Первый Страж Дракона, Психологическое фэнтези с элементами темного Опции Подписка на тему Сообщить другу Версия для печати Скачать тему Подписка на этот форум Режимы отображения Древовидный Переключить на: Стандартный Переключить на: Линейный

[Елена Яворская]

Глава 1
– Дракон не прощает измены. Дракон ничего не прощает. – Слова завораживают, мурашки по коже – страх и восторг. – Повторите!
– Дракон не прощает измены…
Почти в один голос… почти.
– Повторите!
– Дракон ничего не прощает… ничего… ничего не прощает… – предательская разноголосица.
– Что за дурацкое блеяние? Вы овцы или потомки Дракона? Повторите!
Когда твой голос сливается с другими голосами, тебе ничего не страшно. Если все дети Дракона заодно, они смогут воскресить его – и воскреснет былая слава. Так говорит учитель.
…Пахнет сыростью. Шевелиться больно – пол что терка… нет, было больно, а сейчас тело окаменело, и нет уже ни холода, ни боли. И не страх уже – оторопь. Темно и тихо, так тихо, будто бы его не заперли, а замуровали. Хорошо. Хорошо, если все закончится до того, как…
Не закончится. Иначе жажда так не мучила бы. Он неуклюже переваливается на живот, выдыхает со стоном, тянется губами к полу… но пол словно песком посыпан. Возвращается боль – цепи впиваются в тело. Толстенные, тяжеленные цепи – раньше он такие видел только в исторических книгах – не просто сковывают. Он стянут ими так, что руки не движутся и дышать трудно, свободны только ноги. Надо заставить их шевелиться, чтобы перевернуться на спину, – будет немножко легче.
Удается не с первой попытки – и снова со стоном… или?
Он вдруг понимает, что стонет кто-то еще. И понимает, что за прошедшие три дня у него не до конца отбили способность бояться.
– Кто здесь? – хрипит он.
Из темноты слышится сдавленный кашель, глухо брякают цепи.
– Ты кто? – он крикнул бы, останься у него голос, а так – еле выдавил.
– Я… – голосишко ломкий, срывающийся… дурацкое блеяние.
– Да говори ж ты уже!
Злость – это плохо. Пока злишься – цепляешься за жизнь. Тоже вроде в какой-то книжке было… В книжках главные герои всегда спасаются… А если не спасаются – это книжки для слезливых девиц.
– Мне нельзя называть свое имя… Я… – вздох или всхлип? – Меня… – Невидимка замолкает, поперхнувшись словами.
– Объясни толком… – начинает он – и осекается.
Резко – до спазма в животе – вспоминается услышанное краем уха в голой комнате с окнами под потолком. «Два идиота малолетних. Они что, сговорились?» – «Самое невероятное, что – нет. Они вообще знать друг о друге не знают. Да и где бы они могли встретиться – кто один и кто другой! А теперь…»
Что «теперь», он уже понимал, но боялся поверить. Хотя признание подписал, не читая, еще по своей воле. Его не принуждали, лишь сказали: «Так надо». И это была правда. Лучше – сам. Как только он поставил подпись, своей воли у него не стало. Потому что его – жутко представить – больше не было. Он мог заговорить… да что там заговорить! мог зарыдать, завыть, кинуться им в ноги, но это ничего не изменило бы. Едва он вывел последнюю закорючку подписи, как перестал существовать. Ни имени, ни семьи, ни прошлого, ни будущего. В наказание за то, что он поступал так, как его учили поступать. Так кто же предал – он или они? Взрослые люди в военных мундирах – почему они не сражаются до последнего вздоха, как клялись? Враг разгуливает по столице, а они смотрят и ждут невесть чего. Готовятся подписать капитуляцию кровью таких, как он.
«Этого не может быть… этого не может быть…» – ему казалось, что он сходит с ума. Или уже сошел. И любые его действия – всего лишь конвульсии бьющегося в припадке безумца.
И потому не проронил ни звука и почти не шевелился, пока с него срывали одежду – всю, до последнего клочка, – и заковывали в цепи.
А потом привели отца – осунувшегося, сгорбленного, еле узнаваемого – и подали ему какую-то бумагу. Отец колебался… наверное, долго, можно было бы до полусотни в уме досчитать, если бы удалось не сбиться на первом десятке. Ясно – отец ничем не поможет, ни от чего не защитит. Но все-таки… Двое в мундирах не торопили, один и вовсе принялся насвистывать уличную песенку. «Приходи ко мне в полночь, красотка…»
На прошлой неделе учитель так тростью поколотил за эту самую «красотку», плечо до сих пор болит!.. или при аресте обо что-то приложили?..
…Он во все глаза смотрел на отца. А тот, избегая глядеть куда бы то ни было, кроме как в бумагу, наконец чиркнул по ней пером. Его вывели. Сразу же. Он не оглянулся.
– Ты нигде и никогда не назовешь имени, которое носил. Иначе будешь проклят Драконом и станешь предателем, – тоном усталого, но настойчивого учителя проговорил свистун, совсем молодой, только-только, видать, получил первые погоны. – Завтра тебя отправят к ним. И ты должен вести себя достойно, что бы ни случилось.
