Нежить и Егор Берендеевич, цикл сказок Опции

[Инна Фидянина-Зу...]

Все произведения автора на этом форуме (ссылки):
Маша и самовар, Сказки о животных
Алиса и Диана в тёмной Руси
Сказки тёмной Руси
Нежить и Егор Берендеевич
Нежить и богатыри
Сахалинские каторжанки
Фантастические стихи

Игоша и Егорка

А началась сия исторья с дождичка проливного, с осеннего такого дождя, дюже противного. Он кап-кап-кап-кап-кап по крыше, ну и протекла, то бишь, наша крыша. Полез муж её починять. Мужик починяет, и я вслед за ним лезу: где досочку тесовую подержать, а где и топорик. И Егорке чой-то дома не засиделось, выскочило дитятко на улицу в лёгкой рубашонке и тоже наверх карабкается. Я его ногой тихохонько отпихиваю, отпихиваю, мол, бягай до хаты, пострелец! А он ни в какую, прёт себе на крышу и прёт. В общем, заболел Егорушка, простудился, слёг, во бред лихой ударился, а об чём бредило дитятко, с его слов вам по сей час и гутарю.
Лежит Егорушка на печке, кашляет и то ли спит, а то ли дремлет. А как открыл он свои ясны глазоньки, глядь, стоит пред ним не то глист большой, не то змеевище малый: ростом с младенца и ни рук, ни ног, ни головы — головастик, как есть головастик! Лишь рот большой, зубастый и глаза печальные. Склонилась эта тварь над моим сыночком и просит:
— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
Потянулся Егорка рукой к столу за картохой и сам своей руке диву даётся: растёт его рука, растёт и достаёт прямо до стола, берёт картоху и кладёт её в рот головастику. А головастик не унимается:
— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
Потянулась рука Егорки во второй раз к столу, берёт кувшин квасу, подносит его к головастику и вливает ему весь квас прямо в пасть. Отрыгнуло чудище и говорит:
— Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! Накормил, напоил Игошу, а теперь я к тебе жить пойду! — и прыгает Егору прямо в рот, да на душу усаживается.
Вот с той поры и потеряли мы сыночка, начал злой Игоша жить да Егоркиным телом пользоваться. По полу прыгает, кричит:
— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет!
А как сожрёт весь хлеб да кашу, так в курятник бежит курей давить. Грешным делом, отец его верёвкой к столбу привязал, как козлёнка. Но это уже летом было. А зимой он всю кровь из нас выпил! Шо мы только ни делали: и к знахарке его водили, и к ведьме старой, и к колдуну лютому. Ничего одержимого не брало: ни отвороты, ни ворожба, ни зелье могучее! Всё орёт и орёт себе:
— Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! Дай есть, дай пить, Игоша жрать хочет! — да баб за титьки хватает, молоко испить норовит.
​Вовсе сладу на беса не стало! Посидел он, значит, всё лето на привязи, посидел... Осень проливными дождичками вдарила. Снова надо было Игошу в дом заводить иль сарай отдельный для него ставить. Да поздно уж было, морозец вдарил. Плюнул отец, в лес Игошу поволок. Завёл в чащу глубокую, привязал к дереву крепкому и оставил лесным зверям на съедение. Я об том и не знала, до соседей ходила, а иначе б костьми легла, но родну кровинушку никуда б со двора не пустила!
Эх, привязал батька нашего Игошу-Егорушку к дубу высокому и домой пошёл. А Игоша плакал, плакал: то есть просил, то пить. Да душе Егоркиной байки чудные рассказывал о том, как был он когда-то Игорёшей, ходил по земле ножками топ-топ-топ-топ, ручками удалыми хлоп-хлоп-хлоп, а потом взял и помер, а тело его басурманин в канаву выкинул. Долго кости Игорёшины гнили, долго ныли-болели, а потом он стал червём Игошей без рук, без ног, лишь голова и хвост. Вот так-то!
Но время колесом большим катилось, я дома с горя убивалась, всё рвалась сынка любимого искать. А муж одно твердил:
​— Убил я его и закопал, а где — не скажу.
​Тем временем, пришёл к дубу Егоркиному волк и говорит:
— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Развернулся серый волк и убежал. Пришёл до Игоши медведь:
— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Развернулся бурый мишка и ушёл. Прилетел и сел на ветку ястреб стервятник:
— Жрать хочу, есть хочу, но Игошу не хочу!
Взмахнула птица крылами и улетела восвояси. Прибежала до Игоши лисичка, села рядышком и давай свою мордочку вылизывать, умылась и говорит:
— Помогу твоему горю, Егорушка, но и ты мне сумей помочь: утащил моих лисят дед Архип к себе в дом на потеху внукам-выродкам! Верни моих дитяток взад, а я тебе верну твоё тело.
Не дослушал Игоша хитру лисоньку до конца, рванулся в бой лисят спасать! А как же, младенцы ведь! Он и сам был когда-то младенцем не по-справедливости убиенным.
​Перегрызла лисичка верёвку отцовскую, и бягом пустился Игоша к дому Архипову! Залетает глаза выпучив в сарай, будто чует, где животинка сидит, хватает с сенца трёх лисят (ну как лисят, уж осень поди была, выросли лисята). Хватает он, значит, трёх лис и бягом обратно! Дед Архип и учуять ничего не успел. Принёс Игоша лисят к лисе (как доволок — не знаю, те лисы уж чуть ни больше его самого были) и отпустил их к мамаше. Возрадовалась лиса своим лисятам: она их и обнимала, и целовала по-своему, по-лисьи! А Игоша сидел на сырой земле и тоже радовался их счастью семейному:
— Гы-гы-гы-гы-гы-ы! - смеялся.
Но коварная лиса долго ждать не стала, хвать она обмякшего от радости Игошу за грудки и давай драть-трепать, кусать-надкусывать кожу детскую! Со страху Игоша хотел было окочуриться да передумал: выпрыгнул он из тела мальчонки и вглубь леса убежал, а може ещё куда подальше, нам не ведомо.
Очухался Егорушка и домой побежал. Даже лисицу злую не успел поблагодарить, она с лисятами своими загодя убёгла: мало ли чего, человека ведь подрала!
Прибежал домой Егорушка, а с его груди кровя капает. Я в обморок, отец за знахарем — так сына на ноги и поставили. С той поры живёт в доме Егорка, колядки поёт да про Игошу свого вспоминает. Как помянет он Игошу, так я в обморок, а отец за знахаркой. Так и живём, хлеб жуём:
— Жрать, хотим, есть хотим, ворога не хотим, а что хотим, то и творим!

