Непрощенный, повесть, фэнтези Опции

[Betty]

***
Хин пристально наблюдал сквозь щель в пологе шатра, как на поле рыцарь с красным медведем на щите деловито разделывает под орех своего соперника.
– Вот с ним мне и драться в финале, – Хин бесцеремонно ткнул пальцем в Медведя, обращаясь к послу, выглядывающему из-за его плеча.
Авагди близоруко сощурился:
– Уверен? Второй тоже ничего – бойкий, увертливый.
Хин раздраженно фыркнул:
– К гадалке не ходи. Сейчас Медведь уделает его. И останусь я с Медведем один на один. Что знаешь про него, Авагди?
– Сын барона Эстварха. Счастье, что не сам Медведь, а Медвежонок. Но, понимаешь, у них с отцом, скажем так, семейное дело: пираты они. И опыта настоящих драк предостаточно.
– Вижу. Напор страшный. Силен, вынослив.
– Может измором взять?
– Не выйдет, – мотнул головой Хин. В этот момент принц, отсыпавшийся после вчерашней попойки, всхрапнул, пробормотал что-то неразборчивое и перевернулся на другой бок, натянув плащ на голову. Хин оторвался от созерцания боя, скривил губы и добавил: – Вымотать Медведя у меня сил не хватит. Его надо вывести из себя, разозлить так, чтобы кровь глаза залила. Заставить ошибиться. Слышал я тут ненароком, как один невестин папашка говорил другому, что дочку за Медвежьего ублюдка нипочем не отдаст. Почему «ублюдок»? На щите знак старшего сына, законного наследника…
– Так только за глаза называют – боятся. История запутанная. Его мать обвинили в ведьмовстве. Если б дело дошло до суда – кроме всего прочего, брак признали бы недействительным, а ребенка – незаконнорожденным. Но она вовремя умерла. От оспы.
– Понятненько, – протянул Хин и кивнул на поле. Соперник Медведя неловко рухнул на колени и завалился на бок. – Ну что я говорил?!
Авагди понимающе покачал головой. Хин, не глядя, протянул руку, и оруженосец подал шлем.
Несмотря на предыдущий бой, Медведь оставался бодрым и уверенным в себе. Вымотать его не получалось, найти брешь в защите – невозможно. Он дрался расчетливо, упорно теснил Хина. Щит трещал, принимая удары, рука онемела, пот заливал глаза.
«Либо сейчас я разозлю его и заставлю ошибиться, либо он меня загоняет, как зайца».
Хин отскочил и, вращая мечом, пошел по кругу, стараясь повернуться спиной к солнцу. Из прорезей забрала за ним следили внимательные глаза. Медведь сделал шаг в сторону, не позволяя завершить маневр. Хин приподнял забрало так, чтобы соперник расслышал слова и, не дай Юсулах, не пропустил ни одного:
– Чего ж ты, ведьмин сын, полосу-то на гербе не носишь? Любому ублюдку положен перечеркнутый герб, – и нанес удар острием меча, скользящий, мгновенный. Противный скрипящий звук резанул по ушам – острие прочертило полосу наискосок через щит противника. Словно перечеркивая красного медведя. Соперник зарычал так, что над ареной в мгновение ока установилась мертвая тишина. Зрители вдохнули, а выдохнуть забыли. Медведь пошел в наступление. Удары посыпались безостановочно. Тяжелое лезвие свистело, потрепанный щит Хина грозил разлететься в щепки. Дистанция сократилась предельно, и Медведь, забыв обо всем, попробовал ударить Хина краем окованного щита в подбородок, под забрало, открываясь слева. И в эту, единственную за весь поединок, брешь Хин и вогнал меч. Снизу вверх, в голову. Ремни, удерживающие медвежий шлем, не выдержали. Шлем снесло. Голова мотнулась, глаза Медведя закатились, блеснув белым. Но его топор, уже разогнавшийся для удара, со страшной силой опустился на щит Хина. Щит треснул и проломился – и что-то хрустнуло в самом Хине. Его согнуло и перекосило. Боль почему-то не приходила. Только стая черной мошкары перед глазами. Сквозь этот рой он увидел, как медленно-медленно падает на спину противник. В голове гудело так, что лязга и грохота, с которым обрушился на землю Медведь, он не услышал. Как не услышал воя и визга толпы. Он разогнулся, махнул перед лицом рукой, пытаясь разогнать черные точки.
«Дело надо довести до конца», – он наобум побрел туда, где пестрели яркими красками платья. Спотыкаясь, стараясь не сбиться с выбранного направления, Хин думал об одном: «Только бы не упасть».

***

«Давай, Тьер! Еще немного! Осталось совсем чуть-чуть!» – глядя на бой Тьера и фейрского рыцаря, думала Айфе, судорожно стискивая ручку кувшина. Эстварх теснил более легкого и не такого высокого противника. Судя по крикам, никто и не сомневался в победе гверлского воина. Чужак чудом вывернулся из-под очередного удара Тьера, отскочил, пытаясь выровнять дыхание.
– Сдавайся, фейрский заморыш, – слева непочтительно улюлюкали простолюдины. – Хватит тянуть кота за яблочки.
– Зря тянет время, – удовлетворенно и деловито справа от Айфе обсуждали дворяне, – Медвежонок его в землю по плечи вобьет. Будет долго помнить Гверлу, фейрская собака! Его счастье, что не с самим бароном Эствархом дерется. Есть у него шанс живым отсюда уползти.
Чужой рыцарь чуть поднял забрало и что-то сказал. Что – никто, конечно, не расслышал, кроме Тьера. Медвежонок закричал так страшно, Айфе показалось, что он ранен. Но Эстварх пошел в новую яростную атаку. Девушке почудилось, что сейчас от Тьерова соперника останется только облачко пыли.
Хрустнуло и лязгнуло так, словно небо над полем проломилось. И замерло на целый удар сердца.
«Все!» – внезапно поняла Айфе. Она ожидала, что соперник Эстварха сейчас упадет. Но упал Тьер, а противник так и остался стоять, правда, неловко согнувшись.
«Как же так? Не может быть», – назойливой мухой в пустоте головы билась мысль.
Рыцарь с синим орлом с трудом разогнулся. Он шел медленно, чуть сгорбившись и припадая на левую ногу, мимо затаивших дыхание невест. Тяжелый, туманно-серый взгляд равнодушно пробежал по девушкам и остановился на Айфе. Она вздрогнула, когда в полной, удивленной тишине глухо лязгнула стянутая кольчужная перчатка, и рука протянулась к ее кувшину с водой. Взглянула в злые серые глаза и выронила кувшин из рук. Неуловимым, стремительным движением рыцарь подхватил кувшин. Толпа запоздало ахнула.
– Мой повелитель, владыка Фейра, просит руки девицы Айфе для своего племянника, – произнес глухой, низкий голос. Рыцарь стянул с себя шлем. Черные волосы слиплись от пота и крови, худое, бледное лицо с узкими губами чем-то напоминало ассуранского ястреба.
И сделал глоток. Со странным выражением сделал еще один, словно пытаясь распробовать что-то в чистейшей, холодной, до ломоты в зубах, воде. Но ни грана магии не почувствовал.
«Передумала. Испугалась. Вдвойне дура», – решил Хин, чуть кривя губы. Вернул кувшин. И тут боль, наконец, взорвалась в боку кипящим маслом. Пронзила спину и затылок, вцепилась зубами в ногу. Хмурое небо стало стремительно падать на голову. Перепуганные лиловые глаза оказались совсем близко. В ушах зашумели море и ветер. И Хин упал на мягкий, хрупкий вересковый ковер.


***
Следующее, что увидел Хин, был серый низкий потолок. Голову повернуть он не мог. Чуть шевельнул рукой – теперь его прикрывало одеяло, а не кольчуга. Как ее, эту кольчугу, стащили, он, слава богам, не помнил.
– Я пришлю лекаря. Есть у меня толковый, – услышал Хин. Голос принадлежал Авагди.
Хин пытался сказать «спасибо», но даже дышать было больно.
– Ничего, ничего. Ерунда! Ребра тебе сломал. Если б не щит – пополам перерубил бы. А так – три ребра, острые края прорвали кожу. Да еще лопнувшие кольца кольчуги… Ерунда! – бодро вещал посол, и за эту «ерунду» Хин почему-то был ему благодарен. – Плюнь, плюнь, говорю. Ну вот видишь – легкое не задето. А все остальное... э… Лекаря пришлю. Будешь как новенький.
«Заживет, как на собаке», – подумал Хин, но даже ухмыльнуться не смог.


***
«Как же так получилось?» – билось в голове вспугнутым ночным мотыльком. И никакие другие мысли там больше не помещались.
– Боги! Это ж настоящее чудо, девочка! Принц! Я тебя уговаривала, а сама-то и не верила! Ты моя умница! Правильно, если причаровывать – так принца! Тинде от зависти чернее тучи! А принц – красавец! – без умолку трещала Дия, гладя холодные ладони Айфе. – И даже храм не сопротивлялся. Победителю можно все! Воля богов.
– Что с Тьером?
– Жив, – Дия отвела глаза. Айфе поняла, что дела плохи. Она закрыла лицо руками и тихонько завыла.
– Не плачь! Он молодой, здоровый – оклемается, – рассудительно сказала кормилица. – Что тебе Тьер? Не за тебя он дрался. О другом теперь надо думать. Станешь фейрской принцессой, а потом – королевой! Могла ли о таком мечтать?
– Где этот Фейр? – глухо спросила Айфе.
– Где-то далеко. Да какая разница? Главное, что не Угайне. Представь, чего ты избежала. Тебя спасло чудо.
– Да, чудо. Спас… Дия, где этот рыцарь из Фейра, тот, что дрался с Эствархом.
– Не знаю… К чему тебе?
– Я вдруг поняла, что видела его прежде, – задумчиво протянула Айфе, – но не наяву, а за размытой рябью воды, в своих видениях. Я ничего не понимаю. Мне страшно, Дия. Найди его. Я хочу… поговорить.


***
Авагди, как и обещал, прислал лекаря. После его посещения стало немного легче. Боль отползла в сторону, затаилась, даже несмотря на то, что от сонного настоя Хин отказался – понюхал и сказал: «Не надо, такое меня все равно не берет». Лекарь пожал плечами и оставил кувшин у лежанки так, чтобы Хин смог до него дотянуться. Пообещал прийти на следующий день.
Если лежать неподвижно, боль, разлившуюся по телу, можно терпеть. Но стоило шевельнуться, она вгрызалась в бок, рвала затылок. Хин старался даже веки не поднимать. Какое-то время удавалось. Он плавал в сером мареве. Потом внезапный порыв разорвал туман, и в образовавшемся просвете Хин увидел не каменные стены, а лазурное море и белые скалы. Он летел к ним, не жалея сил, ветер свистел в ушах, поднимался все выше – над морем, над скалами, над пологими холмами, поросшими вереском. Ощущал пряный, свежий запах своего Нерга. И тут удар грома сотряс воздух – Хин стал стремительно падать. Рванулся вверх, пытаясь удержаться в обманчивом мираже, – но боль вцепилась в него безжалостно.
– Выглядишь неплохо.
Хин открыл глаза и, увидев Грейда, выдохнул невнятное слово, больше похожее на скрежет металла.
– Чего? – переспросил принц. Хин едва заметно качнул головой.
– Вот я и говорю: недешево мне досталась девка. Деньги немалые. Но все – договорился я!
«Молодец Авагди – договорился», – Хин с облегчением прикрыл глаза.
– Придется только немного подождать. Приданое они, видишь ли, собирают! Ее папашка мне даже какие-то Козьи Выпасы в придачу предлагал. Козьи, ха-ха, мне! – веселился принц.
«Ха, тебе в самый раз!»
– В общем, придется ждать недели две. А то и три. Пока невеста будет готова! Оно бы и не беда – времени до Тэйверха полно. Но дядюшка как с цепи сорвался: требует, чтобы я немедленно в столицу возвращался. С чего бы это? Не гонца прислал – магической почтой письмо передал.
«Мне тоже интересно – с чего бы это?»
– Вот и получается, что уеду завтра. Дядю Тейрнона злить нельзя. А ты как раз отлежишься, заберешь невесту и привезешь в Фейр попозже. Я тебе оставлю десяток воинов.
– Как – десяток? – проскрипел Хин.
– Так, а где больше взять? Я – принц, без эскорта не поеду. А этой «принцессе-невесте» и десятка хватит. Невелика птица.
– Ваше Высочество! Это не девушка, а хрупкий сосуд с магической кровью, способной снять проклятье с вашего рода. В горах орудуют разбойники. Чем меньше отряд, тем больше вероятность нападения. Десять воинов и фургон с женщиной – все равно, что червяк на крючке. На такое только ленивый не клюнет.
– Глупости! Ты же поедешь с ними. А ты стоишь не одного десятка! Так что отрабатывай!
Хин даже не мог спорить.
– Давай, отдохнешь, через пару дней поднимешься и привезешь невестушку. Увидимся в Фейре. И не забудь подумать о том, что я предлагал.
– Не забуду, – глухо пообещал Хин.
Принц поднялся, зацепил кувшин. Тот опрокинулся, вода разлилась на сапог. Грейд брезгливо дернул ногой и ушел.


***
В пересохшем горле хрипело. Невыносимо хотелось пить. Но встать он не мог. А подать воды, как всегда, некому. Разве может придти кому в голову, что и королевскому рабу Хину нужна иногда помощь? Хотя бы просто пододвинуть к ослабевшей руке кувшин. Он с трудом разлепил потрескавшиеся губы – и вдруг случилось чудо. Прохладный горьковатый настой полился в рот. Хин с трудом сглотнул и, не открывая глаз, чтобы не спугнуть диво, ухватил чашку. Он пил жадно, холодная тряпка опустилась на лоб. Хин с трудом приоткрыл глаза. Комната, подернутая пеленой, качалась и вертелась. А рядом, в тумане, колыхалась, шурша шелками и сияя голубоватыми бриллиантами, сама фиалковоглазая Ингерн, Поющая с Тенями. Такая, как на портрете.
– Уйди, ведьма, – пытался отмахнуться Хин, но получился хрип.
– Что ты сказал? – спросила Ингерн.
– Уйди. Твоя помощь мне не нужна, – чуть громче произнес он.
– Но тебе же плохо. И помочь некому. А я твоя должница, рыцарь Илбрек.
– Моя должница? – удивился Хин и моргнул. Туман в комнате рассеялся. Рядом сидела остроносая Айфе и протягивала чашку с напитком:
– Ты спас меня.
– Глупости!
– Спас, – упрямо повторила девушка. – Меня могло спасти только замужество.
– Ты перепутала. На тебе женится принц.
– Да, принц женится, – согласилась Айфе, – а ты дрался. Отец уже продал меня в храм Угайне. Но победителю турнира не отказывают.
– Не продал, а посвятил.
– Продал, – настаивала Айфе. – А потом продал еще раз, но принцу.
«Знала бы ты, для чего я тебя «спас», – не благодарила бы», – безразлично подумал Хин и закрыл глаза, чтобы закончить разговор.
– Ты даже не знаешь, что значит стать жрицей Угайне! – голос Айфе дрогнул. Хин плотней смежил веки:
«Ты даже не знаешь, что значит стать «невестой» Грейда. Жрицей Как-Ее-Там всяко лучше».
– Слушай, уходи отсюда, – просипел Хин, – еще дипломатического скандала не хватало.
– Не волнуйся, – успокоила его Айфе, – меня никто не хватится. Никого не интересует, где я. Особенно теперь.
Она помолчала и добавила:
– И что-то мне подсказывает, что тебя тоже никто не хватится. Никто не придет сюда узнать, как ты себя чувствуешь.
Хин молча, взял у нее из рук чашку, выпил и откинулся на подушку. Мокрая нагревшаяся тряпка на лбу сменилась, и он провалился в темноту.


***
– Говорить можешь? – спросил у Хина Авагди.
– Только это и могу. Уехал?
– Его высочество только что отбыл.
Помолчали.
Хин не желал высказывать мнение относительно принца в тех выражениях, что вертелись в голове – глупо и бесполезно. Он не знал, о чем размышлял Авагди, но подозревал, что во мнении и подборе слов они с послом единодушны.
– Тебе послание, – посол поднялся, оставив на одеяле запечатанное королевской печатью письмо. – Не стану мешать, зайду позже. Расскажешь, что сочтешь нужным. Подумаем, что можно сделать.
– Лорд Авагди! – Хин окликнул посла, когда тот подошел к двери. Авагди вопросительно вскинул подбородок.
– Спасибо.
Посол невозмутимо пожал плечами. Дверь скрипнула, закрываясь. Хрустнула сургучная печать на письме. Король был, как всегда, краток – полтора десятка слов и детальная карта. Велено невесту принца в Новую столицу не везти. Выехать из Гверлы по Северному тракту, через сутки свернуть на восток и следовать указанному на карте маршруту, в обход крупных поселений, козьими тропами. Доставить девицу в крепость Нарз и ждать дальнейших указаний. Гарнизон уже предупрежден.
«Мудрое решение. Судя по карте, от Нарза до Храма Меча даже пешему отряду не больше суток ходу. Но вряд ли кто станет искать невесту в таком месте. Подальше положишь – поближе возьмешь. Такой ценный артефакт, как Айфе, стоит хорошенько припрятать, пока не придет время использовать. Сидеть мне в Нарзе до самого Тэйверха».

[Рыжая]

*** Описаний маловато - мира, духовного и визуального восприятия его героями.
Если это все добавить - как раз можно набрать нужный для романа объем)
А самое главное в тексте есть - история цепляет, пробуждает и держит читательский интерес)

[Lilu]

Lilu, я понимаю о чем Вы. Я, собственно говоря, тоже редко продолжаю читать то, что меня не зацепило с первых абзацев. Смыла не вижу - чтение должно приносить удовольствие. А вот если автор сумел зацепить и стиль его мне подходит, то я буду искать его тексты и на других ресурсах. У меня, например, на Креативе есть такие имена-"знаки качества" - даже не участвуя и не будучи обязанной читать подсудные тексты, я всегда зайду и почитаю тех, кто когда-то смог "подцепить на крючок". На вкус и цвет фломастеры разные

Да, конечно. Желаю вам удачи.

[Betty]

*** Описаний маловато - мира, духовного и визуального восприятия его героями.
Если это все добавить - как раз можно набрать нужный для романа объем)
А самое главное в тексте есть - история цепляет, пробуждает и держит читательский интерес)

Это дельная мысль раскачать объем за счет описаний мира, но все равно двух авторских листов из этого не раздуть. И потом это палка о двух концах - я любительница описаний, за что меня регулярно ругают (не в этом тексте) и я, в принципе, согласна, что читатель хочет действие, а не описание заката на полторы страницы, что теряется темп, что мир надо подавать мелкими штрихами, вдоль всего текста, а не выворачивать на голову читателю в зачине или пространных философских беседах героев. Но все равно здесь есть простор для "лирических отступлений", потому что текст "сушился" по определенным причинам. Однако, все равно до минимального объема романа его можно развернуть только продолжением сюжета. А это значит мне с моим героем воевать, и тут нестыковочка, потому что его стратегического мышления, мне, автору-женщине, не хватает, не умею писать войну в полном объеме.

[Betty]

Глава 4

Моросил мелкий дождик. Гверла провожала невесту фейрского принца в дорогу. Отряд готовился к отъезду. Дия уже устроилась в крепкой повозке. Только отец все не отпускал Айфе, держал за руки, что-то сбивчиво объяснял. Он то просил прощения, то говорил, как ей повезло. Айфе смотрела в его постаревшее, помятое лицо, и слов разобрать не могла. Лучше бы вовсе не приезжал проводить.
– Езжай, папа, домой. Промокнешь.
– Доченька! Ты на меня зла не держи!
– Я не сержусь.
За прощанием наблюдали посол и Хин:
– Пора ехать. Сделай одолжение, Авагди, забери этого, – Хин брезгливо указал подбородком на отца Айфе, – а то, не ровен час, не сдержусь.
Посол кивнул и добавил:
– Я тебе семерых воинов привел. Больше нет. Десятника зовут Бран. – Авагди кивнул в сторону сопровождавших его людей. – Эй, Бран! Поди сюда! Поступаешь в распоряжение командира эскорта.
– Слушаюсь!
Хин внимательно посмотрел на десятника, и что-то тревожное померещилось в угрюмом лице с перебитым носом. Но дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Тем более – в сложившихся обстоятельствах. Иногда и один лишний меч означает победу или поражение. Хин подождал, пока Бран отойдет.
– Спасибо, лорд Авагди.
– Почитаю за честь, лорд Нерг, – посол протянул руку. Хин удивленно вскинул бровь. – Мой прадед воевал под твоим началом в Ассуране. Дед ходил с тобой в Ниалл. Пожать тебе руку – честь для меня.
– Не стоит вслух произносить мое имя, – Хин пожал протянутую руку, – тебе ведь есть, что терять.
– Удачи, – посол направился к Айфе, намереваясь прервать затянувшееся прощание. Но девушка уже решилась:
– Не надо, папа! Все будет хорошо. Прощай!
«Сейчас разрыдается. А мне придется слушать до самого Фейра», – злился Хин, рывком открывая дверцу. Но Айфе подняла на него фиолетовые глаза и тихо попросила:
– Поедем… быстрей… пожалуйста!
Злость улетучилась. Он подал руку, помогая сесть в повозку. Даже сквозь кожаную перчатку ощутил холод ладони.
– Да, принцесса, – Хин осторожно прикрыл дверцу и крикнул кучеру: – Трогай!