Кто «они» – понятно без пояснений. А вот достойно – как это понимать? Когда те, кто должен оберегать таких, как он, сложили оружие?
Он ничего не спросил. И так ясно, что его приносят в жертву, чтобы принести извинения… нет, «выразить благодарность» захватчикам, этим по-свински воняющим нелюдям с запада… первобытная дикость! Настолько дикая, что все это кажется игрой для испытания воли и храбрости. Но не игра. И кем бы ты ни оказался – храбрецом или трусом – тебе все равно не жить. Ни здесь, ни там.
А благодарность-то за что? Он знает. Точно должен знать. Но почему-то не может вспомнить. Похоже, башкой тоже приложили. Или это из-за двух бессонных ночей? А, чтоб им всем демоны кишки выпустили и сожрать заставили! За какие-то Алые острова благодарность, будто бы нелюди уступили их Империи по мирному договору. Где они, острова-то эти? А вот Прибережье, которое нелюдям отдали вроде как в обмен, – изрядный такой кусок земли на западе, туда все, кто позажиточней, на отдых ездят… ездили, отец тоже мечтал, а вот теперь… Говорят – «благодарность», а на самом деле – капитуляция и все, что к ней обычно прилагается. Теперь и землю – этим, и тебя, башкой скорбного, – им же. И демоны знают, что еще.
Но люди-то – не идиоты. Когда его уже тащили по коридору, чтобы бросить в каменный мешок, он услышал то ли случайно оброненное, то ли намеренно произнесенное так, чтобы дошло до его ушей:
– Какая же подлость таких мальчишек отдавать. Самим себе прокладываем путь в рабство.
Был бы он героем одной из тех книг, которыми зачитывался еще три дня назад, – несомненно, почувствовал, что готов принять свою судьбу с бесстрашием, гордостью и… как там было?.. «великолепным презрением к врагам». Но он – самый обыкновенный, и нет в нем ни гордости, ни бесстрашия. Презрение – да, и еще неизвестно, к кому большее – к тем или к этим, которые только болтать и горазды… или к себе. Если бы в тот день, когда было объявлено о начале мирных переговоров, не подвернулась ему под руку одна старая повесть о юном полководце, который то ли и вправду существовал, то ли был выдуман много веков назад, вряд ли сыну мелкого чиновника вздумалось примерять на себя плащ героя из легенд.
Но ведь он не один такой. И, может быть… Но теперь он никогда не узнает, что будет дальше…
То ли кашель, то ли рыдания.
Ну да, он не один такой. Их аж двое! Очередная безумная мысль, настолько безумная, что губы сами собой кривятся в усмешке – и лицо сводит судорогой.
Все-таки рыдания?
– Заткнись!
Он не чувствует ни малейшей жалости к тому, другому. Ему кажется: не были бы руки скованы, сам пошел бы и придавил этого слизняка, чтобы не лишиться последних остатков самообладания… они скоро понадобятся. Как скоро? Интересно, когда за ними придут?
Он вслушивается: неужто шаги?.. Напряжение немного спадает только тогда, когда возвращается понимание: каменный мешок не пропускает никаких звуков. Но в следующую минуту нервы и мышцы снова скручиваются жгутом от тихого:
– Что с нами будет?
Эй, полудурошный, ты, никак, решил, что рядом с тобой полный дурак, готовый отвечать на такие вопросы?! Тебе ж, скорей всего, тоже все объяснили – и сразу. Надежды захотелось? Получай… слабак!
– С кем – с нами? Со мной – выведут к стаду, охочему до веселья, отрубят руки – я ж на стене дворцового сада краской написал, чтобы они катились… а наши пинка б им дали, как раньше умели. А потом – или бросят кровью истекать, или башку свернут, у них такие казни в ходу. – Выдал все это единым духом, чтобы не сорваться, – и все равно услышал в своем голосе истерические нотки.
– А со мной?
А твоя кровь что, ценнее? Или без няньки-утешительницы никак? Обойдешься!
На этот раз молчание настолько долгое, что он, кажется, успевает задремать или снова обессиленно застыть. Как вдруг слышит требовательное, твердое:
– Скажи. Мне надо знать.
Ненависть к хлюпику не уменьшается – растет. Таких надо бить. И, случалось, бил. До крови. Но не думал, что с одним из них придется идти на смерть… вдвойне тошно!
– А что ты сделал?
– Тоже написал… только песню. – Он кашляет, но как-то иначе, будто смеется. – И когда признали поражение… Ты не понимаешь…
Это он-то не понимает?!
– Я знал, что все так и останется, но я не мог молчать, понимаешь?
Заладил – «понимаешь, не понимаешь»! Судя по голосу, взрослый парень, а ведет себя так, как будто на самом деле впервые из-под крылышка няньки вылез и теперь до слез хочет обратно.
«А ты – не хочешь?» – «Заткнись!»
Хлюпик-сочинитель все-таки может молчать – понятливый. Ну что ж, заслужил, слушай…
– Думаю так: тебе вырвут язык. А потом наверняка обезглавят. И это тебе еще повезет.
Тишина.
