Авторы: Аптекарь и Nekto


Осень переносится на лето


Исак стоял у смотрового окна и вглядывался в обледеневшее тело гиганта. Он был несовершенен: словно изъеден какой-то болезнью, он задыхался в морозной пыли и медленно, – из последних сил, поворачивался к свету далёких звезд. И когда тень сползала вниз, обнажая раздутые вены неподвижных рек, корабль повернулся. Закружились в темноте спирали галактик, и гигант исчез.
– Уж сколько их упало в эту бездну… – попрощался Исак и занял кресло в центре комнаты.
– Вы что-то сказали?
Катя подошла ближе, поднесла индикатор к губам Исака и запустила сканирование.
– Да. Я задумался над тем, как скоро погибают планеты, если за ними не наблюдать.
Индикатор загорелся зелёным, на экране появились результаты анализа.
– Уровень кортизола повышен, – прочитала Катя, – переживаете? Неужели из-за планет?
– Из-за чего же ещё мне переживать? – Исак улыбнулся и положил руку на металлическую сферу у подлокотника. – Давай закончим, я на самом деле очень спешу.
– Вам не кажется, что спешка на этом корабле вступает в парадокс с неизбежностью?
Холодная сфера приподнялась над колонной; расслабленные пальцы Исака погрузились под зеркальную поверхность; что-то глухо щёлкнуло в глубине, ударило по коже; сфера завибрировала и опустилась.
– Резервная копия сохранена, – подтвердила система.
– Парадокс с неизбежностью? – переспросил Исак.
– Что? Нет, – смутилась Катя, – не обращайте внимания. Просто я, – она вздохнула, закатила глаза и заговорила так быстро, будто сама не верила своим словам и хотела, чтобы они поскорее закончились, – я работаю здесь каждый день и каждую неделю вижу вас, и каждый час приходит кто-то ещё, и все спешат, быстро садятся в кресло, не всегда даже здороваются, торопят меня, убегают. Но ведь это важно! Если не сохранить копию, можно не долететь! И тогда всё насмарку. Вся эта многолетняя спешка, день за днём, минута за минутой. Если не долететь – то зачем?
Когда она закончила говорить, её лицо было напряжённым, а взгляд – встревоженным, она смотрела из-под густой светлой чёлки, немного сдвинув брови, от чего на переносице образовалась тонкая морщина. Исак только сейчас рассмотрел веснушки на её щеках, и необыкновенно-глубокий, зелёный цвет глаз. Неделя за неделей. Он хотел пообещать, что никогда не забудет поздороваться, но слов уже не было. Тень ледяного гиганта легла на корабль, стало темно и тихо.
– Исак? – звучало из пустоты, – Исак, что с вами? Исак!

***

Исак стоял в маленькой комнате с низким потолком. Тускло светил небольшая лампа, чуть раздвигая тесные серые стены. «Беспросветно и убого» – подумал он и уже не удивился, что память снова выдала ничего не значащие слова. Откуда он вообще знает, что здесь именно убого? Можно подумать, есть с чем сравнить.
А нужное не вспоминалось, и те люди – Борис и другие, – очень огорчались.
– Этот, вроде, ничего. Дай бог, хоть под себя не будет гадить, – проскрипел чей-то голос.
В невзрачной комнате находились такие же невзрачные незнакомые люди, ему сначала показалось – толпа, но потом он присмотрелся – человек десять, не больше.
Да, он помнил счёт. «Великий Боже, – вздыхал Борис, – он помнит логарифмы! На кой чёрт нам его математика?!»
Этот – со скрипучим голосом, – подошёл ближе, Исак невольно подался назад, острые лопатки скользнули по серому пластику. Человек захихикал, затрясся, тёмные бусины глаз ярко блеснули.
Тот, который сюда привёл, тоже хохотнул, хлопнул по плечу и сказал:
– Не бзди! Вливайся!
Исак вливался. Как мог. Ему показали кровать, сказали: здесь спать, ты понимаешь слово «спать»? Он кивнул. Молодец, похвалили его, может, и разговаривать умеешь? Он снова кивнул. В ответ рассмеялись, но не противно и скрипуче, как тот, а тепло, бархатно, и ласково потрепали по голове.