***
До границы Гверлы ехали по Северному тракту. Но как только покинули пределы королевства, Хин неожиданно отдал приказ поворачивать на дорогу, ведущую к Курмским рудникам.
– Почему? – удивился Бран. – По тракту ехать спокойней.
– Не твое дело, десятник. Выполняй приказ, – отрезал Хин. И внезапно понял, где видел Брана: под стенами взбунтовавшейся Алисты. К концу осады король пригнал туда белые «хавгановские» полки. Еще одно милое изобретение короля! Отребье, дезертиры, дуэлянты, ворье. Смертники, идущие в бой под белым флагом. Те, кому рудники и галеры заменили службой в армии, разрешили смыть позор кровью. Выполняя королевское «хочу», Хин положил под Алистой восемь воинов из каждого десятка. Вряд ли выжившие испытывали к нему добрые чувства. Теперь ждать беды можно с любой стороны, опасаться не только разбойников, но и собственного отряда.
Дорога оказалась старой, заросшей, но повозка проходила. По сторонам тянулись прозрачные сосновые леса. Мягкий ковер хвои под копытами, тихое журчание речушки, стена туманных, серовато-зеленых гор по правую руку. Однако Хину было не до красот. Артефакт, добытый с таким трудом, оказался говорящим. И ладно бы болтала языком ни о чем. С Грейдом Хин научился глохнуть на одно ухо и размеренно кивать головой, не забывая иногда повторять: «Да-да, Ваше Высочество, как всегда, правы».
Здесь такое не проходило. Он пытался отделаться ничего не значащими фразами в ответ на все ее «почему». Но вопросы множились.
И еще, самое страшное: у принца не было таких пронзительных, фиалковых глаз, в которых, если хорошенько приглядеться, над бескрайними пустошами гуляет горьковато-пряный ветер. В лиловом тумане легко было сбиться с верного пути к желанной цели. Хин злился, отвечал резко. Пытался убедить себя, что ему нет никого дела до глупой куклы, которую скоро сломают.
Да еще Бран. Чем больше Хин думал, тем меньше находил поводов доверять десятнику. Правда, эти умозаключения ничем не подкреплялись. Но Хин глаз с него не спускал, старался на ночные вахты не ставить и в дозоры не посылать. Бран заметно помрачнел, пару раз пытался подкатить с вопросами. Хин эти попытки отбил:
– О чем ты? – изогнул надменно бровь. – Будешь приказы обсуждать?
Бран почесал затылок и с разговорами больше не приставал – дней пять. Пока не добрались до развилки. Курмская дорога уходила на восток. Но Хин приказал:
– Поворачиваем, здесь можно перейти вброд.
– Почему? – удивился Бран, разглядывая новую дорогу, пересекавшую безымянную речушку и ведущую на юг, в чащу мрачных кривоватых елок.
– Потому что все решаю я. Меняем направление движения, – Хин не повысил голоса.
– Куда мы едем?
– Странный вопрос, десятник! Что еще тебя может интересовать, кроме моих приказов?
Бран почесал в затылке и пререкаться не посмел.
– Давай помаленьку! – махнул Хин рукой вознице и спешился. Он напряженно приглядывался к угрюмому ельнику, прислушивался к пересвисту птиц, даже не расслышал, что сказали за плечом. Удивленно оглянулся.
– Я не поеду дальше, – заявила стоящая в нескольких шагах Айфе.
– Что?! – не понял Хин. – Садись в повозку, принцесса!
– Нет, пока ты не ответишь, рыцарь Илбрек, – упрямо повторила Айфе и стиснула в кулачках концы пояса. – Я хочу знать, куда мы едем и почему петляем по заброшенным дорогам.
– Садись в повозку, – прошипел Хин, взбешенный словом «хочу». Больше всего хотелось, особо не церемонясь, запихнуть ее обратно в повозку и хлопнуть дверью. Но краем глаза он видел: вместо того, чтобы озаботиться переправой, отряд интересуется беседой. Хин бросил повод лошади и пошел на Айфе, оскалившись самой паскудной из своих улыбок. Обычно этого хватало, чтобы заставить пятиться отъявленных дебоширов и протрезвить особо буйных. Она отступила и стиснула концы пояска в дрожащих руках. Но упрямо мотнула головой.
– Прямо здесь и сейчас? – поинтересовался Хин.
– А когда?
– Как только переправимся и найдем место для ночлега.
Она молчала. Мрачные, упрямые грозовые тучи бродили по лиловому небу.
– Слово даю.
Она слегка наклонила голову, принимая обещание. И на мгновение стала похожа на портрет в растрескавшейся раме – то же величавое спокойствие, та же грозная уверенность. Ох, недаром торжествующе улыбалась ему Ингерн с пыльного холста! Видела Поющая с Тенями сквозь тьму времени и холод смерти то, что не разглядел он.


***
Но никто не обещал говорить правду. У Хина нашлось достаточно времени придумать сказочку для глупой девчонки.
– Куда едем и почему крадемся, как воры? И хотел бы ответить, да не могу – ради твоей же безопасности.
– Мы не едем в Фейр?
– В Фейр, но не в столицу. Тебе придется посидеть в отдаленном замке до свадьбы.
– Почему?
– Не все хотят этого брака. Есть, видимо, и другие варианты. Политика, понимаешь? Но король выбрал тебя в жены племяннику. И будет так, как он решил. А чтобы не вводить кое-кого в искушение, тебе придется побыть до свадьбы подальше от столицы.
– Ладно, – кивнула Айфе. – Это хоть что-то объясняет. Хотя бы то, почему принц из всех красавиц выбрал меня. Королевская воля. Но какой тут расчет?! Я бесприданница и сирота!
– Ну, не совсем сирота…
Айфе посмотрела так, что он осекся.
– Ладно – не сирота. Мой отец – малоземельный дворянчик.
– Дело не в нем. Ты знаешь, кто твои родственники по материнской линии?
Айфе уклончиво пожала плечами.
– Твое приданое – в родословной. Ты – Айфе, дочь Линэд, дочь Фанд, дочь Эблиу… Я мог бы назвать пятнадцать колен твоих предков, но самое главное – ты потомок Ингерн. Последняя из клана Кадугаун.
– Кто такая Ингерн?
– Великая эрвийская колдунья и королева, Поющая с Тенями. Твоя прабабка.
Айфе непонимающе покачала головой.
– Когда-то давно жил такой народ – эрвы. Говорят, они вели родословную чуть ли не от богов. Четыре клана могущественных колдунов – Лорн, Нерг, Кадугаун и Фейр. Если бы объединить силы, подвластные им… Но их погубила спесь и самолюбие. Они уничтожили друг друга в кровопролитных междоусобных войнах. Уцелели лишь жалкие остатки. А те, кто выжил, в подметки не годятся великим предкам. По сути, королевский род Фейра – последние из эрвов. Клан Лорн истребили полностью. Со смертью Ингерн от Кадугаун осталась лишь пыль, разбросанная ветром по миру. И ты – единственная прямая наследница Кадугаун. Все просто. Король Тейрнон желает возродить славу эрвов, породнить Фейр и Кадугаун. Но не все в королевстве хотят этого союза. Потому и такая секретность.
Айфе долго молчала и вдруг спросила:
– А четвертый клан? Как ты говорил?
Хин опустил глаза:
– Нерга больше нет. Что еще ты хочешь узнать?
– Что-то не сходится, – тихо сказала Айфе. – Я не понимаю, и от этого страшно.
«Не понимает она! – обозлился Хин. – Тебе и не надо, глупая кукла. Все сойдется на Тэйверх!» Но вслух ответил:
– Нечего бояться. Я костьми лягу, чтобы ты добралась до жениха целой и невредимой.


***
Айфе подала плохой пример. Бран тоже решил прояснить некоторые вопросы:
– Давай поговорим, командир.
– О чем? – пожал плечами Хин.
– Ты меня узнал, а я – тебя. Алисту, «белые» полки вспомнил. Понятно, почему не доверяешь. Плохо, когда командир не может положиться на солдат. Как воевать будем, если что?
– Так и будем.
– Спиной ко мне не повернешься, да? Не дело. Под Алистой ты же не побрезговал перед боем каждому в глаза посмотреть. Не врал, не угрожал. Как есть, говорил: поляжем почти все, готовьтесь к смерти, но думайте о том, что выжившим – амнистия и три дня на разграбление города. Не на холме командном остался, не пальцем тыкал, куда нам идти –впереди пошел. Разве не взяли мы тебе Алисту?
– Взяли, – Хин смотрел в костер. – Только не мне.
– Или не доверяешь потому, что в «белом» полке служил? Так я не дезертир, не мародер.
– Святая невинность, – буркнул Хин.
– Нет, конечно. За драку угодил.
– Что-то не припомню, когда за драки в «белый» полк отправляли.
– Это смотря с кем драться. Я, к примеру, рыцарю четыре зуба вышиб. А это ж не простые зубы – рыцарские!
– Вышиб-то за что? – Хин представил, как костяшки кулака с хрустом врезаются в брезгливо скривленные губы Грейда.
– Да столько времени прошло – чего вспоминать? Ему хотелось рыцарской славы, а мне мальчишек зеленых, которых он на убой посылал, жалко стало. Слово за слово – вот и «белый» полк. Может и неправ был.
– Жалеешь?
– Кто? Я? Да ни в жизнь! Я, между прочим, тут сижу, с зубами, – Бран ухмыльнулся, показывая крупные зубы. – Пять лет под белым знаменем, а все равно живой. А он славу рыцарскую быстро получил. Посмертно. И кому из нас жалеть? Голова – она дана не только на то, чтобы ведро железное на ней таскать.
Хин невесело рассмеялся.
– Я не подведу. Хочешь – верь, хочешь – нет.
Некоторое время Хин обдумывал сказанное.
– У меня приказ короля. Я один знаю, куда мы едем и по какому маршруту. Одно могу сказать: девушка должна добраться до места назначения целой и невредимой. Во всем мире нет, наверное, ничего ценней для короля, чем она. Лучше погибнуть, чем ее потерять.
– Понятно. Как тогда, в Алисте. Умереть легче, чем ослушаться короля.
– Верно. Если вопросов больше нет, можешь заступать на дежурство. Смотри в оба. Спать я не сплю, но пойду хоть полежу. Бок ноет.
– Сильно он тебя?
– Порядком.
– Дрался ты тогда хорошо. Мы с ребятами тоже на тебя поставили. Я этому дураку гверлскому, интенданту, говорил – наш вашего сделает. А он, интендант, жадный до икоты – не на деньги спорил, на щелбаны.
– И как?
– Да уж не промахнулся я. Рука у меня тяжелая – у него голова долго гудела. Вот такенная гуля! – Бран удовлетворенно показал свой немаленький кулак. – Пожалел небось, что не на деньги спорил, скряга!
Хин ухмыльнулся и хлопнул Брана по плечу.
– Слушай, а еще вопрос можно? – осмелел десятник.
– Валяй.
– А от чего тогда обрушилась центральная башня Алисты? Ух, и страшно было! Но если б не упала, я б точно здесь не сидел. Магия?
Хин отрицательно покачал головой:
– Нет. Наука есть такая. О превращении веществ. А мы потому так упорно штурмовали восточную стену, что надо было отвлечь внимание.
– Нау-ука, – протянул Бран с уважением. – Говорю ж – голова во всяком деле нужна. Уж превратило так превратило! От башни только пыль осталась.
– А от Алисты только гарь, – буркнул Хин.
– Война – она такая. Либо ты, либо тебя, – равнодушно подтвердил десятник.
– А тебе, Бран, вопрос задать можно?
– Да чего уж там, – пожал плечом тот.
– Ты под Алистой, помнится, то ли сотником, то ли полусотником был. Пусть и «белого» полка. Как же ты вдруг в посольстве десятником охраны оказался? –поинтересовался Хин, прищурив глаз.
– Та… Вину под Алистой кровью искупил. Всем, кто выжил, амнистия вышла тогда. Но, кроме как воевать, я ничего не умею. Ни дома, ни поля, ни женки. Значит, снова королевское войско. Если б Фейр воевал, как при Хавгане или как при Артире, я бы там пришелся кстати. Но король Тейрнон все решает умом и разговорами. Ди-пло-мантия, так кажется? – со вкусом, по слогам произнес мудреное слово Бран.
– Дипломатия, – поправил Хин и с интересом уточнил: – Это плохо?
– Это хорошо, – убежденно заявил Бран. – Разве ж может быть плохо, когда вместо того, чтобы кулаками махать, головой думают? От этого поля колосятся, народ богатеет, а соседи уважают пуще прежнего. Одна беда от мира – армия жиреет, глупеет.
– С чего бы это? – в голосе Хина все отчетливей слышалось любопытство.
– С того, что вместо таких, как ты, боевых генералов приходят чьи-то прыщавые сынки, что ни жизни не знают, ни смерти, а только о своем удовольствии думают. И все им кажется, что недодали им чего-то, спины перед ними недогнули. Вот и вышло, что либо мне опять «белый» полк, либо, от греха подальше, эта демонова задница, Гверла. И я снова не жалею, если тебе это интересно.
– Представь себе – интересно, – задумчиво протянул Хин.
– Я пошел дозорных менять, – поднялся десятник.
Хин, кряхтя, тоже встал и решил прилечь за палаткой. Но тут кожа на ладонях зачесалась, кончики пальцев онемели. Почувствовал, как стягивается к палатке магия – словно из глубины болота набухает, поднимается пузырек воздуха. Он подошел к пологу, прислушиваясь. Но звякнуло, хлюпнуло, погас огонек светильника – и пузырь, наполненный магической силой, лопнул, обдав пронзительным холодом. Хин встряхнулся, сплюнул и все же улегся, прижимая руку к ноющему боку. Прищурился на горящий костер. И снова вспомнил Алисту. Победный рев прорвавшихся сквозь пролом фейрских солдат. Брызги крови из-под копыт коня. Огонь, жадно облизывающий город. Алые капли на белоснежном мраморном теле чужой поверженной богини...


***
Айфе ушла в палатку и посмотрела во встревоженные глаза Дии.
– Поговорила, только легче не стало. Вроде и не врет, но недоговаривает.
– Давай еще разок погадай, – Дия протянула девушке миску с водой.
– А вдруг кто заметит?
– Кто? Солдафоны безмозглые?
Руки дрожали, вода выплескивалась через край. Айфе поставила миску на пол, но рябь не успокаивалась. Между лопатками зудело, будто кто-то пристально смотрел в спину. Она обернулась – показалось, что видит сквозь плотную ткань темный силуэт. Ничего не объясняя, задула светильник. Свернулась под одеялом, заплакала беззвучно и обреченно. И незаметно провалилась в сон.
В обгорелом круге, бывшем витражным окном храма, видно дымное небо, залитое заревом пожара, и силуэт башни. «Спаси нас, Лучезарная! Не дай им взять Алисты! На тебя уповаем!» – набатом билось в голове, перекрывая детский плач, стоны раненых, рокот безостановочного штурма. И вдруг грянул гром, зарево над городом расцвело оранжевым – башня накренилась, начала падать внутрь городских стен. В победном реве ворвавшихся в Алисту захватчиков было только опьянение победой и жажда крови. Дверь в храм вылетела с одного удара. Ощетинившаяся сталью толпа ворвалась в зал. В прорезях шлемов горели огнем Бездны глаза.
– Нет! Вы не смеете! Это храм Лучезарной! Только женщины и дети! – раскинув руки, бросилась она наперерез.
– Имел я твою богиню!
Стальной наконечник вошел в грудь. Руки сжались на древке копья. Она падала – и последнее, что видела, – наполненное кровью небо в проеме окна.
Айфе распахнула глаза и лихорадочно хватала воздух, не в состоянии не то что кричать, но даже дышать. Руки судорожно вцепились в ворот рубахи. Она с трудом разжала пальцы и села. Знобило то ли от утренней прохлады, то ли от страха. Айфе кое-как натянула платье, стараясь не разбудить Дию, и осторожно отвела полог палатки. Серый туман, запутавшийся между деревьями, дышал и струился. Хотелось смыть липкий страх, глотнуть морозной, до ломоты в зубах, воды. Она тенью выскользнула из палатки и пошла сквозь дымку к ручью.
Краешек солнца уже выглянул над кромкой леса. Маленький водопадик журчал и разбрызгивал капли. Лучи солнца дробились в водяной ряби. В этом сиянии Айфе не сразу заметила, что ручей уже занят. Только услышав довольное фырканье, остановилась и спряталась за дерево. Выглянув, Айфе увидела купающегося Хина. Она и сама не знала, почему не ушла сразу, а дождалась, пока он поднимется из воды. И в утренних лучах разглядела бугристые шрамы, крест-накрест перепахавшие его спину. Такие отметины мог оставить только кнут. Айфе зажала рот ладонью: под лопаткой Хина стояло клеймо – звезда, вписанная в круг.
Она отступила на шаг. Ветка под ногой хрустнула. Хин резко обернулся. Девушка прижалась к стволу. Хин, крадучись, вышел на берег и долго всматривался в переплетение веток. Она уткнулась носом в дерево. Когда осмелилась выглянуть, он уже перестал осматривать лес, натянул штаны и тряс мокрыми волосами. Айфе сделала шаг назад, еще один – и побежала, не разбирая дороги. Путь преградило огромное упавшее дерево, под ветками нашелся достаточный просвет, чтобы пролезть щуплой девушке.
Айфе подобрала юбку, опустилась на четвереньки и попробовала проползти под стволом – но что-то не пускало. Она обернулась, собираясь дернуть зацепившийся за ветки подол, но это были не ветки. Над ней возвышался Хин, наступив босой ногой на край платья.
– Куда? – Хин ухватил ее за предплечье одной рукой, другой зажимая рот. Айфе забилась, ухитрилась пяткой ударить его в колено. Скрежетнули бранные слова, и стальные пальцы сжали горло – ровно настолько, чтобы девушка обмякла.
– Будешь кричать – убью.
Айфе поверила. Хин поставил ее на землю, продолжая крепко держать за косу у затылка.
– Не спится? – ласково спросил он, чуть потянув косу так, чтобы удобнее было посмотреть в глаза.
– Отпусти, – Айфе безрезультатно пыталась разжать хватку. – Ты не смеешь!
– Я еще ничего не делаю.
– Ты меня украл!
– Да ну? – скверно рассмеялся Хин. – А зачем? Тебя и так с удовольствием продали.
– Ты клейменый каторжник, а не рыцарь. Ты солгал. Ты не везешь меня к жениху!
– Ох, ясноглазая Лебор! Постигнуть женский ум невозможно. Любопытно, что за сложные мысли созрели в твоих куриных мозгах?
– Ты не рыцарь, – упрямо повторила Айфе. – Тебе не могли доверить сопровождать невесту принца.
– А я и не назывался рыцарем. Но я королевский раб, и обязан выполнять приказы монарха. Не сомневайся – прибудешь к жениху целой и невредимой.
– Ты же дрался на турнире! Если ты раб, как посмел скрестить меч с рыцарями?
– Да, я нанес страшное оскорбление вшивым благородным господинчикам! Всей задрипанной крысиной норе, именуемой королевством Гверлой. Королевство! В вашем короле благородной крови меньше, чем… – Хин осекся, рука стиснулась на косе девушки сильней и потянула назад.
– Отпусти, больно! Так благородные люди не поступают!
– Обращение не нравится, принцесса? Пожалуешься жениху, как приедем, – он отпустил косу и подтолкнул Айфе в спину. – А пока придется терпеть.
Айфе мотнула косой и собралась ответить. Но он наклонился к самому ее лицу – серые глаза от злости стали белесыми – и прошипел:
– А больше за тебя драться было некому! – поднял мокрую рубашку, упавшую с плеча во время их потасовки, снова перебросил ее на спину и ушел. Айфе прикрыла глаза, но под веками словно отпечатался яркий оттиск клейма на его спине. Звезда, вписанная в круг, и все мелкие значочки, до последней закорючки.



