласковое весенне-неспелое солнышко улыбалось дышащей на ладан старушке и хмурилось в спину уплывающего ребёнка: «Эх, Мария, не ругайся с пацаном! Не рань его первую молодую любовь.»
— Любовь? — ойкнула птаха и остановилась, развернулась веснушками к огороду и гаркнула. — Ба, а что такое любовь к Родине?
Бабка нехотя разогнулась, страдальчески сморщилась и в сердцах кинула в неугомонную политоманку ведро. Не долетело.
— Родина, родина... — пробурчала она. Где душа, там и родина.
— Это как?
— Раком, — буркнула пожилая дама и снова загнулась на грядке.
— А-а! Поняла.
Маше расхотелось ругаться с Васей. Она вдруг возжелала стать трепетной душой и улететь высоко-высоко в небо. И дитя опять побежало на сопку, а в воздухе жалобно тихонько звенело:

Божья коровка, улетай на небко!
Божья коровка, улетай на небко!
Божья коровка, улетай на небко!

Ликбез Владимира Ильича


Сходила Маша вечером в уборную и с собой зачем-то прихватила оборванную брошюру Ленина. Ах да, надо ж родителей без туалетной бумаги оставить. Поковыляла дочурка спать. Она никому не рассказывала, что их семья вождём жопы вытирает (так папка велел), но Владимир Ильич всё равно казался ей фигурой загадочной и многозначительной — слишком много его портретов везде висело, особенно в школе и даже на её октябрятском значке.
— Наверное он и есть бог, — рассуждала Маша по дороге в хату. — Накажет он нас за такой грех, ох, накажет!
Положила девочка томик под подушку и тревожно поворочавшись, уснула.

И приснилась ей огромная голова Ульянова-Ленина, которая шевелила усами шептала пухлой нижней губой: «Ликбез, Маша, Ликбез! Непорядок тут у вас, баба Дуся безграмотная, баба Дуся безграмотная. Тебя совесть не мучит, октябрёнок? Где там спряталась твоя жопа? Дай пруточек, посеку! Дай пруточек, посеку!»
Маруся металась по подушке и вроде как пыталась ответить божеству: «А у тебя рук нету! А у тебя рук нет! Прут в рот возьмёшь али как?»
Голова утвердительно кивала и грозила надрать сраки её предкам за неуважение к верховной власти.

Утро выглянуло из-за тьмы, повело очами, отодвинуло злую ночь и легло на землю чем-то жирным, светлым, прозрачным. Закукарекали петухи, запели соловьи, зачирикали воробьи, зачертыхалась мать в уборной, собравшаяся на утреннюю дойку. Нет, не проснулась Маша, спит крепко-крепко! Сегодня в школу не ходить — выходной. Продрала малышка глазки только к обеду. И вспомнила свой жуткий сон. Задумалась. Достала из-под подушки писанину бога Вовы, полистала, полистала, прочла обложку «Детская болезнь левизны в коммунизме. Опыт популярной беседы об марксисткой стратегии и тактике». Нет, не нашла она в тексте загадочного слова «ликбез».
А вот бабу Дусю хорошо знала. Это сельская ведьма, живущая на левом от их дома холме. Говорят, у неё сундуки забиты несметным добром и заплесневелыми от времени конфетами. Мальчишки лазили в её хате, когда та в город ездила. Баба Дуся лечила хворых и привораживала парней к девкам. Безобидная старушенция, но тех парубков, которые в неё камнями кидались, видимо всё же прокляла: кто руку поломал, кто ногу, а самый ушлый — ключицу, когда на лыжах с горы катился. А еще знахарка ходит всё время в лохмотьях, несмотря на то, что ей за услуги не только продуктами платят, но и деньгами. Но грамотная она или нет — никто не знает. Маша часто встречала её в лесу, Дуська собирала какие-то травы и глядела зло, настороженно, исподлобья. Но девчонка её не боялась, не роптать же ей смелой да белой пред языческим смрадом! А вот другие дети наоборот, как увидят на дороге ягусю, так обходят кругами, а потом ещё и сплетни всякие выдумывают.
«Чудные!» — фыркнула Мария и пошла по своим делам: в туалет с брошюрой Ленина, мыться в рукомойнике, переодеваться и кушать то, что мамка на столе оставила. Сегодня — перловую кашу с маслом, молоко. Девочка жевала и думала: «У кого же спросить про загадочное слово из сна?»
Отец по воскресеньям тоже на работе — трактор чинит.
— Пойду к родной бабке, — вздохнула дочка и побрела.
А дело шло к полудню, дед с бабой ели щи да пили чай из цветастого самовара любимой внученьки. Маша шумно распахнула дверь хитрющих родственничков и с порога спросила:
— Что такое ликбез?
— Ба! — обрадовался дед. — Дитя в аккурат к чаепитию припёрлась. Иди, садись! Моя старушка кренделей напекла.
— Я к баранкам привыкла, — буркнула Маша. — Так что такое ликбез?
— Ликвидация безграмотности, — пожала плечами бабушка, сдувая пар из блюдца, в котором перекатывался чёрный байховый напиток. — Ну не хочешь, так и не надь.
— На нет и суда нет, — поддакнул ей барадед.
— Ликвидация безграмотности? — выдохнула внучка и хлопнув дверью, засеменила обратно в родительский дом.
Прибежала и прямиком к полке с книжками и тетрадками! Схватила свою старую «Азбуку» и помчалась.
Как вы думаете, куда? Правильно, в логово к безумной ведьме.
Эх, Маша, Маша, не водись со злом, добро из рук не уплывёт. Да разве ей объяснишь? Вон несётся, только пятки сверкают: ать-два, ать-два, ать-два...