– Ты меня понял?! Что молчишь?! Давай рыдай! Пока сил хватит! Но чтоб потом – ни слезинки, и чтоб молчал, будто тебе уже язык вырвали!
– Они то же самое говорили. Значит, правда.
Голос спокойный-преспокойный, даже вялый… как будто бы они обсуждают старый философский трактат, силясь не уснуть со скуки.
Ему становится не по себе: если кто и не выдержит, то не этот хлюпик. И это плохо, потому что…
Додумать не успел: стремительно и как будто бы беззвучно распахнулась дверь. Хотел увидеть, кто пришел за ними, – когда видишь, не так страшно, – но ослеп.
Поднять его на ноги никто не потрудился: подхватили с обеих сторон под руки, молча, грубо, как если бы он уже ничего не понимал и не чувствовал… как будто бы был просто куском мяса, и поволокли волоком. Цепи жгли тело, пол сдирал кожу с коленей. Попытался открыть глаза – и пожалел: свет вышиб слезы. Только этого не хватало! Они же подумают…
Через мгновение его швырнули с грохотом… куда? Он поклялся себе не смотреть, зажмурился покрепче. Но слезы все равно просочились: он не мог выставить вперед руки и приложился носом о камень. Странно, что в нем еще осталась какая-то вода – в последний раз ему дали кружку какой-то кислятины перед тем как запереть в темноте.
Над ним говорили на чужом языке. Двое или трое. Интонации странные… безжизненные какие-то. Хоть бы одно понятное слово!.. Ну да не выпрашивай – не допросишься. Что ж это получается: в самой столице, рядом со Священным Троном, кто-то изучал язык врага?!
Ой, идио-от! Он ведь догадывался… знал, что их предали! И почему не нашел сил сопротивляться… мог же придумать что-нибудь, чтобы их перехитрить! А он покорился… В конце концов, отец мог бы…
– …Постойте! – внушительный басок перекрыл ровный гул голосов, но тон был не повелительный – просящий.
Надежда пробрала до костей, и его затрясло – мелко-мелко, противно. Попробовал унять дрожь… какое там!
– Они недостойны вашей милости, – казалось, говорящего тоже трясет, – однако ничто так не украшает победителей, как великодушие. Позвольте им остаться…
Еще немного – и у него разорвется сердце.
– Остаться в родной земле. Позвольте! Все необходимое для казни готово, одно ваше слово – и… Мы никогда не забудем проявленной вами милости, свидетельствующей о доброте ваших благородных сердец.
И снова – непонятное приглушенное лопотанье. Соглашайтесь же, ну соглашайтесь, уроды! Перед вами и так унизились – хуже некуда, вы что, не почувствуете себя мужчинами, если не будете истязать еще и ожиданием?!
– Нъэт. Ваш отдает их, – с усилием проскрежетал кто-то. – Нъэмъэдлъэнно!
Его снова подхватили под руки. Но прозвучал окрик:
– Нъет! Вас нъэт наш кор-рабл! Ступайт!
И – отрывистые команды на грубом языке инородцев.
Вот и все. Тебя действительно больше нет. Так не все ли равно, заплачешь ты или нет?
«Я буду молчать».
Да. Не ради кого-то или чего-то. А потому, что сам полез незнамо куда – и верил, что так нужно.
И снова его подхватили – на этот раз на руки. Кто?.. Зачем?..
Он все-таки открыл глаза. Исчерна-серое небо закружилось над ним – и затянуло в воронку, где не было никакого света.

[Елена Яворская]

В новом дворце, на выходе из галереи, Хлою окружает вся стая. Опять твои штучки, колдун? Когда же ты угомонишься?
Уголки губ у выкормыша Темных вздрагивают. Да. Его штучки.
Не угомонится.
– Мелкая, давай к нам в гостиную. Да чего застыла! Скоро придем. Не дергайся, не пристукну я его. Убогих не трогаю.
– Лисичка, ступай. Мы просто поговорим. Жди четверть часа и не беспокойся. Ничего ему не грозит.
Губы у девчонки дрожат. Пальцы – тоже (все-таки ткачи и портные у них недаром свой хлеб едят, серо-сизая одежка выдерживает очередное издевательство). Волчара – редкий умница – закусывает подол ее платья, тянет. Хочется верить, что хотя бы тут некромант не при делах. Все ж таки он, Лео, с главным в стае монстром мохнорылым раньше поладил.
– У нас мало времени. Я привык держать слово.
Как же хочется отполировать этой нахальной физиономией паркет!
– Ну дык кто мешает? Слов и жду. – Улыбка премерзко липнет к губам. Даже хозяин признал его старшим, негоже продолжать со всей дури колотить кулаком по свежим ранам. Но как удержаться, когда…
– Прежде чем отправить меня в тюрьму Стражи на моих глазах убивали людей, – таким тоном козлобородый профессор обычно сообщает, что за столом каждый предмет сервировки следует использовать строго по назначению. – Воздаяние отступникам. После этого мне выжгли кожу на левом плече. Там были татуировки – знак Дракона, он положен посвященным определенной ступени, и знак моего отца, который заменяет Стражам родовой герб. Теперь их нет. Я никто. – В темноте не видно его лица, а хотелось бы в глаза посмотреть. Кажется, он, Лео, даже колдовских бельм уже не испугается. – Если ты возомнил себе, что я оправдываюсь, не обманывайся. Я в оправданиях не нуждаюсь. Да и ты не тот, перед кем я стал бы оправдываться. Ты ведь тоже никто. Да, ты видел меня почти безумным, такое случается после ритуалов не только с обычными людьми, но и с посвященными. Я так и не сошел с ума. А и сошел бы – до твоего уровня все равно не пал бы. Единственная причина, по которой я это рассказываю, – хочу раз и навсегда избавиться от твоего любопытства. Оно мне не по душе.
