Миниатюры, Порождения нездорового ума Опции

[Полудиккенс]

MEMENTO MORI

Сегодня я снова лежал и думал о смерти, очень долго, такое ощущение, что много часов подряд. Ненавижу себя за эту привычку, эти мысли, глупые, бесцельные, и, главное, сколько ни думай, никогда ничего нового в голову не приходит, бесконечная карусель тоскливых банальностей, одни и те же картины, мол, смерть – это дорога в одну сторону, умираешь, на тебя надевают галстук и кладут в гроб, ты гниешь, галстук тоже гниет, доски трескаются, проседают, и никакого смысла ни в смерти, ни в жизни, никакой цели, оправдания, ничего, охватывает ярость, которую ни подавить, ни сорвать… Сколько лет уже борюсь с собою, а ничего поделать не могу, бывает, переключишься на какое-то время и вдруг глядишь, опять лежишь и думаешь, все по кругу и по кругу… Делать-то все равно больше ничего. Я-то ведь уже умер.



ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ


Федоров в магазине выбирал сок для дочки, когда чужой голос внутри него сказал, что жить ему осталось минуту. Пачка сока стала желтым пятном в его руке, а пачки на стеллажах – красными пятнами, Федоров не знал, откуда он её взял, поставить её в свою тележку ему показалось глумлением над самим собою, и он так и пошёл по проходу с соком в руке.

- Извините, пожалуйста, - сказал он, взяв за рукав какую-то женщину, - я через минуту умру.

- Господи, - выдохнула она. – Вы уверены?

- Уже меньше, - сказал он. – Я не знаю, что делать. Я не ожидал. Я просто вышел в магазин. У меня даже мобильника с собою нет. Я не знаю, что делать, - повторил он.

- Может, вам лучше сесть? – стиснув руки, предложила она.

- Сесть?

- Ну вы же… сейчас, наверное, упадёте… - она закусила кожу на запястье и побежала к выходу, на мгновение развернулась и крикнула:

- Я не могу!!! Простите меня, пожалуйста, я не могу!!!

Несколько покупателей и продавец недоуменно обернулись на крик, они смотрели на убегающую женщину, не на Федорова.

- Да… Да… - сказал Федоров, машинально нагнулся и поставил свой пакет сока в брошенную женщиной корзину, а голос внутри него произнёс:

- Тридцать секунд.


ТЕОРИЯ БОЛЬШОГО ВЗРЫВА



27 октября, сходив перед сном в туалет, Инна Ивановна Щеткина, пятидесяти пяти лет, обнаружила на туалетной бумаге следы крови. Интернет подсказал ей несколько возможных объяснений, среди них была и истинная вторичная причина – развивающийся рак прямой кишки. Главной причины там не было, и состояла она в том, что Бог ненавидел Инну Ивановну и хотел, чтобы она умерла в ужасе, унижении и муке. Какие-то средства от рака еще существовали, от Бога - нет. Был поздний вечер, Инна Ивановна пила успокоительное у своего окна на первом этаже возле путепровода по Фабричной, и «скорая» с призрачными синими огнями, воя, летела с моста, словно спускалась с неба. Естественно, «скорая» не могла быть к ней, но Инна Ивановна вздрогнула. Ужас уже начинался.

Плавно нырнув, «скорая» ушла дальше, к перекрестку, где экстренной помощи ждали двое, вернее, один уже не ждал. Двадцатидвухлетнему Рабцевичу, на полном ходу влетевшему на «Ауди» в троллейбусный борт, рулевая колонка вдавила грудь, прибив его к сиденью; высвободить его не удавалось, он был в сознании, но отходил. Второй серьезно пострадавшей оказалась некая Куликова, впрочем, не получившая ни царапины; её вообще не было в столкнувшихся машинах, она прогуливалась неподалеку с мужем, но была на девятом месяце, и от волнения у неё начались схватки. Пока еще безымянная Куликова-младшая яростно рвалась на свет; вторичной причиной её рождения было слияние половых клеток отца и матери; вторичными причинами гибели Рабцевича стали алкогольное опьянение и выезд на красный свет; расширение материи в результате Большого Взрыва есть вторичная причина возникновения Вселенной; главная во всех случаях одна.