***
Дорога становилась все хуже. Да еще пошел дождь – затяжной, мелкий, противный. Суглинок раскис, кони оскальзывались, словно на льду. Ехать верхом было невозможно. Повозка завязла. Снаружи сначала стояла ругань – возница костерил ни в чем не повинных лошадей. Те в ответ протяжно ржали и мотали головами.
– Заткнись, – приказал Хин так, что замолчал не только возница, но и лошади. – Повозку надо разгрузить.
Дверца со стороны, где сидела кормилица, открылась:
– Эй, милашка, – Бран улыбнулся Дие, – тебя звать-то как?
– Тебе зачем? – испугалась та.
– Так мне тебя сейчас на руках нести. Ну чем не повод для знакомства? Да ты держись за шею крепче! Мне приятно! – смеялся Бран, с трудом таща женщину через глинистое болото. – Чего ты, как не родная? Не сомневайся, на меня бабы не жалуются!
Шутливые слова сыпались из Брана горохом. Не улыбаться в ответ было тяжело. Воины, таская вещи из повозки, посмеивались. Дия сперва фыркнула на очередную шутку, а потом, оказавшись на сухой кочке, уперла руки в бока и ответила что-то Брану, вызвав приступ общего хохота. Айфе не расслышала слов Дии, потому что в этот момент Хин открыл дверцу с ее стороны.
– Я сама, – Айфе отодвинулась вглубь повозки, глядя в серый туман его глаз.
– Угу.
Они одновременно посмотрели вниз, где бурая жижа доходила почти до отворотов его высоких сапог.
– Что опять не так, принцесса? – он потянул Айфе из повозки, и ей не оставалось ничего больше, как покрепче ухватиться за его шею.
– Как мне к тебе обращаться? – спросила она.
– Никак. Ко мне никак не обращаются. Я – никто, пустое место.
– Я так не могу.
– Учись, принцесса. Если уж очень хочешь, говори «Хин». Так зовут меня все мои хозяева.
– Что это значит?
– На староэрвейском это означает «пес», – Хин опустил ее на более-менее сухой пятачок и повернулся спиной.
Под резкие команды Хина и Брановы шутки-прибаутки повозку вытащили. Вещи снова встали на свои места. Кроме Айфиного сердца, заблудившегося где-то в дожде и тумане.

***
Еловые леса сошли на нет, уступив место нагромождениям камней и низкорослой чахлой растительности. Дорога все круче забирала вверх, извивалась змеей. Слева поднималась отвесная скала, справа край обрывался в пропасть. Но сама дорога была достаточно широкой. Айфе из окошка вправо вообще не глядела. Уж лучше смотреть влево, где чуть впереди маячила Хинова прямая спина, и слушать скрипучий голос – как ни странно, становилось спокойней. И чем дольше она смотрела на него, тем больше не понимала себя. От него веяло угрозой и холодом. Но там, у ручья, он сказал чистую правду – больше за нее драться было некому, кроме этого угрюмого, чужого человека. И вопреки здравым доводам, прислушиваясь к его резким командам во время путешествия, девушка внезапно осознала, что страх, вечный спутник, куда-то подевался – сбежал, поджав хвост, и дышать стало легче.
За очередным поворотом их ждал неприятный сюрприз. Каменная осыпь широким языком слизнула половину дороги. Места для проезда осталось ровно по ширине повозки.
– Не поеду я на верную гибель, – в сердцах бросил возница, – хочешь, командир, вешай меня прямо тут, на суку, за невыполнение приказа!
Хин взъерошил волосы, спешился и пошел по дороге, внимательно глядя себе под ноги. Возницу вешать ему совсем не хотелось, да и дерева подходящего все равно не было. За спиной кто-то топал и сопел. Хин оглянулся:
– Пройдет повозка-то, – шмыгнул носом Бран.
– Лошади не пойдут, испугаются.
– Глаза им завязать, успокоить. И вести за повод. Мы так через узкие мосты над горными речками переводили и по скатам корабельным тоже. Я сяду на козлы, а ты, командир, пойдешь впереди.
– Нет, на козлы сяду я. Мне умирать не впервой. Не привыкать.
– Да знаю я. Не сомневайся, если что – я тебя вытащу. Не брошу.
Но обошлось – повозка и лошади прошли.
– Твоя очередь, принцесса, – повеселел Хин.
– Я высоты боюсь.
– Дорога достаточно широкая. Только с повозкой была проблема.
– Мне все равно страшно.
– Это только твое воображение. Закрой глаза и давай руку, – тоном пресекающим любые возражения, велел он.
– И поведешь меня как лошадь?
– Тебе выбирать, – он протянул руку. – Бояться ничего нельзя. Только так можно победить.
– Кого?
– Прежде всего, самого себя, – он вдруг улыбнулся, – тогда остальные враги просто разбегутся.
Айфе протянула руку, и страх исчез, как только он сжал ее ладонь. Так она, наверно, смогла бы пройти по веревке над пропастью, не то, что по дороге.



***
Между словом «почти» и словом «уже» огромная разница. Утром Хин сказал Айфе:
– Замок, в который мы направляемся, за перевалом.
– Выходит, уже приехали?
Хин качнул головой:
– «Уже» будет, когда «уже». А пока – за перевалом.
Но она не обратила внимания на его слова. Беды ничто не предвещало. Айфе даже не поняла сначала, что случилось, что засвистело, застучало по стенам повозки. Почему закричали лошади и люди.
– На пол! – заорал Хин, и Айфе, не раздумывая, бросилась вниз, потянув Дию за руку. Там, где только что была ее голова, жадно подрагивала опереньем шальная стрела.
Повозка дернулась, Айфе ударилась виском об угол и почти потеряла сознание. Под днищем хрустнуло, повозка закачалась и накренилась. Высокий отчаянный звук рвал уши. И девушка не сразу сообразила, что это ее собственный крик.
– Держи коней! – страшным голосом гаркнул Хин, прикрывая Брана от двоих разбойников. Десятник вцепился в поводья, рискуя угодить под копыта, но лишь замедлил движение. Заднее колесо подпрыгнуло на ухабе и начало соскальзывать с края дороги. Чьи-то крепкие руки вцепились в поводья и корпус. Повозка выпрямилась.
– Айфе! Прыгай!
Она пыталась открыть дверь и выпрыгнуть, но дверь заклинило. Хин, не в силах был что-либо сделать – снова схлестнулся с разбойниками.
– Сейчас! – пообещал Бран. Дверца вылетела с одного рывка. Бран рыкнул и наотмашь ударил ею подобравшегося грабителя. И, чтобы наверняка, еще раз припечатал сверху. Айфе кулем вывалилась из повозки.
Бран ухватил ее за воротник и бросил под ноги Хину. Резко развернулся и ударил следующего нападавшего снизу. Айфе пробовала подняться, но рука, опустившись на затылок, прижала ее, как прихлопывают веником мышь:
– Лежи, не рыпайся!
Чужое хриплое дыхание, бешеный стук сердца, свист рассекаемого сталью воздуха придавили к земле. Короткий крик, глухой удар рядом, липкие капли на лице. Айфе открыла глаза и увидела окровавленную, скрюченную руку. Девушка не выдержала, вскочила, побежала, не разбирая дороги. Споткнулась, едва не упала. Грозный окрик «Стой!» ударил в спину, но не остановил, а наоборот, подтолкнул. Она полезла через осыпь, обдирая ладони и колени. Скатилась с другой стороны – прямо под ноги разбойнику. Метнулась влево, но уткнулась в каменную стену. Обернулась – грабитель широко улыбался:
– Эх, жалко, времени нет, – и отвел руку с мечом для удара.
Сталь взяла разгон, и вряд ли ее могло что-то остановить. Айфе закрыла глаза, готовясь к смерти. Удар отбросил ее к стене. Боли не было, только что-то тяжелое придавило к камню. Горячая кровь лилась толчками, платье промокло, и липкая струйка текла по ноге. Айфе открыла глаза и в тумане увидела смутное пятно чьей-то головы и голубое небо. Потом небо накренилось, кувыркнулось и провалилось вместе с Айфе в ночь. Она не видела, как Хин, принявший на себя удар, предназначенный ей, снес голову разбойнику. Не обращая внимания на раненый бок, кинулся на еще одного нападающего.
Очнулась она оттого, что кто-то невежливо ощупывал ее бок под промокшим от крови платьем, а холодная сталь резала шнуровку платья. Корсет ослабил хватку, и воздух, холодный и влажный, наконец, вошел в грудь, окончательно приводя в чувство. Она забилась в грубых руках и собралась завизжать, когда узнала хмурые глаза Хина.
– Жива! – в его голосе проскользнуло облегчение. – Не ори! Ты, похоже, даже не ранена.
Айфе провела рукой по боку и поднесла к глазам. С ужасом пошевелила перемазанными кровью пальцами.
– Не бойся – не твоя, – Хин с трудом поднялся, не удержался на ногах и привалился спиной к камню, зажимая рукой рану.
– Ты меня спас?
– А у меня был выбор? – глаза его подернулись туманом. – Бран! Ты где?
– Здесь.
– Сколько мы потеряли?
– Вместе с этой, – десятник мотнул головой в сторону Айфе, – осталось восемь человек.
– А Дия? – Айфе вскочила на ноги, дернулась к перевернутой повозке – безжизненная кукла лежала посреди дороги. Алые пятна на сером платье бросались в глаза. – Дия!
– Держи ее! – приказал Хин. Бран грубо ухватил Айфе за талию и поволок прочь.
– Пусти! – плакала она, с ужасом глядя на посеревшее лицо Хина. Он говорил через силу. Струйка крови текла по подбородку с каждым словом сильнее, и капала на грудь.
– Идем в замок Нарз. Девку берегите пуще зеницы ока, – глаза его закрылись, голова вяло мотнулась и бессильно упала на плечо.
Дальнейшее Айфе помнила смутно, урывками. Сквозь шум, боль в голове, залитые слезами глаза. Единственное, что запомнила ясно, – безжизненно болтающаяся голова Хина и капли крови, похожие на брусничные ягоды, капающие в пыль с его пальцев.

[Виктор Не]

Моросил мелкий дождик. Гверла провожала невесту фейрского принца в дорогу. Отряд готовился к отъезду.

Что-то не так с этими тремя предложениями.

Айфе, дочь Линэд (мать), дочь Фанд(бабка), дочь Эблиу(прабабка)…

Поющая с Тенями. Твоя прабабка.

гм? Или то были отцы?

Ветка под ногой хрустнула

тут как бы ничего такого нет, кроме того, что кому-то это покажется избитым

Между словом «почти» и словом «уже» огромная разница.

а слово "почти" я не нашел

[Betty]

гм? Или то были отцы?

Нет, не отцы, родословная идет по материнской линии, но что делать с пятнадцатью приставками пра-пра-пра-.. я так для себя и не решила, а "прародительница" мне уж никак не нравится. Может кто и подаст умную мысль, но проблему как называть пятнадцатикратную прабабку я так и не нашла.

а слово "почти" я не нашел

Надеялась, что слово "почти" вытекает из ситуации. но видимо неочевидно, надо где-то его в диалогическую речь встроить.

[Betty]

Глава 5

До замка Нарз оказалось недалеко. Но время это показалось Айфе вечностью. Перепалка перед поднятым замковым мостом вообще прошла мимо сознания. Краем уха она слышала, как переругиваются Бран и караул у ворот. Но то, что в замок их не пускают, ускользало. Она смотрела на бледные, мертвые пальцы Хина, с которых больше не срывались на землю капельки. И ей казалось, это из нее в пыль дороги вылилась вся жизнь.
– Вы что, не получали распоряжений короля? – мрачно спросил Бран.
– Получали. Приказ – принять отряд и поступить в полное распоряжение человека, командующего эскортом. Велено выполнять все его распоряжения.
– Так принимайте и выполняйте, – рявкнул Бран.
– Мне требуется подтверждение полномочий.
В ответ Бран разразился затейливой фразой, в которой нашлось только одно приличное слово – и то междометие.
– Что будем делать? – спросил кто-то из воинов.
– Командир должен знать, сейчас спросим, – десятник стащил Хина с седла и прислонил спиной к каменному столбику.
– Как у него спросишь? Мертвее не бывает.
– Вот уж вряд ли, – приподнимая Хину голову, бодро заявил Бран. Голова мотнулась и с глухим стуком ударилась о камень.
– Не надо! – очнулась Айфе. Но Бран не слышал, хлопая Хина по щекам. Безрезультатно.
– Эй, вы там, выходите – полномочия принимать. И ведро воды прихватите!
Мост со скрипом опустился. В воротах отворилась узкая калитка, и несколько человек вышли на мост, держа наготове заряженные арбалеты. Один нес ведро. Но пустое. Он размахнулся и запустил им в Брана. Десятник ведро поймал, оскальзываясь на мокрой траве, зачерпнул зеленоватой воды во рву – и хлестким ударом вылил на бездыханное тело. Айфе пискнула, дернулась. Бледные до синевы веки Хина дрогнули и открылись. Девушка ужаснулась – столько боли плескалось в расширившихся на всю радужку зрачках.
– Тут от нас полномочий требуют.
– Рукав правый подними, – выдохнул Хин. Десятник потянул рукав куртки, но он не поддавался. Бран вытащил нож и разрезал кожу куртки и ткань рубашки. Чуть пониже локтя раскинул крылья синий фейрский орел, сжимающий в когтях круг со звездой.
– Оно? – зло спросил Бран у подошедшего поближе воина.
– Открывай ворота! Свои! – стало ответом.
– Что делать с девкой? – быстро уточнил Бран, пока в глазах Хина не погас огонек сознания.
– Заприте, чтобы не сбежала. И покормите. Если с ней хоть что случится – всем хана, – трудом произнес Хин. Глаза закрылись, тонкая струйка крови снова покатилась по подбородку.
Айфе поволокли в башню.
– Его надо перевязать, нужны лекарства. Ему же больно! – она пыталась вырваться.
– Иди-иди. Сам оклемается.
– Он кровью истечет! – крикнула Айфе, когда ее бросили на пол в маленькой комнате. Дверь глухо захлопнулась, послышался издевательский смешок:
– Нашла, кого жалеть!


***
И тут на нее накатило что-то страшное, неуправляемое. Она билась в дверь, обдирая до крови пальцы, рыдала и выла. Просила выпустить, угрожала, швыряла, что под руку попадет. Ревел в каминной трубе ураганный ветер, хлопали ставни, безостановочно плясали в диком танце тени на стенах.
– Умом она тронулась, точно говорю!
– Или демон в нее вселился. Замок ходуном ходит. Ведьма!
– Да ну ее в Бездну! Вчера чуть голову мне миской не продырявила!
– Твоя очередь ей еду нести.
– Я ж не самоубийца!
– А давай я дверь приоткрою, а ты миску быстренько в щель просунешь. Велено кормить. Слышал – хана всем, если помрет.
– Ну, спаси и сохрани нас, Добрая Мать!
Но стоило отодвинуть задвижку, как остервенелый порыв ветра распахнул дверь во всю ширь, вырвал миску с кашей из рук и отшвырнул на противоположную стену.
– Закрывай! – истошный вопль глушил гул ветра. В четыре руки охранники все же захлопнули дверь. Дубовые доски стонали от ударов.
– Да чтоб ее сам Асвалаах!.. Да чтоб ей ни дна ни покрышки! Пусть лучше повесят, чем я еще раз эту дверь открою! – в сердцах плюнул один из стражников, глядя, как тягучие капли каши стекают со стены на перевернутую миску. – Вот пусть тот, кто притащил, с ней и разбирается.

***
– Значит, так, – едко сказал комендант замка, усевшись на табурет возле лежанки Хина, – ты теперь здесь командуешь. Тебе и разбираться с этой напастью!
– С какой? – чуть слышно уточнил Хин. Хотя и так прекрасно знал. Замок дрожал от магии, аж зубы ныли. Источник мог быть только один. Но ему было так плохо – головы не поднять.
– С этой ведьмой, что ты привез в замок. Либо ты немедленно ее угомонишь, либо гарнизон взбунтуется. Еще немного – и она разнесет башню.
– А поговорить с ней вы пробовали?
– Да она ж ничего не слышит! Она чокнутая! В общем, либо ты идешь в башню…
– Вам придется меня туда тащить.
– Потащим, не сомневайся!


***
Дверь со скрипом открылась. Айфе подобралась, стиснула кулаки, в дымоходе утробно зарычало. Подол платья колыхнуло сквозняком.
– Что здесь творится? – зло спросил Хин, держась за створку.
Айфе охнула и отступила к окну.
– Я спрашиваю, что происходит?
– Я не знаю, – честно ответила Айфе.
– Замечательно! – гаркнул Хин, оглядывая комнату. В дымоходе эхом ответило недовольное ворчание.
– Я думала, ты умер, – прошептала Айфе, прижимая кулачок к губам.
– Да разве ж ты дашь помереть спокойно, принцесса, – желчно процедил он, прислоняясь спиной к дверному косяку. – Значит, так: это твоя комната. Сейчас здесь все приберут. И украсят, – он неопределенно шевельнул пальцами. – Впрочем, вся башня в твоем распоряжении. И эти две комнаты, и та, что внизу – хозяйственная. Там же и удобства. Можешь ходить, где хочешь, в башне, но за ее порог ты выйдешь лишь на свадьбу.
– Почему?
– Таков приказ короля, – желая закончить неприятный разговор, ответил Хин.
– Мне страшно.
– Тебе страшно?! Там полсотни здоровенных мужиков трясутся от страха, глядя, что ты вытворяешь! Чего доброго, побегут из замка, сломя голову.
– Это не я!
– Ну да! А кто?
Айфе со страхом оглядела развороченную мебель, закрыла лицо руками.
– Я буду в соседней комнате, – в дверях он обернулся. – А это все – лишь твое воображение. Бояться ничего нельзя.


***
Бран затащил в комнату два огромных узла и без стеснения вывалил содержимое прямо на кровать. Хин мотнул головой, и десятник улетучился, прикрыв дверь:
– Вот. Пособирали вещи из разбитой повозки. Залетная банда. Мы, видимо, перебили всех. Вещи остались целы.
Айфе медленно подошла и остановилась над ворохом вещей. Руки у нее дрожали, когда она вытащила из кучи Диин цветастый платок.
«Сейчас закатит истерику. А мне придется слушать, – зло подумал Хин. – Не хватало еще, чтобы хлопнулась на пол в обморок или снова начала чудить».
Но Айфе стиснула платок в руке, так что побелели костяшки пальцев, и, глядя сквозь Хина, спросила:
– Дия?
– Похоронили.
Девушка протянула руку и погладила струны чудом уцелевшей лютни. Печать под лопаткой Хина отозвалась болью на этот тонкий, тоскливый звук.
– Ты даже не дал мне с ней попрощаться. Она была моим единственным другом.
– Мне жаль. Но единственная моя забота – твоя безопасность. Я не мог позволить тебе снова выскочить на открытое место. Кто знает, не прятался ли кто еще в скалах. Ты и так уже раз побежала сломя голову и чуть не погибла.
– Я испугалась.
– Я понимаю. Но если бы ты не побежала… – он замолчал, поняв, что сболтнул лишнее.
– Если бы я не побежала, Дия осталась бы жива?
– Я этого не говорил! Я вообще здесь не для того, чтобы разговоры разговаривать.
– А для чего?
– Все что хотел, я сказал, – злясь на себя, резко бросил Хин, – кроме того, что мне действительно жаль. Друзей терять тяжело, принцесса.
– Уйди! – велела она тихо, но внятно, метнув лиловый огонь из-под ресниц. Хин понял, что обойдется без обмороков.

***
Болело все. Повязка на ране снова набухала кровью. Луна ярко светила сквозь узкое зарешеченное окошко. Легонько скрипнула дверь; беззвучная тень, прихрамывая, поплыла по комнате.
– Опять не спится? – раздраженно спросил Хин. Тень резко остановилась у стола.
– Я думала, ты спишь, – попыталась извиниться Айфе.
– Я никогда не сплю, – огрызнулся он.
– Как так? – удивилась она.
– Тебе какое дело?
– Послушай, я ничего не понимаю. А когда я не понимаю, мне страшно. Поговори со мной, – Айфе зашуршала чем-то на столе, пытаясь зажечь светильник.
– Я здесь не для того, чтобы с тобой разговаривать!
– Это я уже слышала. А для чего?!
Хин промолчал.
– Для чего? – настаивала Айфе. – Сторожить меня?
– Да!
– Сторожат пленников. Так кто я – невеста принца или узница?
– Я тебе ничего объяснять не обязан.
– А что обязан? Я хочу знать!
Хин резко поднялся. От слова «хочу» во рту появился горький привкус.
– Свои «хочу» будешь высказывать кому-то другому! – зарычал он.
– Я не ценная вещь, которую нужно стеречь! Я не фарфоровая кукла! Я живой человек! И я хочу понимать, что со мной происходит. Я хочу, чтобы ты мне объяснил. И просто хочу свежим воздухом подышать и помыться!
Не обращая внимания на боль в ране, Хин пошел на нее, но его остановил стол. Он уперся руками в столешницу и свистящим шепотом произнес:
– Еще раз мне скажешь: «Хочу»…
– И что будет?! Ничего ты мне не сделаешь! Не посмеешь! – внезапно выкрикнула Айфе. И тоже уперлась руками в столешницу. Злость забурлила в душе. В глазах у нее засветился нехороший огонек. – Я поняла. Пусть я и пленница здесь, но ты всего лишь цепной пес. Отпущенный ровно на длину своей цепи!
Хин махнул левой рукой, намереваясь ухватить ее за воротник. Айфе отпрянула. От резкого движения рана Хина отозвалась острой болью, он промахнулся, неловко упал боком на столешницу. Шипя, выругался сквозь стиснутые зубы. Не дожидаясь, пока он поднимется, Айфе подхватила юбку и метнулась в свою комнату. Обернулась на пороге, глядя, как с трудом он выпрямляется, и неловко, медленно идет к ней:
– А мне твои объяснения и не нужны! Я сама все узнаю! – и захлопнула дверь, задвинув свежую защелку, поставленную по ее требованию. Дверь дрогнула – кулак Хина со всего маху врезался в дубовую доску. Айфе совершенно не понимала, почему он так ее злит. И откуда берется смелость ему противоречить. А самое главное, почему, несмотря на это раздражение, ей так необходимо слышать его злое прерывистое дыхание за дверью. Послышался шорох – Хин съехал спиной по двери на пол. Айфе прислонилась к двери со своей стороны. Ей хотелось как-то извиниться. Но он шипел проклятья сквозь зубы, как гадюка, которой наступили на хвост. И Айфе не отважилась.


