Уважаемые форумчане!

Представляю Вам третью книгу цикла "Меч Тамерлана". Собственно говоря, она ещё не написана, есть только начало и первая глава. Буду выкладывать по мене написания. Приглашаю к обсуждению, советам буду рад.

Первая книга здесь.

Вторая книга здесь

С уважением к моим первым читателям,
Александр ПОЗИН

Пролог

Таша лежала на полу возле батареи, пристёгнутая наручниками к трубе. Девушка хотела пить, но во рту был только привкус крови с саднящей губы. Болело избитое тело, хотя её били и не сильно, боясь повредить товар. Впору было завыть от досады, но она дала себе слово - не раскисать! Раскиснешь – размякнешь, размякнешь – расслабишься, станешь слабой – пропадёшь. А этого нельзя допустить, надо выжить любой ценой.
Чтобы от влечься от грустных мыслей, Наташа стала анализировать, где ею была допущена ошибка. Скорее всего, зря она доверилась Паше. Трудно было смириться с мыслью, что именно этот молодой человек с внешностью и характером одуванчика, продал её современным работорговцам. Эх, Паша, Паша…
Злости на него не было, была досада на себя, что купилась на ангелоподобную внешность. Говорила же бабушка, что внешность – лишь оболочка человека, а она обманчива, главное – то, что у него внутри. «А натура часто бывает гнилой, греховной», – вторила мама. Тем более, нужно было быть осторожнее в незнакомом мире, всегда стоило помнить, что находишься в ином времени. Стоило потерять бдительность, и расплата не заставила себя долго ждать.

Часть первая. Надежда умирает последней


Глава 1. В западне



После ухода Паши – единственного близкого ей существа в этом мире – в постылой комнате досуга вдруг стало положительно нечего делать. Надоели пустые глянцевые журналы, наполненные советами для глупых бабёнок. Нет, поначалу, всё в журналах казалось новым, необычным и интересным. Всё было познавательно для девушки, оказавшейся в новом для неё мире: моды, товары, нехитрые советы, гороскопы, гаджеты, косметика и макияж и даже простенькие рассказики. Более того, поначалу Таша сочла журналы просто необходимыми ей для адаптации в этом времени. Однако, уже при просмотре второго журнала возникло ощущение лёгкого дежа вю. А уж на третьем номере, она поняла окончательно: либо красивые и яркие глянцевые журналы имеют очень слабое отношение к действительной жизни, либо.., либо человечество здорово поглупело за последние сто лет. Нет, конечно, и среди Ташиных подруг по гимназии было немало куриц, которым бы была интересна вся та чушь, что потоком лилась со страниц глянца, но в всё-таки в её времени таких было меньшинство. Жизнь подавляющего большинства людей была наполнена иными смыслами, поэтому Таша подозревала, что схожая картина наблюдается и в двадцать первом веке. А, значит, почитать, конечно, журнальчики полезно, но стоит делать поправку на реальность. Было ещё кое-что: все в этих журналах крутилось вокруг взаимоотношения полов, или, если использовать современное слово, вокруг секса. Нет, даже с высоты своего небогатого сексуального опыта, девушка понимала, что это важная сторона общественной жизни, но чтобы настолько! У них что, проблем больше никаких нет?
Но вот последующий журнал был, по-видимому, специальным полицейским: настолько он был наполнен криминальными историями, жуткими фотографиями, насилием и кровью. Неужели у них вся жизнь такая? Наташа уже не знала, что и думать. Она брезгливо отложила журнал в сторону, решив современную прессу прочитает попозже, на досуге. Хоть телевизор и современное чудо техники, его смотреть тоже почему-то не хотелось.
А почему, собственно, лишь Пашенька, который бросил её в самый нужный момент, единственное близкое существо в двадцать первом веке? И Таша достала из пакета карманное чудо современной техники – мобильный телефон. Посмотрела на него, вспоминая Пашину науку, и опять полезла в пакет. Порылась в нём и, развернув сложенный в него халат, достала из кармашка бумагу с написанными на нём цифрами. Номер удалось набрать лишь с третье попытки, и после назойливого зуммера из телефона раздалось:
- Алло! Я вас слушаю.
-Антонина Генриховна? – переспросила Таша.
- Да! А кто это?
- Антонина Генриховна! Я была у Вас вчера прошлой ночью, если помните, конечно. Звоню Вам, чтобы поблагодарить за вещи, что вы мне передали. Большое спасибо! Вы меня очень выручили.
- Боже мой, доченька! – ахнула трубка возле Ташиного уха. – Ещё бы мне тебя не помнить. Как ты? Где ты?
- В полиции.
- Как к тебе там относятся, не обижают ли? Ба, да ты, наверное, голодная совсем, девочка моя? Я сейчас приеду, привезу что-нибудь перекусить.
- Спасибо, Антонина Генриховна за заботу, но ничего не надо везти. Меня Паша, - поправилась, – Следователь Конюшкин возил в ресторан покушать. Здесь меня никто не обижает, я сижу в комнате досуга и жду, когда меня отправят в какую-то «Земляничную поляну».
От Антонины Генриховны не ускользнула изменившаяся модуляция голоса «потеряшки», когда онам упомянула о Конюшкине и старая дева ощутила лёгкий укол ревности, но решила быть выше этого:
- Вот и ладно, что ты к Конюшкину попала! Паша хороший мальчик, добрый, внимательный, не испорченный ещё нашими органами. И хорошо всё-таки, что тебя в центр отправляют, а не в институт, там мы сможем видится. Хочешь, я завтра после работы приеду к тебе?
- Антонина Генриховна! – на глаза девушки против её воли навернулись слёзы. – Какой разговор! Я всегда рада Вас видеть. – спохватилась. – Да, я кажется, вспомнила своё имя – Наташа, можно просто Таша.
- Это хорошо, что ты начала вспоминать! – обрадовалась сердобольная женщина. – Так, глядишь, само собой всё и вспомниться, и не надо нам этих эскулапов институтских. А Таша – очень красивое имя, мне нравиться!
- Правда? Меня мама так называла.
- Конечно нравится! Можно я тоже тебя буду так называть?!
- Пожалуйста! Как вам будет угодно. Мне даже будет очень приятно.
- Значит, договорились, завтра часиков в шесть – семь я к тебе приеду. Таша, тебе что вкусненькое купить?
- Право, не знаю! Ничего не надо, сами приезжайте.
- Тогда до завтра, дочка?
- До свиданья.
После разговора с Антониной Генриховной у девушки стало тепло на душе. Она знала – здесь – в 2013 году у неё появился настоящий друг.

Спровадив следователя Конюшкина в выдуманную на ходу командировку, Арнольдик вытер поневоле выступивший на лбу пот. Нет, согласившись занять эту должность, он на такое не подписывался, но, когда настоятельно просят «хорошие» люди, чего только не сделаешь ради карьерной перспективы. Совесть он успокоил тем, что сбрендившая девка, рано или поздно, но попала на ту дорожку, что ей уготована. А дело, которое он использовал для устранения не в меру ретивого следака, вовсе не фейковое, а самое, что ни есть реальное. И перспективное! Взять чудотворца, с лёгкостью подбирающего ПИН-коды и обчищающего счета, это вам не хухры-мухры, это дорогого стоит. Поэтому и навестить подельника хакера он собирался сам лично, берёг командировку для себя, Да не сложилось, придётся теперь лаврами делиться. Ну да ладно, Минкин – птица высокого полёта, таких надо уважать, и просьбу – уважить.
Рассудив таким образом, Арнольд Николаевич достал мобильник с «левой» симкой и набрал известный номер:
- Руслан Вячеславович! Можете присылать ваших ребят. Только прошу вас, они должны выглядеть как санитары.
- Вот и ладно! – голос в трубке явно обрадовался. – Родина тебя не забудет, Арнольд! – смешок. – Насчёт Родины, правда, не знаю, но Игорь Иванович хороших людей не забывает.
Депутат Мосгордумы Игорь Иванович в криминальном мире был известен как Гоша Пресненский, глава одной их крупнейших криминальных группировок столицы. ОПГ Гоши Пресненского держала несколько районов Москвы и контролировала профессиональных нищих и попрошаек, оборот наркотиков, сеть подпольных казино и публичных домов. Начинал он в «лихие девяностые», а в «нулевые», почуяв изменение конъюктуры, перестроил свой бизнес под новые реалии, став успешным бизнесменом и начинающим политиком.
После разговора с замом префекта Арнольдик вызвал дежурного по отделу. В кабинет зашёл молодцеватый капитан:
- Дежурный смены капитан Конончук по Вашему приказанию прибыл!
- Как там ведёт себя наша «потеряшка»?
- Сидит себе в комнате досуга, носа не высовывает. Один раз, правда, выходила в туалет. Товарищ майор, если честно, то ребят напрягает, что она сидит в комнате досуга, расслабится не даёт.
- Ну, недолго осталось. Через полчасика санитары с дурки приедут – заберут.
- Как с дурки?
- Сумасшедшая она, а не какая потеряшка. Про шизоидное диссоциативное расстройство идентичности слыхал? – Арнольдик врал вдохновенно.
Но капитан, похоже, всё «скушал», только отрицательно покачал головой.
- Есть такая болезнь, очень редкая и неизлечимая. В психушке, откуда она и сбежала, ей самое место.
- А как же взлом квартиры зама префекта?
- Да это он сам придумал.
- Как?
- Ты знаешь, кто у него супруга? – Евстропов закатил глаза в сторону потолка. – Столичная богемная штучка! Ну, не мог мужик рассказать ей, что у него есть двоюродный брат-алкоголик и сумасшедшая племянница – жертва пьяного аборта. Это же такой скандал! На всю Москву!
Капитан согласно и даже сочувственно кивнул головой.
- А сегодня вот зашёл и забрал заявление. Держи! – верный своей привычке, Арнольдик метнул по столу папку. – Это сопроводительные документы. И не забудь, чтобы в ведомости расписались, когда передавать будете. Всё ясно?
- Так точно!
- Выполняйте!
Когда дверь за дежурным уже закрывалась, Евстропов окрикнул выходящую спину капитана, словно вспомнил что-то:
- Подождите!
Капитанское тело развернулось и в дверном проёме, и в кабинет начальника следствия просунулась капитанская голова:
- Вы что-то хотели, Арнольд Николаевич?
- Смотрите мне! – Арнольдик начальственно собрал брови у переносицы и погрозил пальцем. – Что б без эксцессов!
- Обижаете, товарищ майор!
- Знаю я вас. Девчонка не должна знать, что её везут обратно в дурку, пусть думает, что её переводят в муниципальный реабилитационный центр. Вам же спокойнее будет, а то такой скандал закатит, или, чего хуже, снова сбежит. Оно вам надо?
- Спасибо за совет Арнольд Николаевич! – вслух сказал дежурный. А про себя подумал: «А то мы без твоих советов не обошлись бы. Сам дебил и других за дебилов держит».

- Спасибо за совет Арнольд Николаевич! – вслух сказал дежурный. А про себя подумал: «А то мы без твоих советов не обошлись бы. Сам дебил и других за дебилов держит».

Ввиду того, что опыт общения с представителями отечественной психиатрии у Таши был маловат, точнее, равнялся нулю, она ничего и не заподозрила, и передача прошла без эксцессов, которых так опасался Арнольдик. Девушка, собрав свой нехитрый скарб, уже ждала возле дежурки – мочи уже не было сидеть в комнате – и неспешно перешучивалась с вихрастым Петрухой. Парень, по всему было видно, тоже запал на неё. Ташу же Петя интересовал мало – по всему было видно, что птица невысокого полёта – нижний чин, ну это ладно бы, да только не в её он вкусе. То ли дело Пашенька… Вкус его страстного поцелуя она ещё ощущала на своих губах. И что хуже всего: от дружеского, казалось бы, поцелуя возникло сладкое томленье внизу живота, да предательская слабость в коленях. Неужто влюбилась? Да нет, не может быть, она же любит одного Николку! Ой, девочка, поосторожнее надо быть. Она и болтала-то с Петей от безделья, лишь бы время скоротать. И Паша – такой же временный, как и вихрастый Петруха. Появится Николка – и всё станет на свои места.
Пока она размышляла таким образом, что не мешало любезничать с Петрухой, за ней, наконец, приехали. Два здоровых мужика, похожие на сельских битюгов, в белых больничных халатах никак в сознании девушки не укладывались в образ учреждения под таким романтичным названием – «Земляничная поляна». Однако, дежурный, проверив предъявленные ими документы, кивнул в сторону Таши:
- Вот она, готова уже, забирайте. Распишитесь мне только вот здесь, - он ткнул пальцем в бумажку, - И здесь.
Всю процедуру и правоохранители, и сопровождающие проделали с непроницаемым выражением лица, а погружённая в свои мысли девушка, утратила наблюдательность, поэтому не заметила подвоха. И это оказалось её ошибкой. Лишь несколько покоробило, что в машине её посадили на заднее сидение посередине между сопровождающими, хотя кресло возле шофёра оставалось свободным. Хотя, может быть, таковы у них тут правила? С молчунами езда показалась безмерно скучной: смотреть по сторонам уже надоело, да и тяжело было постоянно тянуть голову, чтобы хоть что-то разглядеть из-за обширных фигур попутчиков. Таша попробовала задать им пару вопросов, но наткнулась на односложное:
- Приедете, тогда всё и узнаете, девушка.
Попробовала по своим ощущениям определить время: сколько сейчас – пять, шесть часов? Вряд ли больше. Наконец, надоело гадать:
- Господа! – вырвалось спонтанно, на автомате. – Не подскажете, который час?
Обращение к ним явно понравилось, один, невысокий коренастый живчик, коротко хмыкнул. Другой, бритый затылок на здоровенной шее, достал из кармана мобильный телефон, посмотрел в него и выдавил нехотя:
- Двадцать минут седьмого.
Вот чёрт! А она и забыла, что на телефоне такое есть. Могла бы сама посмотреть, не унижаясь перед этими мородоворотами. Впрочем, телефон в пакете, пакет в ногах, рыться в нём тесно, неудобно. Так из ложной скромности Таша допустила ещё один промах, имевший роковые последствия.
Тем временем, городской пейзаж за окнами авто изменился. Постройки явно помолодели. Вместо вычурной архитектуры, наблюдаемой Ташей ранее, всё чаще стали встречаться пятиэтажные дома из красного кирпича с минимумом архитектурных излишеств. Некоторые здания были сложены и вовсе не из кирпича, а из больших квадратов или прямоугольников. Жилые постройки чередовались с гаражами, стеклянными сооружениями и, похожими на большие пакгаузы, павильонами, собранными, насколько могла судить девушка, из железных листов. Одновременно изменились и сами надписи, вместо бонтонных, чаще всего англоязычных, вывесок появились ярко раскрашенные, кричаще-пёстрые до аляповатости, надписи: «Развал, схождение», «Ковры», «Шиномонтаж», «Сауна», «Электро-бензоинструмент». Стали попадаться базарные лавки и сидящие вдоль дорог коробейники обоих полов, предлагающих свой товар. Наконец, автомобиль остановился возле одного из зданий, похожих на пакгаузы, что стояли подле их Васильевской пристани, над входом которого красовалась вывеска:
«Фитнесс-центр «Атилла».
Борцовский зал, гимнастический зал, сауна, бассейн, боулинг, бильярд, бар».
Да, не так себе представляла Таша центр социальной реабилитации, куда её везли. Это была явно не «Земляничная поляна».
- Выходите, девушка, приехали! – сказал один из спутников, выйдя из машины, и разминая затёкшие колени.
- Разве это, «Земляничная поляна»? Никуда я не пойду! – вдруг чего-то испугалась Наташа и вжалась в спинку сиденья.
- Нет, это не «Земляничная поляна». – спокойно признал приставленный к ней громила. – Но с вами хочет встретиться один человек. Поверьте, это будет полезно для вас!
Заинтригованная девушка подчинилась.
Большой зал, куда завели Ташу, был весь заставлен диковинными сооружениями: какими-то рамами с гирями на тросах, лежаками со штангой наверху, всевозможные конструкции с приспособлениями для поднятия тяжестей. Хватало и простых гирь на матрацах. «Современные спортивные снаряды! – догадалась барышня. – Занятно. Но для чего же всё-таки меня так настойчиво сюда пригласили?» Ответ не заставил себя долго ждать.
Ташу провели вглубь залы мимо стайки девушек, которые занимались смешным делом – старательно бежали по дорожке, которая сама двигалась. Более бессмысленного действия, по мнению Таши, трудно было придумать. Одеты они были почему-то в гусарские лосины времён Отечественной войны 1812 года, увековеченные Орестом Кипренским на портрете Евграфа Давыдова, которого многие путали со знаменитым партизаном. Вот только книзу заканчивались лосины не гусарскими ботиками, а какими-то массивными на вид, ярко раскрашенными ботинками с полосками по бокам. Хотя, по мнению Таши, теннисные туфли или гимнастические тапки были бы в этом случае явно более уместны. От цепкого взгляда девушки не укрылись ни, похожий на купальный костюм, верх из блестящей лайки[1], ни собранные в пучок и перевязанные тесёмкой волосы девиц. «Спортсменки» - решила девушка. Другое наблюдение было менее приятным: Таша обратила внимание, что если один из спутников идёт впереди, то второй – неизменно сзади. «Контролирует! – догадалась она. И ей это очень не понравилось.
В самом конце зала, рядом с дверью, на которой висела табличка «Сауна», на снаряде занимался, чрезвычайно волосатый мужчина в шортах с полосками по бокам, странной майкой, оставляющей открытыми плечи, похожей на борцовское цирковое трико и такой же, что и на девицах, невообразимой обувью. Волосы ровным чёрным мехом покрывали оголённые плечи и ноги этого субъекта. Лица мужчины Таша не видела, поскольку он лежал животом на лежанке и пыхтел, разводя руки с гантелями в стороны.
- Доставили, Евгений Дмитриевич. – доложил волосатику сопровождающий, который шёл впереди. При этом поза его выражала театральную фигуру «Чего изволите?», что выглядело несколько комично, учитывая его немалую комплекцию.
- А? Хорошо! Я сейчас буду готов. – произнёс субъект, аккуратно опустил гири, кряхтя сел и принялся обтирать лицо и плечи полотенцем.
Закончив, он повернулся к девушке лицом и к её ужасу оказался сутенером Дядей Женей.
- Я же говорил, милая девушка, что Дядя Женя всегда держит свои обещания. – как видно этот субъект предпочитал говорить о себе в третьем лице. – Дядя Женя сказал, что освободит тебя – Дядя Женя сделал.
- Да как вы смеете! – голос Таши задрожал от возмущения. – Я никого не просила меня освобождать! У меня есть друзья! Они будут меня искать!
- Никого у тебя нет! – махнул рукой, как будто устранял досадную помеху сутенёр. – И никто тебя искать не станет.
- Нет, станут! – топнула ногой Таша, хотя у самой уже начинало становиться пусто в душе, осознающей неприятную для неё реальность. – Вы нагло выкрали меня, когда меня должны отвести в реабилитационный центр.
- Бедное дитя! – снисходительным тоном обратился Дядя Женя к её похитителям и надзирателям. «Да, да! Именно к надзирателям!» - отчётливо, но запоздало поняла Таша.
А волосатый сутенер продолжал фарисействовать:
- Она думает, что её собирались в реабилитационный центр отправить.
Ответом были дежурные смешки сутенёровых лизоблюдов.
- Святая наивность! – театрально закатил глаза сутенёр и продолжил таким тоном, словно устал объяснять очевидные вещи. – Ты думаешь, тобой полиция всерьёз бы занималась? Бедная и наивная девочка! – в ответ на кивок Таши.- Да они рады стараться сбагрить тебя побыстрее. Не в тюрьму упекли, так в психушку. Не веришь? Голубь, покажи ей сопроводительные документы.
Первый охранник, и в самом деле напоминающий жирного, откормленного голубя, раскрыл папку и поднёс к носу девушки. Сначала Наташа ничего не увидела, буквы расплывались, строчки сливались в одно большое серое пятно. Сознание отказывалось узнать ужасную реальность. Но усилием воли девушке удалось напрячь в свои глаза, настроить резкость и посмотреть правде в глаза, точнее в угловой штамп в левом верхнем угле первого листа. На штампе красовалось название учреждения:


- Ты диагноз, диагноз покажи! – как будто откуда-то издалека она услыхала голос Дяди Жени.
Но помощь Голубя не понадобилась, глаза сами отыскали нужную строку:


В глазах у Таши опять потемнело, а удары своего сердца она слышала по пульсирующей жилке в виске. «Что же это такое? Значит, всё это время её кормили успокаивающими речами только для того, чтобы без проблем упечь в психушку? Стоило переноситься в будущее, чтобы смотреть на него из-за решетки больничного бокса, одетой в смирительную рубаху. Ну, ничего! Мы ещё поиграем! Лучше стоит послушать, что мне приготовило это волосатой кривоногое чудовище. Ведь не ради красивых глаз он устроил мне побег». Она прямо в лицо посмотрела своему визави.
Пронзительный взгляд девушки застал Дядю Женю врасплох – он едва не опоздал убрать с лица выражение триумфа при виде сломленной и растерявшейся герлы и сменить его маской сочувствия и заботливого участия. Вместо ожидаемого результата он наткнулся на требовательный взгляд. Непохожа, ой, как непохожа она на обычную «потеряшку». Всячких девиц видал сутенёр на своём веку, не было для него тайн в физиономистике[3], поэтому знал, что потерявшие память осознают свою ущербность. У таких и взгляд униженный и плечи опущенные, свидетельствующие о неуверенности в себе и зависимости от окружающих. У этой же всё по-другому. Вон как сверлит очами с видом праведной комсомольской невинности. Словно не «потеряшка», а активист народного контроля. Встречал Дядя Женя таких в период советского этапа своей биографии, когда он ещё не был Дядей Женей, а звался просто Евгений Дмитриевич. Пожалуй, надо сменить тактику:
- Прочитала? Теперь видишь, что тебе уготована участь жить в одной палате с Клеопатрой и Жанной д’Арк. Твой диагноз не лечится! Если и удастся каким-то образом покинуть это заведение, то только в виде растения, овоща.
А Таша действительно сверкала глазами, оценивая обстановку и решая как бы половчее удрать. Вообще, она занималась тремя делами одновременно. Изучала людей, пытаясь сквозь слой кожи добраться до их сущности, чтобы понять кто они и что. Это оказалось нетривиальной задачей. До сего времени девушка воспринимала людей такими, как они есть, предпочитая не заглядывать в тайники их душ. Да и маленькая, если честно, она для этого. И вот теперь уже целый проведённый день в этом мире она только и делает, что изучает людей: их привычки и повадки, походку и одежду, пытаясь за внешним видом, за мимикой и жестикуляцией разглядеть характер человека и его намерения.
Кроме того, ведь нельзя забывать и себя держать в рамках, постоянно контролировать. А то ляпнешь или отчебучишь что-нибудь такое, что сразу станет ясно, что она не от мира сего. И ведь не поверят – тогда уж действительно – прямая дорога в психушку. Эх Паша, Паша, как некстати тебя услали в эту чёртову командировку. А, может, как раз кстати? Нехорошее подозрение возникло в подсознании, забилось мыслью и стало проситься наружу.
Ну, а третьим делом, которым занималась бдительная девушка – перебирала варианты дальнейших действий. Это оказалось самым трудным. Таша всегда была непосредственной и импульсивной, а тут она уже устала только и делать, что наблюдать, внимательно слушать, постоянно сдерживать себя. Вот и сейчас, вместо того, чтобы плюнуть в лицо этому обезьяноподобному субъекту, вынуждена выслушивать его лицемерные бредни. В принципе, Таша догадывалась о сути того коммерческого предложения, что вскоре поступит ей, видимо примерно так же уговаривали подругу Глашу. Но карьера уличной девки в двадцать первом веке её не прельщала, впрочем, в её родном времени – тоже. Она любила Николку и планировала вернуться к любимому, чего бы это ни стоило. Поскольку в данный момент побег исключён, нужно изменить обстоятельства, тем более, что ей до смерти, надоели эти долгие подходы и преамбулы, и Таша решила ускорить события:
- Это ведь не бесплатно! Верно?
- Что не бесплатно? – вопрос на какое-то мгновенье вывел Дядю Женю из равновесия.
- Ваша так называемая помощь наверняка не альтруистична и выражается в некую денежную сумму.
Он и не знал, как к этому отнестись. С одной стороны – молодец девчонка, сама отпасовала ему мяч и теперь можно будет сделать подачу. Главное – всё точно и по-деловому. С другой – хитрая она бестия, наверняка уже раскусила, куда он клонит и просто дожидается, чтобы он озвучил предложение.
А Ташу уже давно стала беспокоить одна маленькая деталь, одна маленькая щёлочка приоткрытой двери сауны, которая появилась, когда начался их с Дядей Женей разговор. Она могла даже поклясться, что разглядела две заинтересованные пары глаз, мелькнувших в щёлочке. Видимо есть кто-то, для кого важен этот разговор и его результат, но этот кто-то не хочет, чтобы его видели.
- Хотелось бы, чтобы всё происходило автоматически, - притворно вздохнул Дядя Женя, - Я бы рад помогать просто так, за улыбку ваших красивых глаз, милая леди, но,.. увы,.. не всё зависит от меня. За всё надо платить.
«Да он ерничает! Надсмехается! Играет как кошка с мышкой. Вежливый вдруг стал, на «ВЫ» перешёл, а то всё тыкал до этого». – подумала Таша, и в ответ сказала, усмехнувшись:
- Я и не сомневалась! Поэтому, прошу озвучить сумму.
- Вот и прекрасно! Всё обошлось не так дорого, как можно было бы ожидать – тридцать тысяч.
«Это что, судьба такая? Чем она прогневала небеса? Стоило убежать на сто лет вперёд, чтобы проклятые деньги и здесь решали её судьбу?» К тому же девушка совершенно не представляла покупательной способности современного рубля, но судя по краткому опыту в ресторане и беглому курсу экономики от Павла, сумма действительно казалась не заоблачной. Таша пока не знала как, но была уверена, что сможет найти нужную сумму.
- Что ж, мне остаётся поблагодарить вас за помощь и откланяться. Я думаю, что соберу требуемую сумму и расплачусь с вами.
Девушка развернулась, чтобы уйти, но не смогла и шагу ступить – путь ей загородил надзиратель, шедший позади:
- Ты куда, крошка? Так дела не делаются.
- Я вам не крошка! – не удержавшись, вспыхнула Таша. – И прошу, не хватайте меня за руки! – прочь политесы!
В ответ второй, всё время держащийся позади неё, маленький и круглый злобный коротышка, и не подумал отпустить её руки, только крепче, до боли, сжав запястья своими короткими пальцами. Таше стало страшно – в глазах коротышки она усмотрела злобную жестокость и неприкрытое вожделение.
- Отпусти её, Прыщ, – «Действительно – Прыщ!» - подумала девушка, - Ты разве не видишь – она хорошая девушка, просто немного не в себе. – после некоторой паузы, видимо хотел преподать урок строптивице, приказал Дядя Женя. – Вы же не будете пытаться убежать, правда?
Разговаривать затылком было неудобно, поэтому Таша против воли повернулась:
- Как же, убежишь от вас, когда два громилы рядом! – Таша кляла себя за строптивость, но ничего поделать не могла, не дерзить, держать язык за зубами получалось плохо.
После инцидента с Прыщом, Таша лишний раз убедилась, что лучше спокойно выслушать, выжидая удобного момента, но это для её живой натуры, в которой всё клокотало от ярости, было труднее всего.
- Девушка просто не понимает, - продолжал глумиться сутенёр, предпочитая не замечать Ташиной дерзости, - Что тридцать тысяч не в рублях – в долларах. Ну что, милая, сумеешь отыскать требуемую сумму до завтра?
Это было неприятным известием: Наташа, и в оставленном ею тринадцатом году, не представляла курс (один к двум, кажется), а уж про современный мир и говорить нечего. Едва не возмутилась – «с каких это пор в России всё на доллары стали мерить!» - да вовремя прикусила язык.
- А сколько это будет в рублях? – как можно нейтральнее спросила она, да только голос почему-то предательски охрип.
Дядя Женя с охранниками многозначительно переглянулись, только что у виска не покрутили.
- Примерно миллион выходит! – победно заявил сутенёр, а затем добавил более сочувственно, снова перейдя на интимное «ТЫ». – Ты не беспокойся, у Дяди Жени честно, без обмана. Если хочешь – калькуляцию могу представить. Кое-какое бабло главврачу пришлось отвалить, начальник отделения тоже в доле, кое-что ментам перепало, одежда санитаров тоже не бесплатно. Вот кругленькая сумма и набежала.
Подождав, когда девушка переварит полученную инфу, продолжил:
- Но не всё так страшно, поверь Дяде Жене. Я могу подсказать тебе вполне достойный и, главное, быстрый выход из этой ситуации.
«Началось!» - подумала Таша. «Знаем мы все твои выходы, пошёл вон, чёрт волосатый, диявол искуситель, козёл похотливый!» - хотелось крикнуть девушке в лицо сутенёру, но сдержалась, решила притвориться наивной дурочкой и, незаметно облизнув вдруг пересохшие губы, спросила как можно невиннее, похлопав для убедительности ресницами:
- Какой же?
Дядя Женя некоторое время размышлял, что-то прикидывая в уме, потом решился:
- Вы, - отчего-то он опять перешёл на «ВЫ», - девушка красивая и молодая. А в наши дни молодость и красота стоят больших денег. Многие мужчины дорого далут за обладание такой красотой. На деньги, полученные с этих мужчин, Вы смогли бы не просто расплатиться с долгами, но и обеспечить себе достойное существование.
- То есть, Вы мне предлагаете заняться презренной проституцией? – не выдержала Наталья.
- Ну-ну, не стоит так рубить с плеча. Сразу – проституция. Скажем так – взаимное удовлетворение желаний за денежное вознаграждение. Вы ведь всё равно спите с мужчинами, я узнавал – спите. Значит – секс любите. Почему бы не совместить полезное с приятным – получать от процесса не только физическое, но и материальное удовлетворение. И почему же это проституция – презренное занятие? Сейчас на дворе не девятнадцатый век, жёлтых билетов, слава богу, нет, а на лице не написано, кто чем занимается. А финансовая независимость дорогого стоит. Вы, барышня, сможете носить дорогие и красивые вещи, посещать престижные клубы, бывать в других местах, недоступных простым смертным.
Мимоходом сказанное известие, что в этом времени продажные женщины не имеют пожизненного и унизительного клейма в виде «жёлтых билетов» ненадолго, лишь на краткий миг, выбило Ташу из колеи. Но спустя некоторое время дало ей новый аргумент:
- Но у меня нет не то, что каких-то «желтых билетов», у меня совсем нет никаких документов. Я вообще – я не помню кто я.
В ответ Дядя Жаня рассмеялся открыто и. казалось совершенно искренне. Он откинул голову назад, широко открыв свой рот, и беспрестанно протирал лысину, на которой от нарпуги выступали бисеринки пота. Здоровенный толстяк Голубь хохотал держась за начинающее выпирать брюшко, а сзади слышалось премерзкое хихиканье Прыща.
- Ох, святая наивность! – говорил Дядя Женя, вытирая слёзы. – Да разве это проблема в нынешнее время? Сделаем тебе ксиву, какая душе будет угодна. И назовём, как захочешь. А то, что не помнишь ничего – тоже не беда, почитай половина населения в нашей стране с головой не дружит.
А Таше хотелось плюнуть в эту хохочущую физиономию. Но надо держаться, надо выгадать время.
- И как быстро я смогу собрать требуемую сумму?
- Вот это деловой разговор! Тридцать тысяч баксов – сумма немаленькая, но за год ударного труда осилить сможешь, а потом – свобода! Вольна делать всё, что захочешь.
«Ну вот – уже «ударный труд», а как соловьем про удовольствие песни пел до этого. - думала девушка. – Надо! Надо для вида соглашаться, как это ни противно звучит. Надо тянуть время!» Эта тактика уже принесла свои плоды, свой словарный запас пополнила: «бабки» - деньги, «ксива» - документ, «баксы» - доллары. Ещё немного – и совсем по-современному научится изъясняться, так что никто и не заметит.
- Но я ничего не умею!
Опять хохот.
- Ничего, время есть – потренируешься. Тренера у нас хорошие. Те, что рядом с тобой стоят, подойдут?
Ташу аж передёрнуло от отвращения:
- Нет уж, увольте! И вообще, мне надо подумать. Отпустите меня, пожалуйста. Я честное слово не сбегу! – девушка с ужасом осознала, что концовка получилась плохой – умоляющей.
Значит, она превратилась в жертву, а к жертве жалости не испытывают – её загоняют. Жаль, что сфальшивила на последней ноте. Расплата не заставила долго ждать:
- Думай, конечно, думай! Но, недолго. Чем скорее приступишь к работе – тем скорее долг начнёт уменьшаться. Помни – ты наше вложение. А чтобы лучше думалось – посидишь пока до завтра на одной из нашей квартир, ребята за тобой присмотрят.
Таша поняла, что попала. Из квартиры её уже не выпустят. Слегка подталкиваемая надзирателями она побрела к выходу. Но дух её не был укрощён, пройдя несколько шагов, она повернулась в сторону приоткрытой двери в сауну:
- А не в меру любопытным сообщаю – а подумаю.
Дядя Женя запоздало понял, что девчушка, похоже, провела его вокруг пальца, и вся наружная покорность оказалось игрой, смысл которой был ему непонятен.

Как только девица и приставленные к ней братки скрылись за многочисленными тренажёрами, Дядя Женя поспешил к своему боссу в сауну.

Дядя Женя запоздало понял, что девчушка, похоже, провела его вокруг пальца, и вся наружная покорность оказалось игрой, смысл которой был ему непонятен.

Как только девица и приставленные к ней братки скрылись за многочисленными тренажёрами, Дядя Женя поспешил к своему боссу в сауну. В предбаннике за большим простым деревянным столом восседал худющий и долговязый пятидесятилетний мужчина с до синевы бритыми впалыми щеками, и пил чай с крендельками. Из одежды на нём были лишь простыня со сланцами. По бокам от босса примостились две сногсшибательные красотки в бикини. Это был собственный персоной Гоша Пресненский, бывший бандит в недоброй памяти «девяностые», а ныне – Игорь Иванович Пресняков – уважаемый предприниматель и одновременно глава Пресненской ОПГ, железной рукой управляющий своей маленькой империей.
- Садись. – коротко кивнул бандит сутенёру. – Чай будешь?
Дядя Женя, зная как гордится Гоша Пресненский своим рецептом заварки чая, и не подумал отказываться.
- Рассказывай! – потребовал босс, собственноручно наливая чай. – Оправдывает девка наши вложения?
- Минкин не врал, девчонка – клад! Красива, юна и, главное, умна, хоть и ничего не помнит. Пойдёт у меня по высшему разряду.
- Ладно, сам видел. – махнул рукой Гоша. – Если сладиться с ней – спишем Минкину треть долга. Тем более, что нужный человек и на своём месте, пока ещё другого найдёшь!
- Я её уже почти сломал... – стал убеждать своего шефа сутенёр.
- Только не на-а-адо! – протяжно заявил Гоша. – Чёрта-с два ты её сломал. У неё какие-то свои интересы есть. Ну, да ты профессионал, дока в своём кошачьем ремесле, поэтому тебе и карты в руки. Не зря ж я тебя главным по блядкской профессии поставил. Может, сразу продадим её за кордон?
На него явно произвело впечатление то, что, казалось бы, глупая потеряшка, судя по последней реплике, раскусила его.
- Нет! – затряс головой сутенёр. – Рано её ещё. Она же молоденькая совсем, да и не помнит ничего. Пусть очухается немного, здесь поработает сначала, денег для нас здесь заработает. Отдать князю сейчас – один раз деньги получим и всё, а нужно чтобы хотя бы затраты на неё окупились.
- Экий ты жадный. – усмехнулся Гоша Пресненский. – Ты что ж её «на точку» поставить хочешь?
- Зачем губить такую красоту? Я приказал её к Ланке на квартиру отвезти. Они вроде как подружились в обезьяннике. Подмарафетим хату, сделаем портфолио обеим, кинем объявы в интернет и в газеты. Устроим маленький бардельеро в квартире на двух сестричек. И «потеряшку» не засветим, и Лане хватит «на точке» торчать, пора ей переходить на индивидуальные заказы.
Чуйка Дядя Женя работала будь здоров! Одного взгляда иной раз ему хватало, чтобы понять: на что годна девка. И сейчас он понимал, что зеленоглазая сирена с дивными каштановыми волосами вовсе не была сломлена с ним, а ведёт какую-то понятную ей одной игру. За годы своей сутенерской «карьеры» он рекрутировал в свой порочный бизнес не один десяток девиц и считал себя действительно знатоком женской психологии. И вот он, самонадеянно думая, что в книге под названием «женская душа» для него не осталось непрочитанных страниц, попал впросак с заурядной, казалось бы, «потеряшкой». Разных особей женского пола видел она на своём веку, был твёрдо убеждён, что сама женская натура способствует тому, что подвигнуть на стезю продажной любви можно абсолютно любую представительницу прекрасного пола. Более того, он, почти безошибочно, мог предсказать, какая участь ждёт ту или иную женщину, ступившую на этот путь.
«Потеряшка» не попадала ни под один из типов, на которые условно делил девиц, и соответственно строил тактику их искушения, Дядя Женя. Она, безусловно, не походила на материальных хищниц, которые сознательно шли в путаны ради лёгкого заработка. У «жертв рыночной экономики» всё измерялось денежными знаками. Эти существа ради денег готовы были много и часто, но они были плохие любовницы: неизобретательные и холодные механизмы без выдумки и вдохновения. С такими ещё неизвестно было, кто кого больше использует – клиент проститутку, или проститутка клиента. Вместо клиентов хищницы видели лишь денежные знаки и ими же определяли ценность человека. Честно отработав деньги, они уходили, оставляя мужчину в недоумении: стоило ли было тратить такие большие деньги, когда собственная рука более тепла и нежна.
«Циникус вульгарис» называл сутенёр дам, в обычной жизни называемых просто бл-и или шлюхи. Они любили мужчин и любили секс ради секса. Переспать с мужчиной для такой было всё равно, что выкурить сигарету. Этим видом деятельности они готовы были заниматься подолгу и помногу. Многостаночницы любили разнообразные виды половой близости, не брезговали ничем, но быстро выходили в тираж. Со временем они эмоционально истощались, напоминая механизмы, на лице появлялось несмываемое выражение потасканности и вульгарности. Постепенно опускаясь на самое дно, они обыкновенно плохо кончали. Несмотря на наличие полового опыта в столь юном возрасте, «потеряшка» к таким экземплярам явно не относилась. Да, она любит секс, но, судя по психическому складу натуры, у неё высоки духовные запросы. Даже в юном возрасте на лице многостаночниц читалось вульгарно-циничное выражение, а у этой – здоровая любознательность на одухотворённом лице.
Не относилась девица и к авантюристкам. Да, в её глазах есть чертовщинка, свойственная этому племени, склонность к авантюрам, жажде познания нового, но не более того. Авантюристок же даже уговаривать долго не требовалось, они бросались в новое приключение как «в омут с головой», любили эксперименты и с удовольствием пробовали всё новые и новые виды секса. Но их натура была непостоянной и требовала иных, более острых ощущений, монотонная работа, а девяносто процентов работы проститутки составляет именно монотонная долбёжка, скоро приедалась. Авантюристкам было неведомо, что в этой профессии «вход – рубль, выход – два», что было черевато частыми бунтами, которые Дядя Женя при помощи своих помощников усмирял жёстко и жестоко. «Потеряшка» же, несмотря на взрывной характер и несомненную страсть к приключениям, себя контролировала и умела сдерживать, неплохо скрывала свои эмоции.
Если «авантюристок» приходилось постоянно контролировать в процессе, так сказать, трудовой деятельности, то при вербовке больше всего сложностей доставляли «романтические дурочки» и «наивные простушки». Первые были, как правило, книжными домашними девочками из хороших семей. При вербовке подходил образ элегантного соблазнителя, были в арсенале сутенёра такие помощники, который затем «поматросил и бросил». Крах иллюзий для таких девочек происходил тяжело, зато отдавались потом они истово и самозабвенно, по принципу: если уж грешить, так до конца. Новая его подопечная, несмотря на отчаянно положение, твёрдо стояла на ногах, не строила воздушных замков и, как показалось, сразу раскусила, куда он клонит.
«Наивным простушкам» приходилось долго ездить по ушам рассказами о красивой столичной жизни и блестящих перспективах. Как правило, простушки – это хохлушки из нищей окраины, возомнившей себя жутко независимым государством, либо представительницы маленьких городков и сёл необъятной Родины, приехавших в столицу за лучшей долей. Сломленные «наивные простушки» представляли собой лучший для лепки материал: податливый, рабски покорный в своей сломленности и униженности, готовый для самых зверских практик. Их подводило лишь отсутствие фантазии и внешнего лоска. В своём рекрутинге Дядя Женя старался применять мирные способы, гордясь своим умением, но иногда избежать трэша не удавалось. Тогда в арсенале сутенера всегда находились умелые ребята, способные сотворить насилие над девушкой и заснять процесс на камеру. Изнасилование на камеру, с угрозой последующего шантажа, давало почти стопроцентный результат, и армия девушек лёгкого поведения пополнялась ещё одной работницей постельного бизнеса.
Несмотря на то, что «потеряшка», старательно хлопала ресницами, играла глазами, в зависимости от ситуации то, удивлённо их расширяя, то, смущённо опуская вниз, Дядю Женю она не провела. Девушка никак не походила ни на романтичную тургеневскую барышню, ни на провинциальную наивную глупышку. Её сжатые губы и решительные жесты выдавали в ней волевую и целеустремлённую особу, волей случая попавшую в неприятную ситуацию.
- Эй! – голос Гоши Пресненского вернул Дядю Женю из раздумий. – О чём думу думаешь?
- Да так. – сутенёр неопределённо пожал плечами.
А девицы подленько так захихикали над застигнутым врасплох своим шефом. «Ишь, раскудахтались курицы под крылышком Хозяина. Ну, ничего, я им организую сложный заказ, какой-нибудь изврат в стиле ганг-бана или БДСМ. Будут знать, как над начальством хихикать!» - с досадой подумал сутенёр. Не то, чтобы он был как-то по особому жесток, просто авторитете надо блюсти, иначе сожрут и не подавятся, коль слабину даст.
Понял и Гоша Питерский, что дал маху, позволив путанам надсмехаться над своим сутенёром. Поэтому, отодвинул их от себя, пребольно шлёпнув одну из них по мягкому месту, скомандовал:
- А ну, кошки, марш в парную! И сидеть там, пока не позову.
- Ой, а можно мы лучше в бассейн пойдём? – попросила та, что побойчее, потирая покрасневшее от удара место.
Девушки переводили взгляд с Дяди Жени на Гошу Пресненского, явно выжидая: кто же первым отдаст приказание. Гоша не был бы тем, кто он есть, если бы не просёк двусмысленность ситуации. И он решил преподать путанам урок: и авторитет сутенера не уронить, и показать кто здесь главный. Перед тем, как ответить он вопросительно посмотрел на Дядю Женю, и, только дождавшись от него утвердительного кивка, смилостивился:
- Ладно, идите, пулькайтесь.
Разговор предстоял серьёзный. Хотя Дядя Федя имел под собой вполне легальный бизнес в виде рекрутингового и кастингового агентств, услугами которых пользовались лучшие модельные агентства, фотохудожники и рекламные компании не только страны, но и Европы, и вполне мог пуститься в свободное плавание, он, тем не менее, ходил под Гошей Питерским, что его более чем устраивало, имея ввиду его теневую сторону бизнеса. Ведь его легальные агентства были не более, чем ширмой, прикрывающей подпольную империю оказания сексуальных услуг и налаженный трафик живого товара в Европу, поскольку давно известно, что плохо то модельное агентство, что попутно не занимается оказанием эскорт-услуг для сильных мира сего.
- Через две недели приедет князь.
- Знаю, Игорь Иванович. – несмотря на бандитское прошлое и в связи с новыми реалиями, Гошу Пресненского полагалось величать не погонялом, а по имени-отчеству, имея ввиду его нынешний статус респектабельного политика и имидж честного российского предпринимателя, а не криминального авторитета.
- Девочек подобрал? Портфолио им сделал? К кастингам готовишь? Учти – мы на этом деле хорошо бабла поднять сможем.
- Работаю над этим, если бы ещё полиция палки в колёса не вставляла. А то сегодня полдня убил, чтобы девочек вытащить.
- На то она и полиция, чтобы ловить. А нам нужно своё дело делать. Минкин обещал предупреждать, кстати. Да, мои западные корреспонденты передают, что князю новое лицо нужно.
- Где я ему новый образ возьму? Всё уже перепробовали. Русским образом на Западе уже никого не удивишь. Да и модельки сейчас все одинаковы пошли: ресницы искусственные, сиськи – силиконовые, губы – тоже силиконовые.
- А ты ищи, Евгений Дмитриевич, ищи! Готовь побольше девок, нужно, чтобы он увёз десятка полтора. Глядишь – и оставит себе пару, остальных в порно сплавит, или по борделям рассуёт.
Договорить им не дали – за дверью послышалась возня, и в комнату вошёл телохранитель:
- Игорь Иванович, там эти, двое, что санитаров из себя строили – Прыщ с Голубем. Говорят, что срочно.
- Ну, давай, впусти. Посмотрим, что скажут эти два голубчика.
А Дядя Женя и без слов понял, что случилась что-то нехорошее, что и подтвердил Прыщ, едва переступив порог:
- Девка сбежала!
- А вы куда смотрели? – скривился Гоша Пресненский, и телохранителям, брезгливо махнув рукой. – Расстрелять!
Дядя Женя молча смотрел, как телохранители шефа как в замедленной съёмке достают свои табельные пистолеты и направляют в сторону его людей. А что он мог сделать? Главный здесь – Гоша, это его земля и, стало быть, его власть. Здоровяк Голубь рухнул на колени, его жирное тело сотрясала мелкая дрожь. Его напарнику вдруг стало не хватать воздуха, и Прыщ, словно выброшенный на берег карась, беззвучно открывал рот.
- Да мы,.. мамой клянусь, найдём девку!
- Н-не,.. не-не н-надо! Мы поймаем.. Вы..бу суку! У-у-у...
Разом, перебивая, глотая сопли, заверещали здоровяки, кажущиеся сейчас несчастными и жалкими.
- Ладно, Игорь Иванович, отпусти мальчиков – пусть работают. А я сейчас в офис – поиски организую, самое позднее – к утру найдём. Это же и моя вина – недооценил герлу.
- Ты сам сказал, что к утру. Смотри, ДядяЖеня! Идите, работайте. Я пока задействую свои связи в полиции, поставлю людей на выходах из метро, соорентирую нищих и попрошаек. Если она – действительно потерявшая память дурочка, то обязательно скоро проявится. Но для этих двух уродов будет лучше, если приведут обратно её именно они. И ещё – уговоры кончились, поминдальничали с ней и хватит, ломать надо и ставить на работу.
Сутенёр, забрав неудачливых надзирателей, счёл за благо удалиться.

Дядя Женя не солгал – уже глубокой ночью беглянка сидела в незнакомой ей квартире, прикованная наручниками к батарее.

Сутенёр, забрав неудачливых надзирателей, счёл за благо удалиться.

Дядя Женя не солгал – уже глубокой ночью беглянка сидела в незнакомой ей квартире, прикованная наручниками к батарее. И виновата в этом она была сама.
Когда после беседы с сутенёром они возвращались к машине, петляя между нагромождением снарядов и тренажёров, Таша торжествовала. У девушки были все резоны считать, что она одержала маленькую, но победу. Пусть думают, что она почти сломленная наивная простушка, у неё был ПЛАН. И этот план сулил ей успех.
Виной провала оказалась почти детская непоседливось. Торопыга, едва увидев малейшую лазейку, тут же ей воспользовалась, моментально позабыв про свой ПЛАН, а зря. Подойдя к мотору Голубь привычно проявил галантность, отворив даме дверь, и посторонился. Прыщ, подстраховывая, сопел сзади. Таким образом, оба надзирателя, в смешных белых халатах санитаров, оказались по одну сторону автомобиля. Таша оценила ситуацию, пока забиралась в авто, и упустить такой шанс не могла. Она быстро переместилась по сиденью к левому борту, открыла дверь и, не оглядываясь, припустила к автотрассе, виднеющейся вдалеке.
- Стой! Куда! – неслось ей вслед, но Таша только прибавила скорость.
Прыти ей было не занимать. Тяжеловесные преследователя явно отставали, да куда было ей угнаться за легконогой девчонкой, привыкшей козой скакать по жигулёвским кручам.
Достигнув широкой улицы с нескончаемым потоком машин, она было, в замешательстве остановилась. Но вовремя увидела лестницу, идущую вниз, в подземный зев перехода. Таша не догадывалась, что это подземный переход, она просто инстинктивно нырнула в разинутую пасть подземелья, мельком отметив висящий над провалом знак с нарисованным спускающимся по лестнице человеком. Был там ещё один знак – с буквой «М», но понять его смысл Наташа не успела – нужно было спешить оторваться от преследователей. В подземелье, как и на улице, было людно, и девушке пришлось изрядно маневрировать, одно утешало – прохожие мешали преследователям ещё больше, и их уже не было видно. Она бы несколько успокоилась, если бы узнала, что два потных, задыхающихся тела остановились перед подземным переходом.
- Всё, кранты, здесь мы её уже точно не догоним. – сказало одно тело другому.
- Докладывать пойдём? – спросило совета другое?
- Пошли! Чем быстрее доложим – тем быстрее искать начнут. – ответило первое.
А Таша вскоре поняла, что окончательно запуталась в нескончаемой и, казалось бы, хаотичной толпе людей, в лабиринте расходящихся в разные стороны галерей. Куда идти! К какому выходу? Чтение малопонятных надписей на указателях не помогало – все названия были незнакомыми и ничего не говорили девушке. Более того – она обнаружила, что уже не сможет вспомнить вход в подземелье, с которого она спустилась вниз. Поэтому выходить наружу было опасным – можно было попасть в лапы преследователей, которые, скорее всего, не последовали за ней вниз, а сторожат её наверху. Тут она пришла в выводу, что её враги, скорее всего, перекрыли все выходы из подземелья, и девушка совсем приуныла: не жить же ей здесь. Лже-санитары наверняка не единственные, и людей для этого должно им хватить. Зато в подземном лабиринте ей ничего не угрожает, во всяком случае, пока.
Таша замедлила свой бег, а потом и вовсе стала. В ней проснулось обычное любопытство. Подземная жизнь оказалась очень интересной. Для большинства прохожих подземные галереи были просто способом попасть из одной части города в другой, минуя насыщенные транспортом дороги. Но встречались и местные обитатели подземного мира: нищие привычно просили подаяние, художники рисовали картины на заказ, играли странствующие музыканты, а у стен галерей ютились многочисленные лавки, магазинчики и кафешки. В залитый светом огромный магазин в центре подземелья девушка зайти не решилась, а вот вдоль лавок прошлась не спеша. Любопытство победило осторожность. Не всё было ей понятно, например, чем торгует киоск с надписью «CD, DVD диски» она понять не смогла – на витрине стояли тонкие коробочки, напоминающие книги с яркими картинками на обложках. А вот наличие церковной лавки было привычным для глаз, как и лавок, торгующих колбасами или выпечкой. От лавки с выпечкой шёл такой дивный запах, что у Таши засосало под ложкой. Когда её взору открылся магазинчик, торгующий чулками, колготками и нижним бельём, то она даже не покраснела – привыкать стала. Обратила внимание на лавку с косметикой, ненадолго задержалась возле ювелирной лавки, заинтересовалась киоском с надписью «Роспечать», переполненным газетами и журналами. Ей было любопытно узнать побольше о том, какая пресса существует в современной России, но задерживаться долго было нельзя, и Таша отложила знакомство с печатью на потом. Правда мельком привлёк внимание журнал, на обложке которого красовалась не то, чтобы совсем раздетая, но и не одетая девушка. Барышня в неглиже была очень красивой и надпись свидетельствовала, что это фотомодель Даша.
Таша со смешанным чувством смотрела на эту копию человека, настолько модель была похожа на живую девушку во плоти. Ей и голову не могло придти, что неодушевлённом словом «модель» могут назвать реального живого человека. А может всё-таки Даша живая? Таша знала что модель – действующая копия оригинала. Неужели она видит перед собой гомункула – воплощенную мечту средневековых алхимиков? Невероятно! Хотя, что здесь невероятного? Вполне естественно, что за двести лет со времён Виктора Франкенштейна наука шагнула далеко вперёд. Вот только Таша твёрдо была уверена, что конструирование себе подобных глубоко ущербно с этической точки зрения. И даже дело не в том, что это божественный промысел, дело Создателя – дитя двадцатого века весьма скептически относилось к религии, а в естественном убеждении в том, что новые люди могут появиться на свет исключительно от союза двух сердец, двух тел, двух душ – мужчины и женщины. Нет, всё-таки это живая девушка во плоти, уж больно она была похожа на девушек с обложек, виденных ею в комнате досуга полиции. Она ведь и здесь нисколько не усомнилась, если бы странная надпись «модель». Собралась было продолжить спонтанную экскурсию дальше, инстинктивно чувствуя безопасность для себя в людном месте.
И вдруг…
- Бах! – в голове у Таши разорвалась бомба.
И разлетелась мелкими осколками по всей голове. Как сигнал опасности запульсировала жилка на виске. Словно удары молотком по затылку стал заколачивать гвозди в мозг чей-то недобрый взгляд. Девушка медленно, боясь спугнуть, повернула голову назад и столкнулась не ожидавшим ответа внимательным взглядом чёрных глаз, стоявшей у стены нищенки с ребёночком на руках. Спустя краткий миг нищенка опустила глаза, сделав безразличным и тупым лицо, одновременно, опустив в карман, зажатый в руке мобильный телефон.
- Вот дура! – тихонько обругала себя Таша. – Расслабилась, растяпа!
Ощущение безмятежности исчезло, опасность пылала на горячем лбу, отдаваясь тупой болью в затылок, стучала в виски. Как же она могла забыть, что попрошайки и криминальный мир составляют одну шайку-лейку? «Знаем ведь! Читали и дядю Гиляя и господина Крестовского!» - размышляла девушка, быстрым шагом удаляясь в глубину подземелья. Почему же в 2013 году должно быть иначе, чем в веке девятнадцатом? И проституция так же связана с криминалом, как и попрошайничество. Тут же вспомнился недоброй памяти Козлобородый. Тот тоже и шантажом не брезговал, и с бандитами якшался, и проституцию в городе контролировал.
Вскоре взору девушки предстали стеклянные двери над которыми была надпись «Станция метро «Белорусская».
«Ого! Да в Москве метро есть!» - подумала Таша и, недолго думая, нырнула в двери метрополитена. Остановилась перед неожиданным препятствием – открывающейся и закрывающейся калитки. Оказалось, что попасть в метро можно только, предварительно опустив монетку в прорезь радом в калиткой. Жаль, что у неё нет денег, и Таша машинально опустила руку в карман. А вдруг? Ничего! Другой карман? Ничего! А почему, собственно, там должно было быть? Антонина Генриховна, конечно, добрая женщина, но не настолько. Тем временем в поисках последней надежды рука скользнула внутрь заднего кармана и нащупала что-то хрустящее. Есть! К восторгу девушки на свет были извлечены две новые тысячные купюры, сложенные пополам. Антонина Генриховна оказалась не только бесконечно доброй, но весьма хитрой особой. Она не стала декларировать деньги в записке, подозревая, что гордая девица отвергнет их, а вложила в карман странных коротких штанов, замаскированных под юбку, так, на всякий случай. На клочке найденной там же бумажки так и было написано: «На всякий случай».
Таша была не в том положении, чтобы воротить нос от такого подарка. Подойдя к кассе девушка протянула одну купюру:
- Мне на одну поездку, пожалуйста!
- Да хоть на сто! – сердито бросила кассир и порсмоитрела на Наташу с таким видом, словно перед ней стояла не молоденькая девчушка, а чудище лесное. – А помельче ничего нет?
Получив отрицательный ответ, женщина со вздохом принялась отсчитывать деньги.
Прохождение Наташи через турникет прошло без приключений. А вот увидев самодвижущуюся лестницу, девушка не смогла сдержать возгласа, означавшего восторг. Да и как можно остаться равнодушным при виде таких возможностей! Просто стоишь и едешь к пункту назначения. Здорово! Единственное затруднение вызвал процесс схода девушки с лестницы, оказалась, что это требует определённой сноровки.
Вскоре Таша оказалась в настоящем дворце, да что там в дворце – в тронной зале. Белоснежный арочный свод залы был покрыт керамической плиткой. Изумительно выглядела лепнина карнизов и пилястр. Массивные колонны облицованы мрамором, мраморными же были и скамейки на станции. Когда раздался звук подъезжающего состава, Таша по гранитному полу метнулась в боковой неф залы – на звук поезда. И увидела подходящий поезд с миниатюрными, как бы игрушечными вагонами. Необычен был и сам первый вагон: ни топки, ни трубы, ни чада, ни копоти. Вместо замарашки паровоза в станции подкатил аккуратненький и чистенький локомотив.
Однако, разглядывать подземные чудеса пристальней возможности не было: в открывшиеся дверки поезда ринулась, расталкивая друг друга, толпа людей. Приняла участие в этой забаве и Таша, оказавшись, в конце концов, в вагоне. Сидений в вагоне было мало и располагались они вдоль бортов, оставляя просторную середину для стоячих пассажиров, что было весьма рационально: несмотря на то, что народу в вагон набилось много, места хватило всем. Наблюдать за людьми в вагоне оказалось ещё интереснее, чем в подземелье. Вон в углу примостился молодой человек с велосипедом. На голове у него смешная вытянутая каска, а на ногах – виденные в тренажерном зале громоздкие яркие ботинки и смешные, обтягивающие до неприличия, шортики . Рядышком сидит благообразного вида дедушка с профессорской бородкой и в костюме. Чуть поодаль уселся юноша в бесформенных штанах. Он воткнул в ухо какое-то приспособление на нитке, нет, скорей всего, на тонком проводке, и погрузился в себя, не замечая никого вокруг, только головой равномерно кивает, словно в такт какой-то музыки. Музыку слушает? Похоже! Большинство занято делом – либо читают, достав книги, либо тыкают пальцем в экраны своих телефонов.
Вскоре Таше удалось отвоевать место, оставленное любителем музыки в бесформенных штанах. И, хоть это было неудобно, повернулась лицом к окну. Темно – темно, поезд мчится во мраке узкой кишки подземелья. Будто давние друзья передают привет – появляются весёлые огоньки лампочек. Их становиться больше и больше. Миг – и за окном выплывает очередное великолепие подземного дворца. Приятный женский голос предупреждает о прибытии на очередную станцию. Каждая неповторима, как неповторимы дворцовые залы в своем заносчивом, по-азиатски вычурном великолепии. Какие-то станции названы по улицам или досточтимым столичным местам, под которыми, по-видимому, залегает станция: «Краснопресненская», «Таганская», «Новослободская», «Красные ворота»… Другие – по российским городам: «Киевская», «Курская». Ого, мятежный князь удостоился чести: «Кропоткинская»! Названия некоторых остались Наташей непонятыми: «Что это за «Комсомольская»? Что сие означает?» И куда подевалась прежняя размеренная жизнь? Быстро – быстро! Скоро – скоро! Состав стоит на станции не более пары минут. Прохожие быстро вышли, так же быстро и организованно зашли, и вперёд – поезд снова исчезает в черноте жерла подземного тоннеля. Что ж, видимо у москвичей новый бог – СКОРОСТЬ. А ещё Таша подумала, что зря давеча сказала Паше, что Москва мало изменилась, она разрослась, не только вширь, но и вглубь. Какая-то прямо новая цивилизация возникла под землёй. На «Новослободской» голос диктора вежливо предупредил и проинформировал:
«Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция «Белорусская»!
Наташа словно очнулась от сна: «Ба! Оказывается поезд всё время ехал по кругу!». И мигом выскочила из вагона, едва открылись его двери. На ходу сообразила: «Ну, конечно, метрополитен наверняка повторяет радиально-кольцевую структуру города!»
На платформе людской поток разделился. Часть пошла на выход из станции, но девушке было с ними не по пути – оказаться в том же подземном переходе, где она уже была, и где её наверняка поджидают, ей не улыбалось. Значит, надо уйти с кольца и найти радиаль. Таша решительно тряхнула головой и направилась в центр залы за вторым потоком пассажиров. На сей раз она не ошиблась – к середине залы примыкала галерея, над которой висела таблица:
«Станция метро «Белорусская» Замоскворецкая линия»
Вместе со всеми Таша поднялась наверх по ступеням, затем – снова поездка на самодвижущейся лестнице, и она оказалась в гроте, где стояла скульптурная композиция каких-то вооруженных людей со знаменем. Зала второй станции «Белорусская» была не менее великолепна, как и первая. Такой же украшенный лепниной свод, облицованные мрамором колонны, бронзовые светильники в нишах. Вот только сорт мрамора был темнее, поэтому станция казалась визуально темнее. Ещё девушка обратила внимание, что по убранству и внутренней архитектуре, залы метро напоминают не только дворцы, но и церкви: центральная зала, отделённая колоннами от нефов, в которых находилась платформа для прибывающих и отъезжающих поездов. А если зала была непроходной, то на глухой задней стене располагалось некое подобие алтаря.
Теперь Таша была внимательней и прежде всего прочитала указатели над обеими платформами. В одной сторонке были «Динамо», «Аэропорт», «Сокол». Где это на поверхности Москвы она определить не смогла. А вот от другой платформы поезда двигались в сторону станций «Маяковская», «Тверская», «Театральная». Название «Маяковская» ничего не говорило ей, а вот по остальным можно было понять, что это где-то в центре города. Поколебавшись, Наташа решила ехать в центр Москвы. Уже в вагоне девушка разглядела схему метрополитена и обрадовалась, что её догадка оказалась верной: линии Московского метрополитена в целом соответствовали исторически сложившейся структуре города. Разглядывая схему, Таша обратила внимание на созвездие станций: «Тверская», «Пушкинская», «Чеховская». Где у нас памятник Пушкину? Ну, конечно! На Страстной площади, что на пересечении Бульвара и Тверской. А там и до дома недалеко! Вернее, до места, где прежде находился её дом, на углу на Патриарших. Почему-то родилась уверенность, что стоит попасть туда, как встретит Николку, её Николку, милого и дорогого мальчика, спешащего ей на подмогу. Решение пришло само собой.
Но выйдя на станции метро «Тверская», Таша не бросилась очертя голову на поверхность. Всё-таки за последние полтора часа она вполне освоилась в подземной жизни мегаполиса, и уяснила, что передвигаясь по подземным галереям, она скорее выйдет к цели. Как будто всю жизнь только этим и занималась, Таша перешла с «Тверской» на «Пушкинскую», не забывая отворачиваться, проходя мимо нищих, в переходе заморила червячка вкуснейшими пончиками и, внемля позывам мочевого пузыря, посетила платную дамскую комнату (у них даже такое оказалось предусмотрено в подземелье). Ещё на станции девушка обратила внимание на часы, они здесь тоже необычные – показывают время не стрелками на циферблате, а цифрами на табло, что оказалось очень удобным. Часы показывали без четверти десять. Ого! Она в этом времени всего сутки, а уже столько произошло. И столько она нового узнала!
Выйдя на улицу, Таша, не глазея больше по сторонам, включила крейсерскую скорость и заспешила по Большой Бронной. Однако, прошло не мене получаса, прежде чем она достигла цели своего путешествия. Было ещё вполне светло, но девушка почему-то оробела и не спешила вторгнуться в семейное гнездо, которое разворошила сутки назад. Чтобы набраться смелости, она прошла по аллее, вдоль пруда, любуясь утками и лебедями. Всё было так же, как будто и не было этих девяносто девяти лет. Так же, да не так! Вон - памятник, которого не было прежде. Таша подошла поближе к вольготно развалившемуся грузному господину из гранита. Ага! Это же наш Иван Андреевич собственной персоной. Вон и барельефы с персонажами его басен на постаменте видны. Что ж, надо на что-то решиться, и Таша, быстро преодолев расстояние до подъезда, дёрнула ручку двери на себя. Закрыто! Что же делать? А-а, вот и кнопки звонков. Наташа нажала на кнопку под числом тринадцать и поймала себя на мысли, что хочет ещё раз свидится и объясниться с женщиной, за внешней суровостью которой она разглядела трагедию брошенной жены, вышедшей замуж за никчёмного недостойного мужа. Как это было похоже на её родителей!
- Кто там? – прямо из двери внезапно раздался хмельной женский голос.
Он явно не принадлежал хозяйке, и это было разачаровывающе. Что отвечать-то, и, главное, куда? Приглядевшись, Таша нашла источник голоса – маленькую, закрытую решёткой дырочку на приборной доске с кнопками звонков. Отвечать тоже туда, что ли?
- Мне надо попасть в квартиру, надо поговорить. – с трудом подбирая слова ответила Таша.
- Русланчик, тут ещё одна пришла. – крикнули в квартире, и Таша, вдруг испугавшись чего-то, собралась броситься наутёк.
Но тут раздался зуммер, замок щёлкнул и дверь приоткрылась. Делать было нечего и девушка смело вошла в подъезд.
***
Когда спустя полчаса Ташу выводили из подъезда, она не сопротивлялась, какая-то странная апатия овладела ею. Всё кончено! Это она поняла, едва увидела в двери

Но тут раздался зуммер, замок щёлкнул и дверь приоткрылась. Делать было нечего, и девушка смело вошла в подъезд.

Когда спустя полчаса Ташу выводили из подъезда, она не сопротивлялась, какая-то странная апатия овладела ею. Всё кончено! Это она поняла, едва увидела в двери квартиры Голубя с Прыщём. Подойдя поближе, Голубь со всей дури отвесил ей оплеуху. Да так, что голова Таши откинулась назад.
- Доигралась, сучка? Нас из-за тебя, бл-ны, едва не угрохали!
В машине их поджидал Дядя Женя, который лишь сказал:
- Зря вы так, девушка. Что ж, придётся учить. –и добавил, вздохнув. – Видит бог, я этого не хотел.
«Торопыга! Непоседа!» - ругала себя Таша, зажатая двумя гориллами на заднем сидении автомобиля. Что стоило, притворившись, дождаться, когда отвезут на квартиру, порывшись в вещах, извлечь телефон и позвонить Антонине Генриховне? Девушка была уверена, что эта женщина испытывает к ней едва ли материнские чувства. Да она бы всю Москву на уши поставила! Это и был хитрый ПЛАН, и он имел все шансы на успех. Но… выдержки не хватило. Дура!
В квартире, куда привезли Ташу, её надзиратели деловито и сноровисто накинулись на девушку и распластали на полу. Сопротивляться не было никакой возможности – массивный Голубь буквально придавил её своим весом к полу. Благо, хоть у огромного Голубя не всё оказалось большим. Поэтому, кроме унижения, Таша ничего особо и не заметила. Вторжение инородного тела прошло незаметно. А вот у маленького, но мускулистого Прыща, мускулистыми оказались не только бицепсы – собственно прыщ у Прыща был огромных размеров, и к унижению девушки добавилась физическая боль.
Когда, наконец, истязатели отстали, Таша продолжала лежать на полу, отвернувши взгляд в сторону, молча глотала слёзы, стремясь не доставить им удовольствие видом несчастной рыдающей жертвы.
- А ведь можно было обойтись и без этого, если бы не ваши, девушка, выкрутасы. – сказал, подойдя к ней, Дядя Женя.
На протяжении всей экзекуции он сидел поодаль на стуле и неотрывно следил за наказанием.
- Прыщ, наручниками её к батарее. – распорядился он и, наклонившись к Таше, сказал ей. – Посидите пока, ночку, подумайте о своём поведении. А утречком я вас навещу.
Таша гордо, как ей казалось, отвернула голову и промолчала. Лишь услышав звук закрываемой двери и звон ключей, она поняла, что осталась одна.
Униженная, опозоренная, обесчещенная девушка, тем не менее, не была сломлена. Неукротимый дух Наталки не умер в Таше, он просто затаился до лучших времён, замер в ожидании удобного момента.

Глава 2. Чинуша





Когда вчерашняя возмутительница спокойствия возникла на пороге его квартиры, Минкин подумал, что это, наверное, кара небесная, ниспосланная ему в виде очаровательного создания. А ведь с утра всё складывалось так хорошо! Утро четырнадцатого августа 2013 года выдалось вёдренным. Услышав звонок, Руслан Вячеславович Минкин вытащил из-под одеяла руки, раскинул их в сторону и сладко потянулся. Хотелось ещё поваляться, но вдруг кое-что вспомнилось, да так, что Минкин, вскочив, сел на кровати. Спать сразу расхотелось. Свобода! На целых две недели! А, может, даже больше. Этой ночью он отвёз свою Кикимору в аэропорт, посадил на самолёт, и долго стоял и смотрел на лётное поле, пока не убедился, что она действительно улетела. Хватит нежданчиков, вроде тех, что произошли накануне вечером.
Угрызений совести, что он называет свою жену Кикиморой, Минкин не испытывал. Что может быть общего между моложавым и полным сил тридцатитрёхлетним мужчиной с положением, и стареющей женщиной за сорок? Тем более, что по московским улицам топчет тротуары своими прелестными ножками ТАКОЕ количество соблазнительных красоток, что аж дух захватывает. Вначале, лет десять назад, ему казалось, что он страстно любит свою даму сердца, и лишь по прошествии времени понял, что это заурядное чувство благодарности. По мере того, как Минкин вставал на ноги, испарилось и оно. Он бы давно расстался с опостылевшей супругой, но привык, резких движений в силу своей природной осторожности делать опасался, да и счёт, который держала дражайшая Ирина Корнеплод, рос не настолько быстро, чтобы пуститься в свободное плавание.
Отдав дань уважения начальству, сделал несколько кругов трусцой вокруг Патриарших вместе с префектом. Перед уходом на службу критическим взглядом оглядел своё отражение в зеркале. Подтянутый мужчина в возрасте Иисуса Христа смотрел из зеркала молодцевато. Ловко сидел итальянский кримпленовый костюм – сочетание летней лёгкости и деловой основательности. Под костюм Руслан надел такую же лёгкую, едва розоватую сорочку от «WESTRENGER» и сверху повязал галстук небрежным мягким узлом «Принц Альберт». Ноги украшали невесомые мокасины из редкой по нынешним временам кожи аллигатора. Осмотром самого себя, любимого, Минкин остался доволен – сочетание несочетаемого порождало нужную степень независимости и непринуждённости, позволяло двумя несложными движениями превратить деловой костюм в легкомысленный летний вариант. Довольный увиденным в зеркале, и в преотличнейшем настроении двинул на службу. Утренняя беготня имела нужный результат: префект всё больше убеждался, что в лице Руслана Вячеславовича имеет дело со своим единомышленником. В частности, он был очень доволен ночным рейдом по очищению вверенного ему округа от скверны разврата и поручил Минкину объехать райотделы полиции и выразить благодарность.
Однако, прежде, чем проявить служебное рвение в выполнении задачи начальства, требовалось порешать свои собственные дела. Первый звонок он сделал корешу – начальнику департамента недвижимости мэрии (а дружил Минкин исключительно с нужными и полезными людьми), и озвучил предложение, от которого нельзя было отказаться: отпраздновать его свободу. С девочками, кальяном, выпивкой и музыкой. Гулять, так гулять!
Думая, что проблем не будет и с материальным обеспечением праздника души свежим женским мясом, набрал номер Дяди Жени. С сутенёром у Минкина были давние дела. Он и пользовался услугами дядьжениных фемин, поставлял иной раз новых дурочек в жернова бордельного бизнеса, и оказывал информационное содействие, а если по-простому, предупреждал о грядущих негораздах.
- Здоров, Евгений Дмитриевич!
Вместо привычного ответа он никак не ожидал услышать сварливое ворчание:
- Как же, будешь тут с вами здоровым! С ранья на ногах, все отделы уже исходил. Каждый ваш рейд мне нескольких лет жизни стоит.
- Я же предупредил!
- А что с того? Хаты разгромлены, хозяев полиция опрашивает. Да половина арендодателей уже отказала нам. Пока новые квартиры найдём, пока они заработают. А это простой, знаешь, сколько один день простоя путаны стоит?
- Да ладно! Не всё так страшно. Вот как раз, чтобы не простаивали, ты пришли мне трёх-четырёх девиц вечерком. Ты же знаешь – за мной не заржавеет. Лады?
На том конце радиосигнала посопели, повздыхали, почмокали, наконец, выдали, и опять не то, что ожидал Минкин:
- Нелады, нелады! Думаешь так просто, без записи хороший товар купить можно? Девчонки напуганы. Рисковать не каждая хочет. К тому же это ж бабьё! А у них: то голова болит, то жопа! То женские дела, то сессия на носу. То родичей проведать надо, то мама приезжает, и надо выглядеть пай-девочкой. А то влюбилась и знать ничего не желает, попробуй, уговори такую хотя бы пару недель ещё отработать. Вот и латаешь дыры, а заказы всё сыпятся и сыпятся, пока всё разгребёшь – уже и рабочий день закончился…
Минкин, слушая этот ворчливый монолог, поневоле улыбнулся: сутенер, а рассуждает как какой-нибудь начальник цеха. Однако, он не ожидал такого отпора от сутенёра, ведь чем больше заказов – тем лучше для его бизнеса.
- Да ты хоть тресни, но я никогда не поверю, что не сможешь найти путан для строго друга!
- Ладно, тебе каких? – сдался Дядя Женя. – Традиционных, или что-нибудь экзотическое?
- А что есть?
- Есть пара таек. Миниатюрные, но уме-е-елы-е-е! Есть бурятка. Лицо – как блин, а глаза – две линии, есть финка под два метра ростом – глазки как вода, волосы как пакля, а в сиськах утонуть можно.
- Нет, давай без экстрима. Славянок будет достаточно. Стройных, но без анорексичности, чтобы мяса на костях достаточно было. И что б весёлые: и выпить, и перекусить, и подурачиться умели. Сможешь организовать?
- Смочь-то смогу! Ты только Гоше Пресненскому позвони. Что меж вами случилась – не знаю! Да только он сказал всех женщин тебе давать с его разрешения.
Минкин понял, чем объяснялась внезапная неуступчивость Дяди Жени.
Хорошего настроения, как ни бывало. Гоша Пресненский был последним человеком, кого он хотел бы услышать. Накануне, в подпольном казино Гоши, он проиграл большую, не просто большую – огромную сумму. Быть сколь-нибудь длительное время должником у такого человека как Гоша Пресненский было безнадёжным делом.
- Ладно, я перетру с Гошей вопрос. Всё порешаем. А ты девок для меня пока попридержи.
Разговор с Гошей Пресненским вышел совсем коротким:
- Здравствуйте, Игорь Иванович!
- Ба-а! Какие люди! Сам зам. префекта изволили старика почтить. Чем порадуешь, дорогой?
- Это не телефонный разговор.
- Вот и прекрасно! Так приезжай ко мне. Только не в офис, а в клуб.
- Так рабочий день же ещё, Игорь Иванович. Дел ещё полно.
- Нет для тебя, Русланчик, важнее дела сейчас. Понял?
- Понял Игорь Иванович, скоро приеду.

Своё предложение Минкин высказал Гоше Пресненскому, лишь тогда, когда понял, что его сейчас будут бить, уж больно нестандартным и рискованным выглядело оно.

- Понял Игорь Иванович, скоро приеду.

Своё предложение Минкин высказал Гоше Пресненскому, лишь тогда, когда понял, что его сейчас будут бить, уж больно нестандартным и рискованным выглядело оно. Да высказано оно лишь больше от отчаяния – слишком мал был шанс, что идея охватит Гошу. Зря опасался – вариант вызвал интерес у Гоши Пресненокого, во всяком случае, бить не стали.
- Молодая и невинная говоришь?
Минкин кивнул.
– И ничего не помнит?
Опять кивок с его стороны.
- Да, заманчиво, заманчиво! – Гоша сидел, положив руку локтём на стол, и уткнув склонённую голову в раскрытую пятерню. – Вот только риск велик! Стоит ли овчинка выделки?
Минкин похолодел, думая, что всё пропало, но Гоша Пресненский уже водил пальцем по дисплею своего смартфона.
- Хороша говоришь? И выглядит прилично? – бандит разговаривал по телефону, не забывая массировать кончиками пальцев свой обтянутый кожей череп. – думаешь, что бабла немало с неё наварить можно? Тогда ладно, возьмёшь её к себе.
Закончив разговаривать по телефону, Гоша обратился к Минкину:
- Повезло тебе! Дядя Женя всё подтвердил. А теперь рассказывай по существу.
Пришлось Минкину выкладывать свою страшную правду, понимая, что обладатель этой тайны может в один момент уничтожить и его репутацию, и его карьеру. В одном из подмосковных психоневрологических интернатов уже много лет содержалась его психически больная племянница, дочка незадачливого двоюродного бртца-алкоголика от первого брака. Наташа Корнеплод первое время росла умной и не в меру развитой девочкой. После смерти жены, умершей на родовом кресле, только существование дочери помогало держаться Виталию Корнеплод. Казалось, что всё хорошо, дочка Наташа хорошо училась, много читала и обладала развитым воображением. Настораживали лишь некоторая слишком ранняя зацикленность девочки на половых вопросах, ранняя сексуальность и повышенный интерес к противоположному полу. Но в наше, через чур, либеральное время на это поначалу просто не обратили внимание. Тревожный звоночек прозвучал в двенадцать лет, когда Наташа рассталась с девственностью. Соблазнитель, сантехник местной управляющей компании дядя Гриша, отправился по этапу, хотя клялся и божился, что отнюдь не он был растлителем малолетки, а, напротив, малолетка растлила и соблазнила его. Инцидент не охладил, однако, бурный темперамент племянницы Минкина, и в последующие насколько лет в её партнёрах поперебывало не только мальчиковая часть школы, но и местного ПТУ, не считая охочих до девичьего тела представителей мужского племени подмосковного городишки. Ни отец, запивший по-чёрному, ни равнодушная в судьбе девушки мачеха, ни влиятельный московский дядя ничего поделать не могли. Минкин видел причину гиперсексуальности Наташи в дурной наследственности. Мачеха Ирина грешила на пьяное зачатие. Всё в одночас изменилось, когда девица пырнула ножом своего одноклассника, возжелавшего с её помощью устроить себе сексуальный ликбез. Шутки закончились, и пристальное внимание к Наташе было обеспечено. На очевидный вопрос «Зачем», отвязная девица отвечала, что для её раба платой за обладание царственного тела Клеопатры может лишь только смерть. Вот тогда и выяснилось, что маленьком тельце девочки-подростка и в её умишке уместилось сразу несколько личностей, преимущественно известных исторических баб, которых объединяло лишь одно – они были шлюхами по натуре и призванию. Последующие несколько лет Наташа провела в психоневрологическом интернате, куда её перевели из психиатрической лечебницы, после того, как оказалось, что недуг неизлечим. Минкин оплачивал содержание племянницы, проявлял благотворительность и главврач интерната, едва ли не молился на щедрого спонсора. А девушка в перерывах между приступами оставалась тихой и спокойной особой, главным занятием которой оставалось чтение любимых книг. Бес вожделения выселялся в неё во время рецидивов, и она всякий раз умудрялась сбегать из интерната, после чего Наташу приходилось долго и трудно выуживать их самых непотребных мест.
Идея выдать «потеряшку» за сумашедшую возникла, когда Минкин ехал на встречу к Гоше Пресненскому. Позвонила Ирина, его тайный бухгалтер и по совместительству вторая супруга незадачливого Витальки, которая сообщила, что падчерица очередной раз исхитрилась соблазнить санитара интерната и удрать в неизвестном направлении. Едва оформившись, мысль о замене заработала в верном направлении и к приезду в фитнес-центр сложилась в рабочий план. Гоша Пресненский, поначалу отнёсся к прожекту весьма скептически, но получив полный расклад, одобрил его.
- Ладно, берём твою «потеряшку» в разработку в счёт долга.
У Минкина отлегло от сердца: временно пронесло.
- Только ты ведь знаешь мои правила, – продолжил Игорь Иванович, - Автор идеи и обеспечивает её реализацию. А ты как хотел? Персональная ответственность!
Минкин был готов к такому повороту событий, он уже всё продумал:
- Конечно, сделаю как надо, комар носа не подточит. Вот только, - он на мгновенье задумался, - Девчонку-то я доставлю, документы сделаю. А согласится ли она с такой участью?
- Пусть тебя это не волнует. – Гоша Пресненский пренебрежительно махнул рукой. – Для уговоров у Дяди Жени и аргументы найдутся, и профессионалы имеются. Да, и передай нашему человеку в отделе – мы о нём помним. Пора и ему отрабатывать те усилия, что я потратил, добывая для него эту должность.

По дороге в отдел полиции он набрал номер Ирины, его Ирины:
- Ну что, милая, как дела?

Пора и ему отрабатывать те усилия, что я потратил, добывая для него эту должность.

По дороге в отдел полиции он набрал номер Ирины, его Ирины:
- Ну что, милая, как дела?
- Нашли, Руслан.
- Где?
- А где её ещё можно найти? Как всегда в говнище! Помнишь старый завод металлоконструкций?
- А как же! По заброшенным цехам пацанами бегали.
- Там сейчас целый притон: наркоманы по углам кайфуют. На старом диване и нашли твою племяшку – из-под наркоши вытащили.
- И кто она теперь?
- Мата Хари. Всю ночь перед торчками голая танцевала.
- Ладно, не об ней сейчас речь. Пропала бы с концами – нам бы легче было бы. У главврача была?
- Да! Всё на мази, он согласен помочь.
- Ещё бы он был не согласен! Я такие бабки ему каждый месяц плачу. Значит так, Ириш, бери документы на розыск и сопровождение, и дуй ко мне.
- А как же твоя Кикимора?
- Её нет, красоту наводит в Италии, думает, что я не знаю.
- Русланчик, лечу к тебе милый. Истосковалась вся. Можно я у тебя заночую, а то испитую физиономию твоего братца видеть уже не могу.
Ради Иришки праздник непослушания с гетерами можно отложить, всё равно за делами он уже не успевал всё организовать. А Иринка, его Иринка – женщина, перед которой он в неоплатном долгу:
- Об чём речь! Устроим праздник Свободы от Кикиморы.
Лет восемь назад Минкин едва не плюнул на все карьерные расклады ради молоденькой практикантки из ВШЭ. Он бы и плюнул, и прыгнул в любовь как в омут с головой. Но Ира оказалась «умной девочкой» и проявила ту смесь здравомыслия и цинизма, что отличает современное поколение молодых людей. У неё была только умненькая голова на плечах, но ничего за плечами. Он ещё не нарастил достаточного веса и капитала, чтобы удовлетворить духовные и материальные запросы своей любовницы. Разрыв с Ольгой неизбежно означал и крах удачной карьеры Минкина, поэтому рассудив, что «рай в шалаше» не для них, они придумали план. Ирина добровольно уехала в Замкадье, связав себя узами фиктивного брака с алконафтом Виталей, и став держателем активов Минкина. У неё хватило ума трезво смотреть на кобелячьи выходки своего мужика в Москве, ибо кроме сердца обладала его средствами. Минкин доверял Ире как самому себе, а девушка на его счастье оказалась финансовым гением, приумножая, нажитое рискованным коррупционным трудом, удачными вложениями в ценные бумаги, выдумывая всё новые и новые изощрённые аферы по добыванию денег. Если бы Минкин время от времени не срывался в игровой раж, то, вероятно, они уже бы давно набрали необходимую для финансовой независимости сумму. Ирина готова была терпеть мужские измены, но не готова видеть, как тают заработанные деньги, поэтому всё чаще и чаще горько высказывала любовнику за его страсть к зелёному сукну игрового стола. К этому добавилось ещё пара неприятных обстоятельств, вбивающих трещину между любовниками. Как-то раз брат Минкина Виталя, то ли просохнув после перепоя, то ли вновь впав в похмельное забытьё, напрочь забыл все договоренности, и брак из фиктивного стал настоящим. Любовники разборки учинять не стали – ЭТО происходило очень редко, к тому же сам Минкин был женат, поэтому оставили всё как есть, списав на неизбежные издержки производства. Второй неприятностью для Ирины стало «наследство» от первой виталькиной жены в виде девочки, которая к тому же оказалась стервой. Ирина сразу невзлюбила падчерицу, та отвечала ей тем же, дерзила, и была с мачехой заносчивой. Но со временем, после прохождения необходимых процедур, и этой проблеме было найдено решение в виде психоневрологического интерната.