ИВАНОВ И ПЕТРОВ, ПОСТРАДАВШИЕ В ДТП


Иванов и Петров влетели друг в друга на светофоре. Состояние Иванова было критическое, но благодаря неистовой воле к жизни ему суждено было выкарабкаться; Петров отделался поверхностными ранами и ушибами, но ко всеобщему удивлению умирал целенаправленно и бесповоротно. Прежде чем расстаться и кануть каждому в свою собственную тьму, у них было всего пара минут.

- Извини, - сказал Иванов.

- Да чего уж там, - ответил Петров, - ты-то больше пострадал.

- Но умираешь-то ты.

- Но мне-то всё равно.

- Но нарушил-то я, - признал Иванов. – Иначе мы бы не вляпались.

- Я нарушил больше твоего, - возразил Петров. – Иначе не вляпался бы.

- Когда это ты нарушил? - удивился Иванов.

- Неважно, - ответил Петров. – Долго рассказывать.

Иванов подумал.

- Так это что, ты считаешь, тебе это наказание?

- Почему? – пожал плечами Петров. – Просто следствие.

- Следствие… А ты… ну… в Бога веришь?

- Да вроде нет.

- А я вот верю, - твёрдо заявил Иванов. – В церковь хожу. Один раз даже сон видел – стою я за спиной у Иисуса Христа и заглядываю в книгу, в которой все деяния человеческие записаны.

- И что там? – поинтересовался Петров, взглянув на часы.

- Неинтересная страница попалась, - признался Иванов. – В марте девяносто третьего Сергей Михайлович Ковелько и Леонид Маратович Дурило срубили медный кабель с козлового крана на ЖБИ 140 сельстроя.

Петров помолчал, потом ответил:

- Дурило я был до женитьбы. Молодой был, стеснялся фамилии, вот по дурости и поменял. Но по паспорту-то я Николаевич. Сосед у нас был когда-то Марат… Иванович… - Петров улыбнулся и покачал головой. – Ну, маманя, ты даёшь!





ХРЕНОВЫЙ ПОЖАРНЫЙ ПОТАПОВ



Сотрудник Министерства по чрезвычайным ситуациям прапорщик пожарной службы Потапов с шипящим брандспойтом в руках пробивался к источнику возгорания, когда на площадке второго этажа в единое мгновение раз и навсегда постиг, что мука огня, заливаемого водою, страшна, как мука тела, пожираемого огнём. Великая Ось Мироздания, до сей минуты проходившая сквозь Потапова строго вертикально, внезапно исчезла из него, и насильственно пришпиленный мир облегченно вздохнул и качнулся к своему истинному полюсу, лишив Потапова всех и всяческих опор. Привалившись к тлеющим перилам, Потапов слышал, как живая вода свищет из брандспойта с мучительным счастьем извергаемого семени, а убитое, поруганное, оторванное от корней, но не похороненное дерево полов и перекрытий молит огонь об уничтожении, как молят об упокоении. Кругом метался перепуганный воздух, пожираемый жарким дыханием пламени и частым дыханием Потапова, и где-то далеко справа, за чёрными клубами дыма кричало от смертного ужаса человеческое дитя, а где-то далеко слева – дитя кошачье. Потапов не двигался с места, последние остатки служебного соответствия безвозвратно уходили из него, и он только шептал, не соображая, что шепчет: «Брат Огонь… Брат Воздух…»



ДЕТЯМ КАПИТАНА ГРАНТА



Но горизонт был пуст, снова пуст, пуст как всегда, пуст до последних земных пределов и до скончания времен, и над безжизненным островом посреди безжизненного океана в зените висел белый огнедышащий шар, и шар этот стал его ненавистью.

- Ладно, - скрипнул он зубами. – Ладно.

У него ещё сохранилось немного бумаги и чернил, оставалась у него и последняя бутылка – последняя из четырёх дюжин, ушедших в море за все эти годы.