– Я не тот, перед кем надо оправдываться, – раздельно произносит Лео. – Я достаточно тебя знаю, чтобы не было нужды в оправданиях. И сперва поднимись… гм… до моего уровня, а потом уж зубы на меня скаль… вельможа помоечный. Идем. Пока мелкая не психанула и весь дом на уши не поставила.
– И да, почти уверен: я все-таки сошел бы с ума, если бы тогда со мной не говорил. – Тим, не оборачиваясь, выходит из галереи.

– Лео, разожжешь огонь? – Лисичка уселась на ковер поодаль от камина, сжалась в комочек, уставилась в темную топку, будто бы надеясь, что огонь вспыхнет от ее взгляда. Тоже продрогла? Она – и продрогла.
Спрашивать не стал. Ему-то что? Он и холод, и жару без труда переносит. А эти хотят поджариться – пускай жарятся. Малахольный тоже скукожился в уголке дивана… уж не лихорадка ли, часом?
– Когда я была маленькой, – тихо начала Хлоя, но Лео едва полено не выронил – так неожиданно она заговорила, – у меня был друг. Паж моей матушки, мальчишка года на четыре старше меня. Ясно, из дворян, так положено. Но не из родовитых. Какая-то дальняя родня Гарта по женской линии, по мужской-то он из простых.
Вот и девчонка принялась делить людей по знатности.
«А кто я такой, ты, случаем, не забыла?»
– Мне кажется, дядя, как это говорится, в судьбе Гарта поучаствовал потому, что помнит о моем Тиме.
– Он хоть что-нибудь делает случайно? – проворчал Лео, неуклюже пытаясь отвлечь внимание болезного от девчонкиных слов: ведь вспылит! просто не может не… А эта дурочка бесстрашная резво перескочила к дивану, плюхнулась у ног колдуна.
– Не сердись, пожалуйста. Когда я тебя увидела, это имя как-то само собой…
– Вот уж и не думал сердиться, – мягко прервал ее выкормыш Темных. – Так бывает. Ты скучаешь по нему. – И добавил: – Жаль, что я – не он. Я плохая замена. С ним у тебя никогда не возникло бы таких проблем, как со мной.
Неужто обиделся? Вот это да! Сам себя сравнил – сам же и обиделся!
– Ты – не замена! – запальчиво воскликнула Хлоя. – Хочешь – выбери себе любое имя. И что от этого изменится? Ты для меня хуже не станешь!
– И лучше не стану. – Тим весело фыркнул. – Не буду я имя менять. Только-только к этому привык. Не надумывай. Просто говори все, что хочешь сказать.
– А можно спросить? – Мордашка у лисички по-прежнему была растерянная.
– Когда ты начинаешь ходить вокруг да около, мне делается не по себе.
Угу, а по твоей насмешливой роже и не скажешь! Даже отблески разгоревшегося огня не делают ее по-настоящему некромантьей.
– Он погиб во время покушения. Тогда же, когда и мои родители. Жертвой должен был стать король, но… Вот смотри: мой дед – Ричард, и отец – тоже Ричард. И у всех такая судьба, что не порадуешься. И нашему Рику, как выяснилось, нелегко приходится. Ти-им…
– Не продолжай, я понял. У нас тоже есть поверье о проклятии имени. Но это детские сказки, вроде истории о тайном слове, которым любой ребенок способен свалить с ног силача. У вас есть традиция называть детей именами родственников. А твой дед – еще и король, и врагов у него, я давно уже понял, хватало. Где тут проклятию-то приткнуться? И так все одно к одному.
– Но ты постоянно болеешь, получаешь травмы… Вот я и подумала…
– И ошиблась. Имя тут ни при чем. – Он помолчал, глядя в огонь. На губах по-прежнему улыбка, но физиономия сосредоточенная. – Причина есть. Если хотите, потом расскажу. Но сначала ты.
– Тим, но… Я там одна выжила. И потом думала, вспоминала… За день или за два до того я попросила звать меня Хлоей. Это одно из моих имен, у нас так принято. А полностью я Елизавета-София-Анна-Беатриса-Хлоя. Неподъемное, правда. Во дворце меня звали Элиза. Меня это имя всегда подбешивало, какое-то оно… ну, не мое. В играх с Тимом я всегда была Клео. А тут вдруг решила накрепко, что я – Хлоя. А моя кузина, принцесса Виктория, – Мариса, это, вообще-то, ее третье имя, однако оно ей тоже больше нравится. Вот, – она обвила руками колени, сгорбилась, – я назвала себя Хлоей, а ее – Марисой. И в день покушения у нее разболелось горло – а она ведь так хотела поехать с нами! Ее оставили во дворце. А я, как все говорили, чудом уцелела. И кто-то из придворных сказал: Хлоя – ваше счастливое имя…
– Глупо. – Тим, наверное, хотел пожать плечами, но в кои-то веки вспомнил о том, что стоит поберечь раненое – и дернул левым. Тем самым, вспомнилось Лео, на котором выжгли кожу. – Утверждение глупое. А вот причина какая-то и вправду может быть. Давай потом об этом подумаем. Раз уж его высочество в своей безмерной щедрости, – улыбка сменилась оскалом, – пожаловал нам два дня как раз таки на размышления. Продолжай.