В отделении полиции Минкин зашёл гоголем. Полицейские, хоть и никак не подчинялись префектуре официально, но работали не земле префектуры и были связаны с местной властью множеством неформальных горизонтальных связей.

Но со временем, после прохождения необходимых процедур, и этой проблеме было найдено решение в виде психоневрологического интерната.

В отделении полиции Минкин зашёл гоголем. Полицейские, хоть и никак не подчинялись префектуре официально, но работали не земле префектуры и были связаны с местной властью множеством неформальных горизонтальных связей. А уж сам зам префекта, курировавший охрану общественного порядка на земле и координирующий взаимодействие с силовиками, был для полиции весьма влиятельным лицом вполне способным сделать службу на этой земле либо невыносимой, либо вполне комфортно.
Сначала Минкин выступил на совещании начсостава отдела: подвёл итоги рейда и передал благодарность префекта. И лишь затем уединился с «Арнольдиком» в его кабинете.
«Подписать» Евстропова на афёру оказалось проще, чем он думал. То, что «потеряшка» оказывалась сбежавшей из психушки дурочкой его более, чем устраивало. Нет заявы – нет дела, нет дела – нет человека, нет человека – нет проблемы, словом, «баба с возу – кобыле легче». Арнольд Николаевич с радостью согласился отдать девчонку в лапы санитаров с сопроводительными документами. Лишь бы документы были в порядке.
Вопрос с не в меру дотошным заместителем Евстропова, Денисовым, который вызывал опасения, решился сам собой. Это казалось чудом, но именно в этот день позвонили из главка и сообщили, что приказ об увольнении подполковника Денисова подписан. Отслужив свой положенный двадцатник, он заработал заслуженную пенсию и почётную грамоту от начальника ГУ МВД Москвы. И начальника следствия и зама префекта объединяла нелюбовь к принципиальному подполковнику, поэтому «Арнольдик» не мог отказать в удовольствии позвонить Денисову и сообщить «приятную» новость, поскольку было общеизвестно, что работа для Сергея Семёновича была смыслом его жизни:
- Алло! Сергей Семёнович? Евстропов беспокоит. Не разбудил? Нет, ничего срочного не произошло, всё в порядке. Спешу поздравить: приказ о выходе на пенсию подписан… Кому передать? Нет, ещё не думал и не согласовывал, могут ведь и со стороны прислать… Ну, а вам пока отдыхать, готовиться к отвальной, завтра всё решим и пять дней на передачу как обычно… Могу порекомендовать хороший ресторанчик, дёшево и сердито. Конечно, об чём речь, спрошу.. Ещё раз извините, что побеспокоил. До завтра!
Едва «Арнольдик» положил трубку телефона, как дождался ободряющего хлопка по спине от Минкина:
- Ну вот, Арнольд Николаевич, наконец, ты остаёшься на хозяйстве один. Бери власть в свои руки! А депутатство в райсовете я тебе добуду, как мы и договариваюсь.

Иринка приехала во второй половине дня, уже незадолго до окончания рабочего дня.

Едва «Арнольдик» положил трубку телефона, как дождался ободряющего хлопка по спине от Минкина:
- Ну вот, Арнольд Николаевич, наконец, ты остаёшься на хозяйстве один. Бери власть в свои руки!

Иринка приехала во второй половине дня, уже незадолго до окончания рабочего дня. Свою возлюбленную и бухгалтера Минкин принял в проверенном ресторанчике, подальше от любопытных глаз сослуживцев, среди которых вполне могли оказаться «доброжелатели», проливающие свет супруге на действительное положение дел.
- Привезла? - спросил он и внимательно посмотрел на Ирину.
Свежий и чистый воздух Подмосковья благотворно сказался на её внешности. Во всяком случае, в свои двадцать восемь Ира продолжала походить на ту молоденькую девушку, в которую Минкин без памяти влюбился. Не испортила её и семйеная жизнь с алкоголиком, разве что линия рта стала решительней и безжалостней.
Вместо ответа Ирина достала из сумки папку и положила её перед Русланом Вячеславовичем. Поинтересовалась:
- А фотка девки есть? Не предъявишь же им документы с реальной Наташей. Ват здесь, - она указала пальцем, - И вот на объявлении на розыск тоже надо.
- А это что? – Минкин победно продемонстрировал брелок, на котором висела флэшка. Это запись беседы с ней. - и уточнил. – Сможешь сделать фотографию оттуда?
- Запросто!
Манипуляции с заменой фотографии проводили у Минкина в квартире на домашнем компьютере. Руслан критически осмотрел работу и остался доволен – всё выглядело безукоризненно.
Когда он , передав документы Дяде Жене, возвращался назад, Ирина встретила его у двери:
- Ну что, всё в порядке? – спросила она, отдышавшись после жаркого поцелуя.
- Комар носа не подточит! – хорошо сделанная работа приносила Минкину моральное удовлетворении. – С этого момента Наташа Корнеплод раздваиваться: одна будет под бдительной охраной в психоневрологическом интернате, другая – без устали раздвигать ноги в империи разврата Дяди Жени.
- Не слишком ли жестоко?
- Нет! Появление её перед Кикиморой в неглиже едва не спутало все наши планы, да и часть долга за неё спишут.
- А вот если бы некоторые пореже посещали казино, то долга бы никакого не было, и Кикиморы бы уже не было, и я бы давно помахала ручкой семейной жизни с алкоголиком и его дебильной дочуркой.
- Да ладно, Ириш, будет тебе! Всё это у нас будет, обещаю. Давай лучше отпразднуем моё временно-холостое состояние.

- «Всё! Конец! Мы раскрыты!» – первое время подумал Минкин, узрев в дверном проёме знакомый силуэт.

- Да ладно, Ириш, будет тебе! Всё это у нас будет, обещаю. Давай лучше отпразднуем моё временно-холостое состояние.

- «Всё! Конец! Мы раскрыты!» – первое время подумал Минкин, узрев в дверном проёме знакомый силуэт.
Когда прошёл первый испуг, появилась злость: «Упустили, сволочи! Я тут стараюсь, рискую, а они прошляпили девку». Попутно он отметил, что девушка стал выглядеть не в пример лучше, чем вчера.
Девка, тем временем сбивчиво что-то говорила о похищении, просила переговорить с Кикиморой, и упоминала про какого-то Николку, который тоже должен появиться здесь. «Наверное, подельник» - подумал Минкин.
Ситуацию спасла его Иринка. Она сразу утащила девицу на кухню «попить кофейку и пощебетать о нашем, женском», оставив Минкина одного. Воспользовавшись ситуацией, он позвонил по телефону:
- Девушка у меня! – сообщил он Дяде Жене. – Присылай своих людей. Да, и поторапливайтесь, сюда ещё какой-то Николка должен прийти, дружок её, вроде.
На этот раз всё произошло весьма оперативно. К удивлению Минкина, который уже внутренне смирился с разрушениями, девушка не сопротивлялась, а как-то сразу сникла и стала безучастной. Лишь когда её выводили, она так посмотрела на него, что Руслану стало очень неуютно от этого взгляда.

С прискорбием сообщаю: по техническим причинам вынужден временно приостановить публикацию книги.

Итак, продолжим:

Глава 3. Учёный, ставший сутенером



Из группы полтора десятка девиц, отправляемых в Европу в качестве живого товара, опасение Дяди Жени вызывала лишь одна егоза – Таша. И дело даже не в том, что она летит по документам Натальи Корнеплод («ну и фамилиё – врагу не пожелаешь»!), вернее, не только в том, люди Гоши Пресненского и не такие фортеля с документами выкидывали. Опасался он того, что, кажется, был одурачен девчонкой. Дни, проведённые в тесном общении с «потеряшкой», только укрепили его в мысли, что причина неожиданного и лёгкого согласия Таши – вовсе не сломленная воля к сопротивлению, и не блестящие карьерные перспективы, и, конечно же, не материальный интерес в виде хрустящих денежных бумажек. Было непонятно, а сутенёр опасался того, что не мог понять, отчего девушка, которая буквально только что бешено сопротивлялась и отчаянно дралась, вдруг подняла лапки кверху и согласилась с его предложением.
Дядя Женя задумчиво поглядел в сторону радостно оживлённой стайки девушек, столпившейся возле стойки регистрации. Они пока не подозревают, какая «карьера» уготована большинству из них. Удача в модельном бизнесе ждёт далеко не всех и карьера топ-модели складывается у одной на тысячу, нет… у одной из десяти тысяч. Если не реже. Остальных ждет полуголодное существование на незначительных заказах, либо традиционная карьера проститутки – по нисходящей: с эскорта в публичный дом и далее на панель. Если дура не сообразит вовремя вернуться в свой Урпинск или Замухрищенск, то где-то в сорок – сорок пять её, вышедшую в тираж алкоголичку и наркоманку с кучей хронических заболеваний, ждёт скорый конец вдали от родного дома, и скромные похороны в общей могиле. Ведь витрины кварталов «красных фонарей» Гамбурга и Амстердама только со стороны выглядят красиво и маняще. Некоторые, потерпев неудачу в модельном бизнесе, выбирают карьеру порно-модели. Публичная демонстрация гениталий, по мнению сутенера, всё-таки предпочтительнее изнуряющей чисто постельной работы проститутки-многостаночницы. Тем более, что порно ныне в тренде. Стеснение раздеться перед камерой? Увольте! Дядя Женя был глубоко убеждён, что эксгибиционизм свойственен самой женской природе, ибо бабью требуется постоянное подтверждение собственной привлекательности и неотразимости. А девушки, желающие сделать карьеру фотомодели уже внутренне готовы к тому, что продеться в той или иной степени обнажаться. Жалко ли ему было этих дурочек? Если честно, то он не знал. Отвлечённо, конечно, жаль. Но как же можно жалеть курочку, отправляемую под топор, ведь она еда. А как должен чувствовать себя полководец, отправляющий на смерть своих солдат, ежели только таким путём достигается победа?
Пока он рассуждал таким образом, девичья очередь плавно переместилась в таможенную зону. В принципе, пройдя таможню, они уже никуда не дернуться, деньги за дурочек получены, и формально он свою часть сделки выполнил. Тем не менее, Дядя Женя продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу, словно чего-то ждал. Точно! Прежде, чем исчезнуть в чреве терминала, от группы отделились две девичьи фигуры и направились в его сторону. Теперь сутенер понял, чего он подсознательно всё время ждал. Подошли Таша с Ланой. Вернее, подошла Таша, Лана просто была с ней. За две недели, что она были вместе, Наташа, сама того не замечая, полностью подмяла свою старшую подругу. Это было видно прежде всего по одежде. Любившая ранее подростковую моду и одевающаяся как нимфетка, Лана после шопингов по магазинам вместе с Ташей стала одеваться значительно не то, чтобы строже – солиднее, серьёзнее, предпочитая кричаще пёстрым более спокойные тона. Дядя Женя только охал, видя как в бутиках тает кредит , выделенный девчонкам на подготовку к карьере фотомодели. Вместо растянутых топов, рваных джинсов и коротких, джинсовых же, шортиков в гардеробе девушки появились платья-коктейль, короткие жакеты и просторные брючные шорты с поясом под ремень. Да и макияж стал строже, в результате чего с лица исчезла детская припухлость и невинность, зато появилась аристократичная женственность, если не сказать утончённость. В иной бы раз сутенёр смену имиджа расценил как «бунт на корабле» со всеми вытекающими.., поскольку на «Лолит» был устойчивый спрос, а образ роковой красотки был ещё рановат для Ланы. Но, странное дело, он сам на многие вещи смотреть стал по-иному, тем более, что сама Таша, по контрасту с подругой, перешедшей на тёмные и томные тона, стремилась использовать нежные, бледно-розовые и голубоватые краски, только подчёркивающие её свежесть и молодость. Глазки у Ланы, в предвкушении скорого отъезда, блестели, а на губах играла мечтательная полуулыбка. Таша была серьёзной, но и на её лице лежал отблеск скорых перемен. Во всяком случае, удовлетворённо отметил Дядя Женя, с лица девушки практически исчезла та ожесточённость, которая сквозила на нём в первое время после той памятной драмы, что заставила поменять все планы.
- Ну, вот, мы улетаем. – произнесла Таша и протянула сутенеру руку. – По идее, я должна вас ненавидеть, за всё то зло, что вы мне сделали. А я испытываю лишь сожаление, что такой, неплохой в общем-то человек, как вы, занимаетесь столь грязным и постыдным делом.
- Каждому своё, кому-то - сидеть в сенате, а кто-то и «авгиевы конюшни» чистить должен. – попробовал улыбнуться Дядя Женя, но сам понял, что улыбка вышла кривой.
- Однако же, пока вы только не чистите – засоряете.
- Ну!.. – только и развёл руками Дядя Женя.
- Тс-с! – Таша прикрыла его рот ладошкой, вернее, не ладошкой – двумя пальчиками. – не будем об этом, а то опять поссоримся. Я другое хотела сказать. Желаю вам, Евгений Дмитриевич, неудачи в вашем малопочтенном ремесле, а также, чтобы ваши домашние не узнали, чем вы занимаетесь на самом деле. И, дай Господь, чтобы ваши дочки никогда не испытали того, что выпало не мою долю. Пусть вообще они не знают ни о чём. Живут, растут, учатся, влюбляются и не подозревают, что совсем рядом существует другая жизнь – реальная, суровая, беспощадная.
«Во как загнула! Уколола, да так больно, сумев при этом остаться великодушной. Что за воспитание такое, где так учат? Или, в самом деле, натура такая?» - И вам девчонки, желаю успехов и удачной карьеры! – только это он и нашёлся, что сказать в ответ.
- Спасибо! – отвечала молчавшая до этого Лана, явно не испытывавшая желания общаться с Дядей Женей, и подошедшая к нему исключительно за компанию. Мысленно она была уже там – на подиуме, под ослепительным светом софитов.
- Наверное.., и мне стоит благодарить Вас, однако, не хочется. – затянул свою волынку Таша. – Тоже мне, великая карьера – фотографироваться голой, играть роль вешалки для одежды и ублажать богатых европейских мужиков. – скривилась девушка.
- Тогда зачем же ты едешь?
- А вы разве оставили мне выход? Тем более, совпали наши интересы – мне позарез надо в Европу, у меня есть цель, ради которой и этот ваш эскорт перетерпеть можно.
- Какая?
- Не скажу! – Таша решила, что и так уже разоткровенничалась. – Может быть попозже, если вы станете другим человеком, историком, а не сутенёром.
- 1 сентября! – вдруг словно невпопад сказала Лана.
- Что первое сентября? – переспросила Таша.
- Улетаем – как в школу идём.
- Действительно, как в первый класс. – задумчиво произнесла Таша. – Словно в новый этап жизни вступаем. И опять первое число… Мистика какая-то…
… Евгений Дмитриевич Захрустко провожал взглядом самолёт, пока он, не набрав высоту, не скрылся за горизонтом. Глядя вслед взлетающей машины, он лишний раз с удовлетворением отметил, что оказался прав – девица не та, которой хочет казаться, что и подтвердила Клава, его жена, когда вопреки всем своим правилам он привёл Ташу на ужин к себе домой.

Это было пять дней назад.

… Евгений Дмитриевич Захрустко долго провожал взглядом самолёт. Глядя вслед взлетающей машины, он лишний раз с удовлетворением отметил, что оказался прав – девица не та, которой хочет казаться, что и подтвердила Клава, его жена, когда вопреки всем своим правилам он привёл Ташу на ужин к себе домой.
***
Это было пять дней назад. Мотивы сего поступка, Захрустко и сам не мог до конца понять. Но факт остаётся фактом, он впервые изменил своему железному правилу, смешав работу и личное, приведя домой Ташу. Его Ксюша, ещё в середине девяностых, в самом начале его сутенерской карьеры, поставила условие – работа и всё то, что с ней связано, оставлять у порога дома. Дядя Женя абсолютно был согласен с супругой и свято соблюдал это условие,.. до последнего случая. И именно мнение Ксении, учёного-историка, стало одной из причин нарушения многолетнего табу. Уж очень личность Таши, её образ мышления, суждения, порой соскальзывающие с языка «потеряшки», выходили за рамки привычного стандарта. Евгению Дмитриевичу требовался профессиональный взгляд жены на поведение, речь и повадки девушки.
А ещё, в чём никак не хотел признаться себе Дядя Женя, он жалел, чего никак нельзя было допускать, девушку, потерявшую память, хотел, чтобы она оттаяла, погрузившись в домашнюю уютную атмосферу, скинула тот груз проблем, который свалился на хрупкие девичьи плечи в последние несколько дней.
Была ещё одна причина, не менее веская, чем две предыдущие: квартира, где жили девушки была занята. Лана давала прощальное рандеву своему самому щедрому из постоянных клиентов. Встреча грозила затянуться далеко за полночь. А Таша? Оставить её одну гулять по ночному городу? Он не мог поставить под угрозу одно из самых перспективных их с Гошей капиталовложений.
К удивлению Дяди Жени, Таша согласилась, поставив лишь одно условие: они поедут не на машине, а пойдут пешком и на общественном транспорте. «Я уезжаю далеко и надолго, - объяснила девушка, - Хочу оставить в памяти образ Москвы, её шум, её звуки, её запахи». К визиту Таша облачилась в летний брючный костюм. Синие брюки-паруса были под стать белоснежной шифоновой классической блузе с вырезом-лодочкой. Дополняли ансамбль классические же босоножки на высоком конусовидном каблуке и легка косынка, повязанная вместо галстука на шее. Вопреки опасению Евгения Дмитриевича, высокий каблук вовсе не задерживал их движения – Таша ловко, словно серна, скакала на своих крошечных копытцах. Он только диву давался, сколько жизненных сил и энергии в столь хрупком тельце. Это же надо: после многочасовых занятий на подиуме, тяжёлой фотосессии, изнуряющего фитнеса и бассейна у девицы осталось столько сил, что всю столицу готова оббегать на высоких каблуках!
Летняя, душная и покрытая пылью Москва умылась тёплой проливной грозой. Столица посмотрела на себя в зеркало луж и осталась довольна: в воде отражались прохожие, дома и автомобили. Всё как всегда! Как и сто, и пятьдесят лет назад! Смыв летнюю пыль, дармовой душ, с подсветкой и звуковыми эффектами в виде грозовых раскатов, обновил и омолодил стареющую столицу: освежил зелёный наряд города, наэлектризовал озоновой свежестью его лёгкие, раскрасил заново фасады домов, вывески рекламы, светофоры и дорожные знаки. Каждый лучик послегрозового солнца, преломляясь в капельках воды на листьях, отражаясь от мокрого стекла витрин, светофоров и вывесок, окрасил Москву в дивносвежие яркие цвета, создал удивительную подсветку мостовой – этой импровизированной театральной сцены, где каждый прохожий – актер спектакля под названием жизнь. Город с жадностью всматривался в своих обитателей, и внимание мегаполиса привлекла молоденькая прехорошенькая девушка, которая козочкой ловко скакала на своих каблучках между луж. Следом за ней, пыхтя и отдуваясь, семенил смешной толстяк с неумещавшимся под майкой пузом. Девушка то и дело оглядывалась на недотёпу, словно подгоняла его, при этом каштановая грива слегка подмокших волос требовательно колыхалась, а изумрудные, под любимый цвет светофора, глаза светились нетерпением. Город, любуясь своим творением, вдруг замер: он уже видел её! Сто лет назад, на углу у Патриарших. И одежда была не та, и спутник иной, тем не менее, это была она. Москва всё видела, всё помнила и не могла ошибиться! Как же тебя занесло сюда, зеленоглазая девочка? Сколько всего легло на твои хрупкие плечи? И как ты не сломалась, не ожесточилась, осталась такой же жизнерадостной егозой, как и сто лет назад?
Со своей стороны Таше было любопытно посмотреть, как живут современные москвичи. И семья Дяди Женя представляла наилучший объект для исследования. Дело в том, что девушка, наблюдая за ним в последние две недели, раскусила сутенера. Он был мало похож на книжный и кинематографический образ жиголо – рокового красавца, этакого коварного змея-искусителя. Не было в нём ни внешнего лоска, ни презентабельной внешности, ни манер. Но Евгений Дмитриевич не походил и на жестоких бандерш её времени, обирающих бедных девушек и держащих их в чёрном теле. Словом, Дядя Женя не был ни особенно жесток, ни дьявольски хорош и соблазнителен. Ни похоти в словах и желаниях, ни вожделения во взгляде. Вполне заурядный среднестатистический мещанин, городской буржуа. Просто работа у него такая – сутенер. И к этой работе, приносящий неплохой доход, он относился добросовестно, если не сказать, со рвением. А в жизни Евгений Дмитриевич Захрустко – типичный обыватель, для которого семья, дети и домашний уют всегда будут на первом месте. Всю грязь его работы он оставляет за порогом дома, превращаясь в любящего мужа и заботливого отца. Как оказалось, Наташа была недалека от истины.
Большая квартира дуплекс в центре Москвы, пожалуй, стоила бешеных денег. Так было и в Ташином времени, а уж теперь и подавно. Жильё в столице всегда было дорого, именно поэтому её незадачливый папаша так спешил вступить в права наследства – продажа московского дома, которого в 2013 году уже, увы, нет, могла бы решить все финансовые проблемы семьи. Квартира, где обитало семейство Захрустко, была обставлена не только богато, но и, насколько могла судить Таша, со вкусом. Навстречу им вышла хозяйка московских чертог – миловидная светловолосая женщина с удивительными карими глазами в заурядном домашнем переднике, надетом поверх платья. Видом жена сутенера напомнила Наталке гимназических классных дам, с поправкой на две тысячи тринадцатый год, конечно. С простым пробором посередине собранных в пучок волос, и таким же неизменным атрибутом для дам такого типа, как толстые очки на носу, она имела типичную то ли академическую, то ли учительскую внешность.
- Моя жена, Ксения Михайловна! – начал знакомство Евгений Дмитриевич. – А это, Ксюша, та девушка, про которую я тебе говорил. Бедное дитя потеряло память и почти ничего не помнит из своего прошлого.
Таша не представляла, как знакомятся в этом времени, какие жесты при этом показывают, и какие фразы говорят. Поэтому просто присела в лёгком книксене, полагая, что ошибиться здесь трудно:
- Наташа!
На мгновенье, склонив в книксене голову, девушка не увидела, что Ксения, удивлённо приподняв бровь, послала мужу недоумённо-вопросительный взгляд. В ответ Дядя Женя посмотрел на супругу многозначительно, словно подтверждая: «Я же тебе говорил!»
- А это мои доченьки, Машенька и Сашенька. – представил он две любопытные головки, которые появились из-за одной из дверей.
«Головы» вылезли из-за двери и оказались премилыми девчушками. «Голова» постарше, Машенька, вся была в мелких кудряшках, младшенькая, Сашенька, - с хвостом на затылке. На Маше были такие обтягивающие шорты из джинсы с разрезами как раз на местах, где ягодицы переходят в ноги (Таша уже была в курсе, что это именно разрезы, а не дырки), что, казалось, они сейчас лопнут как раз на сдобных и округлых ягодицах. Верхнюю часть тела девушки «украшал» украшал растянутый топ, который в Ташином времени назывался лиф, с модной ныне широкой горловиной, оставляющей обнажённым плечо. В противоположность смешливой Маше, серьёзная Саша надела простую серую пижаму из чего-то там синтетического.
Девчушки моментально защебетали, зачирикали, засуетились вокруг гостьи, уволокли её к себе в комнату. Что оказалось очень кстати для родителей, которым требовалось накрыть на стол и заодно и поговорить.
- Ты уверен, что девушка полностью потеряла память? – спросила супруга Ксения, одновременно сервируя стол.
Дом у супругов Захрустко был обустроен на современный лад, где отдельными являются лишь спальни, расположенные на втором уровне. Зал же был совмещён с кухней и передней, получилась обширная гостиная.
- А почему ты спросила, заметила что-то странное? – в свою очередь переспросил Евгений, перекрикивая шум блендера, которым взбивал коктейль.
- Да нет, ничего, пока рано говорить. – успокоила мужа Ксения. – Но ведь она же представилась Наташей.
- А-а-а, это? Так она Наташей зовётся без году неделя! Мы же и дали ей это имя.
- Дали-то может и вы, да только носит она его уж больно естественно. Словно оно её собственноё.
- Может так оно и есть? Наташ ведь много, это тебе не Беатриче какая-нибудь.
- Может. – неохотно согласилась супруга.
Евгений и сам понимал правоту жены. С того самого момента, когда дело запахло полной безнадёгой, и Дядя Женя предпринял последнюю попытку подкатить к строптивице, он жил с ощущением подвоха – уж больно легко девица согласилась с ними сотрудничать. Имя Наташа прикипело к «потеряшке» моментально, мало того, она самостоятельно, отбросив первый слог, соорудила из имени годный псевдоним. Были и иные странности в минулые две недели.
Дядя Женя по согласованию с Гошей Пресненским взял Ташу с Ланой под свою особую опеку, оставив на «хозяйстве» одного перспективного молодого человека, которого он сам нашёл среди пикаперов и прочил на место своего заместителя. Ещё несколько дней назад он поостерёгся заранее «светить» своего выдвиженца, но после того памятного инцидента его людоеды, Голубь и Прыщ, испарились за горизонт, остальные же и пикнуть не смели против решения Дяди Жени, даже если что-то и имели у себя на уме.
Таскаясь с девицами по бутикам и салонам красоты, наблюдая Ташу на фитнесе и в школе моделей, организовывая фотосессию для портфолио и обучая работе на подиуме, он не мог избавиться от ощущения несообразности всего, чем они занимаются, натуре Таши, её внутреннему облику. Например, он мог бы поклясться, что девушка стесняется носить топы, оставляющие открытыми талию и пупок. А уж какое смятение было в её глазах, когда она увидала купальник, в котором предстояло дефилировать по подиуму перед европейским гостем! Только заверение, что от успеха демонстрации фигуры в бикини зависит, отберут ли их для работы в Европе, смогло побороть Ташино упрямство. И то, пересилив себя, она взошла на подиум, будто на Голгофу, словно Юдифь пожертвовала собой ради великой цели. Подобно взошедшей на костёр Жанне, Таша несла свою голову гордо и прямо, забывая призывно, как учили, покачивать бёдрами, делая широкий шаг «ножницами» от бедра, что придавало ей гордый и независимый вид, взгляд метал молнии, словно девушка была готова испепелить зарубежного покупателя. Весь вид девушки говорил: «Я – стерва, все вы мужики и мизинца моего не стоите!» Сутенер было подумал, что это провал, а никак не новый образ, князь же ехал сюда вовсе не за этим. Однако, при прохождении Таши, «покупатель» зацокал языком, что означало высшую оценку в глазах иноземца. Сей факт приятно удивил Дядю Женю – стервозный образ уже попахивал нафталином – что-что, а в Европах стерв хватало и не стоило из-за этого совершать путешествие за тридевять земель. Он подозревал, что холодную нордическую натуру немца, ждущего от русских моделей природной мягкости и теплоты, привлекло в девушке именно это сочетание несочетаемого – чисто славянской внешности и чувства собственно достоинства. Иначе, зачем бы он кричал в адрес Таши:
- Браво! Гут! Зер гут!
А после окончания дефиле пожелал нанести визит очаровательной «русс фройляйн».
В гримуборной яблоку негде было упасть от обилия потных полуобнажённых женских тел. Тесноту дополнял тяжёлый спёртый запах пота, парфюма и косметики. Ташу они нашли в самом углу за столиком. Девушка смотрелась в зеркало и стирала ватными тампонами остатки грима. По тому, как напряглась обнажённая девичья спина, Дядя Женя догадался, что Таша отнюдь не горит желанием предстать перед ними в неглиже. Лицо Таши, однако, ничего такого не показало, она лишь попыталась спрятать свои девственной формы груди под длинными волосами. Инородец, поцеловав даме ручку, рассыпал пред ней грозди комплиментов. Переводчик не поспевал переводить сбивчивые фразы немчуры,
Тогда Таша жестом показала бедному парню, позабывшему от обилия «обнаженки», все немецкие слова, что не стоит ломать язык и неожиданно бойко ответила князю по-немецки, приведя его в полный восторг. В дальнейшем, к чрезвычайной досаде сутенера, беседа протекала на немецком языке. Он только и уловил, что из уст девушки несколько раз прозвучало имя её подруги:
- Светлана! Лана!
Наконец «Фриц» удовлетворённо кивнул и сутенер понял, что сделка сегодня состоится.
Всё! Девка сполна отработала вложенные в неё бабки! Теперь оставались технические детали, которые при наличии нужных связей решаются очень быстро: заграничный паспорт, рабочая виза, хитро составленный договор, сковывающий девиц по рукам и ногам в тисках финансовых обязательств. И.. до свиданья, строптивица, головная боль, свалившаяся на голову. Пусть теперь голова поболит у зарубежных кураторов.
- Женя! Женя! – углубившись в свои мысли, он и не заметил, что Ксения уже несколько раз настойчиво окликнула него. – Зови всех на ужин, а то что-то они засиделись
Таша действительно засиделась с Машей и Сашей. Дочки Дяди Жени оказались милыми и интересными особами. Девушка буквально отдыхала в их обществе. Слушая незатейливый щебет Машеньки о нарядах и модах, роясь в глянцевых журналах, слушая светские сплетни и байки, она изредка поддакивала, удивляясь про себя: насколько похожи люди в её времени и здесь, сто лет спустя. Там – пересказывали сплетни о великих княжнах и князьях, обсуждая их похождения и адюльтеры, здесь – кумирами молодёжи были звёзды кино и телевидения. Тогда интересовались жизнью балерин, исполнительниц романсов, поэтов и поэтесс, словом той богемы, которой был так богат Серебряный век, в этом времени – перемалывали кости эстрадным певцам, фотомоделям и другим скандальным особам престижных тусовок. Таша даже не поверила: неужели и ей предстоит стать одной из тех, кого обсуждают и о ком говорят? Если Маша в свои пятнадцать чувствовала совсем взрослой, то младшенькая Захрустко, Саша, была ещё совсем подростком и «по секрету» рассказывала своей новой подруге о своих нехитрых школьных проблемах. А Таша, вполуха слушая тринадцатилетнюю Сашеньку, думала о том, какая это классная вещь – совместное обучение мальчиков и девочек, и почему в её времени такого не было? Впрочем, понятно почему, тогда борьба за права женщин была в самом разгаре, а теперь она воочию наблюдает за результатами этой борьбы.
Вникая в маленькие школьные секреты девочек, Таша подумала, что ведь она старше их всего ничего – с Машей они были вообще погодки, а какая пропасть лежит между ними – она была словно взрослая опытная женщина рядом с несмышленышами. А, может, зря она захотела предстать несовершеннолетней, пусть бы увела её к себе та долговязая, что приставала к ней в туалете? Учась в гимназии, не было у Таши больше желания, чем вырваться из её стен, а сейчас вдруг остро захотелось назад, за парту. Да, а форму, оказывается, отменили! Странное дело, но ни первое чувство, ни вступление во «взрослую жизнь» физически, не изменили психического склада Наталки. В эмоциональном плане она все ещё оставалась девочкой-подростком, не спешащим расставаться с детством. Вступление в пору взросления пришлось на самые драматические события её жизни: из передряг, начавшихся с трагедии в доме Воиновых, и закончившихся калечащим душу надругательством на Светкиной квартире, вышла вполне взрослая сформировавшаяся особа по имени Таша.
Спальная комната у девочек была общей, хотя большая квартира семьи Захрустко не могла пожаловаться на недостаток жилых помещений. Насколько могла судить Таша, кроме общей для супругов спальни и детской на втором этаже и большой гостиной на первом, в квартире имелось, по меньшей мере, ещё две свободные комнаты. «Может для гостей? – подумалось девушке. – Или просто родители в воспитательных целях отвели дочкам одну комнату?» Кровать у сестёр тоже была общей – большая, двухэтажная. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы Таша поняла, где спит каждая из сестёр – настолько их личные уголки отражали внутренний мир и характер каждой из девочек. Внизу был мир Маши – виньетки, розовый цвет, плакаты (Таша уже знала, что они называются постерами) с изображениями кинодив, моделей и просто красивых мужчин. А наряду с ними – фотки дорогих авто и мотоциклов, что немало удивило Ташу, поскольку она уже составила впечатление, что Маша и техника – два непересекающихся параллельных мира. «Хотя,.. - поразмыслив, решила Таша, - Почему бы и нет… Если всё это – культовые вещи в том мире, куда она так стремиться попасть, то это всё объясняет»
А вот у Саши наверху всё было по-спартански просто, кроме ужасной коллекции жуков, с которой девочка, по-видимому, даже спала. Жуки были разными, некоторые – весьма отвратительной наружности. Но Саша, словно не заметив Ташиного отвращения, поднесла к её носу самый премерзкий экземпляр, и принялась с энтузиазмом про него что-то рассказывать. Теша даже пожалела, что дала Саньке себя уговорить и взгромоздиться к ней на второй ярус кровати. Пытаясь отвлечься от лицезрения мерзких созданий, глаза девушки стали блуждать вокруг, пока не наткнулись на висевшую над Сашиной постелью фотографию забавного морщинистого старикашки с обезьяньей мордочкой и дурашливым выражением на ней. Взъерошенный старикан показывал всем, смотрящим на портрет, свой язык, словно говорил: «Ну, что? Обвёл я вас вокруг пальца? Ввек мой секрет не разгадаете!»
- А это кто озорничает? Ваш дедушка?
- Это я его сюда повесила! – с гордостью заявила Саша, отложив в сторону своего засушенного, пахнущего таранькой, огромного чёрного таракана. – Пусть предкам язык вместо меня показывает, чтобы доставали меньше. Правда, классно?
- Да, здо,.. клёво! Весёлый, видать, был человек ваш дед. – сказала и.. осеклась, увидев вытращенные от изумления глаза Саньки: «Что-то не то? Что опять сморозила? Ах, да, наверное, дедушка ещё жив. И, правда, неловко как-то вышло, теперь бы извиниться, но как?» Таша перевела взгляд на сидевшую на паласе Машу и наткнулась на серьёзные внимательно изучающие серые, в папу, девичьи глаза.
- Нас предупреждал папа, что ты бол.., хм, не совсем здорова. Но я не предполагала, что настолько серьезно. Ты вправду ничегошеньки не помнишь? Ты знаешь, кто такой был Эйнштейн?
- Конечно, знаю! Это был… - на Тышином лбу пролегла, глубокая складка. – Ты права, я ничего не помню! – и девушка кошкой спрыгнула со второго яруса кровати прямо на пол, уселась на ковер радом с Машенькой. – Расскажи!
- Да она, пожалуй, получше меня расскажет. – Маша кивнула в сторону сиганувшей вслед за Ташей Сашеньки.
- Нет! Давай уж лучше ты, мы такого даже и не проходили. – заявила Саша, несколько разобиженная невниманием к её увлечению этмонтологией, и села на ковёр рядом с ними.
- Ну, ладно! Жил этот тип в начале прошлого века…
«Как и я.» - подумала Таша.
- …Я где-то смотрела передачу про него. Он был большой чудак и плохо учился в гимназии. А потом взял и придумал эту самую, теорию относительности, после которой враз устарела вся традиционная физика.
- И законы Каплера и Ньютона?
- Да не знаю я! – в сердцах отвечала Маша. – Наверное… Просто Эйнштейн, эх, как бы лучше сказать,. Стал культовой фигурой как ниспровергатель авторитетов и традиционных устаревших взглядов. Во! И сказанула же я! Никогда бы не подумала, что так смогу.
А дотошная Таша не отставала:
- А в чём же суть учения? Хотя бы в двух словах.
- Я же говорила, что мы это ещё не проходили. Теорию относительности изучают, и то поверхностно, не то в десятом, не то в одиннадцатом классе, а у меня только девять. Хотя,.. Сашка, это ведь он придумал, что в мире есть четыре измерения?
Саша, заинтересованная рассказом старшей сестры, только кивнула в ответ.
- Высота, длинна и ширина. – загибая пальцы перечислила Таша. – Только три! Как в декартовой системе координат.
- А время? – С победной улыбкой на физиономии заявила Сашенька. – Для любого предмета мало пространственных характеристик, они ведь отображают лишь положение предмета лишь в настоящий момент. А через миг, минуту, год?
- И то верно! – ошарашено сказала Таша, которой даже не верилось, что такая очевидная вещь никому не пришла в голову раньше.
- Вот, такую двойную характеристику мира Эйнштейн и назвал пространственно-временной континуум. А ещё, он утверждал, что в разных местах время идёт неодинаково.
- Разве так бывает?
- Бывает! Если человек летит в космосе на корабле, то стареет медленнее, и когда вернётся обратно, то на Земле уже будет другое время, его знакомые постареют, или, вообще, умрут, а он, космонавт, будет ещё молодым человеком.
- Здорово! А скачки во времени по этой теории бывают?
- Вроде бы, не знаю, может, бывают… - растерянно сказала Маша и посмотрела на Сашу, ища помощи у сестры.
- Чё ты на меня смотришь, ты же у нас старшая! – грубовато постаралась «отшить» старшую сестру Саша.
- Ты же у нас фантастику читаешь.
- А ты только любовные романы и журналы!
Таша, наблюдая за пикировкой сестёр, только переводила взгляд с одной на другую, наконец, взмолилась:
- Девочки, перестаньте ругаться, лучше расскажите то, что знаете.
- По теории относительности время однонаправлено и обратной силы не имеет, - начала Саша менторским тоном, - Поэтому, скачки вперёд в принципе возможны, а вот назад нет. Но фантасты игнорируют это, и то и дело отправляют своих героев в прошлое, и они там меняют ход истории.
Таша было приуныла, ей что, теперь торчать здесь навсегда? Но рассудив, что может девочки что-то ещё не знают в силу столь юного возраста, напротив, прибодрилась.

Но рассудив, что может девочки что-то ещё не знают в силу столь юного возраста, напротив, прибодрилась.
***
Дальнейшее общение девушек было прервано трубным зовом хозяйки дома:
- Девочки ужинать!
Сказать, что ужин протекал в «тёплой дружеской обстановке, значило покривить душой. Нет! Всё было чинно и благородно, но дух скованности витал над столом. Стороны как бы приглядывались друг к другу, оценивая, боясь неосторожным словом разрушить хрупкое равновесие, установившееся на трапезе. Ксения Михайловна украдкой посматривала на необычную гостью, отмечая её манеру принимать пищу, сидеть за столом, держаться в разговоре с собеседником, соображая, где бы могла девочка без семьи научиться такой естественности и непринуждённости в поведении и беседе. С сожалением констатировала, что такому, вроде как, специально и не научишь, вон, сколько она возится со своими девчонками, а смотрятся обе сущими замарашками на фоне утончённости гостьи. Знала бы об этих мыслях Таша – упала бы со смеху со стула: в среде своих гимназических подруг она всегда считалась чумазой непоседой, этакой простушкой-смуглянкой, как из-за отказа носить зонтик от солнца, отчего Наташино лицо было загорелым, как у черни, так и из-за её дружбы с этим самым простонародьем.
А Таша незримо, и для себя в том числе, оценивала кухню хозяйки квартиры. И вынуждена была признать, что, несмотря на наличие за столом разных вкусностей, пища её времени была не в пример вкуснее. Докопалась до причины девушка быстро, ведь жила она в 2013 году уже полторы недели. Как ей показалось, вкусовые качества еды принесены в жертву полезности. Её удивляло, как взрослые, казалось бы, люди всерьёз рассуждают о вредности и пользе продукта, скрупулезно подсчитывают калории, садятся на умопомрачительные диеты, зачастую доводя себя до истощения. И всё это ради фигуры, внешности и здоровья. Это был выше Ташиного понимания, по её глубокому убеждению женская фигура, подобная швабре, далека от привлекательности, калории считай – не считай а толстых людей в этом мире несравненно больше, чем в её родном времени, а истощённый диетой человек не может быть здоровым по определению, и, напротив, умеренная, пышущая здоровьем, дородность, есть признак благополучия и достатка. Да и сама она ещё совсем недавно немало комплексовала, завидуя значительно более сочному телу своей подруги Глаши. Странные выкрутасы моды девушка отнесла на счёт продуктового изобилия в начале двадцать первого века, которого очевидно не было в веке двадцатом, особенно в начале.
После ужина Ксения Михайловна неожиданно произнесла:
- А сейчас, девочки, рассаживаемся поудобнее на нашу традиционную вечернюю беседу.
- Сейчас начнётся! – с кислой миной на ухо прошептала Маша. – Ненавижу историю!
Оказывается, в познавательно-воспитательных целях в семье Захрустко было заведено разбирать исторические вопросы. В преамбуле выступления Ксения Михайловна подчеркнула, что приближается столетний юбилей великой русской революции.
- Мы будем рассматривать революцию, события, которые ей предшествовали и её последствия глазами её современников, прочитаем письма, дневники и воспоминания участников тех эпохальных событий. Чтобы разобраться в глубинных смыслах того, что произошло в 1917 году, постичь причины краха Российской империи, мы начнём издалека, пожалуй, с 1913 года – последнего мирного года перед великими потрясениями. – хорошо поставленным тоном лектора закончила вступление хозяйка дома.
Таше, вдруг стало страшно: оказывается всё это время она жила накануне катастрофы, ничего не зная и не подозревая. А перенеслась сюда накануне великих потрясений, словно дезертир какой-то. Почему-то ей стало стыдно и одновременно, в отличие от сестёр, чрезвычайно интересно, и она попросила тетрадь и ручку, чтобы записать неизвестные ей сведения. К тому же, было любопытно узнать, какими глазами сегодняшние люди и историческая наука смотрят на её время и её современников.
Пользуясь случаем, Евгений Дмитриевич незаметно отлучился из дома. По давно заведенной привычке в вечернее время он инспектировал свои вотчины: посещал проблемные точки и бордели, устраивал селекторную перекличку с сутенерами на местах, следил за работой оператора в серверной. На этот раз он ограничился посещением офиса: просмотрел оставленные секретарём бумаги и поступившие на его электронный адрес письма, после чего прошёл в серверную. Серверная была святая святых его кастингового и рекрутингового агентства, вход в которую посторонним был заказан. Сидевший перед монитором оператор, принимал десятки заявок в час, направляя шлюховозки по адресам, модерировал в принадлежащем Дяде Жене портале «Razvlekyxa.ru» , сюда же стекалась информация с точек о количестве клиентов и суммах гонораров. Однако самым ценным была уникальная база данных на всех путан района: антропометрические данные, возможности, диапазон сексуальной приемлемости и важнейшее, пожалуй, качество, называемое на профессиональном жаргоне «дрочибельностью шлюхи», это те, не которых мужики слюнки пускают. Бывает ведь так: красавица, а не возбуждает, мастерица, а клиент неудовлетворённым уходит. А бывает девка и красавицей особой может не быть, и опыта в постели маловато, но как мимо пройдёт – мужик, обо всём на свете забывая, как телок на бойню за ней идёт. Такой вот особый флер и называется дрочибельностью. Кроме того, путаны Дяди Жени были каталогизированы по категориям: профессионалки, студентки, замужние дамы, желающие время от времени перехватить быстрых денег. Отдельной графой шли одинокие представительницы «мирных» профессий: офисный планктон, учителя, труженицы торговли и культуры, занимающихся проституцией ради пополнения бюджета, и чтобы скрасить свои серые одинокие будни. Они охотно выполняли заказы по сопровождению командировочных и отдыхающих. Ну, и конечно, особо был выделен эксклюзивный контингент для випов: модельки и актрисульки, телеведущие, открывающие рот на экране и певички, занимающиеся этим под фонограмму на сцене, известные тусовщицы и прочий шлак, считающий себя дорогим. Они и вправду представляли дорогой материал для готовых выложить огромные гонорары чтобы потешить своё самолюбие.
Вернулся Евгений Дмитриевич в около часа ночи. Девочки давно спали, лишь на сияющей чистотой кухне сидела и курила Ксения Михайловна. По своему обыкновению супруга Дяди Жени сидела уголке, зажатая барной стойкой и холодильником, закинув ногу на ногу, и пускала дым в потолок. Судя по переполненной окурками пепельнице, дожидалась она уже давно.
- Чисто как у нас!
- Девочки убрали.
- И Таша?
- Она самая первая, а потом уж и наши устыдились – тоже подключились.
- Ксюша, ты что-то какая-то грустная сегодня, и без настроения. Случилось что-то?
- С чего ты взял?
- Я же вижу!
- Грустно мне, Женя.
- Что так?
- Бывает: посадишь семя, поливаешь, удобряешь, ухаживаешь за растением, а оно не цветёт! Зато дивным цветком расцветает выросший рядом сорняк.
- Это ты про девочек и Ташу?
- Обидно мне, родители-историки, а у обеих дочерей ну ни малейшего интереса к истории, слушают вполуха, если не пересмеиваются, то едва не засыпают. А девочка без роду, без племени, сидит, слушает, конспектирует, замечания дельные вставляет, возражает. И всё по сути, так, если бы жила в ту эпоху.
- Да не переживай ты так! Помнишь, в «Визите к Минотавру» наследником Амати стали не его дети, а ученик – Страдивари. У того же тоже дети не захотели продолжать дело отца, и знаменитым скрипичным мастером стал его ученик Гварнери. Дети вовсе не обязаны перенимать профессию родителей, и наши дочки ещё найдут свою стезю. Не домострой же у нас!
Несколько позже супруги Захрустко лежали в своей постели, и Ксения доверчиво прижималась к мужнему плечу.
- А что до Таши: стал бы к тебе обращаться за помощью, если было всё в порядке. Она потеряла память, не помнит ни родных, ни прошлого своего. – продолжил, начатый на кухне разговор, Евгений. – Но вот что удивительно: она стала показывать потрясающее чувство истории. Это не знание, это глубже, скорее, погружение в историю. Тем интереснее, что она прекрасно знает и разбирается в истории России вообще, а в предреволюционной истории она просто живёт. Разговорились мы как-то о проблеме проституции. О мотивах, которые вынуждают девушек заниматься этим ремеслом. Так она мне как выдала на гора дореволюционную классификацию тогдашних барышень лёгкого поведения, а также законодательные акты Российской империи по этому вопросу. В другой ряз она взъярилась на меня, когда я сказал, что Россия – царство несвободы, а Европа – республика свободы. Буквально на пальцах показала, что люди Московской, допетровской, Руси духовно были значительно свободнее европейцев, а народное представительство было значительно шире.
- Ну, это она лишку дала. Опровергать общеизвестные вещи.
- Лишку? Она просто показала, что представительство в Земском Соборе было шире английского парламента. И ни в одной стране Европы не было всенародного избрания Государя.
- Ха! А Речь Посполита!
- Польский сейм был исключительно шляхетской штучкой. А Романова действительно избрали Всей Землёй, вплоть до черносошных крестьян и казаков. Ты можешь себе представить английских пиратов, плывущих через океан, чтобы поучаствовать в выборах королевы? А у нас было! Если считать казачество нашим аналогом пиратства.
- Да, нестандартно мыслит твоя фаворитка.
- Какая фаворитка!? Думай, что говоришь!
- Ладно, ладно. Уж и пошутить нельзя! Ты же мне за все эти годы ни одного повода не дал усомниться, хотя, тебя окружают такие шикарные бабы. Наоборот, я даже удивлена, что ни одно не тронула твоего сердца.
- Отчасти, ты права насчёт Таши. Но тут не любовь, а нечто другое. Чувство ответственности за её судьбу, да ещё, пожалуй, чувство вины. Она чистая и честная девочка. И к тому же цельная и волевая натура, именно поэтому я хотел, чтобы наши девочки подружились с ней. Если Маша всё-таки пойдёт в модельный бизнес, а она такая егоза, что пойдёт, то я, конечно, помогу. Но будет хорошо, если рядом окажется и такая подруга как Таша, которая и подскажет, и убережёт от рискованных поступков.
- Разумный ты у меня, далеко смотришь. Ты знаешь, ведь и меня Таша уела. И как раз по поводу Романовых, про чьё всенародное избрание, ты только что говорил.
- Ну-ка, ну-ка!
- Я рассказывала о настроениях в стране в последние годы перед революцией, и, среди прочих, упомянула о том, Романовы исчерпали кредит народного доверия, династия уже не имеет общественной поддержки. А она возьми да скажи: не Романовы, и не сам принцип царизма, а конкретно Николай II. А вот крестьянство батюшку его, Александра III, очень даже уважало и любило. Да и у купечества и буржуазии он тоже в чести был. Народ его портрет в красном углу вешал, рядом с иконами. Ценили за душу его русскую, за то, что своими привычками, внешним видом и характером был неотличим от простого люда. А более всего - за отмену выкупных платежей, за то, что крестьянство подлинную свободу получило. Ненавидим же, он был либеральной интеллигенцией за цензуру и за крепкую власть.
- А что тебя насторожило? Начиталась девочка книг, вот и шпарит.
- Женя! Каких книг? Где вчерашняя школьница или студентка-первокурсница могла начитаться таких книг? Диссертаций начиталась? Или подшивку академического журнала «Вопросы истории»? Только представь картину: сидит молодая девушка в «ленинке» и штудирует научные труды, в то время как ей подруги бегают по клубам, знакомятся с мальчиками, покупают модные наряды. Не вяжется что-то.
- Очень даже вяжется! Разве мало таких, кто танцулькам учёбу предпочитает? И в читальном зале полно девушек сидит.
- Нет Жень, в библиотеках сидят в сковном очкастые дурнушки. – медленно покачала головой Ксения.
- Да что ты на себя наговариваешь! Мы ведь как раз в библиотеке познакомились.
- Это другое Женя! Я у себя единственная такая и другой не будет.
- Всё, сдаюсь, сдаюсь, единственная моя!
- А дальше - больше! Совсем твоя подопечная распоясалась: Столыпина за разрушение общины стала критиковать, а левых – за идею раздачи поместных земель крестьянам. Говорила, что на помещичьих землях целесообразнее было создать образцовые коллективные хозяйства.
- Колхозы что ли? Тоже мне, изобретение!
- Не скажи. Она называла конкретные данные по развитию кооперативного движения в николаевской России. Приводила в пример какое-то волжское село, в котором местный помещик, вкупе со своим управляющим едва не создали подобный кооператив, начав с судной кассы, а закончив совместной обработкой крестьянами земли при помощи, закупленных помещиком, сельхозмашин. Такое впечатление, что она давно изучает этот вопрос и пишет диссертацию или монографию.
- Твой диагноз?
- Зря ты её в Европу тащишь. Уж не знаю, как сложится с карьерой модели, но если пожелает – возьму на кафедру.
- Нет уж! Всё решено. Там большие деньги и серьёзные люди замешаны. Так что, через неделю я должен посадить её на самолёт, а дальше – будь, что будет!
- О, да мы философы!
- Императоры! Ладно, а чем закончилось-то?
- А тем, что я её, наконец, уела. Когда рассказала, что многие беды Николая II проистекают из неудачного выбора супруги, которая передала наследнику престола ген гемофилии. Таша сразу и заткнулась, просидев молча весь остаток беседы. А уже потом выяснилось, что бедная девочка даже не помнит, что такое ген. Наши болтушки наперебой бросились просвещать её насчёт генетики. Всё-таки удивительная вещь – память. Такая интересная избирательность: не помнить базовых вещей, но в то же время хранить множество частных знаний.
***
В третьем часу позывы организма погнали Евгения Дмитриевича в самое популярное место в любом доме.

Всё-таки удивительная вещь – память. Такая интересная избирательность: не помнить базовых вещей, но в то же время хранить множество частных знаний.

В третьем часу позывы организма погнали Евгения Дмитриевича в самое популярное место в любом доме. По дроге обратно ему показалось, что в щёлку двери гостевой комнаты струится тоненькая полоска света. Заинтересованный, он приоткрыл дверь. Так и есть! Над изголовьем кровати горел ночник, а гостья, одетая в Машину пижаму, что-то так внимательно читала в своём смартфоне, что не обратила внимание на вошедшего.
- Кхе! Кхе! – покашливанием Захрустко привлёк внимание девушки.
- Ты что не спишь? – спросил он тихонько, когда Таша подняла голову. – Тебе у нас не понравилось?
- Очень даже понравилось! И девочки такие милые, и супруга – сама внимательность. Да только задачки они мне задали, ответ на которые мне нужно найти.
- Так безотлагательно, что это нужно делать ночью?
- Представь себе, да! – её улыбка была такой лукавой, и одновременно немного виноватой, что заставляла таять сердце Захрустко. – Мне с этой потерей памяти столько наверстать надо. Вот прописала про теорию относительности, а мне на десяти страницах документы выдало, и их не просто прочитать, а хотя бы понять надо! Потом ещё про генетику прочитать.
- А ты не лезь в дебри, ищи что-нибудь в популярном изложении. – посоветовал сутенёр. – Но это можно сделать и завтра.
- Завтра будет другое. – возразила Таша, сделав приглашающий жест рукой в сторону своей кровати. – И мне ещё он-лайн урок английского пропустить нельзя.
- Ты и английским занимаешься! – восхитился Евгений Дмитриевич, присаживаясь на освобожденный краешек постели. – И когда ты только успеваешь?
- Насколько я поняла, что в Европе без этого языка никак, вот и приходится. Дядя Женя, я всё хотела спросить, у тебя такая замечательная семья, у тебя не просто высшее образование – в твоей речи слышно и соответствующие воспитание и эрудицию. Что же подвигла тебя заниматься этим ремеслом?
Он посмотрел на Ташу. Взгляд зелёных глаз не отражал ни ехидства, ни кокетливости, может быть, поэтому он решил всё рассказать, а, может, и потому, что ему просто стало необходимо выговориться.
Мальчик Женя влюбился в историю в ту эпоху, когда свежий ветер перестройки задул в покрытые пылью и плесенью закоулки страны. Умер престарелый вождь, от подбородка до пупа увешенный наградами, а следом за ним отошли в иной мир и два его последыша. Новый Генсек был молод, энергичен и говорлив. В своих речах он без конца повторял магические слова «гласность» и «перестройка», которые народ со всей своей бесхитростностью воспринял как «всё можно» и пустился во все тяжкие.
Самыми модными персонами в те расчудесные времена стали борзые публицисты и смелые велеречивые историки, бесстрашно разоблачающие всех и вся. Не стало закрытых тем, и чем омерзительнее была писанина, тем популярнее автор.
Юноша Женя был тщеславен. Он тоже хотел писать обжигающе правдивые статьи в модных журналах, стоять при свете софитов и внушать внемлющей публике новые истины. Поэтому он подал документы в историко-архивный институт, во главе которого стоял один из «прорабов перестройки».
А на горизонте уже сгущались тучи. Из-за спин говорливых писателей, правдивых историков и смелых кинематографистов выглядывали мерзкие рожи новоиспечённых национальных лидеров, пускающих слюни от желания отхватить у слабеющий страны изрядные куски территории. Появились и молодые люди, присматривающих наиболее лакомые куски общенародной собственности своими цепкими оценивающими взглядами.
Вот так, веселясь и глумясь над своим прошлым, замерзая от стояния в бесконечных очередях и бесчисленных митингах, люди и не заметили, как продали свою страну кучке хладнокровных проходимцев. Заканчивал Женя ВУЗ уже в другой стране, стране, где власть и народ с ненавистью смотрели друг на друга, где было продуктовое изобилие в магазинах и пугающая пустота в домашних холодильниках, где по вечерам испуганное население укрывалось в своих квартирах, отдав улицы городов «новым русским» - хапужистым предпринимателям, бандитам и бомжам. Людям, занятым своим выживанием, как-то сразу стало не до разоблачительных статей и смелых исторических открытий. Однако, непостижим образом Жене посчастливилось с блеском закончить институт, поступить в аспирантуру и на одной из лекций влюбиться в милую кареглазую первокурсницу Ксюшу.
Сказать, что аспирант и студентка жили трудно, значит, ничего не казать. Несмотря на ночные приработки Жени, денег молодой семье недоставало настолько, что иногда просто нечего было есть на ужин. Вот тут на горизонте и возник Гоша Пресненский. Как он вышел на худого голодающего аспиранта, Евгений Дмитриевич Таше не рассказал, а возможно это и для него было загадкой. Может быть Гоша, сам стихийный психолог от Бога, узрел нечто в аспиранте, что позволило распознать в нём будущего ловца человеческих душ (и тел). Как бы там ни было, но вскоре Женя получил такое предложение, от которого он поначалу ужаснулся, а, поразмыслив, понял, что от него нельзя отказаться.
Дело было новое, конкуренция – жесткой, если не сказать жестокой, поэтому начало было трудным. Днём Евгений пропадал в институте, а по ночам занимался новой работой, рассказывая молодой жене байки про фантастические приработки на ночной разгрузке вагонов и фур. Однако настал момент, когда и совмещать работы, и утаивать дальше было невозможно. На семейном совете было принято решение, что жена продолжит заниматься исторической наукой, вести дом и воспитывать детей, а Евгению Дмитриевичу отводилась чисто мужская роль добытчика, не посвящая, впрочем, в детали родных и знакомых. Научные планы, естественно, ему пришлось отложить до лучших времён. Так умер историк Захрустко и появился на свет сутенёр Дядя Женя.
- Да, грустная история! – подытожила рассказ сутенёра Таша. – А однокашники твои, небось, уже академиками стали.
Дядя Женя только вздохнул, ничего не сказав в ответ. Слова девчонки ранили его больше, чем он ожидал. Действительно, два академика, три телеведущих и нескольких просто известных людей его выпуск дал, а один аж до Госдумы добрался. Глядя на Евгения Дмитриевича, Таше стало, немного жаль его: «А ведь он тоже такой же потерянный, как и я!» Она дотронулась до его волосатой ладони, на которую он опирался, сидя на кровати. Ласково погладила её:
- Не переживай ты так, Дядь Жень. Кто знает как лучше? Ведь не бывает лёгких и однозначных решений. Очень точно людьми подмечено: «Что имѣемъ, не хранимъ; потерявши, плачемъ!» Я вот раньше точно знала, что хорошо, а что плохо. А теперь всё перемешалось в голове. Может и впрямь не великий грех ради правильной, благой цели неблаговидные поступки совершать? И людей я раньше судила слишком линейно: этот гад, а это хороший человек. Что же случилось со мной? Нравственный стержень в себе потеряла? Или просто стала взрослее и опытней и поняла, что жизнь сложнее любых схем и её не измеришь в категориях хорошо или плохо. Так и любой человек значительно более сложен и многогранен, грешник и праведник уживаются в каждом. Кто я такая, чтобы для всех судией быть?
«Ничего себе! Вот это номер! Вот так потеряшка» - со смятением думал Дядя Женя. Вдруг его осенило: «Да ведь она великодушна!» Он расчувствовался и не заметил, что лукавая бестия вырвала у него согласие посетить губернский город С.
- Всего на один день, мне хватит. Я хоть мало что помню, но просто чувствую, что с этим городом как-то связана моя жизнь.

На следующий день, вечером, одутловатый человек в изнеможении откинулся на спинку дивана в двухместном купе-люкс скорого поезда «Москва – Губернский город С.».

- Всего на один день, мне хватит. Я хоть мало что помню, но просто чувствую, что с этим городом как-то связана моя жизнь.

На следующий день, вечером, одутловатый человек в изнеможении откинулся на спинку дивана в двухместном купе-люкс скорого поезда «Москва – Губернский город С.». «Чёрт бы тебя побрал!» - мысленно пожелал он, впрочем, совсем беззлобно, своей спутнице. «Ну, где её носит?» - устало и бессмысленно вопрошал он себя. Едва разместились, а девчонки и след простыл. Как ураган она носилась по всем вагонам, перезнакомилась со всем поездом, жадно слушала вагонные разговоры людей, напросилась к машинистам в рубку. Словом, везде своя, со всеми на короткой ноге.
А чуть раньше? За те полчаса, что оставались до отправления поезда, егоза обскакала всю Комсомольскую площадь, облазила все три вокзала, побывала во всех переходах, изучила все закоулки. А он, как последний идиот, стоял на перроне и трясся, что непоседа в последний момент заплутает, и состав уйдёт без них. Непоседа появилась за пять минут до отправления, пробежала вдоль поезда, уперев взгляд куда-то поверх вагонов, туда, где тихонько гудел от напряжения контактный провод. Добежала локомотива и воскликнула, обращаясь к машинисту:
- Классный паровоз у вас, дяденька!
На что из-под прокуренных усов услышала отповедь:
- Да, машина надёжная, только паровозы в прошлом веке остались, а это электровоз.
- А, электровоз? Правильно! Всё верно. – нашлась Таша. – Ну, я к вам загляну, попозже.
И понеслась обратно – занимать своё место в вагоне.
Дядя Женя завидовал егозе белой завистью. Это ж надо? Столько жизненной энергии иметь! А ведь перед этим был самый обыкновенный день, наполненный тренировками, процедурами и занятиями. Они с Ланой едва тащились, с трудом переставляя ноги и украдкой потирая, красные от недосыпа, глаза. Дядя Женя – от ночного разговора с егозой, Лана – от ночи страстного прощального секса. Он не сомневался что на две ночи и завтрашний день, Таша забудет про все занятия и спокойно отоспится. После вечернего чая Таша по обыкновению вновь уткнулась в свой сматрфон, и Дядя Женя решился поинтересоваться, с кем же она переписывается.
- Да ни с кем! У меня-то и знакомых кроме вас с Ланой, почитай, и нет никого. Я читаю.
- Про генетику?
- По генетику я уже всё прочитала. Осталось кое-что непонятным, но это потом, сейчас с Эйнштейном разобраться надо.
- А позволь спросить, что непонятного в генетике? – заинтересовался Евгений Дмитриевич.
- Да почти всё! Вот хотя бы это: ДНК по своей структуре напоминает кристалл. Кристаллы, как мы знаем, обладают способностью хранить информацию, именно на этом основана идея компьютеров. Так может ДНК и есть кристалл, только имеющий органическую основу? А гены тогда что-то вроде жёсткого диска в ЭВМ и компьютерах, на которых хранится вся информация!
- Интересное предположение. – только и смог ответить сутенер, сам он в этих вопросах был, что называется, «ни бум-бум».
Воодушевлённая Таша продолжила:
- Но если мы вставляем жесткий диск, пишем программу, заполняем его, то почему не предположить, что и в нас кто-то его вставил, а все наши действия запрограммированы.
- Смело, весьма смело! – едва шевеля языком во вдруг пересохшем рту, заявил Дядя Женя. – Кем?
- Что кем?
- Мы, кем запрограммированы? – пояснил он свой вопрос, оторвавшись от чашки с остывшим чаем.
- Получается Творцом! Природой! Высшим Разумом! Называйте, как хотите то, или что вложило в нас программу.
- Это ты здорово загнула.
- Вовсе не здорово, это и из теории относительности проистекает.
- С чего бы это?
- Эйнштейн утверждает, что время однолинейно, однонаправлено и необратимо. Так?
- Ну,.. так.
- Получается, что прыжки во времени в будущее вероятны и возможны, а вот назад в прошлое – никак, ведь время необратимо.
- Допустим.
- Почему же тогда ваши (на слово «ваши» он внимания не обратил) фантасты предпочитают отправлять попаданцев в прошлое, а не в будущее?
- Тут всё очень просто: каждый писатель хочет сделать всего героя суперменом. А что может дать, скажем, пещерный человек нам? Так и из нашего времени, попав в будущее герой будет там беспомощен как пещерный человек в наши дни. А вот в прошлом есть, где разгуляться. А уж если воткнуть его в тело какой-либо знаменитости, то вообще горы можно свернуть.
- Да нет же, Дядь Женя, не поэтому. Просто прошлое написано и известно, а будущего просто нет! Его нет! Мы с вами сейчас создаём будущее. А в никуда отправиться невозможно.
- Ты же сама говорила, что теория относительности предполагает путешествие в будущее, значит, оно есть!
- Как хотите, но либо его будущего нет в реальности, либо,.. либо старик что-то напутал. Ведь если будущее существует, значит, оно предопределено, и от нас ничего не зависит. Что бы мы ни делали, все наши поступки строго детерминированы и подчинены единой программе. Нет никакой свободы воли!
- Нет, есть! Как же её нет?
- А вот так, свобода воли – иллюзия, нам только кажется, что мы выбираем. Всё уже написано до нас, и только программа вложена в наш организм в виде генов. Допустим, я сделаю скачок и окажусь в будущем, где знакомлюсь со своими детьми. Это означает, что бы ни делала: влюблялась, расставалась, снова влюблялась, разводилась, опять выходила замуж, рожала детей, всё это написано на скрижалях моей судьбы, все переопределено. И что детей будет двое, а не трое, что будут они от Пети, а не от Дениса, что даже смерть отступает перед фатумом, судьбой, программой. А выговорите: свобода выбора!
- Эйнштейн не мог ошибаться.
- Но он мог заблуждаться, просто увлечься, запутаться сам и запутать всё человечество. Это же надо – по сути теоретически доказать существование управляющей нами высшей силы, судьбы, фатума, предназначения. А ведь многие физики весьма скептически относились к этой теории.
У Дяди Жени болела голова, он уже не успевал за ходом мыслей этой шустрой девчонки.
- Что ты от Эйнштейна нужно? Что ты к нему привязалась?
- Ничего! Просто я хочу, чтобы он оказался не прав, и в прошлое попасть возможно.
- А зачем тебе это надо? – спросил Дядя Женя.
И получил исчерпывающий ответ:
- Затем.
В конец обессиленный Евгений Дмитриевич решил применить свою сутенерскую власть:
- Всё! Хватит на сегодня. Спать!

Наконец, под мерный стук колёс егоза заснула.

- Всё! Хватит на сегодня. Спать!
***
Наконец, под мерный стук колёс егоза заснула. Заснул и Дядя Женя донельзя утомившийся её беготнёй и запутавшийся в её удивительных парадоксальных разглагольствованиях. Ему снился гамбургер, горячий, пышный и сочный, наподобие тех, что предлагали в здешнем вагоне-ресторане.
Девочкам-непоседам тоже снятся сны. Ей снился волжский утёс. На утёсе двое – ОН и ОНА. ОНА что-то робко пытается ему втолковать, оправдаться, понимая, что на самом деле ей нет оправдания. ОН внимательно слушает, прищурив глаза и слегка склонив на бок голову. ОНА – в гимназическом платье, ОН – как ни странно, в кавалерийской военной форме, при офицерских погонах и с небольшими, «ротмирскими» усиками. Она смущённо теребит край фартука и робко заглядывает ему в глаза. ОН – похлопывает нагайкой по голенищу сапога. ОНА – кающаяся грешница Наталка Воинова. ОН – её возлюбленный Николай Заломов.
- Вот, теперь ты всё знаешь, я – грязная и порочная дрянь, мною воспользовались, меня унизили и втоптали в грязь! – заявила ОНА, даже несколько с вызовом, и подняла к нему полные слёз глаза.
ОН продолжал молча смотреть на любимую. Во взгляде, однако, не было ни строгости, ни осуждения, а только мягкость и нежность. А ещё какие-то весёлые огоньки в в уголках прищуренных глаз. Наконец, когда пауза стала невыносимой, ОН взял девушку за плечи и, устремив свой взгляд в её бездонные изумрудные глубины, сказал:
- Право, Наташка, я тебя не узнаю. Ты ли это, маленький чертёнок, непримиримый боец. Нет, это не та девчонка, что грабила Козлобородого, что ударом шпаги завалила князя, что, наконец, лазила со мной обчищать чужие сады. И с каких это пор женщина стала виноватой в насилии над ней? Выше голову, Наталка, моя боевая подруга, моя любимая. Вспомни, что ты не кисейная барышня, а из гордой семьи витязей и защитников земли русской. Столетиями Воиновы стерегли Родину от находников. Столетиями их жены, сестры и матери провожали мужчин на войну и верно ждали их. Веками мужчины служилого сословия знали лишь одну привилегию: первыми умереть в бою, а женщины первыми подвергались насилию и издевательству. В тебе – кровь твоих предков. Не тушуйся, любимая, ты ни в чём не виновата!
***
Дядя Женя проснулся поздно – огромный стеклянный палец железнодорожного вокзала приближался и рос, заслоняя собой весь город. Таши уже не было, а когда она появилась, то заявила с порога:
- Все, Дядя Женя, менять билеты будем.- проигнорировав поднятую в удивление сутенерскую бровь, пояснила, - Я была сейчас в плацкарте. Там много людей, есть с кем поговорить, тысячу раз интереснее.
Сутенёр, было, с тоской подумал, что придётся часа два тратить на замену билетов. Не тут-то было! Шустрая девчонка, оказывается, уже совершила обмен билетов по интернету, и им оставалось только получить разницу и новые билеты в свободной кассе.
К великому облегчению, Таша милостиво согласилась, заказать такси, а не шлёпать по сему городу ногами, как она было вознамерилась. Перед тем, как усесться на переднее сиденье, она, окинув взглядом циклопическое стеклянное сооружение вокзала, безапелляционно заявила:
- А прежний был лучше!
- Во-во! - неожиданно поддакнул водитель. – Эта уродина от прежнего губернатора осталась. Не для девичьих ушей будет сказано, однако у нас его называют «конец Льва Толстого».
Таша хмыкнула и покраснела, а Дядя Женя спросил:
- Почему?
- Так улица, по которой мы едем, «Льва Толстого» называется, а вокзал – первый дом на улице, или последний, смотря как считать, Поэтому и конец, в самом прямом смысле, а если кто, что другое подумал, так это кто как испорчен.
- А название-то с двойным смыслом! Ловко он нас, Таша, поймал. – засмеялся и Дядя Женя.
Кружить по улицам не пришлось – Таша уже всё узнала по инету и, даже, составила маршрут. И понеслась гонка по городу. Перво-наперво такси привезло их на Площадь Революции. На площади Таша с деловым видом прошлась по скверику в центре, обойдя вокруг памятник вождю мирового пролетариата, оценивающе посмотрела на него и выдала:
- А прежний был лучше!
- Какой прежний? – не понял фокуса Дядя Женя.
- До революции на пьедестале стояла иная фигура. На – посмотри. – и девушка протянула смартфон, на экране которого была загружена старинная фотография. В ней на том же пьедестале красовалась мощная фигура Царя-Освободителя.
- Ну, не знаю, многие с оценкой масштаба личностей с тобой не согласиться. – возразил сутенер.
- Так я не о персонах, я – о фигурах. – парировала егоза. – Старый в художественном смысле был мощнее.
Ещё раз взглянув на дореволюционную фотографию, Дядя Женя был вынужден согласиться с мнением своей подопечной.
Затем проехали по улице Фрунзе до католического костёла, где девчонка выдала не менее загадочную фразу:
- Казимир был бы доволен.
Они уже было собрались продолжить экскурсию, но Таша рядом завидела бронзовую скульптуру мальчика с длинным носом, кончик которого блестел от традиции прохожих подержаться за него.
- Кто это?
- Неужели ты не помнишь сказку про деревянного мальчика Буратино? Её все знают!
- Не помню! – грустно покачала головой Таша. – А кто автор?
- Толстой! Да вот и его дом-усадьба. – он показал на старое здание, располагавшееся позади бронзового Буратино.
- Надо же! А я и не помню ничего! Но это же не Лев?
- Алексей!
- Как же! Его-то как раз знаю, «Князь Серебряный».
- Нет! Тот Алексей Константиновичем был, а этот – Николаевич.
- Надо же, сколько Толстых среди писательской братии развелось! Поди, упомнишь всех! Ну ладно, поехали дальше, нам до поезда ещё много посмотреть надо. Как-нибудь на досуге прочитаю про этого Буратино.
Отпустив машину, путешественники пешком прошли до центральной площади губернского города С. Будучи предметом гордости горожан она радовала своей ухоженностью и соразмерностью. Таша, засмотрелась на претенциозное здание оперного театра и, похоже, оценила монументальность и грандиозность сталинского ампира, отметив, тем не менее, некоторую приземистость и громоздкость здания. Впрочем, ей было привычнее на этом месте лицезреть, утопающий в зелени садов, похожий на плывущий корабль, Храм Христа Спасителя.
- Смотри, - обратилась она к сутенёру и бывшему историку Захрустко, - Вопрос тебе на засыпку. Почему католический костёл большевики оставили нетронутым, а кафедральный православный собор уничтожили?
- Ну, тут много объяснений найти можно. – Евгений Дмитриевич явно не желал втягиваться в спор, поэтому отпасовал вопрос обратно. – Почему?
- Перечитай статьи Ленина по национальному вопросу, отгадка там. – сердито бросила девушка, и, отвернувшись от театра пошла в противоположную сторону – вниз, где манила голубой гладью Волга.
А вот попавшаяся им на пути площадь Чапаева ей понравилась. Площадь была ладной, какой-то уютной, камерной. Такое впечатление даже не портил устремлённый вперёд, вверх памятник Чапаеву.
- Глядя на него, чувствуется мощь революционного порыва масс, объединённых идеей. Сразу видно, что и за этими людьми была своя правда. И конь у командира хорош! Хи-хи! – не смогла удержаться от хихиканья Таша, обратив внимание (не обратить было просто невозможно) на чрезмерно реалистично вылепленное достоинство жеребца.
- Ну, если это здание тебе не по вкусу, то уж не знаю, чем угодить. – Дядя Женя показал рукой на стоящее на площади здание драмтеатра.
Театр и впрямь был хорош! Сложенный из красного кирпича, с двумя башенками-шатрами и арочными сводами над входом, он был весь из себя как сказочный русский теремок. Нарядное, как русское пасхальное яйцо, здание театра создавало ощущение праздника и карнавального веселья, наподобие масленицы. Но Таша была настроена на серьёзный лад, куда только подевалась её недавняя ирония:
- Нравится, очень нравится. 1888 год, новорусский стиль Александра III.
И, оставив, сутенёра удивляться её эрудиции, направилась в сторону Струковского сада. Захрустко было невдомёк, что стоя рядом с драмтеатром, Таша вступила в стезю заповедных воспоминаний, которая неудержимо влекла её на другую сторону площади, туда, где шумел листвой и манил прохладой Струковский сад.
В саду девушка замкнулась в себе и шла молча. Пытавшийся шутить Дядя Женя наткнулся на стену, которую соорудила между ними Таша. Они молча постояли возле грота, посидели немного на скамейке, которую Таша отчего-то легонько поглаживала, а затем вышли к набережной. Они подошли к парапету, отделявшему набережную от пляжа, и молча смотрели как величаво катит свои волны могучая река. Наконец егоза, которая, оказывается, может быть и не егозой, разомкнула свои уста:
- Мне надо туда! – и она махнула рукой в сторону Волги.
- Куда? – не понял Дядя Женя. – Искупаться хочешь?
- Нет! На ту сторону, только не напротив города, в Рождествено, а немного наискосок, в Васильевку, это там, где Жигулёвские горы начинаются.
- Зачем?
- Надо!
Он, конечно, уже привык к Ташиным выкрутасам, но это было через чур:
- Никуда мы не поедем! Ты хоть представляешь, сколько это времени займёт? А завтра утром надо быть в Москве.
- Времени надо совсем немного, если взять катер. – возразила несносная девчонка. – Я всё высчитала. Ещё и полдня не прошло!
И добавила для убедительности:
- Если не согласишься – сбегу!
Ну, что с ней делать? И сутенёр сдался:
- Ладно, чёрт с тобой! – но сделал попытку отыграть немного назад: - А давай лучше на катере на воздушной подушке в Рождествено. Не всё ли равно Рождествено или Васильевка, все волжские мёла одинаковы.Так быстрей…
- Воздушная подушка это здорово, но мне надо в Васильевку. Если дорого – я заплачу, не сразу, но как начну работать – заплачу.
- Ты что-то вспомнила! – начал догадываться Захрустко.
- Пока не знаю. Потом скажу.
- Денег мне не жаль, время жалко. – он вздохнул и пошёл вдоль берега к пристани – искать катер.
Как ни странно, но всё вышло на редкость удачно, и в час пополудни катер уже пристал к берегу возле большого волжского села, живописно раскинувшегося на склонах жигулёвского утёса. Как водится по обыкновению в таких сёлах, на самом возвышении красовалась недавно отреставрированная церковь. В связи с полной деградацией речного пассажирского сообщения на берегу не было ни дебаркадера, ни пристани. Торчали лишь мостки причала для частников, да развалины старого пакгауза. Когда они поднимались к Васильевке по пыльной просёлочной дороге, Таша обратила внимание своего сопровождающего на остатки старой, видимо ещё дореволюционной мостовой, кое-где проглядывающей через толстый слой земли и песка:
- Видимо, Дядя Женя, село не процветает.
При ближайшем взгляде на село Евгений Дмитриевич вынужден был согласиться с мнением своей подопечной: хоть центральные улицы Васильевки и были покрыты местами выщербленным асфальтом, печать общей неухоженности и упадка лежали на ней. Благополучными выглядели лишь жутко аляповатые дома городских дачников, активно окучивающих волжские села в поисках мест для релаксации после стрессов городской жизни.
Музей истории села Васильевка оказался лишь маленькой комнатушкой при сельской библиотеке. Седенькая библиотекарша, не избалованная посещением музея туристами из города, вызвалась быть экскурсоводом, причём настолько дотошным, что гостям приходилось её постоянно прерывать:
- … До революции селом и землями вокруг владел дворянский род Воиновых. Многие славные представители Воинов отличились доблестной службой во благо Отечества, но к началу двадцатого века прежде богатый род окончательно захирел и оскудел. Последние представители…
- А что сталось с дворянской усадьбой? – невежливо перебила Таша, переключив внимание экскурсовода на другую тему.
При этом девушка ловко повернула заинтересовавшегося предками Дядю Женю от последних фотографий Воиновых так, что перед его глазами предстали гравюры с изображениями блистательных офицеров наполеоновской эпохи и даже екатерининских и петровских времён. Ташины манёвры удались: Дядя Женя сразу увлёкся изучением родословной Воиновых, а библиотекарша стала с тем же пылом рассказывать историю детского дома и трудовой коммуны, которые располагались в усадьбе после революции.
- В пятидесятых годах старый дворянский дом пришёл в аварийное состояние, поэтому детский дом было решено перевести в город, где для него было построено новое здание. Усадьба пришла в запустение и постепенно разрушилось. Однако мы гордимся, что среди односельчан до сих пор живёт один из первых воспитанников детского дома Фёдор Васильевич Борькин, или как мы все его называем, Деда Федя. - Таша при этих словах насмешливо посмотрела на Захрустко. – Он хоть и старенький, ему уже сто один год, но до сих пор обслуживает себя сам и всё помнит.
Выведав у старушки адрес деда, Таша, взяв под руку Евгения Дмитриевича, едва не насильно увела того из библиотеки.
- Да, зажрались мы в столицах! – увлечённо разглагольствовал Дядя Женя, тащась за девушкой по дороге. – Всё большой историей занимаемся. А тут, представляешь, одно село, один род – и вся история страны как на ладони.
Дед Фёдор оказался словоохотливым, но глуховатым старикашкой, сидевшим на скамейке возле палисадника своего дома.
- А-а? Говорите громко! Я ничего не слышу. Как же, помню! Старого барина, по правде сказать, здесь не любили, старики говорили – пустой человек был. А старую барыню уважали, и барышню, дочку ейную значит. Молодая барыня и потом к нам приезжала, нас, деток, с голода умиравших, приютила у себя в имени.
- Старик, какая барыня, какое имение? Советская власть ведь была! – не удержался Дядя Женя.
- Цыц, сукин сын! Слушай, когда старшие говорят, сморчок проклятый! Приезжала, в аккурат после революции, вместе с молодым барином. Молодой барин бандитов по лесам гонял, а барыня голодающих детишек, горемык и сиротинок, в господский дом собирала. Мне платочек с сахаром дала. Только благодаря ей, благодетельнице нашей, жив и остался. – продолжал гнуть своё дед, неотрывно глядя на Ташу.
- Ты смотри дед какой вредный оказался! – толковал Дядя Женя Таше по дороге на пристань. – Меня сморчком обозвал, а сам, пень трухлявый, не помнит ни черта, всё перепутал.
Таша ничего не ответила, только молчала, думая о чём-то своём. Оба они не видели, что Деда Федя долго провожал их взглядом, а потом осенил крестным знамением:
- Господи! Уважил меня, дал свидеться со своей благодетельницей перед смертию. Благослови тебя, Боже, детка!
***
Проводив взглядом, взлетающий самолёт, Дядя Женя нехотя повернулся и медленно направился к выходу из аэропорта. До боли ему не хотелось возвращаться в свой офис с бесконечными проблемами: кастингами, съемками, «точками», каталогами и наглыми девицами. «А может и правда бросить всё к чёртовой матери! – подумалось ему. – Что там Таша сказала насчёт диссертации»?
Это было перед самым отлётом. Они стояли вдвоём: Света присоединилось к своим пустоголовым товаркам, испытывающим экстаз от предстоящей заграничной жизни.
- Ну, я пошла? – Таша попыталась разжать рукопожатие, которым они обменялись.
- Подожди. – Дядя Женя удержал маленькую тёплую ладошку в своей волосатой клешне. – Ответь мне, только честно, ты вспомнила?
- Вспомнила! – кивнула девушка.
- Ну и?..
- А вот этого я тебе не скажу. Вернее, скажу, может быть, потом. И не сутенёру Дяде Жене, а историку Евгению Дмитриевичу Захрустко.
- Так ведь поздно уже начинать. – сник сутенёр.
- Да ты что! А я по телевизору слышала, что «в сорок лет жизнь только начинается». Хороший фильм, между прочим, рекомендую. Хочешь, тему для диссертации подкину?
Дядя Женя кивнул.
- А ты возьми какой-нибудь знатный род, только не из столичной знати, а провинциальный, захолустный, и на его родословной покажи всю историю России. Ну, всё, я побежала.
Чмокнув сутенёра в щёчку, козочка зацокала своими каблучками к посадочному терминалу.
По приезду в офис, Дядя Женя с головой окунулся в работу. Работа дала ему ощущение своей нужности и значимости, поэтому идея с диссертацией была отброшена в самый отдалённый угол черепной коробки.

По приезду в офис, Дядя Женя с головой окунулся в работу. Работа дала ему ощущение своей нужности и значимости, поэтому идея с диссертацией была отброшена в самый отдалённый угол черепной коробки.