***
Сначала Хин еще надеялся найти в близлежащей деревне девчонку-служанку. Но на этот вопрос комендант пожал плечами:
– Тут деревень нет. Только мы и небо! А даже если б… Какая нормальная девка согласилась бы идти сюда работать? – комендант покачал головой. – Полсотни злых, голодных мужиков!
– Можно подумать, твои орлы никуда в увольнение не ходят.
– А! Ходят, конечно. Городок за перевалом есть – Ялма. Туда и ходят. Правда, до него почти сутки. Но для бешеной собаки и сорок миль не крюк! Бывает, отпускаю. За особые заслуги.
– Уже лучше! Город Ялма – то, что мне и надо!
– Город – это так, название одно. Перевалочная база – торговцы, углежоги, сплавщики леса, контрабандисты останавливаются. Постоялый двор, какие-то склады, маленькая пристань, рынок и бордель. Так что если и искать служанку, то только у тетушки Шоны. И то вряд ли найдется такая… кхм... трудолюбивая, что согласится ехать в Нарз. Тебе подойдет такая?
Хин тяжело вздохнул:
– Нет. Ну, может, старуха какая?
– Только тетушка Шона. Но эта зараза точно не согласится. К чему ей?
По всему выходило, что если Хин хочет благополучно дотянуть до Тэйверха, – ему самому скрашивать одиночество Айфе.
– Ладно, – угрюмо согласился Хин. – Там внизу в башне бадья стоит. Пусть ребята воды натаскают. И нагреют.
Он поднял глаза к пасмурному небу и сказал сам себе:
«Ничего-ничего! Это лучше, чем Эр-Равведские рудники. Ну, по крайней мере, не намного хуже».

***
Хин резко поднял голову от доски, на которой играл сам с собой в тоскливую, бесконечную, безнадежную игру. Красно-зеленая доска была почти пуста – фигур на клетчатом поле осталось лишь пять.
Из-за двери слышались чистые, нежные звуки лютни, сплетенные с глубоким, грудным голосом. Лютня плакала, рыдала. Рвала на части. Кинжальной болью отзывалась в клейме под лопаткой. Воздух густел, становился тяжелым. В нем копилась, дышала, тяжело и неровно, страшная сила. Хин вскочил, без стука распахнул дверь в комнату:
– Ужинать иди!
– Я не хочу!
– Тогда сделай милость – прекрати бренчать.
– Ты мне приказывать не смеешь!
– Я тебя по-хорошему прошу, – Хин захлопнул дверь.
Ночью и утром лютня молчала. Днем Хин раздавал приказы, проверял караулы, оружейные. А к закату, поднявшись наверх, ощутил знакомое покалывание в пальцах.
Крадучись, подошел к двери. Ноздри дрогнули – из комнаты Айфе тянуло магией. Ему не требовалось заходить, чтобы увидеть танцующие по стенам тени, разглядеть туго натянутое кружево магических потоков. Он затаил дыхание и сквозь дверь и время увидел то же, что видела Айфе: льющуюся потоками кровь, жуткий гул таранного кавалерийского удара, хруст пламени, обгладывающего замковый донжон; скрежет рушащихся стропил; предсмертные крики, резкие команды, скрип сломанных крепостных ворот...
Глупая ведьма влипла в паутину заклинания и вырваться не могла. Оставалось только, закусив губу до крови, смотреть на открывшееся ей чужое прошлое.
Оцепеневший Хин наблюдал в пляске теней, как он рубит сплеча обезумевшую толпу в только что взятом городе. Услышал крик погибшего брата: «Кейрнех! Они прорвали фланг! Урх предал!»
Но когда Хин увидел себя, пытающегося разжать намертво стиснутые на рукаве пальцы жены, и услышал: «Мы не уйдем без тебя, Кей!», – он ударился плечом в дверь. Та не поддалась. Он ударил еще раз, видя только глаза дочки, навсегда уходящей через колдовской портал с Уной. «Кей!» – резким, птичьим криком раздалось в последний раз. Портал затянулся темнотой. Дверь крякнула и слетела с петель. Ажурная вязь магических нитей разрушилась. Айфе вскочила, схватила миску с водой, в которой пыталась рассмотреть будущее, а увидела чужое жуткое прошлое.
Хин был так страшен, что Айфе завизжала и выплеснула воду на него. Он встряхнулся и пошел на нее. Девушка взвизгнула еще раз, прикрываясь миской.
– Если ты, ведьма, еще раз попробуешь залезть в мое прошлое своими грязными лапами, посмеешь копаться у меня в душе, тварь... – Хин выдрал у нее миску. Руки у него тряслись, он сжал медную посудину и смял, как лист бумаги. – Я сверну тебе шею, чем бы это не грозило.
И швырнул остатки миски Айфе под ноги.


***
До следующей ночи стояла тишина. Ни всхлипа, ни вздоха, ни звука лютни. Только дважды скрипнула открытая им дверь и глухо стукнула миска с едой, поставленная на стол.
Что происходило за прикрытой дверью, Хин не знал. Ни малейшего шороха не нарушало угрюмой тишины. Сам он просидел в оцепенении почти весь день, глядя пустыми глазами на доску, расчерченную красными и зелеными клетками. Нефритовые и гранатовые фигурки, сошедшиеся в смертельном поединке, замерли в неустойчивом равновесии сил. Но, несмотря на небольшой численный перевес, разгром красных был лишь делом времени. Дюжина ходов и очередная игра будет закончена. Победой или поражением? Тяжело определить, когда играешь сам с собой.
Под вечер, правда, какая-то возня за окном заставила Хина вынырнуть из состояния окаменелости. На узком подоконнике прыгала серенькая птичка, склоняла головку то вправо, то влево, косила на Хина глазом-рубинчиком. Он медленно подошел к окну. Птичка обрадовалась ему как родному, запрыгала быстрей, топорща перья. Хин заворожено просунул руку сквозь прутья – глупая тварь и не думала улетать. Он цапнул серый комок перьев и втянул его в комнату. В ладони билось часто и ровно маленькое сердечко. Он поглядел в бессмысленный рубиновый глаз и крепко сжал руку. Что-то хрустнуло – осколки красной сургучной печати посыпались на пол. Хин разжал ладонь, на ней лежал смятый бумажный лист, сложенный замысловатым образом. Остатки сургуча были похожи на капельки крови. Он сел, задумчиво потер горбинку на носу, развернул бумагу, аккуратно разглаживая ее на колене.
«За декаду до Лунна, в 21 день месяца меда, до заката. В любом указанном тобой месте», – гласило письмо. Хин кинул бумагу на стол, походил по комнате, достал из сумки флакончик и перо. Еще немного посидел над письмом, покачивая пером над бумагой, но так и не решился ничего написать.
«Я не сомневаюсь в Хейвед, но я не доверяю ее писарю. Написать слово «Нарз» я позволить себе не могу», – подумал он, дернул уголком рта и решительно написал:
«Восточная Равведа. Поселок Ялма. Заведение тетушки Шоны. Я буду, во чтобы то ни стало».
Подождал пока высохнут чернила. Тщательно сложил листок так, что из него получился бумажный журавлик с длинным клювом. Накрыл его ладонью. Стало тепло, зашевелились мягкие перышки, забилось ритмично маленькое сердце. Хин сгреб перья в ладонь и выкинул в окно. Птичка, бешено маша крыльями, унеслась прочь.
А когда взошла луна, он снова услышал тихий шепот лютни и теней. Почувствовал, как вздувается приливной волной первородная, неуправляемая сила. Дым светильника поплыл по комнате, отбрасывая причудливые тени на стены.
Хин смотрел, как в переплетении теней танцует ослепительно прекрасная Лебор, рассыпая вихри белых лепестков из венка. Как в завораживающем точностью движений поединке сошлись древние герои. Из теней навстречу Хину вышла простоволосая, совсем молодая Уна и подала ему руку. Не помня себя, он потянулся навстречу жене и ощутил давно забытое – одновременно прохладу и жар ее ладони под пальцами. Боль в спине стала невыносимой. Он вскочил. Тени испуганно заметались по стенам. Он рывком открыл дверь в комнату Айфе, но остановился на пороге:
– Заткнись! По-хорошему предупреждаю. Займись чем-нибудь другим.
Тебя что, ничему не учили в твоей Гверле? Что там положено девкам делать – прясть, вышивать? Вон пяльцы! Только молчи! – развернулся и собрался выйти.
– Тебя так бесят человеческие чувства? Конечно, у тебя же их нет, Кейрнех!
– Не смей меня так называть! – поворачиваясь и делая шаг вперед, рявкнул Хин.
– Почему? Ах, наверно, потому, что твое имя настолько заляпано кровью, что даже тебе противно его слышать? Так, Кейрнех?
– Не смей произносить мое имя, глупая кукла!
– Да, я бездушная кукла, которою надо только кормить, поить и следить, чтоб не сбежала. А ты – сторожевой пес. Вот и сторожи. Молча.
– Пусть я пес, но не тебе рвать мне когтями душу. Ведьма!
– Душу? А у кого здесь есть душа? У куклы или у пса? Сомневаюсь! Так что я приказываю – пошел вон, знай свое место.
– Приказываешь? – прохрипел Хин, нависая над ней. – Ты – мне? Попробуй еще раз сказать это слово!
– А что ты сделаешь? Приказываю, пес! Вон!
Она не уловила движения его рук. Лютня, жалобно взвизгнув, упала на пол. Айфе, не успев вскрикнуть, полетела на кровать. Он навалился сверху, придавив локтем горло. Воротник затрещал.
– Я покажу тебе, где мое место!
– Не посмеешь! – хрипела она, целя ногтями ему в лицо. Но промахнулась. – Не посмеешь!
Платье трещало по швам. Айфина рука все же впилась Хину в ухо. Он зашипел, и хватка ослабла ровно настолько, что острое колено девушки врезалось в живот обидчика. Не разжимая рук, они скатились с края высокой кровати. Теперь Айфе оказалась сверху, а Хин хорошо приложился спиной и затылком при падении. Хватка его ослабла, но Айфе не успела воспользоваться моментом и сбежать. Удар ее кулачка цели не достиг. Запястья затрещали, грубо захваченные сильными пальцами. Хриплый голос сыпал проклятья на скрипучем языке.
– Не посмеешь! – в третий раз закричала Айфе. – Я невеста твоего господина, пес! И ты сильно пожалеешь, когда стану его женой!
Перекошенное от злости лицо исказилось страшной улыбкой. Хин потянул за остатки воротника и выдохнул в ухо:
– Это точно, принцесса! Ты получишь своего мужа и брачную ночь! Но вряд ли я об этом пожалею, – и смахнул ее на пол. Встал, встряхнулся, в два широких шага пересек комнату. Дверь хлопнула так, что пыль посыпалась с балок и порванные струны лютни едва слышно задребезжали.
Айфе с трудом доползла до кровати, стянула покрывало и заскулила, зажимая рот парчовой тряпкой.

***

Хин с грохотом сверзился с лестницы, потому что назвать это словом «спустился» являлось бы большим грехом против истины. Поддел ногой некстати подвернувшееся ведро и метким ударом забил его в нишу в стене. Ведро еще какое-то время дребезжало от испуга, а Хин уже вылетел во двор, едва не отдавив хвост мирно спавшей дворняге. Но собака была пожилая, многоопытная, успела улетучиться с глаз долой до того, как Хин наподдал и ей. Досталось корзине с репой, которая сбежать не могла. Сначала Хин запустил репой вслед собаке. Затем еще пару раз в стену – белые брызги полетели во все стороны. Ухватил корзину за плетеные ушки и врезал ею о бочку с водой. Бочка устояла, ушки оторвались, репа раскатилась по лужам. Хин крутанулся юлой, подцепил одну из жердей подпиравших стожок сена, и ударил по корзине. Хрустнуло, и чей-то флегматичный голос из-под навеса пробурчал:
– Не поможет.
Будь Хин волком, шерсть по хребту у него встала бы дыбом до самого хвоста. А так он глухо зарычал, перебросил жердь из правой руки в левую и сделал шаг в темноту.
– Хм… – проворчала темнота. Из-под навеса вышел Бран, отряхивая солому с куртки. Глаза у Хина светились от злости, он раскрутил жердь, выписывая замысловатую восьмерку.
– Ага, – безмятежно кивнул Бран, стащил куртку и взял еще одну жердь, – с корзиной оно как-то не интересно.
Лицо Хина перекосило, палка засвистела над головой, пластая воздух на тонкие ломтики. Бран пошел боком, обходя рассвирепевшее начальство справа. Жердь в его руках ожила и легко прокатилась за спиной, перескочила из правой руки в левую, ушла подмышку, по лопаткам и, выскочив над плечом, снова оказалась в правой. Бран шевельнул пальцами левой руки, делая приглашающий жест. Хин ударил, дерево столкнулось с глухим звуком. Они заплясали по влажным плитам двора. Сначала медленно, присматриваясь к манере противника. Ритм ударов все нарастал, ноги выписывали сложные пируэты между рассыпанной в лужах репой. Свистел воздух, летели во все стороны брызги. Как бы ни казался грузен десятник, достать его было тяжело. Жердь либо проваливалась сквозь пустоту в том месте, где мгновение назад находился Бран, либо сталкивалась с умело поставленной защитой. Злость, так и не нашедшая выхода, все копилась в Хине, а она в бою плохая помощница. Неудивительно, что очередной выпад Брана Хин пропустил. Удар отбросил его на стог сена, вышиб из легких остатки воздуха. Палки, подпиравшие стог, хрустнули под спиной Хина. Стог распался, накрывая его ошметками сена, хлипкий навесик закачался.
– Все? – уточнил Бран. Вместо ответа Хин подскочил спиной, припал на одно колено. Левая рука с жердью ушла далеко за спину, правая, вытянутая вперед раскрытой ладонью к противнику, чуть покачивалась, как готовая к броску змея. Палка пошла обманчиво медленно, метя в плечо противника, но внезапно Хин подпрыгнул, перевернулся в воздухе, сменил руку и ткнул десятника в пах. Бран едва успел поставить блок. Жерди звонко столкнулись. Удар в полную силу не получился. Десятник все же согнулся, отброшенный к стене:
– Ах, ты сукин кот! – прошипел он, – мало тебе, по-взрослому, значит, хочешь.
Жердь, врезавшаяся в пяди от головы пригнувшегося Хина, высекла фонтанчик белой пыли из стены. Оружие Хина, молниеносно просвистевшее над самой землей, заставило Брана высоко подпрыгнуть. Стук сталкивающихся палок стал совсем дробным, коричневая грязь летела во все стороны крупными каплями. Палка Хина подцепила Брана под колено. Но уже в падении десятник размахнулся, и его кулак точнехонько впечатался Хину в подбородок. Ослепительная вспышка света не дала Хину возможности насладиться зрелищем сидящего в луже десятника. Широко раскинув руки, он рухнул в ту же лужу, потеряв сознание на несколько мгновений. А когда открыл глаза, над ним стоял Бран, потирая ушибленную поясницу. Хин медленно сел.
– Ну как? – с напускным сочувствием поинтересовался десятник, предусмотрительно наступив на палку, все еще зажатую в руке у Хина. – Теперь все?
– Прям легче стало, как в храм сходил, – Хин разжал руку и выпустил палку. Осторожно потрогал челюсть. – Как там жрец любит говорить? «И узрел грешник слепящий свет. И очистил душу свою от налипшей скверны».
– Да снизойдет на тебя благодать божья, сын мой, – прогудел Бран, передразнивая заунывные завывания замкового жреца. Вышло на редкость похоже. Хин засмеялся, все еще придерживая челюсть ладонью. Бран протянул ему руку, помогая встать.
Откуда-то с востока шла гроза. Чернильная туша, похожая на гигантского осьминога, медленно переваливалась через скальный гребень, заглатывала звезды, тянула щупальца к луне. Где-то в брюхе тучи разгорались и тухли зарницы. Всполошившийся ветер гонял по двору ошметки сена, но не мог разогнать душной тишины. Что-то копилось в воздухе, давило на уши, ворочалось комом в душе.
Они уселись под навесом, на развороченном сене. Бран почесал ушибленную поясницу, Хин пощупал затылок, прислушался к ноющей боли где-то внутри. То ли сломанные ребра к дождю болят, то ли тоска поедом ест – не разберешь.
– А? – десятник извлек откуда-то солидную флягу и протянул ее Хину.
– Нет, – покачал тот головой. – Меня такое не берет. Меня ничего не берет. Ни уснуть. Ни напиться.
– А я и не предлагаю напиться. Я так – горло промочить да погреться чуток.
– Погреться это можно, – передернул плечами Хин: колючий ветер залез за шиворот и неприятно холодил взмокшую спину.
Волна жидкого огня прокатилась по горлу, упала в желудок и растеклась теплом до кончиков пальцев. На глазах выступили слезы. Хин занюхал рукавом.
– Ну как? – поинтересовался Бран.
– Хороша, зараза.
– Ага. Семейный рецепт. Земляки передали посылочку. Много ее не выпьешь. Для особых случаев держу.
– Из чего ее делают?
– Лучше не знать. Тебе не понравится. Ну, давай-ка еще по глоточку, а то поздно выпитый второй – напрасно выпитый первый.
Хин сделал еще один большой глоток, смачно крякнул. Бран запустил руку в развороченный стог, пошуршал там немного и вытащил какой-то сверток.
– Угощайся, – размотал он тряпку. Содержимое Хин в темноте не разглядел. Зато прекрасно почувствовал по запаху. Аромат был обворожительный – колбаса с чесночком пахла так, что рот сразу же наполнился слюной. Бран разломил кольцо на две части и половину вручил Хину. Судя по тому, что из-за стожка высунулась собачья морда, не один Хин унюхал колбасу. Морда шумно втянула соблазнительный запах и тоскливо вздохнула. Хин откусил кусок колбасы и тоже вздохнул, только довольно.
– Откуда такое богатство? – невнятно пробормотал он, пережевывая колбасу.
– Плох тот солдат, у которого ничего нет в заначке.
– Да уж! – кивнул Хин, – задрала эта каша.
– И репа, – подтвердил Бран и вытащил из свертка черствую лепешку. Тоже разломил ее напополам. – Асвалааховы вилы в задницу нашему кашевару, ничего путного сготовить не может.
Осторожно ступая, под навес просочилась та самая, вспугнутая Хином, собака. Как и любая «чистокровная» дворняга, она очень тонко чувствовала смену настроений людей и запах колбасы. Колбасу она чуяла носом, а настроение – облезлой, много раз битой, спиной. И сейчас, несмотря на сгущающиеся над замком тучи, собака понимала, что самая страшная гроза отбушевала, оставив на грязных плитах клочья сена и разбросанную репу. Дворняга тяжело вздохнула и улеглась неподалеку, положив тощую, седую морду на передние лапы. Хин оторвал от лепешки кусок и бросил собаке. Псина вскинулась и заглотила кусок, даже не жуя. Облизнулась, медленно, припадая животом к земле, подобралась поближе.
– Надо бы по третьей, – решил Бран. Хин неопределенно дернул головой, темная прядь упала на лицо. Он сдул ее и откусил колбасы.
– За богов мы, значит, выпили первую, за короля – вторую. Выходит за баб пьем, – деловито загибая пальцы, сообщил Бран и отхлебнул из фляги. Внутри у него увесисто булькнуло, десятник выдохнул – облачко пара повисло в холодном воздухе, делая его похожим на огнедышащего дракона. Фляга перекочевала к Хину. Бран довольно откинулся на сено, забросил свободную от колбасы руку за голову и мечтательно сказал:
– Да, сейчас бы еще и бабу...
Хин промычал что-то благосклонно полным ртом.
– Любую, хоть кривую, хоть косую, хоть тощую, – не унимался Бран, Хин неопределенно помахал зажатой в руке колбасой, дворняга с вожделением следила за его движениями.
– Оно и правда, – развил тему десятник, – я, конечно, худосочных не люблю. Надо, чтоб бабы было много. На кости только собаки кидаются.
Дворняга недовольно чихнула, внося свою лепту в общий разговор. Она тоже предпочитала костям колбасу. Хин издал нечленораздельный звук «Мгум!» Что это означало – одобрение или несогласие – осталось неясным, но Бран истолковал его так, как ему хотелось.
– Эх, одно в Гверле хорошо, – удовлетворенно протянул Бран, – какие там молодайки! Посмотреть приятно. А подержаться тем паче!
– Ты, я гляжу, там пригрелся, – Хин наконец прожевал колбасу и кинул дворняге шкурку. Проглотив подачку, собака совсем осмелела и пристроила морду прямо на Хинов сапог, глядя на человека умильными глазами.
– Не без того, – подтвердил десятник. – Уж не оплошал. Эти гверлцы все какие-то постные, нудные, скаредные, слова доброго не скажут, лишний раз не улыбнутся. А баба она существо такое… Ей слова приятные говорить надо, ей ласки и смеха охота, а еще бусиков али сережек новых. Она без этого чахнет. Ты ей дашь, что она хочет…
– А она тебе просто даст, – усмехнулся Хин, – а потом припрется ее папаша, да еще с братьями.
– Не, мне такое ни к чему. Я только по замужним. Лучше всего купчихи.
– Почему? – полюбопытствовал Хин.
– Ну, ты даешь! У них мужья вечно в разъездах. А даже когда дома, так только деньги считают да над товаром чахнут. И потом купчихи они все такие… – Бран поцокал языком подбирая слово, поводил руками, описывая широкие круги.
– Фигуристые? – подсказал Хин, переводя в слова Брановы жесты.
– Ага! – обрадовался десятник:
– Была у меня одна купчиха в Гверле. У нее такая корма была, – мечтательно протянул Бран, – куда там королевскому фрегату! А спереди…
Рука Брана щедро описала внушительную окружность:
– Такая баба! У нее был только один недостаток.
– Какой?
– Муж-идиот. Вечно норовил припереться не вовремя.
– А бывают другие мужья? – уточнил Хин.
– Бывают, но редко, – подумав чуток, сообщил Бран.
– Да уж, чаще всего приходится из окон сигать. Хорошо еще если в штанах и невысоко, – со знанием дела покивал Хин.
– Угу, в штанах это хорошо. Еще лучше если под окнами ничего такого не растет.
– Чего такого?!
– Да было дело, припожаловал купец этот раньше времени. Пока он там рогами за притолоки цеплялся, пока по лестнице, хрен криволапый, бежал – я в окно. А одежу мою купчиха следом выкинула. Повис я на подоконнике и вниз гляжу, как дурак, с голым задом. Понимаю, что сейчас упаду и думаю, эх, ядрена клюква…
Тут копившаяся гроза наконец-то разродилась над Нарзом сначала ослепительной вспышкой, а затем грохотом, сотрясшим замок до основания. С навесика посыпалась труха, крупные капли забарабанили по камням. Перепуганная дворняга прижалась к их ногам. Мужчины замолчали, глядя на разбушевавшуюся стихию. Потом Хин спросил:
– Так что думаешь-то?
– Так думаю, и на хрена ж она розы под окном спальни посадила?!
Их хохот потонул в следующем ударе грома.
– Кстати, о бабах, – Хин глядел на кусок колбасы, словно подозревая его в государственной измене, – значит, комендант-паскуда сбрехал – есть тут деревня!
– Хм? – удивился Бран, подцепил подозрительный кусок и отправил его в рот. – Причем же здесь бабы?
– Ну, весь мой житейский опыт подсказывает, что там, где водится колбаса, там же водятся и бабы. И это бы избавило бы меня от головной боли. Пусть не полностью…
– Что-то я не улавливаю мысли… – Бран задумчиво прожевал колбасу и сплюнул шкурку. Дворняга молниеносно вскинулась, щелкнула зубами и снова положила голову на сапог Хина в надежде на новую подачку. – Где это видано, чтобы женщины могли избавить от головной боли. Вот прибавить – это они могут.
– Принцессе нужна служанка. Я на эту роль подхожу настолько плохо, что не ровен час нас всех тут накроет развалинами башни, – Хин задумчиво посмотрел вверх, туда, где за краем хлипкого навеса бушевала гроза, подсвечивая низкие графитовые тучи всполохами мертвенного света. – Вишь, как гневаться изволит. Еще пару таких наших …
Хин щелкнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, но не смог. Бран тоже озабочено смотрел на небо:
– А чего, правда, она ведьма?
– Нет, – буркнул Хин, – хуже.
– Да… – протянул Бран, – если б своими глазами не видел, что она вытворяет, никогда бы не поверил. Такая неприметная, мелкая мышка. Но говорят же, в тихом омуте демоны плещутся. И ведь достанется же такое счастье в жены. И не кому-то, а нашему принцу.
– Не твоего ума дело! – отрезал Хин.
Бран осекся и почесал в затылке:
– Ну, там, где я взял эту колбасу, служанки тебе не найти.
Хин подытожил это одним коротким, но емким словом. Долго молчал и вдруг сказал:
– Я уеду рано утром, Бран. Надо бы присмотреть за ее высочеством. И сделать это надо по уму. Лишний раз ей на глаза не попадаться, пустого языком не трепать, но и глаз не спускать.
– Может лучше жреца попросить. Тут человек с пониманием нужен. Да и страшно – а вдруг опять всякая жуть хороводить начнет.
– Ничего с этой жутью твой жрец поделать не сможет. Никто не справится. Что страшно – я не спорю. Потому к тебе и обращаюсь. Со страху не побежишь, глупостей не наделаешь. Да и надеюсь я, что всю злость она на меня да на грозу эту растратила. Авось обойдется.
– Это приказ?
– Нет, приказы я оставлю коменданту. Это всего лишь просьба. Человеку с пониманием, – невесело усмехнулся Хин, – потому как женщины все одинаковые: что купчихи, что служанки, что ведьмы, что принцессы.
Бран помолчал, задумчиво глядя на всполохи молний, освещающие приземистый силуэт башни и ответил:
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
– Так ты глаз с принцессы не спускай, – встал Хин. – Я вернусь к послезавтрашнему рассвету. Не позже.
– Как-то управлюсь.