«Если желаешь получить Всеуничтожающую Мину, возьми девять унций барсучьего жира, три грана медного купороса, восемь гран… - диктовал он сам себе страшные, дотоле хранимые в подземельях души слова, и отвыкшая от письма рука еле поспевала за отвыкшими от речи губами, - смешай в тигле и нагрей… добавь… раствори…»

Закончив, он скрутил исписанный лист в трубку, сунул в бутылку, наглухо заткнул пробкой, размахнувшись, швырнул в отливающий от берега океан и в ту же секунду сам кинулся следом.

- Нет!!! – в ужасе и отчаянии кричал он и барахтался среди волн. – Господи, где же она!!! Господи, нет!!!

Наконец он выбрался на берег, полумертвый телом и мертвый душой, руки его были пусты, ноги не держали, он прошел несколько шагов по песку, рухнул и зарыдал. Потом перевернулся лицом вниз и замолк, и вокруг него, как в кошмаре, сжался и застыл весь остров. Это был конец. Что-нибудь сделать уже было невозможно. Оставалось только ждать взрыва.


ОДИН СУБЪЕКТИВНЫЙ ДОВОД В ПОЛЬЗУ КРЕМАЦИИ



Смирнов лежал в постели и спал, и снилось ему, что он лежит в постели и не спит, дверь в коридор приоткрыта, в неё виден угол холодильника и из-за этого угла, стоя на четвереньках, то и дело выглядывает умерший недавно отец, а поймав взгляд сына, тут же отпрядывает назад с торжествующим слабоумным хихиканьем. Смирнов проснулся.

До рассвета было далеко.

Сны есть незнакомая комбинация знакомых событий, думал Смирнов. Когда усталое сознание временно отключается, на поверхность выходят скрытые под спудом мыслительные процессы, которые перерабатывают воспоминания и впечатления по своим странным законам. Что же будет, когда в свой час совсем уже усталое сознание отключится бесповоротно и навсегда? – естественно и просто, без очевидной цитаты из британского классика подумал Смирнов, задохнулся и рывком сел в кровати.

- Что? – спросила спросонья жена.

- Ничего. Извини. Спи, - ответил Смирнов и лёг. В одну секунду он уже знал, ЧТО, но не время было обсуждать это сейчас, в самый глухой и тяжкий час ночи, когда звенит голова, когда тьма, когда ничто не воспринимается как должно, и когда что-то внутри нас, что просто не может быть нами, глумится над нашей душой, пересыпая меж пальцев её дни, труды и муки.


СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ



- Вы врёте! – кричала одна из них, вдова старпома. – Когда вы прекратили спасательную операцию, они ещё были живы!! Они стучали оттуда, снизу, до последнего, а вы их бросили!!!

- Да понимаете ли вы, что такое подводная лодка?!! – не выдержал он. – Вы же ничего не смыслите в военно-морской службе!!

И это был конец. Все закричали разом, из рядов что-то бросили, какую-то женщину подхватили под руки, не пуская к нему, а он отошел, сел за стол и спрятал лицо в ладони. Они ничего не смыслили в военно-морской службе, а он не мог им объяснить. Они не понимали, что такое подводная лодка, а он не в силах был сказать им, что подводная лодка – это десять баллистических ракет для того, чтобы убить триста тысяч таких, как они. До них не доходило, что такое не прощается, что под зарывшейся в грунт лодкой - бесконечная толща земных недр с неугасимым огнём внутри, и если слабый затихающий сигнал SOS снизу и был слышен недолгое время, не факт, что стучали всё ещё из лодки. И всё ещё живые.


МАЛОЛЕТНИЙ ПЕШКИН


Малолетний Пешкин, влекомый портфелем, возвращался из своей начальной школы, когда вдруг услышал крик. Крик был отчаянный, болезненный и короткий, судя по звуку, кричала совсем ещё юная девочка. Малолетний Пешкин остановился и завертел головою, пытаясь выявить источник необычного звука, но усилия его ни к чему ни привели, и никакой подходящей девочки в пределах видимости он не обнаружил. Только проходившая мимо старушка сказала ему, что искать бесполезно, что кричали не здесь, а очень, очень далеко отсюда, что крика этого никто, кроме него, не слышал, а означает этот крик, что только что где-то умер тот единственный человек, с которым Пешкин мог когда-нибудь быть счастлив, но малолетний Пешкин был по определению мал, и в тот момент смысла сказанных ему слов не понял.