[b]Глава 4. Путана, ставшая Ланкой-пулемётчицой
[/b]


Душный августовский день 13 августа 2014 года заканчивался. Но не было темно над донецкой степью. На западе пылала вечерняя заря. На востоке, в стороне, где беспорядочно, теряя людей и технику, отступала от Саур-Могилы 30-ая мехбригада украинской армии, полыхало рукотворное зарево. Стройный хор десятков стволов бригады «Кальмиус» добавлял звуковые эффекты к грандиозному световому видеоряду краха планов украинских фашистов по покорению Донбасса. Ополченцы были злы и неудержимы, в их глазах светился кураж, добавлявший новых красок в картине перелома в битве за Донбасс.
«А хорошо, черти, палят! – с некоторой досадой отметил собкор одной из известных российских газет Денис Дмитриевич Дергачёв. – И когда только Атаман Иванович смог их натаскать». Денис Дергачёв знал, что говорил, ибо вопреки укровской пропаганде слаженно, чётко и прицельно били не обученные контрактники российской армии, а самые, что ни есть, натуральные работники Донецкого металлургического комбината. Справа вела наступление, спаянная в боях, сплочённая единством воли, покрывшая себя легендарной славой, Русская бригада.
Было от чего огорчаться Денису Дмитриевичу, ибо огненная стена на западе, сдобренная многолосьем Градов и Акаций была похоронным маршем для планов его кураторов по плавной сдаче восставшего Донбасса. Личину репортёра носил майор ФСБ. Это только со стороны казалось, что одна из самых мощных спецслужб мира – монолитная организация. Коли у Кремля несколько башен, то и у контрразведки разные силы ориентируются на разные течения в российской власти. Дергачёв служил тем, кто считал, что Крыма достаточно, поиграли в «Русскую весну», показали Западу кукиш, и хватит. Теперь пришло время деэсколации конфликта, снижения градуса международной напряженности. Ряд воротил, занявших в последние годы командные высоты в экономике и финансах, подлинные хозяева жизни в стране, рассуждали, что цель международной политики – создать благоприятные условия для того, чтобы их личные капиталы множились и прирастали новыми активами. А то, что это за политика, которая ведёт к санкциям, ограничениям и едва ли международной изоляции России? Долой такую политику! И плевать им, что миллионы русских благодаря этой политике лишились Родины-России, подвергаются унижениям, дискриминации, а то и просто угрозе физического уничтожения. Россия для таких – дойная корова, источник извлечения прибыли, а когда он исчезает, то можно и пожертвовать одним из её кусков. Сначала эти люди незаметно подталкивали Президента к обострению ситуации, приветствовали патриотическую риторику. Но всё это им нужно было для того, чтобы увеличить собственную «капитализацию» - набить цену и запросить за сдачу позиций огромные отступные. Расчёт был на том, что получив гражданскую войну в центре Европы, Запад испугается и отвалит непомерную цену за отступление России из Украины и предательство восставшего Донбасса.
Глядя на огненные всполохи, Дергачёв вынужден был с грустью констатировать, что его хозяева, возглавляемые некто Хорьковым, в очередной раз просчитались. Они не учли, что гражданский конфликт развивается по своему собственному сценарию, подчиняясь своей внутренней логике. Достаточно было помахать на митингах российским триколором и поднялся весь Донбасс, униженный за годы самостийности. Разве рассчитывали они, что сельские бабушки будут ложиться под танки и руками останавливать БМП, что деды, похватав из-за печей спрятанные «мосинки» и легальные «ижевки», двинут на блокпосты, что шахтёры и металлурги, танцоры и торгаши, сисадмины и проститутки наденут камуфляж и полузабытые кубанки и сформируют ополчение, которое за несколько месяцев станет грозной силой, свидетельство чему – догоравшие на востоке остатки бригад украинской армии. На ровном месте, на котором усиленно пропалывала малейшие ростки русского самосознания и прорусского движения якобы «пророссийская» Партия Регионов, откуда ни возьмись, выросли харизматичные лидеры и лихие комбаты. А ещё они и не думали, что события на Украине найдёт горячий отклик в сердцах русских людей по всей России, и потянутся на Донбасс ручейки добровольцев – донские казаки и горячие кавказские парни, мирные питерские интеллигенты и отставные военные, суровые сибиряки и изнеженный столичный планктон. План был прост до гениальности: уничтожить сидевшую в осаде в городе Русском наиболее боеспособную часть ополченцев, пожертвовав самыми бесшабашными лидерами сопротивления, обеспечить провыв таковых колонн украинской армии вглубь Донбасса, к его столице, и одновременно поставить во главе мятежной территории договороспосбных умеренных лидеров, поспособствовав капитуляции на почётных условиях. Кремлёвские кукловоды явно не понимали, что укронацист – самая низкая и подлая тварь, которая хоть когда-нибудь рождалась на земле, переговоры с этой публикой бессмысленны: почувствовав вкус крови, дракон не способен остановиться, и капитуляция выльется в чудовищную резню. Зато это очень хорошо понимали восставшие антифашисты Донбасса, которым отступать было некуда, поэтому чудовищным усилием Русская бригада вырвалась из окружения, лидеры, не желая быть жертвенными баранами, исчезли накануне эпохального контрнаступления ополчения, а новые руководители отнюдь не желали договариваться с людоедами и, тем более, открывать фронт. Вот и на Саур-Могиле вопреки всему упорно держал оборону комбат Странников, тот на чьё содействие надеялись пораженцы едва ли не больше всего. Да и другая «башня Кремля», возглавляемая Серёгиным не дремала, подкидывала восставшему региону ресурсы, оружие и боеприпасы, подтверждая старое правило, что на «хитрый план» всегда есть другой план.
Да и как идти на доклад к Хорькову, если начальство не видит того, что видит он, простой майор контрразведки Денис Дергачёв. А лицезрел майор сидящее напротив доказательство краха всех их планов. «Доказательство» лениво жевало резинку, любовно положа на колени ПК. Из-под лихо заломленной назад папахи выглядывала иссиня-чёрная чёлка (Дергачёв даже не предполагал, что на свете существуют такие радикально-чёрные брюнетки), а из ушей торчали наушники от плеера, из которых доносился популярный среди ополченцев речитатив местного рэппера:


На минуту Дергачёв отвлёкся, слушая столь актуальные, но поэтически-корявые слова текста, пока не был возвращён в реальность насмешливым голосом пулемётчицы:
- Да-а-авай, журналюга, спра-а-ашивай, а то мне ещё укру идти добивать.
Ленивое аканье, с растяжкой, в отличие от местного оканья и хеканья, выдавало в девахе уроженца Среднерусской равнины. Майор решил потянуть резину, чтобы собраться с мыслями:
- А что, ребята без тебя не справятся?
- А то! Укропам здесь кранты, но говорят они возле Иловайска в прорыв пошли, там выкашивать надо.
- А как там не удержитесь?
- Да-а, ну! Загоним ещё в один котёл и прихлопнем!
Вот такая она была, любимица Русской бригады Ланка-пулемётчица. Майор в личине журналиста только подивился, какими неисповедимыми жизненными тропами, какими диковинными движениями своей души бывшая путана и порно-модель Lana Chrysler покинула уютный Западный рай, чтобы превратиться в лихого бойца народного ополчения восставшего Донбасса.
- А подруга твоя тоже так думает?
По всему было видно, что Лана насторожилась, даже подобралась вся:
- Какая подруга?
- Допустим, что её зовут Таша. Её почему-то среди ваших нет.
- Знаешь, журналюга, ты не в свои дела нос не суй! Напросился на интервью – спрашивай обо мне, а за остальных я не ответчик. Мы – казаки – люди вольные, сами решаем, когда приходить, а когда уходить.
Денис Дергачёв понял, что пришла пора поговорить по-настоящему, без обиняков, и незаметно включил запись на лежащем в кармане смартфоне.
***
Аудиозапись № К-11.005/13
беседы старшего

Денис Дергачёв понял, что пришла пора поговорить по-настоящему, без обиняков, и незаметно включил запись на лежащем в кармане смартфоне.


Света Селезнёва росла девочкой самостоятельной и своенравной, однако не причинявшей матери больших хлопот. Как водится в неполных семьях, Света была предоставлена сама себе. Мать – скромная учительница, как и рано скончавшаяся от инфаркта бабушка, с головой были поглощены работой. Неизвестный отец, военный, по скупым рассказам матери, растворился на необъятных просторах Родины ещё до рождения дочери. Жили скромно – учительской зарплаты едва хватало на семью из двух человек. Мама, за бесконечными школьными тетрадями, отчётами, методразработками и план-конспектами, и не заметила, что дочь выросла, и пришло время подумать о выборе профессии. Потомственный педагог, мать, почему-то считала, что дочь изберёт ту же стезю. У дочери, однако, имелось собственное представление о своей жизни. Ничего конкретного, её просто манила блестящая столичная жизнь, напротив, скучное и унылое учительское существование в маленьком подмосковском городишке не входило в её планы.
Девственность Светлана потеряла в пятнадцать лет на вписке у старшей подруги. Трое обалдуев из выпускного класса напоили девку и по очереди попользовали её.
- Распечатали дырки у шкуры! – хвастались они потом своим корешам и в доказательство показывали видеозапись сего процесса.
С видеозаписью было хуже всего – в маленьком городке легко приобрести дурную славу, тем более, что эти подонки грозились выложить эту видеозапись в интернет, если она не будет оказывать подобного рода услуги им и их друзьям.
Света прикинула количество самцов, которое ей простоит удовлетворить, и ей стало что-то поплохело. Тем более обидно было то, что работать предстояло ей бесплатно, а гешефт получали бы счастливые обладатели видеозаписи. Нет! Если уж продавать своё тело, то с пользой для себя. И Светлана решилась. Жила в их девятиэтажке та, про которую старушки на скамеечке возле подъезда говорили «профура» и плевали вслед.
Тёмным вечером Света позвонила в квартиру этой девахи. Про неё в городе было известно, что она зарабатывает на жизнь «бл-ским образом». Девахе было под тридцать, «старуха!» с точки зрения Светы, по лицу её было видно, что прошла она «и Крым, и Рим», однако, ходила в коже и мехах, и ездила на заработки в Москву не на электричке, как большинство добропорядочных жителей городка, а на собственном автомобиле.
Путана со стажем перво-наперво усадила дрожащую и испуганную девушку пить кофе, выслушала её сбивчивый рассказ, не спеша допила кофе, одновременно размышляя о чём-то и, взяв сотовый, удалилась в другую комнату со словами «мне надо кое с кем посоветоваться». Правда, пред тем как выйти, внимательно посмотрела на Свету и спросила:
- Ты, правда, этого хочешь?
Лишь получив утвердительный ответ, позвонила и с кем-то долго-долго разговаривала.
На следующий день к подъезду, где жила путана, подкатили два джипа с московскими номерами. А на её хате смешной толстячок, представившейся Дядей Женей, подробно расспрашивал Свету про её житьё-бытьё, о планах на будущее, и, вообще, о взглядах на жизнь. В конце он спросил той же фразой, что и накануне:
- Ты, правда, этого хочешь?
Светлана утвердительно кивнула и сказала, что готова даже заплатить, отдав собственные, небогатые правда, накопления. На что Дядя Женя с улыбкой сказал:
- Это совершенно лишнее, мы девочек не обижаем, напротив, мы даём им шанс. С тобой мы ба-а-альших денег заработать сможем.
Но, увидев готовность девушки отдаться хоть сейчас, добавил:
- Но это потом, потом… Надо хотя бы шестнадцатилетия дождаться, возраст согласия, так сказать.
В тот же вечер все трое фигурантов изнасилования на вписке попали в стационар со следами жестокого избиения. На все попытки правоохранителей докопаться до истины, все трое, отвернувшись к стене, упорно твердили: «Не знаю!», «Не помню!», «Темно было!». Все носители с компрометирующим видео были изъяты и уничтожены. И в дальнейшем неудачливые насильники и шантажисты, лишь издали завидев Светин силуэт, старались от греха подальше перейти на другую сторону улицы.
К семнадцати годам у Светы появились богатые поклонники, приезжавшие за ней в дорогих иномарках и водившие её в хорошие рестораны. А мать, погруженная в школьные проблемы, занятая воспитанием чужих детей, ничего этого не замечала, проявляя недальновидную близорукость, считая, что её личный пример – достаточный метод воспитания дочери. После окончания школы дочь не стала перечить матери и к её глубокому удовлетворению отправила результаты ЕГЭ в один из столичных педагогических вузов. Поступила легко, скорее всего, не без участия Дяди Жени, имеющего непревзойдённое умение достучаться до любого человека. Месяца полтора Света для отвода глаз помыкалась по электричкам, а потом заявила матери, что со студенческими общагами в Москве дело швах, но они с подругой подыскали подходящую квартиру недалеко от института. Мама, как за ней водилось, не заметила подвоха, и вскоре в Москве начал активно функционировать мини-бордель из двух проституток.
Так продолжалось до сих пор, пока на горизонте жизненного пути путаны Ланы не появилась потерявшая память девушка Таша.



Как-то одновременно догадались, что пора сделать паузу.

Моих читателей прошу извинить - из-за глючной мышки не смог донести: в расшифровке аудиозаписи в скобки выделены комментарии дешифровальщика

Расшифровка аудиозаписи сделана лейтенантом Анашкиной. (Подпись)

Как-то одновременно догадались, что пора сделать паузу. Отдышались. Майор вытащил из рюкзачка флягу с хорошим крепким чаем. Отпил сам и предложил своей визави. Лана не отказалась. Пока она маленькими глотками цедила содержание фляги, Дергачёв чертыхался про себя: разговорить-то девку он разговорил, да результаты крайне скудны. Как и все бабы, интервьюер много говорила о своём, о бабьем. Подробностей масса, конкретики – кот наплакал. Но кое-какие штришки майор заметил и в уме взял на заметку, надо будет ещё посидеть, как будет готова расшифровка записи. Тем не менее, нутром он понимал, девка сказала максимимум того, что знает, или, что намервалась сообщить. Закурили, с наслаждением выпуская дым в темнеющее небо, майор свои, Ланка – майоровы. «Как на пикнике под Москвой», - усмехнулся про себя Дергачёв. Он полулежал на плащ-палатке, растеленной на жёлто-зелёной августовской траве, девица с ПК восседала на здоровом валуне напротив него. Действительно – если бы не оружие и военизированная форма их можно было принять за отдыхающих. Артиллерийская канонада и стрелковые дуэли понемногу стихали, уступая место звукам ночной степи.
Ланка-пулемётчица оглянулась, и её лицо осветила улыбка. А майора Дергачёва уже давно беспокоила приближающаяся фигура ополченца. Боец шел типичной походкой качка – лениво вразвалочку. Толстые руки его были нелепо расставлены в стороны, и попытка вернуть их в обычное состояние была обречена на провал из-за бугров бицепсов, мешающих рукам занять место вдоль туловища. Довершали портрет тёмные очки на носу, и берет на бритой голове. И походкой, и жестами, и всем своим видом ополченец походил на одного известного киноактёра, постоянно играющего в отечественных боевиках десантников, спецназовцев, омоновцев, бандитов и прочей братии, которая плохо умела думать головой, зато хорошо знала, как работать кулаками. И ещё Денис Дергачёв отметил, как засияли от радости при виде ополченца глаза собеседницы.
- Твой? – поинтересовался он.
- Мой! – с гордостью заявила девушка.
- А он,.. как это,.. э-э-э,.. – замялся вдруг Денис Дергачёв, не зная, как отреагирует Света на такое вмешательство в личные дела, - Знает?
Однако, она не закипела, не взъярилась, не влепила оплеуху. А улыбнулась с чувством собственного достоинства и ответила совершенно спокойно:
- А как же! С самого начала. Новую жизнь начинать надо без недомолвок.
- А остальные ребята, ополченцы? – эх, была – не была, майор решился задать и этот вопрос.
- Не знаю… - Света равнодушно пожала плечами. – Я в общем-то никому особо не трезвонила. Наверное, знают, планшеты или смартфоны есть у всех, смотреть никто не запрещает. Все фотки и видики в открытом доступе.
- И как к тебе относятся?
- Нормально относятся, как к умелому пулемётчику и хорошему боевому товарищу. Мы все здесь как сёстры и братья. Мало ли что у кого раньше было, а здесь,.. словно какое-то очищение происходит, все грязное и плохое в прошлом остаётся, спадает как шелуха. Главное – что ты значишь как боец и как человек, подонки здесь не держатся.
Дергачёв невольно залюбовался, глядя на одухотворённое лицо бывшей путаны. «Однако же, только нимба над головой не хватает». – подумал он про себя.
- Во как! Ребята там ищут пулемётчицу, а она здесь расселась, лясы точит. – подходя, шутливо поддел подругу ополченец. – Вы ей, товарищ журналист, только дайте – в усмерть заговорит. Отпустили бы вы её.
- Да мы, собственно, уже законч… - начал было Дергачёв
Но был прерван Светланой:
- Виталька! – и девушка бросилась на шею ополченца. – Вот, Денис Дмитриевич, познакомитесь, мой Виталик.
- Да ладно! – начал было Виталик, но увидев протянутую руку, приосанился, пожал её и даже смешно попытался вытянуть руки по швам. – Позывной «Рокки», очень рад.
- Вас-то мне и нужно, товарищ «Рокки». Тоже побеседовать хотел. –сказал Дима, стараясь незаметно размять руку , побывавшую в тисках слишком энергичного рукопожатия Рокки.
- Нет, братан, уж извини, после победы поговорим.
От резкого удара по плечу у Дергачёва потемнело в глазах, а Виталик забрав в охапку пулемётчицу с её пулемётом, зашагал прочь.

По дороге в расположение лысый ополченец с повадками киногероя и дева-воительница с волосами вороной масти обменялись впечатлениями:
- Ну?
- Что ну?
- Как всё прошло?
- Нормально! Как Наташка учила – говорить правду, но только то, что спрашивают. Правда пару раз меня понесло, но я быстро спохватывалась.
- Надо сообщить ребятам, что по их душу приходили.
- Правильно. Сам-то ты как? А то он пристал как банный лист к ж.., теперь не отстанет.
- А никак, батальон перебрасывают в Иловайск, в самое пекло, затыкать прорыв укров. Пусть теперь ищет нас в самом аду. Но я думаю, что в преисподнюю он соваться не будет.
- Может от ребят отстанут?
- Это вряд ли…

Глава 5. Друзья



Таша лежала на полу возле батареи, пристёгнутая наручниками к трубе. Девушка хотела пить, но во рту был только привкус крови с саднящей губы. Болело избитое тело, хотя её били и не сильно, боясь повредить товар. Впору было завыть от досады, но она дала себе слово - не раскисать! Раскиснешь – размякнешь, размякнешь – расслабишься, станешь слабой – пропадёшь. А этого нельзя допустить, надо выжить любой ценой.
Ей было всё равно, что ЭТИ в партикулярных костюмах сотворили с её насильниками и истязателями. Какое ей дело до бандитских разборок? И тех и от этих ничего хорошего ждать не приходилось! Она не знала, что делают в соседней комнате сутенёр и главарь бандитской шайки, а то, что это был главарь, она не сомневалась. На диване вся в крови лежала избитая единственная подруга, других не было в этом мире, Света и не подавала признаков жизни. Единственный человек, кто попытался ей помочь, выслушать. И поплатился за это! От мысли, что в теперешнем сосоянии Ланки виновата прежде всего она, становилось тошно.
Чтобы от влечься от грустных мыслей, Наташа стала анализировать, где ею была допущена ошибка. Скорее всего, зря она доверилась Паше. Трудно было смириться с мыслью, что именно этот молодой человек с внешностью и характером одуванчика, продал её современным работорговцам. Эх, Паша, Паша…
Злости на него не было, была досада на себя, что купилась на ангелоподобную внешность. Говорила же бабушка, что внешность – лишь оболочка человека, а она обманчива, главное – то, что у него внутри. «А натура часто бывает гнилой, греховной», – вторила мама. Тем более, нужно было быть осторожнее в незнакомом мире, всегда стоило помнить, что находишься в ином времени. Стоило потерять бдительность, и расплата не заставила себя долго ждать.
Мы часто в своих бедах неосновательно обвиняем близких людей, не потрудившись оглянуться и поискать вокруг кого-нибудь ещё. Вот и Таша, из всего мужского племени нашла и огульно обвинила самого безобидного из всех. Не подозревая, что лейтенант юстиции Конюшкин землю рыть будет в поисках той, которая лишила покоя его сердце.

Девушка была бы несказанно удивлена, как много оказалось неравнодушных к её судьбе людей. Побывала на земле двадцать первого века всего ничего, а верными друзьями обзавестись успела. Первым подняла тревогу, конечно, Антонина Генриховна, испытывавшая к Таше чувства сродни материнских. Такое бывает у одиноких женщин, по какой-либо причине лишенных счастья материнства. Весь пыл своего, не испытавшего любви, сердца они готовы потратить на человека, нуждающегося в её ласке и внимании. Так бывает: неудачная любовь и предательство в юности, ранний аборт как приговор, поставивший крест на личной жизни и семейном счастии. Человек закрывается от всех, пряча личную неустроенность за личиной трудоголика. А ведь Антонина Генриховна была ещё далеко не старой и весьма привлекательной женщиной с хорошей перспективой, если бы не искусственно постеленная самою ею стена. Встреча с Ташей сломала этот барьер, и женщина вновь обрела смысл в жизни.
Пятнадцатого августа, с утра Антонина Генриховна готовилась к встрече той, которую подспудно уже начала называть дочкой. Сначала сбегала по магазинам. Окрылённая тем, что угадала с размерами, выбирала одежду уже смело. И не абы что, как вчера, а стремилась подобрать вещи, если не эксклюзивные, то качественные. Что нужно молодой леди? Правильно, аксессуары! Зонтик, сумочку, ридикюль, кошельёк, красивый кожаный ремень… А ещё маленький перстенек с кусочком малахита в оправе. Продавцы в ювелирном, вот мерзавки, раскрутили ещё и на серьги с тем же камнем, который так идёт к Ташиным глазам. Под конец не смогла пройти мимо миниатюрных золотых часиков. Только представила, каково они будут смотреться на Ташиной ручке – не выдержала – купила.
Ближе к обеду вернулась, сверх меры груженная продуктами, и завертелось. Жареная курочка, домашние пельмени, блинчики с различными начинками. Не забыла уложить напитки и фрукты. Много? Наверняка там есть холодильник! Домашняя пища всё вкуснее казённой. Холодное? СВЧ-печи есть в самой последней райбольнице, не говоря уже о недавно отстроенном по президентской программе и оборудованном по последнему слову социально-реабилитационном центре приспособленном как временное жильё для всех, кого сломили жизненные неурядицы. С такими мыслями женщина садилась в машину. И… Ничего! Про пациентку с таким именем там даже и не слышали. Никто из ОВД Пресненского района в «Земляничную поляну» не поступал!
Зинаида Генриховна села в свою «Калину», медленно вырулила на улицу и крепко задумалась. Несомненно, произошло нечто экстраординарное, ведь ещё накануне Таша ясно сказала, что её направляют именно в «Земляничную поляну». Но в звонок в РОВД её обескуражил.
- Алло, это ОВД Персненского района?
Трубка на том конце хмыкнула, подтвердила и представилась дежурным.
- Могу я услышать лейтенанта Конюшкина?
- Его нет.
- А когда он будет?
- Не могу вам этого сказать.
- Подскажите, как я его могу найти? Очень срочно!
Трубка возмутилась:
- Гражданочка, мы не справочное бюро!
- Ой, извините, забыла представиться, эксперт-криминалист Антонина Генриховна Штоц, немедленно соедините меня с Павлом Артёмовичем.
- Тогда другое дело. – подобрела трубка. – Лейтенанта Конюшкина действительно нет. Он в командировке.
- Как так! – растерянно пробормотала Зинаида Генриховна.
- Да вот так бывает. – посочувствовала трубка. – Вчера вечером отбыл в срочном порядке. Будет завтра, а скорей всего – послезавтра.
- Тогда пригласите к телефону подполковника Денисова.
- Денисов здесь больше не работает!
Вот так номер!
- С каких пор?
- Приказ вчера подписан, так что с сегодняшнего дня он пенсионер. – с завистью прозвучало из трубки.
Зинаида Генриховна выдавила растерянно:
- Что же делать? К кому теперь обращаться?
- Давайте я вас переключу на начальника следствия. – участливо предложила трубка.
Начальника следственного отдела ОВД Пресненского района она почти не знала. Майор Евстропов лично никакие дела не вёл, на месте происшествия почти никогда не появлялся. Зинаида Генриховна видела его всего пару раз, он впечатление о нём осталось неважное: гладкий он был какой-то, лощёный. Видно было, что работы своей чурается, в грязь лезть не любит, во всем полагаясь на своего заместителя. Но выхода не было, поэтому, скрепя сердце, она согласилась на этот вариант. Вышло плохо. Едва у слышав о цели звонка, Арнольд Николаевич сразу перешёл в наступление:
- С каких это пор лаборатория стала вмешиваться в дела следствия?
Не ожидавшая напора женщина промямлила что-то жалкое.
- У вас есть что-то определённое по результатам экспертизы по данному делу?
Получив отрицательный ответ, Евстропов её ловко отшил:
- Вот и занимайтесь своим делом. Будет что-то новенькое по экспертизе – немедленно сообщите. В неофициальном порядке могу сказать, что у девушки всё в порядке, родственники её забрали.
Обескураживая Зинаида Генриховна молча смотрела на пикающую трубку в руке. В душе была пустота. Пожилая женщина не ожидала такой чёрствости. Когда девочка была в беде, она и звонила, и разговаривала, и ластилась, а когда всё устаканилась – даже не позвонила, даже не вспомнила. Эх, молодёжь, молодёжь…
Но, поразмыслив, Антонина Генриховна поняла, что какая-то несообразность есть во всём этом деле. Чтобы быть уверенной наверняка она набрала, хоть это было и против правил, номер сотового Денисова. Сергей Степанович, хоть ему уже всё было до лампочки, внимательно выслушал сбивчивый, на эмоциях, рассказ женщины (вот что значит старая школа!), коротко бросил:
- Всё узнаю. Буду держать в курсе.

Больше всего на свете Арнольдик боялся этого разговора с Денисовым. Старый чёрт хитёр и проницателен, кроме того буквально задавил молодого выдвиженца своим авторитетом так, что фактическим хозяином в отделе был он, матёрый волк следствия, а не неопытный начальник. А оказалось – зря боялся. Рассказал он Денисову выдуманную историю про умалишенную племяшку Минкина обстоятельно и спокойно. Может, сказалось и то, что они как бы ролями поменялись: новичок начальник стал полновластным хозяином положения, а волчара следак – отставным пенсионером, ни власти, ни полномочий не имеющим. Так было или не так, но Сергей Степанович истории поверил безоговорочно. Он много видал на своём веку и знал – ТАК бывает, бывает и не такое, бывает и похлеще.
В отличии от Зинаиды Генриховны подполковник Денисов был лишен сантиментов. Сочувствовать каждому попавшему в беду, каждому терпиле – не выдержит даже самая крепкая нервная система. В иерархии нравственных понятий высшим мерилом доя него было не сочувствие, а справедливость. А в глазах правоохранителя справедливость означало законность. Нет, Денисов не был чёрствым сухарём. Люди, в отличие от многих его коллег, не были для него ни палочкой в отчёте, ни статьёй уголовного УК. Просто за годы профессиональной деятельности он твёрдо усвоил, что эмоции и привязанности – плохой советчик. Вот и к ситуации с Ташей он подошел с меркой закона и правды. Его беспристрастный взгляд никаких шероховатостей и неувязок не увидел. Всё было вполне достоверным. Благополучный человек скрывает и прячет своих неблагополучных родичей? Бывает! И скрывают, и убивают, а этот всего лишь в полицию сдал, чтобы не позориться перед женой. Трусость и малодушие – порок, а не преступление. Сумасшедшая ведёт себя адекватно? Тоже бывает! Всякого насмотрелся в своей жизни Денисов и знал, что есть идиоты и олигофрены, по которым сразу видно, что умалишённые. Про второй род сумасшедших, шизоидного типа, часто говорят «не от мира сего». Такие зачастую производят впечатление абсолютно адекватных людей, более того, осознавая себя иными, они проявляют порой чудеса хитрости и изворотливости, чтобы казаться нормальными людьми, просто со странностями.
Тем не менее, Денисов был не был бы следаком, если бы всегда опирался только на один источник, поэтому он в частном порядке обратился к двум посвящённым в это дело полицейским: Дятлову и Зозуле. Приказывать им он и раньше не имел права, ППС ему не подчиняются, а уж в нынешнем положении – тем более. Однако ребята прониклись – просьбу исполнили и навестили квартиру Минкина ещё раз. Минкин на сей раз выглядел в сто крат увереннее, чем тогда, и вкратце подтвердил историю, рассказанную Арнольдиком. Гостившая у него родственница, как оказалась мачеха «потеряшки» добавила к его рассказу несколько красочных и пикантных деталей из похождений падчерицы, да таких, что у видавших виды пэпээсников волосы на голове зашевелились.
Лишь после получения этой информации Денисов позвонил Антонине Гериховне Штоц и передал полученную информацию, правда, щядя самолюбие дамы, умолчал о пикантных подробностях развесёлой жизни Натальи Корнеплод. Женщине оставалась только посетовать на злодейку-судьбу, отобравшую у неё обретённую дочку. Короткое, но интенсивное расследование Сергея Степановича не подлежало сомнению, ибо как профессионал, она кое что понимала в вопросах психиатрии и знала, как трудно с первого взгляда распознаются подобные душевные болезни.
Если Антонина Генриховна внутренне уже была готова такому известию и восприняла его внешне спокойно, то для рядового Дятлова это стало настоящим шоком. В своих мыслях он возвел эту девочку до небес, он боготворил её, готов был стать ради неё лучше, чище, честнее. А она, оказывается, была заурядной бл-дью (в тонкости психиатрии Дятлов не вникал) и патологической лгуньей! От такого потрясения полицейский запил, и отныне не было в ППС сотрудника более безжалостного и жестокого, в особенности в отношении женщин.
Не так просто удалось отделаться Арнольдику. Рано радовался! На следующий день, шестнадцатого, с подножки поезда дальнего следования на платформу спрыгнул лейтенант Конюшкин, словно летел он из командировки на крыльях любви.

Красивому, как нибелунг, белокурому парню всё удавалось на этом задании.

Не так просто удалось отделаться Арнольдику. Рано радовался! На следующий день, шестнадцатого, с подножки поезда дальнего следования на платформу спрыгнул лейтенант Конюшкин, словно летел он из командировки на крыльях любви.
***
Красивому, как нибелунг, белокурому парню всё удавалось на этом задании. Любовь придала ему силы и уверенность в себе. Куда только девалась его давешняя косноязычность и скованность! Он с блеском провёл допрос осуждённого парня: поймал на противоречиях, загнал в логические ошибки, разбил его версию событий, навязал свою волю и, в конце концов, склонил к сотрудничеству. Всю обратную дорогу он не мог уснуть, предвкушая встречу с любимой. Тем сильнее был крах его надежд.
В принципе, по приезду из командировки, он с чистой совестью мог бы отправиться отсыпаться домой, а доложиться на следующий день. Однако, нетерпение сжигало его, поэтому он сразу с вокзала позвонил начальству. Это было его ошибкой: Арнольдик успел подготовиться. Уже после того, как ему удалось обвести вокруг пальца самого Денисова, он чувствовал себя более чем уверенно, но «бережёного бог бережёт». Ну, и что, что Конюшкин сопляк? Несмотря на отсутствие опыта оперативно-следственной работы, аппаратчиком Евстропов был боле, чем неплохим, и уже начал выстраивать в отделе свои порядки, основанные на личной преданности и взаимном доносительстве друг на друга. Некоторые из его подчинённых, мгновенно почувствовали, куда дует ветер, и переориентировались на молодое перспективное руководство. От таких вот перевёртышей Арнольд Николаевич и прознал про внеслужебные «шуры-муры» неопытного следователя и фигурантки. Арнольдик знал, что там, где есть частный интерес, то и неопытный следак может доставить кучу неприятностей. Поэтому он решил подстраховаться: сделал несколько звонков и удостоверился, что там всё как нужно, взял уже подготовленное к сдаче в архив дело и ещё раз пролистал его. Как оказалось – не зря!
Бешенство охватило Павла, едва он обнаружил отсутствие в реабилитационном центре своей Наталочки. Бешенство вообще плохой советчик – оно обезоруживает. Вот и оно сыграло с лейтенантом злую шутку, когда он разгневанный появился перед начальством. Ворвавшись без стука к Евстропову, Павел с порога стал наезжать на него:
- Где потеряшка? Почему она не в «Земляничной поляне»?
Арнольдик, вальяжно расположившийся в начальственном кресле, встретил следака во всеоружии и сразу окатил холодным душем:
- Лейтенант Конюшкин! Кто вас учил? Без стука врываетесь к начальству и вместо того, чтобы доложить по существу порученного вам дела, несёте какую-то околесицу. Немедленно выйдите вон и сделайте всё, как положено военному человеку!
Конюшкин как ошпаренный выскочил из кабинета начальника следственного отдела. В коридоре он несколько раз с шумом выдохнул воздух, досчитал до десяти, оправил форму и постучался в начальственный кабинет.
- Ну, вот! Другое дело! – покровительственно сказал Евстропов, выслушав подробный отчёт Конюшкина и ознакомившись с документами. – Теперь вижу – работа проделана большая. Надо будет подготовить ходатайство об УДО. Раз начал – тебе же и работать по этому делу дальше. А теперь перейдём к твоим пирогам – что ты хотел? Излагай!
Как не был взбудоражен Павел, он только диву давался: куда исчез сибарит, сваливавший свою работу на заместителя? Перед ним сидел волевой и деловой руководитель. Это, как ни странно успокоило, поэтому он изложил свои претензии спокойно и по существу.
- Что ж,.. имеешь право знать, заслужил. Во-первых, это дело – не уровень следствия, если, конечно, нет криминала. А во-вторых, оно просто не могло лежать и дожидаться, пока ты занимался другим, заметь, более важным делом. Поэтому я закрыл дело за отсутствием состава преступления.
- А… А… Где девушка?
- Там, где ей и положено быть – в сумасшедшем доме.
- Как? – вскричал Павел.
- Обыкновенно. – пожал плечами Евстропов. – Впрочем, держи – сам прочитаешь.
С этим словами он повернулся к сейфу, достал из него следственное дело и протянул его Конюшкину. А сам равнодушно отошёл к окну и отвернулся. Глядя в окно, он торжествовал про себя: кажется, что и сосунка ему удалось обвести вокруг пальца.
- Но ведь это же невероятно! – услышал он дрожащий возглас Павла.
«Арнольдик» повернулся и сел на своё место и заговорил уже более жёстко:
- Что тут невероятного? Никакого проникновения в квартиру не было! Просто Минкину невероятно стыдно за своих беспутных родственников и он не нашёл ничего лучше, чем сдать племянницу полиции. Да вы читайте, читайте, Конюшкин. Там всё предельно ясно.
Видя, что у Паши подрагивают веки и нижняя губа. Евстропов опять сменил пластинку: на этот раз его взгляд и тон выражал сочувствие:
- Мне рассказали, что у вас возникли шуры-муры с этой девушкой. Сочувствую. В любом случае, ты должен быть благодарен судьбе, что все закончилось так рано, и она не наградила тебя чем-нибудь нехорошим. Она же близко, так сказать, общалась с бомжами, наркоманами и другими асоциальными личностями.
- Я всё равно не верю! – срывающимся голосом сообщил Павел Артёмович.
- Твоё дело. – в голосе «Арнольдика» прорезался металл. – Но предупреждаю: впредь, если хочешь служить в моём отделе, прошу избегать неформальных отношений с фигурантами. Свободен!
***
Во время доклада начальству Паша как мог сдерживал себя, лишь только какая-то мутная пелена застилала глаза. Голос Арнольдика звучал далеко и глухо, словно он не сидел рядом, а вещал откуда-то из подвала. Фигура же начальства едва проглядывала сквозь пелену и казалась расплывчатой и не имеющей границ.
Однако, едва выйдя из кабинета, Конюшкин помчался под лестницу, где размещалась дверь пожарного выхода – не хватало ещё, чтобы кто-то посторонний видел его слёзы. «Предбанник» перед запасным выходом представлял собой маленькую комнатку, куда постепенно сносился всякий хлам. Паша примостился на краю сломанного стула и, наконец, дал волю слезам. Умом он понимал, что Таша неизлечимо больна и потеряна для него бесповоротно. Но сердце,.. сердце отказывалось верить. Эта девочка, иногда нежная и ласковая, порой недоступная и холодная как великосветская дама, зачастую ироничная и остроумная, эта девочка сумашедшая нимфоманка? Такого разочарования Конюшкин ещё ни разу в жизни не испытывал. Он просто не мог поверить, что Таша, чистая как снег на склонах Эльбруса, оказалась грязной потаскушкей.
Предаваясь горестным размышлениям, он не сразу обратил внимание, что его белокурые волосы треплет крепкая мужская рука. Он обернулся – позади стоял Денисов и легонько похлопывал его по голове:
- Я всё понимаю, но мужайся, сынок. Только через боль и горечь утрат можно стать настоящим профессионалом.
- Мне всё равно трудно в такое поверить. Наташа была чистой и открытой девушкой, а там такое написано!
Денисов пожал плечами:
- Ты ещё многого не видел, Паша, многого не знаешь. Ошибки нам и даны, чтобы на них учиться.
- У меня в голове не укладывается, она же была вполне адекватной, если не считать амнезию.
- Просто ты с ней встретился в период ремиссии, а не приступа, когда она и казалась вполне нормальным человеком.
- А я всё равно не верю!
- Вот это правильно! Вера – плохой советчик для следака. Наш брат должен опираться на факты, и только факты. Поэтому, я думаю, тебе стоит съездить в этот дурдом: оглядеться, понюхать, прикинуть что к чему, побеседовать с врачами, а, может, и самой Наташей Корнеплод.
Надежда вспыхнула в глазах парня и осветила его лицо:
- Я уже еду, Сергей Степанович, у меня же сегодня выходной. Никто и искать не будет.
- Постой! – собравшийся было выбегать, лейтенант Конюшкин был остановлен властной рукой. – Погляди-ка на часы: время уже два часа пока ты доберёшься, там уже никого не будет. Лучше сегодня отоспись, а завтра, с утра пораньше на машине прокатишься по Подмосковью.
- А как же служба? – Павел Артёмович был собран и вновь готов к действиям.
- Ничего, я тебя прикрою, скажу Арнольдику, что ты мне нужен для организации отвальной. Кстати, завтра вечером я устраиваю прощальное торжество в ресторане, как раз успеешь.
- Да, да! Я всё понял, Сергей Степанович. – слёзы отчаяния мгновенно высохли, слова старого следака породили надежду.
Надежда – великая вещь! Она давала, пусть и маленький, но шанс. Вдруг ошибка, или недоразумение? Такое тоже возможно. И Паша уже готов был пулей выскочить из отделения, но снова был остановлен странной, на первый взгляд, просьбой Денисова:
- Постарайся добиться встречи с Наташей. Не столько поговорить, сколько раздобыть немного биоматериала, достаточно одного волоса.
- А, понятно, генетическая экспертиза. А что она нам даст?
- По моей просьбе Зозуля во время последней беседы с Минкиным сумел незаметно снять его волос. Вот и посмотрим, что за племянница у него внезапно объявилась. И племянница ли она ему вообще. Я хоть и не могу уже официально сделать запрос на генетическую экспертизу, а тебе – не даст Евстропов, но есть один человек, который сможет это организовать, Антонина Генриховна, эксперт-криминалист. Она тоже неравнодушна к судьбе девочки, правда, по отличным от твоей причине.
- Спасибо, Сергей Степанович, вы – гений! – Павлу Артёмовичу было приятно ощутить дружеское плечо старшего товарища.
***
Главный врач Владимирского психоневрологического интерната Максим Израилевич Ганаполбаум встретил следователя Павла Артёмовича Конюшкина весьма радушно. Но сразу обозначил дистанцию, отказав представителю власти в просьбе ознакомиться с делом:
- Должен сразу предупредить вас, молодой человек, не имею права. Будь вы при исполнении обязанностей, а не в партикулярном порядке – пожалуйста. А нет постановления – и суда нет.
Внешностью Максим Израилевич более всего походил на довольного собой одуванчика: к пухлым щекам прилагался ворох беленького пушка на голове, заменяющего доктору волосы. Впечатление не портили массивные роговые очки с толстыми линзами, чудом умещавшиеся на маленьком, напоминающим пуговку, носу. Четверть века железной рукой руководил он интернатом для самых тяжелых психически больных людей. За это время главврач на поток поставил оказание платных нелегальных услуг нужным людям: дурдом принимал под свою опеку неудобных родственников, здесь доживали свой век родители, ставшие помехой для решения квартирных вопросов детьми, зачастую коротали время личности, имеющие проблемы с законом и скрывающиеся от бдительного ока правоохранительных органов. Не брезговал Ганаполбаум и предоставлением нужных справок. Словом, благодаря такой практике психушка спокойно переплыла штормовое время лихих девяностых и пришвартовалась в удобной гавани в нулевых. Рос престиж заведения, и, одновременно, благосостояние его главного врача. Со временем, психинтернат во Владимировке приобрёл в области такой же нарицательный смысл, что и знаменитая Канатчикова дача в Москве. Странному человеку запросто могли сказать, покрутив палец у виска: «Ты что, с Владимировки сбежал?»
- Чем обязан, молодой человек? – почти весело спросил Максим Израилевич, а, услышав ответ, продолжил уже без прежнего энтузиазма: - Что-то много людей в погонах стали интересоваться нашей гостьей. Мы, знаете ли, предпочитаем называть больных не пациентами, а гостями, подчёркивая временность их пребывания в нашем заведении. Тем самым мы даём им надежду покинуть стены нашего интерната и зажить обычной жизнью. Увы, с сожалением вынужден констатировать, что Наталья Корнеплод была обречена оставаться здесь навсегда.
- Неужели всё так безнадёжно?
- Увы, мой друг, увы! Мир пока не знает способа излечить многие психические болезни. Расстройство множественной личности или, как говорили в старину, одержимость дьяволом – одно из них. Человеческий мозг - столь сложный организм, что допускает сосуществование в нём множество личностей. В своей базовой личности Наташа была чрезвычайно умной и начитанной барышней, но через чур впечатлительной и эмоционально неустойчивой. По-видимому, неудачное изнасилование явилось спусковым крючком, в результате которого в её голове стали поселяться другие личности. Гостьями были исключительно знаменитые женщины прошлого. Общим в них было лишь одно – крайняя половая распущенность.
- Я вообще-то думал, что человек может воображать себя кем-то одним. Наполеоном, например, или Цезарем.
- Ошибочка вышла, молодой человек! Психиатрии известны случаи, когда личностей могло быть много. Например, у Дорис Фишер, жившей в начале двадцатого века, было пять личностей. А у знаменитого Билли Моллигана было 24 полноценных личности. Причём, каждая со своим характером, темпераментом, уровнем образования, привычками и, даже, памятью. И каждая личность творит то, о чём искренне не ведает другая личность. Одни его личности насиловали маленьких девочек, другие – грабили магазины, третьи – вели исключительно добропорядочный образ жизни.
- Ну а взаперти зачем её держать? Пусть бы они себе блудили, воспользовавшись Наташиным телом. Особой ведь угрозы для социума здесь нет? Мало ли нимфоманок и без всякого переселения душ гуляет на свободе.
- Вы, молодой человек, наверняка должны помнить историю о докторе Джекиле и мистере Хайде? Вижу, вижу, что знаете. Тогда у вас не должно и сомнений возникать в необходимости изоляции больных диссоциативным расстройством идентичности. Тем более, что распутницы и маньячки прошлого были социально опасными людьми: графиня Батори купалась в крови девственниц, Салтычиха запарывала до смерти, Юдифь рубила головы своим любовникам, Клеопатра – травила змеиным ядом, а Лукреция Борджиа убивала уколом перстня, в котором тоже был яд. Перечень продолжать? Я думаю – достаточно. Это ведь теперь мы за такими больными ухаживаем, лишь ограничив свободу, а в прежние времена одержимых дьяволом объявляли ведьмами – и в костёр. Так-то вот!
Каждое слово, каждая фраза садиста-доктора бомбочкой разрывались в душе парня. А тот, словно не замечая того, что творится в душе Конюшкина, только подливал масла в огонь:
- Вот в предыдущий приступ в теле Натальи Корнеплод поселилась Мессалина. Эта знатная римская матрона сбежала из интерната, соблазнив и оглушив одного из санитаров. Спустя две недели нашу Мессалину нашли в заброшенном вагоне на дальних путях Казанского вокзала, где-то в тупике. Вагон издавна использовался привокзальными бомжами и попрошайками в качестве ночлежки. Вот там доморощенная Мессалина и нашла выход своей развращённой натуре – устраивала древнеримские оргии со своими рабами, то бишь – сексуально обслуживала всех местных бомжей.
Павел едва сдерживался. Спокойствие давалось ему всё сложнее и сложнее. Но он был профессионал, поэтому вместо «Прекратите!» и «Вы – подлец!», с дальнейшем хлестаньем по самодовольной лоснящейся физиономии лайковыми перчатками, он, сохраняя внешнюю невозмутимость, задавал очередные вопросы:
- Если их запирать только во время приступа. В остальном-то они – нормальные люди. Наташа вообще представлялась не только интеллектуально развитой, но воспитанной особой.
- Большинство шизофреников – интеллектуальные люди, ещё и творческие личности. Знаете, что одним из симптомов шизофрении до сих пор является «критическое отношение к окружающему миру»? Совсем в недавнем прошлом именно этот симптом позволял отправлять в больницу инакомыслящих. В случае же со множественной личностью, никогда нельзя предугадать ни когда наступит приступ, ни его длительность и интенсивность. Мы можем лишь некоторое время медикаментозно искусственно поддерживать состояние ремиссии. Не до бесконечности, конечно. Но это, молодой человек, чревато знаете ли…
- Чем?
- Потерей основной, материнской личности, превращением человека в «овощ», если по-простому. Вас бы устроила подобная перспектива?
- Хорошо, но сейчас я могу встретится с Натальей Корнеплод?
- Никак не можете. - развёл пухленькими ручками Ганаполбаум.
- Уж не думаете ли вы, что она и меня, следователя, сможет окрутить?
«Уже окрутила!» - усмехнулся про себя главврач, но сразу же напрягся – пора было переходить к самой важной части разговора:
- Не в этом дело, молодой человек, а в том, что накануне, пятнадцатого августа, в восемнадцать часов Наталья Витальевна Корнеплод скоропостижно скончалась от кровоизлияния в мозг.
- Как! Почему? – вскричал Паша и вскочил, нависнув над Максимом Израилевичем.
Мир рушился у него на глазах. Тиски сжали грудь. Туман застил мозг. Кроме отчаяния никаких чувств уже не осталось. В этот момент он напрочь забыл наставление Денисова, что следователь должен иметь холодное сердце, трезвую голову и ясный ум. На время следователь умер в Конюкине, всё заслонила боль утраты.
- Хотите, принесу вам воды? – Ганаполбаум постарался придать своему голосу максимально сочувствия. – Наверное, мне не следует этого говорить, но… не отчаивайтесь молодой человек, того, что произошло уже не вернуть, и надо жить дальше.
Деталей всего Максим Израилевич сам не знал. Не подозревал и о существовании второй Наташи, думая, что во время очередного побега его подопечная устроила ТАКОЕ (!), что её существование ставило под угрозу жизнь или карьеру других людей. Он не ведал, что после кровавого развязки в Ланкиной квартире, Гоша Пресненский сам позвонил Минину и категорически приказал:
- Чтобы жила одна Наташа, вторая должна умереть.
А на случай душевных терзаний Минкина, от того, что он вынужден убить свою племянницу, Гоша подсластил пилюлю:
- Твой долг ложиться на живую. Натурой отрабатывать будет.
Уговаривать долго Ганаполбаума на пришлось – он был бывалым человеком, и не такие фокусы проворачивал прежде. Одна инъекция воздуха – и бедная Наташа Корнеплод отошла в иной мир. Далее события происходили синхронно: врачи клинико-экспертной комиссии выносили решение о полном выздоровлении подопечной и выписке её из учреждения, а санитары путём закапывания подселяли труп Наташи в свежую могилу какой-то пенсионерки. Все эти два дня Ирина Корнеплод с необыкновенным энтузиазмом спаивала мужа до такой степени, чтобы он окончательно потерял связь с реальностью. Даже в страшном сне не мог привидится Конюшкину этот страшный план. Поэтому он ни на секунду не усомнился – всё, о чём поведал ему доктор – правда.
- Когда похороны? – чужим, деревянным голосом спросил Паша.
- Так похоронили уже, вчера в двенадцать часов. Если желаете посетить могилку, то наши санитары вас проводят на кладбище и укажут место.
Лейтенент машинально кивнул.
- Вы не переживайте, все процедуры мы соблюли, закон нам известен.
- Но ведь она же была совершенно здорова! – вскинул голову Конюшкин.
- Мы же с вами установили, что девушка была тяжело больна. – мягко возразил доктор.
- Я не в психическом, а в физическом смысле.
- Напрасно, молодой человек. Это распространённое заблуждение, что между психическими и физическими болезнями есть водораздел. Болезни мозга никогда не протекают сами по себе. Умалишённые вообще, не живут долго. Только представьте, какие перегрузки испытывает нервная система, и прежде всего мозг, вынужденная работать на несколько личностей. В форс-мажорном режиме работает и сердце, вынужденное перегонять всё новые и порции обогащённой кислородом крови через аорту к головному мозгу. Органы очень быстро изнашиваются. Однажды всё это может просто не выдержать. Вот у Наташи и не выдержало. Мне искренне жаль девочку.
Отчаяние – плохой советчик. Пребывая в шоковом состоянии, Конюшкин элементарно позабыл запросить два важнейших документа: результаты вскрытия и свидетельство о смерти.
По дороге на сельское кладбище он остановил машину, нарвал букетик нежных васильков, думая, что именно полевые цветы более всего отражают мечущийся характер той, которая так и не стала «его Наталочкой». Он их возложил на ровный холмик свежей глины с простым деревянным крестом и фотографией, которую чуть было не сорвал на память, но не поднялась рука на такое святотатство. Постояв минут пять возле последнего пристанища Наташи, Павел, не оглядываясь, направился к машине, решив заглянуть к родным девушки. Он не видел, что только его фигура скрылась на кладбищенской автостоянке, из-за кустов вышли два санитара и принялись деловито снимать Наташину фотографию и прикреплять табличку с фамилией пенсионерки, похороненной накануне.
Дом, в котором жило семейство Корнеплод, оказался на редкость добротным. Сложенный из красного кирпича, похожий на подобные дома, которыми внезапно разбогатевшие нувориши покрыли Подмосковье. В гостиной все зеркала и часы были завешаны чёрной материей, а на столе, среди частокола пустых водочных бутылок нашлось место и для лампадки. Вдрызг пьяный папаша Наташи лежал на диване и спал мертвецким сном. Выражать соболезнование было некому, и Конюшкин поспешил в Москву.
Стремясь отвлечься от мыслей о Наташе, он гнал свою Тойоту на максимальной скорости. В голове был туман, на глазах – мокрая плёнка от слёз, перед лобовым стеклом – сплошная пелена дождя. На очередном повороте машину вынесло на полосу встречного движения. Неожиданно из-за стены дождя вынырнуло огромное многотонное чудовище, которое отчаянно сигналя, летело прямо на Пашин автомобиль. Стремясь избежать столкновения с фурой, Конюшкин резко крутанул руль влево.
- Бам! – от резкого удара о столб дорожного знака машина завалилась в кювет. Последнее, что запомнил Павел – небо с землёй поменялись местами, а затем всё вернулось обратно на свои места. Потом снова всё поменялось, и снова, и снова, и снова… А в конце бешенного верчения машины, в глазах юноши погас свет, и наступила тьма.

Глава 6. В компетентных органах



Пятнадцатого августа подполковник Борис Петрович Иванов сидел на кушетке перевязочной травмпункта, дожидался результатов рентгена. Болело избитое тело, а более всего – голова, которая «есть предмет тёмный», выражаясь языком Леонида Броневого в роли доктора. Действительно – тёмный, иначе бы не полез в драку, помня святое правило – «огребает в первую очередь посторонний». Нет, ведь, захотелось джентльменство своё проявить – отбить от двоих бугаёв девчонку-малолетку, которую те пытались затолкать в машину. Ну, и огрёб, конечно. Как теперь с такой разбитой физиономией предстать пред ясны очи начальства? А в том, что ему срочно надо на доклад к генералу, Иванов не сомневался: уж больно сведения любопытные он раздобыл. Друг положился на него, он должен знать, что не зря.

Задержал генерал Садиков его ставшей знаменитой фразой:
- А вас, Борис Петрович, я попрошу остаться.
Недоумевающий Иванов остановился посреди начальственного офиса, развернулся и стал выжидающе «есть глазами начальство». А начальство на спеша отполировало в очередной раз носовым платком свою блестящую от жары лысину, открыло сейф мини-холодильник и извлекло оттуда запотевшую бутылку молдавского «Белого Аиста», две рюмки лимон на блюдечке.
- Давай, Боря, как в лейтенантские прежние времена вздрогнем по маленькой
Налил Иванову – полную, себе на треть:
- Мне ещё к шефу на доклад надо. – объяснил он такое неравенство.
Понимая, что всё это – вступление к чему-то важному, подполковник Иванов не стал отнекиваться, аки девица непорочная, а принял участие в церемониале.
- Извини брат, хоть ты и после дежурства, отдохнуть я тебе сегодня не дам, максимум – пару часов в обед. – «обрадовал», отбросив всякую субординацию генерал Садиков. - А сейчас, дуй в нашу Московскую Чека, соберешь все наличные силы оперативников. Пусть прочешут столицу мелкой гребёнкой. Проверят всё, что связано с экзотерикой и оккультизмом. Да гениев-одиночек, непризнанных учёных переберут. Областной ФСБ я сам проинформирую. Но чует моё сердце здесь он, в Москве, стервец проклятый. Либо какой-нибудь чокнутый профессор собрал установку, запустил ненадолго, а сейчас сидит и ждёт, поганец – что будет. Или медиум набедокурил в астрале и теперь руки потирает да хихикает над нами.
Денисов только усмехнулся в ответ, что очень не по нраву пришлось Садикову:
- Борис, пришло время поговорить начистоту, друзья мы или нет? Я ведь когда брал тебя в управление, очень надеялся, что теперь свой человек у меня будет, на кого положиться можно.
- Так всё и есть,.. Марсель. – раз уж сам напросился на приватный разговор – пусть терпит фамильярности.
- Да нет, не так! Вроде всё делаешь как надо, но без куражу и изобретательности, без неожиданных ходов. Помнишь, нас взводных? Ты же горы мог свернуть!
- Претензии к моей работе, товарищ генерал-майор? – у Иванова от обиды аж губа оттопырилась.
- Не лезь в бутылку, Боря! В нашем деле убеждённость в его необходимости должна быть. А у тебя этого нет. Подумаешь, мол, знахарями да колдунами дело иметь, когда ребята из других отделов реальной безопасностью страны занимаются!
Подполковник аж моргнул – последние слова Садиков буквально с его языка снял. А генерал, между тем продолжал;
- Ты хоть знаешь, когда в госбезопасности впервые возникла такая структура?
- Наша?
- Да. Неважно как она называлась. Но отвечала за всё сверхъестественное, оккультное, экзотерическое. В кругу интересов которой были необъяснимые явления и опасные изобретения, тайные секты и обряды мистические ритуалы и кровавые практики, словом всё то, что не укладывается в современное понятие нормы.
- Ну, не знаю, - задумчиво произнёс Иванов, - Наверное, в годы перестройки. Именно тогда общество свихнулось, и повылазили всякие экстрасенсы, медиумы, колдуны и секты.
- Раньше, много раньше! Сразу после революции, батенька. – Иванов был поражён, а Садиков, довольный эффектом, откинулся на спинку кресла. – Мы ведём родословную от Спецотдела госбезопасности ОГПУ, который создал и возглавил Глеб Иванович Бокий, друг Ленина, между прочим. Ну, если не друг, то человек, пользующийся безграничным доверием вождя. Бокий создал специальную парапсихологическую лабораторию, в которой трудилась группа из ученых самых разных специальностей. Круг изучаемых вопросов был широк: от технических изобретений, связанных с радиоразведкой, до исследования солнечной активности, земного магнетизма и проведения различных научных экспедиций. Изучали всё, что имело хотя бы намек на таинственность; «эликсир молодости» изобретали, на поиски Шамбалы экспедиции отправляли, в так называемой «черной комнате» обследовали всевозможных знахарей, шаманов, медиумов, утверждавших, что они общаются с призраками. С конца 1920-х годов Бокий привлекал подобных персонажей к работе своего Спецотдела. А в особо сложных случаях дешифровки вражеских сообщений организовывал групповые сеансы связи с духами.
- Против духов боролся и сам ими увлёкся, получается!
- Не увлёкся, а использовал. Хотя, в известном смысле, верно. Ещё он создал тайную оккультную организацию «Единое трудовое братство», куда привлёк аж самого Ягоду. А есть ещё страшнее тайна – за семью печатями храниться. Якобы Бокий и ещё ряд видных революционеров ещё до революции входили в некое «Братство Звезды», которое ставило целью переустройство общества. Так они и после переворота продолжили свою деятельность внутри партии.
- Поучается, партия внутри партии. Выходит, Бокию и его дружкам не зря билет в один конец выписали?
- Выходит, что так. А шпионаж и антисоветскую деятельность придумали, чтобы скрыть настоящие причины. Сталин же и его соратники были людьми сугубо практического склада. Во всей этой эзотерике была угроза для страны – и они её без сантиментов зачистили. Тем более, ни один здравомыслящий руководитель не потерпел бы тайной организации внутри структуры, на которую он опирается. Бокия как раз Сталин не трогал до последнего, видимо немало порассказал на допросах Глеб Иванович. А спецотдел и после Бокия не прекратил существования, оказалась, что в системе государственной безопасности и ему есть место. Тем более, что в фашистском руководстве мистик на мистике сидел. Вот и сейчас, через различные секты, колдунов, да экстрасенсов некие силы пытаются воздействовать наших граждан.
Борис Петрович только диву давался: какие интриги, оказывается, бушевали ещё в то время.
- В нашей работе, действительно, порой с таким столкнёшься, что поневоле начнёшь верить во всякую дребедень, вроде инопланетянина Алёшеньки. Есть средство оградить свой мозг от этой чепухи, хочешь знать какое?
- Не помешало бы.
- Так и быть, принимай рецепт от Садикова. Первое, суеверие замени верой, верой искренней и честной. Любой из традиционных религий. Во-вторых, следует признать, что сверхъестественное существует. Но,.. имеет вполне объяснимый, естественный характер. Просто, современный уровень научных знаний пока не нашёл объяснения этому феномену. Это третье. А четвёртое: каждый должен заниматься своим делом, учёные – вникать в сущность явления и искать ему научное объяснение, наша Контора – искать способы использования явления на благо державы, либо нейтрализации вреда для государства. И, пятое: уметь отделять зёрна от плевел. Загадочное, но необъяснимое от вполне объяснимого шарлатанства. Так, что, Борис, думай, и одновременно работай. Брось на поиски источника все наличные силы. Я нормально выгляжу?
- Нормальною
- Я – на ковёр к начальству.

Истекшие сутки никаких результатов не дали. Информация, стекавшаяся со всей Москвы свидетельствовала лишь об одном: колдуны, медиумы, реикарнированные божества, гуру тайных сект есть лишь банальные шарлатаны, занимающиеся надувательством доверчивых сограждан. Все эти доморощенные пророки клялись, что «было», «ощущали» и «предсказывали», но не могли внятно ответить на три простых вопроса: «что», «где» и «когда». Кроме того, на некоторые секты следовало бы попристальнее посмотреть на предмет работы в качестве агентов разведывательных служб ряда западных стран.
К утру пятнадцатого августа силы Иванова были на исходе. Голова требовала отдыха, а затекшие члены – разминки. Поэтому он решил и самостоятельно принять участие в поисках «того, сам не знаю что». Для разминки были выбраны два самых нелепых представителя оккультного племени. Для начала он посетил «живое воплощение Бонди». Сей субъект, собрав вокруг себя толпу адептов, принялся проповедовать культ Вуду, называя себя реинкарнацией верховного божества Бонди. Бонди оказался тридцатилетним мужиком с сальными дредами на голове и маленьким кусочком бороды на кончике подбородка. Одет он был в до белизны потёртые и линялые джинсы и такую же жилетку. Словно с многочисленных постеров в Москву сошел живой Боб Мартин и принялся трясти рукой подполковника Иванова. Усадив представителя компетентных органов на стул, живое божество приступило к изложению своего учения. При этом сам гуру развалился в кресле, по обеим сторонам которого стояли два очаровательных адепта в виде молодых девушек, с немым восторгом смотревшим на своё божество. Учение Боб Мартин местного разлива излагал столь туманно, что, в конце концов, запутался сам. Единственное, что Иванов понял, это то, что их церковные ритуалы заключаются в совершении оргий, на которых при помощи наркотиков, крови какого-то петуха и чтения рэпа, достигается просветление, и адепты при этом совершают ритуальные совокупления друг с другом и с гуру, очищаясь от скверны. Борис Петрович не понял, при чём здесь рэп, если Вуду, наркотики и Боб Марлин – это прежде всего рэггей, но догадался, что большинство адептов секты были молодые девушки приятной наружности, а сама секта, имеющая к настоящей Вуду весьма малое отношение – просто придуманный несколькими молодыми людьми клуб обольщения и получения телесных удовольствий. Беседа стала заканчиваться, когда речь «бога» стала почти бессвязной, белки глаз закатились, он захрипел и стал уходить «в отключку». Дальнейшая беседа теряла смысл – «бог», скорее всего, успел «ширнуться» пред визитом фсбэшника. Для проформы Борис Петрович спросил гуру, знает ли он, что призошло позавчера вечером. В ответ услышал совсем уж невразумительное:
- Хр-хр-хр! Кхе! Девочка сошла с неба на землю. Солнечная богиня посетила наш грешный мир.
После чего почитатель культа Вуду окончательно съехал с катушек, поэтому Иванов вовсе не придал значения словам, сказанным в наркотическом бреду.
Следующим адресатом подполковника Иванова была, как значилась в рекламном газетном объявлении «потомственная карпатская мольфарка Ганна». Карпатские мольфары – ведуны, прорицатели и знахари, передающие свой дар по наследству. Все как один оставшиеся в живых вольфары были представителями гуцулов – крохотного народца, затерявшегося на Карпатских кручах. По представлениям Бориса Петровича, карпатская мольфарка должна выглядеть как сгорбленная старуха с белыми растрёпанными волосами и орлиным носом, сидящая в тёмной пещере Карпатских гор. Такому образу мольфарки обязательно должны сопутствовать летучие мыши по тёмным углам пещеры, чучело филина на шестке, связки сушёных грибов на нитках, протянутых над потолком и неизменный магический хрустальный шар на столе перед колдуньей. Из досье мольфарки Ганны Иванов знал, на самом деле Анна Александровна Конончук – дипломированный психолог, выпускница Киевского госуниверситета. Несколько лет назад провинциалка из незалежной появилась на небосклоне Москвы – современной Мекке гастарбайтеров. Амбиций было много, гораздо меньше возможностей: конкуренция на рынке психологических услуг была чрезвычайно высока. Тогда и появилась ведьма с Карпат: места известного своими легендами, поверьями, тайными обрядами и мистическими историями. Что и говорить, если самый раскрученный персонаж киношных и литературных ужасов, Дракула, был родом с румынской части Карпатских гор. Вскоре Мольфарка стала популярной: её услугами пользовались многие москвичи, желающие приворотить и отворотить, узнать будущее, зарядить на успех или богатство линию судьбы.
Начало встречи не предвещало ничего хорошего, дверь открыла заспанная и растрёпанная сама «потомственная мольфарка» в халате, надетом на голое тело, и буркнула недовольно:
- Русским же языком написано: «Приём после трёх». Я ещё сплю!
Пришлось Иванову ткнуть в её нос служебное удостоверение. Мольфарка прочла, прониклась и пропустила незваного гостя в залу. Пока Ганна приводила себя в порядок, Борис Петрович огляделся и не нашёл в жилище ведуньи ничего хоть отдалённо напоминающего пещеру. Обычно свои таинства представители данного рода занятий предпочитают совершать в полумраке, а то и в темноте. Напротив, комната была вся залита светом и была стилизована под горницу традиционной украинской хаты: стены отделаны пол имитацию простой штукатурки. В углу – иконы, обрамлённые рушниками, рушниками же, а также связками сушёных грибов, лука и чеснока были украшены и стены. На полках стояли кринки, некрашеный деревянный пол устлан домоткаными коврами. Из мебели только деревянные скамья, стол и табуретки.
- Чем обязана вниманию со стороны столь серьёзной организации? – прервал мысленную экскурсию по дому голос его хозяйки.
Борис Петрович глянул и обомлел: растрёпанное чудо-юдо куда-то исчезло. Напротив него сидела статная украинская красавица – тёмные брови вразлёт, чувственные алые губки, пухлые щёчки и маленькие соблазнительные ушки. Всё это украшено знаменитым бубликом волос в стиле а-ля Леся Украинка, монистами на белой как мрамор шее и
серьгами в ушах.
- Мы что, так и будем молчать? – Анна была польщена произведённым эффектом.
Иванов мужественно собрал свои мысли в кучу и прогнал вон непристойные. Давно он такого не испытывал, да и в правду сказать, было отчего: от мольфарки исходила такая сексуальная энергия, такая чувственная аура, которая бьёт мужчину в самое сердце.
- Меня интересует тринадцатое августа, вечер. Было ли что-то, необычное, что смогли бы почувствовать своим внутренним чутьём? – пробормотал Иванов, устремив взгляд в одну точку, а именно, туда, где под тонкой тканью льняной вышитой узорами сорочки мерно, в такт дыханию, вздымались два немалой величины полушария.
- Позачвчера? – уточнила ведьма. – Как же! Такое редко бывает: не просто вспышка, не просто возмущение, а целая буря в астрале.
- А поточнее? Постарайтесь вспомнить, описать, указать источник?
Мольфарка внимательно посмотрела на собеседника:
- Как говорите, вас зовут?
- Борис Петрович.
- Борис,.. Боря… Можно я буду называть вас,.. тебя Борей? А меня можешь величать Анной, или просто Аней.
Заручившись согласием, Анна продолжила:
- Понимаешь, Борь, для того, чтобы ответить на твой вопрос определённее, мне надо осуществить выход в астрал, эфир, эйдос, его по-разному называют. Самое точное будет сказать – информационное поле Земли. Два дня тому назад в информационном поле произошёл торсионный выброс.
- Так ты знаешь про торсионную спираль?
- Не перебивай! Конечно, знаю. Выход в астрал очень сложен для человеческой психики. Шаманы доводят себя до экстаза и едва разума не теряют во время ритуальных плясок. У каждого учения, религии, секты есть свои практики выхода в астрал. Для моей практики необходимо участие двух человек. Можно и женщина, но желательно, чтобы партнером был мужчина. Спрашиваю прямо: ты готов принять участие в ритуальном таинстве?
- Если это надо для дела и не повредит здоровью, то готов.
Анна внимательно посмотрела на Бориса и усмехнулась:
- Вреда для здоровья не будет. Наоборот.
Неожиданно она, перебирая монисты у себя на груди, запела грустную и красивую песню гуцульскую песню:

Песня проникала глубоко внутрь, завораживала, пленила. Борис, не в силах отвести взгляд, смотрел на грудь Анны, туда, где её пальцы теребили бусинки монист. Подсознательно он понимал, что его ввергают в гипнотический сон, но поделать ничего не мог. Разум Бориса заволакивало туманом, веки опускались всё ниже и ниже, пока не
Проснувшись, Борис ощутил необычайную лёгкость в теле и эмоциональный подъём в душе. Он не сразу открыл глаза, желая, чтобы чудный сон вернулся вновь. Во сне он занимался сексом с ведьмой. Прекрасная ведьма с черными, доходящими до колен волосами, хохоча, скакала на нём в позе наездницы. Первобытная страсть охватила Бориса. Сплетясь с грешной любовницей в одно целое, они летали над , и весь мир принадлежал только им двоим. Они, то возносились на волнах наслаждения к вратам рая, то низвергались едва не в самое пекло. Борис был полон сил и желаний. Его любовный пыл едва ли уступал темпераменту грешной любовницы. Они стоили друг друга, будучи созданными один для другого. Несколько раз они достигали вершин наслаждения, и чаша любовного экстаза была испита ими до дна.
Неожиданно Борис услышал, как женский голос мурлычет какую-то знакомую мелодию. Он открыл глаза и обнаружил, что возле туалетного столика на пуфике сидит прекрасная ведьма из сна, расчёсывает свои длинные, до колен, чёрные волосы и напевает песенку. Услышав шорох, ведьмочка из сна обернулась и оказалась мольфаркой Аней:
- Ну, здравствуй, любый!
В смятении Борис понял, что это был не сон. Хорошего настроении и душевного подъёма как ни бывало. Не то, чтобы в нем заговорили струны нравственности, ну было и было, что с того. Была уязвлена профессиональная честь: использовал служебное положение, пытался добиться нужных сведений недостойным образом. Стараясь не встречаться глазами с Аней, он оделся и боком-боком стал пробираться к выходу. У двери спальни Борис был остановлен насмешливым голосом мольфарки:
- А что, товарищу эфэсбэшнику уже не надо знать, что произошло ночью с тринадцатого на четырнадцатое августа?
Он замер на пороге, обернулся и наткнулся глаза ведьмочки. Никакого осуждения, лишь лукавые чёртики во взгляде.
- Я думала, в ФСБ служат бравые ребята, а вы такие же робкие, как и все мужчины. Наделал делов – и сразу в кусты.
- Д я просто не должен был,.. не знаю как оно сталось… Извини Аня, я наверное лучше пойду.
- А ты молодец, Боря! Я такого удовольствия давно не получала. Пять раз! Пять раз, Боря, я улетала на небо. Ты – мой герой! Не каждый мужчина способен на такое. Да ты не расстраивайся, если бы я не захотела – ничего бы не было. Это и есть мой способ выхода в мировой эфир. Если уж получать эмоциональную подпитку, то пусть это будет любовный экстаз, а не экстаз от бичевания себя плёткой и ношения вериг. Вызод в информационное поле земли – вещь чрезвычайно энергозатратная. А во время занятия сексом организм вырабатывает огромное количество тестостерона и адреналина. Человек становится как бы маленькой электростанцией и радиопередатчиком одновременно. В момент сплетения тел сливаются и наши энерогопотоки. При выходе в астрал я черпаю из тебя энергию, а по возвращении обратно, делюсь с тобой. Ты же сейчас ощущаешь необыкновенную лёгкость и, одновременно, способность горы свернуть. Так ведь? – Анна подошла, села к Борису на колени и заглянула в глаза. Он согласно кивнул.
- Пошли лучше пить чай с карпатскими травами. Ничто так не восстанавливает силы после любовных утех, как мой секретный сбор.
Когда пили чай, то Борису пришла в голову ещё одна мысль, от которой вновь стало муторно на душе: сколько же мужиков было у вольфарки, если она ТАКИМ образом входит в астрал.
- Что у тебя опять на уме, Борь? – спросила Аня, увидев, что он снова насупился.
- Анна, а если мне ещё понадобится помощь – можно к тебе будет обратиться?
- Конечно, любый.
- А если кому-нибудь из моих коллег, или не только коллег?
Мольфарка внимательно посмотрела на Бориса и вдруг… расхохоталась:
- Бедный ревнивый ты мой дурачок, Боря! Наверное, подумал, что я со всеми мужиками сплю для выхода в астрал. Могу тебя успокоить – нет! Я, конечно, девушка взрослая и несколько подобных случаев у меня были. Но мне нет необходимости спать со всеми своими клиентами. Выход в астрал – чрезвычайно опасная, вредная и утомительная затея. Ею не стоит злоупотреблять. Кроме того – есть и другие способы. Просто мне захотелось именно с тобой. Понял меня – с тобой!
Прежде, чем уйти, они долго целовались в коридоре. Уже на пороге, Аня сказала опять про всё забывшему Борису:
- Это извне, не у нас. Ищите воду, Боря! Не реку и не море – воду, там, где вода стоит, а не течёт. И солнечную девочку, что пришла в наш мир.

После встречи с Аней, Иванов летел как на крыльях. Он вновь обрёл любовь. Он снова был нужен. Он ощущал такой прилив сил, что, кажется, горы мог свернуть. Душа требовала поступка, подвига. Вот и вмешался в драку на Чистых прудах, вот и сидит теперь в травмпункте, ожидая результаты рентгена. А он так спешил к Садикову на доклад, ведь появился первый просвет в этом странном деле, первая ниточка, пока ещё очень тонкая, но если осторожно потянуть – можно вытянуть результат. Неожиданный звонок прервал размышления Иванова – звонил генерал. Выслушав информацию, прервал подполковник и пообещал прислать машину – Садиков ждал его у себя в кабинете.
- Итак, что мы имеем? – сказал генерал, по-привычке барабаня пальцами по столу. – Какую-то воду и какую-то девочку. Немного, но это лучше, чем ничего.
Он снова промокнул платком лысину и вдруг выдал, посмотрев на Иванова:
- Ну и рожа у тебя, Шарапов! Шучу, шучу. – он поднял вверх обе руки, - А, если, серьезно – хорошая работа, Борис. Два попадания враз. Значит вода у нас фигурирует один раз, девочка два раза. Или солнечная девочка с небес – метафора? А?
Борис Петрович пожал плечами:
- Может быть и метафора, но мне сдаётся, что надо искать именно девочку.
Тут пред глазами Иванова возник полный отчаяния и мольбы взгляд той малолетки, которую он так неудачно пытался отбить у амбалов. Надо же, как совпало! Но образ возник, и сразу пропал, заслонённый следующей репликой Марселя Ринатовича:
- А искать девочку надо у воды. Так… - он стал колдовать над ноутбуком. – Вот! Есть! «Водные ресурсы Москвы». Так, так, значит… Ага!
Генерал Садиков принялся зачитывать вслух:
.
После этого стало кисло: в Москве водится не только миллион девочек, но и миллионы кубометров воды.
- Впрочем, вода есть в видении только твоей ведуньи. У похотливого гуру воды нет. И нет никакой связи между мольфаркой и сектой. Или есть?
Иванов замотал, было, головой, сектанты и колдуны – два разных полюса экзотерического мира, но тут невзначай вспомнил, что и гуру и мольфарка используют секс в своей практике. Значит, есть? Борис Петрович сразу скис, ведь в таком случае шли прахом все его радужные мечты об интересном продолжении знакомства с Анной. Он с тревогой посмотрел на генерала, но тот, похоже, был увлечён новой идеей и не обратил внимание на душевные терзания подчинённого:
- А ведь мы, Боря, можем резко сузить круг поиска. Если исключить реки, и вообще, то, что течёт, а, значит, и ручьи, и водопроводы…
- А также стоки и канализации. –подхватил генеральскую мысль Борис Петрович
- Да, кончно, стоки и канализации тоде исключаем – одобрил генерал, - То останутся только пруды и озёра. Всё меньше! Едем дальше.
- Едем. – согласился повеселевший подполковник.
- Сколько у нас в Москве водоёмов закрытого типа? – генерал снова понёс взгляд в свой вездесущий компьютер, но замер, поражённый внезапной догадкой. – Постой-ка. А я, кажется, знаю, откуда надо вести поиски. Вполне вероятно, что там они и закончатся. Да нет, не может быть… Мистика какая-то. Хотя…
Борис Петрович со всё возрастающим изумлением наблюдал за своим шефом, наконец взмолился, перейдя на «ты»:
- Марсель, нсье томи, подели
- Вот, - генерал, предпочтя не заметить фамильярности своего старого друга, вышел из-за стола, подошёл к книжной полке и, после небольшого поиска, вытащил книгу и бросил её Иванову, - Держи! Читай классику.
Перед Борисом Петровичем на столе лежал роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Иванов не любил мистику и фантастику, предпочитая нравоучительное и бытоописательное чтиво. У того же Булгакова он ценил другие произведения: «Бег» и «Дни Турбиных». Но с романом, ставшем в последнее время культовым, был знаком.
- А чем нам эта сказочка может помочь? – начал было он, но тоже догадался. – Конечно! «На углу у Патриарших». Но это же сказка, плод больного разума писателя. Я читал – Булгаков, когда писал «Мастера и Маргариту» был уже глубоко болен.
- Те не менее, начинать пляску надо именно от Патриарших. Провести опрос жителей всех окрестных домов, поговорить с завсегдатаями сквера, ведь наверняка там гуляет примерно одна и та же публика. Сцена встречи с Воландом не схематична, чего нельзя сказать о других местах романа. Она наполнена жизнью, как будто автор сам стал свидетелем чего-то такого, что он описал в книге. Конечно, это было не обязательно явление странной торицы: Воланда, Коровьева и кота. Но что-то, что дало толчок для воображения писателя, было. И теперь повторилось снова, Боря, надо пройтись по творчеству Булгакова, найти, когда появилась эта сцена в романе. Эх, жаль тогда не было столько электроприборов в домах, могли ведь ничего и не засечь.
- Ну, магнитометры тогда уже были, метеорологические данные за тот период есть. Найти не сложно. – заметил Иванов. – Я ещё вот, что подумал, Марсель Ринатович, при падении Тунгусского метеорита схожие явления наблюдались, только в неизмеримо более глобальных масштабоах.
- И это тоже. – согласился Садиков. – Вот что, Борис, иди составляй план розыскных мероприятий, принесешь мне на утверждение.
У себя в кабинете подполковник Иванов, недолго думая, набросал план. Две бригады оперативников под видом, допустим, страховых агентов и работников пенсионного фонда осуществляют поквартирный обход домов 36,38,42 и 42 по Малой Бронной, номеров 8 и 10 по Большому Патриаршему переулку. На Малом Патриаршем переулке требовалось обойти дома номер 3, 5 и 7, а на Ермолаевском переулке захватить дома 5,7,9 и 13. Два человека под видом собачников, или влюблённой парочки будут по вечерам гулять вокруг пруда, знакомясь с завсегдатаями сквера и заводя досужие разговоры. Нет, влюблённые не пойдут – они не заговаривают с прохожими, они заняты только друг другом, значит, собачники. Один из коллег подполковника будет заниматься разработкой секты Вуду и мольфарки Ганны, поиском связей между ними. Жутко хотелось проделать эту работу самому, но превозмогая себя, напротив этого пункта плана написал фамилию товарища. Самого себя Иванов назначил заниматься изучением обстоятельств написания Михаилом Булгаковом «Мастера и Маргариты» и физических данных, которые были отмечены во время Тунгусского феномена. Закончив составлять план, Борис Петрович задумался. Из головы почему-то не шла девочка, которую он так неудачно пытался отбить от двух типов явно криминальной наружности. Что-то в ней было такое, знаете ли.

Глава 7. Выхода нет


Когда самолёт набрал высоту и за иллюминатором квадраты полей и ленточки дорог сменились ровным белым пейзажем облаков, Таша откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Полёт на чудесном, огромном самолёте без пропеллеров был восхитителен, как и необычайный пейзаж за иллюминатором – смотрела бы и смотрела, не отрываясь, но… Как ни велико было искушение продолжать изучение этого нового для неё мира, требовалось собраться с мыслями и оценить пройденный путь длиной в две недели. И ещё она элементарно устала, невиданный для девочки начала двадцатого века темп сегодняшней жизни чрезвычайно утомил её, но дал много пищи для размышления.