Ученье — свет


Хибара ведьмы Дуси была вовсе и не хибарой, а добротным домом, оббитым деревянными рейками, выкрашенными зелёной краской. Точно в таком же доме жила и Маша. Ну любили в нашей деревеньке рейки и зелёный цвет. А почему — никто не знает. В общем, у Дуси типичный добротный дом, купленный ей когда-то от доходов за знахарство. Хотя, ходили слухи, что на обычном лечении суставов и подагры такие деньжищи не заработаешь, а вот от порчи и проклятий — да!
Как бы то ни было, Маша неслась на левый холм, крепко держа в руках «Азбуку». Деточке повезло, по воскресеньям ведьма гостей не принимала, а копалась в своём огороде. Весна — сезон жаркий, надо успеть всё посадить: картошку, свеклу, укроп, лук, капусту там всякую... Что, что, ещё траву ядовиту иль целебну? Нет, каждая ведьма знает, что травка, выращенная на грядках, теряет свои лечебные свойства. Поэтому то ведьмаки и лазают по лесам, рыщут, рыщут, ищут свои волшебные четырёхлистники и прочую ерунду: череду да толокнянку обыкновенную.
— Баба Дуся! — наткнулся ребёнок на тощий старушечий зад, выставленный против течения солнца.
Дуся, стоявшая на карачках на свежевскопанной грядке, нехотя разогнулась, кое-как приподнялась и гаркнула:
— Чего тебе, отпрыск такой-то матери?
— Я-я-я... — хотела было испугаться Маша, но передумала. — А вы грамоте обучены?
Бабка повела носом на пахнущую целым наслоением молочных каш, котлет и супов «Азбуку», пару раз непонимающе моргнула и недовольно пробурчала:
— Нам без надобности!
Ведьма снова нагнулась к грядке. Но Маруська решила не отступать:
— Нам не надо поповского смрада, знания — вот награда!
— Иди отсель, я неверующа, — процедила хозяйка, не отрываясь от работы.
Но отрок точно знал, что каждый октябрёнок должен помогать старикам и инвалидам.
— Баба Дуся, — голос малышки стал звонче и настойчивей. — Я беру над вами шефство, я обучу вас грамоте и письму!
Ягуся махнула худосочной жопой и не поднимая головы, продолжила посадку семян в чёрную, жаждущих молодых побегов землю. Мария внимательно пригляделась к урожайной податливой почве и выскочила за калитку, что-то поискала глазами, нашла молодое кустистое деревце бузины, отломала веточку и обратно во двор!
Ответственная за свои слова октябрёнок склонилась над той же грядкой и стала старательно выводить на рыхлой почве букву «А».
— Смотри, бабушка, это буква «А».
Карга нехотя глянула и продолжила кидать семена в лунки.
— А это буква «Б», — настойчиво продолжал ребёнок.
Ведьма искоса поглядела на непоседливое дитя, сплюнула, всадила последние зёрнышки в небольшие углубления, ловко присыпала всю грядку чернозёмом из рядом стоящего ведра, и на удивление легко и бодро оторвала скрипучие колени от «матери сырой земли»:
— Всё, хватит, пойдём в дом! — она отряхнулась, схватила девочку за руку и поволокла её в хату.
Учебный прутик беспомощно упал наземь. Что ждало бедное дитя там, за зелёными зловещими стенами?
«Щас посадит она меня в один из своих сундуков и всё, помру я в заточении. Ой помру!» — защекотало у Маши в животе, в груди и даже под ложечкой.