[Виктор Не]

"прародительница" мне уж никак не нравится

праматерь, предок и т.п. или просто упоминать иначе: "в твоём роду была Поющая с Тенями"

А это все – лишь твое воображение.

вот было не ясно к чему это. Разрушенная мебель - воображение? Скорее то, что хин помер?

– Тогда сделай милость – прекрати бренчать.
– Ты мне приказывать не смеешь!
– Я тебя по-хорошему прошу, – Хин захлопнул дверь.

в первой реплике мне не хватило интонации. может не прав

Остатки сургуча были похожи на капельки крови.

это вот совсем хорошо было

[Рыжая]

*** Эх, черт, хорошо)
Надо доводить до ума и пробовать издать)
Кста, похожи мы с Вами во многом - в тематике, в стилистике. Даже в деталях. Забавно, у меня в одном из романов тоже есть сцена, как героиня приходит к статуе богини)

[Betty]

праматерь, предок и т.п. или просто упоминать иначе: "в твоём роду была Поющая с Тенями"
вот было не ясно к чему это. Разрушенная мебель - воображение? Скорее то, что хин помер?
в первой реплике мне не хватило интонации. может не прав
это вот совсем хорошо было

Предок звучит лучше, но в мужском роде. Надо прочесать текст и в каждом отдельном случае, попробовать найти подходящую замену, особенно сложно в финальной главе, где сама Айфе обращается к портрету "бабушка", не обратится же она "праматерь", но и "прабабку" оставлять нельзя. Буду думать. Хорошо замечено про "воображение", не ту я мысль вкладывала в эту фразу, а уж скорее Хин имел ввиду женское "умение" проиграть в уме любую ситуацию так, что она раздуется размеров вселенской катастрофы, хотя на самом деле все уж не так и страшно и решаемо.

Эх, черт, хорошо)
Надо доводить до ума и пробовать издать)
Кста, похожи мы с Вами во многом - в тематике, в стилистике. Даже в деталях. Забавно, у меня в одном из романов тоже есть сцена, как героиня приходит к статуе богини)

Спасибо огромное за поддержку! Я, кстати, пробежалась по ближайшим темам в поисках Ваших текстов, чтобы зайти с ответным визитом. Но в ближайшем обозримом прошлом сайта не нашла ничего Вашего. Видимо, где-то на более крупных литературных порталах. Я тут не так что бы обжилась и не знаю какие названия "можно произносить вслух" На некоторых сайтах есть негласные правила и я пару раз уже обжигалась. Но вот за ссылку в личку буду благодарна.

[Betty]