Как только было получено согласие Таши, их жизнь с Ланой изменилась кардинальным образом. Дядя Женя плотно опекал их, не отпуская буквально ни на минуту. Утром – обязательная пробежка, Дядя Женя строго следил за физической формой девочек. До обеда – занятия в школе моделей, подготовка к кастингу. После весьма лёгкого обеда – макияж, массаж и прочие процедуры. Вечером – фотосессии и шоп-тур по магазинам. Всё для Таши было внове, каждый день приносил новые открытия в этом мире.
Кажется, что весь мир крутится вокруг внешности и женской красоты, вокруг этого выросла целая индустрия. Женщина обязана быть красивой, уверенной и самодостаточной. И эта сторона современного мира Таше нарвилась. В её время дамы уже начали отвыкать от роли домохозяек, проводивших время за вышиванием и чтением французских романов, и примерять на себя роль общественных деятелей и сугубо мужские профессии. Для дам только что были открыты юридические курсы при университете, а женщина-врач уже перестала удивлять. В гимназии тайно, передавая из рук в руки, зачитывали до дыр томик Мопассана с «Милым другом». Все Наталкины товарки были поголовно влюблены в ловкого красавчика Жоржа Дюруа. А наиболее прогрессивные, и Наталка в их числе, сочувствоали умной, волевой и талантливой Мадлене, вынужденной в мире мужчин реализовывать свой репортёрский дар через написание статей за своих супругов, и добывание информации через постель с сильными мира сего. Со дня выхода романа прошло совсем немного времени, и вот уже вся Россия зачитывается смелыми статьями женщин-журналистов Розы Люксембург и Ларисы Рейснер. Революция только ускорила этот процесс. А ларчик открывался очень просто: к началу двадцать первого века все женщины, а не только представительницы имущих классов, осободились от быта и изнуряющего домашнего труда. Наталка помнила, свои синие руки, после полоскания белья в ледяной воде. Хоть она была и дворянского сословия, но жили они весьма бедно, не имея возможности содержать большой штат прислуги. Поэтому Таша росла не кисейной барышней. Они с мамой частенько спускались к Волге и полоскали бельё в проруби. Кроме того, набожная мать рассматривала домашний труд как вариант служения Господу и с детства приучала дочку к работе по дому. Тут же в распоряжении женщины кухня, полная чудесных приспособлений для приготовления еды, стиральная машина и пылесос. Нет печей, с которыми надо возиться, разжигать, чистить, зато есть электричество и газ в каждой квартире. Всю свою сознательную жизнь до этого девушка умывалась исключительно холодной водой, теперь – открыл кран и мойся горячей водой сколько душе угодно. Вот современные дамы и пошли реализовывать себя в других сферах, строить карьеру, заниматься собой и своей внешностью. Причем, если раньше с первого взгляда можно было понять, кто перед тобой – мужняя дама или девица, то теперь мамы с колясками неотличимы от молоденьких девушек ни по одежде, ни по поведению. Да и в целом, в этом времени люди выглядят куда моложе. Таша привыкла, что пятидесятилетние – глубокие старики и старухи, здесь же – просто зрелые, и порой даже молодящиеся, люди.
В первую очередь требовалось подумать о гардеробе для Таши. В поход по магазинам, который теперь зовётся шопинг, ходили втроем – Дядя Женя старался не оставлять Ташу без присмотра, боясь, что она опять удерёт. Вот тут Таша и проявила свой норов. Лана было попробовала примерить роль наставницы, но не тут-то было: Таша весьма быстро разобралась в тенденциях современной моды и определила, что ей подходит, а что нет. Имея идеально ровные и красивые ноги с узкой аристократической лодыжкой, весьма благосклонно отнеслась к юбкам и платьям стиля мини, но категорически отвергала обувь с массивными каблуками. Богатую одежду со старзами, оборками и рюшами определила как дурновкусие, отдавав предпочтение минимализму.
- Изыскарность и благородство не в ношении богато раскрашенной и пёстрой одежды, это удел разбогатевших купчиков, нуворишей, но в умении с достоинством облачаться в самое скромное платье. Красота – в строгости. – заявила она оторопелой Лане. Та, похоже, ничего не поняла, а Дядя Женя подумал, что куртизанка из Таши вышла бы высший класс.
Чуть позже Лана присмотрела для них джинсы с дырками на коленях. Таша задумчиво, глядя на них, проговорила:
- А я-то думала, почему в таком сытом обществе явно небедные люди ходят в каком-то рванье? Оказывается, это изначально одежда с разрезами продаётся.
- Это сечас тренд такой. – объяснила Лана.
Таша удивлённо подняла бровь и Дядя Женя, догадавшись, добавил:
- Тенденция.
- Чудная тен,.. тренд. – на ходу поправилась Таша.
- Зато демократично и непринуждённо.
- Странно, я всегда сичтала, что непринуждённость – не в ношении мятой, рваной и грязной одежды, а в умении свободно и непринуждённо обращаться с дорогими и красивыми вещами. – наставительно произнесла Таша таким тоном, что Дядя Женя восхитился: «Ты смотри, пигалица, а поучает всех!»
Вот-вот, пигалица и есть! Именно так поначалу отзвалась о ней преподаватель пластики, дама чрезвычайно худая, высокая и прямая, словно проглотла спицу. За глаза девушки так и звали её – «Спица», хотя относились к ней с должным страхом и почтением. Её мнение звучало приговором для любой начинающей фотомодели, ибо Варвара Анатольевна, была, пожалуй, единственным преподавателем, чей авторитет был непререкаем даже для хозяина агентства – Дяди Жени. Однако, на сей раз он позволил робко не согласиться с мнением той, которая блистала ещё в то время когда профессия манкенщицы называлась «демонстратор одежды»:
- Мне кажется, Варвара Анатольевна, что ваше суждение весьма поверхностно и скорпалительно. Советую к девочке приглядеться, посмотреть на подиуме.
Спица недовольно передёрнула плечами:
- Вообще-то я ни разу не ошибалась. Если я говорю, что девушка неперспективная – означит, так оно и есть. Не верите моим словам, Евгений Дмитриевич, пожалуйста, я могу уйти, поверьте, другие агентства только этого и ждут.
Дядя Женя знал, что это действительно, так и есть. Ещё в советское время, будучи девочкой, Варвара Анатольеовна прошла суровую, даже жестокую, школу в интернате и хореографическом училище при Большом театре. Потом был оглушительный успех, роковая травма позвоночника, расставание с балетом. Год она пролежела привязанная к кровати. Волевая закваска, полученная в такой школе выживания, как интернат при хореографическом училище, не позолила ей опустить руки. Бывшая прима Большого театра вновь обрела себя в профессии манекенщицы. За несколько лет модельной карьеры она стала таким же лицом Советского Союза, как советский цирк, и советский хоккей. Правда, злые языки поговаривали, что всесильный КГБ вовсю пользовал блистательную советскую модель, подкладывая её в постель к нужным иностранцам. Но то было дело прошлое, а сейчас Варвара Анатольевна, была востребована и как опытный наставник девушек, начинающих карьеру на подиуме, и как динозавр – один из последних представителей давно минувшего времени – «золотого века фотомоделей».
- Всё-таки я бы рекомандовал присмотреться к девушке повнимательнее. – почти умоляюще, но настойчиво повторил свою просьбу Дядя Женя.
- Хорошо! – примирительным тоном отозвалась Спица, просьбу хозяина, хотя бы для проформы, следовало уважить. – Пусть идёт переодеваться, и будем начинать.
«Переодеваться», к немалому смущению Таши, оказалось раздеться до трусиков и лифчика, почти догола, благо запасливая Лана прихватила купальники, называемые по имени тихоокеанского атолла. А кастинг заключался в хождении в неглиже по сцене, которая здесь называлась подиум. Естественная стыдливость поначалу сковывала все движения девушки и Спица, скользнув по ней равнодушным взглядом, занималась другими кандидатками, однако вначале безучастный взгляд педагога позже сменился заинтересованным и стал всё более и более останавливаться на Таше.
- Ну, что, берёшься? – спрсил Дядя Женя, от которго не ускользнулповышенный интерс Спицы к своей подопечной.
- Модельного шага нет, бёдрами работать не умеет, ростом не вышла, – начала перерчислять вместо ответа Спица, - Но стан, стан перекрывает все недостатки. Вот смотри на них, - она брезгливо кивнула в сторону остальных девушек, - Бёдрами виляют, словно портовые шлюхи, плечи висят, голова вперёд, спина вялая. Из большинства из них уже ничего не сделаешь. А у твоей протеже и голова посажена прямо, и изгиб шеи благороден, и линия позвоночника идеальна, чуть-чуть шаг поставить, да бёдрами работать научить. Берусь!
- А рост?
- Понятно, что разу на подиум её никто не возьмёт. Но если поработает фотомоделью, сделает себе имя, то и на показы приглашать будут, уже как звезду.
А вот фотохудожники полюбили Ташу сразу и безоговорочно, заявляя, что «камера девочку любит». Подобное заявление из уст профкччионалов дорогого стоит.
Дома пришлось провести с Ташей разъяснительную работу. Ни Дядя Женя, ни Лана и представить себе не могли, что она не вообще не знает, или, вернее, не помнит кто такая модель.
- Понятие это широкое, – рассказывал сутенёр, - И включает в себя много ипостатей и градаций. Те, которые работают в области моды, называются Fashion-model. Часть из них демонстрируют одежду на подиуме, это манекенщицы. Как правило, они очень худы и длинны. Фотомодели преимущественно рекламируют товары и услуги различных брендов. Фотомодель могут нанять и для художественной фотосъёмки. Натурщицы служат моделями для художников – позируют. А эротические модели демонстрируют крастоту обнажённого женского тела. Высокооплачиваемых и востребованных профессиональных фотомоделей и манекенщиц называют топ-моделями. Некотрые из них достигают того уровня профессионализма, что получают мировое признание, становятся звёздами и символами эпохи. Таких немного, и их называют супермоделями. Первой моделью, которую назвали с приставкой супер, была англичанка Твигги. У любой модели в отдельную папку собраны образцы её работ. Это называется портфолио, созданием его мы завтра и займемся.
Пока Дядя Женя отвлёкся на телефонный звонок, Лана, наклонившись поближе к уху подруги, сказала вполголоса:
- А ещё модели эскорт-услугами занимаются, правда офицально тебе об этом никто не скажет.
- А что это вообще такое?
- Эскорт – это сопровождение богатых и влиятельных лиц.
- Постой, постой, так это проституция? Интим обязателен?
- Настаивать никто не будет, но это включено по умолчанию. И почему проституция? Это не банальный съём за деньги, и не куча клиентов за ночь. А так, время от времени.
- Девочки, вы о чём? – обернулся сутенёр.
- Да так, объясняю Таше специфику.
- Мне Лана про эскорт рассказывала. По-моему – обыкновенная проституция.
- Да ты что! – восхитился Дяд Женя юношеской категоричностью. – Это выше, неизмеримо выше.
- А по мне, как даму не назови – гейшей, гетерой, куртизанкой, она всё равно останется проституткой. – отрезала Таша. – И хватит об этом! Противно даже слушать.
Однако, после ухода Дяди Жени сама же продолжила разговор, желая выведать побольше:
- Света, а что ещё он не сказал?
- В каком смысле?
- Не прикидывайся, сама же понимаешь о чём я. Он нам показал фасад модельного бизнеса, а что на задворках?
- Ну-у, не заню. Хотя, разве что про порнобизнес и порно-моделей о не упоминул
- А это что такое? Голой что ли фоторгафироваться.
- Если бы, - усмехнулась подруга, - Жйстче, значительно жёстче. Сейчас. - Лана порылась в своём смартфоне, что-то нашла и протянула аппарат подруге. – На! Смотри! Это лучше увидеть, чем услышать.
Таша внимательно ласмлотрела ролик до конца, потом села, положив перед собой на стол телефон. Через некоторое время тихо сказала:
- Как такое можно показывать? Что вообще произошло с этим миром? Вы получили огромное, просто запредельное, количество материальных благ и бытовых удобств. А в замен? Взамен вы отказались быть людьми! Отвергли стыд, частную жизнь, дружбу, любовь, наконец! Ради чего? Ради цветных бумажек с нарисовннными портретами президента Америки? Я не хочу жить в этом мире, я хочу домой! – подумала и после паузы добавила. - А для этого мне надо в Европу, надо играть по вашим мерзким
правилам!
И вот она летит в Европу. Чтобы там не имели себе Дядя Женя и Гоша Пресннский, ей в первую очередь надо разобраться с тайной князя и заполучить этот проклятый Меч Тамералана. А начиналось всё очень и очень плохо.

Забрезжил рассвет, а это значило, что она почти всю ночь просидела, прикованной наручниками к батарее. Много раз менялось настроение за это время: от состояния обреченности до решимости бороться до конца. То Таша чувствовала себя униженной, раздавленной, грязной, то оскорблённая честь звала к отмщению. Но к утру всё заслонило иное чувство – страстное желание посетить то место в квартире, где была вода, и где был слив. С одной стороны этого требовали естественные позывы организма. Они стали, в конце концов, нестерпимы, и Таша жутко боялась, что мучители могут застать её в собственной луже – позорней положения трудно было и представить. С другой – после надругательства девушка ощущала себя осквернённой и нечистой, ей крайне необходима была просто вода и мыло, чтобы смыть себя грязь и позор. Поэтому, когда в замке входной двери заскрежетал ключ, Таша была готова даже своих насильников встретить как освободителей.
Девушка ждала кого угодно, только не ту, что возникла на пороге комнаты. Даже позывы были на время забыты ради негодования:
- Ты? Ты! – Таша аж задохнулась от возмущения. – А ну открой меня немедленно! Сейчас же отопри, я говорю.
- Да не могу я! – испуганно ответила Лана. – Я такая же подневольная птица, как и ты.
- «Подневольная!» Как же! – передразнила Таша. – Предательница! Я что, не видела, как вы ещё в полиции сговаривались? Мало того, что продала меня, так ещё и унизить хочешь? Ты что, не понимаешь, что я сейчас лужу под себя сделаю!
- Да не продавала я тебя! Мне сказали, чтобы приглядела за девушкой, что на хате у меня сидит. – Света едва не плакала, в глазах стояли готовые скатиться слёзы. – Я и не знала, что это ты. Боже, Наташа, что они с тобой сделали? Изверги! Они же порвут меня на части, если узнают, что ты опять сбежала.
- Во всяком случае, прежде чем удирать, сначала поговорить надо. – Таша решила, что раз уж представился случай – узнать о своих мучителей как можно больше.
Проклиная себя за мягкость и покладистость, Светлана подошла к батарее и отомкнула замок на наручниках.
Потирая натёртые запястья, Таша скрылась в санузле, и вскоре оттуда стали слышны звуки льющейся воды. Прошло больше часа покуда Таша, чистая и свежая, как будто не было насилия и мучительной ночи, появилась в дверях туалетной комнаты. Лана, с нетерпением поджидавшая подругу, сказала нетерпеливо:
- Наконец-то, я уж думала, что ты утонула, мне же тоже в душ надо. У меня за ночь дюжина клиентов была, аж забзделась вся.
- Ну так, иди, смывай свои грехи.
- Зачем ты так? Я же без всяких условий сняла с тебя наручники. А вдруг ты сбежишь?
- Не бойся, не сбегу. – усмехнулась горько Таша. – Я, в отличие от некоторых, друзей не предаю.
Решив, что препираться – себе дороже, Лана юркнула в туалетную комнату.
Оставшись одна, в первое время Таша и не думала о побеге. Было что-то, что останавливало: обещанье ли данное подруге, или страстное желание получить максимум информации. Гнала прочь воспоминания о насилии над ней. Тело-то она отмыла, а отмоется ли когда-нибудь от грязи душа? Стремясь отвлечься, Таша осмотрела квартиру и вышла в прихожую. Как и все женщины, она была неравнодушна к обуви, и вид стоящих вдоль стены туфель привёл её в восхищение. В её времени не было таких восхитительных форм и таких высоких каблуков. Тут были рюмочки и шпильки, танкетки и кирпичики, девушка села на тумбочку у входа и принялась, разглядывая себя в зеркало напротив, мерить это чудо. Открытие, которое она сделала при этом, приятно её поразило. Оказалось, что изящный каблук не только делает женщину выше, но и стройнит, делая женскую ножку изящнее и ровнее. Особенно впечатляюще выглядела ножка, обутая в туфли на шпильках. Девушка приосанилась: на шпильках она смотрелась такой статной! Это в потерянном времени она была каланчёй среди подруг, здесь же, насколько она могла заметить, практически все виденные ею женщины, не считая Антонины Генриховны, были выше ростом. Какие там юбки до пола! Глядя на свои ножки в зеркало, Наташа готова была простить этому времени и короткие юбки и разрезы – грех скрывать под одеждой такую красоту.
Бывает, что внезапно голову посещает мысль, отделаться от которой можно только воплотив её. Это не итог зрелого размышления, а результат внутреннего озарения, плод чувства, а не разума. Подобное произошло и с Ташей. Вопрос о том, куда же делся пакет с её вещами втемяшился в голову и требовал действия. Искать долго не пришлось: вот он, родимый, лежит возле вешалки. Эти два дебила настолько были увлечены удовлетворением своей похоти, что не удосужились его даже припрятать. Дальше девушка действовала спонтанно, мало отдавая отчёт своим действиям. Она высыпала содержимое пакета на пол, недолго порылась и, наконец, извлекла мобильник. Теперь она чувствовала себя «на коне» - один звонок Антонине Генриховне, и вот уже она хозяйка положения, она сможет достойно встретить своих мучителей. Схватив сотовый, девушка закрыла щеколду двери, за которой шумел душ, и Света мурлыкала какую-то незамысловатую мелодию. Оставив квартиру позади, спустилась по лестнице и вышла во двор. Села на скамейку возле дома и принялась колодовать над телефоном. На какие бы кнопки не нажимала она, миниатюрный аппарат оставался глух, нем и тёмен. Такого поворота она не ожидала. Что делать? Возвращаться назад? Ну уж нет! Без звонка Антонине Генриховне нечего было и думать, чтобы вернуться в ловушку. И Таша медленно пошла вдоль дома. Зашла за его угол. Потом ещё и ещё повторила этот же номер, оглядываясь при этом по сторонам.
Всё дышало сокойствием в это солнечное августовское утро. На площадках возле домов с разноцветными, как бы игрушечными, горкой, качелями и шведской стенкой играли дети. Рядом прогуливались с колясками, такие же молодые по виду и столь же легкомысленно, как и Таша, одетые, мамаши. В сквере неподалёку на роликовых коньках каталась молодёжь. То, что это ролики, Таша догадалась, но в её время не было таких больших и красивых ботинок, к которым привязывались роликовые коньки. У некоторых ролики были привязаны к плоской доске, и они, стоя на этой доске двумя ногами, ловко с ней управлялись и выделывали различные пируэты. А один паренёк стоял на дощечке с колёсиками по бокам и катился, не предпринимая никаких видимых усилий. Одета вся эта публика было весьма пёстро, хотя общими были щитки на коленях и локтях, а также наличие шлема на голове, что делало их всех отдалённо похожими на римских гладиаторов. Не менее чудна была и обувь: на вид громозкая и большая, но как подозревала Таша, лёгкая и удобная. Порой у ботинок, вот чудо чудное, по ободу подошвы вспыхивали разноцветные огоньки. Что только люди не придумают! В глаза бросилась ещё одна весьма примечательная деталь: как только некоторые мальчишки увидели, что она наблюдяет за ними, то стали, рисуясь пред ней, выделывать всё более головокружительные трюки, словно соревнуясь в лихости и бесшабашности. Скоро один из них, наиболее рисковый трюкач, состряпал очередной фортель и после этого подкатил к ней:
- Прокатиться не хочешь, красавица?
Таша помотала головой. Нет, прокатиться она как раз не прочь, но не сейчас:
- Сударь, я по телефону позвонить не могу, помогите!
Юноша только хмыкнул в ответ на столь церемонное обращение и взял протянутый мобильник.
- Да он у тебя сел! Ты давно его заряжала?
- Я и не знала, что его вообще заряжать надо. – ответила девушка и прикусила язык – поняла, что сморозила глупость. Конечно же, его надо заряжать! Это же не перпетум-мобиле какой-то. Она вспомнила, что среди вещей был и проводок с вилкой на конце, пожалуй, это и есть зарядка. Какая жалость!
- Ну, ты даёшь, мать! Говори номер. – паренёк достал их сумочки свой сотовый и приготовился набирать номер.
- Я не помню. – жалобно промямлила Таша.
- Вспомнишь – подходи. А, может, всё-таки прокатимся?
- Нет, в другой раз.
- Как занешь. Захочешь кататься – приходи, спросишь Лёху, я почти всегда здесь тусуюсь. – и юноша с некоторой неохотой покатил на своих роликах дальше
Что же делать? Возвратиться обратно, выслушать упрёки Ланы и, уличив момент, поставить тедефон на зарядку? Придётся.
Таша прошла дом и повернула за угол. Дом – угол, дом – угол, потом несколько раз наоборот: угол – дом, угол – дом… Пятиэтажные дома, девятиэтажные, многоэтажные высотки… Кирпичные, панельные, стеклянные… Один подъезд, много подъездов… Офисы, витрины, вывески… Детские площадки, скверики, гаражи… Вскоре девушка поняла, что заблудилась, дорогу назад найти никак неозможно. Значит, стоит пойти куда глаза глядят, полагаясь на случай.
Случай наступил, когда Таша увидела полицейского. Полицейский чин сидел на скамейке возле подъезда и курил. Девушка подошда, почти подбежала к нему:
- Гражданин полицейский, помогите, меня преследуют, удерживают силой… - она принялась сбивчиво излагать оснвные события последнего дня.
- Так, так, так. – произнёс полицейский. – Пока ничего не понятно. Сделаем так – пройдём в пункт, ты успокоешься и всё расскажешь по-порядку.
Девушка согласно кивнула и зашла в подъезд, рядом с которым была вывеска:

и, рядом:

В кабинете Таша смогла изложить всё более-менее складно. Участковый внимательно выслушал, задумчиво постучал карандашом по столу и произнёс своё излюблинное:
- Так! Так! Так! Вы запомнили адрес?
Таша помотала головой:
- Нет!
- Сможете вспомнить и показать квартиру?
- Пожалуй,.. нет!
- Хорошо, а имена насильников вам известны, описать их сможете?
- Описать смогу. А имена,.. только клички, они мне не представлялись
- Уже хорошо. – сказал полицейский и было непонятно, что хорошо: что ничего не помнит, или что сможет описать. – Вы пока здесь посидите, а я с начальством свяжусь.
Офицер вышел, оставив Ташу в кабинете одну. Откуда девушке было знать, что этот участковый – один из прикормленных Гошей Пресненским? Она поняла это, лишь когда полицейский вернулся в сопровождении её мучителей.
- Ну, вот, и искать долго не пришлось. – почти весело сказал он. – Она ваша!

- И этот предал! – отчаяние овладело Ташей: словно небеса ополчились пртив неё, словно само время мстит ей за выкрутасы с ним.
Но то было не отчаяние обречённости, как вчера. Это было отчаяние решимости, знание, что её ждёт, придало силы. Она бешено сопротивлялась, когда ей пытались надеть наручники. Она лягалась и кусалась, когда её волокли к машине и заталкивали в салон.
Никто не пришёл к Таше на помощь. Редкие прохожие старательно отводили глаза и прятали лица, когда двое громил засовывали в машину какую-то малолетку. Лишь один мужчина, в котором видимо ещё сохранились остатки мужского достоинства, пытался помешать, но у него не было шансов против двух амбалов: здоровяки его быстро затоптали, бросив на улице – отдыхать в луже собственной крови.
Девушка сопротивлялась, как могла, когда её вытаскивали из машины и волокли по лестнице. Отбросив всякие признаки людей, Голубь с Прыщём съездили ей по физиономии и пару раз ударили по затылку. У девушки потемнело в глазах, и она обмякла. Только после этого полубесчувственную Ташу волоком затащили в разгромленную комнату.
- Сука! – зло сказал Прыщ, когда очнувшаяся девушка тщетно попыталась достать до него ногой. – Пи..дец тебе, бл..дь!
- Мало тебя поучили, сейчас п…зда будем учить по-настоящему. – сказал Голубь и, навалившись, заставил девушку встать на колени.
Для надёжности он сильно надавил рукой на наручники, сковывавшие руки за спиной, буквально пригвоздив Ташу коленями к полу. А Прыщ, стоя впереди девушки, расстегнул брюки, достал своё естество и сунул прямо в её лицо. Таша в отчаянии замотала головой.
- Соси, сука! – с перекошенным от злости и похоти лицом крикнул Прыщ.
А Голубь ещё раз ткнул ей кулаком в затылок. В нос девушки ударила убойная смесь застарелой мочи, прокисших щей и гнилой рыбы. Желудок моментально отзвался рвотными позывами, застрявшими в её гортани. Заметив Ташину тошноту, Прыщ совсем рассвирипел:
- Не нравиться, шкура? А ну, соси, бл..дь! Я тебя научу мужиков любить.
Стоявший сзади Голубь схватил Ташу за волосы, заставив откинуть голову, а другой рукой зажал ей нос, поэтому, когда девушке не стало хватать воздуха, она была вынуждена открыть рот, куда и нацелил свой немаленький, и дурно пахнущий, отросток Прыщ. Почувствовав во рту солоноватый привкус, Таша, скорее инстинктивно, сжала челюсти, а потом, уже вполне сознательно, силой сдавила их.
- А-а-а-а! С-с-у-у-к-к-а-а! – нечеловеческий рёв Прыща огласил, казалось, весь дом.
Скорчившись, он, не без труда, оторвал голову девушки от себя, повалился на пол и стал кататься, держась двумя руками за пах. Голубь не сразу понял, что произошло, и ослабил хватку. Это дало девушки шанс, тем более, что занимаяясь её носом и волосами, он вынужден был убрать руку с наручников, и злая сила больше не прижимала Ташу к полу. Она, оставляя в руках Голубя изрядный клок волос, резко вскорчила на ноги, едва удержав равновесие, и развернулась к нему лицом. Глаза Голубя налились кровью, когда он запоздало понял, что произошло и визжащему на полу Прыщу добавил свой рёв:
- Порву, гнида!
Бешенство – плохой советчик в таких делах, как драка, поэтому, несмотря на замах, чудовищный силы удар кулака пришёл в пустоту. Таше, хоть и было неимоверно трудно удерживать равновесие на тонких каблуках, и со скованными за спиной руками, удалось уклониться и от второго удара громилы. Но долго так продолжаться не могло, и, рано или поздно, но её лицо неминуемо бы встретилась с кулаком Голубя. Поэтому Таша решилась попробовать применить тот приём, которому некогда её научил такой мастер уличных драк, как Николка. Она приподняла ногу, а потом резко, без замаха, распрямила колено, выбросив ногу вперед, целясь носком в верхнуюю треть голени, прямо под коленную чашечку. Удар острого лакированного носка туфель в берцовую кость оказался страшен. Бандит надломился и присел на одно колено, схватившись обеими рукаим за больное место.
- Что ж ты, сука, дела… - не договорил он, так как следующий удар Таши, который она поспешила нанести, стремясь закрепить успех, угодил ему в гортань. Большой, и, казалось бы, сильный человек, упал и, схватившись рукой за горло, захрипел. Это казалось невероятным, но хрупкая девушка, буквально за несколько секунд, двумя точными ударами ногой вывела из строя такого здоровенного быка, каким был Голубь.
Всё! Времени прошло совсем ничего, а девушка из положения узницы оказалась в роли победительницы на поле боя. Путь свободен! Но раззадорившаяся Таша решила напоследок проучить ненавистного Прыща, тем более, что тот уже делал попытки подняться. Девушка подскочила к нему и каблуком-шпилькой припечатала голову Прыща к полу. Удар случайно пришёлся в место, где на виске человека едва пульсирует тоненькая жилка. Раздался противный хруст, из образовавшегося отверстия на виске стала, булькая и пузырясь, вытекать жидкая тёмная субстанция, а ноги страдальца задёргались в конвульсии. Но всего этого Таша уже не видела. Девушка устремилась к выходу – вперёд, к свободе!
Входная дверь сама приветливо открылась перед самым носом Таши. Но неожиданно в прихожую ввалилась целая компания. Впереди был высокий худой, похожий на аскета, человек со впалыми шеками и холодными бесстрастными глазами. Рядом стоял белый от страха Дядя Женя. А за их спинами маячило несколько одинаково безликих людей немалой комплекции в лощёных костюмах.
- Так! Что тут у нас? – спросил длиный бесцветным голосом. – Похоже, Евгений Дмитриевич, ваша подопечная опять лыжи навстрила. А где твои два ушлёпка?
- Там должны быть. – облизывая пересохшие губы, едва слышно сказал Дядя Женя.
- Впрочем, пройдёмте, посмотрим, господа, что там произошло.
Картина, открывшаяся взору вошедших, потрясла даже видавших виды телохранителей Гоши Пресненского. В разных углах комнаты лежало три тела. Одно тело, лежащее на диване, всё избитое, в ссадинах и кровоподтёках, принадлежало Лане. Два других валялись на полу. В одном углу хрипел, держась руками за горло, Голубь. В другом – дёргал ногами в луже крови Прыщ.
- Да уж. – задумчиво сказал Гоша Пресненский, с первого взгляда оценивший ситуацию. – Коротышка уже не жилец, а по второму ещё есть вопросы, и то, если срочно помощь оказать.
Дядя Женя ошарашено смотрел на катину побоища. Такого он в своей практике ещё не встречал! Что до Таши, то до неё только сейчас дошло – она только что убила человека, впрочем, сей факт не вызвал пока у неё особых душевных терзаний – сильно свежо ещё в памяти было грубое насилие над ней, учинённое этими двумя лежащими субъектами. Тем более, что к виду крови, и к необходимости, защищаясь, убивать, она уже начала привыкать ещё будучи в своём времени. А вот расплата, думала она, не заставит себя ждать. Сопротивляться толпе телохранителей крупного бандита, наверное, главаря шайки, статус Гоши Пресненского, девушка определила безошибочно, было бессмысленно.
- Помните, Евгений Дмитриевич, я вам говорил давеча, что мусор надо убирать вовремя? – между тем, продолжил Гоша Пресненский.
- Помню, Игорь Иванович!
- Запомните: вчерашние помои на следующий день начинают вонять. Придётся исправлять ошибки нерадивых подчинённых. Убрать! – последнее относилось к телохранителям, которые сразу занялись телами.
При этом он внимательно смотрел на безучастно стоящую Ташу. Она кожей ощущала этот взгляд и понимала, что нельзя ни давать волю чувствам, ни отводить глаза от картины произведённого ею побоища. Один из телохранителей, между тем, подошёл к хрипящему Голубю, достал длинный, странного вида пистолет с утолщением на конце, и выстрелил ему в голову. Вместо треска выстрела раздался сухой щелчёк, тело Голубя в последний раз дёрнулось, обмякло и вытянулось.
- Мне отмщение, и Аз воздам! – неожиданно звонко и громко прозвучал голосТаши. Все обернулись к ней. Губы девушки были плотно сжаты, на лице – ни кровинки. Даже такой бесстрастный человек как Гоша Пресненский внутренне содрогнулся.
- А остальное мы поручим виновнице торжества, - сказал он, обведя залитую кровью комнату, когда, предварительно упаковав в ковры и одеяла, унесли то, что совсем недавно было Голубем и Прыщём, - Сама наследила – сама пусть и убирает. Только поучите её хорошенько перд этим, аккуратно, без фанатизма. А мы покуда с Евгением Дмитриевичем на кухне чайком побалуемся, да померкуем немного.

На этот раз бесстрастные, похожие на механические машины, телохранители главного бандита били Ташу больно, но профессионально, не оставляя следов на лице и щадя жизненно важные органы. Под конец экзекуции, покатав девушку по полу, они так же молча приковали её обратно к батарее и удалились. Таша осталась одна в комнате, не считая Ланы, неподвижно лежащей на диване. Девушка хотела пить, но во рту был только привкус крови с саднящей губы. Впору было завыть от досады, но она дала себе слово - не раскисать! Раскиснешь – размякнешь, размякнешь – расслабишься, станешь слабой – пропадёшь. А этого нельзя допустить, надо выжить любой ценой.
Ей было всё равно, что ЭТИ в партикулярных костюмах сотворили с её насильниками и истязателями. Какое ей дело до бандитских разборок? И тех и от этих ничего хорошего ждать не приходилось! Она не знала, что делают в соседней комнате сутенёр и главарь бандитской шайки, а то, что это был главарь, она не сомневалась. На диване вся в крови лежала избитая единственная подруга, других не было в этом мире, Света и не подавала признаков жизни. Единственный человек, кто попытался ей помочь, выслушать. И поплатился за это! От мысли, что в теперешнем сосоянии Ланки виновата прежде всего она, становилось тошно.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Наташа стала анализировать, где ею была допущена ошибка. Скорее всего, зря она доверилась Паше. Трудно было смириться с мыслью, что именно этот молодой человек с внешностью и характером одуванчика, продал её современным работорговцам. Эх, Паша, Паша…
Злости на него не было, была досада на себя, что купилась на ангелоподобную внешность. Говорила же бабушка, что внешность – лишь оболочка человека, а она обманчива, главное – то, что у него внутри. «А натура часто бывает гнилой, греховной», – вторила мама. Тем более, нужно было быть осторожнее в незнакомом мире, всегда стоило помнить, что находишься в ином времени. Стоило потерять бдительность, и расплата не заставила себя долго ждать.
Какова теперь будет, расплата за содеянное? Девушка не сомневалась, что эти двое сейчас обсуждают её судьбу. Но каков бы не был вердикт – так просто сдаваться она не сбиралась.

А на кухне Игорь Иванович Пресняков и Евгений Дмитриевич Захрустко действительно вели беседу о ней, о девочке, завалившей двух далеко не самых последних бандюгов, многолетних помошников сутенёра, которых он и сам немного опасался. Оба понимали, что после сегодняшнего эксцесса прежний сценарий уже не подходит и надо искать что-то новое.
- Чаю? – спросил несколько оправившийся от потрясения Дядя Женя, взявший на себя роль хозяина дома.
- Какой чай? Давай кофе!
Пока варился кофе, обменялись мнениями.
- Минкин, сучий потрох, подсунул нам сущее бедствие на нашу голову! – сокрушался Гоша Пресненский. – Дорого нам обходится эта «потеряшка». Уже двоих людей потеряли.
Если честно, то Дядя Женя в глубине души был даже рад, что избавился от Прыща с Голубем. Сильно в последнее время много власти они стали забирать в безукоризненно выстроенной империи разврата Дяди Жени, слишком явно стали копать под своего шефа. Да и застряли они в прошлом, честно сказать, а бизнес всегда требует новых подходов.
- Невелика потеря! – отмахнулся, поставив две дымящиеся чашки, Дядя Женя. – Я уже давно хотел избавиться от них, только не знал как.
- Что так?
- Никак свои бандитские привычки бросать не желали: ни интернетом пользоваться, ни новыми методами рекрутинга. Сам знаешь, сейчас не то время, подзаработать мало кто из девушек отказывается. Да и общество терпимее стало. А эти,.. эти предпочитали ломать. Не понимали, что девчонкам надо не только кнут давать, но и пряник. У меня уже давно новая команда – пикаперы, фотохудожники, визажисты, вэб-мастера, пиарщики.
- Зачем держал?
- Вот для таких деликатных дел и держал, ломы тоже нужны пока.
- Хроши ломы! Дали себя девке завалить. – начал было Пресняков, но сразу сменил тему. – А, может быть, это и неплохо. На ней, как ни говори, два трупака висит. Теперь ничего не стоит запугать, шантажировать разоблачением. Пусть выбирает – путанить или на нарах парится. Как думаешь? А? – Гоша задумчиво посмотрел на сутенёра.
Дядя Женя ответил не сразу, сначала отхлебнул кофе, подумал, и лишь потом решился возразить Гоше Песннскому:
- Не думаю, что это хорошая идея, Игорь Иванович.
- Что так? – удивлённо поднял брови тот.
Но договорить Дяде Жене не дали – в дверь, постучавшись, зашёл один из телохранителей:
- Всё сделали, Игорь Иванович.
- Вы там, надеюсь, не сильно её потрепали?
- Жить будет! – ослабился здоровяк. – Мы её так, малёхо. Своё дело знаем – больше по рёбрам, да по жопе и другим мягким местам. Синяки, конечно, будут, рёбра поболят немного, жопа... Каждый раз, когда садиться будет – нас «добрым» словом вспомнит.
- Сейчас что? Сидит?
- А куда ж ей деваться, сидит.
- Не плачет?
- За ней такого не замечено. Кремень! Даже не стонала.
- Не стонала, говоришь?.. – Гоша задумчиво потёр подбородок, затем, полубернувшись к сутенёру, добавил. – Не представляю, как ты будешь её запугивать. Она уже через такое прошла…
- Так я ж об этом и хотел ска… - начал было Дядя Женя, но Пресняков только отмахнулся от него, снова обратившисись к телохранителю. – Что с холодными?
- Увезли уже, Игорь Иванович.
- А камера у входа, плюнули?
- А как же!
- Зачем плевать? – полюбопытствовал Дядя Женя.
- Когда просто заткнёшь чем-нибудь – сразу возникнет подозрение на умысел. – объяснил Гоша Пресненский, - А из-под плевка изображение размытым выходит – ни номера машины не разглядеть, ни физиономии людей.
- Класс! – восхитился Дядя Женя, но потом спохватился, забеспокоился. – Так ведь и Голубь с Прыщём, – он при этом перекрестился, - На камере запечатлены, когда девчонку волокли.
- Это плохо. – согласился Игорь Иванович. – Но ты уж реши это сам, испорти запись, в конце концов, замени её. Задействуй своих людей. Мне что ли тебя учить?
Отпустив жестом телохранителя, он продолжил:
- Если я, Женя, каждому делу столько времени и сил уделять буду – вся моя система рухнет. Для этого мне и нужны ответственные люди, вроде тебя, на каждом участке. А я с твоей девкой уже два дня воландаюсь. Ну, что там у тебя, извини, если прервал, излагай свои соображения
«Сам мне подсунул этого чёрта в юбке, а теперь она уже «моя»! - с обидой подумал Дядя Женя, но виду не подал, проглотил незаслуженное оскорбление, и прянялся излагать свои мысли по поводу девчонки:
- Ты же сам видел – упрямая. Такую в кусок мяса преврати – работать не будет! – он искоса посмотрел на шефа – тот согласно кивал. Приободренный сутенёр стал развивать свои мысли дальше. –А, если и будет, то из под палки. Много денег на такой не зарабатаешь, тем более, что в любой момент она может выкинуть какую-нибудь подлянку.
- Действительно, мясо нам не нужно, нам нужен исправно работающий механизм, приносящий деньги. – Гоша Пресненский и сам видел, что вариант шантажа со строптивицей не прогорит, только хотел, чтобы это прозвучало из уст сутенёра. – Есть вариант как нам отбить вложенное бабло?
Дядю Женю хоть и покоробило, что о живом человеке, тем более молодой прекрасной девушке, говорят как о неодушевлённом механизме, но тот факт, что босс с ним согласился, порадовал:
- Предлагаю, Игорь Иванович, вернуться к вашему первоначальному предложению – продать её зарубеж. За то время, что осталось до приезда князя, я берусь её подготовить к кастингу.
- Предложение дельное. – одобрил Пресняков. – Деньгами, что получим по контракту, покроем расходы, даже ещё и внакладе останемся. А там пусть эти, за границей, с ней сами воландаются. Если карьера её пойдёт, то и барыши неплохие с неё получать будем. Только согласится ли она на такой вариант?
- Согласится! – быстро уверил Дядя Женя. – Я сам с ней поговорю, смогу убедить, что для неё это самый бескровный вариант. Должен же у неё разум быть. Конечно, надо будет кредит ей открыть: обучение, процедуры, портфолио, одежда. Сейчас всё денег стоит. Загранпаспорт, катати, виза.
- Ну, ты жук! – восхитился Гоша Пресненский. – Половина из того ты перечислил – твоя фирама делает. Впрочем, насчёт документов ты верно сказал, я распоряжусь – всё будет готово вовремя. А, что до остального, - подготовь смету, решим. И самое главное: Наталья Корнеплод должна быть одна! Ничего не попишешь – так карта легла. Чтобы жила одна Наташа, вторая должна умереть. Позвонишь Минкину и направишь ко мне. Я сам с ним порешаю, причём сегодня.
- Будет сделано, Игорь Иванович, жаль только девчёнку, ту, что дурдоме. Она же ни в чём не виновата.
- Мы не можем рисковать, когда два трупа висят. Кстати, там, - Гоша Пресненский махнул рукой в сторону комнаты. – Я видел ещё одно тело лежит на диване.
- Это Лана. Я их хотел напарницами сделать.
- Посмотри не неё, если можно отремонтировать – сделай так, чтобы тоже в Европах сгинула. Нет – тода вслед за твоими помошниками отправим. По-другому нельзя! Вдруг эти трупы где-нибудь выплывут? След их в этой квартире и оборвётся: следов нет, хата пуста, и спросить не у кого. Всё! Засиделись мы тут с тобой, Евгений Дмитриевич, действуй.

Первым делом, Дядя Женя подошёл к дивану и удостоверился, что Лана жива: хоть и в забытьи, но дышит спокойно, ровно. А побои? Побои – заживут! Это хорошо, не хотел Дядя Женя ещё один труп заиметь в этой квартире.
Пока сутенёр осматиривал тело подруги, Таша настороженно следила за его действиями. Что он задумал? А Дядя Женя, в свою очередь, не знал с чего начать, кроме того, он побаивался боевой девчонки. Наконец, решившись, он направился прямо к ней. Таша вся подобролась, даже ноги подогнула, приготовившись подороже продать свою честь, а возможно и жизнь. Спасительные туфли, её невольное боевое оружие в последней битве, лежали в стороне, вне досягаемости, да и поздно было их доставать. Сутенёр склонился над ней, взялся за наручники и,.. девушка почувствовала, что руки вновь обретают свободу.
- Пошли на кухню, разговор есть. – сказал Дядя Женя, повернулся к ней спиной и не спеша направился в сторону кухни.
Таша отнюдь не горела желанием слушать одного из своих мучителей, напротив, растирая затёкшие запястья метнулась к неподвижно лежащей подруги.
- Не стоит, с Ланой всё нормально, спит. Потом займёмся. Вначале – дело. – на оборачиваясь бросил фразу Дядя Женя.
Знала бы Таша, сколько самообланания требовалось ему, чтобы повернуться спиной к загнанной волчице, только что загрызшей двух человек.
На кухне сутенёр вдруг превратился в доброго и заботливого дядечку, вызвавшегося приготовить кофе.
- Предлагаю временно объявить перемирие, душа моя. – начал он. – Нам обоим надо восстановить силы. Выпьеи кофе, я знаю один рецепт – мертвеца на ноги поднимет.
Таша молчала, с любопытством ожидая продолжения, а дядечка завариал свой кофе, сопровождая комментариями каждое действие:
- Чашки нужны большие, нечего нам церемонии разводить. – он поставил на стол две здоровые чашки.
- Греем воду. – включил электрочайник.
- Заваривать будем в чашках. Кладём по две чайной ложки с горкой натурального кофе, по две ложки сахара, нет лучше по три – калории тебе сейчас не повредят. Соль, красный жгучий перец и ваниль – на кончике ложки. – говоря это, он одновременно проделал все эти манипуляции.
- Так, теперь заливаем эту адскую смесь крутым кипятком, помешаем, даём три минутки настояться. Всё! Напиток богов готов!
Таша отхлебнула глоток-другой обжигающего напитка. Вкус был непривычным, но божественным, Дядя Женя не солгал. И, действительно, усталости и опустошенности, как ни было, краски снова вернулись на лицо девушки, а вместе с ними – ршимость бороться и противостоять судьбе.
- Ну, и к чему все эти сюси-пуси? Вы думаете, я теперь соглашусь?
- Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! – сутенёр, полняв дверуки кверху, деланно рассмеялся. – Давайте вернёмся на первоначальные позиции. Мы оба наделали немало ошибок, сделаем вид, как будто ничего не было.
- Да, только вас не насиловали, распластав на полу. – сердито ответила девушка, но уже более примирительным тоном.
- Согласен, это была моя ошибка. Но теперь у меня к вам другое предложение. Выслушайте, подумайте, и, ради бога, не отказывайтесь. Это достойный выход для нас обоих.
Он приготовился приводить доводы и аргументы, долго объяснять и уговаривать. Но после первых же фраз Таша сказала:
- Согласна!

Все товарки, укрывшись пледами, уже давно давали храпака, как, впрочем, и большинство в салоне самолёта. Наконец, от дум разбухла голова, и Ташу тоже стало клонить в сон…
Снова пришёл ОН. На этот раз ОН был верхом на вороном жеребце. В кожаной куртке с шашкой на боку и большим пистолетомм на ремне через плечо. На голове – папаха набекрень, на папахе – красная звёздочка. Жеребец лихо гарцевал под красным командиром Николаем Заломовом.
- Николка! Мой милый Николка! Я хочу к тебе, хочу быть с тобой. – ОНА протянула руки к любимому.
- Не надо Наталка! Здесь кровь, грязь, голод и убийства. Русские режут русских. Я хочу быть с тобой больше жизни, но… оставайся в том времени, где ты оказалась. Будь там счастлива, прощай.
- Но я хочу быть с тобой. И ещё… Я хочу быть в своём времени, со своим народом, где бы он ни был. В счастьи и горе, в радости и печали.
- Тогда! Тогда, нам нужен Меч Тамерлана. Без Меча нам не выбраться из этого лабиринта времени и не встретиься никогда…
Образ любимого стал таять. Пока не превратился в дымку и испарился.
Самолёт попал в зону турбулентности, и лайнер здорово тряхнуло. Таша поснулась, но не стала открывать глаза – не хотелось прогонять наваждение сна. Девушка ещё раз убедилась: прочь нравственные сомнения и душевные терзания, она всё сделала правильно. Осталось лишь одно дело, последнее в России. Она достала свой телефон, нашла знакомый номер, написала сообщение:

Нажала на клавишу, и СМС-ка пошла в адерс Антонины Генриховны Штоц, елинственного человека в этом мире, в преданности которого она была уверена.
Ещё тогда, на кухне, Дядя Женя, заикаясь и краснея, с трудом и неубедительно, озвучивал новое предложение для неё, Таша заранее готовилась ответить гордым отказом. Даже едкие слова заготовила, хотя новое предложение, действительно, было куда менее позорным предыдущего. Конечно, оно тоже предусматривало продажу собственного тела, но на более приличных условиях. Язвительные слова уже были готовы соскочить с её острого язычка, но всё изменили последние слова сутенёра:
- Владелец модельного агентства «Мorning Star» князь Кронберг на днях лично приедет в Москву для просмотра и отбора моделей.
Слова отказа застряли в горле, вместо этого Таша сказала одно слово:
- Согласна!
Она летит за Мечом Тамерлана, летит в Европу, чтобы вернуться домой.

Часть вторая. Новая надежда



Братские дела. Где-то в России.



Холодный пронизывающий мартовский ветер полностью овладел широченными першпективами и необъятными площадями огромного мятежного города растерзанной империи. Гуляя вдоль проспектов и каналов, он сбивал с ног редких прохожих, заметал колючим сырым снегом вросшие в лёд остовы неработающих трамваев, завывал возле фабричных труб рабочих окраин и кружил вокруг куполов и шпилей величественных соборов и зданий центра.
Захватившие власть мятежники со страхом относились к чудовищному детищу великого царя у самой окраины и строили планы побега вглубь страны. Граница с отделившимся осколком империи проходила всего в восьмидесяти верстах от города. Несмотря на только что заключённый похабный мир, супостат сидел неподалёку, в Нарве, и грозил начать обстрел бывшей имперской столицы из дальнобойной артиллерии.
Пламенные революционеры, взвалив на себя бремя государственной власти, осознавали как шатко их положение в «колыбели революции» и как неспокойна и тревожна ситуация в самом Петрограде. Бастовали рабочие и служащие, неуклонно снижался хлебный паёк, встал общественный транспорт, по городу бродили толпы распоясавшихся пьяных дезертиров, матросня открыто грабила особняки и обставляла квартиры, среди офицерства и интеллигенции зрели заговоры. Словом, столица империи всё больше и больше превращалась в территорию анархии и хаоса.
Дворцовая площадь всё ещё носила следы произошедших на ней эпохальных событий. Одиноко и покинуто чернел оконными проломами с выбитыми стёклами Зимний дворец. Нелепым пальцем посреди пустынной площади торчал воспетый Пушкиным столп. К зданию Главного штаба, полукольцом охватившего площадь, с противоположных сторон подошли двое. У двери бокового входа они оказались одновременно, причём оба при этом недовольно поморщились: среди захвативших власть большевиков они считались, если и не врагами, то уж точно не приятелями, поэтому наличие у них общих дел могло показаться подозрительным. Первый, выглядевший типично университетским профессором, считался личным другом Вождя и его преданным соратником. Второй, остробородый, имевший демонический вид, был в партии, скорее, человеком пришлым, однако благодаря своей неуёмной энергии и решительности сумевший в дни переворота выдвинуться на первые роли.
В маленьком кабинете Главного штаба их ожидали ещё два человека. Один их них был старшим братом Друга Вождя, на что указывали одинаково высокий лоб и оттопыренные уши. В остальном же нельзя было найти более непохожих людей по внешнему виду и складу характера. В отличие от большевика-брата, старший, имевший блестящую выправку и лихие кавалерийские усы, являлся типичным представителем высшего российского офицерства. За годы германской войны этот субъект сделал себе карьеру, занимаясь разоблачением мнимых и настоящих немецких шпионов. Ещё одного ожидающего ещё несколько месяцев назад вся пресса льстиво называла Всероссийским диктатором. Колючий взгляд, много позёрства, бритое лицо и волосы бобриком – таков был Магистр Братства Звезды и глава Великой ложи народов России. Если военный представлял группу высших офицеров Генерального штаба, тайно поддерживающих большевистский переворот, то штатский, носивший тем не менее полувоенный френч, в качестве свергнутого премьер-министра занимался каталогизацией государственных бумаг и банальной передачей правительственных и государственных дел новым хозяевам России.
- Это все, а остальные? – коротко спросил Бобрик, нервно поведя подбородком в сторону и назад.
- Экий вы торопыга, Александр Фёдорович. – зябко потирая руками, ответил Друг Вождя, в настоящее время заведовавший делами нового правительства. – И всё-то так у вас, без всякой основательности, за то и власть потеряли.
- Посмотрим, как у вас получится, Владимир Дмитриевич! - вскинулся Бобрик. – Надеюсь, Владимир Ильич будет?
- А с какой стати ему здесь находиться? – спросил демоничного вида человек с клинообразной бородкой и орлиным взглядом.
Едва войдя, он облюбовал себе место возле окна, хотя из него нещадно дуло, где и стоял в надменной позе, скрестив руки на груди.
– Предсовнаркома не член Братства. Нас он бы воспринял как очередную разновидность масонства, к которой он относится весьма снисходительно. Его энергию и веру в марксистское учение мы намереваемся использовать втёмную. Все текущие вопросы мы будем решать через меня.
- А кто вас уполномочивал, Лев Давыдович? – поинтересовался штатский человек во френче.
- Вы так и не поняли основной закон революции, Александр Фёдорович. – снисходительно молвил человек у окна, которого друзья и недруги уже начали величать Демоном революции. – Революции не дают, и не просят, революции берут. Верно, я не запрашивал полномочия, я взял их сам.
- Жаль, очень жаль, что Владимира Ильича не будет. – сокрушенно вздохнул Генштабист. – А я как раз собирался обсудить с ним вопросы военного строительства и дальнейшего сотрудничества Генерального штаба с большевиками.
- Михаил, я же тебе говорил, что Владимир Ильич и не знает ничего об этой встрече. – Друг Вождя укоризненно смотрел на брата.
Но его бесцеремонно перебил Демон революции:
- Ильич не специалист по военным вопросам. И вообще, все военные дела отныне прошу обсуждать исключительно со мной. – видя, как удивлённо приподнял бровь Генерал, счёл необходимым добавить. – Со дня на день я буду назначен народным комиссаром обороны и Председателем РВС республики. Вопрос решён. В ближайшие годы нам с вами, Михаил Дмитриевич, предстоит решать в основном военные вопросы, голос дипломатии будет звучать тихо, так пусть дипломатами занимается любитель Моцарта. Наши армии пойдут в Европу под совсем иные ноты.
По мере того, как шла несколько ленивая словесная пикировка, прибывали остальные участники ассамблеи Российской ложи Братства Звезды. Как ни странно, но состав участников характеризовала одна, но весьма существенная деталь: все они либо были членами победившей партии, либо принадлежали к её союзникам, либо явно или тайно сочувствовали её деяниям. Более того, среди прибывающих было немало представителей некой, недавно образованной большевиками, но очень могущественной организации, наделённой чрезвычайными полномочиями.
Например, скрипя начищенными сапогами, прибыл яркий представитель детей Соломона, злобный сутулый карлик в пенсне на крючковатом носу, прибывший в Россию вместе с Демоном революции благодаря связям Братства Звезды и деньгам американских толстосумов. Через охваченный войной океан они приплыли на пароходе «Христиания», который всё чаще стали называть «корабль революционеров». Сие существо отталкивающего вида буквально накануне было назначено возглавлять карательный орган северной столицы рухнувшей Империи.
На ассамблее присутствовал и его заместитель по борьбе с контрреволюцией в Петербурге, аккуратный, холёный субъект с впалыми щеками и высоким лбом мыслителя, известный мистик и экзотерик. Среди подпольщиков сей товарищ был более известен как Дядя и Максим Иванович. Он, пользующийся безграничным доверием Вождя, возглавил в ЧК Спецфонд и Спецотдел, ведавшие особо деликатными финансовыми делами большевиков, место, куда рекой стекались деньги, драгоценные камни и благородные металлы, реквизируемые у имущих классов на благо мировой революции. Родом «Максим Иванович» был из семьи действительного статского советника, немалого имперского чина.
Из «карательного меча революции» был и Магистр Поволжья – поджарый стройный поляк с лихо закрученными франтоватыми усиками. Казимеш, как по-свойски звал его сам всесильный шеф «чрезвычайки», возглавил чрезвычайные органы в ключевом для Советской власти регионе: в Поволжье, на стыке западной и восточной частей государства, и на водной дороге с севера России в южные губернии страны.
Почил своим присутствием ассамблею и сам глава Чрезвычайной комиссии – снедаемый туберкулёзом польский шляхтич с подпольными кличками Астроном и Переплётчик. Он был давним идейным соратником Демона революции, вполне разделяя его цели всеобщей перманентной революции в Европе, только умело это скрывал, умудряясь оставаться внешне «над схваткой» внутрипартийных групп и фракций. Настоящий фанатик и аскет, назначенный на эту должность самим Предсовнаркома, он развил бурную деятельность, создав эффективную спецслужбу на ровном месте. Впрочем, советом и делом в этом деле ему помогали некоторые бывшие высокопоставленные сотрудники царской охранки, например, такие как бывший командующий Отдельного корпуса жандармов генерал Джунковский. На ассамблею он прибыл со своим заместителем, левым эсером, сыном надворного советника, кстати. Представитель братской и союзной партии обладал в комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем практически теми же полномочиями, что и председатель.
Благодаря тому, что накануне закончился партийный съезд, большевицкие члены Братства Звезды смогли обеспечить максимальное присутствие своих представителей. Это были не просто заговорщики, а супер заговорщики, заговорщики в заговорщиках, тайно нажимающие пружины, которые должны были привести в действие механизм всемирной революции. Вся эта весьма странная и разношёрстная публика люто ненавидела друг друга. Но они считали себя элитариями и были спаяны одной целью - благодаря русской революции выжать Россию как лимон досуха и получить максимальный гешефт для воплощения целей Братства Звезды. Получив во владение целую страну, они поняли, что им выпал уникальный шанс и спешили им воспользоваться. Как стервятники сюда слетались авантюристы со всей Европы.
Один из них, видный член Австрийской ложи Братства Звезды, сразу после октябрьского переворота прилетевший на пир во время чумы, тоже почтил своим присутствием ассамблею. Это был остроумный и весёлый человек, талантливый журналист с весьма острым пером и большими связями в среде германский социал-демократии, типичной представитель германской ветви семитского племени. Субтильная наружность и комичный вид скрывали за собой недюжинный и острый ум, полное отсутствие моральных принципов и крайний цинизм. Изворотливость и приспособляемость позволили ему взяться за весьма нетривиальное дело – организацию революции в Германии. Деньги, выуженные путём экспроприации в России, через него широкой рукой потекли в карманы немецких социал-демократов различных партий и оттенков.
Ещё одна, весьма примечательная личность присутствовала на ассамблее. Друг всесильного главы ВЧК, польский еврей, известный в революционных кругах как Микола и Машинист. Истый «гражданин мира», изрядно наследивший не токмо в России, но и в Дании, Германии, Франции и Швеции, приятель и свойственник европейского авантюриста и влиятельного члена Братства Звезды Парвуса, он тоже после переворота счёл полезным вернуться в Россию. На пару вместе со своим родичем они организовали в Европе фирму, в которой аккумулировали финансовые средства для организации революции в России, а затем именно они были организаторами перевоза революционеров в опломбированном вагоне через воюющую Европу в Россию. Советская власть оценила заслуги ополяченного сына Израивлева, назначив его заместителем наркома финансов и управляющим Народным банком, как после переворота стал именоваться Госбанк.
Пока члены Российской секции Братства Звезды собирались, Бобрик несколько приободрился: пусть он в миру лишен всех должностей и стал практически изгоем, среди членов общества он по-прежнему всемогущественный Магистр. Тем большее разочарование ему пришлось испытать ан ассамблее.
- Братья, мы стоим на пороге великих изменений , которые приведут в созданию справедливого общества, основанного на древних знаниях Несущих Свет. – как всегда высокопарно, привычно заложив руку за борт френча, начал он своё вступительное слово.
Но был бесцеремонно перебит Демоном революции:
- Вы, Александр Фёдорович, блестяще выполнили свою задачу – по заданию хозяев разрушили Российскую империю. Но вместе с тем вы всё проиграли, главное – проиграли страну, которая могла бы стать основой вашего могущества. Поэтому – отдайте Знак Магистра, оный будет носить более достойный.
Бобрик, забыв про все свои позы, вытянул ладонь из френча и, подавшись вперёд, заговорил прерывающимся голосом:
- Но, позвольте, Братство Звезды не демократическая политическая партия, а тайное общество. И лишить меня полномочий Магистра России могут только Магистр Европы, или кто-нибудь из Несущих Свет.
- Бросьте, - пренебрежительно бросил Злобный Карлик, - Ещё на доставившем нас в Россию пароходе Лев Давыдович порассказал нам о Несущих Свет, ничего особенного за ними нет.
- Всё верно, Моисей Соломонович, - вторил ему тщедушный Журналист. – Они для достижения своих целей хотят разрушить Россию, а мы для этих целей хотим использовать Россию. Давайте уже обговаривать кандидатуры. Ваше мнение, Глеб Иванович?
Мистик, всегда отличавшийся спокойной рассудительностью, отвечал, как всегда толково и обстоятельно:
- Деятельность Братства Звезды в России опирается на ресурсы и силы борющейся партии. И в этом уникальность нашей секции. Но это и налагает обязанности присматривать за руководством партии, направлять её деятельность и использовать в своих целях. Этого не достичь без достаточной близости к руководству и кооптации Братьев во все партийные структуры. Кто у нас обличён особым доверием Вождя? Кроме меня, только Владимир Дмитриевич может называться другом Владимира Ильича. Но у него недостаточно энергии и авторитета. А Лев Давыдович обладает этими качествами сверх меры. Да и Владимир Ильич ему вполне доверяет последнее время. За ним идет наибольшее число последователей Братства, и его связи в деловых кругах САСШ лишними не будут. Я – за Льва Давыдовича. А ваше мнение, Феликс Эдмундович?
- Вполне согласен. – лаконично ответил Аскет.
- А у других возражения есть?
Возражений не последовало. Напротив, все собравшиеся горячо поддержали предложение Мистика. Лишь Бобрик как-то посмурнел, да Генерал внутренне подобрался. На него произвело впечатление, как лихо расправились с бывшим Председателем Совета министров. «А что им стоит со всеми так?» - спрашивал он себя. Генерал был не паркетным лизоблюдом, но и не боевым полевым командиром. Его стихией были интриги, тайные операции и ловля шпионов, то, что называется разведкой и контрразведкой. Поэтому в умении делать выводы, отказать ему было нельзя.
Смятение сидящего за столом Генерала заметил Демон революции, поэтому, направляясь в сторону забившегося в угол Бобрика, он по дороге похлопал по плечу генштабиста:
- Успокойтесь, Михаил Дмитриевич, у нас большие планы на вас и других офицеров Генерального штаба. Нам армию с нуля создавать надо.
Затем, подойдя к свергнутому премьеру Временного правительства, он протянул руку:
- Знак, Александр Фёдорович!
- Какой? – тот сделал вид, что не понимает.
- Тот, что в оправе из Звёздного металла, – терпеливо отвечал Лев Давыдович, - Тот, что является символом власти в Братстве Звезды.
- Как же я вытащу камень из оправы? – продолжил дурковать Бобрик.
На сей раз терпения у Демона революции не хватило:
- Вы, свергнутый диктатор, бросьте валять дурака, мы ещё не простили вам вашу авантюру с Красновым под Гатчиной! Кольцо!
На сей раз загнанный в угол, красный как рак Бобрик не посмел перечить натиску, сказать по-правде, он был не борец, а заурядный демагог, вознесённый на гребень мутной волной революции, и так же легко схлынувший вниз. Он просто снял с руки кольцо и протянул его Демону. Некоторое время он как бы раздумывал, не швырнуть ли Знак власти на землю, пусть потом поднимают, но, взглянув в пылающие глаза своего визави, не решился и просто вложил кольцо в ладонь.
- Так-то! – удовлетворённо произнёс Демон, уловив секундное его колебание. – И мой вам совет: не стойте у нас на дороге. Второй раз, как в Гатчине, вам может не повезти.
- Куда же мне теперь?
- Для вас будет лучше уехать за границу. И не в Европу, в ближайшее время там будет горячо, лучше всего в Америку. Написать о вас дяде?
- Не стоит! – Керенскому хватило достоинства отказаться. – Я лучше свяжусь с другими Братьями. А на что вам кольцо, у вас и без Знака власти достаточно?
- Приструнить робких и привлечь сомневающихся, чтобы не могли воспользоваться авторитетом Братства в борьбе с Советской властью. А то в Братство до революции было принято немало охочих до приключений и оккультизма публики: скучающие богатеи, чиновники, восторженные сынки богатых родителей и прочая шелупонь. Активные члены Братства есть в выступившей на днях в поход Добровольческой армии Алексеева. Феликс Эдмундович, - обратился Демон революции к Аскету, - Сколько у нас в Питере тайных контрреволюционных организаций?
Шеф чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, прежде чем ответить, долго и надрывно кашлял, а затем надтреснутым голосом выдавил из себя:
- Десятка полтора раскрыли только в Питере. Однако мы переносим центр тяжести в Москву, а здесь, на хозяйстве остаётся Моисей Соломонович. – он кивнул в сторону Злобного Карлика. - Самой действенной и вредной по-нашему мнению является организация Савинкова, однопартийца, между прочим, этого типа. – Аскет посмотрел на Бобрика. – А более детальным учётом занимается Вячеслав Александрович, мой заместитель. – на сей раз он показал в сторону левого эсера.
Тот важно склонил голову и выжидательно, достав блокнот, посмотрел на своего начальника: вдруг потребуется огласить конкретные цифры. Не потребовалось.
Одновременно, в другом конце комнаты вполголоса переговаривались два брата:
- Значит, с переездом вопрос решённый?
- Да, Миша, двенадцатого. Ильич выезжает сегодня.
- А как же мы, Володя? Ведь мы вам поверили!
Друг Вождя усмехнулся:
- Не волнуйся, вагонов и эшелонов хватит на всех. Да, и Генштаб будем эвакуировать в первую очередь, мы вас теперь от себя никуда не отпустим.
- Москва – это хорошо! Древняя столица, центр страны. Но… А как же мировое общественное мнение? Скажут же, что драпаем.
Ему ответил, давно прислушивающийся к разговору братьев, Мистик:
- Надо поменьше обращать внимание на так называемое общественное мнение. Возвращение правительства в Москву – шаг давно назревший. Его обсуждали ещё при царе, собиралось Временное правительство, да только всё время что-то мешало. Лишь мы – большевики – пошли на это. Но мы здесь оставляем немалые силы, в любом случае – Питер останется второй столицей.
- Господа! Товарищи! – испугано заговорил тем временем Бобрик. – Я здесь совершенно не в курсе планов Савинкова. Всё это частная инициатива Бориса Викторовича.
- Да ладно, иди уж! – махнул рукой Аскет, раздосадованный, что передача полномочий слишком затянулась. – Жалуйся нашим европейским Братьям.
- И передай им привет от меня! – задорно и весело крикнул вдогонку Журналист. – Пусть ждут, скоро буду. Ужо тогда тряхнём Европой как следует.
И он скорчил такую обезьяноподобную гримасу, что все невольно засмеялись. Впрочем, особо и гримасничать ему не пришлось – такая отвратная у него была физиономия.
- Ну всё, товарищи, к делу. – прервал веселье Демон революции.
Он стоял посредине комнаты, расправив плечи со своей фирменной гримасой превосходства. Ещё с детства он выбрал для себя роль первого. На меньшее был не согласен. Отсюда его дореволюционные внутрипартийные интриги, метания, расколы. Если уж в партии Демон не смог стать первым, то удовлетворил свои амбиции, получив контроль над Братством Звезды. Тем более, что этому тайному обществу отведена роль поводыря для русской революции и борющейся коммунистической партии.
- Вы знаете, что я был удостоен чести присутствовать на ассамблее Братства Звезды в Нью-Йорке. Видел я Несущих Свет. Старые догматики, потерявшие цель, не в силах построить новое общество. То, что они собираются создать в Европе после войны – никакое не новое, и не справедливое общество. А всего лишь подретушированная старая картина: всё то же разделение общества на классы, всё тот же гнет капитала, неравенство и эксплуатация одних другими. Разве об этом мечтали катары в своих пещерах? Разве так виделся рай земной первым христианам. Разве за то боролись вольные каменщики и иллюминаты? Разве за эти идеалы взошли на костры тамплиеры? Нет, Братья! Не за то они боролись! Мы решили взять дело построения нового мироустройства в свои руки! Поэтому мы разрываем связи со старыми маразматиками из Братства Звезды в Европе. Мы - воплотим идеалы Братства! Для целей этих маразматиков нужно разрушить Россию, для наших – сделать из России инструмент, оружие для сокрушения старого мира. Миллионы русских мы оденем в солдатские шинели и дадим в руки винтовки. Дети и матери будут шить обмундирование, сеять хлеб и лить патроны. Мужчины всесокрушающим натиском пойдут на Европу. Мы напоим наших коней в Висле, подкуём возле Одера и искупаем в Рейне. Через труп Польши – вперёд в Германию! Там созданы материальные предпосылки для нового общества, там – передовая наука и техника, оттуда мы будем строить Мировую Республику Советов!
- Ну, а как русские не захотят воевать Европу во имя революции? В германскую же не захотели? – заинтересованно спросил Финансист.
- Сразу видно, что вы мало жили в России, Яков Станиславович. И не знаете русских. – назидательно отвечал Лев Давыдович. – Русские – народ-богоискатель, народ-правдолюб. Жить по-правде, искать Бога в себе, помыслах и поступках для него естественно. Он будет искать справедливость и готов отстаивать её с кулаками. Мы сделаем, что коммунизм станет их богом, новое общество – раем земным, мировая революция – путём к справедливости, богоугодным делом, долгом. Одновременно мы уничтожим собственность, реквизируем имущество, семью, школу, воспитание детей сделаем общественным делом. Человек, у кого всё отнято, без корней, без собственности, без жилья, без семьи, без Отечества – идеальная машина для воплощения наших идей. Сразу скажу, сопротивление будет страшным. Перебить хребет отсталости, инерции и замшелости можно будет только террором! Террором последовательным и беспощадным! Уступчивость, мягкотелость история никогда нам не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь истребления, физического уничтожения всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти. Предупредить, подорвать возможность противодействия — в этом и заключается задача террора. Нам не нужны рефлексирующие интеллигенты, нам нужны миллионы работников с лопатами и миллионы солдат с ружьями. Патриотизм, любовь к родине, к своему народу, к близким должны стать для русских словами-пустышками. Мировая революция, всемирный коммунизм – вот их Бог!
- Ну, ведь придётся уничтожить целые сословия! А как же мы? – не выдержал Генерал. – Мы, офицеры Генштаба, поддержали вас, поскольку поверили, что вы, большевики, в силах ликвидировать вековую отсталость России.
- А вы как думали, Михаил Дмитриевич? Революцию, социальную революцию такого размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя! Прежде всего, это нам доказывает пример Великой Французской революции. – Троцкий был откровенен со своими. – Паразитические классы будут уничтожены, а специалистов, лояльных спецов, мы не тронем. В новом обществе найдётся место и для лучших представителей свергнутых классов, усвоивших наши идеи. Для похода на Европу генштабисты будут нам необходимы. Но командование мы вам не дадим! Командирами в нашей Красной Армии будут талантливые люди из народа. Пусть впереди на лихом коне шашкой машут, а начальниками штабов у них будут как раз военспецы. Так будет лучше. Людям нужны легенды!
Но старший из Бонч-Бруевичей не унимался.
- А Владимир Ильич в курсе ваших планов? – обеспокоенно спросил он.
На выручку пришёл Друг Вождя:
- Угомонись, Миша! – с нажимом сказал Владимир Дмитриевич брату. – Старик вполне разделяет эту позицию. Он долго жил в Европе, привык, он лучше, чем кто бы то ни было знает, что в России в силу патриархальности и отсталости не может быть построено новое общество. Германия с её промышленностью, передовой наукой, организованным рабочим классом как раз лучше всего готова к этому. Без мирового характера социализма нам не удержаться в России.
- К тому же, - добавил Демон революции, - никто Россию бросать не будет. Это наш тыл, нам нужны её ресурсы. После победы над внутренними врагами, когда начнётся поход в Европу, на повестке встанет вопрос сверхиндустриализации в России.
- Ну, хорошо, но кроме Вождя в партии есть и другие силы… – вмешался молчавший до этого Финансист. Но не досказал, многозначительно умолкнув.
Демон революции в ответ лишь пренебрежительно отмахнулся:
- В партии не осталось значимых фигур, не охваченных Братством. Пожалуй, лишь Председатель ВЦИК вполне самостоятельная величина. Но он едва ли не более радикален, чем мы. Он настолько «любит» русский народ, что готов уничтожить его во имя идеи. Но в нём нет широты мысли, он – ремесленник, а не творец. Местечковость у него во всем. Если я – «гражданин мира», образ «вечного жида», то Председатель ВЦИК – жид местный, местечковый, и горизонт его соответствующий. В любом случае – он пока наш союзник. А остальные… - он усмехнулся. – Остальные пойдут туда, куда укажет Вождь, даже если и взбрыкнут иной раз. Серые посредственности! Нет у нас с вами, конкурентов, Братья! Эту миссию предстоит пройти нам до конца. А так, подбирайте кадры для приёма новых Братьев, присматривайте, кому можно довериться.
На этом месте закашлялся заместитель Дзержинского. Да так, что Троцкий был вынужден прервать свой спич и посмотреть на него с недовольным видом. Наконец, откашлявшись, пунцовый от натуги, Александрович выдавил из себя:
- Есть у меня на примете очень перспективный молодой человек из Одессы, Плюмкин его фамилия. Инициативный, очень успешно действовал по установлению там Советской власти. Имеет хорошие связи и среди одесских бандитов, тамошней интеллигенции, и даже дельцов, ворочающих миллионами. Решителен, и не связан никакими моральными соображениями. Вполне подойдёт для деликатных дел. Успешно провёл экспроприацию в Одессе.
- Небось, пару возов с добром себе оставил? – усмехнулся Демон революции и, увидев протестующий жест левого эсера, добавил. – Знаю я эту братию, одесских евреев, сам оттуда. Ну, ладно, даю санкцию на привлечение вашего протеже, Вячеслав Александрович. Такие оборотистые пройдохи нам нужны. Феликс Эдмундович, возьмёте его к себе?
Аскет кивнул, а Демон продолжил:
- А вы, Михаил Дмитриевич, тоже среди военных посматривайте подобных персонажей. Лучше всего из невысоких офицерских чинов, не связанных с устаревшими взглядами на ведение войны. У меня уже один есть на примете, подпоручик, недавно вернулся из плена, из князей, кстати. Но вполне разделяет наши убеждения, заявляет, что готов идти походом в Европу, чтобы обратить в прах старый прогнивший мир. Вот из таких деятелей и будем ковать военные кадры РККА.
Тут подал голос Журналист:
- Говорят, от Германцев новый посол приезжает. – он с деланным безразличием рассматривал ногти на руках. – А секретарём у него – небезызвестный Штоц.
- Да-а, это проблема! – протяжно сказал Аскет. – Он долго жил в России и знает всю нашу подноготную.
Его поддержал несколько возбуждённый этой новостью Финансист:
- Как же так, Братья? Он в курсе всех наших финансовых дел, знает всю цепочку контрагентов, контролирует все потоки!
- Только без паники, без паники, товарищи! – новоназначенный Магистр России учился повелевать очень быстро. – Вне всякого сомнения, барон Штоц прислан нашими европейскими Братьями приглядывать за нами. По их замыслу мы должны сейчас с упоением топтаться на остатках России, а не готовить поход в Европу. Выход один – его надо ликвидировать! Вот вы этим и займётесь. – он обратился к Дзержинскому с Александровичем. – Только сделать это надо так, чтобы ни капля подозрения не упала ни на нас, ни на Советское правительство. Задача нетривиальная, но выполнимая. Пусть это будет какая-нибудь экзальтированная группа патриотически настроенных россиян, недовольных грабительскими условиями похабного мира.
- Сделаем, Лев Давыдович! – пообещал Аскет. – Подумаем с Вячеславом Александровичем. Одна голова – хорошо, в две – лучше!
Но Демон революции уже обратился в другую сторону, к Журналисту:
- А тебе, Карл, нужно срочно выезжать в Германию, заниматься привычным делом – мутить воду. Если там начнётся революция, то им станет не до нас. Только так, чтобы без нас революция ни в коем случае не смогла победить, свободу должны принести им мы, на красноармейских штыках. Понял?
Радек был абсолютно беспринципен и подл, поэтому лучшего человека для этой миссии и сыскать было трудно. Он растянул в улыбке свою обезьяноподобную физиономию:
- Мне б только до места добраться, а уж я им устрою Варфоломеевскую ночь. Встречусь с этой влюблённой парочкой, Розой с Карлом, настрою их, как следует, они сами станут вытворять такое, что их бывшие однопартийцы с удовольствием потопчутся по ним. А при наличии достаточного финансирования вполне можно настрогать с десяток искренне ненавидящих друг друга социалистических партий.
Магистр бросил взгляд в сторону Финансиста:
- Ты слышал, Якуб Станиславович? Что скажешь?
Фюрстенберг, больше известный как Ганецкий, подумал, почесал бороду и лишь потом сказал:
- Сложный вопрос. До этого мы всё переправляли в эту сторону, теперь потоки требуется перенастроить в обратном направлении. И всё под носом у этого Штоца, а он изрядный спец по денежным вопросам. Ладно, нам не привыкать. Откроем пару подставных фирм. Денег, которых у буржуев отобрали, я надеюсь, будет достаточно. Глеб Иванович?
Тут пришёл черед говорить Мистику:
- Ну, на мировую революцию вряд ли хватит, но для начала, я думаю, будет достаточно. Тем более экспроприации продолжаются. Но уж больно анархисты беспредельничают. Всё себе и себе, приструнить бы надо. – и он посмотрел на пришедшего последним благообразного старикана с седой окладистой бородой.
Это был один из теоретиков анархизма Аполлон Андреевич Карелин.
Тот возмущённо зашевелил своей бородой-лопатой:
- Анархизм не признаёт организации, как я могу иметь влияние на тех, кто мне не подчинён?
- Эта ваш долг, - Троцкий едва сдерживался от негодования, - примените свой нравственный авторитет. И учтите, будущее анархизма в рядах победившей революции зависит от вас: не сможете обуздать братишек – мы будем вынуждены принять меры. И тогда без обид. Договорились?
На сей раз, Карелин промолчал, только старчески пожевав губами, согласно кивнул.
А Демон уже вновь возвратился к разговору с Бокием:
- Глеб Иванович, на вас ложиться архиважная задача – аккумулировать необходимые для рывка в Европу средства. Создавайте фонды, тайные кассы, собирайте не только золото и драгоценности, но и меха, произведения искусства, ценную утварь. Мы ведь создаём такую систему, что населению России вся эта роскошь не понадобиться, русские будут равными в бедности. Так пусть она послужит делу разжигания пожара в Европе. В общем, не мне вас учить.
Уже было довольно поздно. Из-за недостатка электроэнергии лампы светили тускло, едва-едва освещая комнату. Свет вообще подавался с перебоями, поэтому, дабы не остаться неожиданно в темноте, новый Магистр России решил, что пора заканчивать.
- Братья, следующая встреча будет уже в Москве. Все знают свой круг вопросов. Моисей Соломонович, – злобный Карлик Урицкий вопросительно посмотрел на нового Магистра России, – Вы остаётесь здесь на хозяйстве. Что бы там ни думали враги, красный Питер не должен быть сдан. Меры можете принимать самые крайние, без ограничений. Наша власть должна быть страшной. Вам, Казимир Ксаверьевич, держать Волгу, - он обратился в Колоссовскому, - Она – ключ к Уралу и Сибири, она – ворота на Каспий, в Персию и Туркестан. Нам с вами, Михаил Дмитриевич, работать над созданием Красной Армии. А для вас, Владимир Дмитриевич, особая задача – быть другом Вождя, окружить его заботой, своевременно снабжать нужной информацией. Надо, чтобы он смотрел на мир нашими глазами. И налаживать работу нового, Советского государственного аппарата. И последнее, на ассамблее Братства в Америке говорилось о древнем артефакте – Мече Тамерлана. Якобы это орудие необычайной силы и обладание им даёт власть над людьми. Один из потомков Древних, князь Кронберг, даже продемонстрировал его. Но, если честно, демонстрация не произвела особого впечатления. Есть мнение, и в кулуарах ассамблеи оно высказывалось некоторыми американскими друзьями с о-очень большими деньгами, что Меч до сих пор находится в России. Я сам не очень верю в подобную оккультную чушь, но если Меч Тамерлана существует, то он не должен, во-первых, попасть в руки наших врагов, а во-вторых, ни в коем случае покинуть пределы России. Общая задача для всех Братьев Звезды – искать следы Меча Тамерлана. А теперь, прошу расходиться по одному с интервалом в десять минут. Совсем необязательно, чтобы нас видели посторонние глаза.

Трудно, почти невозможно сохранить тайну, если о ней знает столь большое количество настолько разных людей. На следующий день о планах Братства Звезды узнали те, от кого, собственно, и хранили свою тайну члены Братства.
Перед информатором сидели два грузина с пышными усами. Первый, порывистый черноволосый красавец, настоящий кавказец, во время разговора то и дело вскакивал со стула, оббегал вокруг комнату, приговаривая:
- КААкие мЭрзавцы! КААкие мЭрзавцы! И э-это вожЬди пААртии!
Потом, сев на стул, начинал трясти ногой. Не выдержав, снова вскакивал и начинал наматывать круги. Энергия у Серго била через край.
Второй – среднего роста, рыжеватый и неторопливый, напротив, был сдержан. Пока информатор рассказывал, он, чтобы не выдавать своих чувств, тоже встал со стула. Однако не стал метаться по комнате, аки тигр в клетке, а несколько раз неторопливо прошёл позади большого стола, неслышно ступая в своих мягких, тончайшей выделки, кожаных кавказских сапогах. Затем встал возле окна и, раскурив трубку, так и стоял, глядя в окно, как бы не слушая говорившего, думая о чём-то своём. Однако, как только закончился пересказ событий, он повернулся:
- ЗнААчит МЭч ТамЭрлана, говоришь?
Затем подошёл к рассказчику, выбросил вперёд, прямо к его носу руку, сложив хорошо известную комбинацию из трёх пальцев:
- Вот им, а нЭ Россию!
Потом, подумав, соорудил фигу и на второй руке и повторил тот же трюк возле чужого носа:
- Во-от это они получат, а нЭ Россию!
В Кобе чувствовалось скрытая сила. И Колоссовский почему-то ему поверил сразу и безоговорочно.
Ещё накануне, выходя из здания Главного штаба, Колоссовский чётко понимал, что ребятки заигрались, и их нужно остановить. Нет, планы европейских Братьев Звезды тоже угрожали России. Но поляк был уверен, что страна выдюжит, и её ненавистники только зубы обломают. В первый раз, что ли? Если суждено России пасть, то только изнутри. Никто, кроме самих русских, не в силах разрушить собственный дом. Главная угроза – это планы российских членов Братства Звезды, бросивших вызов всему тайному обществу. Казимиру было жаль Европу. Он понимал, что после мировой войны прежней уютной и милой Европы уже не будет, но задуманное заговорщиками несёт полное потрясение основ жизни. Не завидовал он участи Польши, родины его предков, страны, в которой он почти не был, но любил отвлечённой любовью. Ибо Польше должно стать первой жертвой на пути в Европу. Но поляку было жаль и Россию, родины его мамы, страны, ставшей родной для него. Он осознавал, что погубив в походе миллионы мужиков, высосав из страны все соки, эти субъекты с лёгкостью бросят истерзанную страну, переселившись в Германию для продолжения своих экспериментов.
Казимир долго перебирал в уме всех кому он мог бы доверить свои знания, кто мог бы реально стать преградой на пути замыслов Братства Звезды. Он вынужден был с сожалением согласится с Троцким: никто в партии не соответствовал уровню поставленных задач. Один был пустобрёх, другой – позёр и фанфарон, третий – беспомощен как котёнок, четвёртый не обладает достаточным авторитетом, пятый… Оба грузина на которых остановился, наконец, Колоссовский, были пока не на первых ролях в партии, но в них чувствовался потенциал. Поляк усмехнулся: «Опять Россию предстоит спасать инородцам! Похоже, это становится традицией».
Со встречи поляк, назначенный председателем ЧК С-кой губернии, вышел успокоенным. Что-то ему подсказывало, что он сделал верный выбор!