МИНСК-МОЛОДЕЧНО



Электричка «Минск – Молодечно» отправилась ранним утром. Пассажир в шестом вагоне у окна возвращался после тяжёлой ночной и то и дело проваливался в сон. Душа, предохраняющая тело от разложения, на краткий срок покидала его, пассажир смертельно бледнел, челюсть его бессильно отваливалась, гибнущий мозг наполнял сознание неспешной муторной агонией, а затем вагон встряхивало на стыках и пассажир приходил в себя. Следы гниения подсыхали в уголках его губ и глаз, пассажир засыпал и встряхивался снова, с каждым разом всё более больной и измождённый, будто слизываемый невидимым языком. Кругом были люди, кто-то ехал на дачу, кто-то к родителям или к любимым, кто-то клянчил милостыню в проходе, кто-то продавал дождевики, у каждого на уме было что-то своё, и лишь это своё пока ещё скрепляло их живые ткани, не позволяя им распасться и растечься, подобно проносящемуся за окнами туману; самое искреннее и трепетное в них не лучше и не нужнее самого тупого и алчного соединяло атомы их тел и никакого внешнего смысла, помимо этого, не имело. В вагоне было холодно, пахло разлитым пивом, все пока были живы, в тамбуре кто-то курил, яростный упорядоченный поток в проводах толкал состав от остановки к остановке, гремели по рельсам стальные круги, сохраняющие форму без помощи сознания, и поезд летел и летел в ужас, что сознаёт, не принимая форм.



СОВА, ВОРОНА И ГУСЕВ




Возвращаясь вдоль окраины города с вечерней электрички, Гусев стал свидетелем нападения совы на ворону. Сперва он услышал отчаянный птичий крик, затем по сосняку над его головою заметались с дерева на дерево тени: одна, дико орущая, короткими зигзагами, другая жуткими безмолвными дугами, затем ворона каким-то чудом вырвалась из когтей в открытое сумеречное небо и, голося, стремительно набрала высоту. Сова, как видно сознавая преимущество цели в скорости, преследовать ворону не стала, а темным, еле различимым пятном уселась на суку и уставилась на Гусева.

Гусев был человек городской, безусловный домосед и сову, тем более в такой ситуации, он наблюдал практически впервые. Осознание того, что в каком-нибудь полукилометре от его дома невиданное, совершенно неучтённое в гусевской картине мира существо деловито сеет ужас и смерть, стало для него откровением, и если бы вместо совы он увидел шагающий по пустоши боевой марсианский треножник, это произвело бы на него впечатление, пожалуй, не меньшее, но и не большее. Гусев смотрел на сову, сова, судя по всему, смотрела на Гусева. Кто ты такой, - думала сова, - странное наивное существо в предательской белой футболке на спускающейся во тьму Земле, об обитателях которой ты не имеешь никакого понятия? Где твои клюв или мощные когти, где клыки или рога, и если всего этого ты лишён, почему ты тогда один? Куда ты идёшь, где может быть такое место, чтобы подобное тебе существо способно было значимо продлить свою жизнь или сохранить то, что ему дорого, если кто-то захочет это отнять? Одна только невозможность представить, что может тебя ожидать в этом мире, влечёт тебя куда-то вперёд, иначе бы ты в отчаянии не двинулся с этого места, такого же скверного и смертельно опасного для тебя, как и любое другое.

- Ах ты, дрянь, - неуверенно сказал Гусев, пошарил под ногами и замахнулся шишкой. Он ожидал, что сова поступит, как в такой же ситуации собака, но сова как собака не поступила. Она не двинулась с места и продолжала изучающее разглядывать человека. Не в правилах Гусева было бросаться чем-либо в живое, поэтому он смущённо швырнул шишкой в ствол сосны, полагая, что сова испугается стука и улетит. Первой шишкой он не попал, попал второй, сова не испугалась. Она некоторое время ещё посозерцала Гусева и только потом бесшумно снялась с ветки и пропала в сгустившейся тьме: ладно, Гусев, пока иди.