Он поспал, а потом пришла Агата. Высокая, с гладко зачёсанными тёмными волосами.
– Привет, меня зовут Агата, – с порога сказала она и улыбнулась. – А тебя?
Вскочив с кровати, Исак открыл было рот, хотел ответить, но от волнения только заглотил воздух.
– Ничего, не волнуйся. Хочешь ещё поспать?
Он покачал головой, спать уже не хотелось.
– Я расскажу наши правила, покажу отсек. Что непонятно, спрашивай и, главное, не волнуйся, хорошо?
Он кивнул.
– Сначала зарегистрируем чип, подойдёт любой сканер.
«Любой сканер» находился не где угодно, например, в узкой комнатке с узкой кроватью, где Исак спал, его не было. Они прошли по слабо освещённому коридору в просторное помещение – столовую – сказала Агата.
Он огляделся, заметил оранжевую полусферу сканера на стене, подошёл, приложил запястье.
– О, ты знаешь! – восхитилась Агата и встала рядом.
Плоский экранчик над сканером засветился буквами.
– Романов-Исак-дробь-пять; рост – метр восемьдесят; вес – шестьдесят девять; статус – не определён; – прочитала Агата.
Он покосился на девушку: ну да, его зовут Исак, он знает.
– Ну вот, Исак, исходя из твоего роста, система рассчитает паёк. В условиях космического полёта приходится быть экономными. Ты знаешь, что такое космический полёт?
Исак не знал.
– Вообще-то, я тоже не знаю, – смущённо призналась Агата. – Но еды дают мало.
Она показала, как раскладывать выдвижные столы и стулья, приставлять чип к датчику заказов. Рассказала, что людей здесь много, человек двадцать или даже тридцать.
Исак знал счёт и мог бы сказать, что тридцать – это не слишком много, но постеснялся.
– Почти все здесь примерно одного возраста – как ты и я, есть немного постарше, совсем старых трое – Вадим, Изумруд Маратовна и Хорёк. То есть, он не Хорёк, конечно, а Пётр, но все зовут его Хорёк.
Агата сказала, что несколько дней Исак побудет в карантине, в маленькой комнате, потом перейдёт в другую. Карантин не потому что он болен, его же осмотрел врач, а потому что им всем важно понять, насколько Исак нуждается в помощи, может ли о себе позаботиться.
Заняться здесь особенно нечем, но если он окажется достаточно умным, а она уверена, что Исак очень умный, потому что со сканером справился сам, то его допустят к работе на внешних палубах. А значит, увеличат паёк.
Сама Агата на внешних палубах никогда не была, но она молода, как Исак. Её обязанность – помогать новичкам, так велел Вадим, он здесь самый старый. Он и Хорёк, ну, она говорила.
Исак прислонился к стене, внезапно закружилась голова. С ним случались такие приступы, в последнее время – всё чаще. Во время одного из них пошла носом кровь.
– Устал? – всполошилась Агата. – Пойдём, я провожу тебя в комнату.
Она настояла, чтобы он лёг в кровать, укрыла, приглушила свет и ушла.
Слабость прошла, Исак не шевелился, долго смотрел в потолок. Потолки здесь были ниже, чем в лаборатории. Наверное, если бы он встал на цыпочки и вытянул руки вверх, смог бы дотронуться.
Если лежать тихо, может, его оставят в покое? Всем что-то от него нужно.
Когда он очнулся много дней назад, было хорошо, спокойно. Уютный полумрак, слабое мерцание индикаторов на панели саркофага. Человек в серебристом комбинезоне медицинской службы склонился над ним, створки саркофага бесшумно скользнули вниз.
– Приветствую в мире живых, дружище, – улыбаясь сказал он и подмигнул.
Исак смотрел на юное лицо, по-детски пухлые губы, тонкую шею в вырезе серебристого комбинезона. Смотрел и не знал, что сказать.
– Исак, ты узнаёшь меня? – улыбка медленно сползла с юного лица. – О боже, Исак…
Потом он узнал, что человека в комбинезоне зовут Борис, он самый главный в лаборатории, хотя и самый молодой. И ещё он понял, что случилось что-то плохое с ним, Исаком. Никто ему не говорил, но он наталкивался на изучающий взгляд Бориса, брезгливо и досадливо поджатые пухлые губы, и пугался до потемнения в глазах.