– Дальше все и так понятно. Мне было плохо. Думала: теперь я одна в целом мире и так будет всегда. У меня была нянюшка, но она ни во что не умела играть. А потом и ее не стало. Дедушка подарил мне Волка, но Волк не умел говорить. – Она положила ладонь на голову лежащего рядом пса – прости, мол, я все равно тебя люблю. – И тут мне попала в руки книга – я тогда читала все без разбору – о мальчике, от которого отреклись родственники. Ему пришлось скитаться, он голодал, замерзал, едва не озлобился, как вдруг повстречал добрых людей, настоящих друзей. И я поставила на эту книгу печать. – Хлоя подняла глаза на Тима. – Я только сейчас поняла, что всегда называла это печатью.
– Умница. – Лео показалось: сейчас Тим положит ладонь на голову лисички, точь-в-точь, как она – на голову Волка. Но – нет.
– И я стала искать похожие книги. Кое-что нашла.
– И где они сейчас? – насторожился выкормыш Темных.
– Да здесь же, здесь, в моей библиотечке! – Лисичка торжествовала: оказывается, ей и вправду есть чем гордиться. – Когда я уезжала из дворца, попросила позволения забрать их с собой.
– Все?
Странный вопрос!
– Да, все до единой. – Мелкую вопрос тоже удивил. – А как же иначе? одного друга заберешь, а другого бросишь?
– Умница, и пребольшая. – Тим все ж таки положил руку ей на голову. – Верно почувствовала, что такое кровавая печать.
– И что же? – Лео вдруг – и не сказать что не к месту – вспомнил, за какие такие подвиги намеревался вознаградить наглеца хорошей выволочкой. – Если без зауми?
– Один из вариантов клятвы верности.
– Книгам?! – Неужто колдун так развлекается – и всех провел? Ну, тогда доброхотам вроде хозяина точно придется его со стены соскребать!
– Ты не услышал. – Тим пересел в кресло у камина, поворожил угли. Подумал – и опустился на пол. – Или снова не подумал. Дело не в кипе переплетенной бумаги, а в героях. Сам вроде восторгался Хангюном, забыл уже? – Потянулся к огню. Настолько продрог? Надо лисичку подослать, пусть вызнает, нет ли жара у этого упертого дурня. Все ж таки с дыркой в плече – и целый день на ногах! – Через время книга может видеться иначе, но вот то, что ты в ней находил, останется с тобой. Отречешься от этого – предашь себя. И поплатишься. Не так, как за предательство человека, но ощутимо.
– Эй, умник, а если предал родню по крови, за это прилетит? – Лео тоже стало зябко, и он перебрался поближе к огню.
– Думаешь об отце? – не глядя на него, спросил Тим.
– Не только.
– А как бы ты хотел? Чтобы им ничего не грозило или чтобы они отплатили за то, что случилось с тобой?
– Не знаю, – неожиданно для самого себя ответил Лео. – Порой так, а порой этак. А как будет-то?
– А никак.
Тим снова потянулся к каминным щипцам, но Хлоя, как-то вдруг оказавшаяся рядом, успела раньше.
– Я сама! Ты только полешки разбрасываешь.
Тим вздохнул. Угу, мелкая юбку терзает, а этот до камина дорвался.
– Ты себе родню не выбирал. А она не выбирала тебя. Вы друг за друга не отвечаете.
Ну ничего себе! Отец все время говорил, что в семье все друг за друга в ответе…
И отрекся. А еще раньше – самый старший из братьев.
– Важно другое. – Выкормыш Темных наконец-то соизволил повернуться к нему. – Если не хочешь им зла, не проклинай. Даже мысленно. Даже свою излюбленную присказку о демонах лучше забудь. Да, это просто треп, но однажды скажешь с сердцем – и болтовня станет проклятием. – Он снова уставился в огонь. И как зенкам-то не больно!
– И что может случиться? – Хотел подпустить в голос сомнения – дескать, не застращаешь, но удержался – не настолько болван.
– Не знаю. В том-то и беда, что проклятие само ищет уязвимые места проклятого.
– Выходит, о нем узнаешь только тогда, когда оно сработает? – Лео стало любопытно. Все-таки болван. Не настолько. А настолько, настолько и еще четырежды настолько!
– Не узнаешь. – Невозмутимый. Только бы снова не спрятал себя от всех. А глаза – как будто бы золотистые, неживые. К бельмам, оказывается, можно привыкнуть. А к огню? – Догадаться можешь. Но сам не будешь знать – почувствовал или придумал.