Баю-бай, Егорушка,
кабы не позорушка,
не люб ты был так жарко!
Точка. Твоя мамка.

Игоша — безрукий, безногий, невидимый дух, дитя кикиморы или умерший младенец, проклятый своими родителями, некрещеный или просто мертворожденный, продолжающий жить и расти там, где он был похоронен, ну или в своем прошлом доме. Если он живет в доме, то озорует. Его боялись, уважали, а за столом отводили особенное место, выделяли отдельную тарелку с пищей и ложку. А если хотели отвадить Игошу со двора, то выкидывали ему из окна шапку или рукавицы.

[Инна Фидянина-Зу...]

Амбарник и внучка Глаша

«У девки есчо молоко на губах не обсохнет, а она уже вопрошает да гадает: када я замуж пойду, как я замуж пойду? И шо за натура такая бабская? Вот непременно ей знать нада: когда она от усталости с ног валиться начнёт, да када младенца тёмной ночью своими титями до самой смерти приспит-придавит, а потом есчо и скотина, не дай боже, падёт — совсем житья не станет! Ну, а ежели ей муж достанется — зверь зверьём. Тада чё?» — серчал дед Егор, глядя на свою внучку Глашу, да её же и жалеючи.
А та вертится вокруг него и спрашивает с толком да с расстановкой:
— Деду, я скоро замуж выйду? Ну скажи, деду, я скоро замуж выйду?
Егор Берендеевич плетёт лапоть на продажу, ему некогда:
— Отстань! И не «деду», а «деда» или «дед».
Внучка сердится:
— Дед-барадед, съел горшок на обед, им же подавился, зуб последний отвалился!
Егор хотел было встать, пойти за розгами да передумал: «Шо с малявки возьмёшь, окромя кровяки с жопы!»
Но Глафира назойлива, не отстаёт:
— Деду, я скоро замуж выйду? Ну скажи, деду, я скоро замуж выйду?
А самой лет десять отроду. Чертыхнулся Егорушка и рукой к амбару махнул:
— Поди у Амбарника спроси, у него весь ваш бабский род о таких делах вопрошает.
Глаша, конечно, знала про нежить амбарную, но слухи про него ходили недобрые, поэтому дети старались амбары обходить стороной.

Но мы то догадываемся, кто те слухи распускал: знамо дело — родители, да чтобы дитяти не лазили по семейным закромам и раньше срока припасы не сжирали. А то! Знаем мы этих малолетних ворюг: зерно горстями готовы жрать даже не перемолотое!