[Алексей2014]

Ну...Круто! Особенно "Пожарный" впечатлил...А вот подводная лодка - царапает, извините. Сразу "Курск" етс. вспоминаются. Может, не надо?

[Полудиккенс]

Ну...Круто! Особенно "Пожарный" впечатлил...А вот подводная лодка - царапает, извините. Сразу "Курск" етс. вспоминаются. Может, не надо?

А чего не надо, что, "Курск" не был предназначен для несения ядерных ракет? Или ракеты эти были предназначены не для тотального уничтожения? Я абсолютно не скрываю, что миниатюра эта навеяна мне именно событиями с "Курском", хотя, конечно, и не посвящена конкретно им...
Впрочем, я гуглю и вижу, что конкретно "Курск" был предназначен скорее для борьбы с кораблями. Но для моего замысла это особого значения не имеет...

[Алексей2014]

хотя, конечно, и не посвящена конкретно им

Вспоминается непосредственно этот случай, а персонификация в рассказе с намёком на "жизнь после жизни" выглядит переходящей грань философского обобщения. Неуважительной, что ли...В общем, "всё понимаю", но "нутром не принимаю".

[Полудиккенс]

Вспоминается непосредственно этот случай, а персонификация в рассказе с намёком на "жизнь после жизни" выглядит переходящей грань философского обобщения. Неуважительной, что ли...В общем, "всё понимаю", но "нутром не принимаю".

Значит, тут наши взгляды расходятся. По мне боевая подводная лодка - это продукт человеческого безумия и ненависти. Мне жаль каждого конкретного человека, который там погиб, но я не могу закрывать глаза на то, что сама сущность их службы - постоянная готовность к причинению смерти, а при нынешних условиях войны - массы смертей. Они стали жертвами, а могли так же свободно назавтра стать убийцами. Одно другого не отменяет... У меня вон одноклассник на машине убился, что мне теперь, про машины не писать?

[Алексей2014]

Значит, тут наши взгляды расходятся.

Получается так...А если заменить лодку на космолёт, соответственно изменить прочие реалии - получится такой же силы миниатюра или нет? Если попробуете так отредактировать и испытать на тех, кто не читал обсуждаемую, я бы с интересом ожидал их реакции. Вдруг найдутся новые акценты, безотносительно известным - и потому учитываемым сознанием читателя - фактам?

[Полудиккенс]

А если заменить лодку на космолёт, соответственно изменить прочие реалии - получится такой же силы миниатюра или нет?

А зачем мне менять, если я считаю, что порождением варварства являются уже существующие изобретения человеческой мысли, а не какой-то абстрактный будущий звездолет? И у меня все подогнано к аварии с подводной лодкой, все детали, что я с космолетом буду делать? Если бы люди не забирались в железный гроб, чтобы из-под воды шарахнуть по другим людям, с ними бы меньше случалось аварий в результате взрыва боеприпасов на борту, таково мое мнение...

[Алексей2014]

А зачем мне менять, если я считаю, что порождением варварства являются уже существующие изобретения человеческой мысли, а не какой-то абстрактный будущий звездолет? И у меня все подогнано к аварии с подводной лодкой, все детали, что я с космолетом буду делать? Если бы люди не забирались в железный гроб, чтобы из-под воды шарахнуть по другим людям, с ними бы меньше случалось аварий в результате взрыва боеприпасов на борту, таково мое мнение...

Вы правы. Но уход от конкретного случая к более общему (тем более - фантастическому), по-моему, позволяет абстрагироваться от "Курска" и рассмотреть проблему "люди, ставшие не людьми из-за готовности к уничтожению" в целом, разве нет?

[Полудиккенс]

Вы правы. Но уход от конкретного случая к более общему (тем более - фантастическому), по-моему, позволяет абстрагироваться от "Курска" и рассмотреть проблему "люди, ставшие не людьми из-за готовности к уничтожению" в целом, разве нет?

Просто я не вижу никакой необходимости абстрагироваться. Курск - это ровно та же история. Она естественным образом приходит на ум, как наиболее близкий по времени трагический случай, ну и пусть приходит. Не исключено, что это даже и к лучшему, заставляет рассматривать миниатюру не как одну лишь абстрактную параболу...