Глава 6

К утру гроза утихла. Остался лишь мелкий, противный дождь. Все насквозь пропиталось холодной влагой. Гнедая кобыла, на которой ехал Хин, невесело мотала головой. Вода просачивалась под плащ, одежда набухала и противно липла к телу. И где-то внутри напитывалась серой тоской душа, ворочалась, не находя себе места, билась о ребра, тоскливо скулила. Но стоило лишь отъехать от замка подальше, за перевал, и все изменилось. Поднялось солнце, тучи разбежались. Лошадь повеселела, пошла бойче. Даже душа пригрелась, как кошка на припечке и, наконец, угомонилась.
Солнышко припекало. Хин сбросил куртку и плащ, наслаждаясь последним летним теплом, ласковым ветерком, обманчивым спокойствием. Золотистый мягкий свет проникал под прикрытые веки, мерный ход лошади убаюкивал. Если бы он мог спать, то наверно, задремал бы в седле. А так просто радовался теплому золоту беззаботности, заполнившему голову вместо навязчивых, беспросветных мыслей. Листочки перешептывались на ветру. Хорошо быть листочком. Секреты, которые они рассказывали друг дружке, совершенно невинные, такие, за которые нельзя угодить на дыбу или в Эр-Равведу. Бестолково гомонили птицы в верхушках деревьев. Усердно гудел толстый полосатый шмель-роботяга. Пахло медом, подвявшей травой и спелыми яблоками. Красотища, словно в Астару попал, и умирать не надо. Дорога круто поворачивала, кобыла лениво цокала подковами, Хин даже не стал подтягивать повод. Лошадь и сама разберется куда ей идти, небось не дура. Но тут за поворотом резко хрустнуло, кто-то закричал, заржали лошади. Все это разнеслось в горном воздухе далеко. Хин от неожиданности выпрямился в седле, резко дернул повод, кобыла испуганно взвизгнула и затанцевала под ним.
– Мать твоя Юсулах! – с чувством сказал Хин и хлопнул кобылу по шее. Лошадь обиженно всхрапнула, запряла ушами – не моя, мол, вина. И остановилась как вкопанная.
Хин спешился и просто бросил повод. Лошадь тут же потянулась к чахлой травке на обочине, стала ее задумчиво жевать. Она была стара и от природы меланхолична. Ей было совершенно все равно: где стоять или куда брести, неторопливо переставляя копыта. Лишь бы седок не заставлял идти рысью или галопом. Впрочем, даже если б заставлял, вряд ли у него бы получилось.
Хин благоразумно по дороге не пошел. Срезал поворот сквозь густые кусты кизильника. За зеленой стеной открывалась большая поляна. Там стояла груженая телега, перекошенная на левый борт. Вокруг суетились двое – высокий старик и худой мальчишка. Хин оценив обстановку, понял что произошло. Возница, видать, так же как и сам Хин, прикимарил под ласковым солнышком. Не доглядел. Телега вскочила колесом в глубокую яму с раскисшей грязью. Хин безразлично следил за потугами хозяев телеги.
Уж было собрался ехать себе дальше, как на полянке объявились новые действующие лица. Хин вытянул шею и решил еще немного понаблюдать из кустов. Смахнул с шеи назойливую ветку, царапающую кожу. Рука наткнулась на что-то круглое. Хин скосил глаз, возле уха болталось зеленое дикое яблочко. Он машинально сорвал плод и задумчиво надкусил, глядя на поляну, как на сцену бродячего театра.
Новоприбывшие «актеры» резво спешились со своих мохноногих лошадок и стали подходить к телеге, как кот к безалаберно оставленному без присмотра кольцу колбасы. Разве что не облизывались. Рыжий и высокий парень, явно главный в тройке, стал что-то резко говорить старику. Мальчишка юркнул за дедову спину и затаился.
Хин с хрустом откусил от яблока, от вкуса свело губы, но он продолжал жевать. Похоже, что торговцы сами угодили в капкан, и так вовремя подоспевшим разбойникам оставалось лишь вытряхнуть глупого зайца из шкуры. Однако, даже если бы телега не застряла, шансов у зайца сбежать не было.
Хин хрупнул яблоком еще раз, с неудовольствием поскреб подбородок, присмотрелся к одинаковым серо-зеленым курткам и поблескивавшей в ярких лучах нашивке на плече рыжего парня. И решил, что это не разбойники в полном понимании этого слова. Скорей уж королевская таможня. Что, впрочем, в этих богами забытых горах означало одно и тоже. Потому, что жалование таможенникам платили маленькое и нерегулярно. А кушать они хотели много и часто. Жаловаться же на таможенников далеко и безрезультатно.
«А так все благостно было», – подумал Хин, возвращаясь на дорогу. Вскочил в седло и неспешно поехал по дороге, за поворот, на поляну. Все равно время поджимало, а другой дороги в Ялму нет, как не верти.
Остановился на краю поляны, молниеносно прикидывая расстояние и расположение людей. Приценивался к обстановке, как кухарка к тощей куриной тушке на базаре. И вроде выглядит паршиво, только выбирать не из чего.
– Это чего же, батя, тут творится? – поинтересовался Хин, глядя на хозяина телеги. Спросил спокойно и достаточно тихо. Но на этот вопрос обернулись все, включая лошадей. Впрочем, отвечать никто не торопился. Старик мазнул по нему взглядом и снова уставился в землю. Только желваки на скулах прокатились под морщинистой обветренной кожей. Мальчишка за его спиной крепче вцепился в рукав деда, так и не подняв глаз. Рыжий парень в зеленой куртке с нашивками таможни на рукаве, хмыкнул, вспорол ножом брюхо мешку, который только что вытащил из телеги, и стал вытряхивать содержимое прямо на землю. Двое его подчиненных тянули парусину с другого края.
Рыжий вытащил еще один тюк и, глядя на Хина в упор, медленно разрезал ткань. Хин чуть тронул бока лошади, она сделала два коротких шага к телеге. Таможенник уронил взрезанный тюк на землю – раздался глухой звон – и уставился на Хина наглыми карими глазами. Нож он перехватил поудобней. Товарищи его тоже бросили возиться с парусиной и ухватились за оружие.
Хин лениво поднял руку и почесал затылок. Рукав рубахи соскользнул, обнажая татуировку. Хин не торопился опускать руку, позволяя вдоволь полюбоваться на синего орла со звездой в когтях. И это не осталось незамеченным. На лице рыжего таможенника проступило удивленно-обиженное выражение. Как у рыбака, решившего наловить на ужин карасиков и неожиданно наткнувшегося акулу. И теперь глядя на акульи зубы, рыбак не мог понять, кто кого будет кушать на ужин. Хин ласково улыбнулся всем присутствующим и, ни к кому особенно не обращаясь, заметил:
– Во жизнь пошла! На минутку в кусты отлить отлучился, а нас уже грабят.
– Мы не грабим, – угрюмо огрызнулся рыжий, – мы досматриваем. Королевская таможня.
И поддел развороченный тюк ногой. В мешке жалостливо тренькнуло, мальчишка дернулся, но старик ухватил его за руку. Парень прижался к дедову плечу и снова низко наклонил голову.
– А! Значит, не грабите, – обрадовался Хин.
– Досматриваете… – протянул он задумчиво и лениво пошевелил плечами. Левая рука его так и не легла на рукоять меча, притороченного к седлу, но в глазах таможенника появилось озабоченное выражение.
– Досматривайте, досматривайте, – поощрительно улыбнулся Хин, – королевская служба – я понимаю.
И скрестил руки на груди так, что синий имперский герб был хорошо виден. Лица таможенников стали постными и скучными. Оружие в их руках как-то поникло. На конопатой ряхе их начальника явственно читалась сложная и непривычная работа мысли. Приведшая, впрочем, к верному результату. Он зло ткнул несколько раз ножом в тюки на телеге, не интересуясь более содержимым:
– Все в порядке, можете проезжать, – процедил он сквозь стиснутые зубы. Мотнул головой, и его подчиненные, с неохотой оставив развороченную телегу, спрятав короткие казенные мечи, поспешили убраться. Покидая поляну они бросали разочарованные, голодные взгляды на Хина, как гиены, которые уже запустили зубы в поживу. Но им пришлось бросить добычу на милость более крупного хищника.
Хин смотрел на старика и все больше удивлялся. Узкое породистое лицо с высокими скулами. Совершенно черные раскосые глаза. Четкие брови, загибающиеся к вискам, как крылья ласточки. Упавший капюшон обнажил короткую, до лопаток, седую косу. Перед ним стоял самый настоящий нойше. Так сами себя называли жители Алистанской провинции. До того, пока в их леса и болота не пришел Фейр. Империя воевала с нойше почти пять лет. И все-таки сделала их своими подданными. Так, по крайней мере, считал король. Нойше имели по этому поводу иное мнение. Несовпадение взглядов приводило к тому, что мелкие бунты вспыхивали в Алистанской провинции с завидной регулярностью. Алиста напоминала тлеющий торфяник, где очаги пламени находились глубоко под слоем почвы, и неизвестно, где огонь прорвется на поверхность в следующий раз. Загасить тлеющий торф тяжело. Из Алисты вечно тянуло гарью смуты.
Хин не видел нойше добрый десяток лет. С тех самых пор, как крошечная искорка недовольства внезапно полыхнула до небес всепоглощающим пожаром Алистанского Бунта. И сгорали в этом безудержном огне непобедимые фейрские легионы. Зашевелились, услышав запах паленого, соседи. Зароптали недовольные имперские провинции, почувствовав слабину власти. Зашатался черный трон.
«Мне это надоело, – сказал король, – поезжай и успокой их, Хин». И уже в спину добавил: «Так, чтобы запомнили».
Запомнили надолго. А тем, у кого память короткая, хорошим напоминанием осталось черное пятно на месте столицы Алисты, по приказу короля засыпанное солью – и через десять лет ни травинки на месте пожарища не пробилось. И срезанные под корень косы алистанских дворян. Нойше всегда носили длинные косы – символ отваги, свободы. Алистанским мальчикам никогда не стригли волос. Срезанная коса – страшное оскорбление. После бунта, тем немногим из вождей нойше, кто сдался и склонил колени перед Фейром, король сам, собственноручно рубил эти косы.
Теперь жители Алисты предпочитали сидеть тихо в своих лесах и болотах. До поры до времени. Повстречать купца-нойше все равно, что увидеть травоядного волка. Хотя торговать есть чем. Недаром же так упорно дрался за их лесистые болота Фейр. Руда и пушнина, а не желание нести свет истинной веры варварам, как любили говорить жрецы, – вот что действительно хотел Фейр. Потому, что свет светом, а ковать стальные мечи, чеканить тяжелые серебряные монеты с королевским профилем из божественного света не получалось. Да и мягкое червонное золото собольих и куньих мехов так любили Фейры, к тому же продавалось оно за пределами империи уж больно хорошо, наполняя казну.
Из развороченных тюков как раз и высыпалось прямо в грязь это алистанское богатство. Нойше везли пушнину. Хин безразлично окинул взглядом разбросанные шкурки и снова пристально посмотрел на старика. Особенно на его куцую косу.
«А ведь он из тех, кто стоял тогда на коленях перед Тейрноном. Такое не прощают. Если он меня узнает…» – не отрывая взгляда от старика, Хин медленно опустил руку на эфес меча. Но в черных глазах нойше ничего не менялось.
«Впрочем, нет, не узнает. Я лишь выполнил грязную работу. Не к сапогам королевского раба, в конце концов, сбрасывали обгоревшие вымпелы дворянских родов нойше и их обрезанные косы. К этому времени меня там уже не было. В Фейре воюют и умирают одни, а славу и трофеи получают другие».
Хин спешился и медленно пошел вокруг телеги, не спуская глаз со старика и мальчишки. Пожилой мужчина и шага не сделал к телеге, закрывая худой спиной самое ценное, что у него было. Паренек совсем съежился, дурацкий мятый колпак сполз на лицо так, что виден был только четко очерченный подбородок и бледные упрямо сжатые губы.
Нойше молчали, лошади перестали всхрапывать, лишь косили влажными глазами, и даже птички угомонились. Старик смотрел исподлобья, потому что карасю собственно все равно, кто его будет харчить на ужин – рыбак или акула.
Хин равнодушно обошел разбросанные по земле шкуры и поднял загадочный тюк, в котором что-то тренькнуло, когда таможенник пинал его ногой. Разорвал вспоротую ткань руками. Ухватил за длинный гриф лютню. Посмотрел неприязненно: уж слишком свежо было воспоминание о тонких пальцах на струнах, способных содрать ороговевшую кожу с души, вывернуть наизнанку. Заставить вспоминать то, чего помнить нельзя.
Хин никогда не разбирался в музыкальных инструментах. Он знал толк в тех приспособлениях, на стальных струнах которых, танцевала смерть. Что же до музыки – благо, что он мог отличить трубу от барабана. Но то, что он держал в руках, завораживало аристократическим изяществом плавных изгибов, искусными перламутровыми накладками. Если бы это был стальной клинок, Хин мог бы поклясться, что вещь вышла из-под руки настоящего мастера. Он не удержался и провел пальцами по серебристым нитям струн. Лютня тонко всхлипнула и задрожала, словно женщина от чужого неприятного ей прикосновения. Хин аккуратно положил лютню поверх парусины и снова посмотрел на нойше. Тонкие пальчики паренька вцепились в куртку старика так, что ногти поголубели. На большом пальце надето было костяное колечко с язычком, прячущимся под верхней фалангой. Это говорило Хину о многом. Так же, как и широкий кожаный браслет на запястье, предохраняющий руку от удара тетивы. А где-то под курткой точно скрывался наплечник. Потому, что нойше уже рождались с луком в руках. И умирали вместе с ним. Не было нойше, неумевших стрелять из лука. Так же как не было мирных нойше. Не может быть безропотным народ, в котором воюют все, от мала до велика. Мужчины и женщины. Дряхлая бабка, метящая тебе в глаз вязальной спицей. Старик-жрец, кидающийся под копыта твоего коня, норовя церемониальным серпом перерезать подколенное сухожилие. Сопливый мальчишка, стоящий в полный рост на узком мосту, может выпустить девять стрел за тридцать ударов сердца. И то, что это будут его последние тридцать ударов, нойше остановить не может. Главное, что все девять стрел лягут точно в цель, унося вражеские жизни. Все это вспомнилось Хину, отразилось в черном лаке глаз стоящих напротив людей. Но они молчали. Хин за все это время не услышал от них не слова.
«Где же их клятые луки? И почему они не сопротивлялись, когда таможенники потрошили их, как кухарка индюка? – Хин провел рукой по рассыпанным шкурам. Под пальцами мягко текла темная медь и черненое серебро куньих и чернобурых шкурок. – Неужели действительно торгаши? Нойше, продающий товары на королевской ярмарке? Редкий случай».
– Жадность, батя, гадское чувство, – сделал вывод Хин. Старик смотрел на него, словно не понимая. Только тонкие крылья носа слегка дрогнули. – У тебя отменный дорогой товар. Ехать с таким одному опасно. Ты не поскупился б, охрану нанял. Либо шел бы с большим караваном. Так дороже намного, зато безопасно.
Хин не рассчитывал на ответ, но старик внезапно отозвался:
– Мы шли с караваном до Ритары, а потом нам с ними стало не по дороге. А попутчиков больше не нашлось. И времени ждать – нет. Нам надо успеть в столицу до Лоафмаса, – голос у нойше был густой, совсем не дребезжащий, как у стариков. Он называл фейрский праздник Лунн на свой алистанский лад.
– Ну да, ну да, – понимающе покивал Хин. – Конечно, кто первым прибудет на луннскую ярмарку, тот дороже продаст свой товар. Пока конкуренты не подтянулись. И все же, нельзя быть таким корыстным. Жадина платит дважды. Обычно деньгами и жизнью.
– У меня нет времени, – угрюмо повторил старик.
Хин медленно обходил телегу и старика с левого бока, ведя ладонью по обрешетке.
И вдруг сделал резкий шаг, ухватил мальчишку за локоть и дернул на себя. Парнишка пискнул, Хин смахнул у него с головы войлочный колпак, черный шелк волос расплескался по плечам. Как и предполагал Хин, под войлоком обнаружилась совсем молоденька девушка. Почти девочка. Вряд ли ей исполнилось хоть четырнадцать. Она была очень хороша. Безупречно белая, матовая кожа, изящно вылепленные контуры скул и носа. Копна прямых волос цвета воронова крыла. Как и положено чистокровной нойше – антрацитовые глаза, в которых радужка сливалась со зрачком, заполненные неукротимостью, запертой глубоко внутрь яростью. Запертой, но готовой прорваться в любую минуту, отсвечивающей синеватым металлическим блеском в черных волосах и глазах.
– Деда! – отчаянно прошептала девушка, старик дернулся к Хину.
– Куда ж катится этот мир?! Все на продажу? – прошипел Хин, хватая старика другой рукой за грудки. – Даже вы, нойше, дочек своих за полушку готовы продать?!
И оттолкнул старика. Тот ударился о тележный борт, согнулся, но в глазах его полыхнул бешеный волчий огонь.
Старик до хруста сжал руку в кулак:
– Это все не товар!
– Да? – Хин издевательски изогнул бровь.
– Это взятка! – прохрипел старик. Разогнуться он не мог, судорожно шаря рукой под рубахой слева, там, где сердце.
– Взятка? И что же ты хочешь за эту взятку? Место судьи? Или магистрата? Дельная мысль! Получишь королевскую должность – деньги потекут рекой. Это правильно. А чтобы легче было подмазать чиновников, подложишь сначала под них свою внучку. Хорошенькая, свежая у тебя девочка, – Хин тренькнул пальцами по струнам лютни и добавил. – Товар надо всегда показывать лицом. Будет теперь она играть на своей лютне столичным чиновникам. Они такое любят. Верный расчет, старик, – ядовито похвалил Хин и грубо ухватил девушку за подбородок, разворачивая к себе. Черные глаза налились не слезами, а ненавистью.
– Пусть погаснет твой очаг, – прошипел старик худшее из возможных для нойше проклятий на своем родном языке. – Убери от нее руки, белоглазая собака!
– Мой очаг давно погас, – ответил Хин, переходя тоже на язык нойше. – А твои предки не пустят тебя к небесному костру за то, что ты торгуешь их кровью с врагами.
И говорил он на мелодичном языке нойше с едва заметным акцентом, совершенно не путаясь в замысловатых тонах и ударениях. Потому, что одно из важнейших правил ведения любой войны – изучение языка и обычаев вероятного противника. А в том, что жители лесистой и болотистой Алисты были и остаются самыми вероятными и опасными врагами Фейра, сомнений у Хина никогда не было. Не смотря на свою сожженную дотла столицу, на устрашающие казни смутьянов, на сыновей-заложников, Алиста взбунтуется снова. Это только вопрос времени. Так же, как нет никаких сомнений, кому король скажет: «Алисту надо утихомирить. Я так хочу».
– Это взятка вам, имперским кровососам! – выплюнул старик, выпрямляясь и расправляя плечи. Девушка судорожно вздохнула и закрыла рот ладошкой. – Взятка за моего сына! Вы отняли у нас все! Нашу землю, нашу честь, наших детей! Ну, давай, фейрский пес, рви меня на части за то, что я смею это говорить! Так же, как вы вздернули на дыбу моего сына, лишь за то, что он говорил правду, за то, что не хотел воевать и убивать за вас. Давай!
Они смотрели друг другу в глаза очень долго. И ни один взгляда не отвел. Девочка закусила палец до крови, и лицо у нее стало совершенно белым. Таким, как лицо мраморной статуи богини в храме Алисты. Почему-то именно это снежно-белое лицо, забрызганное яркими каплями крови, запомнилось Хину больше всего после Алистанского бунта.
– Тебе не купить ему свободу за это, – после долгой паузы Хин дернул подбородком в сторону развороченной телеги. – Тебе не купить ему жизнь ни за какие деньги, если твоего сына обвинили в государственной измене. Не потому, что чиновники не берут взяток, а потому, что ты из Алисты. Это вопрос принципа. Если бы он грабил и насиловал на большой дороге, если бы воровал или убивал, тогда другое дело. Но его вина гораздо больше, он – нойше.
– Я и не надеялся купить ему жизнь. Я пытаюсь купить ему легкую смерть, – ответил старик. – Быструю смерть, а не то, что ему грозит сейчас. Лучше плаха и топор, чем пытки, отрезанный язык, вырванные ноздри и Эр-Равведские рудники.
Хин развернулся к ним спиной и пошел к своей лошади. Девочка кинулась к деду, подставляя худенькое плечо. Старик притянул ее голову к себе, прикрывая рукой. Хин вытащил из сумки короткий нож и вернулся к телеге. Залез в лужу, потыкал ножом, присел, запустив руки под днище телеги. Долго там ковырялся, ругаясь сквозь зубы.
Хин. – А если б ось сломал? Телегу надо разгружать полностью.
Старик посмотрел на солнце уже перевалившее через полдень и тихо произнес:
– Моя вина. Почти двое суток не спал. Развезло на солнышке. Пока мы разгрузим телегу, пока вытащим… – не закончил нойше.
Хин и так знал, что будет, если они к ночи не доберутся в Ялму.
– А теперь чего спишь? – грубо спросил Хин. – Тогда ветки надо под колесо кидать. Лучше вон лапы еловые. А ты! – он подтолкнул девушку в плечо, – тоже не на смотринах – к лошадям иди!
Они со стариком налегали на борт изо всех сил, трещало дерево и жилы. Девочка на своем певучем наречии что-то ласково говорила лошадям, и те старались, как могли. Телега чуть пошла, но снова скатилась в яму. Хин припомнил родословную всех демонов Бездны в таких словах, что сама Юсулах, наверно, покраснела бы. Старик толкал молча. У него были крепкие, мозолистые руки, привыкшие и к оружию, и к инструментам. И Хин подумал, что нойше не так уж и стар, как ему показалось в начале. Седые волосы и глубокие морщины достались ему не с возрастом.
– Почему ты не стрелял в таможенников? – внезапно поинтересовался Хин, отпуская борт телеги на мгновение.
– Тогда бы речи о том, чтобы ехать в столицу уже не было. Надеялся – заберут часть и отпустят с миром.
– Они бы частью не удовлетворились, – Хин поплевал на ладони и снова налег на борт. Нойше поднажал с другой стороны. Девочка тонко и резко крикнула. Лошади визгливо заржали. Телега душераздирающе крякнула и с противным чавкающим звуком вылезла из ямы.
Нойше, не веря в свое счастье, застыли. Хин развернулся, легко вскочил в седло и ударил лошадь под бока, заставляя пошевеливаться. В след ему старик сказал длинную, церемонную, переливчатую фразу. Хин дернул раздосадовано спиной, стряхивая слова благодарности. Но отъехав немного, лошадь придержал, прислушиваясь, как нойше в спешке забрасывают рассыпавшиеся вещи на повозку. Бойко зацокали копыта за его спиной – телега стронулась с места.
Так и поехали, держа строгую дистанцию в пятьдесят шагов. Потому, что разговаривать человеку с синим имперским гербом на руке и нойше, с обрезанной косой, совершенно не о чем.
А когда впереди показались приземистые рыжие строения, напоминающие разбитые черепки глиняного кувшина, и синяя атласная лента реки, Хин поддал пятками под бока кобылы. И та, недовольно всхрапнув, перешла на вихляющую рысь. «В виду города их уже никто не тронет», – Хин с неудовольствием посмотрел на солнце, заваливающееся за край окоема.
Найти заведение тетушки Шоны в Ялме труда не составило. Это был единственный постоялый двор на весь поселок. Очень приличное с виду заведение. По крайней мере, общий зал. Правда, откуда-то тянуло сладковатым запахом. А спутать «волчий хвост», который так уважали мхетские шаманы, после нескольких лет проведенных в Мхете, Хин не мог. Шаманы уважали, а король запретил ввоз это наркотика в Фейр. Но, чем дальше от метрополии и ближе к границам, тем больше «центробежная» сила ослабляла королевские указы. Здесь действовали другие законы. А королевские орданансы… Ну то, что око не видит, то душу не тревожит, налоги-то уплачены сполна.
Хин пробежался глазами по залу, оценивая присутствующих. Девушки-служанки у тетушки были то, что надо. Брану бы понравилось. Он не знал, с кем именно ему предстоит встретиться. Но приблизительно представлял. Кого еще могла послать Хейвед, как ни одного из неприметных «серых крыс» – тайной службы Слепого? Вечных и верных слуг Орха, мальчишек, подброшенных на ступени храма за ненадобностью. Орх с удовольствием привечал таких приемных сыновей. Учил, кормил, тренировал, одевал, рассчитывая на верную службу. Они и служили, эти Орховы пасынки, наученные своим божественным отчимом лишь подглядывать, подслушивать, воровать да убивать.
Из гостей ему подходил лишь один. Тихий и неприметный, в неброской, но добротной одежде. С серым, незапоминающимся лицом. Только глазки-бусинки, прикрытые белесыми ресницами, острые, как бритва. И когда он посматривал по сторонам, то действительно становился похожим на крупного уверенного крыса. Хин решительно направился к его столу, похлопал человека по плечу, как старого знакомого, радостно сказал:
– Доброго здоровьечка, своячок! Сколько лет, сколько зим! Как там сеструха моя? Не балует? А тетушка Хей, здорова ли?
– Слава Орху! Здорова бабулька – нас, грешных, переживет, – расплылся в улыбке собеседник. – Поклон тебе от тетушки Хей! А сестра твоя у меня не забалует. Вот она у меня где!
Серый сжал руку в кулак – на среднем пальце блеснуло серебряное кольцо. Овал пересеченный вертикальной чертой, знак Слепого.
«Вас храмовых крыс ни с кем не перепутаешь», – подумал Хин, продолжая жизнерадостно улыбаться. – Это славно, это славно! Рад слышать хорошие вести.
– Да, хорошие, – подтвердил слуга Орха. – Только я уж боялся, что разминемся с тобой. Солнышко село, а тебя все нет, свояк.
– Так получилось. Может, поешь со мной. Я заплачу за ужин, – предложил Хин.
– Я не голоден. И лошадь свою уже седлать велел. Так что давай о деле, – на столе под его рукой неожиданно оказалось письмо. Откуда он его достал и когда, Хин не уследил. Письмо перекочевало к Хину за пазуху, хотя ему жутко хотелось, не сходя с этого места, просмотреть письмо. Собеседник словно прочитал его мысли:
– Все будет так, как говорила тетушка Хей. Жернова уже завертелись. А какая мука из-под них посыплется, во многом зависит от тебя. Тетушка просит хорошенько подумать.
– Я подумаю, – кивнул Хин и полез за пазуху.
– Не трудись, за все заплачено сполна.
– А если я полез не за деньгами? – уточнил Хин, медленно вытянул руку и положил открытой ладонью на стол.
– Ну, такие чаевые мне, конечно, тоже иногда пытаются всучить. Но я их не принимаю, – радушно пояснил посланец.
– Может, я все же могу угостить тебя чем-то? Вина? – учтивым тоном поинтересовался Хин.
– Не стоит. Я вина вообще не пью.
– Орх запрещает?
– Орх мне мало что может запретить. Из меня такой же скверный раб божий, как из тебя – королевский, – ухмыльнулся «серый», в глазах у Хина полыхнуло бешенство.
– К чему обижаться на правду? – спокойно спросил посланец. – Нам вечно выполнять чужие указы. Но можно исполнять их бездумно, а можно в меру сил сопротивляться чужой воле. И ты, и я вечно воюем со своей судьбой. Для этого нужна немалая отвага. А когда человек идет в бой пьяным, это уже не его смелость, а вина. И вряд ли, взяв смелость взаймы, воин сможет победить врага. Или проиграв и погибнув, оказаться там, где бы ему хотелось. Ну, это только мое мнение, своячок!
И он полез к Хину обниматься и громогласно перечислять всех родственников, которым следовало передать приветы. Хин не остался в долгу, смачно и гулко хлопая слугу Орха по крепкой спине и обещая никого из родни не забыть.
Не успел посланец уйти, а возле стола уже крутилась служанка. Легонько задела бедром плечо Хина, подходя сзади.
– Что господин желает? – сладко и многообещающе улыбаясь, спросила служанка, наклоняясь достаточно низко к Хину, чтобы тому открылся прекрасный обзор на белоснежные упругие холмы в низком вырезе рубахи, подхваченные корсетом. Девица глубоко вздохнула – Хин по достоинству оценил открывшийся взору пейзаж. Но немного помедлив, прислушавшись к противному сосущему чувству в подреберье, Хин вспомнил что колбаса, которой угощал Бран, было последнее, что он ел. Холмы могли и подождать…
– Желаю для начала, – Хин уронил монетку в вырез рубахи, – поесть бы хорошенько. Мяса. Жаренного. И побольше.
– Еще чего-то? Каши с подливой? Капусту тушеную? Репа…
При слове «репа» Хин дернул губой и перебил девицу:
– Асвалааху на рога твою кашу и репу, – с чувством сказал он, – а капусту…
– Поняла, – еще ласковей улыбнулась служанка, наклонилась так близко, что родинка на левой груди оказалась почти у самого носа Хина.– Эля? Вина?
– Понятливая – это славно, – по хозяйски проводя по шее и груди девицы, похвалил Хин, – Тогда жрать тащи поживей! И да, пожалуй, эля.
Какое-то время он был страшно занят. И даже до покачивающей бедрами служанки ему дела не было. Хотя бедра у нее были совсем неплохи. Потом он блаженно вздохнул, запив все кружкой эля. Конечно, эль ему помочь не мог, уж слишком слаб, чтобы хоть ненадолго позволить Хину отключится от этой опостылевшей, бесконечной маеты, которую и жизнью-то можно назвать с натяжкой. Не брало его и вино. Но можно попробовать смешать этот эль да крепкую равведскую самогонку, которую настаивают на каких-то горных мхах. Да еще сладковатый дым «волчьего хвоста», и подмять под себя мягкое, податливое тело. Он, прищурив глаз, посмотрел на мерно покачивающиеся бедра, снующей между столами служанки. Она, словно ощутив этот взгляд спиной, обернулась, улыбнулась и направилась к нему, медленно, расчетливо двигаясь. Он растянул губы в бледной улыбке, собираясь все же заказать и самогонку, и мхетскую траву, и эту девицу.
Если ему повезет, на пару часов он провалится в благодатный черный омут без дна. Выныривать потом несказанно тяжело, больно. Хуже, чем после очередной смерти. Но это хоть крошечная передышка.
Он потянулся, за пазухой со змеиным шелестом зашуршало письмо. Так и непринятое решение внезапно стиснуло сердце костлявыми пальцами. В сером тумане едва заметно проступал приземистый силуэт башни замка Нарз. Желтоватым светом мерцало единственное узкое окошко. Обещал же к рассвету быть.
«Прав серый крыс, – решил Хин. – Взятая взаймы храбрость мне не нужна. Вряд ли она поможет мне встретиться, наконец, с моей заплутавшей смертью».
Он резко поднялся, хрястнул об стол монеты и пошел к выходу. Служанка с разочарованием посмотрела ему вслед, задумчиво пересчитывая деньги, – человек, бросивший на стол такие чаевые за обед, мог бы оставить гораздо больше на ее постели.
Хин шагнул из задымленной таверны в темноту двора. Краем глаза заметил движение размытой тени. Резко обернулся, обжегся о черный огонь глаз девочки-нойше. В голове просверком стали мелькнула мысль:
«Все же узнал меня старик. Пришла мстить тому, кто сжег Алисту, – и где-то на самом краешке сознания проскочило: – Почему тогда не стреляла?»
Но размышлять о странностях мести нойше времени не было. Еще быстрей, чем мысль, из рукава выскочил в ладонь кинжал. Их разделяло каких-то три шага. Девочка стремительно приближалась и резким движением протянула что-то Хину. Он даже не рассмотрел что, его левая рука уже обходила препятствие, целя девчонке в печень, правая выброшенная вперед ребром ударилась о протянутую вещь. Раздался мелодичный звон. Черноглазая отпрянула, чуть не выронив предмет из рук. Кинжал скользнул по дереву и в цель не попал.
– Я пришла поблагодарить, – сказала девочка на родном языке, который напоминал больше соловьиную трель.
– Что? – безжизненным голосом переспросил Хин. Рука с кинжалом замерла. Смысл фразы не сразу дошел до него.
– Я пришла сказать тебе спасибо, – снова повторила нойше и повернула голову, стараясь рассмотреть, что он держит в левой руке. Хин сжал протянутую ему вещь, не особо интересуясь, что же это такое. Он лишь хотел прикрыть этим оружие, зажатое во внезапно вспотевшей ладони.
«Поблагодарить? Я ведь ее чудом не убил, дуру!» – зло подумал Хин.
– У нас нет ничего, что могло б тебе придтись по душе. Кроме этого, – девушка легонько подтолкнула ладошкой подарок. Хин ощутил в правой ладони натянутые струны. Он с изумлением повертел благодарность нойше. Струны казались холодными лучами луны, серебрились изящные обводы благородного инструмента, матово поблескивал перламутр инкрустации.
– Что это? – переспросил он непонимающе.
– Это самое ценное, что у нас есть. Мы тебя больше ничем отблагодарить не можем.
– Зачем мне это? Я не умею играть, – от крайнего изумления голос у него стал звонким. Он отступил на шаг, а позабытый кинжал так и продолжал сжимать в руке.
– Дед сказал, что такому, как ты больше не нужны ни золото, ни женщины, ни слава. То, что тебе надо ты можешь и сам добыть. Только ты не знаешь, что тебе надо, – Хин попытался возразить, но девочка твердо добавила: – Эта лютня тебе поможет.
– Это ошибка.
– Нет, мой дед – ариис’нхи’овейр, – девочка на секунду запнулась, подбирая подходящее слово, – ведун, по-вашему. Он все знает.
Нойше сложила изящные ладошки, поднесла их губам и совершила сложный ритуальный поклон. В этом безмолвном жесте уместилось столько слов и смысла, что препираться с нойше Хину совершенно расхотелось. Тем более, что она сразу же развернулась и двинулась прочь. Она не шла – плыла по раскисшей грязи дороги, словно по мраморным плитам дворца. С достоинством неся несуразный войлочный колпак на гордой головке. Глядя в ее прямую спину, Хин думал о том, что такой народ сломить нельзя. Уничтожить можно.
Онемевший Хин так и остался стоять, глядя ей в след. Как дурак, ей-богу.
«Много вас провидцев на меня одного развелось», – зло подумал он, кинжал встал на свое место под левым рукавом, как втянувшийся тигриный коготь. Он пощупал бумажную трубочку за пазухой. Зашуршало, словно потревоженная змея.
«Если Грейд вытащит Меч, то его поддержат армейские генералы, – внезапно подумал он. – Тейрнон не удержит власть. Фейр получит нового короля и гражданскую войну. Нойше взбунтуются первыми. И тогда эта девочка возьмет свой охотничий лук в хрупкие пальцы. Сквозь малахитовую дымку листвы прицелится, чуть сузив антрацитовый глаз, оттянет тетиву к уголку безупречных губ… Не промажет. Никогда нойше не промахиваются, целя в глаз кунице или врагу, – Хин так отчетливо представил это себе, что у него засвербел старый шрам под ключицей. – И тысячи других нойше, невзирая на пол и возраст, слившись в единое целое с родным лесом, бредя невесомыми тенями по своим страшным болотам, начнут партизанскую войну. Алистанские леса наполнятся свистом смерти, летящей на сером совином оперенье. Тяжелые неповоротливые имперские легионы будут тонуть в обманчивых мшистых трясинах».
Он увидел это настолько явно, словно снова оказался в мглистом влажном сумраке алистанского леса. Под конскими копытами расползалась клочьями, казавшаяся такой прочной, дорога, превращаясь в черную страшную пасть болота. В голове гудело, свистело, и он не мог перекричать визг тонущих лошадей и крики раненых.
«Но леса будут гореть так, что черный жирный дым поднимется чуть не к вершине Адветматхи. А дороги империи до самой столицы украсятся виселицами с обезображенными трупами нойше и их сломанными луками.
Но если я верно разыграю свою партию, меня здесь уже не будет. Я больше никогда этого не увижу. Спасибо Хейвед, если я все сделаю правильно, то я смогу шантажировать принца этими письмами. Пусть только достанет Меч, и тогда мне будет, чем его стращать. Он трус. Ему проще избавиться от шантажиста навсегда. И я, наконец, получу свое. А все остальное меня не касается. Мне до этого нет никакого дела».
– Мне наплевать! – сказал Хин вслух, обращаясь к небу. Луна недоверчиво сморщилась, прикрывшись тучкой.