Глаша медленно подошла к деду, уселась рядышком и с усердием принялась плести второй лапоть. Егор оттаял, покосился на внучку и стал рассказывать:
— А девчата завсегда вопрошали у амбарного духа: выйдут они замуж али нет, какой будет семейная жизнь, када у них свадьба? И обряд этот они свершали так: вставали подле амбара и приговаривали: «Суженый-ряженый, приходи рожь мерить!» И прислухивались: ежели в амбаре сыпется зерно, то девка выйдет за богатого; если Амбарник метёт веником пол, то пойдёт она за бедняка; а ежели тишина, то нонешнюю годину проживёт дивчинка незамужней.
Глашка засверкала бусинками глаз и отложила работу в сторону:
— Деду, ну так я пойду, погадаю.
— Сидеть! — приказал Берендей. — Я тебе есчо не всё рассказал. Много зла творит Амбарник над теми, кто у него судьбу выведывает. Вот послушай. Побежали как-то девки на Святки к амбару, крестики с себя поснимали, почертыхались пару раз, плюнули через левое плечо и давай Амбарнику поклоняться! Но тут один мужичок-дурачок захотел попужать тех девок, мол, «Пойду в амбар запрусь да нашепчу им всякой разности на потеху». И пошел, и заперся. А девки поздоровкались с Амбарником, припали к замку — прислухиваются. И слышат они, что кто-то там приговаривает: «Лучку мну, в корзинку кладу; ножку мну, в корзинку кладу; головку мну, в корзинку кладу». Оробели девы красные, побежали прочь от амбара и рассказали хуторянам, что слышали. Утром хозяин открыл амбар, а там тот мужик развороченный лежит, все части тела отдельно сложены: ножки в берестяной корзине, ручки в лукошке из лозы, голова в древесном коробе — все, как девушки услышали. Вишь как, захотелось дураку тела младые попужать, а его самого Амбарник то и скрутил!
Страшно стало Глафире, вжалась она в пенёк на котором сидела, втянула плечики и косится недобро на амбар. А Егора Берендеевича понесло:
— Вот есчо история была под Новый год. Целое стадо девок попёрлось гадать в амбар. А там поросячья туша висела на крюке в холодке. Пришли они, значит, очертили сажей круг на полу, встали в этот круг и кричат в один голос: «Туша, покажи уши! Боров, укажи мою судьбу! Туша, покажи уши! Боров, укажи мою судьбу!» А боров им отвечает, мол, «Скажу, только угадайте, сколько горошин в мерке». Услыхали девы глас от мертвечины и в ужасе бросились бежать. Бегут и слышат, как за нами кто-то гонится. Оглянулись — свинья скачет. Они скорей в избу и рассказали всё старухе-повитухе. Та одела им на головы горшки и заставила сидеть тихо. Но свинья распахнула двери и лезет в дом, схватила непутёвых за головы, сорвала горшки, разбила их вдребезги и тут же провалилась сквозь землю. Вот так, бывает же такое! — усмехнулся про себя Егор.
Глаша, глядя на родного человека, тоже попыталась улыбнуться, а у самой сердце в пятки ушло:
— А зачем они на головы горшки надели?
— О-о, ежели б не одели горшки, то лишились своих буйных головушек!
— Бр-р-р, чудно! — попыталась осмелеть внучка.
Но её очи ясные твердили об обратном: «Амбар — это скопище нечисти и с этим надо как-то жить.»