Глава 1. Мгла над Русью



Черная туча гражданской войны опустилась на Россию. И закрыла небо от горизонта до горизонта. И восстал брат на брата, а сын на отца. Зерна ненависти, любовно взращенные в течение века нашей интеллигенцией, дали обильные всходы и обещали дать кровавый урожай. По разоренным просторам Руси из конца в конец гонялись друг за другом вооруженные банды красных, белых, жёлто-блакитных, зеленых и других мастей, копытами своих лошадей вытаптывая все живое. Белые резали красных, оставляя на их телах кровавые отметины в виде вырезанных звезд, красные уничтожали белых, вырезая кровавые погоны на их плечах, и рекой текла кровь соотечественников. Мрак правил Русью и ни единого просвета, ни единого лучика солнца не пробивалась через кровавую, дурно пахнущую кровью, тифом, холерой и другими отравленными испарениями пелену, накрывшую землю русскую.
***
Хмурым февральским черным вечером тысяча девятсот девятнадцатого года по мостовой губернского города С. шел молодой человек в папахе, бекеше и кавалерийских галифе. С левой стороны на нем висела шашка, а с правой – кобура от нагана. Гулким эхом по безлюдному городу отзывался звон его каблуков. Некогда шумный и ярко освещенный город настороженно затих и погрузился во тьму. Замолкли шумные базары, уже давно не раздавалась трель трамвайных звонков. И даже никогда не засыпающий речной порт притих и теперь принимал все больше пароходы с солдатами вместо праздных пассажиров и баржи с тифозными вместо хлеба. За минувший год власть в городе дважды переходила из рук в руки. Обыватель, наглухо закрывшись в доме, робко прислушивался, и украдкой приглядывался из-за занавесок на окнах своих квартир: что-то теперь будет?
В первый свой приход Советская власть принесла на улицы города грабежи и бессудные расправы, хаос и разруху. Продразверстка в деревне и реквизиции в городе восстановили против большевиков жителей губернии. Поэтому накатившихся с востока белочехов, ждали едва ли не как своих избавителей. И поначалу как будто оправдались ожидания и робкие надежды: прекратились реквизиции, появился электрический свет на бульварах и вода в квартирах, заработали театры, а скверики и сады вновь наполнились гуляющей публикой. И все бы было ничего, да вот только рабочих, пытающихся переплыть реку, народная милиция во главе с Козятиным забивали баграми, по предприятиям рассыпались расстрельные команды, а в села возвращались сбежавшие хозяева. Рынки заработали, да спекулянты цены до небес взвинтили. А там и оказалось, что господа у мужиков забирают хлеб не хуже товарищей. Вскоре и подавно стали самих мужиков забирать в свою Народную Армию. Бежавших секли или расстреливали. В городе тем временем закончилась вся жратва, и взять её было положительно не откуда. А с востока и юга тем временем на город накатывались окрепшие части Красной Армии.
Вот уже четвертый месяц в городе вновь хозяйничают красные. И вроде как их подменили. Это уже не те разнузданные банды, что прежде наводили ужас на городских жителей. И, судя по всему, на сей раз они надолго: и дисциплины побольше, и грабят поменьше. Серьезно так вошли в город, основательно. Да только по-прежнему обыватель сидит за своей занавеской и носа не высовывает. Вдруг снова власть перемениться? Вон Колчак за Уралом опять в наступление пошел, к Волге рвется. Что же дальше-то будет?
***
Красный командир Николай Заломов шел по улицам губернского города С. Думал, что сердце вырвется из груди от радости, когда нога ступит на мостовую родного города. А надо же, кроме печали вид заброшенных и тронутых разрухой улиц ничего не принёс. Только тисками внутри что-то сжалось от нахлынувших воспоминаний. Наташа! Когда-то здесь они, счастливые и беззаботные, встретили свою любовь, гуляли по этим улицам, по этим паркам и площадям. Как давно это было! Больше пяти лет прошло. Образ Наталки, неясный, подернутой дымкой, встал перед ним. Комэска Заломов невесело усмехнулся: а ведь он стал забывать, утрачивать этот образ. Не то, чтобы он не вспоминал о девушке всё это время, он помнил о ней, но… как о далёком, почти детском воспоминании, как скорбят о прошедшем времени, которое, увы, уже не вернуть.
Жизнь полная событий, кровавый российский замес, гражданская война и революция заслонили любимый образ нежной подруги. Какими же детскими и несущественными теперь казались ему все их проблемы! К тому же Николай, отдавший всего себя служению революции, поставил крест на себе и своей личной жизни. Да какое он имеет право на личную жизнь, на счастье, когда Родина в огне? Когда буржуи всех стран поклялись задушить молодую Республику Советов? Когда израненную и истерзанную родную землю топчет сапог интервента? Нет у него такого права! Надо спасть Советскую Россию! И вот город вернул ему воспоминания о Наталке. Комэска пока не знал, как к этому отнестись. А вообще, почитай, четыре месяца как отбили губернский город С. от белочехов и каппелевцев, а только сейчас ему довелось побывать в городе, ставшем для него родным.
***
В последних числах сентября 1918 года в только что отбитой у белочехов Сызрани состоялось совещание командного состава четвертой армии. Ожидался приезд командующего Восточным фронтом Иоахима Вацетиса.
Комэск Заломов сидел на берегу небольшой степной речушки. В сентябре летний зной сменился тяжёлой сухой духотой. Заволжская степь пожухла и выгорела. Вместо летнего буйства красок в иссушённой степи, казалось, остался один блекло-жёлтый, цвет грязной соломы. Редкая, выжженная под палящими лучами, трава была покрыта густым слоем пыли. Пыль была всюду: залезала под стоячий ворот линялой гимнастёрки, оседала в ушах и на губах, здоровенными козявками прорастала в носу, скрипела на зубах и сушила язык.
Типично степная речка Чагра на своём многокилометровом пути к Волге нарыла на плоской поверхности степи бесчисленное количество стариц, гаев и оврагов, в низинах оставила после себя несчётное количество озёр и болот. То превращаясь в едва видимый тощий ручеёк знойным летом, то широко разливаясь по раздольной степи в весеннее половодье, огибая холмы и курганы, порой исчезая под землю и появляясь вновь, тысячелетиями несла Чагра талые степные воды до волжской водной глади, трудясь и изменяя физиономию заволжской степи. Как возраст наносит морщины на человеческое лицо, так и Чагра чередой плёсов и перекатов избороздила степную поверхность пересохшими руслами и заболоченными низинами, оврагами и ярами, разбросала повсюду оспины-озёра.
Николай, стянув сапоги и портки, с наслаждением погрузил свои натруженные от безумной скачки ноги в ледяную воду. Вот уже много дней красные безостановочно гнали немногочисленные части белочехов и комучевцев на северо-запад, прижимая их к губернскому городу С. В прозрачной воде мерно, в такт течению колыхались водоросли, на мелководье играли мальки, по зеркальной глади бегали водомерки, тащил воздушный пузырь за собой шустрый паучок. Где-то под кочкой тревожно квакала в ожидании холодов одинокая лягушка. Тихо шелестела осока, настраивая на безмятежный созерцательный лад. В соответствии с этим неторопливо текли мысли Николая. Да неспокойно было на душе бравого комэска 1-й Самарский, бывшей Николаевской, пехотной дивизии. Тяжкие думы омрачают чело красного командира.
Почитай, уж скоро год, как завертелся великий переворот в России. Но не принёс он обещанного «царствия божьего на земле» истерзанной от войны стране. Не мир принёс красный октябрь, но меч, взаимную ненависть и кровавую междоусобицу. Вот уже скоро год как режут друг друга соотечественники, не затихает вражда, но усиливается. Черствеют сердца, и растёт ожесточение. Льётся рукой кровушка русская. Казаки, отступая, жгут за собой степь, травят или палят урожай, заваливают трупами умерших животных редкие колодцы. Впрочем, точно так же поступали при отступлении красные.
Даже среди своих Николай ощущал себя одиночкой. Казалось, никто не видит весь тот кошмар, что витает над страной. Ему всего-то двадцать один, а ощущения, как у старца, потерявшего к концу жизни всё и всех. Империалистическая война отняла у него любимого брата, Алёшку. Самостийники на Украйне зверски расправились с Джембазом, Джоном, Лизой и всеми его товарищами по цирковой труппе. Сгинул в боях с белочехами Коссовский. Бесследно исчезла его душа, его любовь, его лучик света, Наталка. Комэск Заломов хотел было скорбно вздохнуть, но подавил грозящий вырваться из груди звук, услыхав вдалеке стук копыт. Даже не услыхав, а, скорее, ощутив под собой характерные ритмичные колебания земли. Он оглянулся: вдалеке струился поднятый копытами столб пыли. Жалеть себя было некогда, прошлое прошлым, а требовалось позаботиться о защите в настоящем, мало ли кого может принести нелёгкая в это беспокойное время. Николай как можно быстрее прямо на мокрые ноги натянул сапоги, накинул портупею и, вытащив наган, залёг за крутым берегом реки, наведя револьвер в сторону всадника. Хоть конь комэска со спутанными ногами и пасся неподалёку, бежать до него не имела смысла. Несколько минут прошли в томительном ожидании, наконец Заломов, расслабился, осторожно снял курок нагана со взвода, перевёл дух: на полном скаку к нему приближался его вестовой Фрол Аниськин.
- Фу, чёрт, испугал! Просил же – попусту не беспокоить.
- Так это, товарищ комэск, Захаров тебя вызывает.
Несмотря на то, что они оба были односельчанами и приятелями, вестовой не позволял фамильярности и свято чтил субординацию, которую ещё редко можно было встретить в молодой революционной армии.
***
У начдива 1-ой Самарской пехотной дивизии Сергея Парменыча Захарова вид был ещё тот: по лбу пролегли глубокие складки, глаза от хронического недосыпа были красными, как у кролика, начинающие седеть волосы не прибраны, вообще все лицо носило печать крайнего утомления. Полки дивизии теснили белочехов и казаков от Николаевска и Балаково в сторону губернского города С. Беляки огрызались и, откатываясь назад, устраивали всяческие засады и заслоны, брать которые приходилось с боем и жертвами. С востока налетали быстрые как ветер, вредные как гнус и мошкара, казаки, тревожа и выматывая наступающие красные части.
- Коля, командарм четвёртой в Сызрань вызывает…
- Что, взяли уже? – радостно поинтересовался Заломов, не совсем тактично перебив старшего начальника.
Но сразу заткнулся, увидев осуждающее выражение на физиономии Захарова. Начдив, не став акцентировать на сём внимание, продолжил, потирая лоб:
- Бери один взвод и поедешь со мной. Не ровен час на банду наткнёмся. Глупо погибать у себя в тылу
- Есть! – лихо щелкнул каблуками командир кавалерийского эскадрона 1-ой Самарской пехотной дивизии Николай Заломов.
- Да, и нарочного своего пошли к Василь Иванычу. Явка обязательна.
Указал на лежащий на столе ворох смятых телеграфных лент и добавил, щадя самолюбие своего комэска:
- Пришло сообщение, что сегодня в город ворвалась Железная дивизия, но бои ещё продолжаются. Поэтому охрана лишней не будет.
***
На утлом суденышке без происшествий переправились через Волгу, а вот к вокзалу, где и был назначен сбор, пришлось пробиваться с боем. Сызрань еще не до конца была очищена от белочехов и отрядов Народной Армии Комуча[6]. По окраинам шла ожесточенная перестрелка, где-то громко ухали орудия, белочехи прочно удерживали мост через Волгу. Кавалерийский взвод Заломова лихо пронесся по городским улицам, не потеряв ни одного человека.
Сидя на деревянной скамье заднего ряда большой прокуренной залы, Николай с любопытством осматривал начсостав армии. Из под заломленных назад папах, линялых фуражек и сдвинутых набекрень бескозырок, на мир смотрели обветренные сухими волжскими ветрами лица. Люди переговаривались, смеялись, мяли в огрубелых пальцах папиросы. Кто-то громко хвастал своими подвигами, иной потирал обмотанную серыми от грязи бинтами голову, третий что-то не спеша втолковывал соседям по скамье.
В фойе быстрым шагом вошел командующий Восточной завесы Вацетис. Был он круглолиц и крепко сбит.
- Товарищи! – начал он, посмотрев на часы. – Время дорого, всем надо в войска, поэтому начнем.
Говорил Вацетис с тянущим, четко расставляющим паузы и акценты, выговором, свойственным представителям прибалтийского племени:
- Предлагаю заслушать информацию товарища, только что возвратившегося с того берега, из губернского города.
К трибуне вышел грязный, заросший и чрезвычайно истощенный человек, в котором Николай с трудом узнал некогда щеголеватого и подтянутого инженера Колоссовского.
- Товарищи! – начал он. - Детали я уже изложил командованию, поэтому самую суть. По белогвардейским тылам я лазил с разведкой два месяца и если коротко: нас ждут, товарищи! Крестьянство встретит Красную Армию как своих освободителей. Политика Комуча в деревне полностью себя дискредитировала. Мужик понял, что в белогвардейском обозе едут бывшие владельцы. Да, крестьянству не нравится продразверстка, но, говорят они, красные забирают только хлеб, а белые и хлеб и землю. В тылу у белочехов восстали целые волости, мужики не только не дают хлеб Комучу, но и отказываются служить в его армии. Неспокойно и голодно в губернском городе: рабочие бастуют и готовы поднять восстание. Карательные отряды Комуча расправляются с недовольными, зверствуют в городе и в деревне. Народная Армия Комуча разваливается. Стойкими остаются лишь белочехи, но их немного, и отряды Каппеля. Я считаю, что кризис власти Комуча достиг своего дна, в самом правительстве царят растерянность и панические настроения, и сейчас, не отвлекаясь на второстепенные задачи, следует наступать прямо на губернский город. Рабочие города сведены в боевые дружины и по моему сигналу готовы начать восстание в тылу белочехов. Поддержку мы вам обеспечим.
- Значит, так тому и быть! – заключил комфронта Вацетис. – Товарищи командиры, прошу по-одному подходить к столу для получения боевой задачи.
Командиры, выстроившись в очередь возле президиума, получали запечатанные пакеты и расходились.
Начдив Первой Самарской, сухой и методичный Захаров, стоя возле президиума, о чем-то негромко переговаривался с командармом четвертой и комфронта Вацетисом, корда в залу вихрем вошел порывистый и громкий черноволосый красавец. Он шумно подошел к столу президиума и со всей силы хлопнул Захарова по плечу.
- Опять что-то без меня замышляете? - спросил он гортанным каркающим голосом. – Учтите, в губернском городе первым буду я.
- Да разве в том дело, кто первым будет! – ответил повернувшийся Захаров. – Дело-то общее.
- Все равно, мои удальцы впереди будут. Симбирск взял, Сызрань взял, и губернский город С. возьму!– безапелляционно заявил чернявый.
Николай догадался, что это и есть Гая Гай, лихой командир 1-ой Симбирской пехотной дивизии, только что освободившей Сызрань. Одет был командир Железной дивизии крайне импозантно, если не сказать щегольски: на ногах сияли до блеска начищенные хромовые сапоги со шпорами, на плечах – черная бурка из под которой выглядывала черная же черкеска, расшитая по кавказскому обычаю серебром, голову венчала лихо заломленная назад папаха, а на левом боку болталась богато украшенная конвойная шашка с темляком. Бравый начдив гнул своё:
- Давай пари заключим, что мои орлы будут первыми. Мы уже ведем бой около моста через Волгу, а там и до губернского города рукой подать, пока твои барахтаются возле Николаевска.
- Не буду я с тобой никакого пари заключать. – спокойно возразил Захаров. – Дело покажет.
Захаров был уравновешенным, расчетливым и методичным командиром, лучшим, по мнению Николая, начальником дивизии на всём Восточном фронте. Но не было в нем лихости, азарта, широкой души, всего, что так ценят бойцы в командире.
- Ну, ежели Парменыч отказывается, то я готов биться об заклад, что мои парни будут первыми в городе. – сказал, выходя из-за спины Захарова, невысокий перетянутый кожаными ремнями командир, теребя длинный рыжеватый ус.
Это был, уже в то время легендарный, Чепай. Вот он, удалой командир, и был под стать горячему Гаю. Заломов как никто другой знал сложную историю взаимоотношений двух соратников-соперников, Сергея Парменовича Захарова и Василия Ивановича Чепаева, ведь она происходила у него на глазах. Вместе они пришли в революцию, вместе из красногвардейцев, партизан и солдат в Балаково и Николаевске формировали первые полки Красной Армии – имени Степана Разина и имени Емельяна Пугачева, вместе дрались с Уральскими белоказаками атамана Апутина и Оренбургскими атамана Дутова. Когда полки были сведены в 1-ю Николаевскую пехотную дивизию, Захаров стал ее командиром. А Чепаев возглавил вновь сформированную 2-ю Николаевскую пехотную дивизию[7]. Но именно Чепая за его лихость и смелость решений любили бойцы обеих дивизий, считали своим командиром, верили ему и были готовы пойти с ним в огонь и в воду. Если Захаров и ревновал к Чепаевой славе, то никак этого не показывал, однако красноармейцы обеих Николаевских дивизий предпочитали называть себя чепаевцами.
После резкой реплики Чепаева повисла пауза, начдивы стояли и сверлили друг друга глазами. Гай положил руку на эфес шашки, Чепай теребил в руках нагайку.
- А вы, Василий Иванович, на город не пойдете. – вдруг прервал паузу голос командарм четвертой. – Перед вашей дивизией стоит другая задача.
- Как так? – взвился от негодования Чепаев. При этом его рыжий ус сам стал топорщиться вверх.
- А вот так! Вам надлежит произвести поиск в направлении Уральска.
- Так значит с Чепаем? А так со мной нельзя! – бравый начдив взял командарма за грудки. – Я Чепаев! Понимаешь, Че-па-ев! Шкура ты офицерская!
Командарм, хоть и не был царским офицером, а так же как и Чепаев, выходцем из унтеров, не на шутку перепугался. Уж больно начдив был лих, крут и скор на расправу, Из-за недостатка воздуха его лицо побелело, а раскрытый рот стал хватать воздух.
Гай, начдив Железной дивизии, с немым удивлением наблюдал всю эту сцену. Он, кадровый офицер царской армии, имеющий, несмотря на всю свою горячность, понятие воинской дисциплины, и представить себе не мог, что он вот также может схватить за шиворот своего командарма первой армии Тухачевского. Затихли и другие командиры. Заломов стоял и соображал, что же предпринять, чтобы разрядить ситуацию
- Решение утверждено командованием Восточного фронта и доложено в реввоенсовет республики, самому Троцкому. – сказал Вацетис, навалившись всей своей тяжестью на стол и опершись на него своими кулаками. При этом он как бы навис над невысоким Чепаем. – Знаешь, что за невыполнение приказа? Ревтрибунал!
Сказанное твердым тоном несколько охладило пыл легендарного начдива, и он отпустил смятый ворот гимнастерки командарма. Постепенно краски вернулись на бескровное лицо командарма Четвертой армии Хвесина[8], а вместе с ними пришла и уверенность, поэтому он не нашел ничего лучше, как наброситься на Гая:
- А вы что здесь делаете? Устроили провокацию, понимаешь! Ваши закончили уже, Тухаческий уехал в свой штаб.
- Вот-вот, - поддержал командарма Вацетис, - Шуму от вас много, а дела мало, только пыль в глаза пускаете. Доложили, что Сызрань взяли, а по окраинам еще идет бой, Александровский мост в руках у противника. Идите, товарищ Гай, выполняйте поставленную задачу.
Начдив Железной некоторое время сверлил глазами обоих командующих, поигрывая жвалками, но затем, приставив руку к виску, сказал:
- Есть! – развернулся и так же стремительно, как и вошел, покинул зал.
Но точку в конфликте поставил Захаров, который, подойдя сзади в Чепаеву, приобнял его за плечи:
- Дурак ты, Василь Ивановиич! – добродушно сказал Захаров. – А ведь от твоего наступления на Уральск зависит успех всей операции.
- Только не надо, не надо меня успокаивать. Чепай в этом не нуждается! – не сдавался Чепаев, однако без прежнего пыла и жара. – А то, понимаешь, нагнали в штабы офицерье, шлют директивы, только воевать мешают.
- А вот и зря вы так, товарищ Чепаев. – вступил в разговор комфронта. – Командир вы хороший, заслуженный, но не мешало бы и вам подучиться, военную науку освоить. И прекращайте вы эту партизанщину. А то «Шкура!», «Офицерьё!»… Сейчас мы все – командиры регулярной Красной армии и обязаны выполнять революционные приказы! Перед вашей дивизией стоит ответственейшая задача! Своим наступлением на Уральск вы должны отвлечь основные силы белоказаков, не позволить им ударить во фланг нашим наступающим на город частям. От вас зависит успех наступления на губернский город С.
Удовлетворенный таким ответом и важностью возложенной на него миссии, Чепаев приосанился, подкрутил ус и заявил Вацетису:
- Ну, тоды ладно. Да токмо кавалерии у меня маловато, а без нее супротив казачья воевать, сам понимаешь.
На помощь пришел командующий армией:
- Будет тебе конница, Василий Иванович. – и, повернувшись в Захарову, спросил: - Поделишься, Сергей Парменович?
- Поделюсь, как же не поделиться. – степенно отвечал Захаров. – да вон, хотя бы бери этого молодца с его эскадроном. – и он кивнул в сторону Заломова.
- А, Колян! – Чепаев подошел и хлопнул Николая по спине, - Знаю его, боевой хлопец. Значит так, довезешь Парманыча до штаба дивизии и всем эскадроном рысью ко мне. А я отсюда на ероплане двину, время дорого.
Мало того, что легендарный начдив неважно держался в седле, он к тому же был не чужд комфорта и очень уважал технические новинки в военном деле, поэтому предпочитал передвигаться между полками на автомобиле, а то и на аэроплане.
- Да не подойду я тебе, Василь Иваныч! – изображая смущение, потупился Николай.
- Как так? – кончики усов начдива от возмущения поползли вверх. – Чем тебе Чепай не угодил?
- Чепай угодил, да я, похоже, не угодил. Я ведь тоже из этих, господ ахвицеров, как ты нас называешь. Не, не пойду, и не уговаривай. А то еще зарубишь шашкой, а мне ещё пожить охота, баб помять, ананасы с рябчиками покушать. – Николай Заломов сознательно шел на обострение, чтобы заранее поставить все точки над и.
Шутка удалась – Чепай захохотал.
- Подойдешь, подойдешь, Коля! – второй раз поднимать затевать ссору Чепаев был явно не намерен, хватило одного раза. – Видел я тебя в бою, лихой рубака! Мне такие люди нужны. А рябчики с ананасами и шампанским после победы вдвоём откушаем, и девочек прихватим. А что до политграмоты, ты мы тебя быстро обучим.
- Это мы еще посмотрим, кто кого обучит. – буркнул Заломов и пошел седлать своего коня.
Так волей судьбы Заломов оказался в стороне от полосы наступления на губернский город С. войск и не принял участия в освобождении города, который считал родным.

Пока слабая дивизия Чепаева бесплодно штурмовала Уральск и щекотала нервы белоказакам, другие красные командиры устроили форменное соревнование за право первым войти в губернский город С. Возле моста через Волгу, стремительное до этого, продвижение Железной дивизии застопорилось. Чехи обороняли Александровский мост до 3-го октября и начали отход с позиций, лишь когда последний их солдат покинул правый берег Волги. В ночь на 4-е октября, перебравшись на левый берег Волги, белочехи взорвали два пролета Александровского моста. Между тем с юга к Златоустовской железной дороге подошли разинский и пугаческий полки и после жаркого боя овладели поселком Иващенково. Восставшие рабочие Иващенковских заводов стали массово записываться в 1-ую Самарскую дивизию. «К Чепаю!» - коротко говорили они и никого не волновало, что на самом деле Чепаев воюет отсюда за триста километров и совершенно с другой дивизией. Над Сызранской группировкой белых нависла угроза полного окружения, и они, невзирая на потери, стали прорываться к губернскому городу С. по железнодорожному мост через речушку Моча[9].
Стоя у разрушенного моста через Волгу, командир 1-ой Симбирской Железной дивизии Гая Гай видел, как тают его шансы присовокупить к славе освободителя Симбирска и Сызрани еще и лавры освободителя губернского города С. В отчаянной попытке опередить Захарова, он бросил свою дивизию на фрсирование Волги реквизировав всё, что может держаться на воде. Но 6-го октября части 1-й Самарской пехотной дивизии Захарова заняли станцию Липяги, от которой до пригорода города, Кряжа, оставалось широкое поле, окаймленное реками Татьянкой и Сухой Самаркой.
Ужас охватил членов Комуча при известии о стремительном приближении к городу большевистских орд. Бросив губернский город, бросив свои войска, опереточное правительство бежало за Урал, чтобы там быть арестованным адмиралом Колчаком, который 18 ноября совершил переворот и был провозглашен Верховным правителем России.
В отчаянной попытке не уступить пальму первенства, Гай сел на самолет, и прилетел в губернский город С. Зайдя в ближайшее отделение почты, он послал хвастливую телеграмму о взятии города в Совнарком Ленину и Реввоенсовет республики Троцкому. После чего обратно на самолете благополучно вернулся в расположение своих войск. Утром 7-го ноября передовые части 1-й самарской дивизии заняли станцию Кряж и в сторону города был отправлен красный бронепоезд. Попытка чешских минеров подорвать понтонный мост через приток Волги была сорвана рабочими отрядами, сформированными на восставших заводах губернского города. В два часа дня передовые части дивизии Захарова вошли в город, а в пять часов вечера от городского вокзала на восток ушел последний эшелон с интервентами. Через три часа в город вошли части Железной дивизии Гая, а ближе к полуночи на автомобиле в губернский город С. въехал командарм Первой Тухачевский.
В это же время бойцы Николаевской пехотной дивизии тонули в жуткой заволжской грязи под Уральском. Город, ввиду малочисленности и слабости, взять не удалось, и всю осень дивизия Чепаева провела в демонстрации наступательного порыва. Казаки зло огрызались. Эскадрон Заломова то беспрестанно мотался между пехотными частями дивизии, поддерживая их наступление, то уходил в глубокую разведку и рейды, то охранял фланги наступающей пехоты. Эскадрон гонялся за казаками, казаки гоняли эскадрон по ровной как блин заволжской степи. Николай сознавал, что кавалеристы из его бойцов аховые, не чета казакам, сидевшим в седле как влитые. Поэтому прямых столкновений избегал, и все свободное время нещадно гонял своих бойцов, обучая их хоть каким-то навыкам верховой езды. С Чепаевым, в конце концов, у Заломова установились вполне ровные, деловые и даже отчасти дружеские настроения. А случай, когда Николай со своим эскадроном с фланга отчаянно врубился в контратакующих белоказаков, лавой натекающих на залегшую красную пехоту, вообще заставил Чепая уважать своего боевого комэска.
***
Коля шел по мостовой губернского города С., звонко печатая шаг своими сапогами. Мысли, пущенные им в свободное плавание, плавно перетекали с темы на тему. От воспоминаний о делах минувших, но недавних – к более приятному, но и одновременно горькому предмету, к милой его сердцу Наталке. Где же она, жива ли в этой мясорубке? А что сталось с Мечом Тамерлана, из-за которого собственно и начались их приключения? Молчит Меч, не отвечает на вопросы, теснящийся в голове красного комэска. И вдруг, словно молния ослепила, голову пронзила страшная боль от постороннего вторжения:
- Я здесь! Приди, возьми меня.
Николай встал как вкопанный. Неужели? Детские воспоминания возвратились или Глас был слышан наяву? Ну ладно, острая головная боль – последствие ранения, полученного в октябрьских боях в Москве. И слуховые галлюцинации мучают его с тех самых пор. Но так явно и четко! Воспоминания о московских боях привели к неожиданной мысли, а что если Глас Меча и тогда помог? Ведь что-то заставило Николая в самый последний момент отвернуть голову, и пуля, летевшая прямо в лоб, только чиркнула по виску. Не может быть! Много раз все эти годы Заломов вопрошал эфир, слушал себя, а ответом было только молчание. Показалось! Просто это родной город навеял воспоминания. И, тряхнув своей рыже-красной головой, бравый комэск отогнал их прочь, решительно зашагав дальше, в штаб.

Глава 2. В штабе армии



- Все, отвоевался! – подумал комэск, прогнав глюки. – Только-только двадцать первый год разменял, а здоровье уже ни к черту. Будь она неладна! – не к добру вспомнил ту злосчастную пулю, полученную на Московских баррикадах. - Еще и от командования отстранили. – совсем приуныл Николай.
Зачем-то он так понадобился штабу армии, что срочно приказали сдать эскадрон и полк, который он совсем недавно взял под команду, и вызвали в губернский город С.
Вообще чудило командование в последнее время немало. Складывалось такое впечатление, что после овладения губернским городом командование четвертой красной армии расслабилось, исчерпало наступательный порыв и утратило инициативу. Устроило чехарду с перетасовкой частей и командирских кадров, отдавало сумасбродные и маловыполнимые приказы. Чувствовалось отсутствие четкого плана. К этому добавилась взаимная ненависть казаков и крестьян, которые и составили основу воинских частей. Когда войска Краской Армии вступили на территорию Оренбургского и Уральского казачьих войск, то бывшие в ее рядах немногочисленные казачьи части стали неустойчивы. Да что там неустойчивы! Целыми сотнями перебегали и шли на поклон к атаману Апухтину. В казачьих подразделениях и частях постоянно тлел фитилёк мятежа. Да и сами мужики не сильно стремились продолжать войну, а всё норовили удрать, разбежаться по своим селам – хозяйствовать. Могла повториться беда всех крестьянских революций, когда крестьяне, освободив свою местность, утрачивали весь наступательный порыв и расходились по домам. Этим не замедлил воспользоваться Колчак, собравший ударный кулак и развернувший наступление в сторону Волги. На сей раз в бой шла не рыхлая Народная Милиция Комуча, а хорошо мотивированные, и закаленные в боях офицерские части. Чапаев, командир Заломова, видел в этом предательство и грозился приехать в Саратов, в штаб армии и перестрелять всех спецов, считая их источником всех бед. Во время одного из посещений штаба, Чапаев в пух и прах разругался с очередным новым командармом, послал всех к чертовой бабушке, сдал дивизию и отправился в Москву, постигать военную науку в Академии Генерального штаба. Порядка, однако, не прибавилось. Вскоре у армии появился новый командир. Кто он таков, точно не знали, но втихомолку переговаривались, что на «энтот раз прислали всамоделешнего царского енерала», судачили, что «злой аки черт».
И вот вызов штаб армии. Николай тепло простился со своими сослуживцами. Взял с собой вестового Фрола Аниськина и отправился в губернский город С., где теперь располагался штаб 4-ой армии. Несмотря на поздний час, им удалось найти приют в казармах Запасного полка. Наскоро перекусили, и Заломов, оставив Фролку распорядиться насчет ночлега и завтрака, отправился прямиком в штаб, представляться.
Штаб армии и располагался в уютном двухэтажном особнячке, построенным в начале века в модном тогда псевдорусском стиле. Прежде, до переворота, это было сугубо мирное здание - в нём располагалась Губернская земская управа. В гражданскую особняк облюбовали военные. Николай угадал: штаб еще не спал и, напротив, был готов к очередной бессонной ночи. По коридорам деловито сновали девушки в гимнастерках и красных косынках, неся в руках папки и кипы исписанных бумаг. Переговариваясь на ходу, степенно шагали по своим делам военные, другие сидели на подоконниках и курили, пуская клубы махорочного дыма прямо в потолок и смачно сплевывая под ноги желтовато-бурую субстанцию. Из-за закрытых дверей раздавался стук и перезвон пишущих машин, а из-за одной двери, которую охранял красноармеец с винтовкой, был слышан стрекот телеграфного аппарата. Не переставая, трезвонил телефон, и кто-то сухим надтреснутым голосом, что-то раздраженно втолковывал невидимому собеседнику на другом конце провода. За столом перед дверью командующего сидела высокая барышня и что-то сосредоточенно печатала на машинке. Единственными достопримечательностью девицы были большие круглые очки, невесть как держащиеся на её вытянутом узком лице, да ещё, пожалуй, невероятная скорость, с которой она управлялась с машинкой. Николай намеревался проскользнуть мимо Цербера в женском обличии во врата, ведущие к командарму, но его остановил грозный рык строгой девицы
- Вы куда? – рявкнул девичий голосок. – Командарм занят и никого не принимает! – отрезала девица, не поднимая глаз от текста.
- У меня предписание, - ответил Заломов, раздосадованный тем, что его маринуют в приемной.
Достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаге и протянул Церберу в очках. Та, наконец, удосужилась оторваться от своих записей и взглянуть в протянутый листок. Николай уныло думал, что раз уж не удалось проскочить к командарму, то, очевидно, придется повторить попытку утром, впрочем, без особой надежды на успех: волокиту советских учреждений он знал преотлично. Однако, девица видимо что-то усмотрела в его мандате, что повлекло изменения в её поведении по отношению комэску.
- Одну минуту. – попросила девица и, приоткрыв дверь, ведущую в кабинет командарма, змейкой проскользнула в узкую щель.
Раздражение Заломова между тем нарастало. «А тут действительно генеральским духом пахнет. – думал Николай. – Вон какие порядки завел, что запугал всех. Бедная девушка даже дверь открыть боится – в щёлочку проскальзывает!» Между тем «бедная девушка», широко распахнув дверь, пригласила Заломова:
- Командарм вас ждет!
Из-за широкого стола, на котором была расстелена огромная карта, поднялся и быстрым шагом двинулся навстречу Николаю невысокий крепыш в перепоясанной ремнями, ладно сидящей гимнастёрке.
- Живой, чертяка!
Николай почувствовал, как трещат его кости от крепких объятий командарма.
- А я всё думал, когда вызывал: ты это, или не ты!
- Я, я, Михаил Васильевич! – радостно отвечал Заломов, от души хлопая Фрунзе ладонями по спине. – А то я гадал, что за царского генерал к нам прислали, что всех в страхе и строгости держит. Вон, и барышня без стука боится входить к командарму.
- Э то Анфиса-то? - лукаво прищурился командарм, - Ты, брат, не смотри, что она такая щуплая. Она кого хочешь, сама построит. Строгая – жуть! Такие порядки здесь устроила, что даже я её боюсь. Однако и без строгости никуда! Мы только строим свою революционную армию. А без железной дисциплины в этом деле никак нельзя, на одном революционном энтузиазме далеко не уедешь. Об этом не устают повторять и товарищи Ленин и Троцкий.
Глядя со стороны на Фрунзе и Заломова, можно было подумать, что они братья. Оба невысокие, но крепко сбитые, кряжистые, оба рыжие, только разных оттенков: русого с рыжеватым оттенком Фрунзе затмевал медно-рыжий, солнечный Николай. Лицо командарма четвертой окаймляет аккуратная окладистая, шелковистая на ощупь, бородка. Николай же отрастил аккуратные «ротмистрские» усы.
Вдоволь наобнимавшись и насмотревшись друг на друга, старые товарищи приступили к делу.
- Да ты проходи, садись. – Михаил Васильевич подвел Заломова к столу, придерживая за спину. – Разговор нам длинный предстоит. Сейчас Анфиса нам чайку принесёт.
Пока долговязая Анфиса распоряжаясь насчет чая, Фрунзе забросал Николая вопросами. Каково состояние войск? О чём думают красноармейцы и, вообще, каков настрой бойцов? Будут ли красные казаки воевать против своих? Чего не достает в войсках? Видя перед собой озабоченное лицо внимательно слушающего командарма, Заломов постарался отвечать как можно более обстоятельно.
- Бойцы недоумевают, почему топчемся на месте, растет недовольство, звучат обвинения в измене, Михаил Васильевич. – Я вам откровенно скажу…
- Тук. Тук. - оборвал Николая на полуслове стук в дверь. И в приоткрывшуюся щёлочку пролезла голова Анфисы и произнесла:
- Чай, Михаил Васильевич! С баранками.
Фрунзе, на миг сняв свое строгое сосредоточенное лицо, весело откликнулся:
- Баранки – это хорошо! Давай, заноси, хоть чайком погреемся.
И он зябко передернул плечами и пожаловался Николаю:
- Дрова нынче дороги, а уголь – тем паче. Да и эту, обжору, - он кивнул в сторону стоящей в углу комнаты буржуйки, - Сколько не корми, все топливо сжирает, а стужа такая, что кровь стынет в жилах.
- Ну ты давай, рассказывай. – подбодрил он Заломова, пока девушка снимала с маленького подноса заварной чайник, стаканы с кипятком и тарелочку с бубликами.
- А на чём я остановился? – переспросил Николай, к своему стыду потерявший нить разговора.
- На том, что командарму придется выбирать между неподготовленным наступлением или мятежом в полках, - жестко ответил Фрунзе.
И, видя недоуменный взгляд Николая, счел своим долгом пояснить:
- Для успешного наступления одного революционного энтузиазма мало. Нужна подготовка, и серьезная работа, иначе кровью умоемся. Помнишь Московские бои?
Николай кивнул.
- Вот пример того, что бывает, когда наступление не готово. Ведь скольких жертв можно было избежать, тщательно всё спланировав и подготовив, как Лев Давыдович в Питере. Прости, я тебя прервал, так о чём ты хотел сказать?
Заломов, бросил в чай кусок сахара, и помешивая в стакане ложкой, продолжил:
- Ну, о настроениях в войсках. Нетерпимость овладела не только рядовыми красноармейцами, но и некоторыми командирами. Иные, стремясь завоевать популярность, даже подогревают этот настрой. Тут и до бунта недалеко.
- Да-а! – задумчиво проговорил Фрунзе и пятернёй взъерошил волосы у себя на затылке. – Не изжили мы еще атаманщину. Поговорю я с членом военного совета, пусть его комиссары усилят свою работу.
- И пролетарским элементом бы войска усилить надо. Одни крестьяне да казаки в войсках, а сознательных рабочих мало. – добавил Коля.
- Ничего, с этим ситуация начинает понемногу выравниваться. Иващенков дал рабочих, на заводах губернского города С. агитация проводится, путейцы Сызрани дали пополнение, скоро должен прибыть полк Иваново-вознесенских ткачей. И ведь прекрасные командиры, самородки, наподобие Плясункова, или твоего же Чапаева, и преданы делу революции, а сознательности ни на грош! - неожиданно Фрунзе вновь вернулся к больному вопросу. Видимо он очень беспокоил командарма. - И грамоту военную не разумеют. Учиться надо Коля, учиться военному делу настоящим образом! Вот и тебя замыслил я отправить на учебу в Академию, в Москву.
- Война же, Михаил Васильевич! – воскликнул Николай.
- Вот именно – война! И победить врага можно только освоив всю сумму знаний, что накопило человечество за свою историю. – подхватил Фрунзе, позабыв о своём остывавшем чае. – Знаешь, Коля, что помимо революционного порыва главное в наступлении?
Николай, отхлебнув из своего стакана, вопросительно посмотрел на командарма.
- Главное в наступлении счет и расчет. Сколько требуется провизии на солдата на каждый день? Ведь одними революционными лозунгами сыт не будешь! А на полк, а на дивизию? А фураж для лошадей? А горючее для автомобилей и аэропланов? А бронепоезда? А камень, щебень и лес для строительства укреплений? А средства для форсирования водных преград? Сколько, чем и на какое расстояние нужно доставить боеприпасов? А то ведь можно пойти в наступление, а через двести верст остаться без корма, еды, патронов и снарядов! И без всего этого вместо победы будешь окружён, разбит, или взят в плен. Только людей зря погубишь! – Фрунзе посмотрел на обескураженного Заломова и добавил: - То-то.
Николай вспомнил, как много в Минске Фрунзе читал литературы по военной истории, все ночи просиживал за какими-то расчетами. Неужели уже тогда готовил себя к роли красного полководца?
- Вот посмотри, - едва не расплескав чай, Фрунзе встал и склонился над картой, - это расположение нашей стороны, а вот войска Колчака. - он ткнул карандашом с в сторону Урала, пестревшего синими значками. - По всему видно, что белые накопили силы и изготовились для наступления. Если мы пойдём в наступление, то будет мясорубка с непредсказуемым результатом, а я хочу ударить наверняка. Как ты думаешь, куда беляки нанесут главный удар?
Николай вгляделся в карту, недоуменно пожал плечами и ответил:
- Ну, не знаю, наверное, к нам пожалуют, в губернский город С.
- Верно, Коля, правильно мыслишь, погляди, - Фрунзе указал на район Уфы, где было особенно много синих обозначений, - Но я думаю, что второй удар они направят в район Казани. А это – расходящиеся направления. По мере наступления их фланги будут отрываться друг от друга, войска растягиваться, а силы слабеть. Вот тут я и нанесу удар во фланг наступающей группировки колчаковцев. Тем самым достигается и разобщение колчаковских сил и белоказаков. А далее целесообразнее продолжить наступление на Урал, где много сочувствующего нам пролетариата, огибая по касательной Уральское и Оренбургское казачьи войска. Казаки за свои хаты будут сопротивляться отчаянно, вот мы, пополнив войска уральскими рабочими, и навалимся на них с севера, с Урала, откуда они нас не ждут. Каков план?
- Здорово! – Николай не мог скрыть восхищение стратегическим талантом товарища. – А вы меня, Михаил Васильевич, шаровары протирать в аудиторию отправляете!
- До лета все равно в наступление не пойдём. Нужно, чтобы армии противника втянулись в бои, поистрепались, растянули тылы. Это, брат, дело серьёзное, тут тщательная подготовка требуется, в том числе и командиров подучить азам военной науки. Приедешь – бригаду примешь. Неделю тебе даю, отдохнуть, оглядеться, семью навестить, и вперёд - в Академию.
- Есть! – щелкнув каблуками, откозырял Заломов.

Не знал Николай, что это не конец долгой ночи и его ожидает не менее неожиданная встреча.

Глава 3. В ГубЧК



На выходе из штаба Николая Заломова ожидал не очень приятный сюрприз, в виде двух чрезвычайно хмурых людей. Один, несомненно, главный, – с маузером на боку чахоточного вида долговязый тип был одет модную кожанку, другой, пониже, был облачен в опоясанную ремнями потрепанную телогрейку и вооружен манлихером с примкнутым штыком.
- Товарищ Заломов? – полуутвердительно спросил главный. – Мы из ЧК. Просим пройти с нами.
В Заломове закипело раздражение: время второй час ночи, за целый день у него, кроме пустого чая у командарма, маковой соломки во рту не было, а тут эти пристают… Лучше бы заговорщиков и контрреволюционеров искали, а не приставали попусту к командиру Красной Армии. Но, подавив раздражение, ехидно осведомился:
- А, что стражи революции только по ночам работают? Документы предъявите! – добавил он на всякий случай.
- Пожалуйста! – долговязый достал из внутреннего кармана и развернул листок.
Это было распоряжение, отпечатанное на бланке канцелярии Губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, и подписанное начальником канцелярии. Николая все это уже порядком достало, поэтому он устало попросил:
- Основания?
- Начальник расскажет. Нам приказали доставить – мы выполняем.
Действительно, что спрашивать с рядовых сотрудников? Надо общаться с тем, кто заинтересовался рядовым комэском. Однако, Николай попытался сделать второй заход:
- Ребята, давайте завтра, а? Я с утра буду у вас как штык. Целый день в седле, весь вечер у командарма, у меня только одно желание – приткнуться где-нибудь, да ноги вытянуть.
- Никак нельзя, сказано было доставить немедля. – говорил один долговязый, тот, что в телогрейке с ружьём, только сопел и переминался с ноги на ногу.
- А, ладно, пошли! – решился Николай, сил препираться, если честно, уже не было.

Пока шли по, погруженным во тьму, городским улицам, Николай в душе дал волю раздражению на чекистов. Нет, конечно, он умом понимал, что всякая революция, чтобы быть успешной, просто обязано создавать подобные карательные органы. Можно сколько угодно одерживать победы на поле боя, но внутренняя слабость может погубить любую власть. Раздражение Заломова вызывали лишь методы, которыми «действовал карательный меч революции». А они были, по его мнению, таковы, что только множили число врагов Советской власти. Репрессии, которые ЧК развернула в тылу, реквизиции, преследования церковников, интеллигенции, крестьян только распаляли костер гражданской войны, привели к невиданному ожесточению в борьбе. Николай же ведь был не слепой и немало насмотрелся за эти годы: видел издевательства и страшные мучения, которыми подвергали своих противников обе стороны, видел ненависть в глазах врагов и не меньшую ненависть в глазах друзей. «Если бога нет, то кто же обрел Россию на такую судьбу?» - иной раз думал Николай. – «Или, чтобы построить новый мир, нам суждено пройти через этот кошмар взаимного самоистребления?»
С другой стороны, Заломов видел, что просто необходима сила, которая смогла бы навести хоть какой-то порядок. Заставить работать разложившиеся и разленившиеся толпы, скитающиеся по российским просторам, ликвидировать несметные банды, бродящие по Руси, грабящие и терроризирующие население, вернуть людей в поля и цеха. Осознавал Николай, или нет, но отчасти его неприязнь к чекистам была типичной для кадровых военных, всегда свысока относившимся к контрразведчикам, и считающим, что уж они-то на поле боя занимаются реальной работой, в то время, как контрразведка по тылам сидит и в шпионов играет.

«Изменился. Постарел.» - думал Николай, глядя на поднимающегося из-за стола Колоссовского. Председатель Губернской Чрезвычайной комиссии и ранее не отличавшийся дородностью, худобой стал напоминать скелет. Натянутая на череп кожа, впалые щеки и изборожденный морщинами лоб делали из Казимира не довольного жизнью эпикурейца, как прежде, а на средневекового аскета. Довершали картину плотно сжатые губы, отсутствие так хорошо знакомых Николаю усов и пронизывающий взгляд глубоко посаженных глаз, окаймлённых синими кругами.
- Так вот, значит, где ты окопался? Карателями командуешь? – с некоторым вызовом спросил Николай, как только перестали обниматься. – Ну и видок у тебя, я скажу – вылитый Торквемада.
Казимир не обиделся, а хотя и мог бы. Вместо этого погладив место, где ранее находились усы, ответил со всей серьёзностью:
- Эх, и ты недопонимаешь, Коля. Когда мне предложили, место председателя ГубЧК, не счел своим долгом отказаться. Я ведь не отступал со всеми, когда Красная Армия оставила город. Остался здесь, исходил всю губернию, налаживал связи, прощупывал настроения, готовил наше возвращение. Никто лучше меня не владеет настроениями в губернии, я знаком со всеми раскладами в городе. Что, лучше бы варяга какого-нибудь прислали? Так он таких дров здесь наломать может! И так ломают. Чехи были – плохо! Сейчас, вместо них, уже наши нагнали венгров, латышей и китайцев. А у тех подход простой, и разговор короткий – «к стенке»! Вот и приходится выкручиваться.
Николай не мог не признать определённого резона в глазах поляка, но… он помнил о неприязни Колоссовского к России. Или это была лишь манера фрондирования? Поляк – русский патриот? Однако!
- А как же Братство Звезды? А их планы в отношении России?
- Успокойся, Николай. – со своим едва уловимым, но и неистребимым мягким акцентом произнес Колоссовский. – Слишком много вопросов задаёшь, на которые у меня пока ответов нет. Не в последнюю очередь об этом я с тобой и хотел поговорить. Но давай на некоторое время заключим мировую и перекусим.
С этими словами бывший инженер, а ныне главный губернский чекист сдернул со стола газету, под которой оказалась еще дымящаяся картошка, кружочки копченой колбасы, ломтики сала и свежий хлеб. Венчала все это, редкое по тем голодным временам, изобилие бутылка настоящего армянского коньяка.
- Откуда все это? – сглотнув подступившую слюну, спросил Николай.
- Накануне склад спекулянтов взяли. – объяснил Казимир. – Все по госпиталям раненым отправили, ну и я малость по разнарядке получил. Да ты не беспокойся, всё по закону.
Только теперь Николай понял, как он голоден. Без слов друзья уселись за стол, и пока Казимир занялся откупориванием бутылки, Николай воздал должное яствам. По правде сказать, колбаса была, по-видимому, из давно издохшей лошади, сало выглядело пожелтевшим от старости, а в хлеб кроме муки было напичкано столько всего разного, что он приобрёл грязно-серый цвет. Но как бы ни было, а тяготы гражданской войны отучили Николая быть привередливым, поэтому угощение ему показалось поистине царским. Единственно по-настоящему стоящим на столе был коньяк, от первой рюмки по всему телу разлилось благодатное тепло.
После второй Казимир решительно отставил коньяк в сторону:
- Я думаю – хватит пока, поговорить надо, пока не развезло. Ты давно Фрунзе знаешь?
Николай насторожился, хотя, действительно, у него от выпитого и съеденного уже немного зашумело в голове, и стало клонить в сон. С чего бы это чека заинтересовалось командующим?
- В Минске в марте семнадцатого вместе власть брали. – Николай отвечал, тщательно выбирая слова. – А потом в октябрьский переворот в Москве вместе дрались. Он старый большевик, еще с первой революции.
- Да знаю я! – отмахнулся Колоссовский, его больно задело недоверие, услышанное в словах друга. – Не доверяешь, значит? – чекист посмотрел прямо в глаза Николаю. – А зря! Советую тебе и дальше держаться Фрунзе. Это, брат, птица высокого полета. Во всем советском руководстве он, пожалуй, единственный, кто четко видит перспективы и пути строительства Красной Армии.
- Как же! – не поверил Заломов. – А Троцкий, Вацетис, Тухачевский, Каменев?
- Позёры, болтуны, бредящие идеей мировой революции. – отмахнулся Казимир Колоссовский. – К тому же ещё и карьеристы. Таким дай власть – они страну уничтожат ради идеи. А для Фрунзе главное – прогнать интервентов и победить контру внутри страны. И будет он строить армию государства, Советской России, а не интернациональную орду, которую можно бросить в поход на Европу. Троцкий, кстати, Магистр Братства.
- Да, ну!
- Они же там в связи с войной и революцией рассорились все! Европейцы, заручившись поддержкой толстосумов из Америки вознамерились построить общество, где транснациональный капитал будет править миром. «Белые люди», «высшая каста» будут на вершине пирамиды – остальные должны работать и обеспечивать их.
- Однако же…
- Да подожди, я ещё не досказал. Россия для них в таком раскладе – неисчерпаемый источник ресурсов, необходимых для поддержания в сытости и довольстве высшей расы - европейцев. Связанные с революцией русские члены Братства не захотели согласиться с такой нерадостной перспективой и подняли бунт. Для них коммунизм в мировом масштабе и есть земное воплощение идеала Братства. Отсюда их мессианство, их идеи красной интервенции в Европу ради мировой революции. Коля, они сожгут Россию в топке мировой революции, а потом подожгут и Европу. А для этого они решили использовать знамя борющейся партии.
- Слушай, ну так получается, что куда не кинь – всюду клин. Получается – Братство Звезды – тайная организация внутри партии. Но ведь, в России есть и другие, члены Братства Звезды?
- Они все вынуждены примкнуть к тем или к другим. А Американцы как всегда – и тем и другим. С одной стороны – профинансировали переезд Троцкого сотоварищи в Россию. С другой – снабжают и содержат Колчака. Есть ещё и Несущие Свет – элита Братства. Те вообще ведут своё происхождении от Звезды и носят первоначальные кольца, сделанные из натурального звёздного метала. А в оправе – кусочек Звёздного Камня. Они действительно отличаются от нас и могут делать штуки недоступные простым людям.
- Например?
- Они, к примеру, могут мысленно общаться между собой на огромные расстояния, не имея никаких средств связи. Они чувствуют друг друга, Коля. Их связь на ментальном уровне несомненна, хоть и необъяснима доступными науке средствами. Надо как-то остановить и тех и других.
- Да это я и сам теперь вижу. – поддакнул Николай. – А чекисты? На чьей они стороне?
- А ЧК, как и армия – инструмент государства. Поэтому настроения разные, как и в партии, впрочем. Германского посла ведь чекисты ухлопали, чтобы революционную войну со всем миром учинить, безумцы. Но оказалось, это убийство прикрывает другое. - Николай удивлённо поднял бровь. – Да,да, Коля. Мы же ждали, что они Штоца послом пришлют, но тот оказался хитрее – поехал обычным секретарём. На самом деле – цель он, а Мирбах – прикрытие, дымовая замеса. Помнишь, в газетах – всё об убийстве посла, а то, что ещё и убили секретаря, упоминалось вскользь. Но члены Братства всё поняли сразу – российские Братья бросили вызов их могуществу, именно после этого гражданская война пошла всерьёз, а нищие и полуголодные белогвардейские армии стали вооружаться и снабжаться. И выстрелы в Ильича связаны с этим.
Впрочем, и в нашей партии изначально два крыла сожительствуют. Для одних – преимущественно эмигрантов – Россия всегда была чужой. Для них ближе Европа и только там можно построить коммунистическое общество. А Россия – лишь факел, чтобы разжечь пожар мировой революции. Другие, пока эмигранты в европейских кафешках и бистро просиживали, работали в России, на заводах, в деревне, сидели в ссылках, колесили по всей стране. Для таких – Россия – Родина, и другой не дано. Поэтому они, не отказываясь от идеи мировой революции, не готовы сжечь свой дом в надежде на то, что переедут в новый, более уютный и комфортабельный. Вот эти люди втихомолку протаскивают идею о возможности построения нового общества в одной стране.
- А ты, ты сам. Казимир, какую идею поддерживаешь? Только не увиливай от ответа, бросаясь в общие рассуждения. – потребовал Николай.
Минуло то время, когда Николка в рот глядел инженеру Колоссовскому. Они, прошедшие войну и революцию, давно были на равных, и на «ты».
- Я, как ни странно, за тех, кто считает, что надо защищать свою социалистическую Родину – Советскую Россию. Я – за Россию! Более того, именно большевики, Красная Армия и ВЧК стоят на защите единства страны. Мы ведем войну против интервентов, самостийников, батек и атаманов, разрывающих страну на части. Все больше и больше честных людей будет осознавать этот факт и переходить на нашу сторону. Любовь к Родине примирит их с большевизмом. Поэтому я против тех, кто желает сжечь Россию в огне мировой революции, хоть я и поляк. Хватит, наэкспериментировались! Надо страну по кусочкам обратно собирать, надо ее из руин поднимать, А эти – сами с голой жопой, а в другие страны свет истины собрались нести. Нам в России надо дать образец хозяйствования и государственного управления, тогда только, глядя на нас, и остальные страны подтянуться. – Колоссовский невесело усмехнулся. – Знаешь, Николай, порой мне кажется, что это Братство и эти адепты всемирной революции – одна шайка-лейка.
- Сил против Троцкого пока маловато, поверь, они есть. – разоткровенничался Колоссовский. – Он ведь и большевикам примкнул только в семнадцатом, а до этого – злейший враг был! Эх! – он даже стукнул легонько ладонью по столу. – Смотаться бы за океан, разузнать, чем наш Иудушка, как Троцкого называл Ленин, там занимался, с кем из банкиров дружбу водил.
У Заломова стало на душе полегче. Свой! Пусть интриган, это у поляка в крови, зато – свой! Одна мысль засела к Николая в голове и он её озвучил:
- Ладно, Штоца убили, и мне его совсем не жалко – сам запутался, сам связался с Кронбергом, но у него была жена, что с ней?
- Екатерина Михайловна?
Николай кивнул:
- Мама Наташи.
Колоссовский потёр бритый подбородок:
- Не знаю. – честно признался. – Упустил. Не до того было. Надо будет разузнать, что с ней стало. Если найду – пристрою на какую-нибудь службу.
Изрядно выпитое зелье тянуло на откровение, поэтому Николая развезло и понесло:
- Казимир, я вообще на очень многое стал смотреть по-иному после ноября. А стоило ли такие жертвы городить, страну ввергнуть в гражданскую войну, русских натравить друг на дружку? Ведь вон, сколько крови пролито, а сколько ещё прольётся? А ведь надо было всего лишь немного поднапрячься. Чуток перетерпеть – и вот она – победа над германцем. И не топтали бы они Украину, не отвалились бы Прибалтика, Польша, Финляндия. Уж не зря ли всю эту кашу заварили? Я тебе это как другу, а не как чекисту говорю эти контрреволюционные вещи.
Казимир Ксаверьевич ответил не сразу. Сначала долго молча разглядывал рюмку с янтарной жидкостью, держа её на весу перед собой. Словно какое-то откровение мог разглядеть в коньяке. Затем залпом осушил посуду, и, медленно и осторожно подбирая слова, произнёс:
- Думаешь, Коля, ты один такой задаёшь этот вопрос? Да, я сам себе его не раз задавал. Только ли в войне дело? А социальное неравенство? А безземелье крестьянства? А сословное и национальное неравенство? Да сколько неустроенности на Руси было! Вон, твой батя, каким знатным предпринимателем был, как дело свое продвинул и раздвинул, а всё одно – подлым сословием вы считались. При царе знать вовсе не спешила своей властью делиться. – Николай вынужден был согласно кивнуть. – А разве мы революцию только ради победы делали? Революция разбудила и повела к политической жизни, к грамотности миллионы, на что понадобился бы не один десяток лет спокойной мирной жизни. Проснувшееся национальное самосознание окраин привело к тому, что они всё равно рано или поздно обрели бы независимость, скорее всего, через пролитую кровь и большие жертвы. А большевики предоставили им свободу без всяких условий. Суверенитет под контролем партии всё лучше, чем без оного. Да и победа была бы пирровой. К черноморским проливам нас не допустили бы англичане, а французы бы кредитами удушили. Это же надо было столько кредитов у них набрать! Они из нас благодаря этим деньгам «мальчиком на побегушках» сделали. Завели Романовы страну в тупик, и кто дал бы гарантию, что после войны Николаша снова что-нибудь не отчебучил бы. А кто мог знать, что в Германской империи произойдёт революция? Нет, друг, Ноябрьская революция в Германии – прямое следствие нашей революции. Не было бы нас – не было бы их. Из всех политических сил в России – только мы боремся и против интервентов, и против националистов. Поэтому победа красных – это гарантия независимости России.
Казимир перевёл дух, а Николай сидел и размышлял над услышанном из его уст. Признавая определённую правоту в словах инженера, он, тем не менее, имел своё, несколько отличное мнение, но вслух высказывать его не стал. Хоть и верный человек Колоссовский, однако же, есть вещи, которые не стоит доверять и близкому другу, тем более, что он служит он в ведомстве, которое кто-то метко назвал «карающим мечом революции».
Колоссовский, будто бы не видя, что происходило на душе парня, разлил по рюмкам коньяк:
- Давай, Коля, выпьем еще, за нашу встречу, за наше дело, за победу!
- Давай! – и, чокнувшись с чекистом, Николай залпом осушил рюмку.
Колоссовский тоже опрокинул содержимое соей рюмки в рот, крякнул по-мужицки и отправил себе в рот ломтик сала.
- То ли стар стал, то ли сало – дрянь. – пожаловался Казимир. – Как резина. Так ты, значит, ни Наташу, ни Меч уже не ищешь? – вопрос прозвучал довольно резко и неожиданно.
Николай поднял глаза и обнаружил перед собой другого Колоссовского. Добродушно жующий собеседник куда-то исчез, и глаза главного губернского чекиста смотрели на него строго и требовательно. Под взглядом этих глаз Николай вдруг почувствовал себя крайне неуютно.
- Так война же, Казимир Ксаверьевич. – неожиданно для себя в общении с Колоссовскми он вновь перешел на «Вы».
Ответ прозвучал как нелепое оправдание, поэтому Николай счел долгом поправиться:
- Ищу по мере сил, и поскольку позволяет военная обстановка.
- Помнишь, ты говорил перед отправкой на фронт, что Меч Тамерлана, возможно, оружие необычайной силы? – Николай кивнул и Колоссовский продолжил: - Меч надо найти, Коля! Страны как таковой нет, и в этих условиях им может завладеть кто угодно. И беляки, и интервенты, наши нетерпеливые, и, вообще, опасные честолюбцы с любой стороны. Страшно представить, что кто-то им решит воспользоваться. А нужно, чтобы он не достался никому!
- Да я и сам об этом думал. Появление Меча в России связано с двумя местами: с Москвой и губернским городом С. Но Москву я всю излазил еще до революции, а в губернский город С. получилось попасть только сейчас. Фрунзе неделю отпуска дал – время немного, но если с толком воспользоваться – шанс есть.
- Ну вот и ладно. – заметно повеселел Колоссовский. – А у меня и документ готов на такой случай.
С этими словами он потянул на себя один из ящиков стола, достал оттуда сложенный вчетверо листок и протянул его Николаю. Николай удивленно приподнял бровь, однако взял лист, развернул его и прочитал. Это оказался мандат от ГубЧК на имя командира Красной Армии Заломова Николая Георгиевича. Документом предписывалось
а также, что

- Так, значит, ты всё знал и все спланировал заранее? – по правде говоря, Колоссовский опасался реакции парня, не признающего никакого контроля, но подняв глаза увидел, что Николай смотрит почти весело. – Вот за это спасибо! Не последняя бумажка в наше время.
- Почему знал? Я знаю тебя, Николай, поэтому предположил, что тебе может потребоваться содействие. Чекист я, или нет! – в тон Заломову ответил Казимир. – А хороший контрразведчик должен уметь прогнозировать. С этим документом ты можешь спокойно задавать вопросы, добиваться помощи, делать официальные запросы, привлекать других людей. А если Меч отыщется, то можешь спокойно носить его с собой, не опасаясь, сто отберут или обвинят в краже.
- Всё хорошо, одного не хватает.
- Чего же?
- Кожаной куртки. Без кожаной тужурки никак, авторитет не тот! – шутливо попросил Заломов.
Колоссовский расхохотался, да так открыто, что вроде бы даже морщины на лбу разгладились:
- Вот уж что-что, а эту просьбу я действительно предугадал. Пофорсить хочешь? Будет тебе кожанка! Вот, держи, - поляк протянул целую пачку документов, - вещевой аттестат, продовольственный аттестат, денежный аттестат, предписание. Получишь по ним завтра на складе кожаную куртку, новые штаны и френч, ремень и сапоги, фуражку и маузер в кабуре. Паёк, а то харчеваться тоже чем-то надо. Деньги получишь в кассе, - предугадывая протестующий жест Заломова, счёл долгом добавить, - И не отпирайся, шут его знает, какие расходы понадобятся и куда ехать придётся.
Беседа двух друзей затянулась далеко за полночь. Наконец, Колоссовский обратил внимание, что у Николая слипаются глаза, и он клюёт носом.
- Ну, всё. Давай, дуй на ночлег, а то у меня кроме этого ещё дел полно.
Николай попросил разрешения забрать еду с собой.
- У меня вестовой голодный сидит. – объяснил он Казимиру, заворачивая сало и колбасу в газету. – Фрол Аниськин, да ты его должен знать!
Казимир на миг задумался, потом лицо его просветлело:
- Не тот ли это хлопчик, что записки любовникам в Васильевке таскал?
- Он самый. Минулым летом неведомо как отыскал меня в Николаевске, упросил взять к себе в эскадрон. Сейчас лихим кавалеристом стал, вестовым при мне состоит.
- Да-а, блестящая карьера: был посыльным – стал вестовым.
Оба засмеялись.
Уже на выходе из кабинета, Николай был остановлен вопросом Казимира , брошенным вслед:
- С чего начать, собираешься, Николай?
Тот пожал плечами:
- Пожалуй, подниму связи, схожу по прежним адресам, а там и Васильевку навестить есть смысл.
- Верно! В правильном направлении копать думаешь, только к Зинаиде Архиповне не ходи.
- Это почему же?
- Любовник у неё нынче очень влиятельный – сам Председатель Губкома. И очень ревнивый, черт! – злость, с которой все это сказал Колоссовский, позволяла предполагать, что он сам не равнодушен к бывшей Мадам Зи-Зи. – Если приревнует – уничтожит. Тут уж ни я, ни Фрунзе помочь не сможем.
- Ладно, учту. – буркнул парень.
- А вот к Белавину – зайди! Что-то подозрителен мне стал в последнее время наш доктор, словно скрывает нечто. – посоветовал напоследок Казимир.

Странная эта штука - время, думал Николай Заломов. Ему вообще было свойственно особое ощущение времени. Он как будто чувствовал эту неосязаемую абстрактную субстанцию. Вроде течет всё время одинаково, да не одинаково. Иной раз за целый год меньше произойдет, чем за один месяц. Вот и сейчас время как будто уплотнилось, словно пружина часового механизма сжалась до предела: ещё один поворот заводного ключа и стрелки на циферблате полетят с калейдоскопической быстротой. Невзирая на бурные события последних лет, войну и революцию, Николай не чувствовал в те года стремительности бега времени. Да, происходили великие события в жизни России, но личное время Заломова двигалось вместе со страной, а поэтому незаметно. Сейчас же, выходя из ГубЧК, он вдруг стал, казалось бы, осязать натянутую струну, еще немного – струна лопнет – и время сорвется в бешеный галоп. Подобное чувство Николай испытывал только один раз в жизни – весной и летом четырнадцатого года.

Глава 4. Анархия, мать её…





Если сказать, что жизнь Арсения Яценюка была пёстрой, значит, ничего не сказать. Поначалу – обычное босоногое детство деревенского мальчишки. Бегали по горам и пригоркам Жигулей, лазали по деревьям, не забывая деревьев фруктового сада деда Калги, купались в Волге, удили рыбу. Строгий отец – хитрый и хапужистый Васильевский кулак – бил парня смертным боем за малейшую провинность.
Потом – суровая, но полная впечатлений жизнь учащегося реального училища. Первая любовь, несчастная, - к гимназистке Наталке. Первые драки. Первая ненависть – к лучшему другу и удачливому сопернику. Первые выходки – дикие выходки горчишников Струковского сада. Первый стакан вина и первое посещение срамного дома с весёлыми мамзелями. Пора отрочества закончилась первым предательством. Не Арсения предали – он предал. Предал лучшего друга и возлюбленную. Начиная тогда, он и не подозревал, что подлость и предательство войдут у него в привычку и станут второй натурой.
Пора взросления началась у него с убийства. С каким наслаждением он вогнал нож в бок Козлобородого. Деньги, причём немалые, посулило за убийство ему некое Братство Звезды. Однако не обманули, заплатили, но убийство получилось какое-то кривое: резал, да недорезал, выжил окаянный. Но отныне путь в честное общество был Сеньке закрыт. Он опустился на самое дно: шлялся по каким-то притонам. Спускал деньги на игры и дешёвых шлюх, подворовывал по случаю. А когда стало в городе невмоготу – рванул на вольные хлеба, в Жигулёвские леса. Сколотил из подонков, укрывающихся от призыва в армию, банду, с которой наводили ужас на Сызрань, Ставрополь, Ширяево, Сенгилей, уездные сёла и деревни. Погуляли вволю, поразбойничали всласть. Но недолго верёвочка вилась, власти, занятые войной на западе, обратили, наконец, свой взор на восток, выслав команду из солдат и казаков – перестрелять разбойничков. Понял Сенька, что дело худо.
Война – мать родна – дала ему шанс. Шанс стать приличным человеком. Связавшись с властями, он, в обмен на помилование, сдал своих друзей-разбойничков. Они обтяпали очередное предательство вместе с жандармским полковником, с которым Арсению пришлось делиться награбленным. В обмен на это полковник пообещал ему, что армейская служба, а это было одним из условий сдачи, будет непыльной и подальше от боевых действий. И опять предательство сошло Сеньке с рук – жандарм не обманул и, используя армейские связи, устроил служить его во флот – на линкор «Гангут», на котором после бунта наблюдался большой некомплект личного состава.
Служба на линкоре была непыльной и весёлой. Корабль, после минирования Финского залива, вместе с другими дредноутами класса «Севастополь» прочно стоял у причальной стенки в Гельсинфорсе. Единственными сражениями матросов линкора были попойки в местных пивнушках и сексуальные труды в постелях дебелых финских проституток. От безделья, да на казённых харчах, матросы поправлялись, а в их головы лезли всякие нехорошие мысли. Ко времени появления в экипаже Арсения среди матросов насчитывалось полторы сотни последователей разных политических партий. Эсеры ненавидели кадетов, эсдеки различных направлений презирали эсеров, анархисты воевали против всех, местечковые националисты свысока смотрели на весь этот великорусский междусобойчик, лелея надежду, что грядёт час избавления от русского ига. Всё было всерьёз и порой дело доходило до мордобоя. Все сходились лишь на одном: самодержавию приходит крышка. Самой влиятельной и большой среди матросов партией, были анархисты. Они-то и встретили Сеньку с распростёртыми объятиями, разбойники и бандиты были у анархистов в чести. Анархисты вообще не утруждали себя теоретическими изысканиями и прочими умствованиями, а предлагали простые решения, недалеко ушедшие от тривиального разбоя.
Арсений, попав в такую компанию, так и не освоил толком морскую науку: пришла Февральская революция, и совсем уж стало не до овладения флотской премудростью. Боевую учёбу заменили митинги, наставления и уставы – постановления и резолюции. Зато он быстро стал своим среди корабельных бездельников, которые гордо величали себя анархистами-социалистами. Вовсю развернулась эта компания после Февраля. Весело тогда было! Вот где жестокая, склонная к насилию, Сенькина натура развернулась во всю ширь. Весело топили офицерьё в прорубе, весело их обливали ледяной водой и весело катались по заиндевевшим телам на санях. Стараясь походить на своих кумиров – революционеров, он стал отращивать волосы и носить пенсне, благо, после того как они перебили буйных, а тихие офицеры помалкивали, следить за соблюдением уставов стало особо некому. Вкупе с чрезвычайной худобой, длинными руками и пальцами, новый облик Арсения приобрёл вид демонический и загадочный. В иные времена бравая матросня вряд ли позволила верховодить собой столь субтильному субъекту. Но в дни революционных потрясений престранный облик и разбойничий шлейф и не такое проделывали с сознанием заурядных, казалось бы, трезвомыслящих особей. Да только избран был Арсений от экипажа в Центробалт, где братва, исповедующая идеи анархизма, получила большинство.
В октябрьские дни Центробалт отрядил для помощи московским рабочим большой отряд под командой отчаянного бузотёра Федьки Расколова. Разбившись на ряд более мелких отрядов, матросня принялась наводить «революционный порядок» в Первопрестольной. Один из отрядов вёл не имеющий никакого боевого опыта, кроме разбойничьих налётов, слабо ориентирующейся в вопросах флотской службы, но зато верный заветам Бакунина, свой братан-анархист, Арсений Яценюк.
Для Сеньки участие в московских событиях стало вершиной его кровавой карьеры. Одновременно сей визит разбудил в нём прежние, казалось бы, давно забытые, воспоминания. Хватило одного взгляда на уверенного, по-хозяйски распоряжающегося в Москве, Николая Заломова, как рука сама потянулась к маузеру. Только усилие воли не позволило всадить этому выскочке пулю промеж его наглых глаз. Но в место этого Сенька улыбнулся и, протянув руку, пошел навстречу сопернику. Бес ненависти к более удачливому сопернику и бес вожделения к потерянной возлюбленной вновь овладели им. Тем слаще для Сеньки было узнать, что Николке тоже ничего не обломилось с гордячкой. Ветреница пальчиком поманила этого деревенского увальня и упорхнула, что, безусловно, давало ему шанс. И совсем уж не удивился он, узрев среди красногвардейцев эту шлюху, Глашку, и её хахаля. Революция тем она и хороша, что всем даёт шанс выбраться из грязи, да в князи. Иное дело – нимфа с изумрудными глазами, незнамо где ныне обитающая. Происхождения она – самого прескверного в нынешнее время, так и напрашивается на то, чтобы поматросить и бросить. Многих, подобных Наталке, поимел Сенька со славных Февральских деньков, многих попортил: дворяночек, мещаночек, чопорных мамаш и трепещущих невинных дочурок. Победителю всё дозволено! Он по собственному опыту знал: неприступная прежде офицерская жена, становилась ой как доступна, получив статус офицерской вдовы. Тем более, если он сам присвоил этот статус, утопив в проруби муженька. Арсений аж причмокнул, представив как будет измываться над желанным телом.
Однако, после Октября всё пошло не так, как он задумал. А как-то криво и вкось. За Октябрём наступил февраль восемнадцатого, когда вконец разложившиеся матросики под Нарвой дружно бежали от германца, отнюдь не испытывающего братских пролетарских чувств к врагу. Долго помнил Сенька тот панический ужас, что овладел им, когда по их позициям жахнула немецкая артиллерия. Что и говорить, не выдержала его подлая душонка испытания реальным боем! Мучительно стыдно было Арсению вспоминать об этом. Слабым утешение было то, что робость и малодушие проявил не он один – вся бравая матросская команда по главе со своим командиром пустилась наутёк. Бежали далеко, так далеко, что добежали до Волги, остановившись лишь в губернском городе С. Тут их и настиг карающий меч революции в лице хмурых, немногословных латышей-чекистов. Проштрафившуюся команду сняли с бронепоезда, а их командира под конвоем отправили в только что вновь ставшую столицей Москву – ответ держать.
Чуткий к переменам Арсений остался в губернском городе, решив не преть на рожон, а отсидеться и понаблюдать. Что-то всё происходящее вокруг ему решительно перестало нравиться. Виданное ли дело: революцию вместе делали, кровь на баррикадах вместе проливали, а как командовать – большевики одни первыми оказались. Заняли все посты, все должности и никого из других социалистических партий пускать не хотят. Дюже обидно все это было Яценюку. И ещё одно непонятно было бывавшему матросу – большевики, вместо того, чтобы, как и предполагалось, разрушить государство, стали только укреплять государственную власть. Да так рьяно закрутили болты, что жизнь при прежней власти мёдом начала казаться, при царизме отродясь таких безобразий не бывало, вот тебе и «Николай Кровавый»! Уже и «социалистическое отечество в опасности» объявили, и это вместо того, дабы немедля броситься всеми силами в Европу - раздувать пожар мировой революции против буржуев всех стран. А братья-анархисты как раз были бы совсем не против прогуляться в Европу на тачанках да на бронепоездах – пограбить, повеселиться. В бульон ненависти, и возмущения, клокочущий в груди Арсения, перца добавил и тот факт, что его главный недруг Заломов был большевиком.
К тому времени Яценюк примкнул к отряду моряков Балтийской гидроавиации, невесть как расквартированной в губернском городе С. Преодолел он всё-таки боязнь перед неприятельскими пулями и снарядами, но и на рожон не лез как некоторые. Зато хорошо овладел пулемётом и метко из него бил. И не прогадал, пулемётчик – специальность на войне дефицитная, ценная. Хороший пулемётчик – всегда в чести у командования и уважаем бойцами. Сенька честно сражался с белочехами, и его пулемёт надёжно прикрывал отступающие за речку Самару красные части. А за несколько дней до этого, 3-4 июня 1918 года, его пулемёту пришлось изрядно потрудиться во время трагического сражения под Липягами, на изъеденных оврагами склонах реки Татьянки. Собранные спешно, «с миру по нитке» части Красной Армии пытались противостоять легионерам Чехословацкого корпуса, который к тому времени обошел губернский город С. с юга и, возле посёлка Иващенково, вышел в тыл красноармейским частям. Собранным наспех латышам с Трубочного завода, татарам Уфимского полка, хилым подразделениям Симбирского полка, китайцам, матросам гидроавиации, башкирам, венграм, немцам, румынам, добровольцам-коммунистам, эсерам и анархистам, противостояли монолитные отряды легионеров. На стороне белочехов был численный перевес, дисциплина, владение боевыми навыками и мощная бронированная ударная сила – бронепоезд «Орлик». Красные им смогли противопоставить только героизм на фоне разгильдяйства, отсутствия единого командования, несогласованности действий, недисциплинированности. Итог боя – жестокий разгром Красной Армии – был закономерен, даже несмотря на то, что матросы гидроавиации, грамотно расставив пулемёты и отрыв окопы, отразили все атаки легионеров. Их обошли и, чтобы не попасть в окружение, они вынуждены были отступить, бросив свои пулемёты.
Долгое время судьбинушка как будто берегла Сеньку: ни пуля, ни осколок не брали его. Так было в часы тяжелых отступлений под ударами белочехов, цел-целёхонек он остался и при начале наступления подкачавшей мускулы Красной Армии. Ни царапины и при кровавом штурме Симбирска, и при стремительной атаке на Сызрань, а вот, поди ж ты, и на старуху бывает проруха. Видно правду люди говорят, «сколько верёвочки не виться – всё равно конец будет», зацепило его взрывной волной при штурме Александровского моста. Да так зацепило, что подбросило, и шмякнуло об землю, и сверху, словно издеваясь, на него упал, придавив к земле, его брат родный – пулемёт Максим. Нашли Арсения много позже сражения, в горячке боя и не поняли – думали, убит пулемётчик. Он был весь засыпан землёй, придавлен обломками пулемёта, оглушен, контужен и… ни одной раны, ни одной царапины. Контуженного долго осматривали лучшие врачи губернского города С., пытались лечить, но результат оставался плачевным. Контузия оказалась тяжелой: Яценюк почти полностью потерял слух, речь стала несвязной и заикающейся, у него тряслась голова, а конвульсивные движения правой руки время от времени выписывали траекторию, будто он играет на балалайке. Ни о каком продолжении военной службы и речи не могло идти.
- Похоже, батенька, что вы на сегодня отвоевались. – наставлял Арсения при выписке доктор Белавин. – Все, что в моих силах, я сделал, остальное – в руках матушки -природы. Вам, юноша, требуется период длительной реабилитации, езжайте-ка вы домой, в село, на вольные хлеба, да на свежий воздух.
- И ч-что, м-мне та-так в-всю жи-жизнь х-ходить? – едва выдавил из себя Сенька.
Дмитрий Степанович ответил не сразу, пожевал губами, подумал, снял и протёр линзы пенсне своей, застиранной до серости, манишкой. И только потом, водрузив пенсне обратно на нос, признался:
- Не знаю, не знаю! – он развёл руками в стороны. – Дырки-то в теле мы заштопывать, слава Господу, научились. А голова – предмет тёмный, до сих пор мало изученный. Но я вам, батенька, так скажу: ничего невозможного нет! Вы человек молодой, жизненных сил предостаточно, авось и сдюжите недуг. Следите за своей координацией движений, научитесь концентрации внимания, давайте контуженой руке делать простейшие операции. Говорите медленно и чётко, следите за своей речью. И, главное, концентрация, концентрация, концентрация… Возможно однажды наступит такой момент, что вы почувствуйте, что недуг отступил.

Глава 5. Реликт уходящей эпохи



Колоссовский не зря упомянул странное поведение доктора Белавина. Был, был у доктора секрет. Тайное дело, которое позволило бы ему вернуть свою утраченную честь. Пусть не в глазах презревших его дочерей, и не глазах других людей. Это надо было ему самому и, как он надеялся, одной особе, чьим мнением он с недавнего времени чрезвычайно дорожил. Поэтому визит Николая Заломова стал для Белавина досадной помехой.

Время, выбранное Николаем для визита, и впрямь оказалось крайне неудачным. Заломов перехватил доктора у крыльца дома, когда он возвращался с работы домой.
- Дмитрий Степанович, помните меня, я – Николай Заломов!
- Да хоть Разломов, что с того? – зло бросил Белавин. – Я не обязан помнить всех своих пациентов.
У него сегодня была целая прорва документов, и не меньшая кипа бумаг. В его госпиталях и лазаретах не хватало мест и персонала, медикаментов и перевязочного материала. Чёртовы обозники с тифозными, которые, не разбирая уже мертвых и ещё живых, умудрились выгрузить их рядом с городской пристанью. До самого вечера Белавин вместе со своим помощником распределяли больных по больницам и госпиталям города, попутно отправляя умерших в ямы, вырытые на склонах Постникова оврага. Судя по чадящему дыму, поднимавшегося с той стороны, служащие морга, предварительно засыпав покойников хлоркой, уже подожгли их.
«Да оставьте меня хоть вечером в покое!»
- Дмитрий Степанович! – тон Заломова против его воли стал умоляющим. – Вы не можете нас не помнить! У Клавдии Игоревны внучка была… Вместе искусанного собакой привозили…
«Ещё бы мне тебя не помнить, пострел. Эк, сколько времени прошло, заматерел ты, братец. Значит, из зверёныша зверь вырос».
- Не помню ничего, не помню. Столько времени прошло.
Николай недоумевал, ведь по глазам видел – узнал. А вот закрылся как улитка в своей скорлупе – попробуй, выковори его отсюда. Решил прибегнуть к последнему аргументу:
- Ознакомьтесь с мандатом, гражданин Белавин, вы ведь на советской службе, верно? Так там написано, что вы должны оказывать содействие.
Доктор лишь мельком взглянул в документ и не читая вернул его.
«Добрались-таки до неё. Рано, ох как рано! Слаба ты, девонька, ещё очень».
- Что вам угодно? Задавайте свои вопросы и покончим с этим.
С чего начать-то? Про Меч он явно ничего не знает. А вот про Наталку.., про Наталку может, что и удастся из этого пройдохи вытянуть.
- Что вам, Дмитрий Степанович, известно о судьбе Натальи, внучатой племянницы Клавдии Игоревны Воиновой, пропавшей 31 июня 1914 года?
«Надо бы предупредить Клавдию, не ровен час, этот прыткий молодой человек и до неё доскачет».
- Не знаю! Не знаю! Да люди вы или нет, в конце концов! Я – старый, больной человек. У меня госпиталя переполнены, у меня – тиф и сибирская язва, у меня люди пачками каждый день умирают от ран, голода и болезней! Я устал и с ног валюсь. А вы пристаете ко мне с вопросами о судьбе какой-то там девчонки, которую-то и видел я еще до германской войны. У чека что, поважнее дел нету? Шли бы вы отсюда, молодой человек. – с этими словами Белавин быстро преодолел крыльцо и захлопнул входную дверь прямо перед носом Николая, не соизволив пригласить его во внутрь.