А пока злая ведьма тащит нашу дочку на погибель иль на муки лютые, я вам объясню что такое «сосёт или щекочет под ложечкой». Ложечкой называют впадинку между ребрами, она видна у стройных людей и похожа на ложечку (под мечевидным отростком грудины). Когда человек сталкивается с острыми ощущениями, с опасностью, нервничает или пугается, это приводит к возбуждению вегетативной неровной системы, и двигательная активность желудка усиливается. Это чувство, вызванное неврозом, и называют «сосет под ложечкой».

Стихи для яги


Скрипнув лёгкой деревянной дверью, бабка грубо затащила ребёнка в хату. В сенях стояла лавка, а на ней два ведра с водой. Сени как сени — ничего особенного. А внутрь звала дверь помассивнее, оббитая верблюжьим одеялом и войлоком: всё это растрепалось и жалкими кусками свисало вниз. Маша огляделась, перестала бояться и даже по-хозяйски вздохнула: «Некому одинокой бабушке помочь.»
Дуся хлебнула воды из старого алюминиевого ковша и открыла тяжёлую дверь, впихнув молодую шефиню в тёмную прихожую. Вроде бы там виднелись лавочки для посетителей, но девочка не успела их разглядеть, как оказалась в более светлой кухне. Большой обеденный стол уныло приветственно кивнул: мол, едят на мне редко, всё чаще ворожат. На нем валялись карты, ещё какие-то картинки, свечки, блюдце с водой и с расплавленным в жидкости воском; пучки разных трав, семена и вместе с опалёнными стеблями пепел в чашке. У стола две табуретки и два деревянных стула. Слева выбеленная кирпичная печь, тумбы с вёдрами воды, посудой и прочей домашней утварью; а стены обвешаны травами, гроздьями репчатого лука и чеснока. Проход в спальню зашторен тюлем, но через лёгкую ткань виднелись слева и справа две кровати, да пара небольших сундуков. Пока ведьма тряпкой смахивала со стола, Маша чисто из женского любопытства заглянула в опочивальню.
«Вот где просроченные конфеты хранятся да колдовское добро!» — подумала она и перевела взгляд на железные кровати.
Одна постель застелена легко и небрежно, а вторая идеально гладко, на ней возвышались три высокие подушки, прикрытые лёгкой узорчатой салфеткой, к которой был прислонён портрет солдата в рамке. Маша хвать портрет руками и впялилась в него. Солдат гордо разгладил бравые усики, звякнул медалью, расправил военную форму и подмигнул внучке.
— Бабушка, а это кто? — побежала деточка показывать хозяйке служивого.
— Дай! — Дуська недовольно вырвала рамку из детских рук, бережно протёрла стекло подолом юбки и поковыляла ставить вояку на место. — Муж это мой, Матвей. Убили его в 45-ом.
— Муж? — открыла рот Маша.
Вот никто бы из детского населения села никогда бы не подумал, что у ведьмы был муж. Этот факт так удивил, растрогал и опечалил Марию, что в душе у неё тут же произошла маленькая революция. Она пожалела старушку и нехотя положила «Азбуку» на стол:
— А ты его любила?
Бабка зло сверкнула глазами:
— Ещё один вопрос, и я вышвырну тебя отсюда!
Карга плеснула в чайник водицы, поставила его на печурку, сдвинув котелок с картохой на край. И подкинув дровишек в огонь, уселась за стол.
— Давай сюда свою науку.
Машка оживилась, лихо взгромоздилась рядом, открыла учебник и ткнула в первую же страницу пальцем:
— Это буква «А».

Арбуз круглый и смешной,
тяжёлый, сладкий, мы пешком
пойдём за ним на базар.
«Нет, на автобусе давай!»

Арлекин такой один,
он самый главный господин
на праздниках красивых;
люблю Арлекинов милых!

Всё сегодня решено:
меня Аист в дом принёс.
Аист птица дивная,
даже удивительная:
«А-А-А»- летает,
«Аа — Аа — Аа!» — поёт,
да и счастье нам несёт!
А если пригнездится,
«Ах, какая птица!»

Баба Дуся посмотрела на Машу, как на придурочную, и загадочно процедила:
— Ещё давай!
Учительница кивнула и перелистнула страницу:

— Белка любит кушать с рук,
когда ей что-нибудь дают;
надо Белку покормить:
с мамой, папой в парк сходить.