– Выходит, что угодно проклятием на раз-два объясняется.
– Да. Потому и страшно.
– И чего ж теперь, постоянно язык на привязи держать?
– Тебе об этом не раз говорили. И не только я. – Никакой рисовки, никакого показного превосходства. Уж не возомнил ли и вправду этот полоумный себя защитником?
– А тебя проклинали? – Тоже мысли такой нет, чтобы уесть. Нужно знать – и все.
– Понятия не имею. Догадываюсь. И только.
Проклятый де… Тьфу ты, наверное, и вправду стоит научиться говорить – колдун. Ничего не прибавляя.
– Если сам за языком не услежу – могу совершить простенький обряд, чтобы проклятие рассеять. Но только то, которое от меня же и исходит.
На крови? Ну конечно, а как еще-то. Простенькое! И как тут с лисичкой не согласиться – других защищаешь, себя отдаешь.
– Ничего не могу сказать наверняка, но слышал, что Владеющие Судьбами видят след чужого проклятия и умеют по нему идти…
– Кто? Что за собачья…
– Прекрати. Сейчас не это самое важное. Мне слишком мало известно, а тебе – так и вовсе ничего. – Тим растянулся на полу перед камином. – Лучше ответь, почему спросил про родную кровь. Если можешь сказать всю правду. Не можешь – вообще не отвечай.
В конце концов, а почему бы и нет?! Они и так обо всем знают. Иначе этот сродственник демонов говорил бы совсем по-другому. А сестричка не оказывалась бы рядом всякий раз, когда на душе совсем погано.
– Перебивать не будете? – Да, он боится. И от них не скроешь. И пускай.
– Нет. – Мелкая перебралась к нему, уткнулась носом в его локоть.
– Нет. – Выкормыш Темных вперился в потолок.
– Когда пришли меня забирать, старший брат спросил – за что? Ему ответили – оскорбление Императора и попытка оспорить волю Дракона.
Он освободился от слабенькой лисичкиной хватки и рухнул навзничь совсем близко к огню. Как тут печет-то. Вот и хорошо.
– Брат меня за шкирку – и во двор… – Продышался сквозь зубы, проглотил ругательство. – Да я бы и сам вышел, в доме-то дети – и его, и других братьев, – а малышню, я слыхал, если что, прям в доме жгут… – Все-таки не выдержал, покосился на выкормыша: неужто правда? Тот едва заметно кивнул.
Хлоя ахнула.
– За что?! За какие-то слова?!
– За такие слова и сжечь мало. – Губы у демона бескровные, а радужка глаз чуть ли не красная… вот таких жгли бы – много кто печали бы не ведал.
– Можно подумать, твои за тебя держались! – Невпопад, зато от души.
– Не держались. И это было правильно.
Эй! Да будь ты хоть тысячу раз демон, ты чего, опять подыхать удумал?! Хрен тебе!
– Мальчишки, – мелкая даже в свете огня серее своего платья, – а если бы за мной вот так пришли?
– А ты-то сама как думаешь?!
– Лисичка, мы бы тебя не оставили. Ты же маленькая.
– И девчонка. Тебя не защитить – это…
– Это бесполезно. – Вот-вот – и девчонка превратится в привидение из своих сказок.
– Эй, мелкая, ты в нас не веришь?
– Тим, ведь бесполезно же. И да –за меня ты вступился бы. А за Лео? За Рика? За Гарта? Сам требовал всей правды!
– Да, бесполезно. Если бы я и сумел защитить вас от кого-то из них, следом пришли бы те, кто до вас добрался бы. Но я бы этого уже не увидел.
– А я?! Меня вы кем считаете?! – Лео вскочил, едва не опрокинув кресло. – Я в защите нуждаюсь?! В защите?!
– Братик… – На этот раз Хлоя вцепилась в его локоть обеими руками.
– До тебя еще не дошло, что ты старший? – Тим уселся, скрестив ноги, посмотрел на него – не пристально и не вскользь, а… да обычно посмотрел. И буркалы у него не то что не темнее обычного, а и не светлее. – До всех дошло – а до тебя нет? Сам дело не по делу об этом говоришь – и не веришь?
– Будто бы ты ве…
– Все-таки ты дурак. – Выкормыш Темных снова лег. Лицом к огню. – Я еще в тюрьме тебя старшим признал. Сам не знаю почему. Почти не соображал. – Ухмылка едкая. Вот и поди пойми, правду он говорит или издевается. – Но чем меньше думаешь, тем точнее чувствуешь. Все мои сомнения – попытки башки получить власть над тем, что никогда ей не подчинялось и подчиняться не будет… Да не стой ты надо мной столбом, бесишь.
Дождался, пока он опустится на прежнее место, и тоже сел. Рядом. Лисичка подкралась, ткнулась носом Лео в плечо.
– Наверное, я не должен был в таком тоне говорить о ваших печатях. – Смущенным колдун не выглядел, скорее – опечаленным. – Я злоязыкий. И вообще недобрый. Я привык провоцировать… да и попросту нарываться. Мне не слишком хорошо удавалось нападать первым…
– Так и говори – духу не хватало. – И как после эдакого признания удержаться от маленькой скверной мести за прежние выходки этого гордеца?