Вот таков был земский врач Белавин. Среди коллег и людей, близко знавших доктора, он слыл человеком склочным и желчным. В молодости, как и положено всякому приличному человеку, был либералом. Романтическим юношей он, решивший посвятить жизнь народному благу, из блистательной столицы приехал в тихий провинциальный губернский городок. Ездил по глухим деревням, не брезговал эпидемий и инфекций, не пугали его дерьмо и грязь, не гнушался лечить сифилис и осматривать шлюх. Годы стерли романтический флер с его огрубевшей души. Антисанитария народной жизни и нищета русской деревни, всеобщая безграмотность и суеверия «простых» людей, запущенность здравоохранения в губернии и равнодушие чиновничества, рано зачахшая жена и забота о подрастающих дочках, со временем превратили неистребимого, казалось бы, романтика и идеалиста в законченного циника и закоренелого бобыля.
Доктор горько и зло иронизировал над своими юношескими идеалами. Про либералов он говаривал:
- Прекраснодушные идеалисты, которым доверь страну, развалят ее в конец, потому как ничего-с не умеют-с.
Еще хлеще он отзывался о социалистах:
- Бешеные фанатики, готовые погубить Рассеюшку ради своих безумных идей-с.
С началом войны, неожиданно превратившись в отчаянного германофила, неизменно, в пику записным патриотам, прославлял Германию и немецкий дух:
- «Колбасники» придут – порядок наведут. Загонят-с наших нечёсаных мужиколюбов в тундру за Полярный круг. А остальное население-с – в кабалу и выучку. И кончится немытая Россия - наступит европейский Русланд.
Соответственно лютой ненавистью возненавидел Россию, русскость, и всё, что с этим связно:
- Странишка наша – дрянь оказалась, а русский человек – обычным зверем-с с тонким слоем полировки европейской цивилизацией.
Внешний вид доктора тоже стал соответствовать его позе оплёвывания всея и всего. Одевался он неряшливо, бороду не брил и не расчёсывал, по свидетельству немногих, бывавших в его доме, там всё тоже пылью и паутиной заросло.
Когда случилась революция, он, поверив в свой дар провидения, счел себя непогрешимым, а оттого сделался ещё более несносным:
- Рассеюшка наша – провалилась к чёртовой матери. Пропили-с, продали-с мужички одну шестую суши в обмен за сотню аршинов собственной землицы, за живот свой, за понюх табаку.
Из-за своей желчности и язвительности он распугал всех своих приятелей. Коллеги его сторонились, знакомые предпочитали не замечать, соседи перестали здороваться, опасаясь нарваться на высокомерное молчание. Даже со своими дочерями он рассорился и разругался в пух и прах.
Старшая дочь, Катя, привезла было своего раненного мужа, подполковника Чащина в отчий дом – отлежаться и восстановить здоровье после ранения, полученного во время октябрьских событий в Москве. Да недолго выдержала, недовольная отцом, отвезла Вадима от греха подальше, так того передёргивало от отцового ёрничанья по поводу России и его показного германофильства. Младшенькая, строгая сероглазка Даша, вообще возненавидела и прокляла отца, после того, как он, сдав её мужа, красного командира, в чехословацкую контрразведку, попытался довольно неуклюже выдать её замуж за главу Народной дружины Комуча гражданина Козятина.
Вот несносный характер! Дернул же чёрт его связаться с этим Козлобородым. Козятин появился в жизни Белавина задолго до революции, и, даже, задолго до германской войны. Первый раз этот страшный человек возник на пороге Белавинского кабинета со срамной болезнью, подхваченной от какой-то из его шлюх. То ли Дмитрий Сергеевич был менее щепетильным, либо не столь брезгливым, чем его остальные коллеги, но он не только излечил Козятина, но и согласился проводить регулярные медицинские осмотры его девочек. Затем, как раз во время начала войны, долго лечил того от ножевого ранения, не иначе полученного в результате какой-то их бандитской разборки. Когда в города ворвались части белочехов, Козятин вместе со своей дружиной, набранной из воровского отребья с городского дна, ворвался в госпиталь, где служил Белавин. Его дружинники, невзирая на протесты медицинского персонала, перерезали всех раненных красноармейцев, что находились там на излечении.
Всё-таки пощечина и презрение дочки ранили доктора сильнее, чем думал он сам. Белавин вынужден был признать, что затея с женитьбой была изначально обречена на провал, он это понял сразу, только взглянув на высокого, стройного, косая сажень в плечах, Дашиного супруга-красноармейца. Козятин, эта обезьяна с ушами, не просто сильно проигрывал во внешности, он был полным уродцем с черной как смоль душой. Но Белавин побаивался всесильного начальника Дружины, ибо тот в любой момент мог напомнить доктору об его недолгой службе Советам «собачьих и рачьих» депутатов.
Числился за Белавиным такой грешок. Случилось это после перехода города под власть Советов. Большинство врачей губернии, верных своему интеллигентскому чистоплюйству, наотрез отказались служить большевистской власти. Враз опустели больницы и госпиталя, приюты и богадельни. Некому стало вести прием и уход за больными. Вызванные по очереди в Губком, врачи дружно ответили отказом, втихомолку собираясь по вечерам и, злорадно потирая руки, отсчитывали дни до конца Советской власти:
- Господа, господа! Вы слышали, немцы наступают. По весне останутся от Совдепии рожки да ножки.
- Весь Дон в огне! Режут казачки красных – будь здоров!
- А что слышно о генерале Корнилове? Поговаривают, что бьёт солдатню и коммуняк в пух и прах.
- По слухам в Москве последние сухари доели, крыс не осталось-с!
- Да-а, а солдаты, не к месту будет сказано, срут кровавым поносом. Дизентерия, господа-с! По Волге целые баржи с тиффозными ходят-с, ни один город брать не желает.
- Поздравляю, господа! Чехословацкий корпус восстал. Гонят красную сволочь так, что у тех только пятки сверкают.
Белавин злословил вместе со всеми, на своем календаре красным карандашом отмечал даты, когда, по его мнению, власть красных падет. Однако скоро ему сие опостылело, надоело быть в стаде. Одно дело – поносить всё в одиночку, другое – в компании таких же раздраженных субъектов с медицинскими дипломами в карманах.
Белавин крепко призадумался. Саботировать безбожную власть хорошо, а есть тоже что-то надо. И ещё была у старого циника в душе одна чёрточка, которую он не смел подвергнуть осмеянию и остракизму – профессиональная честь. Долг врача – лечить, и пусть нет лекарств и надлежащих условий, пусть волки правят страной, пусть Русь летит в тартарары – лечить! Вскоре увидели, как Дмитрий Степанович ходит кругами вокруг здания, где располагался ненавистный Совдеп. Радиус кругов становился все меньше и меньше, пока доктор, оглядевшись вокруг как тать, замысливший неладное, не юркнул в дверь советского учреждения. В Губкоме доктор Белавин имел долгую беседу с его председателем, большим грузным человеком с мясистым лицом и оттопыренной нижней губой, и, верный своей беспринципности, вышел от него управляющим всеми больницами губернского города С. Холодным презрением окружили доктора его коллеги. Праведный гнев саботажников ничуть не тронул старого циника, безразлично пожимающего плечами в ответ на упрёки:
- Власти приходят и уходят, а люди от этого болеть не перестают. Нету лекарств, так хоть клистерами лечить будем-с.
Однако по постепенно осуждающие реплики стали тише и глуше, саботажники стали внимательно приглядываться. Сначала доктору Белавину положили жалованье, затем его квартиру вывели из списка на подселение, а уж когда он приволок домой паёк, то терпение коллег лопнуло и они, расталкивая друг дружку локтями, и досадуя, что не догадались первыми, наперебой ринулись предлагать революционным властям свои услуги.
Гоголем стал ходить Белавин при белочехах. Тут-то он как раз и почувствовал: «Моя власть пришла!» Конечно, чехи не совсем немцы, но где-то очень и очень близко, словом, почти немцы. Именно, чехи, веками жившие под властью немца, по мнению Белавина, представляли собой удачный эксперимент по онемечиванию славян, который он, следуя своим убеждениям, не отказался бы распространить и на соотечественников. То, что чехословацкий корпус был сформирован как раз для борьбы с немцами, Дмитрия Семёновича отнюдь не смущало, ведь если действительность расходится с его постулатами, то тем хуже для действительности. Оказалось, что чехам, главным помыслом которых было стремление побыстрее свалить из России, было попросту недосуг заниматься наведением жизни в освобождённых от большевиков территории, поэтому они оставили в губернском городе С. всё как есть. Более того, набежавшие в город болтуны, называемые политиками, быстро сварганили очередное правительство, коих, в сей скорбный для Руси час, развелось великое множество. Бутафорское правительство называлось непонятно и заумно – Комуч, и совершенно неожиданно Белавину в этом правительстве досталась кресло товарища министра здравоохранения. Назначение повлекло за собой, помимо собственно врачебных забот, участие в разного рода бесчисленных совещаниях, заседаниях и банкетах, на которых он навострился бодро и высокопарно произносить речи и здравницы о союзническом долге, о необходимости борьбы с большевистской заразой, о возвращении России в лоно европейских держав. Словом, он порол всю ту либеральную чушь, над которой столько лет издевался и которую так зло высмеивал, что не преминула заметить его давняя знакомая, пожалуй, единственная, кто хоть как-то с ним ладил, Клавдия Игоревна Воинова, язва похлеще Белавина:
- Раскудахтался, петушок! - и это ещё было самое мягкое, что в сердцах она выговаривала доктору. - Пока в стране негоразды, они решили её пограбить под шумок, а ты, старый пень, им осанну поёшь.
Доктор злился, пыхтел и краснел, но возразить Воиновой по существу ничего не мог. Вообще, если не замечать такие неприятные моменты, как избиение рабочих, то время при белочехах и Комуче было для города исключительно веселым. Вновь осветились бульвары, заработали в парке аттракционы, открывались прежде заколоченные витрины лавок и магазинов, на улицы города высыпала нарядно одетая праздная публика и развелось превеликое множество шлюх, задёшево предлагающих свои услуги. Но чудики из Комуча не смогли достать от крестьян ни хлеба для города, ни солдат для армии, поэтому, когда в городе стало холодно и голодно, веселье как-то быстро закончилось и для самозваного правительства песнь пропели жареные птицы в виде наступающих из-за Волги красных дивизий.
Профессиональные болтуны из Комуча, проклиная глупый народ и проклятую страну, навострились бежать на Урал и в Сибирь, под Колчака. Подумывал о бегстве и доктор Белавин: шутка ли, член правительства. Большевики за это, да еще за речи, когда он, краснобайствуя на банкетах, требовал их крови, по головке вряд ли погладят. Да стар ли он стал и прикипел к городу, или не захотел бросать больных, а, может, понадеялся на русский авось, да только поезд на восток укатил без него.
В день, когда полки красных маршировали по улицам города, он, в кои-то веки надел всё чистое, сел за стол с неизменным ведерным самоваром и приготовился ждать, когда за ним придут: «Чего быть, того не миновать»! Однако первым посетителем доктора стали отнюдь не чекисты. Когда раздался стук в дверь, он вздрогнул и обреченно пошел открывать. На пороге стоял окровавленный начальник Народной Дружины господин Козятин, человек к которому Дмитрий Степанович относился с известной долей презрения и страха. Вид он имел чрезвычайно измотанный и оборванный, козлиная бородёнка обгорела, а торчащие в разные стороны уши были опалены. Вошедший рухнул прямо возле порога. Пришлось доктору, отославшему прислугу домой, самому затаскивать раненого в дом, и кипятить воду. Осмотрев Козятина, доктор убедился, что ничего серьёзного нет, однако все его тело было покрыто многочисленными ранами ссадинами и ожогами.
- Я с ребятами железнодорожный мост хотел взорвать. – морщась от боли, рассказывал очнувшийся Козятин, пока Белавин обрабатывал его ранки. – Надо было не пропустить в город бронепоезд.
- Ну что, взорвали? – осведомился доктор, макая пинцет с ватой в бутыль с самогоном.
- Куда там! – морщась от боли, ответил Козятин. – Рабочие, сволочи, подошли со стороны города, отбили мост. Один фугас только сумели подорвать, взрывной волной накрыло.
Закончив обрабатывать ссадины, Белавин накладывал мазь на ожоги, и, разорвав простынь на длинные и узкие полосы, занялся перевязкой.
- Мне одежда нужна, - вдруг заявил Козятин, - В этой мне нельзя, сразу опознают.
- Будет тебе одежда. – успокоил Дмитрий Степанович.
В гардеробе отыскали кое-что поплоше и Козятин, поминутно охая и морщась, приступил к примерке. В одежде от доктора, большого и грузного мужчины, он, маленький и худой, смотрелся весьма комично. Трудно было поверить, что этакий сморчок со впалой грудью был карателем, собственноручно расстреливавший людей.
- И куда вы теперь?
- Залягу на дно, а там видно будет. – отвечал Козятин, стоя перед зеркалом и пытаясь потуже застегнуть ремень. Выходило плохо, широченные штаны собирались в фалды, брючный пояс норовил вылезти из-под ремня наверх, нижний край брюк волочился по полу.
- А вы? - в свою очередь поинтересовался Козятин. – Вы знаете моё к вам расположение, господин доктор, даже, несмотря на случай с Дарьей Дмитриевной. Смею вам предложить свою компанию.
- Нет! – отрезал Белавин. – Моё место в городе.
- Вас же не пощадят!
- А вот это неизвестно! Пусть будет, как будет.
- Ну, тогда, прощайте! – Козятин открыл дверь и исчез в серой осенней промозглой дымке.
***
Оказалось, что это был не последний визит в тот день. Ближе к полуночи опять раздался стук в дверь и зычный голос произнес:
- Именем революции, откройте!
Вошли трое. Старший приказал:
- Пан Ге Сен, Сидорчук, на часы! – и двое, взяв винтовки с отомкнутыми штыками «к ноге», встали по краям от входа в дом.
Белавин вместе с «товарищем» прошли в гостиную. Сели за стол напротив друг друга. Чекист первым прервал затянувшуюся паузу:
- Вы знаете, кто я?
- Не имею чести знать! – упрямо поджав старческие губы, процедил доктор, хотя прекрасно был знаком с визитёром.
- Я – председатель ГубЧК товарищ Колоссовский!
- Знавал я когда-то, в прошлой жизни, инженера Колоссовского. – с вызовом ответил Белавин.
- Все мы когда-то кем-то были, но прошлую жизнь уже не вернёшь. – жестко ответил Казимир Ксаверьевич. – Я же стараюсь не вспоминать, что в одной из жизней вы были товарищем министра в Комуче.
- Так вы не будете меня арестовывать?
- Нет! Вообше-то, за ваши художества следовало, но я пришёл не за этим. Мы намерены предложить вам возглавить всё здравоохранение в губернии. Вы согласны, Дмитрий Степанович?
Белавин от удивления открыл рот. Ещё бы, он не согласен! А Колоссовский между тем продолжил:
- Вы много лет работаете в этом крае. Поэтому как никто другой знаете санитарную ситуацию в губернии. В городе и губернии сложилась тяжёлая эпидемиологическая обстановка, в госпиталях много раненых и просто больных, лекарств – кот наплакал. Кадров мало. Согласны?
- Значит, когда чехи пришли, все красные бежали как зайцы, а теперь, когда пришли, решили взвалить всю чёрную работу на тех, кто никуда не бегает? – вскинулся Дмитрий Степанович.
- Почему все? – удивился Казимир Ксаверьевич. – Я, например, никуда не бежал, а всё время оставался здесь, в городе и губернии. Поэтому и знаю обстановку. Мне известно, что, если не будут предприняты чрезвычайные меры, эпидемия охватит всю губернию. Знаю и кто вы, и чем вы тут занимались.
Это уже прозвучало угрожающе, что Белавин невольно поёжился.
- Чем обязан такой честью? – поинтересовался Белавин, стараясь выглядеть как можно более основательно. – Я же ваш враг! И вы меня не расстреляете?
- О, матка боска! Неужели вам не терпится попасть в иной мир? – несколько раздражённо произнёс Казимир Ксаверьевич тем тоном, каким обычно взрослые говорят о неразумном дитяти. - Экий вы, право, не догадливый! Лучше ответьте-ка, только честно, на один мой вопрос. Скажите, а почему вы остались, а не удрали вместе с остальными?
- Ну как… - растерялся Белавин и ответил первое, что пришло ему в голову. – Здесь же больные, куда же я без них.
- Вот вы сами и ответили на свой вопрос. – подытожил Колоссовский. – Работайте, Дмитрий Степанович. Кстати, ваших больных, пусть они трижды белогвардейцы, мы не будем колоть штыками и пытать, как это делали ваши недавние друзья, пусть выздоравливают.
- А потом? – вырвалось у Белавина, прежде, чем он подумал, стоит ли задавать этот вопрос.
Колоссовский пристально, долго и тяжело смотрел на доктора, потом соизволил разжать уста:
- А потом? Потом «каждому воздастся по делам его». Так, кажется написано в Писании? Успокойтесь, рядовые - в Красную Армию, а офицеры, не замешанные в пытках и расстрелах, если не захотят служить – скатертью дорога. – И он неопределенно махнул рукой, что Белавина никак не успокоило.

После разговора с Заломовым, Белавин с трудом одолел ступени крыльца, зашел в дом и прислонился к дверному косяку. Гулко билось сердце, а легкие, тяжело дыша, работали как кузнечный горн.
- Нашли! Надо предупредить Клавдию.
Несмотря на все их ссоры и споры, она оставалась единственным другом неуживчивого доктора. А теперь их ещё объединяло ДЕЛО! Дело, которое требовалось, во что бы то ни стало сохранить в тайне.

Глава 6. Ещё один реликт уходящей эпохи



Пока Белавин раздумывал как поступить, дверь, ведущая в гостиную, неожиданно приоткрылась и из неё словно приведение, появилось очертание женской фигуры.
- Холодно у вас, Ваше Здравоохранейшество. – зябко передернула плечами фигура и оказалась весьма пожилой дамой заспанного вида с растрёпанными волосами.
Это была Клавдия Игоревна Воинова, собственной персоной. Вашим Здравоохранейшеством она стала его звать после того, как доктор занял столь важный пост. И в этом тоже был элемент издевки, ведь ироничное отношение к окружающему её миру стало её второй натурой.
Всё-таки что-то роднило столь непохожих, но одиноких и немолодых людей. Он – старый либерал, она – разочаровавшаяся нигилистка, и горе тому, кто попадался на острые злые языки этой парочки. Но ирония Клавдии была менее злой, более утверждающей, оттого изящной, Белавин же в своей ненависти пёр как паровоз. Оба, разочаровавшись в жизни, перестали следить за собой, оба жили неустроенно. Но если у Белавина был просто хлам, кавардак и паутина по углам, то беспорядок Воиновой был уютным, милым, домашним, носил оттенок женской неустроенности и одиночества. Может быть, поэтому злой бобыль Дмитрий Степанович жил один, будучи в неладах даже с родными дочерями, а дом острой на язычок Клавдии Игоревны всегда был полон интересных мужчин, до революции занимавших не последнее место в городской жизни. Сумбурная молодость лишила её собственных детей, подарив взамен возможность любить и души не чаять семью своего родного племянника, в особенности дочку непутевого Сашки – Ташу, Ташеньку, Наталку. Щедрое сердце не ожесточила даже ужасная трагедия, которая произошла в Москве накануне Германской войны, когда погибла вся семья племянника Александра.
- А я у тебя, медведя, прибраться зашла, да задремала немного. – поёживаясь и кутаясь в видавшую виды шаль, не без игривости сказала она.
В свои года Клавдия Игоревна оставалась весьма интригующей особой, до сих заставляющей трепыхаться мужские сердца преклонных лет. Февраль и Октябрь она встретила весьма скептически, большим образом по её железобетонной убеждённости, что человеческая порода зело измельчала с поры ее нежной юности и не способна на великие дела. Однако ей хватило благоразумия не брюзжать в стиле «богатыри, не вы», а ругать революционеров по делу и по существу, благо они предоставляли множество тем для этого. Большевиков она ругала зло и отчаянно, считая, что они ниспосланы на Россию в качестве кары небесной, их соперников, социалистов и либералов, она вообще ни в грош не ставила, видя в них неспособных хлюпиков. Монархистов, иначе как «бывшие без ума», и не называла. Националистов окружила презрением, считая их «ряжеными шутами». В общем, ни одна из форм мироустройства, столь щедро представленных на карте послереволюционной российской земли, у неё положительных эмоций не вызывала.
- Да ты с ума сошла? – Белавин говорил резко и без сантиментов. – Она еще очень слаба, и её нельзя оставлять одну.
- Успокойся, старый черт! Она пообещала мне, что никуда выходить не будет. Сам же говоришь, что слаба. Когда я уходила, она спала и видела во сне своего Николку, о котором все вспоминала в своем горячечном бреду во время болезни.
- Так вот, мальчик объявился, и вырос, и превратился в зверя.
- Когда?
- Только что он допрашивал меня, все вынюхать пытался. Сам весь в коже, чекист, сын дьявола. Поспешай, а то не ровен час заявится, когда тебя не будет.
Клавдия охнула и принялась живо собираться. Запахивая шубку, спросила:
- Когда тебя ждать?
- Завтра постараюсь зайти – больную осмотреть надо.

Санёк Рыжий и Костька Гной затаились в подворотне, выжидая свою жертву. В начале марта, хоть уже и пахло весной, однако ж, было ещё холодно. Студёный февральский ветер гулял в дырках рваного зипуна Рыжего, морозил пальцы Гноя, кои выглядывали из просящего каши ботинка. Выпитого оказалось ничтожно мало, чтобы согреться, а прохожие, у которых можно было разжиться денежными знаками и кое-чем ценнее, в такую стужу не появлялись, предпочитая сидеть дома. После расформирования командованием четвертой армии бравого анархистского отряда, Санёк Рыжий и Костька Гной возвратились к своему привычному дореволюционному ремеслу. Чистили богатые квартиры, промышляли азартными играми, не гнушались заурядного гоп-стопа. Но то ли куража не было, или карта не так легла, да только отвернулась от них фартовая дама под названием удача, изголодались, обносились, а её всё нет и нет.
На сей раз им, похоже, выпал козырь – гулким эхом в подворотне отозвался стук женских сапог. А вот и она – по улице шла пожилая, но ещё молодящаяся женщина, судя по одёжке – из «бывших».
- Стой, тётя!
Насторожилась, испуганно замерла.
- Глянь, Санёк, революция прошла, а буржуазия свободно по нашему городу гуляет. – нарочито удивлённо-развязно начал свою волынку Гной.
- Непорядок. – ослабился Санёк Рыжий, обнажив свои гнилые зубы.
Пока шел меж ними ленивый разговор, они взяли даму в клещи и, надвигаясь на неё, вынуждали пятиться, пока та не упёрлась спиной в стену.
- А ведь она не любит пролетарьят. – продолжал тянуть своё Костька. – Смотри, как рожу буржуазную перекосило.
И он указал пальцем на плотно сжатые губы старой девы, на выражение ненависти, против воли, возникшее на её лице.
- Говори, сука, любишь ты пролетарьят, аль нет! – рявкнул Санёк и, навалившись на неё всем телом, приставил к горлу нож.
Клавдию тошнило от запаха перегара, лука и гнилых зубов, но приходилось терпеть. Несмотря на рвотные позывы, дрожа от ненависти и страха, смогла еле слышно выдавить из себя:
- Люблю.
- Без энузиазму, тётя, любишь. – продолжал измываться, поигрывая ножичком, Санек, и, обращаясь к дружку, сказал. – Видать, придется буржуазии уши-то отрезать.
- Вот гавно, - восхитился Костька, - И не скрывает, что брезгует нами. А ну, кланяйся, сука, да ниже, в пояс.
Сгорая от стыда, Клавдия поклонилась ублюдкам.
- То-то же, - удовлетворенно сказал Костька. – Пусть живет с ушами. – смилостивился он, обращаясь к Саньку. – Только цацки сними с неё, да в карманах поройся.
Клавдия машинально взялась рукой за серьгу. Безделушка была пустяшная, но дорога как память об отце.
- Может ещё сапоги с неё снять. – задумчиво произнёс Санёк Рыжий. – На толкучке загоним.
- И то ладно, а больше то и взять с ней нечего. Поизносился народец.
- Эх, была бы ты, бабуля помоложе, я бы показал тебе как пролетарьят любить надо. – продолжал глумиться Сенька.
- А что тебе сейчас мешает? – гоготнул Костька. – Конфеты, небось, сука престарелая сосать не разучилась. Возраст для этого не помеха.
- И то верно. – простодушно восхитился Санёк. – Вставай, бабка, на колени, прольетарськой конфеты отведаешь. Щас… - и замер на полуслове, ощутив холод стального клинка у своего горла.
- Это кто здесь пролетариат? Ты, что ли? – голос Николая был зловещ и спокоен, хотя и немного дрожал от негодования.
Чувствовалось, что парень едва сдерживает переполнявшую его ярость. Он давно бродил вокруг да около до боли знакомого дома, не решаясь войти, боясь нарваться на столь же холодный приём, как давеча, у Белавина. Замёрз, проголодался, и, коря себя за робость, уже собрался уходить восвояси, да вовремя заметил двух подозрительных типов. Решив понаблюдать, спрятался в тени дома, слившись с его стеной. Сразу не вмешался, боясь повредить Клавдии Игоревне, перед лицом которой бандит размахивал ножиком. Лишь когда мерзавцы увлеклись, забыли об осторожности, он вышел из укрытия, и, на ходу выхватывая шашку, в несколько шагов преодолел расстояние, отделявшее его от бандитов.
- Д я… - залебезил было Санёк, но Заломов перебил его:
- А ну. посмотрим, что там у тебя пролетарского.
С этими словами он, рубанул шашкой, и так филигранно разрезал Санькин тулупчик от горла до полы, что даже не поранил его при этом.
- Ах. Гад! – в руках Гноя блеснула вороненая револьверная сталь, и вдруг. – А-а-а-а! – налётчик повалился на мостовую и стал кататься, держась за обрубок руки. – Сука! Б…дь! Гаси его, Санёк, он мне руку отрубил!
Отрубленная кисть, всё ещё зажимающая револьвер, валялась рядом. Это Николай в развороте, едва уловимым движением, резко, почти без замаха рубанул шашкой по руке.
Всё это произошло в одно мгновенье, и вот уже один бандит лежит с отрубленной кистью, а второй стоит, оборонив ножик, едва живой от страха, а под ногами его расплывается, подтаивая грязный снег, тёмно-желтая, дурно пахнущая жидкость. Санёк и не думал гасить, какой там! Лезвие острой, как бритва, конвойной шашки снова так нажимало на Санькин кадык так, что он боялся не только ненароком сглотнуть от страха, а и даже дышать.
- Что стоишь? – обратился Николай к обмочившемуся «герою». – Бери друга в охапку и дуй отсюда, пока я ещё кое-что не отрезал.
Второй раз повторять не пришлось: Санька Рыжий живо принялся пытаться поднять с земли скулящего кореша.
Николай тем временем огляделся, отыскивая взглядом Воинову. Оказалось, что та, воспользовавшись заминкой, бысто-быстро уходила в сторону своего дома.
- Клавдия Игоревна! – парень догнал даму. – С вами всё в порядке?
- Всё ОЧЧЕНЬ хорошо! – не слишком любезно и несколько иронично ответила дама. – Если не считать того, что только что двое негодяев мне уши собирались отрезать.
- Позвольте проводить вас до дома, а то неровен час, ещё кто-нибудь пристанет: времечко нынче лихое.
- А кто виноват в этом? – она строго взглянула на него, да так, что на Заломова аж холодом подуло.
Вместо благодарности, она испытывала к Николаю скорее неприязнь, не отдавая себе отчёта в том, что это чувство возникло из-за того, что он стал свидетелем её унижения. Так часто бывает: человек существо совершенно неблагодарное, поэтому, едва опасность миновала, мы испытывает к своему спасителю отнюдь не благодарность, а самое лучшее – желание побыстрее дать дёру и поскорее забыть происшествие. Ну, не любим мы того, чей счёт к нам ещё не оплачен!
- Кто страну развалил? Кто в ней беспорядок устроил? Кто поднял со дна всю эту мерзость? – риторически вопрошала она. – Никогда раньше не думала, что святое для нас слово «товарищ» будет вызывать такую ненависть
- А причём здесь мы? – с обидой сказал Заломов, а у самого на душе кошки скребли – разговор явно не получался.
- Советы, чтобы придти к власти, вызвали к жизни самые низменные инстинкты человеческой натуры. К власти дорвались самые тёмные личности, патологически жестокие, откровенные негодяи. В России сейчас правят бал такие как эти. – она презрительно кивнула в сторону ещё копошащихся в грязном снегу горе-налётчиков.
- Революция – это буря, это волны. А у волн тоже есть пена. Они схлынут – пена и исчезнет. Революция действительно подняла наверх, к общественно жизни самые тёмные и забитые слои. Эти массы неграмотны, необразованны, элементарно невоспитанны. Порой они признают лишь власть силы, но они быстро учатся, дайте час. – оправдывался Николай, понимая, что все зря, и старую даму не переубедить.
- А, что будет с Россией, с культурой, с людьми, в конце концов, пока они учатся? – вопрошала Клавдия Игоревна. Она против воли втянулась в бесполезный спор и это её раздражало. – И нечего меня агитировать. Есть ли у страны время терпеть эту падаль, или нет – вопрос риторический. А пока я вижу вокруг хамство, бескультурье и насилие над личностью.
Возмущённый до глубины души, Николай перешёл в наступление:
- Разве имущий и просвещённый класс не виноват, что так долго держал простой народ в нищете, неведении и мракобесии? – он уже не мог остановиться, понимая, что ещё больше воздвигает стену между собой и Наталкиной бабушкой, теряя, может быть, последнюю ниточку, которая могла бы привести его к любимой. – Разве не виновата интеллигенция, предпочитавшая вместо кропотливой работы по просвещению и улучшению народного быта, разглагольствовать в салонах и гостиных о благе народном? А то и подстрекать Русь к топору, будя в народе самые тёмные инстинкты, подбадривая взрывами бомб и треском револьверных выстрелов! А когда разбудили, наконец, народ, то не признали за родное дитя, а предпочли увидеть лишь вонючую харю, мерзское, необразованное и немытое мурло. От дела рук своих отказались! Разве мало тех, кто витийствовал за свободу в прошлом, сейчас больше всего хочет загнать это грязное быдло обратно в стойло? Свобода, Клавдия Игоревна, рождается не на шёлковых простынях, а в хлеву, среди грязи и крови. Революции не делаются в лайковых перчатках, а белым носовым платочком не удержать стреляющий револьвер. «Не разбив яйца, не приготовить яичницу!» - так, кажется, говорил один из офицеров, идя душить шарфиком императора Павла.
Пререкаясь, они незаметно дошли. Берясь за ручку двери, Воинова криво улыбнулась и добавила:
- Слова, слова... В любом случае, юноша, ваше общество, и общество таких как вы, мне неприятно, поэтому попрошу, забирайте своих дружков, с которыми вы так неумело разыграли эту комедию, оставьте меня и мой дом в покое. Прощайте, господин чекист!
Заломов даже не нашёлся, что можно сказать в ответ. Ножичек, угрозы, револьвер и отрубленная рука комедия?! Но слова возмущения и оправдания застряли в горле. Он только вытянул руку вперёд и открыл рот, пытаясь найти нужные слова. Так он и стоял с открытым ртом и вытянутой вперед рукой, глядя, как железная дама открывает дверь. Опомнился Николай, лишь услышав звук ключа, запирающую изнутри дверь дома. Дома, куда отныне путь ему заказан.
Вряд ли утешением для него стало бы, узнай Николай, как глубоко его последние слова ранили душу старой нигилистки, сердцем понимавшей, насколько прав был этот мальчик, в кого имела несчастье влюбиться её внучка. В неубранной прихожей она остановилась, прижавшись спиной к входной двери. В ушах стояли последние слова Николая, а в душе отзывался внутренний голос: «А ведь он прав! Прав! Прав! Чёрт возьми!»
- Бабушка? – раздался из комнат слабый девичий голосок, и у старой девы ёкнуло сердце. – Кто-то приходил?
- Нет. Доченька, с чего ты взяла? – ответила Клавдия Игоревна. А у самой ёкнуло сердце.
- Но ведь с кем-то ты разговаривала?
- Да так, пустяки, соседка приходила.
- Какая соседка? Ты же ни с кем не общаешься! Что, ОН приходил?
- Д-да!
- Ну и что?
- Я его не пустила.
- Правильно сделала, бабушка, видеть ЕГО не хочу!

Глава 7. Сельская жизнь



Родной дом встретил Арсения неприветливо, он, после службы в Красной Армии, сразу окунулся во враждебную атмосферу.
- Смотри, мать, краснопёрый припёрся. – увидав сына, с порога закричал Фрол Демьянович в глубину добротного двухэтажного кирпичного дома.
Мать, подбежала к стоящему у порога сыну, на ходу вытирая белые от муки руки об передник, и крепко обняла его.
- Пойдём, сынок в горницу, я пирожки затеяла, сейчас вечерять будем. – и, только сейчас, заметив трясущуюся голову Сеньки, всплеснула руками. - Ой, да где же тебя так?
- На-на ф-фронте. – еле выдавил из себя Арсений, во глазу его застыла слезинка, а он даже смахнуть её как следует не мог.
- У-у-у-у! – укусив кулак, тихонько завыла мама.
А отец, опираясь на палку, стоял чуть в стороне, надувшийся, непримиримый.
- Да будет, тебе, мать! Горе не это, бог даст – заживёт как на собаке, горе, что сын с голодранцами связался, с теми, кто отнимать только и умеет.
Лукавил, ох лукавил Фрол Демьяныч, пока сын разбойничал, да добро в дом свозил, отнятие чужого имущества его очень даже устраивало. После революции ему самому удалось оттяпать большую часть помещичьей земли, впрочем, он и до Декрета о земле вполне себе вольготно использовал земли Воиновых. А ныне… у кого из сельчан за долги отобрал землю, кому пообещал долю малую, так или иначе, но землевладельцем он стал изрядным,.. мироед.
Меж тем, уже сидя за вечерним столом, он продолжал витийствовать:
- Не для того революция нам землицу отдала, чтобы разные проходимцы из города хлеб забирали. А то понаедет жидва пархатая, и давай шерстить. Трудового человека грабють!
- Да ты что, старый? Нашел чем сына потчевать! – попробовала вступиться за сынка мать.
Да получила оп полной:
- Цыц, дура! Вот, что за племя такое мерзкое – бабы? Ни черта не понимают, а всё туда же.
Он с силой опустил на стол руку, по дороге превратившуюся из мерзкой дули в огромный кулак. Взял со стола запотевшую бутыль самогона, плеснул себе и залпом выпил.
- Вы, Агрипина Матвеевна, думаете, что я со зла? – продолжал Фрол Демьяныч свои полупяьные изливания. – Зря! Очень зря! Я не со зла, а для науки! – он постучал пальцем по лбу сына. – Дабы эта дурная головушка думала прежде, в чём антирес наш, крестьянский, мужицкий.
- Н-ну в-всё, ба-батя, б-будя! Я ведь могу и сдачи дать, даром, что контуженный – наконец не выдержал и Сенька. – Поздно уже уму-разуму учить. Пока у вас тут обретаюсь – похожу, посмотрю, понаблюдаю, что к чему, а там – видно будет.
- Вот, сразу видно, моя порода, Яценюковская! Осмотреться оно, конечно надо!– то ли батя размяк, то ли водка подобрела, но Фрол Демьяныч поднял снова руку и потрепал сына по голове. – Осмотреться – прежде всего. Ладно, а там и разговор продолжим. Иди в свою комнату – там тебе мать уже постелила.

Однако беседу продолжить не получилось ни через день, ни через неделю. Уже минул октябрь и первыми заморозками напомнил о себе ноябрь тысяча девятьсот восемнадцатого года. Отец был весь в трудах: еженощно прятал и перепрятывал изрядный урожай, собранный со своей немалой землицы натруженными руками батраков. Арсений, верный рекомендациям врача, много ходил, опираясь здоровой левой рукой на палку. Здравствовался с земляками, заводил разговоры. Получалось – прав-то отец: среди крестьян много недовольных Советской властью. Получив землю – многовековую мечту мужика, многие успокоились и с непониманием относились к потугам большевиков мобилизовать крестьянство на войну. Сказывались коренные черты крестьянской индивидуалистической психологии, не желающей заглядывать за околицу села и равнодушной к судьбе страны за пределами уезда: у нас всё в порядке, а что до Колчака и помещиков – пущай в Сибири тамошние мужики разбираются. Став хозяином своего клочка земли, землепашец переставал интересоваться всем на свете и искренне недоумевал, почему это он должен отдавать часть своего урожая чужому человеку без всякой выгоды для себя. Арсений был неглупым человеком и видел, что сейчас, после уборки урожая, первого после Октября, давшему мужику землю, середняк и даже бедняк со страхом стал ждать продовольственные отряды из города: сколько заберут, оставят ли хоть что-нибудь, как же жить дальше будем?
Разруха на селе была видна невооружённым взглядом. Прежде чистые улицы перестали убираться и были загажены конским навозом, клочками сгнившей соломы, шелухой от семечек, то тут, то там виднелись брошенные окурки из газетных самкруток. Стало много домов с забитыми ставнями, чьи хозяева либо бились за лучшую долю на многочисленных фронтах гражданской войны, либо покончили дела в этой жизни от мора или голода, либо бросили своё нищее хозяйство и подались в поисках тучных и сытых краёв. Зайти стало некуда, чайная не работала, в пустой, с выбитыми стёклами, бильярдной гулял ветер, трактир был закрыт, шлюхи куда-то поразбежались. И, главное, люди! Людей на улицах стало меньше, а те, что попадались, норовили, отведя потухший взгляд, прошмыгнуть поскорее мимо.
Но, то, что в селе подспудно происходили кое-какие процессы, Сенька вскоре имел удовольствие убедиться. Однажды в дверь дома негромко постучали. Поскольку все домочадцы были заняты по хозяйству, пришлось Сеньке с неохотой, кряхтя и опираясь на палку идти и открывать беспокойно стучащую дверь. Открыл – и замерло сердце! На пороге стояла прехорошенькая девчушка с раскрасневшимися от первого ноябрьского морозца щечками и непослушной прядкой соломенных волос, выбивающихся из платка, а из-под пряди на парня доверчиво смотрели лазоревые глаза.
- Товарищ Яценюк! – звонким, прерывающимся от волнения голосом, начала она. – Через три дня состоится первая годовщина Пролетарской революции. Комсомольская ячейка нашего села поручила мне пригласить вас на торжественный сбор ячейки в честь праздника.
- Д-да, за-зачем я в-вам ну-нужен? – полюбопытствовал Сенька, стараясь вспомнить девушку.
- Очень даже нужны! – горячо затараторила девчушка, испугавшись, что провалит первое в её жизни комсомольское поручение. – Вы не понимаете, как вы нужны! Мы все только недавно стали комсомольцами, а вы – участник революции, красноармеец, раненый в боях с контрреволюцией.
- Ты в-ведь Манька! Манька-Чумазка! – неожиданно выпалил Арсений вместо ответа.
- Маша! – потупив глаза, подтвердила девчушка и, несмотря на мороз, зарделась ещё сильней.
- Хорошо, значит, Маша! – поправился Сенька, а про себя подумал: - Надо же! Уже успела вымахать!
Машку-Чумазку он помнил бегающей по лужам девчонкой в вечно грязной сорочке, а то и без неё. Теперь же перед ним стояла, потупив взор, настоящая русская красавица. Сенька представил её без одежды, какой же она стала сейчас? От этих мыслей у него что-то зашевелилось между ног в штанах. Это было приятное ощущение, а то Сенька после контузии уж начал было сомневаться в своих мужских способностях.
- Так вы придёте? – с надеждой спросила Маша, не подозревая о похотливых мыслях своего собеседника. – Не пожалеете!
- Приду! – решился он, не в силах отказать поднятым на него просящим глазам Маши.
Он действительно не пожалел. Васильевская молодежь смогла сделать вечер интересным и дала возможность Арсению позабыть о своей контузии. Он много рассказывал о морской службе, о восстании в Москве и Питере, о боях с белочехами. Рассказывал, и не мог отвести взгляд от, устремлённых на него, восхищённых лазоревых глаз Марии, так напоминающих ему о море. Живое общение с васильевскими мальчишками и девчонками воодушевило Сеню, придало новые силы. А когда появился старенький патефон и нещадно заигранные поцарапанные пластинки, заиграла музыка и Мария пригласила его на танец, он снова почувствовал себя здоровым. Пусть у него не всё получалось, пусть тело было деревянным, он почувствовал, что болезнь может уйти, речь восстановиться, колченогость пойдёт. На мгновенье он подумал, что всё это будет,.. если Мария будет с ним. Домой возвращались вдвоём. Сенька чувствовал, что его штаны скоро лопнут от возбуждения. И, не в силах больше сдерживаться, он затащил Марию в ближайший овин. Девушка и не думала сопротивляться, а только удивлённо посмотрела на него. В овине Сенька деловито и привычно задрал девке юбку, бесцеремонно посадил на перевёрнутую на бок телегу, достал свой истосковавшийся по женскому естеству ствол и грубо пронзил им девушку между ног. Закончив своё дело и излив семя в Машу, он, пряча своё окровавленное орудие, с удовлетворением отметил, что он у девушки был первым. Маша вынесла всю процедуру, не издав ни звука, лишь парню стало не по себе от немого укора, застывшего в её глазах. Встала, отряхнулась и ушла, не оглядываясь на оклик Арсения. Чутьё парню подсказывало, что в начинающихся отношениях с Марией он совершил что-то непоправимое. Откуда ему было знать, что девичье чувство нежно и ранимо? Он, ещё будучи реалистом, так привык пользоваться услугами продажной любви, что просто, при всей своей кажущейся бывалости, не знал и не умел общаться с девушками. Морская служба и революция тоже не способствовали познанию искусства любви. Революционная матросня смотрела на женщину, как на трофей, как на объект охоты, как на военную добычу. Он привык брать силой, а по-другому не умел. Инстинктивно он понимал, что с Машей так нельзя, но со вспыхнувшим желанием совладать на смог. Тем более, он так обрадовался, что организм начал оживать, что, не думая о последствиях, страстно захотел проверить это на практике.
Сенька в дальнейшем не раз пытался возобновить общение с комсомолкой, жаль только, что Маша почему-то стала его избегать.

Забрёл Яценюк и в сельсовет, который располагался в бывшей конторе управляющего.
- Красной Армии – привет! – сгрёб в свою ручищу маленькую, с длинными узкими пальцами, Сенькину ладонь активист Тихон Оглобля.
- Здорово! – поприветствовал его, не слезая с подоконника, Санька Гвоздь.
Арсений подумал, глядя на своих приятелей детства, что в который раз батя не прогадал. Советы крестьянских депутатов не успели толком появиться на свет и заработать, когда их практически заменили комбеды, куда собрались одна, всю жизнь нищебродствующая, голытьба. Попрошайки! Вон и председатель комбеда, восседающий за столом седой пожилой мужик с серой, вытянутой лошадиной физиономией, жизнь прожил голодранцем. Безлошадник! Он так долго был без лошади, сдавая свой надел внаём, работая батраком у Яценюков, что у самого морда вытянулась и прибрела вид изможденной кобылы. Санька с детства гнул спину у бати на мельнице, Сенька помнил, что его рубаха была так пропитана мукой, что из неё ковриги выпекать было можно. Тихон, местный силач, до революции тягал здоровые каменюки в заломовском карьере. И Санька и Тихон были года на три старше Сеньки и слыли в Васильевке отъявленными хулиганами. Не избежать бы парню подначиваний и подтруниваний, а то и тумаков от переростков, если бы не дружба с Николкой, который хоть и помладше, но по силе мог потягаться с Тихоном. А другие ребята села не избежали издевательств и затрещин от двух обалдуев. В семнадцатом году именно они были в первых рядах охваченной ненавистью крестьянской толпы, разграбившей помещичью усадьбу. Сейчас же эти два типа, каким-то чудом избежав мобилизации, окопались здесь, в местном Совете.
- Нашего полку прибыло! – почти весело записал Арсения в союзники Санька Гвоздь. – Скоро продотряд с Сызрани ожидаем, поможешь?
- Народ у нас в селе несознательный, продовольственную политику Советской власти не понимают, всё припрятать норовят. – Спокойно и рассудительно пробасил Тихон Оглобля.
- Вишь ты, какой прыткий! - со злостью подумал Арсений. – А ты его выращивал, этот хлеб? Ты за плугом ходил? Только отнять и умеют, голодранцы вшивые!
Он вспомнил, как в далёком детстве эти две дубины стоеросовые отнимали у младших ребят то петушки на палочке, то кулёк спелой вишни, а то и – страшно сказать какое лакомство – ландрин в жестяной коробочке. Вообще-то круглые леденцы в плоской жестянке назывались «монпансье», но на селе упорно держались прежнего названия – «ландрин», полагая, не без основания, «монпасье» слишком вычурным, городским, иноземным. Главная же ценность ландрина была даже не в разноцветных леденцах, главным была коробочка. Она оказалась вещью универсальной. Мальчишки складывали в неё свои рыбацкие принадлежности, использовали под червя. Девчонки использовали жестянку как шкатулку для хранения своих женских штучек: цветных лоскутков, фантиков, румян и даже маленького зеркальца. Да взрослый дед нет-нет, да и откроет заветную конфетную коробочку – достать оттуда понюшку табачку, чтобы, приложившись к носу пальцам, смачно и вкусно чихнуть. Опять же, обойные гвоздочки хранить можно, иль всякую другую мастеровую мелочёвку. В общем, коробочка от ландрина оказалась вещью незаменимой, и похищение сего предмета - это уже нешуточное преступление в детской иерархии проступков.
Воспоминания – воспоминаниями, а ответ, однако ж, давать какой-то надо. Вот и комбедовцы с ожиданием уставились на него.
- Т-так к-контуженный я! – нашёлся, что ответить Арсений. – К-как я-я в-вам помогу? С-сам едва хо-хожу.
- Сталбыть, отказываешься? – сказал Председатель язвительно. – Какой из его помошник? Кулацкий сынок! Энтот не найти хлеб поможет – он спрятать его батяне свому подсобит.
Сенька рванулся к председательскому столу и попытался намахнуться на ехидну палкой:
- Ах, ты гад! – от волнения он почти перестал заикаться. – Я за Советскую власть пострадал! Я кровь проливал! А ты, тыловая крыса, стол оккупировал, штаны протираешь, сидя за ним!
Председатель Васильевского Комитета бедноты, человек с лошадиной физиономией и лошадиной же фамилией Прокоп Меринов, встал из-за стола и, глядя в лицо Яценюку, сказал:
- А ну ударь, попробуй, кулацкое отребье!
- Да вы что, вы что, ребята? – растерянно пробормотал Санька Гвоздь, соскочив с облюбованного подоконника.
А Тихон просто встал между спорщиками, заслонив их друг от друга:
- Ну, будя, братцы! Так и перестрелять друг-дружку недолго.
- Была бы охота руки об него махать! – скривился Арсений и опустил клюку.
Возникшая на пустом месте ссора была прервана появлением ещё одного действующего лица. В избу зашёл крестьянин, одетый в старый, но чистый и аккуратно заштопанный чапан[10]:
- Здоровы будьте, хозяева!
После этого он быстрым шагом подошёл к жарко натопленной печи, снял рукавицы и стал греть руки, внимательно оглядывая при этом просторную комнату. Осень восемнадцатого года выдалась ранней. Весь октябрь лили затяжные дожди, а с первых чисел ноября всё сковал мороз. Волга уже встала, а на дворе стояла самая настоящая зима.
Арсений не сразу узнал вошедшего. А мужичёк, напротив, ухватив своим цепким взором всех, находящихся в комнате, сразу оценил ситуацию, и поспешил унять страсти:
- Что, опять ссоритесь? Ты, Прокоп, пока не поп, чтобы всех судить, поэтому поумерь свой раж.
Потом быстрым шагом подошёл к Арсению.
- Вижу: повзрослел, силы набрался, и ума, стало быть, коли за правое дело воюешь. Ну, здравствуй, товарищ Яценюк! – Сенька пожал протянутую крепкую мужскую ладонь. – А на этого, - вошедший кивнул в сторону человека с лошадиной фамилией, - Внимания не больно-то обращай, у нас товарищ Меринов любит везде контру искать, даже там, где её нет.
Прокоп в ответ только засопел, а Тихон и Санька усиленно делали вид, что всё происходящее их не касается. У кого же из сельчан такой авторитет, что даже Комбед предпочитает с ним не связываться? И тут до Сеньки дошло: так это ж Глашин отец, Тимофей Кондратьев собственной персоной! Бывший управляющий Воиновых, коего «подсидел» Сенькин отец. Их семьи давно враждовали, и у Сеньки аж рука зачесалась – так вытереть её после кондратьевского рукопожатия захотелось.
- Да-да я при-привык. – сказал он, как всегда запинаясь. – В-вот подлечусь, и с-снова на-на ф-фронт.
У Сеньки после нескольких дней пребывания в родном селе возникло жгучее желание поскорее удрать отсюда. Куда угодно, хоть на фронт, а ещё лучше к своим братьям-анархистам в Москву, или в Гуляй-поле, где вовсю хозяйничает Батька Махно. Лишь бы подальше от дома с его проблемами, от вечно брюзжащего и озлобленного отца, от строгого, осуждающего взгляда голубых глаз этой малявки – Маши, от голодных и осерчалых односельчан, от бедности и разрухи, которые сквозят в одном только взгляде на Васильевку.
- Вот и верно, - поддержал его Кондратьев, - На войне, чать, проще: там за пригорком враг и его надо уничтожить, иначе он уничтожит тебя. А здесь – голод, рутина и дрязги. Выздоравливай и уезжай, пока не затянуло наше болото.
- К-как Глаша? – вместо ответа спросил он.
Лицо Тимофея Сергеевича мгновенно просияло, видно было, что он очень гордиться своей дочкой:
- Тоже в Красной Армии, комиссар! Жутко идейная стала. У них там товарищ Троцкий агитационный поезд организовал, ездят по всем фронтам. Так он Глашу в энтот поезд взял.
Сенька подавил смешок: видно дочка Тимофея тем же ремеслом занимается, что и до революции. Про зловещий поезд Председателя РВС втихомолку судачила вся Красная Армия. Никто ничего доподлинно не знал, но тот факт, что поезд под завязку укомплектован молодыми красивыми бабами, кое-какие мысли навевал.
- Серегеич! – подал голос с подоконника Санька. – Как твои коммунары, не разбежались ыщщё?
Кондратьев спокойно посмотрел на балагура:
- Не боись, не разбегутся. Уже двадцать семь дворов вступило. Вот к весне починим технику – будем машинами землю обрабатывать.
Кондратьев председательствовал Коммуне, созданной на селе из беднейших крестьян. Решением уездного Совета для Коммуны была выделена помещичья усадьба вместе с хозяйственными постройками и сельскохозяйственным инвентарём. С того времени, когда Тимофей Сергеевич, будучи управляющим Воинова, закупил машины и пытался организовать кооператив, много воды утекло. В революцию крестьяне разграбили усадьбу и разломали все машины. День и ночь Кондратьев вместе с энтузиастами чинил машины, стремясь хотя бы к весне подготовить пару плугов и
- Ты бы лучше, - продолжил Кондратьев, - не штаны протирал в Совете, а вступал в Коммуну. А то, что жрать будешь, коли сажать ничего не собираешься? Или за работу в Комбеде на жалованье рассчитываешь?
Санёк обидно засопел у себя на подоконнике.
- А и пойду, запишусь! – с вызовом ответил он.
- Вот пойди и запишись! – с нажимом сказал Кондратьев. – Твоего петуха драного, так уж и быть, не отберём, а хрюшку, что ты давеча у бабки Колюсихи свёл со двора, сдать придётся.
Саня на это ничего не ответил и, запустив в рот пятерню, принялся усердно грызть ногти. А Сенька в очередной раз подумал, что на фронте всё виделось иначе, и он просто не ожидал, что в Советах, да Комбедах на местах окопается тыловая мразь, отлынивающая от армии и охочая до чужого добра.
Тем не менее, осенняя продразверстка прошла на удивление спокойно. Может, сыграло роль то обстоятельство, что продотряд из Сызрани был укомплектован преимущественно железнодорожными рабочими, набранными из окрестных деревень и ещё не потерявших связи с деревней. Крестьяне, хоть и не и не испытывали восторга от этой процедуры, но, обречённо понимая неотвратимость, безропотно отдавали едва ли не последнее. Даже Яценюк-старший, скрипя зубами, открыл свой амбар и позволил нагрузить три подводы зерна. Неизбежного, казалось бы, взрыва не случилось. Он случился позже.

[b]Глава 8. Призраки прошлого возвращается[/b]



- Батюшки! – всплеснула руками Маргарита Павловна, разглядев гостя, что стоял у порога и переминался с ноги на ногу. – Максимушка, ты посмотри, кто к нам пришёл!
- Иду, иду, душенька. – из глубины квартиры отозвался знакомый голос.
А следом появился и сам обладатель голоса – Максим Фролович Яблоков, любимый учитель Николая в пору, когда он был простым учащимся реального училища. Остановился на мгновенье, не узнавая, надел торчащие из нагрудного кармана пенсне, после чего его лицо озарила радостная доброжелательная улыбка:
- Ба, какой ты стал! Сокол! Да, что там сокол – орёл! Ну заходи, что как истукан встал на пороге. – засуетился Яблоков.
А Николай подумал, как постарел, сдал за прошедшие годы Батя. Исхудал, пообтрепался, походка стала шаркающей, а голос – дребезжащим. Стоящие прежде молодцом усы обвисли, а аккуратная доселе небольшая бородка настоятельно требовала гребешок и ножницы.
От такого тёплого приёма у юноши предательски зачесались уголки глаз. Чего угодно он ждал от этой встречи, памятуя о постигших прежде фиаско, боялся этой встречи, подсознательно старался оттянуть её. А тут такой приём!
- Ты бы, душенька, нам чайку сообразила. – обратился к Маргарите Павловне Батя, провожая гостя в гостиную.
- Напою, напою! – успокоила Маргарита Павловна. – Да для такого случая у меня несколько кусочков сахара припасены.
Услышав эти слова Заломов пожалел, что не захватил с собой свой вещмешок со снедью, Яблоковы, поди, одними сухарями перебиваются.
Вновь, как и пять лет назад они сидели за столом и хлебосольные Яболоковы потчевали гостя. Вот только не было среди них Наташи, и Николай украдкой вздохнул, вспомнив об этом. И ещё скуден был сей стол по военному времени и российскому лихолетью. Но богат был стол не угощением, а беседой. Батя живо интересовался происходящими событиями, размышлял о пути, по которому пошла страна. Не посылал голову пеплом и не клял большевиков, а пытался разобраться во времени, в котором им судьбой довелось жить.
- Счастливейший ты человек, Николай. – сказал Батя. – Ты не только присутствуешь при рождении нового мира, но и ясно выбрал свой путь, путь активного его строителя. А я, по старости, да по немощи, лишь свидетель. Все соки жизненные, все силы человеческие вытянула из меня Трапезундская экспедиция.
Николай, уже готовый поднести стакан морковного чая ко рту, удивленно замер. Видя немое удивление парня, Яблоков рассказал о драматической судьбе Трапезундской археологической экспедиции, куда сманил его университетский товарищ. Организованная в 1916 году на освобожденные от османов русской армией земли Трапезунда, экспедиция должна была изучить и описать историческое наследие времён Трапезундской империи. Сейчас, по прошествии времени, эта затея выглядела чистой авантюрой: археологическая экспедиция в ходе войны и революции, в районе боевых действий. Началась она здорово – в пору побед русского оружия, а закончилась… закончилась бесславно, но не по вине участников экспедиции. Революция, последовавшее за ней развал фронта и контрнаступление турецких войск сделали невозможной её работу. Возвращались назад в 1918 году, побросав всё, через забитые бегущими войсками вокзалы, испытывая пренебрежение офицерского состава, ненависть и унижения от разложившейся солдатской массы, которая в ту пору, прихватив с фронта оружие, рванула через Кавказские перевалы и Кубань в Россию.
- Всё бросили, весь труд двухлетней работы пошёл коту под хвост. – мрачно закончил свой рассказ Батя. – Ладно, хоть целы домой добрались, а то Павловна, - он кивнул в строну супруги, - Меня уже отпевать собралась.
Та не замедлила отозваться:
- Хватит, отъездился по экспедициям, время сейчас не то: сгинешь и не узнаю где похоронен, и кто тот супостат, что руку на Максимушку поднял.
Пока супружница поизносила свою тираду, Батя сидел задумавшись, словно, вспоминая что-то, затем, тряхнув своей головой сказал, обращаясь к Николаю:
- Ты, мил человек, другое послушай, чем бабины причитания, В Трапезунде экспедиция поселилась в доме бея бейлика Трабзон. Род их богат и славен своей историей. Беи Трабзона много и славно воевали и служили султану, многие из них оставили после себя записки. Словом, богатое литературное наследие беев заинтересовало руководителя нешей экспедиции, профессора Узбекского. Сам профессор, Фёдор Иванович, много лет возглавлял Русский институт в Константинополе и турецким языком владеет как родным. Так вот, Фёдор Иванович утверждает, что, разбирая архивы беев, он наткнулся на любопытную для тебя запись. В ней утверждалось, что Меч Тамерлана – семейная реликвия их рода, попавшая к ним в руки после «войны презренных персов с нечевчивцами гяурами.
- Да, действительно интересно. – Николай поддержал Яблокова. – Ещё один Меч… Да, тот ли? Или стащили у наших ротозеев-генералов? Или всё-таки тот? А как он к ним попал?
- Да вот – запамятовал! – сокрушённо развёл руки Батя. – Да ты не переживай. Тебе обязательно стоит встретиться с профессором Узбекским. Он сейчас лекции в университете читает, в Петрограде. Да-да. – в такт рассказу Батя поддакивал сам себе и тряс головой. – Всенепременно стоит встретиться! Он держал документ в руках, он его читал. Он должен помнить!
Сведения действительно были любопытными и ранее они заинтересовали бы Николая, но теперь ему не было дела до того, где Меч Тамерлана болтался в далеком прошлом. У парня было иное задание, и иной долг – найти, где Меч обретается ныне, и заодно отыскать свою возлюбленную, Наталку. Поэтому, он, слушая по-стариковски словоохотливого старика, искал удобный предлог, чтобы свернуть разговор на интересовавшую его тему. Теперь вроде бы случай представился. Он открыл было рот, чтобы задать свой вопрос, как неожиданно услышал голос Бати:
- Спасибо, Маргаритушка, за угощенье. А вас, мой юный друг, прошу проследовать в мой кабинет, где мы сможем выкурить по трубке табака, нечего травить Маргариту Павловну, и заодно поговорить о вещах, ради которых вы и пришли в мой дом. Вы ведь курите, не так ли?
Удивился Николай, действительно военное лихолетье пристрастило его к этой привычке. Причем всяким папироскам, цигаркам и самокруткам он предпочитал именно трубку.
- Ведь и вправду, страсть как хочется покурить, - пожаловался Заломов Бате, - А как вы догадались, что я курю, Максим Фролович?
Батя хитро прищурился:
- Не только вы, молодёжь, увлекаетесь романами сэра Артура Конан-Дойля. Но и мы, старики, есть такой грех, почитываем занимательные бульварные книжонки о похождениях сыщика Шерлока Холмса, посему тоже знакомы с его дедуктивным методом.
- У нас в одно время целый сундук был набит журналами с рассказами о Шерлок Холмсе. – пожаловалась Маргарита Павловна Николаю. – Спасу от них не было.
- Да будет тебе! – Яблоков махнул рукой в сторону хозяйки, и снова обратился к Заломову. - Поэтому я могу с полным основанием сказать «Элементарно, Коля!» Ты посмотри на свои пальцы, они желтые и огрубевшие по бокам от ногтей. А это – первый признак заядлого курильщика. При чем, если бы ты курил самокрутки и папиросы, пожелтели бы фаланги указательного и среднего пальцев. Но поскольку характерные признаки наблюдаются только у указательного и большого пальцев, коими курильщик обыкновенно держит и раскуривает трубку, я остановился на этом варианте.
- И из-за каких-то пальцев на руках вы сделали этот вывод? Потрясающе!
- А я всегда смотрю на руки, Коля. И если ты помнишь – именно с помощью рук мы раскрыли имя обладателя кастета, жаль, что дело не так и не удалось довести до конца. Мимику можно подделать, жесты – отрепетировать, но руки, руки никогда не обманут!
- Как же, такое разве забудешь? – отвечал Николай. – Только я и не догадывался, что это не случай и не обыкновенная наблюдательность, а годами выработанная привычка.
- А как, по-твоему, учитель может догадаться, кто из озорников исписал мелом учительский стул?
Все трое расхохотались. От смеха давясь словами, буквально сквозь слезы, Маргарита Павловна добавила:
- А ещё у вас, Коля, шнурок кисета свисает из кармана.
После этих слов в маленькой гостиной стало совсем весело. Наконец угомонились и Заломов, вытирая платком глаза, смог поблагодарить хозяйку дома «за стол», и, церемонно раскланявшись с ней, вслед за Батей, проследовать в его кабинет.
***
В кабинете, казалось всё осталось по-прежнему с их с Наталкой последнего визита. Машинально разглядывая коллекцию оружия, Николай украдкой вздохнул, вспомнив, как они тут, едва было, поединок на мечах не устроили. Однако, когда думы о прошлом Заломова покинули, и он вернулся из воспоминаний в мир реальности, то обратил внимание, что некоторых экспонатов не достаёт. Перехватив недоумевающий Колин взгляд, Батя счёл долгом объяснить:
- Невзгоды нынешнего бытия вынудили расстаться с некоторыми образцами. Однако же, холодное оружие древности – неважный товар. В цене нынче – хлеб, картошка, мука.
Заломов ещё раз отметил про себя, что надо будет обязательно поделиться с этими славными людьми содержимым своего вещмешка. А Яблоков между тем, сделав приглашающий жест рукой на одно из стоящих кресел, сам уселся в своё любимое кресло, именуемое хозяйским, и принялся на нём устраиваться поудобнее. Ожидая, что последует дальше, устроился на предложенном месте и Николай. Некоторое время оба молчали, усердно занимаясь, набиванием и раскуриванием трубок. После нескольких глубокомысленных затяжек, Максим Фролович, пуская очередную изящную струю табачного дыма в потолок, заметил:
- А табачок-то ныне пошёл – дрянь! Что только не суют туда. То ли дело в прежние времена.
- Ну, не знаю, Максим Фролович, - с сомнением покачал головой Заломов, - Сейчас принято все новое хаять, да сокрушаться по прежним временам. Однако, мой маленький стаж курильщика не позволяет мне судить об этом, я иного-то табака и не знал. Но, позвольте поинтересоваться: не свойства же табака обсуждать вы меня сюда пригласили?
- Отнюдь! Я ведь этой встречи ждал, почитай уж как пять годков, без малого, с самого начала Германской.
Брови Николая от удивления поползли вверх.
- Как это с начала Германской?.. Я ведь сам несколько дней назад только решил вас навестить, а до этого воевал за три сотни вёрст отсюда.
- Тем не менее, это так!
- Что за предсказатель вам такое напророчествовал?
- Не предсказатель, а предсказательница, одна хорошо известная вам прекрасная юная особа.
- Наталка! – Николай подался вперёд, от волнения на его лбу заблестели бисеринки пота, а костяшки пальцев так впились в подлокотники, что побелели. – Вы её видели?
Трубка, пропади она пропадом, была немедленно забыта.
- Она самая! Прекрасный отпрыск семьи Воиновых. – Батя был явно доволен произведённым эффектом.
- Боже мой, Максим Фролович! – потрясённо вымолвил Николай. – Я же её всю войну искал, а она тут… Где она?
- Да если бы я знал! – сокрушённо развёл руками Батя. – Это же, сколько лет минуло! Да и не видел я ее больше. Вот только единственный раз. Не знаю уж, что между вами произошло, да только она говорила, что встречаться вам отныне никак нельзя. Только вот письмо просила передать.
- Где оно? – вскричал Николай так, что Яблоков аж подпрыгнул в своём кресле.
- Успокойтесь, молодой человек. - Максим Фролович с укоризной посмотрел на едва себя держащего в руках юношу. – Держите себя в руках. Нельзя же так, право. Вот оно, вас дожидается.
Батя со своего места дотянулся до письменного стола, открыл один из ящиков и достал оттуда заветный конверт.
Вот она! Протянулась заветная ниточка между Николаем и его любимой. Наконец-то после стольких лет пришла первая весть от его Наталки. Юноша испытывал с чем ни сравнимое волнение. Шутка ли, письмо, оказывается, пять лет преспокойно его здесь дожидалось, в то время как он искал Наталкин след где угодно, только не у любимого учителя. А ведь можно было догадаться, что весть о себе девушка оставит, прежде всего, у Бати. Конечно! Ведь именно его упомянул в письме Дед как надёжного человека, на которого можно положиться. Он забыл, а Наталка помнила! И именно здесь оставила ему письмо! Николай дрожащими руками взял конверт и стал лихорадочно, безуспешно стараясь подавить волнение, пытаться вскрыть его. Получалось плохо. В этот момент его дрожащие ладони, надрывающие заветный конверт, накрыла сухая, морщинистая, вся в пигментных от возраста пятнах, ладонь Бати:
- Погоди, Коля, не спеши, нетерпение – плохой советчик. Прочтешь потом, когда останешься один. Пять лет – срок немалый, подождал его – подождешь и ещё. Тем более, что Наталья строго настрого распорядилась, что раньше марта девятнадцатого оно не должно попасть тебе в руки.
- Как это так? – удивлению Николая не было предела. – А если бы я раньше к вам пришёл, например, до революции.
- То ты бы его не получил. – спокойно резюмировал Батя. – В таком случае, оно бы осталось в столе спокойно дожидаться назначенного часа. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить, до того, как ты прочтешь это письмо.
Доброжелательное похлопывание по рукам успокоило Николая, и он смог перевести дух и мыслить более трезво. Действительно, появление письма порождало новые вопросы, которые требовалось разрешить. С чего бы начать?
- Максим Фролович, а когда точно нанесла вам визит Наташа, если помните, конечно?
- Я, молодой человек, из ума пока не выжил, и на память не жалуюсь. Тем более такая дата! Это было аккурат в день начала войны с немцами, 1 августа 1914-го.
- Быть такого не может! – убеждённо заявил Заломов.
- Как это не может, когда было! – Яблоков даже немного обиделся. – Ты что, мне не доверяешь?
- Да не в доверии дело, только странно всё это: я точно знаю, что накануне днём Наташа пребывала в Москве.
Николай наскоро перебирал в уме все современные виды транспорта, но и без этого знал, девушка никак не могла за один день перенестись за тысячу вёрст. Что-то тут не так, либо Батя добросовестно заблуждается, либо… Я чего либо? Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. И Николай стал подробно распрашивать Максима Фроловича об обстоятельствах визита пятигодичной давности.
Так он узнал, что в тот день, когда он оплакивал Наталью в Москве, она неизвестно как оказалась в губернском городе С., где нанесла визит Яблокову. И это фактически сразу после ночной трагедии в Московском доме Воиновых: после неудачной попытки Магистра Братства Звезды жениться на ней и последовавшим за этим убийством Тихоныча и Наташиного отца. Невероятно! По словам Бати, Наташа была собрана и спокойна. Напомнила о предложении отдать меч Тамерлана на хранение в его коллекцию. Взамен этого просила взять на хранение письмо для Николая. Несколько раз подчеркнула, что отдать письмо можно будет только после марта девятнадцатого года. На вопрос, а почему не раньше, говорила об угрожающей им опасности, о том, что за ними охотятся некие люди. Подчеркивала, что до означенной даты встречаться им никак нельзя. Упомянула и о попытке выдать её насильно замуж за какого-то знатного немца.
Верно, всё верно, думал Николай, но отчего же она категорически отказывалась с ним встречаться. Была какая-то неизвестная причина, которая всё время ускользала от его внимания.
- Ах, да! – вспомнил Батя. – Ты знаешь, Коля, она мне показалась какой-то иной.
- В смысле? – не понял Николай.
- Помнишь, ваш совместный визит ко мне в начале июля четырнадцатого?
Николай кивнул, еще бы ему не помнить мгновения, проведённые вместе с Наталкой.
- Тогда это был красивый и юный, но своенравный сорванец-подросток. Месяц спустя пред моими очами стоял другой человек. Женщина! Причём женщина опытная, много пережившая и много испытавшая. Нет, очарование свежей юности никуда не исчезло. Но за нежной молодостью девичьего личика явственно проглядывала БИОГРАФИЯ! Изменения были не снаружи, они были внутри Наташи. У неё даже речь стала жёстче и резче. Не девчушка, а воительница. Тогда таких не было, и в этом она обогнала время. Подобный женский тип появился только сейчас, после невзгод мировой войны и революции в России.
- Она и в детстве была маленькой разбойницей, в селе верховодила всеми нами. – заметил Николай.
- Нет, это иное. Что-то, что наполнило душу её горестью, а глаза яростью и страстью. – ответил Батя. – Таких одухотворённых глаз среди девиц-подростков видеть до этого мне не приходилось.
Николай примерно знал, что произошло в ту злополучную ночь в особняке Воиновых. Была ли та трагедия достаточной для столь явных изменений, что даже Батя заметил? Или было ещё что-то, о чём он не знал?
- Да-а - спохватился Батя, - Я не понял, когда она рассталась со своими потрясающе красивыми волосами, но они были острижены.
- Коротко?
Но Батя словно, не слыша Колиного восклицания, продолжал удивлять:
- Я не слишком большой знаток по части всяких женских штучек, но одно я скажу точно: они были не просто острижены, но и уложены в причёску. Замысловатую, сейчас таких на делают, да и тогда не делали. Я тебе, Коля, больше скажу, это сейчас пошло революционное веяние – стричь волосы женщинам. А в четырнадцатом Наталья выглядела вызывающе. Не то суфражистка, не то нигилистка, не то, извини, Коля, за сравнение, дама лёгкого поведения. Да-а, только сейчас вспомнил, почему возникло столь нелестное сравнение, её волосы были не только подстрижены, но и подкрашены. А тогда это, простите, был моветон.
Коля не обиделся, а лишь подивился:
- Да, дела, загадка!
Но Батя ещё не закончил удивлять:
- И ещё, она ЗНАЛА!
- Что знала? – переспросил Заломов.
- Знала, что будет потом. Я, как человек сугубо рациональный, всегда со скепсисом относился к разного рода гаданиям, предсказаниям и прочей суеверной чепухе. Но она, чёрт возьми, знала! Знала, что империалистическая война закончится революцией, знала о гражданской войне, об убийстве Распутина и расстреле царской семьи. Всё знала! Вот и сегодняшний визит твой она предсказала. Так и сказала: «В марте 1919-го года вам нанесёт визит красный командир Николай Заломов, мой Николка, ваш бывший ученик. Вот ему и следует передать письмо». Да я тогда и про красных и белых ничего не знал. Я все эти годы с ужасом наблюдал, как исполняется всё, что она тогда мне говорила.
Николай вынужден был признать, что он ещё многого не знает о своей возлюбленной.

Шестое явление меча


Всю дорогу, пока Николай возвращался в казармы Запасного полка, где они с Фролкой временно разместились, письмо буквально прожигало его карман. Парень с трудом удерживался от искушения немедленно достать его, вскрыть конверт и приступить к чтению. И в казармах, он тоже не смог сразу приступить к чтению заветного послания. Верный своему принципу, завершать к исходу дня все свои дела, он проверил накормлены и ухожены ли их с Фролом кони, поужинал ли его вестовой, сел и составил, как меж ними было уговорено, донесение для Колоссовского. Потом взял свой вещмешок и вещмешок Анискина и высыпал их содержимое на кровать. В один из вещмешков сложил консервы, сало и сахар – для Яблоковых. Сказал Аниськину, который с недоумением смотрел на все эти манипуляции:
- Фрол, надо это отнести хорошим людям. Мы с тобой и так проживём, не впервой. А они от голода загибаются.
Всё понимающий Фролка согласно кивнул:
- Будет сделано, командир!
- А на обратном пути зайдёшь в чека, надо донесение доставить Председателю.
Лишь после того, как ординарец ушёл, Заломов забился в самый дальний угол казармы и вскрыл конверт. Достал, исписанный мелким знакомым почерком, листок и погрузился в чтение дорогих и любимых завитушек:

«Вот опять судьба-злодейка разлучила нас, мой милый, любимый человек, мой Николка. За что на нас ниспосланы такие испытания, что нигде спокойствия для нас нет? Снова нам предстоит долгая разлука. Пять лет ты прожил без меня, а теперь пять лет мне предстоит прожить без тебя. Нет границ моему отчаянию: думая, что настал конец всем бедам, судьба наградила меня новым испытанием. Где взять силы вынести эту муку: быть рядом с тобой и быть невидимой для тебя? Да ты ведь ничего не знаешь! Надо унять сумбур, что царит у меня в голове и рассказать всё по-порядку, чтобы ты мне поверил, ведь речь пойдет о вещах необычайных, почти сказочных, фантастических.
Как ты был прав, когда предлагал мне бежать с тобой! Все твои догадки оказались верны. Я только и предположить не могла, что они станут действовать так нагло и бесцеремоно. Прихватив с собой двух громил и пьяного попа, она стали вынуждать меня немедленно выйти замуж за князя Кронберга. И папенька был на их стороне, а мама… мама всего лишь слабая женщина. Единственный, кто встал на мою защиту, это Тихоныч. За это и поплатился. Князь убил его своим посохом. Коля, он настоящий убийца, жестокий и хладнокровный. Я билась с ним на мечах, милый, и даже ранила его, но это мне не помогло. Я забаррикадировалась в кабинете, но они стали выламывать дверь. Понимая, что ты сейчас далеко и не сможешь прийти на помощь, я молилась на моего Николку, ждала, тем не менее, что ты, мой спаситель, явишься и заберешь меня. Думая, что пришел мой последний час, я воткнула Меч Тамерлана в пол, встала перед ним на колени и прощалась с тобой и всеми моими близкими.
А сейчас, любимый мой, не ухмыляйся, а лучше поверь, ибо оттого, поверишь ли ты мне, зависит, увидимся мы вновь, или нет. Итак, я молилась за мое спасение перед Мечом, это получилось само собой, ведь Меч так похож на крест. Меч Тамерлана и стал моим спасеньем и, одновременно, моим проклятьем. Поминишь, мы зачитывались книгами Харберта Вэллса? Оказывается, для путешествий во времени не надо ни машин, ни иных сложных устройств. Меч Тамерлана и есть настоящая машина времени! Я понимаю, что звучит это очень странно, но это так. Меня вдруг втянуло в алмаз, которым украшено оружие и на выходе оказалось, что я перенеслась на сто лет вперёд. Поверь, я не сумасшедшая, я в своём уме и молю тебя о помощи. Меч Тамерлана остался в двадцатом веке, а без него я не могу возвратиться обратно. Я оказалась одна и в чужом мире. Мне было очень плохо и со мной произошли ужасные вещи. Только ты можешь меня спасти и вернуть домой. Если ты, Коленька, ещё не забыл меня, если ещё не угасла наша любовь, приди за мной!
Сейчас некогда подробно тебе объяснять и рассказывать, просто выслушай и сделай, как я прошу. Помнишь тайник в нашем доме в Москве, где мы нашли Меч Тамерлана? Точно такой же тайник мой дедушка оборудовал в нашей фамильной усадьбе, в Васильевке, в своём кабинете. Оба кабинета абсолютно одинаковы, поэтому ты с лёгкостью отыщешь его. Меч Тамерлана там, в том тайнике. Туда же я положила тетрадь с записями деда и мешочек с монетами. Для того, чтобы переместиться во времени, тебе надо поехать в Москву, найти наш дом и кабинет из которого я исчезла. Поставь Меч Тамерлана вертикально и встань на колено перед ним. Глядя прямо в перекрестье Меча, представь или подумай о том месте и времени, в котором хотел бы оказаться. Только тогда, только в случае большого желания, Меч Тамерлана откликнется и свершится переход. И ещё, когда выпадешь в другом времени, не забудь протянуть назад руку и взять Меч за его рукоятку. Только тогда Меч Тамерлана останется с тобой, и мы сможем возвратиться. Если же ты этого не сделаешь, то оба заблудимся во времени и потеряем возможность вернуться назад. Теперь-то я это точно знаю, а тогда я оставила Меч в нашем времени, потеряв возможность совершить обратный переход. Больше пока ничего не могу сказать, уповаю на тебя, любимый, ты - моя последняя надежда.
Прощай, и если суждено нам увидеться на дорогах времён, то это произойдёт не ранее, чем через сто лет спустя. И помни – всегда надо возвращаться в то же время и в то же место – равновесие надо сохранить!
Твоя Наталка»!

Глава 9. Весть из прошлого



Едва прочитав это письмо, Николай вскочил и лихорадочно забегал по казарме. Первым его желанием было сейчас, немедля, броситься на подтаявший волжский лёд. Он готов был, если надо, то и вплавь перейти на другой берег Волги, где стояло село Васильевка, отыскать Меч и спасти любимую. В том, что Наталка написала правду, он, хорошо зная девушку, ни капли не сомневался. Она знает цену словам! «Ещё и вестового где-то черти носят!» - с досадой подумал он.
Ожидание, как назло, затянулось. Ожидание родило спокойствие, а с ним вернулась и способность размышлять. Эмоции залегли в оборону, а в авангард выдвинулись мысли. Могло ли быть это чьей-нибудь злой шуткой, если не хуже – ловушкой? Шутка ли: пять лет ни сном, ни духом, ни вести, ни весточки, и вдруг в одном письме – сразу все ответы на все вопросы! С другой стороны, кому это надо? Кто вообще знал об их договорённостях с Колоссовским? И главное: какая выгода от такой подставы?
Заломов вынужден был признать, что выгоды от розыгрыша или ловушки никто не получит. Беляки? Не такая уж он важная птица, чтобы ради него огород городить! Рядовой командир Красной Армии, каких пруд пруди. Погибнет он – найдут другого. Вот если бы в сети попалась птица иного полёта, например Фрунзе, тогда – другое дело. Пресловутое Братство Звезды? Пользы для них от него – как от козла молока. Вот если бы он был при Мече – тогда иной коленкор. Тем более, как он понял из разговора с Казимиром, в тайном обществе сейчас царит банальный раздрай. Европейцы члены Братства Звезды хотят сложить свою мечту – Соединённые штаты Европы. Сектанты Братства из России грезят мировой революцией, которая и явит миру образец идеального мироустройства. Нет! Братству ныне не до Коли, им бы внутри себя разобраться. Без Меча он им даром не нужен.
Николай снова взял в руки письмо. Спокойно, вдумчиво, не торопясь прочитал: раз, второй, третий. Задумался. Что можно сказать по поводу письма, если абстрагироваться от его фантастически нереального содержания? Почерк, безусловно, Наталкин. Её каллиграфически ровную и изящную вязь не спутать ни с чем другим. Он тысячи раз целовал милые письмена, синеющие на белоснежном бумажном поле записок, написанных и посланных её милой ручкой. Как давно это было! В пору их безоглядной юности, когда невыносимо долгие паузы между редкими свиданиями юной гимназистки с взрослеющим реалистом заполняли записки от любимой. Николай даже мысленно представил эти записки, которые он прятал за кирпичом полуразрушенной кладки. Стоп! Как же он сразу не обратил внимание? Вот уж действительно не только весть из прошлого, но и новая загадка! Письмо написано новой орфографией. На бумаге отсутствовали все эти яти и фиты, которыми уже год как никто не пользовался. Хотя почему никто? Николай знал о спорах вокруг реформы русской орфографии. Читал заявление Бунина, в котором тот писал, что

Даже в вопросах правописания меж русскими согласья нет, уныло думал Николай, из-за бесполезного по сути значка готовы насмерть молотить друг друга. Одни продолжали упорно писать и печатать в старом стиле из-за принципиального несогласия с революцией, они и в реформе орфографии видели такое же потрясение русских основ бытия, как и кровавая революция. Другие просто по привычке нет, да и вставят в текст устаревшие знаки. Но Наталка по своему складу ума – явно не фанатик прежних норм, но и не малограмотный мужик, ставящий твердые знаки где ни попадя, «на всякий случай». Значит, письмо написано уже после революции и всё это чья-то злая мистификация? Не факт! Особенно, если принять на веру всё содержания послания. Уж в двадцать первом веке-то уж точно нет ненужных литер. Комэск поразился тому, как просто и обычно он стал думать о будущем времени, словно подсознательно сразу поверил письму.
Один вопрос, возникший в голове Николая, порождал следующий, и тоже не имеющий внятного ответа. Вопросы рождались и роились Николиной голове, стуча по мозгам в поисках выхода. Но дисциплинированный, сильный своим умением анализировать, мозг парня всё же успокоил рой, принялся сортировать вопросы и раскладывать их по полочкам. Наконец, серое вещество под черепной коробкой Николая, работающее как арифмометр, из всего вороха вопросов и неувязок этого сбивчивого послания выделило главное. Почему Наталка писала письмо после своего исчезновения в четырнадцатом году, если, по её же словам, написанным на листке бумаги, она не может вернуться обратно в своё время из-за отсутствия у неё Меча Тамерлана? Значит, всё-таки, она возвратилась, или нет? Николай снова перечитал письмо:

Почему снова и опять? Судя по тексту, они когда-то и где-то виделись, и были вместе позже четырнадцатого года. Но это уж никак не возможно, он-то уж точно знал, что не видел свою Наталку.
Удивительно, но Коля ни разу не усомнился в принципе во всей этой истории с перемещением во времени. Реальность этого была подготовлена самой эпохой, к которой жили Наталка и Николка. Невиданный социальный и экономический прогресс конца девятнадцатого – начала двадцатого века породил в людях того поколения наивную веру в человеческий разум. Современники Наталки и Николки верили, что им подвластно овладеть всеми секретами природы, человеческой натуры и общественной жизни. Шутка ли, всего сорок лет назад по страницам романа поплыл фантастический Наутилус, и вот уже германские субмарины терроризируют надводный флот англичан, небо бороздят летательные аппараты, а по освещённым электричеством улицам передвигаются самодвижущие тележки и трамваи. Ещё недавно самым быстрым способом связи были почтовые голуби, а теперь обыденностью стали телеграф и телефон, и даже новая штучка – беспроводный телеграф. Много веков молчащая планета при помощи радиосвязи вдруг взорвалась тысячью голосов на сотнях языках Земли, и учёные только ломали копья по поводу того, что такое эфир: волнопроводящий воздух, или неведомая субстанция разлитая в атмосфере. Мировая война заставила расстаться с иллюзиями и породила первых скептиков. Оказалась, что часто цена прогресса слишком тяжела для людей, а сама человеческая природа не сильно изменилась со времён средневековья. Пехоту косили автоматические пулемёты, а выжившие после обстрела «Колоссалем» и «Большой Бертой», никак не могли относиться к жюль-верновской сверхпушке, как безудержной и невинной фантазии. Бронеавтомобили и танки, самолёты и отравляющие газы… Казалось, что всё созданное человеком, было придумано для его самоуничтожения. Место наивных и светлых фантастов и утопистов, мечтавших об идеальном обществе и уверенных, что человечество в своём пути способно решить стоящие перед ним проблемы, заняли люди иного склада. Мрачные пессимисты и загадочные мистики стали предупреждать об опасности безудержного технического прогресса и предостерегать о слишком великой цене социальных экспериментов над людьми. Появились первые антиутопии. Пионером в жанре социальной фантастики стал Харберт Вэлсс, нарисовавший в «Машине времени» предсказание мрачного будущего жителей Земли. Чудаковатый усатый гений с копной немытых нечёсаных волос ещё только корпел над начатками своей общей теории относительности, а чопорный англосакс в художественной манере уже заговорил о единстве пространства-времени, и его многомерности. Поэтому Николай не счёл как что-то нереальное саму способность перемещения во времени, вера в эту возможность была подготовлена самим умонастроением людей начала двадцатого века. Скорее, он был удивлён, что подобное случилось именно с его Наталкой и не от технически совершенного и сложного аппарата, а от примитивного средневекового артефакта.
Мысли с письма вернулись к предмету его написавшему. В конце концов, все вопросы можно будет задать потом. Главное – весть! Наташа – есть! Она жива, и ей нужна помощь. Она в послании буквально умоляет о спасении, а он, бессердечный чурбан, вместо того, чтобы поспешить к девушке на помощь, только что не в лупу разбирает её письмо. Потом, всё потом! Надо в первую очередь помочь любимой. Любимая? В душе Николая зашевелилось тёплое, давно не испытанное чувство. Словно не было последних лет разлуки, а он, не видавший виды опытный командир Красной Армии, а семнадцатилетний реалист, сломя голову бегущий на свидание к своей любимой. Всё-таки, несмотря ни на что, он не переставал любить Наталку все эти годы. Был ли он верен ей? Война вообще не то время, которое способствует целомудрию и сохранности нравственных устоев. Повсеместное падение нравов, разрушение института семьи, взгляд на женщину как на военную добычу, трофей, - вот те черты, которое сопровождают боевые действия. Добавьте сюда и всеобщее ощущение зыбкости бытия, стремление прожить хоть один день в полную силу, свойственное обоим полам, и будет полная картина военной жизни. Мужчины и женщины в дни войны любят страстно, безоглядно и…мимолётно. Время собирать камни и подводить итоги придёт потом, в дни мира. Вот и перед мысленным взглядом Николая пробежал целый ряд сестёр милосердия, поварих, солдаток, селянок, комсомолок, а то и просто обывательниц, встреченных в захваченных или освобождённых городаках и станицах, деревнях и полустанках. Но он никогда не становился зверем на войне, как многие, не принуждал и не насильничал, не набрасывался в группе на бедную жертву. Все его свидания были скоротечны, но по взаимному, как он надеялся, согласию, и не оставляли следов в сердце. Со стороны Николая это была лишь голая физиология. Страсть его посещала, ведь он был мужчиной, но не был рабом страсти и умел, когда это нужно, её обуздать. Он всегда знал, что ничего подобного, испытанного с Наталкой, в его скоротечных свиданиях не было. Может виной тому, что она была первой его женщиной, но его волновал нежный изгиб её шеи и изящные очертания спины, приводила в восторг упругая маленькая грудь в его руке, вызывал умиление каждый нежный завиток на девичьей голове и мягкий стыдливый пушок на её лоне. Сердце Николая сжалось от нежности к любимой. Юноша вынужден был себе признаться, что лишь один случай можно поставить ему в упрёк. И этот случай – Лиза! Воспоминание о ней до сих пор было с оттенком горечи, обиды и вины. Но это было давно, и в Лизе он искал не любви и не страсти – искал успокоения от боли, вызванной потерей Наташи. Николай по опыту знал, как редко первое чувство сохраняется на всю жизнь, годы и новые жизненные впечатления оставляют вместо него лишь приятные впечатления, но не в их с Наталкой случае. Он понял, что его любовь к Наталке – на всю жизнь! В этом он был уверен. А, значит, он завтра по льду переправится на другой берег Волги, отыщет этот чёртов Меч Тамерлана и постарается переправиться по ту сторону Меча.