Бузина горькая ягода, но красивая,
невкусная, от того и плаксивая,
до земли свисают гроздья:
вы не ешьте меня, бросьте!

Сильный, смелый Богатырь,
он один победил
всех драконов и врагов;
да, наш Богатырь таков!

И тут бабка пришла в неописуемый восторг, захлопала в ладоши, засмеялась двумя последними кривыми зубами и закудахтала:
— Ещё, ещё!
Маруся строго на неё зыркнула, ведь у неё были другие планы — заняться правописанием пройденных букв. Но быстро сообразила, что навряд ли у знахарки найдутся чернила и бумага. И не отважившись спросить её об этом, решила:
«Потом свои тетрадки принесу».
И отрыла третью страничку:
— А то буква «В»...
Всего лишь через час-полтора в книжке закончились все стишки и училка перевела взгляд на свою ученицу, та довольная хлебала чай из железной кружки и закусывала сухарями. Точно такая же кружка стояла и перед Машей, а рядом сахарница. Напившись чаю, внучка нашла глазами рисованные от руки карточки, лежащие рядом с игральными картами и спросила:
— А это что за картинки?
Благодарная за «ленинские чтения» бабка взяла их в руки и благосклонно ответила:
— Карты Таро, по ним гадают да судьбину предсказывают.
У Маши загорелись глаза:
— Научи!
Ведьма задумалась:
— Да я б тебя научила, но така наука опасная, за неё мзду платить надо.
— Какую мзду?
— Ну оброк.
Ребёнок опять не понял. Старуха разозлилась:
— Коль подаришь мне свой волшебный самовар, так научу тебя ворожить!
— Какой такой самовар?
— А тот, который Карачун тебе в лесу подарил.
Маша уже и забыла, откуда в их семье появился любимый пухлый самовар, забыла про свой давнишний поход в зимний лес. А про злого дядьку Карачуна вспоминала, как дурной сон. Она медленно вылезла из-за стола:
— Я это, пойду, пора мне.
И пятясь, двинулась в прихожую. Еле-еле отворив тяжёлую дверь, нырнула в сени, а из них во двор и вниз по горке до родной избы!

Беги, Маша, беги домой не сворачивая, а то совсем ум за разум зайдет. А оно тебе надо? Живи проще, не колдуй, не ворожи, сны поганые не вспоминай. И когда подрастёшь, ходи тихонько да по стеночке, на власть имущих не вякай. А то мало ли, вдруг поэтом иль ещё какой важной шишкой захочешь стать...

Урок правописания


Мария никому из домашних не сказала, где была. А и кому такое расскажешь? Родители отругают, Васька тоже, а дед с бабкой умрут от зависти, ведь любимая внучка не им стишки читала, а злющей ненавистной ведьмачке.
— «Азбука!» — вспомнила девочка. — Я ж её у Дуськи оставила!
Букварь — книга ценная, ею разбрасываться нельзя. Молодая горе-учительница всю неделю страдала: и так прикидывала, и эдак. Даже обдумывала план незаконного проникновения в чужое жилище. Но в следующее воскресенье она очень легко и уверенно схватила с полки чистую тетрадку с изумительно пахнущей промокашкой, а со стола чернильницу с пером (деревянную палочку с железным носиком на конце, который обмакивали в чернила и писали). И побежала в горку, прямо к дому бабы Дуси. А в голове только две мысли: «Лишь бы не расплескать чернила!» и «Лишь бы никто меня не увидел!»
Прибежала. Подышала минут пять на выкрашенный зелёной краской забор, тихонько скрипнула калиткой и сделала шаг на огородную тропку очень жадной до чужого волшебного добра ведьмы. А та как будто ждала Марусю. Старуха сидела на крыльце своего теремка и глазами пожирала девчонку. Внучка, как под гипнозом, медленно приблизилась к карге и встала перед ней, как сорняк репей. Бабка хмыкнула, чуть присвистнула, оторвала дряхлые телеса от ступенек, призывно кивнула, моргнула, развернулась носом-закорючкой к входной двери и почапала внутрь. Маша, как заворожённая, следом.
А в хате баба Дуся посадила гостьюшку за идеально чистый стол (предметы ворожбы, видимо, куда-то попрятались от юной Ленинки), отхаркнула кровью в ведро с углём и прорычала:
— Давай, учи! — она бросила невесть откуда взявшийся букварь на стол и присела на стонущую от долгой жизни табуретку.
Маша аккуратно поставила чернильницу, положила перо, открыла тетрадку и пододвинулась поближе (к уже жалкой на вид) старушке:
— Баба Дуся, давайте я проверю, умеете ли вы писать. Распишитесь!
Ведьма опешила.
— Ну поставьте свою подпись на бумаге, то есть фамилию вашу.
Дряхлеющая с каждой новой секундой ученица, вспотев и хорошенько охаркавшись, неуверенно взяла в корявые пальцы перо, обмакнула его в чернильницу (в железный маленький сосуд для хранения чернил) и чуть ни поставила на бумаге свою кривую закорючку, да вовремя спохватилась и накарябала жирный крест.
Учительница посмотрела на этот крест, посмотрела и вздохнула. Она знала, что крестом расписываются абсолютно неграмотные люди.
— Так, так, — пробурчала Маша, вырвала перо из рук тёмной необразованной женщины, и также обмакнув перо в чёрную жижу, каллиграфическим почерком вывела... — Это буква «А».
Яга удивлённо хмыкнула, один глаз её безумно и азартно заблестел, а второй, покрытый бельмом и почему-то не проявил никаких эмоций. Она выхватила перо из рук светлой образованной леди, обмакнула его в чёрную жидкость и двумя-тремя кляксами дала понять, что... — Это буква «А».
Маша удовлетворённо махнула подбородком: мол, лиха беда начала. И урок начался!
Долго ли, коротко учила девчушка знахарку — и сама не поняла. Но я знаю точно: до той поры, пока Дуся не поставила на стол пшённую кашу со шкварками и тыквой, домашний хлеб и пареную репу из прошлогодних запасов.