– Так и говорю, – глазом не моргнув подтвердил Тим. – Зато в издевках и насмешках со мной мало кто мог потягаться. Драку-то можно начинать по-разному.
– Девчачьи штучки!
– Да неужели? – Он иронически изломил бровь. – Давай посчитаем, сколько раз у тебя руки чесались меня пришибить, в то время как я ничего особенного не делал, просто словцо-другое к месту ввернул.
– Больше не поймаешь.
– Посмотрим.
– Раньше ты потише был.
– Только тогда, когда для настоящей драки не был годен.
– И все равно лез.
– Если точно знал, что ты меня не будешь щадить. – Тим потянулся к каминным щипцам, усмехнулся – и опустил руку. – После того, что я сейчас скажу, тебе, наверное, опять захочется свернуть мне шею. Только утра дождись, не то весь дом перебудим. На тебе есть моя печать.
Шею ему, говорит, свернуть захочется? Вот уж ничуть не бывало. Бояться его не получится, как ни старайся. Да и печать… как он сказал? Что-то вроде клятвы верности.
Скорее уж за него надо опасаться. Нелегко ему приходится. Вон какие синяки под глазами, будто и правда кто-то по физиономии приложил. Пусть договаривает – и надо гнать его отсыпаться, верно хозяин велел.
– На причале ведь и твоя, и моя кровь пролилась.
Тим виновато покосился на Хлою.
– Говори, – шепотом попросила она.
– Мне удалось до тебя дотянуться. Не руками, сам понимаешь, – плечом.
Можно не уточнять – тем самым, сожженным.
– Я попросил, чтобы тебе не пришлось сильно страдать.
– И что, помогло бы? – вопрос, против его воли, прозвучал резко.
Еще немного – и он взвоет. Или того хуже – заплачет.
– Пока я тебя видел бы – да. Потом – сомневаюсь.
Проще говоря, забрал бы часть его боли. Теперь и вправду хочется его треснуть как следует… хотя бы встряхнуть, чтобы прочухался!
– А для себя ты хоть когда-нибудь что-нибудь просил?! И на мелкую не оглядывайся. Раз уж решили говорить всю правду… Я думаю, так проще будет. Чтобы домысливать и подозревать не приходилось.
– Мальчишки, а можно, я сначала? – в плечо Лео пробубнила Хлоя. – Я ж тогда вас видела. На пристани. Мне выходить не разрешали, но я тихонечко, с палубы. А Ал сторожил, чтобы меня не застукали. – Она выдохнула – будто бы и не воздух, а тот давний – на удивление давний – страх. – Я сразу поняла, что никому вас не отдам. А потом… Я ведь на обоих на вас печати поставила. Почему-то вспомнила, как няня говорила: «Кровь к крови – спасение». Я только теперь понимаю, что это значит. – Выпрямилась. – Все равно пальцы исколоты были, я ж вышивать пыталась. Тетя говорит, вышивание нервы успокаивает. – Попыталась улыбнуться. – Тим, теперь ты.
– Посвященному нельзя просить для себя избавления от боли. – Он смотрел уже не на огонь – в пол. И выглядел… нет, не растерянным, а жутко смущенным. – И легкой смерти просить нельзя. Это не только позор. Это еще и что-то вроде самопроклятия. Я хотел остаться на своей земле.
«В родной земле», – вспомнилось Лео. Он схватил щипцы и принялся яростно ворошить уголья. Пусть будет еще жарче, хотя бы снаружи. Внутри все леденеет.
– И я поставил печать на камни.
Умолк. Сразу ясно – на полуслове. Лисичка тоже почуяла, вскинула голову.
– Договаривай, – приказал Лео. – Тебя увезли, и твоя печать…
– Я думаю, из-за нее я болею. Дома почти не болел, разве что…
«Разве что когда тебя ранили. Не продолжай».
– Но она же не дает мне сдохнуть. – Тим поднял на него глаза, улыбнулся. – Думаю, благодаря ей я такой живучий.
Хлоя торопливо осенила себя знаком своей веры… вот уж никогда за ней такого не водилось, не то что за хозяйкой.
– А та печать, что на мне? – требовательно спросил Лео.
– Надеюсь, она помогла тебе быстрее прийти в норму. – Тим отвел взгляд. Нашел, чего стыдиться!
– Мелкая, у тебя ведь есть стилет? В складках юбки прячешь…
– Угу. – Лисичка сразу все поняла, вложила ему в руку коротенькие – в полторы своих ладошки длиной – ножны. Две змеи с изумрудными глазами сцепились хвостами то ли в знак приязни, то ли меряясь силами. Еще одна, поменьше, обвилась вокруг гарды и сверху таращилась на больших озорными сапфировыми гляделками.
Лео выцепил четырехгранный черненый клинок. Красиво, демоны их всех… А!
Он, примериваясь, дотронулся до запястья острием. Огонь окрасил грани золотисто-бурым. Обалдеть как красиво. И жутковато.
– Подожди. Сначала я. – Демоненок протянул руку ладонью вверх. Лео помедлил, смерил мальчишку взглядом – не блажи, – осторожно перехватил стилет за клинок и подал рукоятью вперед.