И Глафира зажила... Так она прожила ещё четыре года, в каждый сезон продолжая отчаянно пытать судьбу:
— Када я выйду замуж?
Летом она гадала на ромашках; весной по таянию снегов и на сосульках; осенью на жухлых веточках и красно-жёлтых листьях, упавших с деревов; а зимой на свечках, воске и поставленных «лицом» друг к другу зеркалах:
— Суженый-ряженый явись ко мне наряженный!
Но ничего не помогало. Суженый не являлся. А ряженых вокруг крутилось до чёрта! Ведь Рождество на носу.
— До чёрта! Рождество... Надо бы спросить у чёрта, — сообразила Глаша.
А чёрт в её понимании был Амбарник. Ох, как она помнила дедовские сказки. Попёрлась Глафира снова к деду:
— А скажи-ка мне, милый Егорушка, как задобрить злага духа Амбарника?
Старик аж крякнул:
— Ну меня то ты уж точно задобрила речами своими сладкими! — и посмотрел на внучку строго. — Всё успокоиться не можешь? Вот непременно тебе знать нада: када от усталости с ног валиться будешь, да када младенца тёмной ночью своими титями до самой смерти приспишь-придавишь, а потом есчо и скотина падёт — совсем житья не будет! Ну, а ежели муж достанется — зверь зверьём?
Обидно стало внучке:
— Шо это я младенцев вусмерть под титями придавливать буду? В люльку их покидаю и делов то!
Егор Берендеевич смягчился, потёр ус:
— В люльку говоришь? Обещаешь моих правнуков с собой в постель не ложить?
— Обесчаю, обесчаю, дедушка, встану, покормлю и обратно в люлю. Никого никогда своими уставшими телесами не раздавлю. Клянусь своими титями!
Егор сощурился, пытаясь рассмотреть из-под внучкиного платья два набухших бугорка. Не рассмотрел, махнул рукой и промолвил:
— Чего пришла то?
— Как чего, поведай мне, милый дедушка, как задобрить злага духа Амбарника, ну шоб судьбу у него выспросить?
— Ах, да. Чегой-то я старый стал. Дык Амбарник кошек любит. Подари ему кошечку, он и разомлеет от счастия.
— Дык чуть ли ни каждый день похаживает в амбар наша кошка.
— Ходит, — подтвердил дед. — Но это всё не то. Кошка в дому живёт, а у Амбарника токо в гостюет. А ты возьми по весне котёнка и определи его на житьё-бытьё прямо в амбар. Вот и будет нежити родное дитятко — крысолов-мышеед. Он его поглаживать станет, песни на ночь петь.
Егор Берендеевич захрапел, а внученька понимающе кивнула и тихонько выскользнула во двор. Теперь оставалось лишь дождаться весны-красны да кошачьего помёта во всей округе.

Но весна не заставила себя ждать, она пришла ясным солнышком, таяньем снегов, плачуще-манящими сосульками, первой травкой, махонькими нежными листочками на тонких веточках, молодыми колючками на елях, и диким ором котов да петухов. Ну, а потом и вся живность пошла рожать. Кошки, так те впервой черёд. Ежели любой другой скотине надо успеть до осени дитя взрастить, то кошки до холодов по два помёта успевают вырастить. На то она и кошка: девять жизней прожить, девяносто девять жизней подарить.
Глафира обошла всю деревню и выбрала себе котёнка: чёрненького, как велел дед. А затем она взяла в сарае корзинку, подстелила на дно соломки, посадила туда котейку, взяла с собой деревянное блюдце, крынку с молоком, и понесла подарок Амбарнику. Она была уже взрослая, поэтому в амбар ходить не боялась. Ну так... робела чуток... не особо.
Главное, при входе громко и вежливо поздороваться да поклониться два раза. Но не три! Три раза — это для божьих людей, а тут нечисть — надобь с ней свершать всё по-другому. Некоторые же умудрялись поклоняться жопой к нежити. Но та забава вредная, и злой дух ведь уваженье чует. Нельзя его сердить!
Глаша осторожно отворила тяжёлую дверь, поклонилась пару раз и как можно громче просипела:
— Здравствуй, друг любезный, будет ли полезным тебе мой кот в подарок? Ау-ау, Амбарник!
— Ух, — ответил Амбарник упавшей на пол метёлкой.
Дева зашла внутрь и подняла веник:
— Упал окаянный от ветра.
Затем она поставила корзинку на пол, прикрыла досочкой кошачий лаз (на время, чтоб котейка не убёг), налила в миску молока, достала из подола хлебца, пододвинула еду к корзинке и оглядевшись вокруг, решила подмести пол:
— Ну раз веник свалился, значит, надо тут прибраться.
Какая у нас Глаша молодец: вымела пол чисто-чисто и скоренько ушла, забыв с котёнком поиграться. Видать, от страхов всяких разных!
Так прошла неделя-другая. Девчушка каждый день прибегала навещать кота: кормить да прибирать за ним дерьмо. Вскоре пришлось открыть и кошачий лаз. А как только она его открыла, так ходящая в гости к Амбарнику кошка усыновила котёнка: всё время лежала в корзине и вылизывала «отпрыска», ведь её собственный выводок был утоплен в ведре с водой. Ну, а куда деваться? Жизнь деревенская — штука недобрая. Котами заполонить всю округу тебе никто не даст!
Глаша махнула рукой кошку, решив что двум животным амбарный дух обрадуется больше, чем одному. И отважилась, наконец, тихонечко спросить:
— Амбарник, Амбарник, а када я замуж выйду? — и прислушалась.
— У-у-ух! — заскрипела дубовая дверь.
— Плюх! — упало что-то тяжёлое на пол.
Невестушка вздрогнула, оглянулась и крадучись пробралась к тёмному углу — глянуть краем глаза: что же там упало? Это свалился бердыш — боевой топор, насаженный на длинную палку-хваталку. (В те поры Амбар ведь и вместо сарая людям прислуживал, какой токо ни хранился в нём хлам!)
«Не мудрено свалиться от сквозняка такой громаде», — подумала девушка и не стала ставить бердыш топорищем вверх, а чертыхаясь, пододвинула его к стене.
Разобравшись с бердышем, Глаша струсила выспрашивать у Амбарника ещё об чём либо, а выскочила наружу, отряхнулась и давай помогать матери по хозяйству.