[Гость_Bazil.BF_*]

Живо пишите.

И все же почему-то отдает разочарованным Руматой, будто его не спасли тогда, а закончал начатое, продав душу кому-то. А выполнив намерение мучается

[Betty]

Живо пишите.

И все же почему-то отдает разочарованным Руматой, будто его не спасли тогда, а закончал начатое, продав душу кому-то. А выполнив намерение мучается

Прежде всего спасибо, что продолжаете читать и за отзыв.
Про Румату вот до этого самого момента, да еще в связи с этим моим героем, никаких аналогий мне в голову и не приходило. Хотела даже возмутиться, как можно сравнить прогрессора, с вложенным в него на уровне подсознания моральным запретом убивать людей и жесткой доктриной "бескровного воздействия", когда здесь у ГГ нет таких стопоров в принципе. Как можно сравнить того, кто запрограммирован на то, что бы нести высшее благо обществу и того, кто, как и дальше будет рассказано и уже достаточно сказано, воевал и исключительно жестоко совсем за другие ценности. А потом я вдруг осознала, что ключевое здесь "разочарованный" и "не спасенный из Арканарской резни". И вдруг представила, что все эти высокие идеалы в Румате наносные, косметические, а что могло случится не вытащили бы его из Арканара? Ведь (за точность цитаты не поручусь) "где он прошел - было видно" , и шел он уже по трупам защищая не высокие идеалы, позволяющие абстрактному обществу эволюционировать безболезненным путем, а защищая и мстя за своих близких. И да, наверное, можно сказать, что и мой герой того не желая, продал душу в обмен на жизнь своих близких. И теперь расплачивается, но не жалеет. Антону, разведчику ИЭИ такого выбора не дали - "спасли", но я не помню, давно читала, чтобы Стругацкие в финале четко давали понять, что это лучший выход для Антона. Может просто не помню, но такие столпы философско-этических вещей должны были дать нам самим додумать. А уж додумываем мы каждый, кто во что горазд. Но вы внесли в мою душу такие сомнения, относительно Руматы, что я теперь не скоро успокоюсь. Скорей всего, пойду читать в очередной раз "Трудно быть богом". Но это такие вещи (как и "Мастер и Маргарита" для меня, когда читай, не читай, приходит очередной кризисный возраст и видишь новые грани), которые всегда полностью не осознать.

[Гость_Bazil.BF_*]

Прежде всего спасибо, что продолжаете читать и за отзыв.
Про Румату вот до этого самого момента, да еще в связи с этим моим героем, никаких аналогий мне в голову и не приходило. Хотела даже возмутиться, как можно сравнить прогрессора, с вложенным в него на уровне подсознания моральным запретом убивать людей и жесткой доктриной "бескровного воздействия", когда здесь у ГГ нет таких стопоров в принципе. Как можно сравнить того, кто запрограммирован на то, что бы нести высшее благо обществу и того, кто, как и дальше будет рассказано и уже достаточно сказано, воевал и исключительно жестоко совсем за другие ценности. А потом я вдруг осознала, что ключевое здесь "разочарованный" и "не спасенный из Арканарской резни". И вдруг представила, что все эти высокие идеалы в Румате наносные, косметические, а что могло случится не вытащили бы его из Арканара? Ведь (за точность цитаты не поручусь) "где он прошел - было видно" , и шел он уже по трупам защищая не высокие идеалы, позволяющие абстрактному обществу эволюционировать безболезненным путем, а защищая и мстя за своих близких. И да, наверное, можно сказать, что и мой герой того не желая, продал душу в обмен на жизнь своих близких. И теперь расплачивается, но не жалеет. Антону, разведчику ИЭИ такого выбора не дали - "спасли", но я не помню, давно читала, чтобы Стругацкие в финале четко давали понять, что это лучший выход для Антона. Может просто не помню, но такие столпы философско-этических вещей должны были дать нам самим додумать. А уж додумываем мы каждый, кто во что горазд. Но вы внесли в мою душу такие сомнения, относительно Руматы, что я теперь не скоро успокоюсь. Скорей всего, пойду читать в очередной раз "Трудно быть богом". Но это такие вещи (как и "Мастер и Маргарита" для меня, когда читай, не читай, приходит очередной кризисный возраст и видишь новые грани), которые всегда полностью не осознать.

Здесь надо понимать, что с волками жить - по-волчьи выть. Любые идеалы требуют подпитки, они сложнее для понимания, осзнания поддержки и главное сложнее для реализации. Что проще рубануть наотмашь, чтобы голова покатилсь по земле и более не беспокоила, или изображать всякие веерные защиты стараясь не прибить кого-то не нароком?

Румата и сам начинал замечать, что еще до резни начал меняться.

[Betty]

Здесь надо понимать, что с волками жить - по-волчьи выть. Любые идеалы требуют подпитки, они сложнее для понимания, осзнания поддержки и главное сложнее для реализации. Что проще рубануть наотмашь, чтобы голова покатилсь по земле и более не беспокоила, или изображать всякие веерные защиты стараясь не прибить кого-то не нароком?

Румата и сам начинал замечать, что еще до резни начал меняться.

Очень сложный вопрос поднимаете. Да уж цитатами я Вашу фразу не подтвержу, но помню, что Румате все труднее сдерживать себя в рамках, навязанных ИЭИ. То, что его окружает в рамки не вписывается. И нужны ли нам тогда идеалы? Или все же базовый инстинкт защиты себя, семьи и близких? Что делает нас людьми? Как по мне, то Румата становится более человечным, когда "рвет поводок" жестких запретов и "сходит с ума" по версии ИЭИ, потому что, это нормальная мужская реакция (женщина бы, наверно, на инстинктах поступила по-другому) на окружающую действительность. А идеология, как по мне, действует только до определенной границы. А дальше то что вы говорите: "с волками жить- по-волчьи выть".

[Рыжая]

Спасибо огромное за поддержку! Я, кстати, пробежалась по ближайшим темам в поисках Ваших текстов, чтобы зайти с ответным визитом. Но в ближайшем обозримом прошлом сайта не нашла ничего Вашего. Видимо, где-то на более крупных литературных порталах. Я тут не так что бы обжилась и не знаю какие названия "можно произносить вслух" На некоторых сайтах есть негласные правила и я пару раз уже обжигалась. Но вот за ссылку в личку буду благодарна.

*** А, скорее всего, и не найдете ничего моего) Рассказы я не пишу, а отрывки романов давно не выкладывала. Да и вообще, последний мой изданный в Альфе роман датируется 2015 годом, а потом был еще один - который я только в инете продавала.
Зовут меня Татьяна Устименко и, если хотите пообщаться приватно, то милости прошу в личку)

А что касается вышеупомянутого отрывка про храм богини, то, проще выложить его тут, хотя и, извиняюсь, засоряю Вашу тему:

____
Как я и ожидала, это оказался храм имени ЕЕ! Вечерняя литургия уже давно закончилась, но привратник – старенький, седой, согбенный какими-то невзгодами эльф лишь взглянул мне в лицо, и тут же впустил, едва я постучалась. Главная святыня храма, несмотря на отсутствие прихожан, была освещена снизу целым костром из свечей, налепленных на поднос, установленный перед невысоким алтарем. На алтаре возвышалась статуя женщины, выполненная в натуральную величину и казавшаяся живой. В трепете пламени лицо высеченной из знаменитого дурбанского мрамора Эврелики смотрелось невероятно юным, с выражением кроткого бесстрашия. Но ее фигура, которую обтекали складки одежды, струящиеся мягкими целомудренными волнами, выглядела по-женски зрелой. В том, как нимбом раскинулись вокруг лица темные волосы, как разлетелся синий плащ за плечами, ощущался ураганный, поистине неземной ветер. Это от него сын-младенец спрятал личико у нее на плече, так что на мальчика падала тень рока, уготованного потомку великого короля. Но в матери ощущались лишь божественные сила и покой, а маленькие босые ноги ее плотно прижимали храм к месту обетованному, устанавливая нужный порядок вещей и событий. Да, это именно она вершила судьбу своего народа, в этом я не сомневалась. Вынутый из ножен меч лежал перед ними - знак поверженной войны и преодоленного страха. Я глубоко вздохнула, проникаясь исходящим от статуи душевным светом, и благоговейно опустилась на колени, беззвучно умоляя Эврелику поделиться со мной своей силой и мудростью, столь необходимыми мне в будущем. Но фигура женщины из розоватого, теплого по тону камня выражала абсолютный покой, оставаясь глухой к моим молитвам. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу исполненные полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства – пленяли и притягивали меня к себе…
- Иди ко мне, Наследница! – звал мелодичный женский голос, способный принадлежать только статуе.
И тогда, не выдержав, я шагнула ближе, протянула руку и кончиками пальцев коснулась края ее мраморного одеяния. Острая вспышка боли пронзила мозг, голова закружилась и, издав пронзительный крик – я замертво повалилась на пол, со всего маху ударившись виском о ребро алтарного постамента…

[Betty]

*** А, скорее всего, и не найдете ничего моего) Рассказы я не пишу, а отрывки романов давно не выкладывала. Да и вообще, последний мой изданный в Альфе роман датируется 2015 годом, а потом был еще один - который я только в инете продавала.
Зовут меня Татьяна Устименко и, если хотите пообщаться приватно, то милости прошу в личку)

А что касается вышеупомянутого отрывка про храм богини, то, проще выложить его тут, хотя и, извиняюсь, засоряю Вашу тему:

____
Как я и ожидала, это оказался храм имени ЕЕ! Вечерняя литургия уже давно закончилась, но привратник – старенький, седой, согбенный какими-то невзгодами эльф лишь взглянул мне в лицо, и тут же впустил, едва я постучалась. Главная святыня храма, несмотря на отсутствие прихожан, была освещена снизу целым костром из свечей, налепленных на поднос, установленный перед невысоким алтарем. На алтаре возвышалась статуя женщины, выполненная в натуральную величину и казавшаяся живой. В трепете пламени лицо высеченной из знаменитого дурбанского мрамора Эврелики смотрелось невероятно юным, с выражением кроткого бесстрашия. Но ее фигура, которую обтекали складки одежды, струящиеся мягкими целомудренными волнами, выглядела по-женски зрелой. В том, как нимбом раскинулись вокруг лица темные волосы, как разлетелся синий плащ за плечами, ощущался ураганный, поистине неземной ветер. Это от него сын-младенец спрятал личико у нее на плече, так что на мальчика падала тень рока, уготованного потомку великого короля. Но в матери ощущались лишь божественные сила и покой, а маленькие босые ноги ее плотно прижимали храм к месту обетованному, устанавливая нужный порядок вещей и событий. Да, это именно она вершила судьбу своего народа, в этом я не сомневалась. Вынутый из ножен меч лежал перед ними - знак поверженной войны и преодоленного страха. Я глубоко вздохнула, проникаясь исходящим от статуи душевным светом, и благоговейно опустилась на колени, беззвучно умоляя Эврелику поделиться со мной своей силой и мудростью, столь необходимыми мне в будущем. Но фигура женщины из розоватого, теплого по тону камня выражала абсолютный покой, оставаясь глухой к моим молитвам. Стан, закутанный в ниспадающие ткани, точно хотел высвободиться из них еле заметным усилием, но погружался всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу исполненные полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства – пленяли и притягивали меня к себе…
- Иди ко мне, Наследница! – звал мелодичный женский голос, способный принадлежать только статуе.
И тогда, не выдержав, я шагнула ближе, протянула руку и кончиками пальцев коснулась края ее мраморного одеяния. Острая вспышка боли пронзила мозг, голова закружилась и, издав пронзительный крик – я замертво повалилась на пол, со всего маху ударившись виском о ребро алтарного постамента…

Тему Вы мне не засоряете, я с удовольствием прочитала и понимаю, почему вы говорите о схожести стилистики. Я люблю такие текст, где я вижу не слова, а объемную картинку, где я с первых предложений погружаюсь и "вижу", а не читаю. Хорошо, но мало - душа требует продолжения банкета.))

[Betty]

Глава 7

К рассвету, как и обещал, Хин вернулся в замок. Дождь лил, не переставая, ветер простужено гудел. В серых клубах тумана, он чуть не заплутал. Продрог, промок, но наконец, разглядев сквозь мряку темные очертания башни и едва различимый желтоватый огонек в окошке, остановил лошадь и долго мок под дождем, о чем-то размышляя. Похлопал неуверенно мешок с арфой – усталый звук был ему ответом – и постучал в ворота.
Хин неслышно проскользнул в башню. Остановился, прислушиваясь. Cпокойно, магией и не пахло. Тени, тихие и покладистые, мирно сидели по углам. Наверху лестницы перед открытой дверью сидел Бран, прислонившись затылком к стене и положив ноги на перила лестницы. Хин подумал, что десятник спит, но ошибся. Бран дернул лохматой бровью, беззвучно сбросил ноги на пол и неспешно поднялся во весь рост. Не суетясь, одернул куртку и застегнул верхний крючок под воротом. Хин мазнул по нему взглядом, обратил лишь внимание на Брановы сапоги. Его всегда удивляло, почему у десятника в отличие от многих других фейрских воинов сапоги пребывают в чистом виде. Впрочем, так же как и его куртка, да и сам десятник. Чем никогда не грешила фейрская армия, так это аккуратностью. Раньше, когда он был человеком по имени Кейрнех, если бы хоть кто-то из его офицеров посмел появиться ему на глаза в таком непотребном виде как, например, комендант Нарза, он бы на первый раз вышиб коменданту зубы. Потому что расхлябанность и грязь это ни какие-то неведомые хвостатые твари, а вполне осязаемые вещи в армии. Тифозные вши, дизентерия, сбитые на марше солдатские ноги, неспособность быстро развернуть боевое построении, потерянные мгновения во время отражения внезапной атаки. И результат у этого всегда один – тысячи смертей и поражение. Теперь ж Хину не было ни какого дела до боеспособности Фейрской армии. Ему было все равно, но сапоги Брана наполняли его приятным чувством, что конец света не так уж и близок.
– Все в полном порядке, – сообщил десятник.
– Я и не сомневался. Иди спать, Бран.




***
– Вот, – Хин положил лютню с новыми струнами на стол.
Эти слова стали первыми, разорвавшими тугую тишину за последние два дня. Айфе к инструменту не притронулась, только тихо спросила:
– Зачем?
Он сел напротив, скрестил руки, долго подбирая слова.
– Извиниться, видимо, пытаюсь. Эта музыка сводит меня с ума.
– Вот и спрашиваю: зачем, если тебя так бесит мое пение?
– Да просто не знаю, что хуже: когда ты плачешь, или когда играешь.
– Я не плачу!
– Да уж, – угрюмо согласился Хин, – не плачешь. Ты два дня молчишь, а плачет небо и воет ветер. Уж лучше пой! У тебя красивый голос, ты дивно играешь. Если бы за этим всем я не чувствовал отзвуков магии – заслушался бы. Но твоя магия слишком сильна. Ты делаешь мне больно. Я защищаюсь.
– Я не хотела причинить боль или лезть в душу. И вовсе не собиралась увидеть твое прошлое! Мне просто страшно, и я защищаюсь, как умею.
Слова он различал плохо – так, лишь общий смысл.
«Прав был старик-нойше. Такому, как я, ничего уже не надо: ни золото, ни слава. К чему это все неупокоенному духу, бессмысленно бродящему по земле? - думал он, а сам все смотрел на тонкие, почти прозрачные пальцы, ногти на которых были похожи на розовый миндаль. На выбившуюся прядку, танцующую над щекой в такт дыханию. Глаза, наполненные лиловым предрассветным сумраком, и хрупкая веточка вены, бьющаяся в углублении над ключицей. - Зачем такому, как я, это? Но надо отвечать. Надо, раз уж сам решился завести этот разговор».
– Тебе стоит поосторожней чего-то хотеть… или не хотеть. Тебе под силу открыть такие двери… – Хин осторожно подбирал слова, будто ступая по хрупкому весеннему льду. – Такие, что ведут прямиком в Бездну Теней. И из них за разбуженными тобой призраками прошлого может прийти их хозяин. Тогда, если он тебя учует – не спастись. Здесь сила не поможет, только знания и опыт, которых у тебя нет.
– Я не буду больше играть! – Айфе резко оттолкнула лютню, струны горестно застонали. Хин остановил рукой несчастный инструмент и снова подтолкнул его к Айфе:
– Я не запугиваю, а лишь предупреждаю. Не говорю, чтобы вовсе не играла, но будь осторожней.
– Я не испугалась, но причинять тебе боль не хочу! Тоже пытаюсь извиниться, если не заметил.
– Нет смысла извиняться. Не стоит пытаться меня понять. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я лишь пес на длинном поводке. И все, что тебе померещилось хорошего во мне, – стальные шипы внутри ошейника, заставляющие повиноваться воле короля. Я не тебя спасал, а выполнял королевский приказ. А дернется поводок, вопьются шипы в горло – я уйду и оставлю тебя один на один с судьбой. Постарайся это понять.
– Как скажешь. Мне ясно, что большую часть того, что ты делаешь – по приказу. На вопросы не отвечаешь потому, что так велели. Но в незаметных мелочах, в том, что не ограниченно приказом, ты все равно действуешь по-человечески. Хотя иногда это гораздо сложней для тебя. И сколько бы ты ни убеждал меня – а скорее, себя, – что это не так, я не поверю! Я не стану больше играть на лютне и задавать вопросов.
– Тогда будешь молча смотреть в окно, а твои страхи – плясать смертельный танец на стенах. Тебе надо отвлечься. Послушай! Здесь есть одна книга. Длинная, скучная, слегка познавательная. Историческая, – с сарказмом произнес последнее слово Хин. – Давай ты будешь не петь, а читать. А?
Айфе сжалась:
– Читать я не умею. У нас в семье читал только отец, и то плохо. А меня учить было некому.
Хин прикрыл глаза, подумал и предложил:
– А хочешь, научу? Будет занятие – нам обоим.
– Правда?
Хин пожал плечами.
И действительно, на какое-то время в башне установилось спокойствие. Но ненадолго. Двери, о которых говорил Хин, уже распахнулись настежь. Остановить разбуженные тени стало невозможно.