Глава 10. Чапаны



Зима наступила без паузы – настал декабрь - и сразу опустил на истерзанную войной землю холод, морозы и глубокий снег. Экономили на всём: стало не хватать не только еды, но и дров. Добротный дом, поставленный ещё Кондратьевым, стало разорительно отапливать, поэтому Яценюки закрыли второй этаж и перебрались на проживание вниз. Впрочем, Фрол Демьяныч, воспитанный по-старорусски, по-крестьянски, по правде сказать, всегда недолюбливал второй этаж, обставленный по-городскому. Он был, так сказать, для престижу, для форса. Сам он предпочитал сидеть внизу, в горнице, где есть печка, большой стол с лавками, где возятся по хозяйству, со своими бабьими делами, жена с кухаркой. Там Фролу было тепло и уютно, по-домашнему.
Вот и в сей декабрьский вечер Фрол Демьяныч вместе с Арсением расположились за большим деревянным столом и занялись важным делом: сосредоточенно, не спеша, чинно, чистили картошку «в мундире», обмакивали в стоявшую посреди стола миску с постным маслом, густо посыпали это чудо солью и перцем, и отправляли в рот, заедая квашеной капустой. Попутно Сенька, хрустя сочной капустой, пытался втолковать бате основы анархистского учения. Делал это он, как ему казалось, ладно, и ясно, как рассказывали ему самому.
Фрол Демьяныч поначалу молча слушал сыновьи разглагольствования, похрустывая то сочной капустой, то ядрёным огурчиком, но вконец не выдержал.
- К-хе, - и он энергично тряхнул головой, - Как-то у вас всё просто: ни державы, ни собственности. А управлять кто будет? Старшой потребен, начальник.
- Да в том-то и дело, что не будет никого. Сами работники управлять будут. – горячо говорил Арсений, довольный тем, что батя внемлет ему.
- Во как! – удивился Яценюк старший. – Без начальства, значит, сами.
Сын кивнул.
- Мечта лодыря! Да через год, мало два, коммуна у вас развалиться, а мужички разбегутся, ледащие первыми и побегут. Либо такой начальничек у них появиться, что прежние ангелами покажутся.
- Да нет!.. – начал было возражать Сенька, но получил увесистый щелбан в лоб от отца.
- Дура ты! – снисходительно произнёс батя, вытирая руки об жилетку. – Без начальства никак не можно. Заруби это себе не носу. А скажи-ка, можно воевать совсем без ахфицеров, ладно ахфицеров, вы их всех перебили, а без командиров можно?
В ответ Сенька замычал, качая головой в стороны. Наконец, выдавил из себя:
- Так то армия.
- А нэма разницы! Ведь у вашей революции тоже вожди есть. И артель соберётся, тут же старшого назначат: с подрядчиками договариваться, барыши делить, материал запасать. Да что артель, лодка четырёхвесельная плывёт и то, двое на вёслах, третий на корме сидит, руководит: счёт давать чтобы не сбились, рулить. Любая ватага, банда, атамана имеют. А коли власти нет – как пить дать, найдётся тот, кто эту власть подберёт. Ведь ежели власть дана не от Царя, не от Бога, то и пределов той власти нет. Ежели, какой начальник сам власть взял, не по закону, то и порядку не будет, можно творить, что душе угодно. Нет, всё должно быть по закону: есть держава, есть государь, есть порядок.
Пока Арсений переваривал сказанное отцом, удивляясь, как же он сам до этого не догадался, отец, налив обоим по кружке крепкого чая, продолжил:
- Старшого тоже с умом выбирать трэба. Не каждый могёт. Вот, к примеру, дай Прокопу Меринову землицы в сотни десятин и скота в стадо, думаешь, он сладит он с хозяйством таким?
Подумав, Арсений вынужден был признать, что нет, не сладит.
- То-то. Верно меркуешь, сынок. Да дай такому добро, он за два года все пропьёт, да на девок спустит.
- Прокоп не пьёт!
- Да, не пьёт. Но тогда сено вовремя не накроет и оно у него сгниёт, а скот от этого падёт. Овин и амбары сгорят. Посадит не вовремя и урожай загубит. Али ещё чего-то случиться. И будет он опять безлошадным на завалинке сидеть в драных штанах и семечки лузгать, да на митингах за равенство громче всех горло драть. Это натура евонная такая, тут уж никакими коммунами не поправишь. А мне десятую долю от Прокопиной дай: колосок к колоску, зернышко к зернышку – всё сберегу! В первый год – голодать буду, а сохраню, во второй – сам сытым буду и семью накормлю, а на третий ещё и лишку останется, твого Меринова накормить. На сильных людей опираться надо! Дай власть, я им такую коммуну зроблю: ужо у меня лодыри попрыгают, все працювать будут! А большевики твои токмо бесштанную голытьбу любять, тех, кто токмо чужое добро тырить умеют. Продують оне с такими союзниками.
- Но ведь землю крестьянам они дали?
- Землю дали. Поклон им до земли за это. - согласился было Фрол Демьяныч, да только сразу насыпал соли сыпанул, - Но работать, хозяйствовать, на ней не дають! Хлеб забирають, скотину уводят со двора. Ладно бы платили добро, это мужик бы ещё понял. А то дают какие-то бумажки, какие-то расписки. Ты посмотри, какая бедность на селе от этого пошла. Да, голодали допреж, бывало, но николы такого ранише не було!
Сенька не ответил, и не потому, что сказать было нечего. Он давно уже прислушивался и посматривал в сторону сеней. Ему всё время казалось, что в дверь кто-то, то ли тихо стучит, то ли тихо скребётся. Почуял, наконец, и батя:
- Глянь-ка, сынок, во двор, ежели мальцы озорничают, то шугани покрепше.
Хоть и не шибко хотелось нос высовывать наружу, на морозную ночь, да родителя ослушаться – себе дороже. Дверь поначалу не поддавалась, но Арсений поднажал, и створка медленно поползла в сторону, волоча перед собой что-то тяжелое. Приглядевшись, парень узрел, что перед дверью лежит человеческое тело. На нём был одет изношенный крестьянский чапан, голова прикрыта малахаем, а на ногах вместо обуви – обмотки. Всё было белым от снега.
- Всё, отмучался бедолага. – думал Сенька, втаскивая человека в сени.
- Ну, шо там? – из глубины дома крикнул отец.
- Да, похоже, человек замёрз.
Неожиданно труп открыл глаза и синими губами еле слышно прошептал:
- Помоги! Не смог зарезать – смоги спасти.
Сенька смотрел и не верил своим глазам: перед ним лежал начальник Народной милиции Комуча господин Козятин собственной персоной.
Отец сначала не хотел помочь какому-то очередному замёрзшему голодранцу, но узнав, что за персона лежит перед ним, кликнул мать, и принялся распоряжаться
- Господина начальника – в баню. Ты, сынок растапливай, токмо не сразу жар давай, потрошечки, чтобы растаять успел. А то кровь закипит. Мать, давай раздевай страдальца, шо примёрзло – ножницами разрезай. А потом в бадью его с тёплой водой – пусть отходит, и через каждые полчаса воду потеплее наливать, пока горячей не будет. А как очухается – на полок его. Тут уж я веничком его охаживать буду.
Всю ночь Яценюки отогревали мерзляка. Между делом побрили его, и одели в чистое исподнее. А на утро разомлевшего Козятина оттащили в горницу, на кровать, где он, не просыпаясь, проспал два дня.
Все эти два дня старший Яценюк ходил повеселевший, куда только делась его всегдашняя мрачность! Он отчего-то возомнил, что гость – присланный, зацепившимися за Урал колчаковцами, лазутчик.
- Вспомнили! – радостно без конца повторял он сыну. – Знают, про наши беды. Ведают, что их друг.
От скептических возражений Сеньки, что вряд ли колчаковец был прислан в таком рванье, он только отмахивался.
Наконец, пришел тот день, когда Козятин смог подняться и сесть вместе со всеми за общий стол. И Сенька вдоволь мысленно напотешался над своим жутко проницательным батей, который на сей раз обмишурился. Ибо история, рассказанная Семёном Семёновичам, больше походила на чудо.
***
Есть на свете немало чудесных историй, передаваемых их уст в уста. Когда все данные науки и простой человеческий опыт утверждают, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. Но вот оно, чудо – вопреки всем законам природы и человеческим законам – живёт, ходит и разговаривает. Так произошло и Козятиным. После побега из занятого красными губернского города С., целых два месяца скрывался он в Жигулёвских горах от пристального ока ЧК. Ночевал в стогах. Питался объедками у деревень. Одевался в рваные крестьянские обноски, которые смог утащить со дворов. Избегал людей и боялся появляться в людном месте. Лишь, чувствуя, что околевает, решился на отчаянный шаг – зайти прямо в центр большого села и из последних сил постучать в дверь богатого большого дома. Судьба одарила его удачей постучать в дверь Яценюку и столкнуться с Сенькой. Вопреки здравому смыслу он не умер от голода, не замёрз, не был съеден волками или загрызен собаками, не лишился от обморожения конечностей, и, даже, по-видимому, не заболел.
Наперекор всему, Фрол Демьяныч не расстроился, что Козятин оказался не белогвардейским агентом. Он был убеждён, что рано или поздно, но белые придут в эти места (и Козятин изо всех сил стремился Яценюка в этой мысли укрепить), тогда тот факт, что они укрывали столь ценного человека, им и зачтётся. Поэтому Семён Семёныч остался в доме Яценюков на правах дальнего родственника из города, приехавшего в деревню спасаться от голода. Всю зиму прожил у них Козятин. В его лице Фрол Демьяныч нашел искреннего союзника по перевоспитанию своего заблудшего сына. Иногда они накидывались на Сеньку вдвоём, но чаще всего Козлобородый, сбривший, однако, свою бородёнку, лил яд на него в одиночку.
- Что ты для красных, - нашёптывал он на ухо парню, - Простой пулемётчик, хотя по твоим заслугам должен командовать армией, а то и фронтом.
- Зачем тебе, сыну сельского богатея, проливать кровь за то, чтобы командовал малообразованный, голопузый скот. – он кивал в сторону избы, где размещался Комбед.
- Коммунисты попользовались анархистами и выбросили. – тут он не врал, и Арсений был с ним абсолютно согласен.
- Анархисты не враги белым. Хотите коммуны – создавайте! Земли пустой много. Но! – он поднимал вверх палец. – Уважайте права собственников. Таких, как твой отец.
- Посмотри, как обеднело процветающее раньше село, ещё только начало зимы, а крестьянин уже голодает – предрекал он новые беды, - Но ведь это ещё не дно. Дна достигнет деревня к концу зимы, когда наступит настоящий голод, а из города придут комиссары за новой данью для города.
На возражение Арсения, что продразвёрстка уже была, Козятин только отмахивался:
- Придут, помяни моё слово! В городе же тоже жрать нечего. Разруха полнейшая: электричества нет, транспорт не ходит, дров на отопление нет, заводы все стоят, лабазы пусты, кошек, почитай, всех съели.
Постепенно от анархиста в Сеньке ничего и не осталось. Всё-таки верно замечено, что анархизм – стихийный бунт мелкого собственника. Так оно и вышло. Из всей мешанины революционных идей в Яценюке-младшим остался лишь голый протест против любой формы власти, которая не даёт крестьянину жить, а только и умеет, что отбирать. Семён Семёныч втихомолку потирал руки: практически готов один из лидеров антибольшевистского восстания, которое он замыслил, как только с Уральских гор начнут своё неукротимое наступление железные колчаковские дивизии.
Поначалу Семён Семёныч откровенно бздел выходить на улицу, боялся, что опознают чекистские соглядатаи, которые, он был уверен, окопались в каждом селе, в каждой богом забытой деревеньке. Но постепенно Козлобородый обжился, страх пропал, он с удивлением обнаружил, что внимание на него обращают не более, чем на иных городских обитателей, сбежавших из голодных городов в деревню на прокорм. На Рождество Козятин решился на смелую вылазку – на колядки. Не особо надеясь на угощение, крестьянам самим жрать было нечего, он ходил по опустевшим избам, вел долгие беседы с их обитателями. Говорил, что «Советская власть, конечно хорошо, но кабы хлеб не забирали», убеждал, что «свобода, безусловно, благо, но свободой сыт не будешь», внушал, что «большевики уж не те, большевики переродись в коммунистов, коммунисты тех большевиков, что землю дали, всех изничтожили, а сами только хлеб забирают и мужиков на войну уводят»! Приучал крестьян к мысли, что «хорошо бы устроить свои Советы, без коммунистов», при этом неизменно говорил, что с ними заодно сам сынок Фрола Яценюка, Арсений – знатный командир Красной Армии, а ежели начать, то и другие красные командиры, те, что из мужиков, подтянутся.
Никогда не обладавший излишком смелости и красноречия Семён Семёнович витийсвовал перед порой неграмотным мужичьём, вдруг ощутив себя народным трибуном. Война и последовавшая за ней революция освободили в людях дремавшие ранее в силы, которые оборачивались не всегда приятной стороной. Мужики от сохи и рабочие от станка, часовщики и канцелярские служащие, сапожники и учителя на полном скаку с шашкой наголо лихо вламывались в неприятельский строй, становились ораторами и трибунами, дерзко писали в газетах, на свой страх и риск собирали отряды, далеко не всегда красные или белые, и лихо грабили на дорогах.
Простые слова Козлобородого достигали людских ушей, и падали на благодатную почву, над которой уже потрудились многочисленные обиды, претерпеваемые крестьянами от комбедов, комиссаров, продотрядов, уполномоченных. Помимо собственно крестьян, немало горючего материала скопилось в зиму девятнадцатого года в Жигулёвских горах. В те времена в Жигулях осело много разного люда сомнительной биографии: дезертиры еще Германской, старательно прячущееся от новой войны и новых мобилизаций, горожане, уехавшие от голода и болезней в деревню, деклассированные элементы, а то и просто криминалитет вслед за горожанами тоже потянувшийся в деревню. Дополняли картину многочисленные беженцы, спекулянты, барахольщики и просто аферисты. Весь этот голодный, отчаявшийся, злой на все власти разом, конгломерат, убежавший подальше от всевидящего ока советских властей, был к тому же неплохо вооружен.
Слух о режущем правду-матку проповеднике достиг других сел на, лежащих на отрогах Жигулей и потянулись в Васильевку ходоки и депутации их других сёл и деревень. Тощий плюгавый человечек с оттопыренными ушами внушал мужикам доверие.
- Красавец соврёт – недорого возьмёт! – говорили они. – А этот – Богом обиженный, несчастный уродец, энтот не сбрешет.
Теперь Семён Семеныч стал привлекать к своим проповедям и Сеньку. К концу зимы отдых в отчем дому пошёл парню на пользу: появилась твёрдость в руках и ногах, наладилась речь. Глаз бы еще проверить, да откель в их краях пулемёт, стрельба же из ружья показала, что прежней меткости ещё нет. Поначалу Арсений откровенно трусил выступать перед людьми, боялся вопросов, втягивал голову в плечи, когда их задавали, а обретшие силу руки вновь начинали трястись.
- Ты же красный командир, а смущаешься, словно красна девица! – подзадорил Сеньку Козятин. – Обмишуриться боишься? – Сенька понуро кивнул головой. – Не ссы! Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Они же в тебе видят боевого бывалого командира, фронтовика. Мне когда под рёбро перо засовывал, чать не трясся. А тут растерялся.
Постепенно на него Козятин скинул всю работу по агитации среди крестьян, а сам занялся уголовниками. Много знакомцев из прежней жизни здесь встретил, решил, что костяк повстанческой армии будет из них: бывалых, отчаянных, жестоких.
Козятин c Яценюком осмелели настолько, что в разговорах с крестьянами дело дошло до конкретных дел: составление списков, комплектование отрядов, учёт оружия. С оружием дело обстояло швах. Конечно, войны у многих остались припрятанными мосинки, манлихеры, маузеры и берданки. Кто-то умудрился на войне разжиться наганом или пистолетом. Особо запасливым удалось припрятать пулемёт, или гранату. Но боеприпаса для всего этого добра – кот наплакал. Почти у всех здешних мужиков в избе висели дробовики. Для огневой силы этого было явно недостаточно, а пулемётов удалось найти всего пару максимов, пяток льюисов и даже один мадсен[11]. Не с вилами же на пулемётные команды красных переть! Решили: придётся грабить эшелоны. А местные комбедовцы, чванливые в своём высокомерии и уверенности, ничего не замечали.
Однако вскоре произошел случай, заставивший заговорщиков насторожиться. Дело в том, что социально активным элементом на селе, кроме комбедов, были комсомольские ячейки. Молодые девчата и парни, почти дети, далёкие от соображений сведения счетов и накопительства, чем зачастую грешили комитеты бедноты, искренне поддерживающие большевиков, были тем элементом, который не учли заговорщики. В самом конце февраля Маша, до этого старательно избегавшая Арсения, сама подошла к нему на улице.
- Здравствуй, Арсений! Давно не виделись.
- Маша! Машенька! – у Сеньки словно кусок льда начал таять в груди, а голос предательски задрожал. – Да ты сама… Да я… Да кабы моя воля, я б каждый день… Я же тогда объясниться хотел!
Видно зацепила его девка гораздо больше, чем он хотел.
- А что объясняться? – два голубых бездонных озера на Машином лице превратились в густую синеву. – Не было ничего тогда, понял? Не было!
- Как не было? – готовое выпрыгнуть из груди сердце внезапно рухнуло куда-то далеко, в Сенькину ногу.
- Не было и всё тут! – сказала, как отрезала Маша. – Я о совсем другом хочу поговорить. Сеня, скажи, ты искренно предан делу революции? Веришь в её идеалы?
- У-гу. – мрачно пробурчал Арсений, пряча глаза.
Но, куда бы он не отвернул свой взгляд, везде натыкался на две тревожных, вопрошающих бирюзовых бусинки.
От требовательных глаз комсомолки положительно было некуда ускользнуть.
- А то слухи по селу ходят, что вы со своим гостем по избам ходите, народ волнуете.
- Так, то слухи! – пробовал отшутиться Арсений.
- Не скажи… - не приняла шутки девчонка. – Какого чёрта ты вообще с ним связался? Кто он такой, откуда взялся? Сеня, ты же красный командир, ты был нашим кумиром, ты кровь на московских баррикадах за революцию проливал. А теперь якшаешься с недобитой контрой.
- Какая контра? Что, напридумывали уже?– деланно удивился Яценюк. – Сродственник это наш, с губернского города С…, отъедаться приехал. Вот Волга скоро вскроется - он и уедет. А скорее всего и я по весне двину, всё, отболел своё, ждёт меня Красная Армия.
Слова о возвращении в строй, нечаянно сорвавшиеся с языка, возымели свое действие. Тревога ушла с Машиного чела, она даже повеселела, и… помягчела к парню, что ли.
- Вот и хорошо. – удовлетворённо сказала она. – Вот и ладно. А мы с ребятами тут пока присмотрим. Будешь уезжать – позови, может и приду на проводы. – весело и лукаво сказала она, сняла рукавичку и провела ладонью по Сенькиной щеке.
Потом повернулась и пошла прочь. А у Сеньки по-новой сердце стало подниматься откуда-то из ноги и размещаться в привычном месте, о чём свидельствовал громкий стук его, раздававшийся из груди. Парень испытал нестерпимо жгучее желание послать все к чёртовой матери: Козла, заговор, отца, мужиков. Если бы окликнула, позвала с собой – не раздумывая, плюнул бы на всё и пошёл бы за ней. Но не оглянулась, не позвала…
Два дня Яценюк ходил сам не свой, а на третий Козлобородый, прижал его и все вытянул.
- Да, дела, - задумчиво сказал он. – А про мелких-то мы и забыли. Наверняка дома мужики с бабами беседы ведут, а на мелочь голопузую и внимания не обращают. Конечно, что на них внимания обращать – ОНИ ЖЕ ДЕТИ! А детки под ногами путаются, да на ус мотают. И не надо их недооценивать, это не Советы и не Комбеды, где много публики ошивается из конъюнктурных соображений. А комсомол – это идейные и преданные. Бойцы, фанатики, которые за идею готовы отца и мать продать. Два и два сложить они вполне способны и из обрывков разговоров взрослых смогут мозаику сложить. А за девку, Сеня, не переживай - победим – тебе достанется.
Они решили впредь быть осторожнее. Но такого большого дела в мешке не утаишь. Оставалось надеяться, что наступление Верховного правителя России не за горами. Но, как водится, жизнь внесла свои коррективы в планы Козлобородого.
***
Успешная для Красной Армии осень восемнадцатого года, когда удалось освободить Симбирск, Сызрань, Ставрополь и Самару, сменилась трудной зимой. Белым удалось оторваться он наступавших красных частей и закрепиться на западных отрогах Уральских гор. 18 ноября 1918 года войска под командованием Колчака совершили в Омске переворот, разогнав бессильную и никчёмную Директорию. Провозглашённый Верховным правителем России, Колчак предпринял энергичные меры по восстановлению боеспособности разгромленных Красной Армией частей. Отбив у Советов назад Уфу, Сибирская, Уральская, Западная и Оренбургская армии белых изготовились для наступления. Большую роль в чудесном превращении голодных и оборванных толп, наперегонки удирающих от наступления красных, сыграли деньги американского капитала и всемерная поддержка европейского сектора Братства Звезды. За прошедший год не удалось уничтожить Россию ни путём переворотов, ни с помощью прямой интервенции. Провал планов интервенции, привёл их к осознанию, что из вне Россию не одолеть, и только внутренняя распря может привести к расчленению страны. Это ещё была и месть европейских Братьев своим отколовшимся и посмевшим думать по иному, русским адептам Братства. К столкновению привело ещё разное видение будущего, а на кону оказалась, как ни странно, судьба Европы: либо русская революция будет утоплена в крови, либо победоносная Красная Армия будет поить своих коней в водах Рейна и Луары. Поставленный американскими банкирами наместником России адмирал Колчак уже к началу лета рассчитывал соединить свои армии с войсками генерала А.И. Деникина в районе городов Самара и Саратов. Шло интенсивное согласование между южнорусским подбрюшьем большевиков и восточным крылом контрреволюции, чекисты Колоссовского устали ловить курьеров и лазутчиков, перехватывать неприятельскую почту.
Война, это когда воюют, а не строят дома, выращивают хлеб и плавят железо. Уже несколько лет, и без того разорённая войной страна, только и делала, что интенсивно воевала друг с другом. Города оказались обескровлены, а хозяйственная жизнь парализована. Мор охватил Россию. Из-за блокады Советской России интервентами и политики «военного коммунизма» в большинстве крупных городов начались «перебои с продовольствием», так закамуфлировано назывался самый натуральный голод. Хуже всего, что с остановившихся заводов стали сбегать рабочие: кто – в Красную Армию, некоторые – в кустарные ремесленники, «зажигалочники», иные – в спекулянты и барахольщики, а кое-кто и в бандиты. Превращение пролетариата в неорганизованные толпы деклассированных элементов стало нешуточной опасностью для Советской власти, ибо размывало её классовую опору.
Крупные поволжские города остались без еды. Продукты стали выдавать по карточкам в Симбирске и в Ставрополе, Сызрани и в губернском городе С. В деревни направлялись продотряды с самыми широкими полномочиями, но крестьяне отказывались добровольно отдавать хлеб. То и дело во время изъятия продовольствия возникали вооруженные стычки между двумя сторонами.
Начало весны 1919 года ознаменовалось снаряжением в уезды Поволжья целой продовольственной экспедиции с целью изъятия у крестьянства правобережных уездов излишков скота и хлеба. Более того, комиссаром отрядов ставилась задача провести перепись зерна и скота, имеющегося у крестьян. Отряды были хорошо вооружены и комплектовались преимущественно из «интернационалистов»: венгров, китайцев, латышей слегка разбавленных местным элементом. В Жигулях действовало несколько таких продотрядов, присланных из Ставрополя. Если с осенней продразвёрсткой мужики кое-как мирились: там был всё-таки свой брат, железнодорожник. К тому же сызранские путейцы – сплошь и рядом выходцы из окрестных сёл и деревень, поэтому крестьяне, сдавая хлеб, понимали, что тем самым кормят своих, уехавших в город, сыновей, братьев, сватов. А сейчас как саранча пришли ЧУЖИЕ! И плевать было мужикам и бабам на мировую революцию, ежели собственные дети на полатях голодные лежат, со вспухшими от недоедания животами.
В Васильевку прибыл отряд в пятнадцать подвод и почти три десятка бойцов, ведомый комиссаром Станкевичем. С богатого села и взять намеревались побольше. С утра вместе с Прокопом Мериновым комиссар засел в Совете спланировать порядок хлебозаготовок, а ближе к десяти часам двинулись по дворам. Комиссар, хмуро теребя во рту трубку и поблёскивая пенсне, шел в голове отряда. Рядом, что-то угодливо нашёптывая на ухо, семенил Прокоп. Следом на полверсты растянулись подводы с продотрядовцами. Замыкали колонну неразлучные Санька Гвоздь и Тихон Оглобля. Они шли понуро, понимая, во что на сей раз ввязались, и обмерковывали способ, как бы смыться отсюда поскорее.
- Ой, чует моё сердце: побьют! – тихо шептал приятелю худой, но жилистый и верткий Санька. – Её Богу, побьют.
Он с тоской оглядывал пустые, словно вымершие улицы села, покрытые грязным мартовским снегом, и угрюмо стоящие дома, в которых зловеще блестели оконные проёмы.
- Сейчас не побьют. – рассуждал здоровый как бык Тихон. – Видишь китаёзов? Эти черти узкоглазые стрелять не раздумывая будут, да и чухня от них не отстанет. Побьют потом, когда продотряд уйдёт, а мы здеся останемся.
- И что я в Красную Армию не записался? Сидел бы сейчас в окопе, кашу б жрал. Зато думать не надо, пущай командиры думають.
- Значица так, ежели заварушка почнёться, - торопливо заговорил Оглобля, - Сразу за избу заходи. А там по задам и на околицу села выберемся. Переждём, и решать будем, что дальше делать: в город податься, али в Красную Армию.
Тем временем, голова отряда встала возле богатого на вид двухэтажного особняка Яценюков.
- Видите, что я говорил. – нашёптывал Меринов Станкевичу. – Это наипервейший на селе кулак. Мы у него много возьмём.
Вышедший на зов комиссара Яценюк в ответ на требование вскрыть недавно настеленный в амбаре пол, вдруг налился краской как помидор, сжал кулаки и, выпятив свою бороду вперёд, пошёл на стоящего перед ним молоденького красноармейца:
- Не дам, сволочи! Ворьё! Ты пахал, ты его растил? Гад!
Боец, безусый паренёк, лишь неделю назад по комсомольскому набору вступивший в Красную Армию, побледнел, снял трясущимся руками винтовку, выставил перед собой:
- Не надо, дядя, не надо. С-стрелять бу-буду.
Он был растерян, напуган, слишком сильно действительность отличалась от того, что было написано в книжках и агитках. Он думал, что придётся воевать с холёным офицером в галифе, золотых погонах и с тонкими усиками, а вместо этого перед ним стоял немолодой косматый мужик с нечёсаной бородой и вместо пистолета размахивал граблями-руками. Все эти мысли вихрем пронеслись в его голове, а косматый страшный мужик подходит всё ближе и ближе… Вот он уже схватился своей крючковатой высохшей рукой за штык. Паренёк видел такие руки, грубые, мозолистые и натруженные, у своего отца. Но размышлять было некогда, он смотрел в налитые кровью, ненавистью и бешенством глаза мужика. От страха он зажмурился…
- Бах! - сухой, похожий на треск выстрел, прозвучал неожиданно.
- Ой!- выпустив из рук, выплюнувшую кусок свинца, винтовку, паренёк застонал и осел прямо на грязный снег, обхватив голову руками.
Всё произошло так быстро и так неожиданно, что Станкевич просто не успел среагировать.
Фрол Деьмяныч пошатнулся, отпустил винтовку, приложил руку к тому месту на груди, где растекалось бурое пятно. Удивлённо посмотрел на окровавленную ладонь, хотел что-то сказать. Но вместо этого в горле что-то захлюпало, он поперхнулся: из его рта появились кровавые пузыри, и потекла струйка крови. Свет погас в очах Фрола Демьяныча Яценюка, и он рухнул на грязный, подтаявший мартовский снег.
- Батя-я!
- Фро-ол!
Два крика под прозрачным морозным небом слились в один, и к неподвижно лежащему телу убитого метнулись старуха в кожушке и платке и молодой человек в военной форме и фуражке с красной звездой на околышке.
Станкевич, стоя возле, сидящего в замёрзшей грязи, обхватившего голову руками, мелко вздрагивающего от плача, солдата, лихорадочно размышлял, что же теперь делать и проклинал так неудачно начавшийся день. Местный активист с вытянутой, похожей на лошадиную морду, физиономией шептал на ухо: «Теперь сынка прикончить надобно бы. Не то мстить будет». Станкевич всё-таки решил попытаться уладить этот инцидент миром, хотя какой тут мир, когда у ворот своего дома лежит убитый человек?
Арсений, склонившись над бездыханным телом отца, чувствовал, как волна ненависти и боли поднимается и сжимает горло, давит на глаза, выжимая из них слёзы, ранит сердце.
- Спокойно, только спокойно! – как во сне услышал он голос комиссара продотряда. – Всем нам, красноармеец Яценюк, надо попытаться сохранять спокойствие. Твоего отца уже не вернуть, а дел натворить можно много.
Но комиссаровы слова возымели обратный эффект. Яценюк младший поднялся, держа в руке револьвер, его душила злость и ненависть:
- Спокойствие, говоришь? Вон, батю успокоили уже.
В глазах Арсения стало совсем темно, и он, не видя, наугад, выстрелил в валяющегося плачущего продотрядовца, убившего его отца.
- Трах! – в звенящей тишине щёлкнул револьверный выстрел.
Руку Станкевича, которая машинально поглаживала голову молодого бойца, обожгло. Комиссар поднял ладонь к лицу – она была вся в крови: от выстрела голова продотрядовца лопнула как орех, и из расколотого черепа вытекала кровь вперемешку с мозгами.
- Отряд, к бою! – запоздало заорал Станкевич, и на ходу вытаскивая наган, плюхнулся вниз.
Ребята не подвели своего комиссара и деловито заняли оборону вокруг повозок, направив винтовки в сторону дома. Но было уже поздно: Яценюк, волоча за собой упирающуюся мать и держа наган наизготовку, успел укрыться за створками ворот.
Хотя силы были не равны, наступила патовая ситуация: продотряд мог сколь угодно долго палить по дубовым воротам, не причиняя им особого вреда, а каждый Сенькин выстрел нес смерть. И если численность продотряда была подавляюща, то время играло против них.
- Слышь, Яценюк! – подал голос комиссар, глядя на револьверный ствол, выставленный из-за ворот. – Ты напал на представителя власти. Прояви сознательность, сдайся, и я гарантирую тебе справедливый пролетарский суд.
- Ага, как же, разбежался! – отвечал револьверный ствол из ворот. – Знаю я ваши суды, сам участвовал. А ты попробуй, достань сперва.
***
В случившейся суматохе никто не обратил внимание на плюгавенького ушастого мужичка, вылезшего из бокового окна дома и задами побежавшего к центру села. Туда же, и тем же путём, устремились, бочком-бочком вылезшие из заварушки, Тихон Оглобля и Санька Гвоздь. Да только вскоре с церковной колокольни, стоявшей на сельской площади, раздались на всё село протяжные тревожные звуки:
- Бу-ум! Бо-ом! Бу-ум! Бо-ом!
Это был набат, не предвещавший для продотряда ничего хорошего.
***
На круче над великой русской рекой шумит, волнуется людское половодье. То сход крестьянский суд сворит, суд скоротечный, кровавый, неправый. На краю обрыва стоит связанный и избитый комиссар Станкевич. Сноровисто мужики спустили комиссара прямо к кромке воды, к проруби, где стирают бельё бабы, привязали камень. Миг – и тело комиссара приняла студёная волжская вода.
Поднятое по набату село гневно выслушало чудного ушастого городского мужичка, и подпевавших ему двоих комбедовцев. Зашумело, заволновалось людское море при вести о погибели Фрола Яценюка. Не беда, что мироеда мало кто любил при жизни, он был свой, а ЭТИ – ПРИШЛЫЕ! ЧУЖАКИ пришли переписать скот и хлеб, ЧУЖАКИ отбирают добро, ЧУЖАКИ убивают своих. Доколе? И суровые мужики в чапанах и горластые бабы в кожушках, вооружившись кто чем может, пошли на нацеленные на них винтовки ненавистного продотряда. Поостерегшись стрелять, комиссар дал себя повязать и увести на сход. Рёв тупой и безжалостной людской толпы, впрочем умело управляемой Козлобородым, единым порывом продиктовал строки решения схода:

Напрасно драл глотку комиссар Станкевич, напрасно грозил карами озлобленным крестьянам, зря обвинял их в антисоветчине и пособничестве Колчаку, договорить ему не дали.
- А батю пошто убил, гад? – заорал прорвавшийся к нему Сенька. – Что за народная власть, которая своих убивает! В расход его!
- В расход! В расход! – заревела толпа.
- Так дело не пойдёт! – подошел председатель коммуны Кондратьев. – Вы, осознаете, что начинаете мятеж? Что противопоставили себя Советской власти?
- Долой!
- Врешь, сукин сын!
- И этот с ними заодно, вязать его!
- В расход его!
В стороне равнодушно стояли разоружённые и отпущенные солдаты. Для латышей, венгров и китайцев это была не их война, не их народ, а красноармейцы из русских сразу перешли на сторону восставших, слились с толпой и орали вместе с ними.
Когда комиссар был утоплен, а Кондратьев и ещё двое активистов были отбиты у толпы и посажены под замок в сельсовете, удовлетворённый народ разошелся по домам. Для большинства из них дело уже было сделано, а о том, что будет дальше они и не думали. Они жили одним днём, и что такое стратегическое планирование им было неведомо. Но затеявший эту кашу Козятин был из другого теста. Поэтому уже вечером, был избран штаб восстания, в котором кроме Яценюка с Козятиным были наиболее радикально настроенные крестьяне, несколько дезертиров, переметнувшиеся красноармейцы и примкнувшие к восстанию уголовники. Срочно с гонцами в другие сёла были посланы подмётные письма, в которых содержался призыв к свержению власти коммунистов.
Вечером того же дня Семён Семёныч говорил ещё не оправившемуся от горя Сеньке:
- Ты, паря, не дрейфь! Эх, кабы не батя твой, царствие ему небесное! Погодить бы малёхо, рановато начали. Но, великое дело начали и назад дороги уже нет. Теперь одна надёжа – на стремительное и успешное наступление белых.
Арсений удивлённо воззрился на, сидящего за столом напротив, Козятина: «Так вот как он заговорил?»
- И не делай круглые глаза, ты же умный парень, сам должон всё уразуметь. Все эти лозунги про Советы без коммунистов – всё это для черни, для быдла! Не бывает Советов без коммунистов. Большевики – это и есть Советская власть! Убери большевиков – не будет и Советской власти, а будет Колчак, диктатура и Учредительное собрание. Пойми, не бывает в гражданскую войну третьей силы! Ты или на той стороне, или на этой. Раз начали восстание против большевиков – надо идти до конца, к Колчаку, без помощи которого мы и месяца не продержимся. За то и награда нам будет соответствующая! Ведь мы, почитай, все коммуникации Восточного фронта красных разрушим. Соберём силу – разделимся. Ты пойдёшь на Сызрань – дорогу перерезать, а я на Ставрополь – там будет наша столица, там, на границе двух губерний мы сможем поднять весь край.

Глава 11. РВС

«И сильней, и сильней каждый раз
Вы пугались блистающих глаз.
И вы дрогнули все предо мной,
Увидав, что меж вас – я иной.»
Константин Бальмонт

Однако, на следующий день, 7 марта, все планы Николая Заломова пошли прахом. Да и достичь заветного Меча Тамерлана оказалось не таким простым делом, как это представлялось накануне. Словно какой-то злой рок преследовал каждого, кто когда-либо прикасался к нему.
***
Всю ночь, ожидая вестового, Николай предавался размышлениям и предвкушению от скорой встречи с Наталкой. Пока не забылся, вконец измотанный, тревожным сном. Во сне ему явилась Наташа такой, какой он её запомнил в день их последнего свидания. Девушка из сна стояла, умоляюще сложив руки у себя на груди. Но было это почему-то не в московском доме, а на вершине утёса Лоб. Ноги её по колени покрывал высокий ковыль, а ветер развевал волосы. Потом она простерла руки к нему, словно хотела, но не могла подойти. Тогда Николай, чья грудь разрывалась от любви к девушке, сам пошел ей навстречу. Но внезапно в правой руке любимой появился Меч. Смеясь, девушка взмахнула Мечом, и Николай с ужасом увидел, как кисть его руки медленно отделяется от тела и падает в траву. Рука моментально окрасилась кровью, и он с удивлением рассматривал, как красная субстанция фонтаном хлещет из культи. Заливистый звонкий смех Наталки вдруг перерос в издевательский хриплый мужской хохот. Николай с ужасом увидел, как на любимой стали появляться борода и усы. Сначала борода и усы были светло-рыжими, как будто вместо Натальи стоит и улыбается товарищ Фрунзе в легком девичьем платьице. Однако вскоре борода потемнела и стала расти. И вот уже не Наталка стоит перед ним, и не командарм Фрунзе, а хохочущий князь Кронберг, держащий в своей руке отрубленную кисть Николая. Николай целой рукой выхватил из ножен шашку, оказавшейся Мечом Тамерлана и стал надвигаться на Кронберга, пытаясь достать его острием клинка. Дьявольский смех прекратился, на чертах Кронберга отчетливо проступила гримаса ужаса, и, наконец, князь попятился и швырнул отрубленную кисть Николая прямо ему в лицо. Он попытался откинуть её как досадную помеху, но не тут-то было. Кисть никак не хотела покидать своего бывшего хозяина, вцепившись сзади мертвой хваткой в кожанку парня. Разъяренный Николай обернулся, чтобы отцепить надоевшую руку, глянь, а место хозяина руки уже занято. Окровавленной рукой в Николая вцепился его давний приятель Сенька. Когда он попытался разжать пальцы на вцепившейся в него окровавленной руке, то Сенька, у которого вдруг выросла козлиная бородёнка, приблизил к нему своё лицо, и, дыша на него перегаром, прошипел: «А вот этого я тебе никогда не прощу»! После этого Сенька схватил Николая за грудки и принялся трясти его, что есть мочи.
***
Выход из сна Николая был тяжёлым. Когда он открыл глаза, то обнаружил отчаянно его трясущего Фролку.
- Ну, ты даёшь спать, командир! – только и сказал Фрол, заметив, что тот открыл глаза. – Никак тебя не добужусь.
- Что случилось? – спросил Николай, едва протерев глаза и взглянув на встревоженное лицо своего вестового.
Даже в детстве он не любил разлёживаться после сна, а уж многолетняя военная привычка выработала в нём своеобразный механизм мгновенного пробуждения, когда мозг сразу начинал соображать и включался в работу. Такое забытье, как случилось в нём на этот раз, произошло, пожалуй, впервые, и ему было даже несколько стыдно перед Фролкой.
- Беда, командир. – стал докладывать Фрол. – Восстание в тылу наших войск.
- Где? Кто? – быстро спросил Заломов.
Он не любил многословия и требовал такой же чёткости и лаконичности от подчинённых.
- Весь правый берег Волги поднялся. Мужики. Режут продотрядовцев и сельских активистов, коммунистов и комсомольцев. Есть данные, что взяли Ставрополь. – коротко, как и требовал командир доложил Аниськин, а затем добавил, другим тоном, доверительно, интимно. – Николай Егорыч, сказывают в нашей Васильевке восстание вспыхнуло, тамошние мужики повязали продотряд. А здесь, в городе восстал полк красных казаков. Да и в Запасном полку неспокойно, выбираться отсюда надо, пока не прибили.
И командир, и его вестовой были односельчанами, из села Васильевка, что широко раскинулось на крутых утёсах волжского правобережья. Оба они понимали, что это значит: в случае подавления восстания на его жителей неминуемо обрушаться репрессии, а само село обречено на разорение. Но своим воинским опытом Николай также и понимал, что подобные выступления требовалось давить в зародыше, пока оно окончательно не разрослось. Тем более опасно, что мятежники действуют в тылу Красной Армии, угрожая отрезать войска от центра. На стороне восставших и тот факт, что регулярные части Краской Армии связаны тяжёлыми боями с колчаковскими частями на левом берегу Волги, а на правобережье – лишь отдельные малочисленные отряды рабочих и недавно созданные ЧОН.
- Командир, - обратился к Заломову Фрол, - вас вызывают на заседание РВС армии, к товарищу Фрунзе.
- Так что же ты сразу не сказал? – укоризненно посмотрел на Фрола Николай, а затем посмотрел на свои часы.
Стрелки показывали без четверти три. И уже наступило седьмое марта – подумалось ему. Значит, решил Николай, они заседают с вечера.
- Я буду готов через десять минут. – принялся распоряжаться Николай Заломов. – Ты остаёшься здесь. Оседлай мне Тишку, и, пока меня не будет, собери наши вещи и будь на готовности. Сдаётся мне, что наше временное безделье закончилось. Да, и коней накормить не забудь.
В Среднем Поволжье разгоралась чапанная война – крестьянское восстание против большевистской политики на селе. Она охватила огромные территории Среднего Поволжья - Сызранский, Сенгилеевский, Карсунскогий, Ширяевский, Васильевский уезды Симбирской, Ставропольский и Мелекесский уезды Самарской губерний.

Совместное заседание реввоенсовета армии, губкома и губисполкома длилось уже пятый час. В кабинете было душно, и стоял папиросный туман. Фрунзе, не выносил табачного дыма, но вынужден был терпеть, глаза командарма были воспалены от недосыпания, а щёки покрывал неестественный румянец. «Некстати, ой, как некстати!» - думал Михаил Васильевич, слушая очередного оратора. Восстание произошло тот момент, когда полководец готовился к осуществлению своего ЗАМЫСЛА – разгрома Колчака. Ему докладывали, что армии адмирала успешно перешли в наступление. Выманить белых с Уральских гор на равнины, заставить их распылить свои силы, а затем нанести фланговый удар с юга, «под дых». Бугуруслан, потом Уфа, и наступающие части колчаковцев оказываются запертыми в мешке возле Волги. Дальше, с территории Южного Урала, перед наступающей Красной Армией открывались блестящие перспективы. Один из них - повернуть на юг, разгромить Оренбургское и Уральское казачьи войска, и, двигаясь вдоль Урала и Ахтубы, достичь Каспия. Этим ударом можно сразу достичь несколько целей: ликвидировать даже теоретическую возможность соединения возле Царицина армий Колчака и Деникина, разблокировать, сражающийся в окружении, Ферганский фронт, разгромить мятежное Уральское казачество, самой, по мнению Фрунзе, опасной контрреволюционной силы. Именно из-за необходимости военного разгрома казачества, Фрунзе предпочитал именно такой вариант продолжения наступления, вопреки очевидной целесообразности продолжения натиска на восток, в Сибирь. Фрунзе считал, что после разгрома основных ударных колчаковских сил на подступах к Волге, Колчак обречён, единый фронт его рассыплется на отдельные очаги, а в тылу целые города будут взяты партизанскими армиями и повстанцами. Одолеть Колчака можно будет малыми силами. Иное дело казачество! Это враг стойкий, спаянный круговой порукой и узами родства, сильный верой в свою исключительность и особость.
И вот теперь все планы насмарку из-за каких-то мужиков. Фрунзе постарался унять раздражение: право, не дело попасть под влияние эмоций, а то таких дел наворотить можно. Ведь не в последнюю очередь вина лежит и на советских работников, угнетающих крестьянство похлеще старого режима. Вот один такой сейчас как раз на трибуне стоит, вещает.
На трибуне витийствовал, отчаянно при этом жестикулируя, председатель губисполкома товарищ Галактион. Малограмотный, но политически надёжный, со стажем, он, размахивая руками, призывал карающий меч революции опустить на головы предателей трудового народа. Убеждал в необходимости дальнейшего усиления хлебозаготовок:
- Несознательное крестьянство, - говорил он, - выступая против продовольственной разверстки, объективно выступает на стороне кулачества, противников Советской власти, и на стороне откровенно контрреволюционных элементов. Коммунистические ячейки на деревне должны развивать самую усиленную агитацию за подвоз хлеба к ссыпным пунктам, разъясняя крестьянам, что утайка хлеба является величайшим преступлением перед голодающими братьями - красноармейцами и рабочими… Ячейка, не выполнившая этой задачи, будет преступником перед нашей партией и международной революцией.
«Они так ничего и не поняли!» - раздражение командарма не унималось. – «Своей политикой и призывами к расправам они мне сорвут всю мобилизацию. Мужик будет воевать, лишь зная, что дети дома сыты». Он обратил свой взор к сидящему по левую руку члену реввоенсовета армии и председателю губкома. Красивый, крупный мужчина с высоким лбом и густой копной тёмных волос сейчас представлял собой жалкое зрелище. И без того мясистые губы и щёки до такой степени опухли и обрюзгли, что буквально свисали с его лица, а такой же мясистый крупный нос сейчас словно утонул в опухших щеках. «Опять надрался, гад!» - Фрунзе уже доложили, что посыльные буквально вытащили комиссара из постели очередной любовницы, председателя швейной артели, в прошлом - хозяйки модного салона Зинаиды Архиповны Балахиревой . Всему городу было известно, как охоч был товарищ Колбышев до крепких напитков и слабого пола. Его жена, безликая еврейка в очках с толстыми линзами, была в курсе амурных похождений благоверного, но, будучи фанатичной коммунисткой, смотрела на сие сквозь пальцы, в свете новых моральных коммунистических веяний, кои заключались в том, что собственность – зло, и супруг не имеет права безраздельно владеть своей второй половиной, а должен поделиться с товарищем.
Фрунзе с Колбышевом были старыми партийными товарищами, чья дружба уходила глубоко в подпольные годы. Оттого больнее всего командарму было видеть, как морально разлагается его друг и соратник. Тем полезнее будут те слова, что собирался он им сказать. Встряска нужна им обоим: и оторавшемуся от реалий Галактиону, забывшему в себе пролетарские корни и решившему, что он барчук, и другу и соратнику Валере Колбышеву, тонущему в бутылке и запутавшемуся среди своих женщин.
- Товарищи командиры Красной Армии, партийный и Советский актив губернии! – начал он. – Так дела не делаются, товарищи! Разве для того мы делали революцию, освобождая трудящихся, чтобы надеть на них новое ярмо? Мы сами наплодили из трудового крестьянства, с восторгом приветствовавших Октябрь, новых врагов Советской власти.
- Факты! – закричали с дальних рядов.
- Факты, товарищ командующий? – самодовольная физиономия предгубисполкома Алексея Петровича Галактиона аж лоснилась.
Это выглядело так отвратительно, что Михаилу Васильевичу, невзирая на авторитет командарма, захотелось двинуть по довольной физиономии этого напыщенного, малообразованного дурака.
В этот момент Фрунзе увидел, как в зал бочком входит Заломов и начинает пробираться меж рядами, отыскивая свободное место. Командарм подумал, что вот он, уж он-то не подведёт. Вид надёжного товарища придал Фрунзе решимости, и он продолжил:
- Факты вам нужны? Будут вам факты! – он кивнул председателю ГубЧК. Колоссовский, открыв свою красную папку, достал и выложил перед ним на стол целую стопку жалоб и донесений. Самодовольство горлопанов сразу куда-то улетучилось и они приуныли – шутить с главным чекистом губернии ни у кого желания не было, тем более, что против тех фактов, что томились у Колоссовского в папочке, возразить было нечего. А Фрунзе зачитывал и зачитывал длинный список прегрешений: череду изнасилований крестьянок и избиений крестьян, незаконных задержаний и незаконных реквизиций, случаев злоупотреблений и чванливого поведения партийных и советских работников.
За время выступления Фрунзе менялось лицо Валерия Колбышева. Неимоверным усилием воли он стёр похмельное выражение на своём лице, оно стало бледным и сосредоточенным.
- Прошу Вас, Валерий Владимирович, придать чрезвычайное внимание фактам злоупотреблений. – обратился Фрунзе к своему товарищу. – Я требую это и как командующий и как член ЦК партии большевиков. Злоупотребившие властью – злейшие враги Советской власти, которые позволяют усомниться в правоте нашего дела. Наша армия – по-преимуществу крестьянская армия, и красноармеец должен быть уверен в своём крепком тыле.
- Обязательно проанализируем и сделаем выводы. – серьёзно и весомо, как он умел когда требуется, произнёс Колбышев. – Ни один факт не останется безнаказанным.
- Я со своей стороны обещаю, что чрезвычайные органы будут и дальше отслеживать ситуацию и бороться с этими безобразными фактами. – вставил свою реплику Колоссовский. – Более того, ЧК готовит аналитическую записку в адрес товарища Дзержинского.
Фрунзе удовлетворённо кивнул и продолжил:
- А теперь о восстании. Чапанное восстание есть факт, и с занятием мятежниками Ставрополя по сути дела открыт ещё один фронт против Советской власти. Его необходимо разгромить в кратчайшие сроки, не считаясь с жертвами и потерями, пока восстание не разрослось до настоящей войны. Если восставшие продержатся хотя бы месяц, то вскрывшаяся ото льда Волга отрежет части Красной Армии от центральных областей Советской России. Это надо понимать, товарищи! В связи с тем, что наличные силы Красной армии заняты борьбой с Колчаком, сил выделить можем мы немного. В основном это чекисты и рабочие отряды, запасные части и необстрелянные красноармейцы из вновь сформированных частей. Мною образован революционно-полевой штаб по борьбе с восстанием. Начальником штаба предлагаю назначить товарища Колоссовского.
Под глухой ропот в зале Казимир Ксавреьевич встал, и оправил гимнастёрку. Многие военные, да и партийные работники были не восторге, что операцию возглавит чекист, но в открытую возразить никто не посмел.
***
Сразу же, после короткого перерыва началось заседание революционно-полевого штаба. Николай, который к своему удивлению оказался в составе штаба, сидел и внимательно слушал соображения командарма по подавлению восстания. Фрунзе говорил, обращаясь, прежде всего, к Колоссовскому:
- В первую очередь требуется решительность, задача – перехватить у восставших инициативу. Не ввязываясь в локальные бои с многочисленными крестьянскими отрядами, нанести удар основными силами по штабу повстанцев в Ставрополе и тем самым обезглавить чапанов.
- А откуда такое название смешное – чапаны? – наклонившись к уху Николая, шёпотом спросил незнакомый щеголеватый командир, судя по выговору, мадьяр.
- Чапан – это такой вид армяка, наподобие халата. Наши мужики его любят носить. – принялся вполголоса разъяснять Заломов. – Он для бедняков. У нас бедного безлошадного мужика так и называют – чапан.
Сидевший за столом президиума Колоссовский, взглянув на шептунов, строго нахмурил брови, и Николай, как последний школяр, закрыл рот и виновато заморгал. План, предложенный РВС армии, поляку нравился, не нравилось ничтожное количество сил и средств, выделяемых для разгрома повстанцев. А тут ещё встрял этот выскочка, Колбышев со своими замечаниями:
- Карательные меры необходимы, но не достаточны. Нужно апеллировать к сознанию трудового крестьянства. Губком и губисполком вышлет в сёла агитаторов для разъяснения продовольственной политики Советской власти. Они донесут своё пламенное большевистское слово до самых дальних уголков Жигулёвских гор.
Колбышева Колоссовский недолюбливал. Хотя, положа руку на сердце, он признавал, что в этом случае руководствуется личными мотивами. Так-то Валерка – мужик инициативный, надёжный. Казимир не мог не признать, что в Октябрьские дни именно деловая хватка и оперативность Колбышева позволили легко и без крови взять власть в губернском городе С. Что же до личного… Тут скорее впору упрекать Зинаиду, за её легкомысленность, доставшуюся в наследство от ветреной молодости, поры, когда она ещё была Мадам Зи-зи и привыкла иметь богатых и влиятельных покровителей. Что, однако, не мешало её склонности к благородным и широким жестам, шла ли речь о спасении гонимых подростков, или укрытии в дни хозяйничанья в городе белочехов самого Колоссовского от ищеек Народной милиции Комуча. Укрывала, к слову говоря, преимущественно у себя в постели. Это последнее и возбудило в нём необоснованные, как оказалось, надежды, что их постельное приключение может перерасти в нечто большее. А тут как назло влез этот лобастый герой-любовник. Вместо злости на непостоянство статной красавицы, на неё вообще трудно было обижаться, Казимир, понимая всю свою субъективность, перенёс своё раздражение на ничего не подозревающего члена РВС армии Валерия Колбышева.
- И будут все немедля уничтожены. – резюмировал он пылкую речь секретаря губкома партии, и добавил ехидно. - Вот они-то, эти мужики, твоих агитаторов в проруби-то и попускают, Валерий Владимирович.
- Что вы предлагаете? Сидеть и ждать? – обиженно вскинул голову Колбышев.
- Я предлагаю сначала сломить военную силу восстания. – ответил Колоссовский. – Тогда, уверяю вас, крестьяне будут значительно более восприимчивы к доводам ваших агитаторов. По моим сведениям руководит повстанцами некто Козятин, особа опасная и весьма хитрая. Ведь что руководители говорят мужикам? Что они, дескать, воюют не против Советской власти, а за неё, только без коммунистов. На местах заново формируют Советы под лозунгом «За Советы без коммунистов!». Этот лозунг очень популярен среди неграмотного крестьянского населения Поволжья. Мужик, при своём политическом невежестве и простецкой наивности, вообще убеждён, что большевики и коммунисты – две разные партии. Для крестьянской массы большевики – те, кто дали землю, заключили мир, вернули солдата на его крестьянский двор, установили выборный порядок местного самоуправления. А новоявленные коммунисты – ведут войну, реквизируют последнее продовольствие, проводят повальные мобилизации людей и лошадей, чванливо бесчинствуют в деревнях. Вот и захотелось крестьянину по-простецки, по наивному исправить эту подмену. Они не в состоянии понять, что большевики и коммунисты – одна партия, и к этим мерам толкает вынужденная логика гражданской войны, что Советы самой природой своей неразрывно связаны с партией коммунистов. И в этой своей наивности и малограмотности восставшее крестьянство объективно выступает союзником наступающих белогвардейцев. Потому в первую очередь следует обезглавить повстанцев.
Требовалось уточнить ещё несколько моментов, поэтому Колоссовский обратился к Фрунзе:
- Товарищ командарм, несмотря на приданный артиллерийский взвод, сил для наступления на Ставрополь отчаянно мало, а как же соседи? Ведь Симбирскую губернию это касается в первую очередь?
- К 10 марта, когда будет готово наше наступление, со стороны Симбирска на Ставрополь начнут наступление силы Восточного фронта, но им предстоит пробиваться через охваченные восстанием Сенгилеевский и Мелекесский уезды. – стал обстоятельно, как всегда, отвечать Михаил Васильевич. – Преимущественно в бой первыми пойдут интернациональные части, из мадьяр, китайцев, пленных австрийцев и немцев.
- Почему? – невольно вырвалось у Николая
Колоссовский опять неодобрительно покосился на говорившего, однако ответил, усмехнувшись:
- Чтобы не терзали себя неуместными моральными колебаниями.
Фрунзе при этом согласно кивнул.
Предгубчека вообще испытывал сейчас крайнее раздражение. Всё скалывалось как нельзя хуже, и он ощущал, что несмотря ни на что, он не в силах охватить тот громадьё проблем, что свалились на его голову. Это состояние было новым для Колоссовского, привыкшего, что он способен охватить если не всё, то очень многое. Особенно часто эти способности стали проявляться после необычайных событий произошедших с ним во время геологической экспедиции в бассейне Енисея. С годами его мастерство охватывать неохватываемое только усилилось, и он стал воспринимать свою способность как данность. И вот возможность воспринимать и обрабатывать информацию дала сбой. А тут новая напасть: только что посыльный передал сообщение, что в городе восстал полк уральских казаков, отказавшихся идти под Уральск, где в одиночестве погибала, отступив от Лбищенска, героическая Николаевская пехотная дивизия. Сил, достаточных для подавления мятежа, в городе не было. А что если?..
- Позвольте, Михаил Васильевич?
- Да, конечно! – Фрунзе, ставивший задачи армейским командирам, смешался. – Вы же начальник штаба.
- Наступление на Ставрополь лишает восставших головы, но не ликвидирует корней. – Колоссовский стал развивать свою мысль. – Надо лишить восстание подпитки от несознательных крестьянских низов. Предлагаю с этой целью послать в самый центр восставших уездов на Правобережье Волги лёгкий конный отряд, который бы уничтожал базы восстания, ликвидировал мелкие банды, нарушил их связь с центром, восстанавливал Советскую власть в населённых пунктах.
- Мысль дельная, – одобрил командарм четвёртой, – Вопрос в том, где взять кавалерию? У нас едва ли каждый конник на счету!
- Насколько я знаю, под городом целый полк красного казачества без дела стоит.
- Так они же мятежники! – с места взвился несдержанный мадьяр, командир интернационального полка, выделенного для разгрома повстанцев.
- Мятежники. – спокойно согласился Казимир Ксаверьевич, поглаживая свою тщательно отращиваемую эспаньолку. – Ну не хотят уральские казаки кровь своих станичников проливать! У них там семьи, дома, дети. Среди белоказаков – их сваты, кумы, братья. А вот против мужиков они, ой, как охотно пойдут! Не любит казак Русь мужицкую, лапотную. Их ещё и сдерживать придётся. А под Уральск предлагаю отправить мужиков мобилизованных, как раз с Правобережья. Тех тоже уговаривать поквитаться с казаками не потребуется.
- Дельно, очень дельно. – сказал Фрунзе. – Только кого мы поставим командовать ими. Прежнего командира они вместе с комиссаром приговорили.
Он стоял в своей любимой позе, поставив одну ногу на стул и уперев локоть в колено. Сверху на раскрытую ладонь легла его русая бородка, которую он невзначай почёсывал. Взгляд его скользил по членам штаба. Все старательно прятали глаза, даже говорливый венгр, вдруг стал что-то сосредоточенно искать у себя в карманах. Один Заломов сидел прямо и выдержал пристальный взгляд командарма.
- Возьмёшься? – спросил Фрунзе. – Приказывать не могу.
Николай кивнул:
- Так точно, командующий армией.
- Ну как, кандидатура товарища Заломова подойдёт? – поинтересовался командарм у Колоссовского.
- Прекрасная кандидатура. – одобрил председатель ГубЧК. – Товарищ сам из этих мест, поэтому знает там каждую тропинку, к тому же – кадровый кавалерист, в седле сидеть умеет не хуже казака, они народ такой – пришлых, да неумех не жалуют. Они и комиссара погнали из-за того, что тот, бывший учитель, на коне держался как мешок с картошкой.
- Значит, решено, – говорил Фрунзе, пожимая руку Николаю, – Принимай полк! Эх, Коля, другие были у меня на тебя планы, да, видно после войны учиться придётся.
***
Позже, когда Заломов остался вместе с Фрунзе и Колоссовским втроём, обговаривали детали рейда.
- В Жигулёвских лесах зимой снега по пояс. – говорил Николай. – Снег всю мобильность конницы сведет на нет. Поэтому я думаю в одном месте оборудовать лагерь, базу. Для этого мне нужно палатки и печки-буржуйки для обогрева, легкие сани, канистры с керосином, лампы «Летучая мышь» и электрические фонари.
- А это для чего? – удивился Казимир.
- Лампами и фонарями сигналы ночью подавать. Да, без пехоты тоже никак, хотя бы роту, и три пулемёта.
- Будет тебе рота. – легко согласился командарм. – В Сызрани сейчас стоит эшелон с полком Иваново-Вознесенских рабочих, по прибытии его в губернский город С., получишь роту. Да, и комиссара из рабочих у них возьмёшь, Колбышев распорядиться. Пулемёта только два дам, извини, больше не могу. Что ещё?
Заломов, не ожидавший такой щедрости, принялся деловито перечислять, машинально загибая пальцы, боясь ничего не упустить:
- Зимнюю амуницию на каждого красноармейца, хорошо бы белые халаты для маскировки, валенки и рукавицы. По два комплекта боеприпасов на каждую единицу оружия, бомбы, раз уж артиллерии нет. Еды на двое суток, остальное, я думаю, на месте найдём. Лыжи или снегоступы для пехоты, зимние подковы – для коней. Сани с сеном и фуражом, человек раз-два не поест – ничего страшного не произойдет, а лошадь – нет, кони должны быть сыты. Дюжину почтовых голубей – связь со штабом держать. Вот вроде и всё, ничего не забыл.
- Ну и аппетиты у тебя, братец! – почти весело отвечал Фрунзе, делая заметки в записной книжке. – Ну, ничего, я думаю, сможем обеспечить.
- Да, чуть было не забыл: галоши на валенки обязательно, а то с мокрыми ногами весной не больно навоюешь.
- Где я тебе наберу столько калош? – удивлённо воззрился на Николая Колоссовский. – У нас и так многие бойцы всю зиму в ботинках походили.
- У буржуев возьмёшь! – непреклонно требовал Заломов.
- Коля, так их и так уже экспроприировали по самое не могу.
- Не знаю, доставай, где хочешь, а бойцы должны быть обуты. Ну, не поверю, чтобы у буржуев всё до нитки обобрали, что-нибудь да припрятано. Кто из нас ЧК, ты или я?
Вмешался деликатный командарм Фрунзе, просто удивительно, что столь мягкий человек оказался успешным военачальником:
- Всё, всё, спорщики, хватит! Будут тебе, Николай, калоши, товарищ Колоссовский обеспечит.
- И шубы, и одеяла! – потребовал упрямый комполка. – И платки пуховые! Ночевать в зимнем лесу придётся, всё в дело пойдёт.
- Обеспечим! – поспешно сказал Колоссовский, пока Заломов ещё чего-нибудь не вспомнил, а то его аппетиты стали расти как грибы после дождя.
Затем, уточняя детали, командарм сказал:
- На приведение полка в порядок у тебя два дня, в рейд всех не бери. Из полка наберешь не более сотни, самых надёжных. Помни, что ты некоторое время будешь единственным представителем Советской власти в Жигулях. Пленных не держи – отправляй в Сызрань, там будет создан концентрационный лагерь. Действуй жёстко, но не жестоко, помни, что нам с этими крестьянами, ещё контрреволюции хребет ломать.
- Коля, где ты Волгу переходить будешь? – спросил Колоссовский.
- Не думал ещё, лёд крепкий – в любом месте перейти не проблема.
Фрунзе подумал, стоя возле большой карты на стене. Сказал:
- Возле Александровского моста не стоит – повстанцы наверняка разведчиков выставили. Вот, смотри, - он жестом подозвал Николая, - Здесь, на левом берегу, в Екатерининском уезде всё тихо.
- Как раз напротив Екатериновки по льду зимник проложен, там тоже людно. – возразил Заломов. - По зимнику, думаю, не стоит. Лучше в сторонку свернуть, например между Кануевкой и Владимировкой ерики и леса, на реке – поросшие лесом Васильевские острова, на той стороне Волги – Переволоки. Вот там и можно попробовать.
***
Стоял погожий день седьмого марта тысяча девятьсот девятнадцатого года. После морозной ночи приятно согревающее мартовское солнце прогрело воздух и запахло весной. С крыш весело застучала звонкая капель. Даже злой ветер, бесконечно дующий со стороны Волги, на сей раз не подвёл – разметал несколькими порывами стайки воробьёв, и затих. Из казарм запасного полка на лошадях выехали двое – новый комполка Красного казачества Заломов и его ординарец Аниськин. Они направили коней в сторону Кряжа, пригорода губернского города С., где стоял мятежный полк. Именно этим полком предстояло командовать Николаю. А там – или пан, или пропал!

Глава 11. Полыхнуло


Действительно, прав оказался Козятин – после известия о событиях в Васильевке полыхнуло всё Поволжье. Уже вечером 5 марта о событиях в Васильевке благодаря курьерам и налаженным связям козятинского подполья прослышали жители большинства близлежащих крупных сел: Ягодное, Мусорка, Усолье, Старая Бинарадка, Усинское, Федоровка, Жигули, Шигоны, Лбище... В них были образованы стихийные группы сопротивления продотрядам, которые разоружали учетчиков зерна и скота. В случае сопротивления продотрядовцев, их убивали на месте, а изуродованные трупы обычно сбрасывали в Волгу. Вооружённые дрекольем, вилами, топорами, гладкостволом, а также берданками и «трёхлинейками» крестьяне, называющие себя «чапанами», преследовали, повергали мучительной смерти коммунистов, комбедовцев, комсомольцев, чекистов, отказывающихся присоединиться к ним красноармейцев. В течение дня 6 марта повстанцы захватили значительную часть Васильевского, Сенгилеевского, Мелекесского, Сызранского и Ставропольского уездов. К вечеру 6 марта в этих уездах образовалась стихийная крестьянская армия численностью не менее 50 тысяч человек, которую возглавил бывший начальник Народной Милиции Комуча Козятин Семён Семёнович.
Козятин решительно повёл наступление на Ставрополь, где оказалась ничтожно мало регулярных частей Красной Армии, впрочем, командование частей, узнав о движении повстанцев, сочли за благо отступить. Вслед за ними дали драпака и члены городского комитета ВКП(б), Советские работники, чекисты. К полудню повстанческая армия заняла Ставрополь, а вечером был созван общегородской сход. Как обычно были сформированы Советы, но «без коммунистов». Козятин лишь посмеивался над дурнями в свою начинавшую отрастать бородёнку – реальная власть в городе принадлежала ему, самого себя назначившим ещё и комендантом, да двум его помощникам – отъявленным головорезам, уголовникам Быку и Берёзе. Да ещё несколько гонцов им были посланы навстречу наступающим колчаковским войскам. На следующий день Ставропольский исполком в местной газете опубликовал своё обращение:



***
Прочитав это обращение, Яценюк скривился в горькой ухмылке: надежды на лёгкое занятие Сызрани оказались призрачными. Сызрань – город с пристанью и железнодорожным мостом через Волгу был ключевым узлом, связывающим войска Восточного фронта с центром страны. На железнодорожных вокзалах города стояли эшелоны с войсками и составы с артиллерией, оружием и боеприпасами для фронта. Именно поэтому Сызрань оказалась не по зубам наспех сколоченному крестьянскому войску. После первых нескольких стычек Красная Армия показала зубы, повстанцы были отбиты. Поскольку взять город с наскоку не удалось, пришлось перейти к осаде. Сызрань была взята в полукольцо пятидесятитысячной крестьянской армией «чапанов». Но перерезать «железку» не удалось, несмотря на несколько удачных диверсий. Поэтому основные силы он вынужден был держать на узком перешейке между Волгой и Усой. Это хоть как-то позволяло надеяться, что отряды красноармейцев не смогут прорваться в Жигули, где находились восставшие сёла.
Обречённость овладела молодым вождём восстания: он понимал, что переход Красной Армии в наступление на повстанцев – лишь вопрос времени. А возможности Красной Армии и упорство большевиков Яценюк представлял хорошо. Иллюзий он не строил: без помощи со стороны Ставрополя Сызрань не взять, своё бы защитить. А там, насколько он мог судить, царила эйфория и безудержное веселье. В один день приходила телеграмма о взятии Сызрани и ставропольские повстанцы на радостях перепились. Протрезвев читали в местной газете:

Опять все перепились, на сей раз с горя.
Добавляло горечи Сеньке и слабая управляемость его армии. Наспех сформированные отряды повстанцев подчинялись ему плохо. Всяк командир мнил себя атаманом. Каждый отряд был собран из односельчан и из села же были выбранные командиры. Яценюк сознавал, что боевая ценность таких отрядов весьма относительна. С одной стороны, «на миру и смерть красна» и отряды, спаянные узами землячества проявляли стойкость в бою, с другой, если уж уговорятся все разом, то все разом и действуют. Целыми отрядами снимались с позиций и уходили в свои сёла – защищать дома и семьи. За два дня осады его войско лишилось трети состава. Начинала сказываться характерная черта всех крестьянских движений: мужик хорошо защищает только свой дом, а для осознания неизбежности и идти дальше – кругозора не хватает.
А когда через день, девятого марта, невесть откуда взявшаяся конница с тылу, со стороны Переволок, атаковала повстанческие части, Арсений понял: осада Сызрани на этом закончена. Странно одетые лихие конники в белых медицинских халатах, с гиканьем и свистом, и шашками наголо налетели неожиданно. Не столько порубили, сколько навели страху. Быстро налетели, и так же быстро схлынули, убравшись с равнины междуречья в лесные скалистые Жигули. Наспех организованная погоня наткнулась на кинжальный пулемётный огонь. Весть о том, что в тылу, там, где стоят их дома и сёла, действует регулярная часть Красной Армии, подействовала на повстанцев отрезвляюще. Если ранее дезертиров был тонкий ручеек, то теперь с фронта возле Сызрани стали сниматься и уходить целыми отрядами. Сеньке не составило труда догадаться, что скоро он останется с одними уголовниками и дезертирами, той сволочью, которой некуда деваться, и ему с остатками воинства нужно отходить с равнин возле Сызрани в Жигулёвские горы.
***
Свой штаб он разместил в Васильевке, а отдельные части – в окрестных деревнях. Кое-как удалось наладить дозорную службу и связь. Под ружьем у него хоть и оставались жалкие крохи прежней армии, но это была всё равно немалая сила – несколько тысяч хорошо мотивированных бойцов, последовательных противников большевиков. Их отличала звериная жестокость, беспощадная ненависть к Советам и… безжалостность к местному населению. Вся, собравшаяся под его знамёна, шваль вела себя с Васильевскими крестьянами, своими союзниками, как с порабощенными. Бывшие в прошлом уголовники и бандиты вламывались в дома к крестьянам, забирали имущество, самогон, насильничали и бесчинствовали. С болью смотрел Арсений на крушение так удачно начатого предприятия. Крестьяне сразу после памятного схода разделились на три части. Первая – упорные враги большевистской власти ушли в поход с Яценюком и Козятиным. Другие, не способные видеть дальше своей околицы, скинув власть коммунистов и комбедов, успокоились, посчитав, что на этом всё закончено. До третьих, наиболее дальновидных, вскоре дошло, что они сотворили в угаре. Они понимали, что расплата неминуема и, кто со страхом, а кто с тупой обречённостью, ожидали прихода красных. Именно среди таких, колеблющихся и неустойчивых, коих было большинство, вёл свою работу, невесть как освободившийся из-под стражи, Тимофей Кондратьев. Сенька всё видел и понимал, но трогать Кондратьева поостерёгся.
Яценюк осунулся и ожесточился. Прежние призраки ненависти вернулись в его душу, порой ему казалось, что командир таинственной части красных, умело и постепенно сжимающий кольцо вокруг повстанцев - его давний недруг Николка Заломов. В грамотных действиях красных чувствовалось прекрасное знание местности, и психологии местных крестьян. От этих мыслей он зверел ещё больше. Придравшись к незначительному поводу, зарубил отца Николая – Егора Никитича Заломова, который во время конфликта как раз вёл себя спокойно, стараясь держаться в стороне от событий. Это отнюдь не прибавило ему авторитета у односельчан – Заломовых, в отличии от мироедов Яценюков, с селе уважали. Но Сенька себя уже плохо контролировал – им овладели деструктивные, разрушающие личность силы. От превращения человека в зверя оставался лишь один шаг. И он был пройден в случае с Машей.
Через два дня после позорного бегства от Сызрани в штаб, который размещался в здании Совета, вошла строгая и бледная Мария. Лицо Сеньки при виде любимой просияло. Он уже обдумывал, что бы такое сказать приятное девушке, даже открыл для этого рот, но та шагнула к нему, глядя прямо в его лицо бросила:
- Я думала, что ты человек, а ты мразь и убийца!
И со всего размаха влепила ему звонкую оплеуху. В штабе воцарилась мертвая зловещая тишина. Все выжидательно смотрели на Арсения. Яценюком овладела неукротимая волна злости, к тому же оскорбление было нанесено прилюдно, поэтому публичным должен быть ответ.
- Сука! – бешено заорал он и со всей силы ударил её кулаком в лицо.
Не ожидавшая ответа Мария не удержалась и упала перед ним на четвереньки, на пол из разбитого носа закапала алая кровь.
У Сеньки в глазах забегали бесовские огоньки, он вошел в раж и со всего размаху наподдал ногой девушке в живот.
- Взять её! – скомандовал он своим подручным. – На стол сучку.
Дрожащие от возбуждения и от похоти Санька Гвоздь и Тихон Оглобля под одобрительные взгляды остальных бандитов подхватили сжавшуюся девушку и распластали на столе.
Первым, по праву вожака, Марией овладел Сенька, у которого огоньки в глазах переросли в огромные красно-кровавые круги. Демоны безумия восстали в нем. Пока он насиловал девушку, перед его взором проносились картины недавнего прошлого: вот он с корешами катается на санях по вмёрзшим в лёд офицерам, вот он, вместе со всей толпой, насилует малолетних дочек и жену одного из штурманов корабля, вот пьяная матросня глумиться, издевается и убивает отставного старичка-адмирала, имевшего неосторожность выйти на улицу в мундире и при орденах.
Закончив своё дело, он, завязывая портки, бросил подельникам:
- Теперь она ваша.
Вакханалия продолжалась несколько часов. Всё это время Сенька безучастно наблюдал за происходящим, опрокидывая в себя стакан за стаканом крепкую ядрёную сивуху. Глубокой ночью истерзанную и окровавленную Машу, или то, что от неё осталось, бандиты выбросили умирать на волжский лёд. И лишь на следующий день протрезвевший Сенька разрешил спустить в прорубь тело комсомолки Марии.
***
Девятого и десятого марта были периодом наибольших успехов восстания. Одиннадцатого марта, собрав ударные кулаки, в наступление против повстанцев перешли регулярные части Красной Армии. Наступление велось одновременно со стороны Симбирска и губернского города С. в общем направлении на Ставрополь, где находился Штаб восставших. Это не было легкой прогулкой, обречённые сражались отчаянно. Каждое село приходилось брать штурмом. Почти на сутки наступавшие части сдерживало ополчение села Жигули, которое отправило в штаб чапанов отчаянную телеграмму:

]
Двенадцатого марта Красная Армия подошла к Ставрополю, а на следующий день начался кровопролитий штурм города. Весь день 13 марта 1919 года длился штурм, наконец, четырнадцатого марта красноармейцы при помощи артиллерии и пулемётов овладели городом. Весь штаб восстания погиб, кроме, неведомо какими путями ускользнувшего из Ставрополя, Козятина. Его заместитель Горбунов по кличке Коновод бесследно исчез. Помощники коменданта Бык и Берёза были пленены и расстреляны. Присланный белогвардейцами в качестве военного советника коменданта Козятина и офицера для связи, полковник колчаковской армии Сперанский повешен на площади.
После падения Ставрополя началась агония восстания. Одно за другим пали все крупные сёла восставших уездов. Красные части жестоко подавляли все очаги сопротивления. Особой жестокостью «прославилась» 2-ая Интернациональная рота, сформированная из мадьяр. Чужеземцам была неведома жалость по отношению к местному населению. Последний бой произошел 17 марта 1919 года в колыбели восстания селе Васильевка, обороняемой тысячной бандой Арсения Яценюка. На рассвете повстанцы были выбиты из села сводным отрядом Заломова. Отступавшие мятежники попали в засаду и были расстреляны из пулемётов. Арсений Яценюк скрылся.
18 марта 1919 года командующий 4-ой армией Восточного фронта М.В. Фрунзе телеграфом послал донесение в Реввоенсовет Республики и лично Вождю:


Нет горше доли для страны, чем гражданская война. Нет злее судьбины для человека, чем жизнь по правилу «Око за око. Зуб за зуб».

Глава 13. Особый отдел



Чапанная война случилась накануне решающих сражений, которые вскоре развернутся между Волгой и Уралом. Штабы противоборствующих сил напряжённо разрабатывали планы наступления, от исхода которой зависела судьба России. Странная трансформация постепенно стала происходить между «красными» и «белыми». Словно полюсами поменялись они. Большевики, одна из самых антигосударственных партий революции, всегда утверждавшая, что «у пролетариата нет отечества», заняв исторический центр Руси, вдруг предстали силой, отстаивающей государственные интересы страны, защищающей целостность и суверенитет России. Их вождь, буквально исходящий в истерике от упоминаний об интересах России, обзывающий патриотов не иначе как шовинистами и черносотенцами, предававший анафеме слова «патриотизм» и «отечество», не брезговавший брать деньги у врагов, неожиданно заговорил совершенно нетипичными для него фразами «о социалистическом Отечестве в опасности», о том, что отныне они – оборонцы и выступают за защиту Отечества.
Не менее необъяснимая и скрытая вначале для глаз метаморфоза произошла с противоборствующим лагерем. Для белого движения стало шоком, что Россия, которую они искренне любили, оказалась совсем не такой, какой они себе её представляли. «Взбунтовавшиеся рабы», мужицкая, лапотная Русь показала им свой оскал, заявив, что не желает боле жить, как им скажут. Мужичьё само захотело решать свою судьбу. От любви до ненависти – один шаг. Ожесточённые сердца, в поисках союзников против ненавистной совдепии, готовы были продать и предать своё Отечество. Вооруженное и снабжённое на американские доллары воинство Колчака на своих штыках несли для страны новое рабство и положение полуколонии американского капитала. Они разбазаривали доставшийся им золотой запас России, пошли в услужение к интервентам, готовы были растерзать и раздать страну ради победы над большевиками.
В степях Заволжья должна была решиться судьба России. Это была не ставшая уже привычной с Первой мировой битва за кусочки предполья перед эшелонированной обороной. Сражение на встречных курсах, развернувшееся весной и летом 1919 года, было битвой без крепких тылов, с открытыми флангами и дерзким маневрированием больших масс пехоты и кавалерии. Тыл наступающих на Волгу колчаковских войск представлял собой слоёный пирог, где даже в крупных городах сохранялась Советская власть, а по тайге свободно гуляли целые партизанские армии.
А в тылах Красной Армии полыхала Чапанная война. Крестьянское восстание на путях снабжения Восточного фронта красных угрожало хаосом и дезорганизацией всего тыла накануне решающих боев с наступающими частями колчаковской армии. Уже много веков исторический центр Великороссии, ограниченный гигантским ромбом, в вершинах которого находились Новгород, Вологда, Рязань и Нижний, был источником организующего начала государства, местом сборки страны. Силы, владеющие центральной коренной Русью, неизбежно становятся носителями государственнической идеи, и именно такая метаморфоза произошла с большевиками. Оторванные от отложившихся плодородных окраин, скудные земли Нечерноземья кормили и снабжали армию, всё новые и новые эшелоны, состоящие из суровых рабочих и бесконечно терпеливых мужиков, отправлялись на фронт. Это коренная, исконная Русь в очередной раз поднялась на защиту родной земли.
И вот от этого живительного источника грозило отрезать армии Восточного фронта восстание в Поволжье. Именно поэтому восстание было подавлено большевиками быстро и круто, а анализу причин уделено самое серьёзное внимание. К чести коммунистов они не стали всё сваливать на происки врагов революции. Из взятого штурмом Ставрополя Колоссовский, председатель ГубЧК и руководитель революционно-полевого штаба по борьбе с повстанцами, отправил на имя Председателя ВЧК Дзержинского докладную записку, в которой отметил, что
,
а причиной восстания стали нередко безобразные, хищнические действия представителей Советской власти на местах. В те же дни член РВС Восточного фронта писал Ленину и Свердлову:
.
Наряду с действительными вожаками и наиболее ретивыми участниками восстания в расстрельные списки зачастую попали разложившиеся местные советские и партийные большевитские деятели. А в начале апреля в губернский город С. прибыл всесильный Председатель РВС республики Троцкий, заявивший по горячим следам, что
.

Затейливый особнячок в мавританском стиле, утопающий в зелени Воскресенской улицы, с недавнего времени приобрёл среди жителей губернского города С. дурную славу. Поговаривали про чёрные моторы, останавливающиеся у парадного, про светящиеся по ночам окна, и, раздающиеся оттуда нечеловеческие крики, шёпотам рассказывали страшные истории про разрезающий тишину ночи, треск револьверных выстрелов, раздающийся со двора особняка.
Особняк занял Глеб Иванович Бокий, назначенный вскоре после чапанных событий начальником Особого Отдела Восточного фронта. Он принялся искоренять контру в губернском городе С. с неистовой страстью убеждённого коммуниста. После разгула «красного террора» в Петрограде, он в этом деле был большой спец. Всё, что приписывала ему, пусть и не в таких масштабах, народная молва, было! Хотя, далеко не все визиты оказывались столь печальны, как об этом твердили народные слухи.

Из записи беседы с командиром роты 220-го Иваново-Вознесенского полка Трофимом Степановичем Бушуевым, проведённой следователем особого отдела штаба Восточного фронта С.Б. Заксом, 24 апреля 1919 года, губернский город С.:

На сидевшую напротив крупную мешковатую фигуру из-под пенсне устремились два глаза-пуговки.

Но Бушуев, видимо, быстро говорить не умел. Комроты не спеша достал кисет, отсыпал табачку на клочок газеты и, хорошо послюнявив его кончик, принялся старательно скручивать самокрутку. Поднял на следователя ничуть не испуганные глаза.
- Можно?
- Да-да, пожалуйста. Вы по существу излагайте.
Следователь пододвинул к краю стола пепельницу

Сказал и добавил через силу:

На лице Трофима Бушуева было явно написано замешательство. Наконец он нашел выход:

Нехотя:

Осклабился.

Смутился.

Подал голос из своего угла, до сего времени молчавший, Глеб Иванович Бокий:

Глеб Иванович потёр рано начавшую лысеть голову, невольно копируя Вождя.

На потерянного Бушуева было жалко смотреть.

Когда Бушуев, ответив на рукопожатие Бокия, уже собрался покинуть стены этого кабинета, Глеб Иванович вдруг не отпустил руку командира роты Иваново-Вознесенцев, лишь сильнее сжав её, и пристально посмотрел в глаза собеседнику.


Когда за командиром роты Иваново-Вознесенского полка Трофимом Степановичем Бушуевым закрылась дверь, Бокий обратился к Соломону Борисовичу Заксу:
- Ну, что вы скажете, Соломон Борисович?
Тот, снял пенсне, протёр его платком и, водрузив его обратно, уточнил:
- О ком, о Заломове, или о Бушуеве?
- Сначала о Бушуеве.
- Мерзкая у нас с вами работа, Глеб Иванович, с мелкими людишками дело приходится иметь, как будто к чему-то липкому прикоснулся. Мне уже с первых минут допроса стало ясно – ещё один обиженный Советской властью – рассчитывал на что-то большее, сам хотел в большие начальники выбиться. Вот и завидует тем, кто ярче и талантливее. Завидует Большакову, что его командиром полка назначили, завидовал, Клёнову, что его Заломов вместо себя оставил, мстит женщине, что не его выбрала. А уж к Заломову просто вселенская ненависть и зависть. И ведь, главное, не врёт, и не сочиняет – правду говорит, но уж очень как-то однобоко.
- Во-во! Совпали наши с тобой выводы. Чувствует себя обойдённым, хочет чего-то большего, хотя комроты для него потолок. К тому же малограмотен. Это же надо, сколько среди коммунистов вот таких недоучек! Погодите, придёт ещё их время, будут и доносить друг на друга, травить и топить.
- Неужели доживм до этого? Не хотелось бы!
- Не хотелось, а что поделаешь? Закон истории! Теперь о Заломове, Ваши впечатления?
- Что сказать-то и не знаю. Через чур самостоятельный молодой человек. Такой действительно может быть опасен. Но операцию он провёл блестяще: малыми силами, малыми потерями вернул Советской власти целый уезд. Сказывается происхождение – из сельских богатеев, образован, отсюда и суждения вольные.
- Да-а! – задумчиво проговорил Бокий. – Такого, безусловно, лучше иметь на своей стороне. А насчёт происхождения – это вы бросьте, Соломон Борисович, это всё сказки для простого люда – мы ведь тоже с вами не пролетарии. Без нас с вами – образованной передовой части общества, рабочий никогда бы сам не додумался ни до революции, ни до диктатуры пролетариата, а так бы до сих пор боролся за экономические требования: как бы работать меньше, а получать за это больше. Кстати, Заломов до сих пор в Москве, в Академии?
- Совершенно верно!
- Это хорошо! Если за ним приглядывать – блестящий командир может вырасти. Комполка – явно не его уровень, можно смело на бригаду ставить. Михаил Васильевич, кстати, того же мнения. А где сейчас Кондратьева?
- У Белавина. Сами знаете, какой мор нынче. Она как прибыла с отрядом в губернский город С. – сразу впряглась в работу, даже на фронт пока не поехала.
- Ну и нечего ей там делать! Здесь она больше пользы принесёт. Кстати, если вы обратили внимание, что Заломов её Гимназисткой назвал, как вы думаете, почему?
- Может она в гимназии училась?
- Ха! Весьма ценное наблюдение! Вы Соломон Борисович, с протоколами дело имеете, а я с людьми общаюсь, и с горожанами в том числе. Я за последнюю неделю столько узнал о губернском городе С., что даже представить трудно! До войны блистала здесь некая фемина по кличке Гимназистка. Говорят, отбоя от клиентов не было, а перед самой войной влюбилась, вышла замуж и сбежала. Во как! Целый сюжет для авантюрного романа!
- Так вы думаете, Глеб Иванович, что наша комиссар, большевик, и есть та самая Гимназистка? Невероятно!
- Жизнь и не такие сюрпризы преподносит! В прежние времена, бывало, шлюхи и императрицами становились. Если предположить, что это так – объясняются все мотивы. Теперь понятна и власть Заломова над ней, они же все земляки. Их была целая компания – Заломов, Большаков, Кондратьева, ещё какая-то девчонка. Они и зовут-то себя братиками и сестричками. Вместе зажигали в городе, да так, что местные до сих пор вспоминают: драки, убийства, ограбления, поножовщина, побег из тюрьмы. А потом, видишь, в революцию ударились. И такое бывает…
- Что же делать с Мечом? – осторожно спросил Соломон Борисович.
- А ничего не делать?
- Как же, ведь Лев Давыдович…
- Распорядился найти Меч Тамерлана, а не отбирать. Кстати, мы ведь точно и не знаем, Меч ли это, а не черенок от лопаты или удочка.
Закс не удержался и хмыкнул:
- Какой в таком случае ему смысл отдаривать своего конвойца?
- Да! Скорее всего, это Меч. Было бы странно таскать черенок в рогожке. – ответил на смешок Бокий. – А вот почему он избавился от конвойной шашки – вопрос. Махать мечом вместо шашки в современной войне? И вытащить не успеешь – зарубят! Скорее всего, и этот тайный поход в дворянский дом и был затеян для поиска Меча Тамерлана. Ну и пусть владеет им пока. А мы будем издали приглядывать за носителем Меча. Главное для нас – чтобы Меч не попал за границу.

Заинтересованный читатель перевернул пожелтевший лист старой папки. Допущенный в святая святых – архив ФСБ – он по заданию руководства разыскивал все документы, связанные с деятельностью секретного отдела ВЧК, руководимого Глебом Ивановичем Боким. Дело о подавлении восстания чапанов в отдалённой от центра губернии лежало на периферии его интересов, но добросовестность исследователя не позволила отложить его в сторону. Теперь он жалел о потерянном времени – кроме записи этой беседы ничего интересного в деле обнаружить не удалось. Протоколы других фигурантов были весьма куцыми и поверхностными, словно неведомый Закс, получив от Бушуева всю необходимую информацию, потерял к делу интерес, и остальные беседы проводил проформы ради.
Последним в папке лежал одинокий листок, на котором рукой Закса было написано:
.
Это было уже интереснее. «Внутренние разборки в ВЧК? Отголоски внутрипартийной борьбы? – заинтересованный читатель вдруг зевнул. – В любом случае – это дело представляет интерес лишь для историков и писателей». Он попытался взбодриться, но ничего не вышло – сказывался спёртый запах книгохранилища. Иванов Борис Петрович решительно положил папку на место и направился у выходу: на свежий возраст, к ласковому солнцу.