А ещё через три года отдали Глафиру замуж. Парень ей достался хороший, работящий.
— Вот дурна была! — насмехалась над собой молода жена. — Ну как бы я замуж не вышла? Ведь все выходят! И косые, и рябые — все прут под венец.
— Все прут. За косых и рябых... — согласился с ней Егор Берндеевич.
Но рано радовалась внучка. Скоренько по её душу пришла больша беда. А то есть: приехали в наши края военные офицеры, разбили всё сельское население по 500 душ мужского пола. Обозвали эти 500 душ «рекрутским участком» и обязали с каждого участка отдать по одному мужику в армию: служить царю и отечеству, за веру и правду, цельных длинных 25 лет. Долго совещалась крестьянская община, ведь ни косого, ни хромого, ни малолетнего нужно отодрать от поля-пашни и отдать царю-батьке на съеденьице, а младого и здорового. Сперва отсеяли всех убогих: потом тех, у кого есть дети малые. А оставшиеся мужики меж собой передрались да перессорились. Решили жребий бросать. И коварный жребий указал на супружника Глафиры.

Плачет наша Глаша —
мужа провожает,
что она брюхата
и сама не знает.
Плачет вся деревня —
парня провожает.
А что с солдатом будет —
даже чёрт не знает!

— Чёрт побери! — вспомнила Глаша про упавший в амбаре боевой бердыш.
— Во-во, нечисть и прибрала твоего мил-сердечного дружка, — вздохнул Егор Берендеевич, оглядел внучку с ног до головы и крякнул по-отечески. — Видать, судьба тебе ходить колдуньей Берендеихой, а не этой... как там его... мужика твоего звали-величали?
— Впал в беспамятство шо ли? — вздохнула Глаша и покосилась на старика. — Деду, а у тебя скоро внук будет.
— Внук?! — обрадовался прадед. — Ну надо же! Не, ни черти тут виной, это Амбарник моего внучка сберёг от злага тятьки с розгами, да от уставшей вусмерть титястой мамашки. Одно дитятко взрастить — это хорошо, не расстраивайся, дочка. Сама холёной жизнь проживёшь и младенца выхолишь да выпестуешь: ни шатко, ни валко, в тепле, в холодке да на свободе.
Глафира Берендеевна вспыхнула, яки жаркий огонь:
— Идите к чёрту, дедушка! — и разрыдавшись, побёгла к отцу, к матери — жаловаться на их дурного родителя.

Ой люли, Егорушка,
воля, воля, волюшка
не по нашу душу.
Спи и сказки слушай.

Амбарный, Анбарный, Амбарник — в русских поверьях нечистый дух, хозяин амбара (строение для хранения зерна, муки и прочих товаров). Амбарник заботится о сохранности зерна и содержит амбар в чистоте, если только хозяева почитают его; в противном же случае он вредит тем, что портит и разбрасывает зерно, рассыпает муку, заводит мышей и других вредителей. Амбарник — это маленький бледный человечек с уставшим серым лицом и большими грустными глазами. Амбарник дружит с котом, ну и с хозяином амбара, ежели тот ни зол и ни ленив. Ежели дождаться Святок или Рождества, то надо идти к амбару гадать — хозяюшко всю правду скажет, ведь он посредник между человеком и сверхъестественными силами. Вообще-то Амбарник недобрый дух, он пугает резкими звуками или падением предметов, когда входишь в амбар. Поэтому надо установить дружеские отношения с Амбарником, чтобы избежать неприятностей. Каждый раз при входе следует поздороваться с ним, попросить разрешения, помощи в каких-то работах и регулярно угощать чем-нибудь вкусным.