Кушай, Маша, кушай, да расти девочкой смелой, белой, на компромиссы не иди, гни свою линию и гни. Токо не шибко, а то так и до тюрьмы догнуть можно. Или до каторги, где автор сей книги сидит. В общем, это... не балуй!

Кто колол дрова для Дуси


Наевшись, пыхтя и отдуваясь обе выползли во двор. Присели на скамеечку и стали рассматривать вдаль бегущие облака. Одно облако было похоже на боженьку, а другое на чёрта.
— Бр-р-р! — тряхнула внученька головой и перевела взгляд на аккуратно сложенную поленницу дров, накрытую от дождей куском рубероида.
Потом она поискала глазами сарай с углём. Нашла. Всё было в порядке: уголь внутри, и его много, так как из маленькой дверки он изредка высыпался наружу и лежал у порожка чёрным неприветливым ковриком. Всё как у всех!
— Дуся, — девочка перевела взгляд на одиноко-живущую хозяйку. — А кто тебе привозит уголь, брёвна? Кто чурки пилит, дрова колет и уголь в сарай лопатой перекидывает?
Машка то она знала, что это занятие не для бабки «божий одуванчик», а для крепких, сильных...
— Мужчин, — подхватила её мысль гадалка.
— Так кто?
Дуся смутилась:
— А все. Даже батя твой давеча колол.
— Как так? — не понял ребёнок. — Мы с мамкой ничего об этом не знаем.
«Никак ведьма приворотом берёт себе раб.силу!» — возмущённо подумала Маша.
Но карга быстро её одёрнула:
— Ишь ты, приворотом! А за три рубля не хочешь?
В голове у школьницы пронеслась целая буря эмоций и осенила мозг догадкой:
— Так вот откуда наши мужики деньги на выпивку берут!
Старуха хмыкнула и отмахнулась:
— Моё дело заплатить.
Мария встала с лавки и обиженно отряхнула платье:
— Ну знаете, бабушка, я пожалуй пойду! — и бодрым шагом зашагала к калитке.
— Постой! — замахала ей вслед пожилая женщина. — А я? Как бы я зиму лютую без дров пережила? Ты обо мне подумала?

Но Маша о ней не подумала. Не подумала она и об снова забытой у ведьмы «Азбуке», чернилах, пере и тетрадке. Распсиховавшись, так и маршировала до своей хаты, считая всех одиноких баб и бабушек в селе, в городе, стране, тщетно пытаясь вычислить процент спившегося из-за них мужского населения.

А в небе хитро щурилось облачко-чёрт, и почему-то недовольно потряхивало седой бородкой облако-бог.

Эне-бене, эне-бэне,
эне-бене, барабу,
эне-бене, эне-бэне,
лезет рыжий чёрт в трубу,
и повсюду рай, рай!
Сиди дома, не гуляй,
а то демон у ворот
на суд божий призовёт.



Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение

Сообщений в этой теме


Ответить в данную темуНачать новую тему
1 чел. читают эту тему (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

 



RSS Текстовая версия Сейчас: 28.3.2024, 22:11