Тим легонько уколол руку чуть ниже запястья – пара капель крови, вот и все.
– Признаю себя твоим младшим. – И вернул стилет Лео, тоже рукоятью вперед.
Эх, не все такие ловкие – и клинок в крови, и на пол несколько капель попало. Пустяки.
Рана к ране, глаза в глаза.
– Клянусь никогда от тебя не отрекаться.
Он обтер стилет о рукав рубахи – все равно переодеваться, а тряпку лучше выбросить, чтобы горничных не пугать, – вложил в ножны и подал мелкой – та сидела неподвижно, завороженно следя за ним.
– Оставь себе. Он мне больше не нужен. С вами мне ничего не страшно.
Тим носовым платком вытер кровь с пола – быстро, как будто бы небрежно, но чисто-начисто аккуратно. Думать не хочется, откуда у него такая сноровка.
– Я и сам бы управился, – проворчал Лео. – Спать вали.
– Вы идите. Я еще посижу. – Голос у него чудной какой-то – словно смех сдерживает. Или наоборот, еще мгновение – и бросится в камин.
– Вроде ж ты нынче не ворожил. Разве печать – ворожба?
– Нет. Просто спать еще не хочется.
– И мне, – влезла вредная лисичка. – Придумала! Давайте притащим одеяла, постелем вам возле камина, ну а я себе на диванчик подушку брошу.
– Годная идея. – Ну и какой смысл теперь скрывать, что и его в «персональные покои» совсем не тянуло. – Эй, мелкая, а тебя не хватятся?
– Не-а, – Хлоя так азартно замотала головой, что изрядно разболтавшиеся шпильки посыпались на пол, по-лисьи рыжие в свете огня волосы упали на спину и плечи. – Дядя сказал, что ты за меня отвечаешь. И все. Никаких «вернуться к себе не позднее полуночи». Значит, тетушку Мей он сам предупредил.
– Тоже мне – дворец. – Лео одобрительно ухмыльнулся. – Так, сидите здесь, я за подушками и одеялами. Переоденусь заодно.
Тим поднялся.
– Я сказал – сиди. Плечо береги. Два дня – это всего ничего.
Снова пришлось его турнуть, когда сунулся устраивать постель:
– Что ты об этом знаешь, вы ж там, – насмешливо указал глазами на потолок, – небось, на кроватях спали.
– Не угадал, – насмешливо откликнулся Тим. – На циновках. В общей спальне. Кровать и отдельная комната – только для женатых братьев.
– А я думал…
– Не думай. Лучше спрашивай.
– Сам же говорил – думай, чтобы не спрашивать.
– Говорил. Но у тебя так плохо получается. – Уклонился – кто бы сомневался! – от летящей в него подушки, собрался пристроить ее в изголовье – и на мгновение зажмурился, будто отгоняя наваждение: на этом месте сидела лисичка. Этак основательно устроилась, ноги поджала, юбки подобрала.
– Тебе больно. – Только она способна брякнуть такое без обиняков – и не получить в ответ что-нибудь едкое. – Устраивайся. Попробую душу твою полечить. Нянюшка умела. Нужно только, чтобы ты доверял. И не прятался.
Он попытался приткнуть подушку в паре ладоней от мелкой. Лео чуть не рассмеялся в голос – с лисичкой такой фокус не пройдет. Когда подушка, выхваченная из-под головы Тима, улетела в дальний угол, все ж таки не сдержался – фыркнул. Правда, совсем тихонько и в сторону: одна обидится, а другой, чего доброго, воспользуется предлогом и сбежит.
Хлоя настойчиво потянула Тима за плечо.
– Все равно не отстанет, – скорчив страдальческую рожу, шепнул Лео, удобно располагаясь на своем одеяле.
Мальчишка смирился: положил голову лисичке на колени, закрыл глаза.
Хлоя погладила его по голове. Сначала, как прежде, – кончиками пальцев, потом, осмелев, – ладонью.
– У тебя волосы отросли. Теперь хорошо. Ты больше не похож на приютского сиротку. Согрелся?
– Давно уже. Но так спокойно мне не было никогда. Никогда в жизни.
– Попробуй уснуть. Хотя бы на час. Пора выздоравливать.
– Ты тоже устала.
– Забыл, что мы обмениваемся силами? Сейчас у меня и в голове, в сердце ясно. А устану – разбужу тебя. Честно-честно.
– Только продолжайте говорить… можно?
– Конечно. Старший, сегодня твоя очередь рассказывать сказки.
Поведать им, что ли, про змея, который возмечтал стать драконом? Эту сказочку он услышал чуть ли не в первый свой школьный день от мальчишки, старательно набивавшегося в друзья… до первых колотушек учителя: тут вдруг выяснилось, что не он изменническими сказочками пробавляется, а ему, несчастному, в уши его оттопыренные яд льют. Потом еще и дома всыпали.
Он взглянул на Тима: нет, не нужно сейчас о драконах. Сейчас и вправду так спокойно. И Хлоя права: без сказки – самой обычной, совсем не страшной сказки – им не обойтись.
– Дед мой рассказывал о том, как лисица стала мудрее всех на свете зверей…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