Глава 14. Генерал-полковник вспоминает


Проходят годы, покрывает седина некогда чёрную голову, редеют прежде пышные кавалерийские усы, слабеет рука, без устали махавшая шашкой, слезятся глаза, метко посылавшие пули из карабина, стал дребезжать в прошлом зычный командирский баритон. Но память, память хранит всё: сражения и битвы, друзей и врагов, подвиги и грехи. Кому передать накопленный опыт, как рассказать о былом, воздать должное бесценным друзьям, побратимам, сослуживцам и наставникам? Пока разум ясен, пока светла голова… Стоп! Звонок в дверь. Кого это нелёгкая принесла?
В канун очередной годовщины Победы выходит постановление Президиума ЦК КПСС «О праздновании 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне Советского Союза 1041 – 1945 гг.». Партия решила увековечить подвиг народа страны, отразившего самое страшное в истории нашествие объединённого Запада на нашу Родину. Требовалось сохранить для потомков ценные свидетельства участников и очевидцев событий, поэтому в пункте пятом постановления было записано:
.
И потянулись к ещё живущим маршалам и генералам Победы инструктора идеологических отделов комитетов партии, уговаривая написать статьи, мемуары и воспоминания. Память слабая? Ничего! В распоряжении полководцев – архивы и целый табун историков из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Института истории АН СССР. Пишет плохо? Ладно! Всегда есть целый сонм идеологически правильных референтов и журналистов – «литературных негров», готовых предоставить своё бойкое перо в услужение. А для отражения «правильной» точки зрения бесплатно прилагались надсмотрщики и кураторы из Идеологического отдела ЦК КПСС и ГлавПУра МО СССР.
***
Из мемуаров командира 10-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса генерал-полковника Фёдора Константиновича Клёнова «Прожитое»:

Далее следует длинная историко-географическая и этнографическая справка об Уральском казачьем войске и личные воспоминания автора о детских годах.

Дальнейшее повествование о причинах чапанного восстания и действиях повстанцев было подвергнуто цензуре со стороны кураторов из Идеологического отдела ЦК КПСС.

Далее следует подробное описание окончательного разгрома последнего крупного отряда чапанов.

Летом 1966 года генерал- полковника Фёдора Константиновича Клёнова навестил таинственный незнакомец. Агенты наружного наблюдения не смогли определить время визита, как и время выхода незнакомца, утверждая в своих отчётах, что «он явился из ниоткуда и ушёл в никуда». При этом они описывали такие странные явления, что в отношении сотрудников была назначена принудительная психиатрическая экспертиза. После визита Ф.К. Клёнов уничтожил часть рукописи путём сожжения, наотрез отказываясь восстановить уничтоженный фрагмент. На все просьбы он, глядя мимо собеседника, бормотал:
- Всё сделаю как надо, Коля! Всё сделаю…

Следующая часть рукописи была не допущена к печати военными цензорами из ГПУ СА и ВМФ. Обращение автора мемуаров Ф.К. Клёнова к своему боевому товарищу начальнику ГПУ генералу армии А.А. Епишеву результатов не дало. Заслуженный герой войны не решился собственноручно отказать своему старому приятелю. По поручению начальника Главпура письмо с отказом написал его референт, некто Пёсогонов, профессор Военно-политической академии имени В.И. Ленина, между прочим. В ответе, который получил Фёдор Константинович Клёнов, в частности была фраза: «В условиях напряжённой международной обстановки, когда против нашей страны и нашей партии ведётся беспрецедентная идеологическая и психологическая война, мы не должны вкладывать оружие в руки наших врагов». Получив отказ, Фёдор Константинович горько улыбнулся своему литобработчику, со страхом ожидавшему генеральского гнева:
- Умный поймёт, между строк прочитает! – и обречённо махнул рукой.

Повествование о героических сражениях с белополяками пропущено, как не имеющее отношения к повествованию.
».
Большая часть воспоминаний Ф.К. Клёнова посвящена сражениям Великой Отечественной войны. В результате ознакомления с материалами, Центральный комитет КПСС принял решение об издании мемуаров ограниченным тиражом. После издания книги Ф.К. Клёнова «Прожитое», ей был присвоен гриф «ДСП». Весь тираж поступил в спецотделы центральных, республиканских и областных библиотек, библиотек институтов АН СССР, секретные библиотеки штабов военных округов, соединений, частей, военных училищ и академий ВС СССР. Ни один экземпляр не поступил в открытую продажу.

Глава 18. Отложенное возмездие



Николай сидел на полу возле окна, прислонившись к спиной к стене. Попробовал высунуть голову, но выпущенная из винтовки пуля, с жужжаньем вгрызлась в оконную раму и заставила его вновь пригнуться. Обложили!
- Эй! Колян! – раздался торжествующе-ёрнический голос Сеньки. – Дом окружён! Окно под прицелом. Твои лампасники дрыхнут и тебе не помогут. Ты попался! Давай, выходи, поговорим! Решим, наконец, все наши негоразды.
Николай, отстегнув магазин, с надеждой туда посмотрел, хотя знал, что оставалось всего три патрона. Рядом лежал такой заветный, такой желанный, но абсолютно бесполезный Меч Тамерлана. Не с мечом же идти на пули!
Всё казалось, предусмотрел! Всё учёл! Освободил село, а про полуразрушенную усадьбу Воиновых и не вспомнил, полководец хренов! Хотя должен бы догадаться, что именно сюда пойдут в первую очередь хорониться уцелевшие бандиты. Вообще, ошибок было во время рейда совершено немало. А цена ошибки – человеческая жизнь! Любая жизнь – и жизнь безвестных крестьян и красноармейцев, и жизнь близких и родных. К себе Николай привык предъявлять высокие требования, вот и сейчас, попав в ловушку, думал, что это не только из-за того, что в своих расчётах не учёл помещичий дом, но и расплата за все предыдущие ошибки. Не пойди он тогда под Сызрань – не полезла бы вся эта бандитская сволочь обратно в деревни, ударь он сразу по Васильевке, не размениваясь на мелкие и никому не нужные деревеньки, возможно, не удалось бы уйти вожакам. А, главное, были бы живы и их с Глашей отцы, и Фролка с Машей. Да нет, всё сделано верно, дело – главное, личное – потом. Но слишком велика заплаченная цена, почти неподъёмна. Его аж передёрнуло – перед глазами стояли давешние похороны: скорбный взгляд Глаши, брат Иван со всклокоченной бородой, рыдающая на его плече сноха Катя, Мишутка с Андрейкой, племяшки, держащиеся за её подол, лежащая в гробу вся в белом, красивая в смерти, Маша, и её жених, юный красноармеец Фрол, так мало видевший хорошего в своей короткой жизни.
«Да-а! Грехов ты, братец, набрал немало! – подумал он про себя.- Если, в самом деле, Всевышний существует – ввек не отмолишься!» Ещё и Глашу в постель уволок! Хоть и не привлекала его вовсе эта русоволосая красавица с типично русским лицом, он относился к ней, скорее как к старшей сестре, однако же, не видел другого выхода – нужно было её к жизни возвратить. И непонятно теперь как Кириллу в глаза смотреть. Хотя, очень даже понятно – после этой передряги смотреть в глаза уже никому не придётся, разве что с того света.
***
После сельского схода и похорон жертв бандитского террора он утянул Глашу к себе в дом – нечего ей в пустой избёнке одной делать – только страдать в одиночестве по зарубленному бандитами Тимофею, её отцу. На ужин Катерина Евграфовна соорудила домашнюю лапшу с грибами, да на закуску Иван достал остатки капусты из кадки в подвале. По нонешним временам вышел пир горой – Николай ещё по годам жизни у Катерины с Алексеем знал – его сноха из тех хозяек, что из топора смогут приготовить такое блюдо, что и на царский стол не стыдно поставить.
- Кушайте, рОбята, кушайте! – приговаривала сноха, как и прежде стоявшая в стороне и с любовью глядевшая на жующих. – Я ещё вам смальца пОжарила, макайте хлебушек.
Иван ел молча, хмуро и сосредоточенно. Видом он был настоящий русский богатырь, какими их рисовали художники – косматый и бородатый здоровенный детина. На что уж крепок был Николай, однако же, весьма бледно смотрелся на фоне старшого, куда уж тогда до него было обычным людям. Мрачного старшего братца, по правде говоря, Николай всегда побаивался, в отличие от весёлого Алексея, да большая разница в возрасте сказывалась: он и помнил то его всегда взрослым, всегда работающим в карьерах отца.
Покойный отец старшего сына не баловал образованием, сызмальства приучал к труду. Это уж младших он, да когда развернулся, надумал обучить книжной премудрости. А вся жизнь Ивана прошла меж мела, известняка, каменной пыли, на стропилах да выработках. Зато свою каменную премудрость изучил он вдоль и поперёк. Знал, какой камень годится на щебень для насыпи, а какой в город – для мостовой, какие камни можно перетереть для меловой посыпки, а какие годны для дробления. Только его и видел Георгий Никитич своим наследником, продолжателем своего дела. Иван Георгиевич, прожив свою жизнь среди камней, и сам стал подобен камню – суровый и немногословный – он к своему сороковнику так и остался бобылём. Тем более была удивительной та нежность, с который Иван относился к своим племянникам и вдове погибшего брата.
- Кушай, Ванюша, а тО уж бОльно рабОта тяжёлая у тебя. – голос Катерины, пододвигающей тарелку к Ивану, прервал размышления Николая.
И заставил его заёрзать – уж он хорошо знал этот полный нежности тон снохи. Неужто здесь что-то слаживается?
- Я на тебя рассчитывал, Иван! – продолжил он начатый ещё на сходе разговор.
Дело в том, что когда выбирали сельский Совет, кто-то выкликнул кандидатуру Заломова, Ивана Егорыча, которую сельчане дружно поддержали:
- Давай, Егорыч! – кричали. – Ты мужик правильный, наш, трудовой.
- И батю твого все уважали, и брательник – красный командир.
- Виноватые мы – поверили этому пройдохе Яценюку, а с тобой не забалуешь.
- Вы с батей завсегда по-справедливости дела делали, по-справедливости и нами правь.
Однако, Иван наотрез отказался от такой чести. Взобрался на телегу, перекрестился на Храм Божий, поклонился миру:
- Извиняйте братцы, перед всем миром прошу – избавьте от такой ноши. Недостоин я, не могу.
У Николая, который уж было подумал, что это было бы хорошим выходом, аж рот открылся от неожиданности. Вот поэтому он и высказал сейчас недовольство отказом брата.
- Да ты пойми, дурачок! – не обидевшись, снисходительно отвечал старший братец. – Нельзя мне. Тебя же первого заклюют, случись что.
- А ведь это верно! – неожиданно поддержала Ивана Глаша. – И как только мы сами не подумали об этом. Да и происхождение у него неподходящее – кулацкое.
- Значит, в армии служить, кровь проливать, ничего, можно! – взорвался Николай. – Умереть за революцию происхождение позволяет, а на деревне руководить – нет?!
- Именно! – продолжила Глаша. – Для армии пойдёт, а для деревни – уж извини. Любое его действие под лупой рассматривать будут – а не хочет ли кулак снова односельчан в кабалу заграбастать.
- Молодец! Хорошая девочка, правильно мыслишь. – Иван протянул свою граблю-пятерню и потрепал Глашу по голове.
И это боевого комиссара отряда! «Да! Дела! Чудные вещи творятся с нелюдимым братцем». – подумал Заломов.
– Что, командир? Утёрла тебе нос Тимофеева дочка?
- Утёрла. – со вздохом признал Николай.
Сразу стало несколько повеселее, хоть поводов для веселья особо не было, похороны ещё стояли перед глазами. Даже Глаша несколько отошла от своей отстранённости, вон как щёчки порозовели. Весь день Николай украдкой приглядывал за своим комиссаром. Глаша была молчалива, к ней вернулось всегдашнее спокойствие. Уже лучше! Простила ли она его за проведённую ночь, он не знал. Но эмоциональная встряска, которую получила девушка, явно пошла ей на пользу. Отдавалась она ему бурно, страстно, неистово, так, что Николай понимал: теперь, глядя на Кирилла, он всегда будет испытывать чувство стыда и неловкости. Однако же, и по-другому было нельзя. Были учителя в жизни Заломова, которые так же и ему помогли справиться с горем.
***
Лиза! При воспоминании о ней, как всегда возникло чувство неудовлетворённости, недосказанности. Зря он с ней так плохо расстался. Не сумел понять и быть снисходительным к запутавшейся и запуганной девушке. А сейчас она вместе со своими товарищами-циркачами лежит где-то в донецкой степи, зверски убитая бандитами-самостийниками.
Мыслями Николай Заломов вновь вернулся в весну восемнадцатого года. Заломов тогда вместе с крановщиком Ворошиловым и слесарем Пархоменко формировали из красногвардейских отрядов рабочих Донбасса регулярные части Красной Армии. После установления Советской власти в Москве, Заломов сам попросился на Донбасс к Фёдору Андреевичу Сергееву, более известному как товарищ Артём. Его, с детства интересующегося металлургией, всегда влекло в этот регион – индустриальное сердце России. Николая воодушевила идея товарищей Артёма и Васильченко, что в основе создаваемых автономных республик должен лежать территориально-производственный, а не национальный принцип. В феврале 1918 года Заломов принял участие в IV областном съезде Советов рабочих депутатов Донецкого и Криворожского бассейнов, на котором была провозглашена Донецко-Криворожская советская республика[12]. Вместе с делегатами съезда он бурно аплодировал словам коммуниста Семёна Васильченко:

Донкривбасс создавался трудно. Слишком много разнородных сил препятствовало образованию республики. Откровенно враждебную позицию занимало контрреволюционное Всевеликое войско Донское, на чьи территории распространялась юрисдикция новообразованной республики. Развернули борьбу против ДКР самостийники Центральной Рады, чьи аппетиты простирались на земли аж до Каспия. Ситуация осложнялась отсутствием единства среди большевиков. В партии существовали настроения, что главной опасностью для революции есть русский великодержавный шовинизм. Эта прослойка потворствовала националистам, разрывающая единое тело России на национальные куски. Ильич явственно колебался. С одной стороны его бесило любое напоминание о русских и их национальных интересах, а с другой – уж больно привлекательна была идея образования на Юге России мощного промышленного сегмента с боевым и сознательным рабочим классом.
Влиятельная группа большевиков настаивала на создании некой Украины, выдуманного государства, доколе никогда не существовавшего. Эти люди деятельно интриговали против планов создания ДКР. По мере разгорания гражданской войны на территории юга России возникло несколько враждебных друг другу государств. Та же Украина была представлена киевской Центральной Радой и харьковским правительством Советской Украины. Получалось, что одновременно в Харькове сосуществовали две власти – Кривдонбасса и Украинской Советской республики. Две управленческие структуры, два центра власти, две системы подчинения, две Красных Армии – сам черт ногу сломит. Надо ли говорить, что Заломов деятельно поддерживал идею ДНР и по мере сил принимал участие в её создании.
Уже 9 февраля 1918 года делегация Украинской Народной Республики подписала сепаратный мир с Германией и Австро-Венгрией. Центральные державы признали Украину, причём в тех границах, которые делали невозможным существование ДКР. А заключенный в марте «похабный» Брестский мир подтвердил отторжение от России Украины. Советское правительство обязалось признать мирный договор с Центральной Радой. После подписания деятелями УНР договора о помощи с Центральными державами, немецкие и австрийские войска приступили к оккупации украинской территории. В очередной раз адепты украинства ради борьбы с Россией призвали врагов на свою территорию. Немецо-австрийские войска, не торопясь двигались на эшелонах с запада на восток, для маскировки выдвигая перед собой бутафорских шароварников УНР. Для Донкривбасса критическая ситуация сложилась в начале апреля, когда противники вплотную приблизились к Харькову. Разбитые советские дивизии откатывались назад. Заломов покинул Харьков 7 апреля на последнем эшелоне вместе с товарищем Артёмом, когда с запада в город уже входили первые немецкие части.
В Луганске, куда переехало правительство ДНР скопилось множество разбитых советских частей, сведённых в 5-ую армию, которую возглавил старый большевик К.Е. Ворошилов. Армией сие скопище вооружённых людей назвать можно было лишь с большой натяжкой. По сути это были отдельные отряды рабочих, сил местной самообороны и бывшие солдаты, массово драпавшие с фронта. Противостоять против немцев наличной силой было бы верхом сумасбродства. Центральный ревком Донбасса принял решение на эвакуацию в сторону Царицына и Воронежа. Вывозилось всё: составы с углём, банковские ценности, эшелоны с хлебом, даже телефонные аппараты и кабель, угонялись вагоны и подвижной состав. Покидали обжитые места рабочие с семьями.
Николай, на плечи которого легли заботы по эвакуации населения, в один из дней подошёл Артёму:
- Всё, Фёдор, не могу больше, отпусти меня.
Фёдор Андреевич поднял на Заломова воспалённые от недосыпания, красные глаза:
- Что так?
- К Клемент Ефремовичу пойду. Я всё-таки кадровый военный. Стыдно с бабами и детишками возиться, когда немец прёт.
- А эвакуацией кто заниматься будет? Я один?
- Не надо Фёдор, не один ты – есть люди. А моё место там, на фронте.
- Понимаю. – старый большевик Фёдор Андреевич Сергеев (Артём) положил руку Заломову на плечо. – Ты, кстати, в армии не по кавалерии случайно был?
- В драгунах служил.
- Вот и ладно, а то ружей и кулемётов с нас достаточно, припасов боевых тоже, даже и пушки есть. Рабочие бронепоезда изготовили. А вот с конницей у нас плохо дело.
- Нам же по казацкой земле в Царицын пробиваться, а с казаками без кавалерии никуда.
- Вот то-то и оно! Значит так, дуй в ревком, за предписанием, скажешь, что я подпишу. А я свяжусь с Ворошилом.
После разговора с Ворошиловым, который явно обрадовался новому назначенцу, Николай возглавил кавалерийский полк, который, однако, ещё предстояло сформировать. Как и 5-ю армию, командиром которой постановлением СНК Донкривбасса назначен Климент Ефремович Ворошилов. По сути, армия представляла собой разнородные конгломераты остатков 5-ой армии Украинской Советской республики, Одесской армии (3-ей армии), Донецкой армии, рабочих красногвардейских отрядов Донбасса, местных отрядов самообороны, моряков Черноморского флота, крестьянских и казачьих партизанских отрядов. Оружия и боеприпасов было достаточно. На вооружении были пулемёты, артиллерия и бронепоезда. Но не было никакой организации, умения воевать и дисциплины. Времени на формирование и боевое слаживание тоже было отчаянно мало– с запада напирали австрияки с немцами и их шавки, гайдамаки, которые храбрыми становились лишь в присутствии союзников. Пограбить да понасильничать, однако, они были большие мастера.
Но именно эти опереточные войска новообразованных украинцев нанесли Заломову незаживающую душевную рану. В один из дней, будучи по каким-то делам в штабе армии, он был окликнут очень знакомым женским голосом:
- Николка!
Николай удивлённо поднял бровь и обернулся – его сто лет уже так никто не называл. У окна в скромном синем платочке и душегрейке стояла Лиза. Лизетт!
Она подошла, обвила его шею руками, заглянула в глаза, потянула губы для поцелуя. Он мягко отстранился, освободив свою шею из плена её рук. Николай уже давно, с того самого случая, освободил себя от сердечных привязанностей, заморозил своё сердце, закупорил душу, предпочитая случайные и мимолётные связи.
- Ты что здесь делаешь? Джембаз где? – спросил Заломов, одновременно машинально разглядывая лицо девушки.
Постарела? Нет, скорее, повзрослела. Но всё так же красива. Да время добавило несколько морщин на её лицо. Лёгкая тень после слов Николая омрачила её чело, но ничего, справилась быстро.
- Джембаз у командарма, задачу получает.
- Да кто вы такие?
- Цирковые, как и прежде.
- А при чём здесь армия?
- Так мы завтра навстречу немцам отправляемся. Будем давать представления, как и прежде, заодно присматриваться.
- Так вы разведка! Это же опасно!
- Не опаснее чем раньше. Помнишь, чем тогда занимались? Цирк ведь прикрытием только был.
- Тогда – другое дело! – возразил Николай. – И цена была иной. Попадись мы тогда, ну, розгами казаки угостят, да в Сибирь отправят. А сейчас война – выход только один – расстрел!
- Не дрейфь, Николя! Выдюжим! Не впервой. – раздался за спиной Николая голос незаметно подошедшего Джембаза.
Вечер был наполнен воспоминаниями, ибо провёл его Николай со старыми друзьями. Надо же, а каменное сердце немного сжалось при виде почти родных людей. Был тёплый апрельский вечер, поэтому собрались у костра. Пекли мёрзлую прошлогоднюю картошку, пили пустой, едва подкрашенный чай, вспоминали былое, размышляли о настоящем, мечтали о будущем. А утром кибитки снялись и вместе с солнцем двинулись на запад, встречь надвигавшемуся неприятелю.
В последний раз Заломов увидел Лизу 24 апреля в штабном вагоне командарма, куда Ворошилов вызвал его. В углу вагона сидел оборванный мальчик-пстушок и жадно пил воду, рядом лежали неизменные спутники пастуха: пастуший рожок и кнут. Командарм стоял за столом и читал маленький оборванный клочок бумаги. Рядом заглядывал через командармовское плечо начдив Пархоменко, с которым Николай в последнее время крепко сдружился.
- Прибыл? – полуутвердительно спросил, отрываясь от чтения Ворошилов. – Вот и добре. Твой полк придаётся дивизии Пархоменко. Плохи дела, Коля, разведка докладывает, - он кивнул в сторону маленького лазутчика, - Что немец замечен на станции Родаково.
Пастушок тем временем перестал пить, отнял руку с кружкой от чумазого лица и к немалому изумлению Николая превратился в Лизу, переодетую мальчиком.
- Оттуда до Луганска рукой подать. А здесь люди, правительство республики, нужно выгадать несколько дней. – продолжал Ворошилов. – Саша, тебе с твоей дивизией надо задержать немца. Всё ясно, хлопцы?
- Так точно! – одновременно ответили Пархоменко и Заломов.
- Выполнять!
Уже на выходе, хлопнув Пархоменко по плечу, Заломов сказал:
- Погодь, Сашко! Я тут задержусь ненадолго, поговорить мне надо. А после сразу к тебе, померкуем.
- Добре! Тики трошки, чекаю тебя в штабе дивизии.
Заломов догнал, идущую в столовую Лизу:
- Куда ты теперь?
Девушка обернулась и посмотрела на Николая без улыбки:
- Как куда? К своим!
- Не надо, не ходи, вы свою задачу выполнили, наших предупредили. Тебе возвращаться опасно.
- Я товарищей своих не брошу. Только вместе.
- Им тоже возвращаться пора!
- Вот вместе и вернёмся. Прощай, Коленька! Любила тебя больше жизни, а оно вон как вышло.
Посмотрела а глаза, ожидая чего-то, но Николай стоял, словно одеревенел и просто молча глядел на Лизу.
Девушка хлестнула плетью, подняв дорожную пыль, словно махнула рукой, развернулась и пошла своей неповторимой грациозной поступью циркачки. Заломов смотрел ей вслед и корил себя: «Хоть бы поцеловал, она ведь ждала! Эх, дубина стоеросовая!» Через некоторое время он уже скакал на своём ахалтекинце Тишке в расположение полка, и уже другие мысли занимали его голову. Ночью все наличные силы дивизии сосредоточились у станции Меловой, что на полпути между Родаково и Луганском. Имея бронепоезда, Пархоменко намеревался встретить неприятеля на перегоне Родаково – Меловая и нанести ему огневое поражение броневой артиллерией. Полку Заломова поручался смелый флановый манёвр и удар на сообщения группировки оккупантов их прихлебателей из так называемой армии Украинской Народной республики.
В боях 25-26 апреля 1918 года родилась 5-ая армия как грозная боевая сила. Были разгромлены две немецкие пехотные дивизии, в качестве трофея части Красной Армии разжились двумя взятыми в бою батареями и двумя десятками пулемётов. В результате удара кавполком Заломова по тылам наступающих войск были захвачены два самолёта и весь армейский обоз.
Но руководство ДКР и командование армии сознавало, что это лишь временный успех. 28 апреля пришлось оставить Луганск. Правительство Донкривбасса эвакуировалось на станцию Миллерово, где состоялось совместное совещание Совета Народных комиссаров ДКР и военного совета 5-ой армии. По предложению Ворошилова было принято решение об отступлении на Царицын. В принципе, другого решения, кроме гибели, и не было. Заняв станцию Чертково, немцы отрезали путь на север – в направлении Воронеж-Москва. Ростов на юге был занят белоказачьими бандами атамана Краснова. Оставался свободным лишь узкий коридор в сторону востока – по донским степям на Царицын.
Начался легендарный Царицынский поход. Более трёх тысяч вагонов везли рабочих и их семьи, государственное имущество и ценности. Перегонялись паровозы. В голове и хвосте колонны следовали бронепоезда прикрытия. На флангах – по просёлочным дорогам – беженцев охраняли, двигавшиеся параллельно, кавалерийские части. В их числе был и полк Заломова. По всему пути следования шли ожесточённые бои с белоказаками. Приходилось отражать по несколько атак в день. По ним стреляли пулемёты с самолётов, на их пути отравлялись колодцы и мосты, выводились из строя водокачки. Армия несла потери, но и к ней постоянно подходили пополнения – местные отряды шахтёров, остатки рагромленных полков Красой Армии, казаки из «красных» станиц, не признающих власть белогвардейского Войскового круга Всевеликого Войска Донского.
Николай не уставал восхищаться мужеством Пархоменко, который, прикрывая всех, отступал на последнем бронепоезде. Не раз его хоронили, но на очередной станции вновь появлялся потрёпанный бронепоезд с, неизменно крутящим ус, удалым начдивом.
Побратались они с Пархоменко во время бойни на станции Суровикино, что распложена перед самым Доном. На станции стоял готовый к прорыву санитарный поезд с ранеными красноармейцами. До Царицына оставалось уже недалеко, командование армии не могло бросить раненых бойцов и стало готовить операцию прорыва. На рассвете 23 мая белоказаки открыли артиллерийский огонь по эшелону, невзирая на разрывающийся над ним флаг Красного Креста. К 9 часам на станцию прорвались белые, и началась кровавая расправа. Беспомощных раненых и медперсонал кололи штыками и расстреливали. На помощь через неприятеля удалось прорваться мотобронедрезине, на которой были Ворошилов, Пархоменко и Заломов. Пока Ворошилов возглавил бой, Заломов с Пархоменко занялись спасением оставшихся в живых. Под огнём удалось подогнать паровоз. Заломов встал к топке, Пархоменко занял место машиниста. Несмотря на ранение Александра Пархоменко, им удалось вывести эшелон. Из шести сотен раненых красноармейцев удалось спасти 70 человек. Оставалось сделать последнее усилие – форсировать Дон.
***
Воспоминания Николая были прерваны внезапно возникшим шумом. Это вернулись с улицы племянники. С визгом ребятня подбежала к Ивану. Андрейка, как более смелый, взгромоздился к дяде Ване на колени, а Мишутка просто встал рядом, облокотившись на могучую дядину ногу. Без уморы на это зрелище смотреть было нельзя. «А ведь они его нисколько не боятся!» - подумал Николай, с удивлением наблюдая эту картину. Иван, достав из-за пазухи тряпку, развернул её, достал оттуда два кусочка сахара и угостил ребят. Лицо этого косматого чудовища осветила необычная для него нежность. Детишки же принялись сосредоточенно сосать небывалое по нынешним голодным временам лакомство.
- А ну, брысь ОтседОва, постелы, неча вам здесь делать! – замахнулась Катерина полотенцем, но больше для вида. – Балуешь ты их, Ванюша.
А Иван, поймав внимательный взгляд Николая, продолжил начатый ранее разговор.
- Вот видишь, куда я теперь без них? Мне племяшек поднимать надо, а не штаны в Советах просиживать. Да и не говорун я никакой, это вы с Лёшкой, - тут он мельком взглянул на вдову, - Пусть земля ему будет пухом, шибко грамотные были, да шустрые. А моё дело – камни ворочать. Артель-то без меня загнётся. Загнётся же?
- Загнется! – вынужден был со вздохом признать Николай.
- Ну вот, а людям хоть какая-никакая копейка выгорит за труды. Землица-то наша, сам знаешь – и смех, и грех. Да и не могу я в поле, с детства одни камни ворочал.
- А нужны по нынешним временам твои камни?
- А как же! Не ты один с беляком воюешь, мои камни тоже. Ко мне уже и командующий ваш анженера присылал, Дмитрия Михайловича.
- Карбышева?
- Вроде его. Будут они цельный каменный оборонительный пояс вокруг губернского города С. возводить. Против Колчака, значит. Да и на мосты камень нужен, опять же, щебень – насыпи укреплять, чтобы тяжёлые бронепоезда проходили.
Это было новостью для Николая. Нет, он знал, что по поручению Фрунзе, Дмитрий Карбышев, молодой и талантливый военный инженер, возводит укрепрайоны возле волжских городов, знал, что на заводах и депо города собираются мощные бронепоезда для грядущего контрнаступления. Но не подозревал, что столь грандиозное дело затронет даже такого дремучего человека, каким представлялся ему старший брат. «Ошибка, однако! – с досадой подумал он про себя. - Плохо в людях разбираешься, товарищ Заломов. Что за руководитель из тебя выйдет, если родного брата разглядеть не сумел?».
- А как возить будут? – спросила Глаша.
- Да вот, вам спасибо – дорога на Сызрань теперь свободна. Пока возами до Сызрани, а там – по железке. А как Волга вскроется – знамо как – баржами. Уже недолго осталось.
- Ну да ладно! – Николай достал брегет из кармана, посмотрел – вечерело.- Вы тут сидите, а я пошёл, дело есть.
- Куда ты на ночь глядя? – забеспокоилась Катерина.
- Недалеко тут…
- Туда? – догадалась Глаша. – А чё, днём нельзя?
- Днём некогда, и лишние глаза мне ни к чему. Дозоры проверь!
- Проверю. – пообещала комиссар. – Но всё-таки лучше взял бы кого.
Он словно не услышал, продолжая досказывать своё:
- Проверишь – и сразу сюда. В свой дом не ходи. Иван, Катя, присмотрите за ней?
- А как же! - ответила за двоих Катерина. – Мы её никуда не Отпустим. Глаша, я пОстелю тебе у меня, не возражаешь? Покумекаем О нашем, О бабскОм.
Пользуясь тем, что они немного отвлеклись, Николай, перепоясался ремнями, нацепил на плечо деревянную кобуру с маузером, подумал и, подстраховавшись, захватил дополнительную обойму.
Пока шел по тысячекратно исхоженному пути, думал, что воспоминания нахлынут так, что сердце готово будет выпрыгнуть. Действительность оказалась куда прозаичней: ничего не ёкнуло, не затрепетало. Кровавые события последних дней, тяжёлые потери близких и дорогих людей, заслонили полудетские переживания, связанные с Мечом Тамерлана. Даже как-то и не верилось, что в его руках скоро будет ключ в его любимой, к его Наталке.
Помещичий дом и в пору детства Николая не производил впечатления, а сейчас он тем более представлял из себя весьма унылый вид. Будучи заброшен ещё до германской, господский дом постепенно разрушался. В революцию васильевские мужики окончательно привели усадьбу в запустение, растащив мебель, и стёкла. Покинутый дом, зияя чёрными оконными провалами, оставлял, у всякого увидевшего его, гнетущее впечатление. Ветер гулял по его пустым комнатам, может быть, поэтому бандиты выбрали в качестве своего штаба не заброшенное имение, а вполне уютный дом земской управы.
Торкнуло, что называется, Николая, лишь когда он оказался внутри господского дома. Он столько лет шёл к разгадке тайны исчезновения Наташи, переборол столько препятствий и обстоятельств, которые то и дело возникали у него на пути! Чего только стоили последние несколько дней, когда он, преодолевая искушение, не бросился сломя голову в Васильевку, а спокойно и методично сжимал кольцо вокруг оплота восстания. Он запретил себе думать о Наталке. Старался не вспоминать письмо, которое лежало во внутреннем кармане кожанки и жгло его сердце. Ожидал, когда дозреет ситуация, что повстанцы осточертеют крестьянам хуже горькой редьки, когда вакханалия свободы и вседозволенности так надоест, что местный житель будет воспринимать Красную Армию, как освободителей. Постепенно готовил из ивановских рабочих умелых солдат, а из искренних и честных, но недалёких и необразованных казачков сознательных бойцов за дело революции. Для эффективных действий ему требовалось боеспособная часть, а не наспех сколоченная толпа вооружённых людей. И у него это получилось! Пред его глазами был пример, на который Заломов неосознанно равнялся.
***
Он часто задавал себе вопрос, каким образом человек никогда не служивший в армии, без всякого боевого опыта, смог сорганизовать в единый военный механизм целую армию? И с успехом вести её в бой! Да – рабочая закваска, да – стаж подпольщика, да – старый коммунист, да – опыт управления партийными организациями. Но… - никаких военный знаний! Таким был командарм Ворошилов Климент Ефремович. В начале царицинского похода 5-ая армия представляла из себя толпу вооруженных людей, отдельные отряды, никак не управляющиеся, никак не координирующие свои действия. И вся эта огромная масса эшелонами и бронепоездами с боями пробивалась в Царицын. Комплектование частей и подразделений и их боевое слаживание происходило на колёсах, на ходу, в боях. Но к Царицыну вышел единый и слаженный боевой механизм, сцементировавший оборону города и похоронивший планы белогвардейцев перерезать Волгу и соединиться в районе Саратова и Царицына.
После бойни на станции Суровикино кавполк Заломова неожиданно оказался в авангарде армии. Белоказаки окружили станцию со всех сторон и предложили капитуляцию. Не на того напали! Не таков был Ворошилов, чтобы гнуться под ударами судьбы! Командарм распорядился пехотным частям занять круговую оборону, бронепоездам – поддерживать их артиллерийским огнём, полку Заломова – провести диверсию в сторону Дона и разведать состояние железнодорожного моста через реку. Для отвлечения сил неприятеля от участка прорыва по приказу Ворошилова была произведена демонстрация атакующих действий. Когда напряжение боя достигло апогея, кавалерийская лава смяла пластунов, и вихрем пронёсшись по тылам, двинулась в сторону Дона. Не задерживаясь, полк пронёсся через станцию Чир, направляясь прямиком к мосту… Мост был взорван!
Со дня начала исхода в Царицын не было вести тяжелее, чем весть, которую доставил вечером комполка Заломов. Не было горше дня для участников Царицынского похода. Когда Николай закончил доклад, на совещании правительства ДКР и РВС армии воцарилась тишина. Неужели все труды были зря? Что ждёт рабочих и их семьи? Какая постигнет участь казаков Морозовской и других «красных» станиц, ушедших с Пятой армией? А что делать с грузами, имуществом и подвижным составом?
- Значит так! – рубанул рукой воздух Ворошилов. – Главное для нас – спасти людей и сохранить армию, как боевую единицу. Поэтому слушай приказ – армия эвакуируется на плацдарм вокруг станции Чир, занимаемый полком товарища Заломова с задачей организации обороны вокруг переправ. Бронепоезда держат и контролируют все подъездные пути. Отряды рабочих должны разведать места возможных переправ и реквизируют все возможные плавсредства, вплоть до рыбацких лодок. Потребуется сооружение больших плотов для скота и снятой с бронепоездов артиллерии. Имущество перегрузить на подводы, подвод хватит. Те грузы, которые невозможно переправить на тот берег Дона, подвижной состав и локомотивы придёться взовать. Подрывать будем всё, что невозможно переправить на левый берег Дона, с бронепоездами придётся расстаться, товарищи. Для этого будут созданы специальные подрывные команды. Белякам не должно достаться ни одного вагона!
Во время приказа Артём стоял возле Заломова и тихонько осведомился у него характером повреждений моста.
- Нет! – неожиданно сказал он, когда Ворошилов закончил. – Есть возможность спасти всё!
Климент Ефремович удивлённо, даже с оттенком возмущения посмотрел на соратника. Хотя формально командующим армией он был назначен ЦИК Донкривбасса, но до сих пор глава Республики не позволял себе столь бесцеремонного вмешательства в оперативные вопросы, оставляя себе лишь общеполитическое и организационное руководство Царицынским походом. Тем более, что они были, что называется, в одной весовой категории: оба – подпольщики с большим стажем, оба – члены ЦК партии большевиков.
- Я тут посоветовался с товарищем Заломовым, - невозмутимо продолжил Артём, - Можно построить мост, достаточной грузоподъёмности, чтобы перегнать составы и бронепоезда на тот берег. Белоказакам нельзя оставлять даже искорёженные груды металла. Каждый спасённый бронепоезд – подспорье для обороны Царицына, каждая оставленная и взорванная платформа – подарок врагу!
- Да будет так! – резюмировал мгновенно сориентировавшийся и как-то сразу повеселевший Ворошилов. – В части боевой задачи армии – она остаётся прежней – занимаем оборону по правому берегу реки. А в части организации форсирования Дона – определимся на месте, хотя, вариант с мостом мне видится предпочтительнее.
- Только придётся тебе, Климент Ефремович, отдать мне Заломова. – заявил Сергеев.- Хороших рубак у тебя и без него и без него хватает, а вот технических специалистов у меня мало. Я вот с парнем поговорил – техническая хватка у него есть, да и голова варит – будь здоров!
Это было 2 июня 1918 года. А уже 30-го по вновь построенному мосту на левый берег Дона проехал бронепоезд «Черепаха». Уложенное по новому мосту полотно выдержало. Это была победа! Позади остался изнурительный месяц грандиозной стройки, героическая оборона Рычковских высот против белоказачьих войск генерала Мамонтова. Последним ударом части группы Ворошилова отбросили врага от левобережной станции Ляпичев и 3-го июля в районе Кривой Музги соединились с защитниками Царицына.
***
Шаги Николая гулко отзывались в гнетущей пустоте старого дома. Стояла темень – хоть глаз выколи. Но Заломов предусмотрительно запасся электрическим фонарём, кроме того, из дома прихватил керосиновую лампу. Освещая себе дорогу фонариком, он почти на ощупь пробирался к кабинету Олега Игоревича Воинова. К большому облегчению Николая, до второго этажа еще не дошли любители сухих дровишек – паркет оказался цел, а ведь с полов первого этажа на дрова содрали всё, вплоть до лагов. А вот и заветная дверь в кабинет. Комната встретила его замшелым книжным духом, запахами плесени и пыли. Было не видно не зги, и слабый свет фонарика оказался не способен преодолеть мрак ночи.
К тому же, работать с фонариком оказалось несподручно – пришлось разжечь «летучую мышь». Поставленная на стол керосинка осветила всю комнату и стали видны детали, сокрытые от глаз в полумрке. Комполка огляделся – богатый прежде кабинет представлял сейчас территорию разрухи и погрома: вся мебель поломана, оставшиеся книги валялись в беспорядке, содраны даже шпалеры со стен. Это то, что не успели, или не стали уносить. А вот коллекция оружия исчезла без следа, как и бронзовые письменный прибор и канделябр. Недоставало и многих книг, которые местные «революционеры» разобрали для самокруток и для естественных потребностей.
Впрочем, отвлекаться не было времени, и Николай, вооружившись ножиком и штыком, приступил к работе. Через полчаса Заломов сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал результаты. Перед ним на полу лежали Меч Тамерлана, знакомая помятая тетрадь и мешок со старинными монетами. Меньше всего парень думал о том, что по нынешним временам перед ним – целое состояние. Внутри было какое-то опустошение, которое испытываешь всякий раз в конце большого дела. Не хотелось даже брать в руки заветный Меч Тамерлана. Тем более, спешить уже не имело смысла – Братство Звезды было далеко, Николаю ничего не угрожало, и можно было спокойно подумать о дальнейших шагах.
Итак, письмо не обмануло – Меч здесь! Однако неразрешимыми оставались два вопроса, ответ на которые он надеялся получить в тайнике. Кто положил Меч в тайник и передал записку Бате, если Наташу саму требовалось выручать из будущего? Призрак? Галюцинация престарелого учителя? Но так явно и материально! Не клеится! И второй вопрос, который беспокоил Николая: почему Наталка настаивала на марте девятнадцатого, как на дате передачи письма? Не проще ли было бы, чтобы Батя постарался передать его как можно скорее. Зная обязательность и честность Яблокова, Николай не сомневался, что Батя в лепёшку расшибся бы, но, если дело того требует, разыскал своего бывшего ученика. Да, откуда Наташка вообще могла знать, что он именно в это время окажется в губернском городе С., а не будет воевать за тридевять земель отсюда? На этом месте мысль Заломова запнулась, наткнувшись на откровение, как на невидимую преграду. А ведь он всё время подсознательно стремился попасть в эти места! Это открытие было ошеломляющим, но это было так! Словно незримый поводырь провёл его через все перипетии гражданской войны и привёл сначала в дом Бати, а потом и в эту полуразрушенную усадьбу…
***
Когда потрёпанная, но не сломленная армия сосредоточилась вокруг Царицына, стало ясно – славным концом Царицынского похода не закончилась эпопея – впереди была битва за Царицын. Положение оставалось отчаянным: в тылу Красной Армии поднял мятеж чехословацкий корпус. 5 июня чехословаки захватили губернский город С. 10 июля овладели Сызранью и мостом через Волгу, а 15 июля пал Кузнецк. Возник новый, Восточный фронт Советской республики. Весь Юг России, Кубань, Закавказье, Туркестан, хлеб и нефть оказались завязаны на тонкую ниточку, в основании которой непоколебимо стоял красный Царицын. С болью старые бойцы 5-ой армии восприняли весть о предательстве чехословаков.
- Как же так? – говорили они недоумённо. – Вместе с чехами под Киевом намяли бока гайдамакам, вместе задали перца германцу под Бахмутом. А теперича, выходит, табачок врозь?
Царицын был у белогвардейцев как заноза в заднице, мешая создать единый фронт против Советов. Белогвардейский генерал Анатолий Зайцов в «Очерках истории Гражданской войны» писал:

Все войска Царицына были сведены в Группу товарища Ворошилова, но сил для отражения удара белоказаков генерала Краснова всё равно было маловато.
В средних числах июля Заломова, болтавшегося без дела в ожидании нового назначения (свой полк он принимать обратно не стал – его помощник вполне справлялся в должности командира, и отодвигать его обратно Заломов счёл неэтичным), вызвали в штаб к Ворошилову. Кроме Климента Ефремовича в кабинете находился невысокий человек кавказской наружности в полувоенном френче.
- Вот, Коба, товарищ Заломов, я про него тебе говорил. – сказал командарм, обращаясь к невысокому.
Заломов догадался, что пред ним всесильный Сталин, назначенный Совнаркомом Чрезвычайным комиссаром продовольствия Юга России с неограниченными полномочиями.
- Здравствуйте, товарищ Заломов. – Сталин протянул Николаю руку.
Рукопожатие Сталина было мягким, но, по ощущению Николая, каким-то надёжным, что ли.
- Здравствуйте, товарищ Сталин.
- Вы из С-кой губернии родом?
- Из Симбирской, учился в губернском городе С. До него добраться проще.
- Вот, я же говорю, он эти места как свои пять пальцев знает. – вставил Ворошилов.
Сталин только посмотрел на него, словно бы сказал взглядом: «И без тебя разберёмся!» Затем снова обратил свой взор на Николая:
- Царицыну нужны люди, товарищ Заломов. Город нужно удержать любой ценой? Понятно?
- Так точно!
- И пушки есть, и снаряды. И пулемёты есть, и патроны. Но мало солдат! Есть мнение – послать вас по губерниям вверх по Волге – встретится с партийным и Советским активом, мобилизовать народ. Нам нужно пополнение, а хлеб и нефть должны попасть в Россию. Справитесь?
Сталин говорил коротко, просто и доходчиво. Короткие ясные фразы – словно гвозди, которые он вбивал в голову собеседника. Глядя в глаза комиссару, Заломов понял, что юлить нельзя – нужно отвечать со всей определённостью:
- Сделаю всё от меня возможное, товарищ Сталин.
Иосиф Виссарионович, казалось, был удовлетворён ответом:
- Партия поручает вам ответственную задачу. Вопрос хлеба – это вопрос выживания Советской власти. Баркас мы вам дадим. Мандат получите в канцелярии.
Не сказав ни одного лишнего слова, комиссар проставил задачу предельно чётко и исчерпывающе. Николаю только и оставалась отправиться её выполнять.
За время своей миссии Николай Заломов успел побывать в Саратове, Вольске, Балаково, Николаевске, где скопилось немало запасных частей ещё старой армии и дезертиров, драпанувших с Кавказского фронта. Несмотря на нехватку людей, командование 4-ой армии, скрепя сердце, пошло на встречу и не препятствовало отправке добровольцев на Царицынский фронт. Заломову удалось сформировать и отправить три пехотных полка. Осечка вышла лишь в Николаевском уезде, где военным комиссаром был энергичный и строптивый командир Пугачёвской бригады товарищ Чепаев. Чепай сам недавно вернулся из-под Царицына, где со своими полками отражал наступление атамана Каледина, предшественника Краснова. Василий Иванович с присущей ему импульсивностью ответил на просьбу Заломова:
- У меня два полка всего. Казачьё со дня на день попрёт, чем оборону держать буду? Волгу перерезать не токмо с того, но и с нашенского боку могут.
Добавил ворчливо:
- Они там думают, что самые главные, а мы так – с боку припёку. Нет уж, пущай оне там оборону держат, а я с энтого боку казачьё не пущу.
Определённый резон в словах Чепая был, и скоро Заломов сам смог в этом убедиться – воодушевлённая чешским мятежом контрреволюция повсюду подняла голову и со стороны Уральска двинулась в наступление Уральская армия белоказаков. Чепаев, не страдая излишней скромностью, перед отправкой бригады на фронт сказал, встретив Заломова в штабе армии:
- Запомни, паря, Чепай всегда прав! Я вижу всё! А ведь резво идут, мерзавцы! Ну, ничаво, Чепай остановит.
В общем, несмотря на его хвастовство, Заломов не мог не оценить широту оперативного мышления этого самородка.
Положение, однако, складывалось отчаянное, и Заломов чувствовал себя виноватым, что волей-неволей оголил фронт. Поэтому он не стал отнекиваться, когда ему предложили взять под своё командование эскадрон – Восточный фронт становился главным фронтом страны Советов. Как Царицын на юге, так и губернский город С. на востоке стали центром притяжения противостоящих сил, узловыми точками, где решалась судьба России. Перед походом Николаевских полков, названных именами крестьянских предводителей прошлого, Пугачова и Разина, Заломов добился отправки на Царицынский фронт депеши о его переподчинении. К депеше он присовокупил подробный отчёт о проделанной работе (ещё не хватало, чтобы его дезертиром считали). Было это в августе 1918 года. Заломова мало трогало, что назначение командиром эскадрона было явным понижением, главным для него были интересы революции, а он – большевик – её простой солдат. Так военная стезя вывела Николая на финишную прямую к Мечу Тамералана.
***
Николай даже не сразу понял, что произошло – вывел из задумчивости звон разбитого стекла керосинки. Звук выстрела он услышал лишь после. Но тело среагировало автоматически, и Николай, в развороте выхватив маузер, укрылся за подоконником, выбросил руку и, не целясь, выстрелил на звук винтовочного выстрела. Стон и раздавшийся за ним отборный мат свидетельствовал, что выпущенная маузером Николая пуля достала цель.
- Сам виноват! – услышал он свистящий и оттого громкий шепот, доносящийся из парка. – Я же говорил не спешить!
Почти одновременно Заломов уловил какое-то шевеление за дверью. Он повторил прежний трюк и выстрелил в дверной проём, просто направив пистолет в сторону шороха, по наитию. Подарок Колоссовского не подкачал и на этот раз – за дверью раздались звуки скатывающегося по ступеням тела. «Два выстрела – два поражения – очень хорошо!» - отметил про себя Николай. Но на этом везение закончилось: с полчаса он лениво перестреливался с засевшими в парке бандитами, переругивался с Сенькой, расстрелял весь магазин, снарядил запасной, но ни в кого попасть больше не сумел. Бандюги осторожничали, напролом не лезли, попыток зайти в дом больше не предпринимали, а просто дожидались, когда у него закончатся патроны. Замолчал и маузер Николая – бессмысленно расстреливать боезапас в темноту ночи.
Три патрона! Видимо предстоит расстаться с жизнью. Смерти Николай нельзя сказать, чтобы не боялся, он просто не думал о ней. Какое дело до смерти может быть у здорового, сильного и полного жизненных соков молодого человека? А вот ведь как сложилась доля – волей-неволей – приходиться подумать о проклятой старухе с косой. Вернее не о ней самой, а о том, как уйти из жизни, чтобы не зазря, не впустую, чтобы побольше тварей прихватить с собой. И это тогда, когда Меч Тамерлана в руках, когда до милой осталось только дотянуться. Неужто и ей суждено погибнуть? Опять он подвёл любимого человека, который верил ему. Напрасно Наталка будет ждать спасения от него, как, наверное, погибая, отчаянно, но тщетно надеялась Лиза.
***
Несмотря на бодрый тон Артёма, построить мост оказалось непростым делом. Требовалось заново вбить сваи в илистое дно Дона. Уныние овладело целым рядом бойцов и командиров. Наиболее малодушные предлагали бросить всё, погрузить имущество на подводы и бежать. Благо – после присоединения к армии большого отряда товарища Щаденко – в лошадях и телегах недостатка не было. Но тут проявил неукротимую энергию и несгибаемую волю Ворошилов, поверивший в способности Артёма: «Всё спасём!» Он резко пресёк панические разговоры, и, заняв позиции на Рычковских высотах, создал вокруг стройки неприступный оборонительный пояс, дав возможность спокойно работать строителям мостовой переправы.
Сначала рабочие бригады на месте свай соорудили заторы из старых заборов и броневых плит и откачали воду. Когда обнажилось дно, строители разделились: бригады под руководством Артёма вбивали сваи и делали насыпи, другая группа рабочих, которыми командовал Заломов, день и ночь носила грунт с соседнего холма. Для переноски грунта в ход шло всё: самодельные тачки и носилки, снятые с петель двери, брезент, старые одеяла, солдатские гимнастёрки. Рабочие спешили - белоказаки Мамонтова без передышки атаковали позиции 5-ой армии. Заломов таскал землю наравне со всеми, он забыл, когда полноценно ел и спал, медные волосы выгорели и стали пепельными, а спина, напротив, бронзовой как у индейца.
В один из дней к наполовину срытому холму приблизилась группа кавалеристов, в авангарде которой на здоровом битюге ехал грузный и мощный командир. Заломов стоял, прищурившись и прислонив ладонь ко лбу, и тщетно пытался навести резкость своим глазам.
- Привит, Колько! – сказал подъехавший, оказавшийся начдивом Пархоменко.
- И тебе не хворать! – отозвался Заломов. – Как, жмут беляки?
- Ничаво, выдюжим! – в тон Николаю ответил начдив. – Зараз им такого перцу под ж… насыпали – долго помнить будут. А не бажаешь ли ты пидъихать до штабу – побалакать трэба.
- А как я уйду, ежели мои товарищи работают?
- Рахуй, що ты по приказу командования, Артём в курсе.
Николай отрыл было рот, чтобы возразить, но услышав следующую тираду, моментально забыл про всё:
- Там хлопцы дроздовца в полон взяли, послухать не бажаешь? Може спытаешь шо? Я вон и Тишку твого пригнал.
Только сейчас Николай обратил внимание, что в хвосте кавалькады к луке седла красноармейца привязан осёдланный конь. «Вот чертов хитрец!» - подумал Заломов про Пархоменко – знал, что Николай не устоит перед соблазном поучаствовать в допросе дроздовского офицера.
Уже по дороге спросил у начдива:
- Сашко, а что дроздовский офицер у казаков делает? Дроздовцы-то с красновцами не очень..
- А бис его знает! Сам и спытаешь.
В штабе, который располагался в хате, они застали такую картину: часовой мирно дремал на скамейке, а за столом сидел распоясанный военный в погонах и за обе щёки рубал борщ с пампушками.
- Ты поглянь, Колько, во бисово отродье! Вони з наших полоняных со спины кожаные ремни сдирають, а энтот спокийно наш борщ трескает. Сидорчук! – часовой испуганно вскочил и вытянулся. – А шо бы вин сбиг? Трое суток ареста!
- Есть трое суток ареста!
- Мыкола, заберешь арестованного, на три дни вин твий. Хай землю таскает до сёмого поту.
Тем временем старуха, колдовавшая у плиты, обернулась и оказалась совсем ещё не старой женщиной, а казачкой вполне ещё в самом соку:
- Как же! Сбежит он у меня! От меня ещё нихто не сбёгх. Вот вони у меня где!
И сунула кулак под нос Пархоменко.
- Да, от тебя сбежишь, бисова баба!.. – смеясь, сказал начдив и стал усаживаться за стол. – Давай и нам, Ефросинья горяченького. А расстрелять его мы и опосля успеем.
Сели обедать. Николай внимательно рассматривал сидящего напротив дроздовца: чисто выбрит (наверняка подражает Михаилу Гордеевичу), но форма казацкая. На серебряных погонах – один голубой просвет с тремя звёздочками – сотник! «Надо же, одного звания». – отметил про себя Заломов. В глазах – затравленности нет, столько спокойная готовность подчинится неизбежному.
- Как вас величать, господин сотник – не пойдёт, нет у нас господ, товарищем называться ещё заслужить надо.
- Матвей Герасимович мы.
- Так как же вы, Матвей Герасимович, у Мамонтова оказались, дроздовцы, по нашим данным, с добровольцами на Кубани оперируют.
- Да сбиг я от них. Як до Ростова дошли, я и втик. Казак я! Донской! Природный! А там сплошное офицерьё, чужой я им. Вернулся до дому, а там сбор, атаман Краснов мобилизацию объявил.
- Вы где шли? – Пархоменко пододвинул карту.
Сотник, морща лоб, стал показывать, видно было, что не шибко грамотен, из простых казаков.
- Да, южнее нас шли. – отметил Заломов.
- И на пивмесяца ранише. – добавил Пархоменко. – Повезло тебе, сотник, а то уже тогда бы зустрились и подрались.
- Не, мы с большаками там не дрались, токмо вначале, а потом, когда самостийники с германцами попёрли не до того стало.
- Шо так?
- Мы там были Русской армией. И Советы центральную власть представляли. Мы наоборот, тем большевикам, кто партизанить собрались, оружие оставляли.
- Прямо оставляли?
- Да! – спокойно подтвердил пленный. – Мы бы и сами воевать против той сволочи, что в гайдамаки записалась, с удовольствием, да Дроздовский Михаил Гордеевич, приказал тихо идти. А так исподтишка били их: это же разнузданные банды, ренегаты, хамы.
Это заявление развеселило Николая:
- Как же ты с такими мыслями к Краснову переметнулся? Всевеликое Войско Донское те же самостийники, и тоже немчуре в рот глядят.
Опустил глаза, но всё же упрямо повторил:
- Нет, это другое, это не тоже самое. Казаки за Русь кровь проливали, и от России не отказываются. А эти всё русское втоптать хотят, уничтожить. У нас рано или поздно кто-то победит, и мы замиримся, а с этими ещё долго воевать придётся. Украинствующие ренегаты – главные ненавистники России. Это нам Пелагея, полюбовница Дроздовского говорила.
- У него есть любовница? А говорили, что он аскет, фанатик.
- Всё так, он бабьё ни во что не ставит. Но эта – особенная. Пелагея Жигулёвская, певичка, прибилась к нам, сначала сестрой милосердия устроили, но она даже как следует перевязать не могёт. Зато шашкой, как оказалось, знатно рубит, и поёт – заслушаешься. Любовница она, али нет, по правде сказать, не знаю, но Михаил Гордеевич её среди остальных выделял. Начала поход в медицинской кибитке, а закончила на коне и с шашкой. Так вот она самостийников люто ненавидела, пуще командира о единой и неделимой России гутарила. Даже называла их по-своему, не как мы.
 Как это? – Пархоменко явно заинтересовался. Сам он никак не мог определиться, кто он: украинец или русский. Хохол! Хоть и говорил по-малорусски, и в связи с национальной политикой партии вроде должон быть украинцем, однако же, с русским корнем рвать не хотел. Рабочий он, пролетарий! Поэтому ему были ненавистны те мелкобуржуазные рожи, что окопались в Киеве и самостийниками заделались.
Заломову видно было, что заинтересовался начдив пикантными подробностями, игриво поглядывая при этом на хозяйку, хоть спроси его — никогда не признается. Николая же история с очередной любовницей очередного командира интересовала мало. Наелся он этими историями досыта. Как будто неизвестно, что практически все командиры что Красной, что Белой армий, а про банды и говорить нечего, имели в своих обозах жён или любовниц, замаскированных под сестёр милосердия, поварих, прачек, машинисток, работниц штабов и политотделов. И у него, что греха таить, в бытность командиром полка, водилась такая – эмансипированная дочка старорежимного полковника, прыгнувшая в революцию, словно в омут головой. Из всех постулатов революционного учения он лучше всего усвоила заповеди товарища Коллонтай, говорившей:

Она запоем читала рассуждения Александры Михайловны про «утоление жажды», «игру-любовь», «школу любви», «эротическую дружбу» и все прочие благоглупости, которыми было обильно сдобрено постреволюционное время. Николай сильно подозревал: после прочтения тезиса, что

сбрендившая девица решила щедро одарить своими ласками большую часть мужской половины человечества, поэтому её благосклонность едва ли ограничивалась постелью одного командира полка. Что только подтвердилось после ухода Заломова из полка: девица с лёгкостью досталась в наследство его сменщику. Николаю было всё равно, ибо никаких чувств к играющей в революцию и свободную любовь девочке он не испытывал. Даже, напротив, с облегчением констатировал, что она, наконец, отвязалась от него, хорошо, что хоть не наградила неприличной болезнью. Это он ещё легко отделался, а то в частях бывало до трети личного состава болело «французским насморком», либо чем-нибудь покруче.
- Вот мы, например, - продолжал Матвей Герасимович, - Называем их самостийниками, шароварниками. А Пелагея звала их украми, или даже укропами.
- Хм, смишно! – хмыкнул Пархоменко, хотя ему было даже несколько обидно. – Ты подивись яка у вас великодержавная шовинистка завелась. Вот уж враг. Не враг – вражище!
- Зря вы так, господин начальник дивизии.
- Что?! – насупил брови Александр Яковлевич. – Господ здесь нет!
- Это я так, по привычке. – смешался сотник. – Тем не менее, она под Ростовым, когда Дроздовский стал сражаться с большевиками, расстреливать пленных, в пух и прах разругалась с ним и покинула отряд. Не баба, а амазонка какая-то. Былого единства отряда уже не было, тогда многие походники покинули Дроздовского, который стал как маньяк, не согласные с его политикой в отношении большевиков. А через несколько дней ушёл и я от него.
- Выгораживайтесь? – Заломов испытал нечто похожее на брезгливость – Рассчитываете на снисхождение? От Дроздовского ушли, а к Мамонтову пришли, а он кровопийца похлеще будет.
- Я просто говорю, як було. Пожить, конечно, ещё охота, однако если вы решили пустить в расход – воля ваша. Только у Дроздовского я был добровольцем, а у Мамонтова мобилизованным. Есть же разница! Не всё так просто, как видится на первый взгляд. А баба эта, она и раньше выказывала симпатию революционерам, кстати, ваших разведчиков похоронила возле Саур-Могилы.
- Каких разведчиков? Как?– насторожился Николай. А у самого как будто что-то оборвалось внутри.
- Да не знаю я точно. Когда мы в начале мая подошли к Таганрогу, оказалось, что он уже взят немцами, пришлось нам забирать севернее. А продовольствия уже мало было, вот Пелагея и напросилась в поиск по сёлам – купить еды у селян. Охотников целый отряд набрался – у всех в пузе пусто было. Возле Саур-Могилы наткнулись на отряд гайдамаков, которые цирковых казнили, сказали, что большевистские лазутчики. Эх, и поиздевались они над ними! Те, кто там были, говорили, что разного видели на войне, но чтобы такое! Кишки повыпускали, бошки поотрывали, пожгли их, над артистками снасильничали и титьки повырезали. Не люди, эти шароварники, звери! Вроде наши уже отъезжать собирались, но тут девушка гимнастка, которую гайдамаки, разве что надвое не разорвали – так поиздевались, застонала. Пелагея к ней – помочь пыталась, да, куда там! Пару слов сказала и испустила дух. А Пелагея словно озверела, шашку достала и одна пустилась вдогонку за гайдамаками. Офицеры за ней – не оставлять же её, дурёху, одну. В капусту порубали самостийников. Особенно певичка неистовствовала, кто же знал, что столько ненависти к ней, кровь аж капала с её шашки. Потом вернулись и похоронили циркачей, чин по чину. Между прочим, говорят, там даже негр был. Мы же потом удивлялись, как это получилось, что боевые офицеры, войну прошли, а подчинялись какой-то девчонке.
Пока Матвей Герасимович рассказывал, Николай сидел с непроницаемым лицом и смотрел не на рассказчика – смотрел прямо перед собой, словно наяву представляя, что там случилось. Замолчал он надолго и уже, похоже, не слушал, о чём говорили начдив с пленным. А Пархоменко, ничего не замечая, продолжал выспрашивать уже о текущем: о корпусе Мамонтова, сколько боеприпасов, чем питаются казаки и каковы их настроения. У Заломова же било в виски одно слово:
- Лиза! Лиза! Лиза!
Каково ей было умирать под целой бандой головорезов, в полном отчаянии, без всякой надежды на помощь? Бедная девочка! А остальные ребята? Он мысленно вспоминал всех: невозмутимого Джембаза с неизменной трубкой в зубах, огромного добряка Джона-Ивана, Жорика, морщины которого вобрали в себя всю мудрость мира, красавицу Изольду с её белоснежными голубями, дрессировщика Титыча в красном мундире, загадочного фокусника Адама…
- Это Джембаз! – вдруг сказал он.
- Что? – повернув голову, спросил Пархоменко
- Это Лиза, Джон, Джембаз…
- Ах, вот оно как! – Пархоменко сгрёб свой подбородок в ладонь и стал его тереть. – Постой, а это не тот ли пастушок?
- Это он, она... Лизетт, Лиза! – сказал, всё так же глядя в одну точку, Николай. – Это они нас предупредили, что в Родаково немцы. Я её не хотел отпускать, но она сказала, что только вместе вернутся. Вернулись…
- Эх-э-хэх. – только горестно вздохнул Пархоменко, а сотник смотрел с широко раскрытыми глазами на человеческую драму, свидетелем которой стал.
 Хозяйка! Давай бутыль на стол, я знаю – у тебя есть. И стаканы на троих,.. и себе. И сама садись. Хороших людей помянуть надо… - сотнику, - Помянешь?
Тот только кивнул в ответ.
Хозяйка, разохавшаяся, услыхав такие страсти, достала из погребки запотевшую литровую бутыль. Пархоменко налил три стакана до краёв – мужикам, бабе – половину.
- Помянем славных бойцов революции!..
Возвращался Заломов уже затемно, предварительно взяв у Пархоменко обещание не расстреливать дроздовца. Крепчайшая горилка не брала, быть может, в работе найдётся успокоение? С этой ночи Николай разморозил своё сердце, впустив в него Лизу. Как поздно он понял, что любил девушку!
***
- Ну что, друган? Кончились патроны? Всё! Конец тебе! – разрывал уши издевательский голос Сеньки. – Ребята, приготовились.
Неожиданно, к Николке пришла мысль, что смерть ничего не изменит. Ну, положит он ещё пару бандитов, ну избавится от мучений, пустив себе пулю в висок. Но Наталка, милая, драгоценная девочка, так и не будет спасена, Меч Тамерлана достанется ублюдкам, а Лиза останется неотомщенной. Что там, в письме написано? Может не надо ехать в Москву, может попробовать здесь?
Не смог спасти Лизу, так хоть Наталку спасёт!
Николка взял Меч Тамерлана воткнул посередине комнаты, как было написано в письме. Потом подошёл к окну и выстрелил в темноту ночи – это должно было задержать бандитов минут на десять. Пусть гадают, сколько ещё у него осталось. Положил в карман записи Деда, наскоро засунув обратно в тайник мешок с монетами, прикрыл его штакетником, и вернулся в середину комнаты, к Мечу. В последний момент заколебался – стало реально страшно перед неизвестностью. Пожалуй, Наталке было легче, ведь она была в неведении и просто молилась. Но – долой колебания! Они могут дорого стоить. И Николка опустился на одно колено перед Мечом и устремил свой взгляд в перекрестье – туда, где мерцал Алмаз. Сосредоточиться оказалось сложнее, засела в мозгу малодушная мыслишка: а почему, собственно, Меч послушается его и откроет дверь в другой мир? С Наталкой понятно – она Наследница, а он кто? Не муж, не жених. Любовник? С какой стати Мечу Тамерлана откликаться на его зов? С другой стороны – неведомая, необъяснимая связь Меча с ним несомненна, знать бы, откуда она?
Внезапно подул ветер, сначала тихий, он облетел кабинет, заглянул во все углы, подняв многолетнюю пыль, набрал силу, устремился в центр, где на коленях перед Мечом стоял юноша. Николка ничего этого не видел – он как заворожённый смотрел на Алмаз, внутри которого возникло свечение, разгоравшееся все ярче и ярче. Маленькая светящаяся точка превратилась в бусинку, которая разрастаясь, постепенно заполнила своим светом весь кристалл. Внутренний свет Алмаза был чудного, неземного цвета, он околдовывал, манил, притягивал взгляд. Круживший по комнате вихрь завертел в центре комнаты спираль маленького торнадо, захватил стоявшего юношу и втянул его в светящийся кристалл. Меч при этом вибрировал и пел странную, непередаваемую земными звуками, песню. Почти сразу же произошло ещё нечто необычное: Меч, завибрировал ещё сильнее, грани его стали неясными и размытыми, заунывное пение прекратилось и… Меч исчез. Как будто его и не было!
***
Спустя две минуты заиндевевшая от мороза дверь отчаянно заскрипела – спотыкаясь через порог, в кабинет ввалились бандиты и остановились в недоумении. На потолке была ледяная корка, в замёрзших углах и на шершавых стенах – синий иней, а оконный проём чернел колючей тьмой. И всё! Кабинет был пуст!
- А-а-а, чёрт! Ушёл! – заорал Сенька.
Всё, что у него осталось в этой жизни – это всепоглощающее чувство мести к Николке, в котором сублимировались все жизненные неудачи Арсения. И вот этот гад опять ушел. С досады он пнул лежащий на боку стул и взвыл от боли.
Внезапно внизу, в парке раздались выстрелы. Это со стороны села наступали красные, ведомые бесстрашным комиссаром Глашей Кондратьевой. Отряд спешил на помощь своему командиру.

Отражения



Как ни готовься к тому, что будет, знай – не знай об этом, момент всё равно наступает неожиданно, и действительность превосходит всё, что ожидал. Так и с Николкой: когда неведомая сила затащила его в алмаз, он и подумать ничего не успел, а только вот он – уже внутри камня, и с тысяч и тысяч граней на него смотрит малознакомое измождённое и небритое лицо. Он машинально протёр глаза, и этот жест повторило множество его двойников в алмазных гранях. Грани светились и переливались всеми возможными кругами радуги, и казалось, что каждый из его двойников стоит, озаряемый свечением и вдобавок, с нимбом над головой.
Получилось! Он внутри камня! Николка дотронулся до ближайшей из граней. Светящееся отражение повторило этот жест. Два Николая Заломова протянули друг другу руку. Но не тут-то было! Рука ушла в пустоту, а отражение оказалось иллюзией, которое просто отодвинулось дальше. Повернувшись в другую сторону, молодой человек повторил трюк – тот же результат. В какой-то момент закралось сомнение – а реален ли он сам? Может он такая же иллюзия, отражение в одной из бесчисленных граней, а подлинный Николай всё так же сражается с бандитами в кабинете Деда? Деланно рассмеялся – нет, не может быть! Личность, осознание, свобода воли – всё при нём. Однако же, червь сомнения остался, хорошо, пусть не там, вне кристалла, но вдруг каждая их бесконечных иллюзий-отражений несёт частичку его души? Он невольно поёжился: возможно ли, что его нет, а он рассыпан на атомы и молекулы по всему алмазу? Вдруг, каждая из граней кристалла хранит информацию о нём? Может и точка сбора собственного «Я» на выходе из камня?
А где выход? Заломов покрутился по сторонам и с ужасом осознал, что потерял ориентацию: вокруг него с тысяч и миллионов граней смотрели светящиеся Николаи. Понять, откуда он пришел, и куда идти, было совершенно непонятно. Парень слегка запаниковал и решил проверить, свободен ли он хоть в выборе пути? Сделал несколько шагов в одну сторону, потом в другую, перевернулся горизонтально и двинулся вертикально вверх, пройдя несколько шагов, повернулся ещё раз и двинулся назад вниз головой. Хорошо, значит, свобода выбора осталась за ним! За время своей маленькой экспедиции он так и не прикоснулся ни к одному из своих отражений: они сопровождали его в гранях алмаза, а то, на которое он шёл, отодвигалось всё дальше и дальше. Наконец, он понял и то, что его шаги – такая же иллюзия, как и всё остальное, а в реальности он свободно парит внутри камня, с лёгкостью проходя сквозь его грани.
- Куда? – в очередной раз в замешательстве спросил он себя.
- Куда сам захотел. – вдруг отозвался неожиданный Глас.
Николай обрадовался, что после столь длительного молчания Меч снова заговорил с ним. Не человеческой речью, конечно, а мыслями, образами, которые появлялись в его голове.
- А куда идти?
- Иди и придёшь…
Послушав Глас, Николай пошёл, вернее, поплыл в направлении, которое он выбрал наугад. Путь был долгим и казался Николаю бесконечным. Столь долгим, что он даже стал сомневаться в направлении. Когда сомнения одолели его, и он уже стал подумывать о том, как свернуть с избранного пути, очередная грань оказалась не прозрачной иллюзией, а зеркальной твердью. Николай вдруг почувствовал твердь, потрогал – действительно перед ним препятствие. Отражение на сей раз не сбежало от него, а тоже протянуло руку, и их ладони встретились на поверхности грани алмаза.
- Куда теперь?
- Вперёд!
- И где я окажусь?
- В начале!
Николка сделал усилие и… провалился в пустоту. Алмаз и Меч отпустили его, и парень выпал в пустоту ночи. Он уже не видел, что в тот момент, когда он провалился, все отражения в гранях кристалла устремились к нему и слились вместе с ним. Камень оказался пуст, свечение в нём погасло. Лишь одно отражение Николая не исчезло, а долго махало вслед своим собратьям, провалившимся по ту сторону Меча.

Эпилог



Она встала в стойку.
Он стоял в расслабленной позе, с издевательской улыбкой на лице. Что может девчонка? Сейчас он убьёт ту, которую все вокруг считали его невестой. Было ли ему жаль её? Отчасти. Но она сама виновата в том, что сунула нос куда не следует. И теперь она умрёт, ничего не поделаешь. Тайна умрёт вместе с ней. Он поднял клинок:
- En guarde?
Она молчала.
- Êtes-vous prêt?
Снова молчание. Ни «Attaque», ни поднимания оружия вверх. Вместо этого дрянная девчонка вдруг нанесла два быстрых удара сверху-нискосок с одной, а потом и другой строны. Князь едва успел отклониться, только свист рассекаемого воздуха и лёгкий ветерок возле лица. Он всю жизнь занимался спротивным фехтованием и не ожидал, что если идёт борьба не на жизнь, а на смерть, то все эти «батманы», «а дуры» и «алле» не имеют никакого значения. А сейчас его руке совсем не бутафорский клинок. И князь сделал выпад.
«Battement»! С некоторым опозданием, но Таша отразила укол. Ей, взявшей в руки холодное оружие после долгого перерыва, трудно было противостоять князю, ежедневно уделяющему не менее часа на тренировку. Только несвойственная ей медлительность помешала ей «достать» князя с первого удара.
- Меч Тамерлана, сударь! Где он? – по-русски сказала она на контрвыпаде.
- Он у вас, мадемуазель! – в тон ей ответил по-французски князь, отразил укол и сам перешёл в атаку.
Таша парировала выпад князя, и сама обрушила на противника град ударов и уколов. Враги начали замысловатый и чарующий танец, предвигаясь по всей зале. То князь теснил девушку, то Валькирия наступала на своего бывшего любовника. С каждым движением клинка девичья рука обретала всё большую уверенность и быстроту. Князь же сначала был обескуражен, а потом растерянность всё больше и больше овладевала им.
Трудность для обоих заключалась и в том, что князь мастерски владел шпагой, был даже призёром Олимпийских игр в спортивном фехтовании на шпагах, его визави знала бой на эспадронах, и сейчас в руках девушки рассекала воздух сабля. Ещё в юности, князь выбрал шпагу, как аристократический вид фехтования, бой на саблях считался уделом простонародья. Исторический спор между саблей и шпагой в спортивном фехтовании давно разрешился в пользу последней. Считалось, что при замахе саблей для удара, саблист раскрывается, и в этот момент может получить укол шпагой.
Однако, одно дело – спротивный поединок сопериников по всем правилам, совсем другое – смертельный бой врагов. Таша, уклонившись от очередного удара в сторону, крутанулась на каблуке и обрушила на князя разящий удар. Всё произошло так быстро, что он не успел ни уклониться, ни парировать. Князь Кронберг упал на пол с рсссечённой грудью.
- Halte! – сказала дева и, встав над поверженным противником, опустила саблю, уперев острие в грудь князя.
Князь тщетно пытался зажать рану, из которой текла кровь, свободной рукой. Но всё было тщетно – жизнь медленно утекала из тела. Таша не пыталась оказать помощь, напротив, она, наклонившись над умирающим любовником, сказала:
- Ты меня хотел убить, ублюдок. Ты получил сполна! А чтобы не было тебе покоя, скажу: это не Меч Тамерлана, это жалкая подделка. И ещё, Наталья Воинова никогда не была твоей прабабкой. Твой прадед – лжец! Наташа Воинова проткнула князя Кронберга Мечом Тамерлана и сбежала от него. А сейчас я вернулась, чтобы спустя сто лет завершить начатое. Я – Наталья Воинова!
Князь Кронберг дёрнулся, хотел что-то сказать, но вместо слов изо рта потекла кровь. Глаза его закрылись. Умер последний представитель рода Кронбергов.

Лишь в самый последний момент я спохватился и протянул руку назад. Эфес словно этого только и ждал. Он сразу прыгнул мне в раскрытую ладонь. Но пока я занимался Мечом, потерял бдительность, и расплата за это не замедлила себя ждать. Падая, я больно ударился головой о ствол дерева, и на какой-то миг потерял сознание. Очнулся как в тумане, жутко болела башка, а всё тело словно налилось свинцом и отказывалось повиноваться. Попробовав подняться, я понял, что мешало – я был крепко связан.
- Глянь, Гнат, татарва очухалась. – услышал я голос. – А ты говорил – с ранку оклемается. Надо было сразу замочить лазутчика.
- Я сказал – Василю отнесём.
- Так ведь он наш отай узрел? Татары оне такие, до чужого добра гладкие.
- Будто ты энтот холод застрадал. А пошто он не один? – сказал второй. – Нет! Ваське сведём!
Я осторожно приоткрыл один глаз и увидел, что над мною склонились две бородатые рожи, одетые в простые крестьянские шапки с меховой опушкой и теплые зипуны. Да, не такими я ожидал увидеть людей будущего.
- Что, нехристь, очухалси? – молвила одна борода. – Погодь, ужо свезём тебя к Ваське Кистеню, он враз допытется, кто ты таков и откель появилси.
- Василь немало нам отывалит за энтову шаблю. – тот, что помоложе расссмативал Меч Тамерлана.
- Ты чё, с дубу съехал? – ответствовал второй. – Где ты саблю узрел? То меч.
- А разве татарва мечами сечёт?
- А то! Энто тебе не казак-голодранец, только поглянь на него! Споймали мы с тобой Никита, ба-а-альшую рыбу, никак бея, а то и мурзу. Большой дар за него получим. А ну, давай его, берём вместе. Раз!-Два!-Взяли!-Эх-Эх-Эх-грехи мои тяжкие!-Раз!-Два!
Во время этого разговора я догадался молчать, а впрочем, они и не спрашивали. Ладно, хоть не прибили сразу. Тем более, что если что-то и можно втолковать, то этому неведомому Ваське, который, очевидно, был главным у этой братии. Башка после удара о корень плохо соображала, да и сведений было маловато, чтобы судить о том, где я оказался. Ясно было пока одно – промашка вышла, и сейчас явно не двадцать первый век.

Примечания:

1. Лосины – первоначально элемент военной формы одежды, заимствованный у прусской армии, узкие штаны из кожи лося или оленя. Ботики – кожаные полусапожки с низкими голенищами, элемент военной формы одежды кавалерии в первой половине XIX века. Лайка – мягкая глянцевая кожа (чаще всего собачья) белого цвета очень тонкой выделки. Технология изготовления заимствована у арабов. В настоящее время почти повсеместно вытеснена материалами из полиуретана, более известого как лайкра.
2. Диссоциативное расстройство идентичности или множественная личность – редкое психическое заболевание, когда в человеке живёт одновременно несколько разных личностей.
3. Физиономистика или физиогномика – учение о связи психического состояния человека по движению лицевых мышц и, соответственно, мимике лица. В практической плоскости – умение определять настроение, внутреннее состояние и даже характер человека по его лицу. Считается певдонаукой.
4. «Делай, что должен, и будь, что будет» - извнстный афоризм римского императора и одновременно философа-стоика Марка Аврелия.
5. «Атаман Иванович» - позывной генерал-майора запаса Валентина Ивановича Мотузенко, атамана Войска Донского, основателя и первый командир Отдельной Артиллерийской Бригады Особого Назначения «Кальмиус» Корпуса Народной милиции МО ДНР.
6. Комуч – Комитет членов Учредительного собрания, первое антибольшевистское правительство России, возникшее в результате мятежа Чехословацкого корпуса 8 июня 1918 года в Самаре. После занятия Самары Красной Армией, члены Комуча бежали на Урал, в Уфу. 2 лекабря 1918 года по приказу Колчака оставшиеся в Уфе члены Комуча были арестованы и доставлены в Омск. В ночь с 22-го на 23-е декабря 2018 года члены Комуча были изрублены шашками колчаковскими офицерами.
7. 1-я Симбирская пехотная дивизия, Железная дивизия – одно из наиболее прославленных соединений Красной и Советской армии. Полное наименование - 24-я мотострелковая Самаро-Ульяновская, Бердичевская ордена Октябрьской Революции трижды Краснознамённая орденов Суворова и Богдана Хмельницкого Железная дивизия. После распада СССР оказалась на территории Украины, расформирована в 2003 году.
1-ая Николаевскя советская пехотная, 1-ая Самарская пехотная дивизия – одно из наиболее прославленных соединений Красной и Советской армии. Полное наименование - 25-я стрелковая ордена Ленина Краснознамённая дивизия им. В.И. Чапаева, после распада СССР имела несчастье оказаться на территории Украины, в настоящее время расформирована.
2-я Николаевская советская пехотная дивизия, 22 стрелковая дивизия – принимала участие в Гражданской и II мировой войне. В годы II мировой войны располагалась на Дальнем Востоке, принимала участие в Маньчжурской наступательной операции. Полное наименование - 22-я стрелковая Краснодарско-Харбинская дважды Краснознамённая дивизия. Николаевск – 11 ноября 1918 года по инициативе В.И. Чапаева г. Николаевск переименован в г. Пугачёв.
8. Захаров Сергей Парменович – (1890-1920 гг.) соратник В.И. Чапаева, командир Красной Армии, участник Первой мировой войны, кавалер ордена Красного Знамени, 17 марта 1920 года тяжело ранен, попал в плен и расстрелян белогвардейцами.
Чапаев Василий Иванович – (1887-1919 гг.) легендарный начдив Красной Армии и участник Первой мировой войны, кавалер трёх Георгиевских крестов и ордена Красного Знамени, погиб в бою 5 сентября 1919 г.
Гай Гая Дмитриевич – (1887-1937 гг.) легендарный начдив Железной дивизии Красной Армии, участник Первой мировой войны, кавалер двух Георгиевских крестов и двух орденов Красного Знамени, репрессирован в 1937 году.
Вацетис Иоаким Иоакимович – (1873-1938 гг.) советский военачальник, до революции – полковник Генерального штаба Императорской Армии, после революции командовал Восточным фронтом Красной Армии, был главнокомандующим РККА, кавалер орденов Красного Знамени и Красной Звезды, репрессирован в 1938 году.
Хвесин Тихон Серафимович – (1898-1938 гг.) деятель революции и Гражданской войны. Унтер-офицер Императорской армии, в годы Гражданской войны командовал соединениями Красной армии, позже – на хозяйственной и советской работе, репрессирован в 1938 году.
Тухачевский Михаил Николаевич – (1893-1937 гг.) советский военачальник времен Гражданской войны, а Красной Армии командовал армией, фронтом, военный теоретик, Маршал Советского Союза (1935). Репрессирован в 1937 году.
9. Посёлок Иващенково – ныне город Чапаевск, р. Моча – ныне р. Чапаевка.
10. Чапан — популярная в Поволжье зимняя общедоступная одежда для беднейших слоёв населения, род армяка или кафтана. Заимствована у восточных народов.
11. «...мосинки, манлихеры, маузеры и берданки» – основные системы стрелкового оружия времён Первой мировой войны. Винтовка Мосина – русская 3-линейная (7,62-мм) винтовка образца 1891 года — магазинная винтовка, принятая на вооружение Русской Императорской Армии в 1891 году. Винтовка Манлихера – Манлихер M1895, или M95 (Mannlicher M1895) — магазинная винтовка, разработанная Фердинандом Маннлихером и принятая на вооружение армии Австро-Венгрии в 1895 году. Винтовка Маузера – Mauser Gewehr 98 (Маузер 98) — магазинная винтовка образца 1898, разработанная немецкими конструкторами, братьями Вильгельмом и Паулем Маузерами. Винтовка Бердана — (разг. Берданка)общее название двух различных систем американских однозарядных винтовок конструкции героя Гражданскрой войны в США Хайрема Бердана под унитарный патрон центрального воспламенения с металлической гильзой и дымным порохом, состоявших на вооружении в Российской империи во второй половине XIX века. Считалась устаревшей, однако использовалась на протяжении всей гражданской войны.
«…разжиться наганом или пистолетом» - правильнее было бы револьвером или пистолетом. Револьве́р систе́мы Нага́на, наган (7,62-мм револьвер Нагана обр. 1895 г.) — револьвер, разработанный бельгийскими оружейниками братьями Эмилем и Леоном Наганами, в России состоял на вооружении с 1895 по 1945 годы, а во вневедомственной охране используется до настоящего времени.
«…пулемётов удалось найти всего пару максимов и пяток льюисов и даже один мадсен» - Пулемёт Ма́ксима — станковый пулемёт, разработанный британским оружейником американского происхождения Хайремом Стивенсом Максимом в 1883 году. В России впервые появился в 1887 году и различные модификации пулемёта использовались до Второй мировой войны. Пулемёт системы Льюиса или просто «Льюис» — британский ручной пулемёт времён Первой мировой войны. Был создан в 1913 году. И в том же году появился в России, использовался в Первой мировой, гражданской и Второй мировой войнах. Мадсен — датский пулемёт времён Первой мировой войны. Система Мадсен была разработана в 1890 году.
12. Донецко-Криворожская республика (ДКР, Донкривбасс, Кривдонбасс) – одно из государственных образований Юга России, возникшее в феврале 1918 года на обломках Российской империи после революции. Носила подчёркнуто наднациональный, территориально-производственный характер. В состав республики вошли территории Харьковской и Екатеринославской губерний (целиком), часть Криворожья Херсонской губернии, часть уездов Таврической губернии (до Крымского перешейка) и прилегающих к ним промышленных (угольных) районов области Войска Донского по линии железной дороги Ростов-Лихая (фактически всё Левобережье). Сейчас это нынешние Донецкая, Луганская, Днепровская и Запорожская области, а также частично Харьковская, Сумская, Херсонская, Николаевская и российская Ростовская. Столицей республики был Харьков, затем Луганск. Председатель Совета Народных комиссаров – Ф.А. Сергеев (Артём). Ликвидирована в феврале 1918 года по настоянию центральной большевистской власти, взявшей курс на создание национальных республик.