[Алексей2014]

Воля Ваша...Но как-то не по себе становится: мысли о том, что "по заслугам получили" подменяются конкретным сопереживанием. Ну, мы с Генрихом и Ко как раз обо этом дискутируем в Оффтопе - "своих" настолько жалко становится, что им многое прощаешь. Потому и Ваш посыл о потенциальных убийцах сотен тысяч перекрыт, причём не только их гибелью, но и тем, что они - свои. По-моему, эффект размывается. А так - очень сильно, бесспорно.

[Полудиккенс]

Воля Ваша...Но как-то не по себе становится: мысли о том, что "по заслугам получили" подменяются конкретным сопереживанием. Ну, мы с Генрихом и Ко как раз обо этом дискутируем в Оффтопе - "своих" настолько жалко становится, что им многое прощаешь. Потому и Ваш посыл о потенциальных убийцах сотен тысяч перекрыт, причём не только их гибелью, но и тем, что они - свои. По-моему, эффект размывается. А так - очень сильно, бесспорно.

Просто у меня, как у вышеописанного пожарного - все свои))

[Алексей2014]

Просто у меня, как у вышеописанного пожарного - все свои))

Это правильно...для Автора. А Читателю надо, чтобы для него были "свои"- свои, "ихние" - ихние, "всеобщие" - всеобщие. Разве нет? Наверное, поэтому многим толстовский "Набег" не нравится, глаза режет, что там не "своим", а "ихним" сопереживать приходится.

[Гость_Сочинитель_*]

MEMENTO MORI

Я в подобных ситуациях всегда думаю о том, что все мои родные, кого я любил, к кому был привязан, но выражал это недостаточно явно, как и свойственно большинству мужчин, - все уже ТАМ.
Они прошли через Порог. Так неужели я, мужчина, убоюсь этого? Нет, конечно. Не убоюсь. Мне не хватает их порой очень остро. И тогда я ставлю свечки в церкви. Я знаю, они меня ждут. Поэтому у меня нет страха перед Порогом. Но всему своё время.

[Полудиккенс]

Они прошли через Порог. Так неужели я, мужчина, убоюсь этого? Нет, конечно. Не убоюсь. Мне не хватает их порой очень остро. И тогда я ставлю свечки в церкви. Я знаю, они меня ждут. Поэтому у меня нет страха перед Порогом. Но всему своё время.

Надо, я считаю, стараться дожить до того момента, когда наступает естественная жизненная усталость и притупление чувств. Когда само собой возникает ощущение, что, может, и вправду уже хватит, как-то уже не так интересно...

Это правильно...для Автора. А Читателю надо, чтобы для него были "свои"- свои, "ихние" - ихние, "всеобщие" - всеобщие. Разве нет? Наверное, поэтому многим толстовский "Набег" не нравится, глаза режет, что там не "своим", а "ихним" сопереживать приходится.

Ну вот и я, как Толстой. Даже еще немного толще...

[Гость_Сочинитель_*]

Надо, я считаю, стараться дожить до того момента, когда наступает естественная жизненная усталость и притупление чувств. Когда само собой возникает ощущение, что, может, и вправду уже хватит, как-то уже не так интересно...

Пока ещё держусь, как и рекомендовано премьером.
И вы там того, хоть и денег нет.

[Полудиккенс]

Пока ещё держусь.
И вы там того, хоть и денег нет.

Ничего, я привык!

[Алексей2014]

Ну вот и я, как Толстой. Даже еще немного толще...

Вывод: собрание сочинений Чарльза Диккенса вдвое толще собрания сочинений Льва Толстого...Даже ещё немного толще

[Агния]

Тоже очень понравился Пожарный. Здорово.

[Полудиккенс]

Тоже очень понравился Пожарный. Здорово.

Кстати говоря, при написании данного опуса я впервые узнал, что сотрудники пожарной службы очень обижаются, когда их называют пожарниками. Оказывается, на их языке "пожарник" - это жертва пожара. Как выяснилось, за такие слова можно и багром по ведру схлопотать...

[Анюточкин]

Лайк , тока это не ужасы , а какая то философская хрень, но забористая...