***
– Иди есть, принцесса.
– Погоди, не хочу сейчас. Вот дочитаю. Интересно и страшно. Здесь о том, как владыка Фейра победил злобных нергов. Слушай, а кто они? Такие жуткие! Это демоны?
– Почти угадала.
Хин хмыкнул и устроился в потрепанном кресле в темном углу. Перебросил ногу через подлокотник, оперся затылком на резное подголовье и прикрыл глаза.
Айфе читала вслух, некоторые слова по слогам:
«Горели в пламени ненависти города и веси. Кровь залила землю. Проклятый нерг по имени…» – тут Айфе споткнулась и замолчала.
– Проклятый нерг по имени Кейрнех Непрощенный подошел к городу Валдуму, – спокойно продолжил Хин, – требовал сдаться, но защитники стояли на смерть. Трижды ходил на приступ Непрощенный и трижды был сброшен со стен. И тогда в бешенстве призвал огонь небесный и спалил Валдум, не пощадив никого. Осталось от прекрасного града лишь пятно копоти.
– Кейрнех Непрощенный – это ведь ты?! Ты?! Зачем ты это сделал?
Хин молчал.
– Нет, я понимаю, что такое война. Но почему так жестоко?
– Нет, ты не понимаешь, что такое война, – равнодушно бросил Хин, – а я не понимаю, почему так жестоко.
– Так это не ты сжег город? – с надеждой спросила Айфе.
– Сжег я, – Хин обхватил руками колено, низко опустил голову, так что острая лопатка встопорщилась на спине. Он был похож на статую горгульи со сложенными крыльями на фронтоне храма в Гверле. Каждый раз, видя это страшилище, Айфе испытывала не положенный страх, а жалость к скрюченному болью и печалью существу, навечно прикованному к каменному портику. Из темного угла послышался глухой, надтреснутый голос:
– Сжег я. Валдум построили мы, нерги. Великолепный город – его белые башни, дворцы и храмы воспевались менестрелями. Баот Фейр осаждал его три месяца. Он ходил на приступ не трижды – его сбрасывали со стен много раз. Перед Литой я, наконец, прорвал кольцо окружения под Гвионом и пошел к Валдуму. Они ждали меня, надеялись. Я действительно Непрощенный. Я себе так и не простил опоздания. В Валдуме находились сестра и племянники. Баот не принял боя и снял осаду. А в момент отступления забросил в Валдум какую-то дрянь. От нее началась эпидемия, за сутки выкосившая город. Ни один не выжил. Но этого им показалось мало. Когда я вошел в город, то нашел там не трупы, а оживших мертвецов. Они бросались на нас и убивали. Некоторых из них я знал. У многих в моем войске в Валдуме остались друзья и семьи. Я не помню ничего страшнее того, что увидел на улицах Валдума. Я вывел войска из города и сжег его.
Жуткая тишина наступила после этого. Казалось, даже ветер сбежал, перестал баловать со ставнями и урчать в дымоходе.
– Нерг! – внезапно вспомнила Айфе. – Ты говорил – четыре клана: Нерг, Лорн, Фейр и Кадугаун. Так?
– Так.
– Ты говорил – Нерга больше нет. А ты?
– Я призрак, тень.
– Но... сколько же тебе лет?! Кто ты? – внезапно Айфе осознала, что война, о которой она читала, произошла несколько веков назад. А Киан Эстварх рассказывал о Непрощенном, пришедшем к границам Гверлы лет шестьдесят назад.
– Я – Кейрнех, последний лорд Нерга. Мне бы погибнуть на второй эрвийской войне. Но не вышло. А теперь я – никто, и лет мне нисколько. Потому что я не живу.
– Нет! Ты – живой. У тебя… – Айфе пыталась подобрать слова, – …у тебя теплые руки. Ты дышишь, я видела твою кровь. Ты – человек.
– Расскажи это владыкам Фейра, – зло рассмеялся Хин. – По доброй эрвийской традиции врага мало убить. Следует уничтожить его так, чтобы у остальных кровь стыла в жилах. Растоптать, вывалять в грязи...
– Расскажи про ту войну, – попросила Айфе, закрывая книгу. – Расскажи не то, что написано здесь. Я хочу знать твою правду.
– Мою правду?
– Да, потому что у победителей она одна, написанная в книгах и спетая в песнях. А у побежденных – другая, навсегда зарытая под курганами.
– Я не знаю правды, Айфе. Когда-то нам, могучим эрвам, казалось самым важным доказать силу. Ничто не могло остановить. В этом и состояла правда. Мы не могли без зависти смотреть на чужую землю, славу и власть.
Мы, Нерги, первыми развязали братоубийственную войну. Сцепились намертво, беспощадно, со своими же родственниками Лорнами. Рвали друг друга на части. Кадугаун и Фейр благоразумно хранили нейтралитет. До поры до времени. Нерги победили и не пощадили никого, стерли род Лорн с лица земли. Победа досталась тяжело, – Хин встал и подошел к окну. Что он хотел высмотреть в темноте, Айфе не знала. – Но когда мы, окровавленные и истощенные, вопили от радости на развалинах Лорна, пришли Фейры. И их союзники Кадугаун. Тогда пришло наше время умирать, уходить во тьму. Отдавать только что завоеванное новым победителям. Вот и вся правда: мы не ценили того, что имели. Мы гнались за болотными огнями – и провалились в трясину. Теперь я отдал бы все, только бы прикоснуться к ласковому вереску Нерга, вдохнуть его ветер.
– Где твоя родина? – тихо спросила Айфе.
– Остров Нерг, далеко. Так далеко – не вернуться, – он опустился на пол, прижавшись спиной к ее стулу.
– Там красиво?
– Моя родина красивая. Лазурное море плещется о подножия меловых скал. Они светятся под лучами солнца, ярче, чем маяки. Когда возвращаешься домой, видишь эти белые скалы за много миль до берега. Холодный, горьковатый ветер волнует серебристо-лиловый вереск под прозрачным, высоким небом. Нигде больше нет такого неба.
Она повернула голову, заглядывая через плечо. Хин легко улыбался. Айфе привыкла к совсем другим его ухмылкам – от которых мороз пробирал.
– Ты хочешь туда вернуться?
– Вернуться нельзя и вернуть тоже. Когда мы потеряли Валдум, а с ним и Ниоский полуостров, когда войска Кадугаун и Фейр высадились у белых скал, вереск превратился в пыль, скалы покрылись копотью, море стало буро-серым от крови и пепла. От сотен могучих воинов и магов семьи Нерг осталась жалкая горстка перепуганных женщин и детей. Способных сражаться мужчин нашей крови – только семеро. И один-единственный еще державшийся замок. Мы хорошо помнили о судьбе рода Лорн. Ведь это мы, опьяненные кровью и победой, стерли их семью с лица земли. Теперь пришла наша очередь. И мы…. Мы попробовали переиграть судьбу, спасти остатки Нерга. Дети и женщины ушли в другой мир. И остались живы. По крайней мере, хочется на это надеяться.
– Как это – в другой мир? В Бездну Теней? Не понимаю.
– Нет, не в Бездну! Как бы тебе объяснить? Мириады различных миров плывут в пустоте. Их много, как пузырьков в бутылке с забродившим вином. Если встряхнуть бутылку, пузырьки-миры будут двигаться, иногда сталкиваясь друг с другом краями. Но на короткое время. В этот момент можно перейти из мира в мир. А потом пузырьки разлетятся в разные стороны, и найти, куда они подевались, невозможно. Соприкосновение длится не более трех суток. – Айфе услышала короткий злой смешок. – Что дальше – не имело значения.
Наступила тоскливая пауза. Айфе не знала, какой вопрос задать, чтобы не спугнуть, заставить рассказывать дальше. Но пока она размышляла, он продолжил – воспоминания душили. Собеседник не требовался. Хотелось освободиться от бушующих в душе теней.
– Магии в нас плескалось на донышке, восстановить израсходованные силы не осталось ни времени, ни возможности. А открытие врат в другой мир требует огромной силы. За это платят кровью и смертью. Но цена значения не имела. Тяжело раненный Уэйн сказал:
– Мне не устоять на ногах и не поднять меч, – и перерезал вены на обоих запястьях.
Его кровью мы писали, значок за значком, координаты перехода. Каждая цифра и руна врезались в память навечно. Угасающее дыхание Уэйна наполнило пентаграмму легким туманом. А когда последний знак замкнул круг – туман развеялся, и стал виден новый мир. Такой же, как наш Нерг. Ласковое море, высокие скалы и душистый вереск. И туда, в неизвестность, ушли женщины и дети. Их повели дряхлый старик и четырнадцатилетний мальчишка. А мы остались, чтобы дать им время уйти – надписи уничтожили, но сильный маг мог «поднять» след портала. Но через трое суток миры бы разошлись слишком далеко, связь разорвалась и погоня потеряла бы след.
Через сутки враги ворвались в замок. Из Нергов в живых осталось трое: Урнах, Фахтна и я. Мы стояли на лестнице, ведущей в Ветреный зал.
Урнаха убили первым. Смертельно раненого Фахтну добил я, чтобы живьем не взяли. Я остался один на залитых кровью ступенях. И все медлил, не решался убить себя. В узком повороте лестницы продержаться можно долго. А магией в замке не сильно-то разгуляешься – стены насквозь заговорены. Для нападавших воспользоваться боевым заклинанием означало больше навредить себе – сильнейшая отдача, неуправляемый рикошет.
Но я просчитался. Они все же ударили магией, погубив своих бойцов, дравшихся со мной. Меня оглушило, кинжал выпал из руки, кровь потекла из носа и ушей. Я покатился по ступеням. С меня стащили доспехи и долго, с удовольствием, били. Потом, не найдя никого, стали пытать. Они восстановили часть формулы перехода по магическим следам. А недостающие цифры собирались вытряхнуть из меня. И я назвал их – кажется, на вторую ночь. Не помню. Знаю только, что не мог уже смеяться, когда они открыли портал: за белесой завесой тумана – только непроглядная тьма.
...Масло в лампадке выгорело дотла, огонек потух. Темноту едва рассеивал блеклый лунный свет. Хин сидел на полу за спинкой стула и разговаривал не с ней – быть может, с луной, или с тьмой, или с призраками, разбуженными его словами. Айфе боялась дышать, чтобы не потревожить рваный ритм вдохов и слов за спиной.
– И тогда они поставили мне клеймо под лопаткой. Так я стал Хином, выполняющим любой приказ. Каждый, кто носит венец повелителей Фейра, может сказать: «Я так хочу!» – и я исполню его желание. У меня нет выбора. Я бессмертен. Но меня можно убить. Меня убивали сотни раз, иногда довольно долго и изощренно, чтобы отучить от попыток сопротивления. Но я все равно оживаю и снова готов отвечать: «Слушаю и повинуюсь». Каких только идиотских желаний поначалу я не исполнял, на что только не хватало их фантазии... с этим у Фейров проблем нет. Потом игрушка приелась. Меня отослали на рудники Эр-Равведы. Там больше года никто не выживает. Легкие выгнивают, ты их выкашливаешь и умираешь. И я умирал – и снова воскресал у проклятого рудничного колеса. Не знаю, сколько раз. Много.
Пока в голову очередному Фейру не пришла мысль стать императором. Но что-то у него не складывалось. Тут кто-то умный вспомнил, что Кейрнех Нерг считался одним из лучших стратегов и удачливых полководцев. Тогда меня достали из Эр-Равведы, отряхнули, дали отлежаться, чтобы кровью кашлять перестал. И, указав пальцем на жаркую, пустынную Мхету, где Фейр положил уже огромное войско, приказали: «Я так хочу!». И я пошел завоевывать Мхету, всего с десятью тысячами. Потом Найрис. Затем горный Ассуран. После меня в Ассуране остались лишь обугленные камни. Горцы не сдавались. Единственный выход – уничтожить всех. Но они так и остались свободными, хоть и мертвыми. И их горы тоже остались непокоренными. Да, на карте это Ассуранская провинция Фейра – но это пустынные дикие края. Говорят, там до сих пор живут духи ассуров. Селиться в тех местах никто не хочет. Горы беспрерывно трясет, они все еще сражаются, как сражались горцы. Я помню, словно все случилось вчера. Ассуры перед последней, безнадежной битвой сняли доспехи и нарисовали на лицах боевые узоры. Они так и бежали на нас, почти голые, размалеванные краской, – молча, страшно, прямо на копья, под градом стрел.
– Почему они сняли доспехи?
– Потому что в доспехах бежать тяжело. И от наших стрел и копий доспехи не защищали. А они хотели добежать, дотянуться до нашего горла перед смертью. А краска на лицах – чтобы богиня Удачи увидела и дала возможность исполнить их последнее желание. Жуткое и одновременно красивое зрелище. Богине понравилось. Под их диким напором сломался левый фланг. Будь их больше, я мог бы и проиграть. Но они все погибли, исполнив последнее желание, забрав много моих воинов с собой... Если бы мне когда-нибудь предложили: «Делай, что хочешь, Хин, поезжай, куда пожелаешь», – я бы поехал в Ассуран.
– Ты же говоришь – там жить нельзя.
Хин поднялся, обошел стол и сел напротив.
– Мне там самое место. Только никто не скажет: «Делай, что хочешь». Мне вечно выполнять чужую волю. Либо – Меч.
– Что за меч?
– Единственное, что может дать мне свободу. При разделе трофеев Фейры получили меня, а Кадугауны – Меч. Долгое время у меня не было надежды. А потом бывшие союзники разругались. Началась третья, последняя война между эрвами. Вы, Кадугауны, ее проиграли, но твоя прабабка, проклятая ведьма!.. – он внезапно осекся. Зрачки его расширились провалами в Бездну. Айфе стало холодно и страшно.
– У вашего проклятого рода, – Хин медленно поднимался, – страшная сила! Вы можете залезть любому в голову и в душу, как ядовитые змеи.
Он все поднимался, нависая над ней. И Айфе отчетливо поняла, что сейчас ничто не может его остановить.
– Не смей лезть мне в душу! – зашипел он. – Убирайся вон! Пока я тебя не убил!
Айфе метнулась в сторону. Хин одним махом перевернул стол – дерево хрустнуло, что-то тоскливо задребезжало. Противно скрипнул ставень, зашипел ветер, запутавшийся в расколотой черепице, загудело в голове. Хин замер, уставившись вверх – вокруг свисающего с потолка светильника ночными мотыльками плыли туманные создания. Лунные отсветы на полу поднимались, наполнялись свечением и объемом. Темнота в углах густела и шевелилась. Скрипела рассыхающаяся лестница, словно по ней поднимался кто-то грузный. Скреблось и шелестело в дымоходе. Хин сделал осторожный шаг навстречу, протягивая к Айфе руку.
– Тише, тише! – попросил он, и Айфе могла бы поклясться, что в первый раз видит страх в его глазах. Она отпрянула, зацепилась за ножку стола и чуть не упала. Он поймал ее за локоть и потянул к себе. – Ну, все-все. Успокойся! Только успокойся.
Айфе судорожно вздохнула. Порыв ветра распахнул дверь, ведущую вниз. Девушка ощутила, как ледяная капля пота катится по позвоночнику, – она точно помнила, что дверь закрыта на засов.
– Только не закричи, иначе – конец! – выдохнул Хин ей в ухо, прижимая ее голову к себе. Темнота в проеме двери сгущалась, обрастая тонкими иглами, встопорщенными на горбатом загривке. Узкая, хищная, безглазая морда поворачивалась, словно принюхиваясь. Айфе закрыла глаза и вцепилась пальцами в ткань мужской рубашки. Хин прикрыл ее голову второй рукой и повернулся к страшному гостю спиной. Клеймо раскалилось, выжигая легкие. Морда скривилась, обиженно фыркнула, и застонала лестница под неподъемной тяжестью.
Айфе не знала, сколько времени они так простояли.
– Ушел, – сказал, наконец, Хин.
– Что это было? – прошептала она.
– Тебе видней. Ты, Поющая с Тенями, открыла эту дверь. Я тебя предупреждал.
– Почему он приходил?
– Заскочил на огонек. Полюбоваться на мои воспоминания и твои страхи. На счастье, не заметил тебя.
– А... ушел почему?
– Печать увидел. Моим клеймом даже он подавиться может. Ему тоже, наверно, бывает страшно, – Хин оторвал ее судорожно стиснутые пальцы от своей рубашки. – Отпусти меня. И так дышать нечем.
Он поднялся по хлипкой лестнице в углу, ведущей к люку на третий ярус башни. Ударился плечом в проржавевшую крышку. Резко звякнуло железо о камень – и Хин растворился в черноте проема.
Лезть за ним глупо и высоко. Но оставаться одной в комнате казалось еще страшней. Лестница скрипела и качалась. Пока Айфе взобралась на третий этаж, сердце едва не выскочило наружу. Там, наверху, обнаружилась открытая площадка, окруженная зубчатой стеной в два человеческих роста. Айфе сразу закоченела на ледяном ветру:
– Кей! – но голос тонул в холодной, противной мряке.
– Кей! – закричала она отчаянно.
– Не ходи сюда! Здесь высоко и парапет низкий, – но Айфе уже нащупала в плотном тумане еще одну лестницу, ведущую к деревянному настилу у самых зубцов. Страх не найти Хина оказался сильней боязни высоты.
– Что ты творишь? – устало спросил он, протягивая руку, чтобы помочь девушке забраться на узкий настил. – Что тебе еще от меня надо?
Айфе глухо ахнула, глянув вниз, где под тонкими щупальцами тумана влажно поблескивали плиты двора.
– Я предупреждал. Ты же боишься высоты.
– Там страшнее. Одной. Так что это?
– Магия, с которой ты не можешь справиться.
– Откуда это берется?
– Ты унаследовала силу Ингерн. Эх, если б все сложилось по-другому... Что толку говорить об этом? Мы передрались, перебили друг друга. Размылась наша кровь, ушла сила. По сравнению с настоящими эрвийскими магами, нынешние Фейры – бесталанные ремесленники. Не могут даже толком сплести магического заклинания, пользуются только древними артефактами. Язык наш забыт и утрачен. А магия – это во многом язык. Его уже почти никто не помнит.
– Неприятный, грубый язык.
– С чего ты взяла? – возмутился Хин.
– Когда ты ругаешься, кажется, что металл скрипит о камень.
Он хмыкнул и замолчал надолго. Айфе корила себя за глупое замечание. Заговорил он внезапно. В четком ритме слов зашелестел листвой ветер, защелкали по крыше первые крупные капли дождя, заурчал прибой, играя с галькой, вдали раскатился гром, молния скользнула вдоль горизонта.
– Это стихи? – заворожено спросила Айфе. Он кивнул.
– Как красиво...

[Виктор Не]

разглядев сквозь мряку

мряка это, что-то шутливое

– Я не буду больше играть! – Айфе резко оттолкнула лютню, струны горестно застонали. Хин остановил рукой несчастный инструмент и снова подтолкнул его к Айфе:
– Я не запугиваю, а лишь предупреждаю. Не говорю, чтобы вовсе не играла, но будь осторожней.
– Я не испугалась, но причинять тебе боль не хочу! Тоже пытаюсь извиниться, если не заметил.

как-то странно она извиняется

злобных нергов

опять что-то шутливое, злых, проклятых и т.п.

– Магии в нас плескалось на донышке, восстановить израсходованные силы не осталось ни времени, ни возможности. А открытие врат в другой мир требует огромной силы. За это платят кровью и смертью. Но цена значения не имела. Тяжело раненный Уэйн сказал:

Резкий переход. От диалога к рассказу-вставке.