Здесь, в новом месте, тоже всё пугало – к лаборатории он хотя бы привык.
Не пугала Агата. Исак стал думать о том, как она придёт, будет улыбаться и говорить «не волнуйся».
Наверное, он задремал, потому что очнулся от лёгкого стука.
Он открыл глаза и увидел Агату. Она улыбалась, как он и мечтал.
– Ужин, – кивнула она на поднос. – Я подумала, что лучше тебе не ходить сегодня в столовую.
Он тоже улыбнулся. Есть не хотелось.
– Вадим хотел тебя видеть, но я сказала, что ты устал и должен отдохнуть. Ты хорошо себя чувствуешь?
Исак кивнул.
– Ну я пойду, а то на ужин опоздаю.
Он чувствовал слабость и сонливость и снова закрыл глаза, даже не заглянув в контейнеры с едой.
Прошло совсем немного времени, Исак услышал шорох открывающейся двери и удивился, что Агата вернулась так быстро. Но это оказался тип со скрипучим голосом, Исак сразу его узнал.
Тип воровато огляделся и вошёл. Тёмные бусины глаз натолкнулись на взгляд Исака, тип усмехнулся.
– Не спишь, – сказал он. Затем подошёл к контейнерам с едой и снова воровато огляделся. – И не ешь.
Исак натянул одеяло до подбородка, тип ему не нравился.
– Агата сказала – дееспособный, – хмыкнул он. – А ты овощ совсем.
Он быстро собрал контейнеры и юркнул за дверь.
Не успел Исак задремать, как снова пришла Агата.
– Господи, опять! – непонятно воскликнула она и убежала.
Вернулась с высоким мужчиной и неприятным типом.
– Ну что теперь сделаешь, – сказал высокий. – Надо было проследить.
– Ты бы спросил, Вадим, почему она в столовую его не отвела – съел бы свою порцию на виду у всех, так сказать, публично.
– Он плохо себя чувствовал! – воскликнула Агата.
– А может, ты сама и заныкала?
– Хорёк! – угрожающе рыкнул Вадим, и неприятный замолчал.
«Театр абсурда», – подумал Исак. Сильно кольнуло виски, как всегда, когда приходили слова и мысли, которых он не понимал. Он отвернулся к стене.
– Ладно, – услышал он голос Вадима, – не исправишь теперь.
Всхлипнула Агата, и они ушли.
Всю следующую неделю – Исак хорошо ориентировался во времени, чем вызвал восхищённый вздох Агаты, которая путалась в промежутке от вчерашнего до сегодняшнего ужина – он освоился в отсеке и привык к распорядку.
Кроме личных комнат и столовой здесь были игротека и спортзал. Они почти всегда пустовали, мало кто умел ими пользоваться.
Те, кто много помнил, работали на верхней палубе. Но их было мало. В основном, люди почти ничего не помнили, всё время проводили в своих комнатах, выходили только поесть.
Каждое утро, перед завтраком, все молились в столовой. Хорёк скрипучим голосом произносил молитву, все повторяли. Исак быстро её выучил: Боже милостивый, дай нам вспомнить необходимое, а что не помним, то предай навеки забвению, ибо велик ты в милости своей, только тебе решать, какие знания дать.
Лишь Славка-буддист никогда не молился. Перед завтраком он занимался в спортзале, он называл это «цигун».
Исаку нравилось наблюдать, как занимается Славка. Это было… Красиво? В конце Славка всегда говорил: «Спасибо учителям за оставленные знания».
Хорёк злился.
– Учителя?! Знания?! – кричал он, злобно сверкая глазками. – Только Господь оставил знания, каждому по заслугам его!
Хорёк помнил о Боге. Знал буквы, умел читать и писать. Он и Вадим помнили много, раньше работали на верхних палубах, пока не стали слишком старыми.
Славке не очень повезло, он помнил только цигун.
К воспоминаниям здесь относились трепетно, это была единственная ценность.
Даже Хорёк соглашался. Он их записывал, это называлось «концепция».
– Когда соберу и сложу все воспоминания как мозаику, я пойму концепцию Бога.
Хорёк вызывал всех по очереди и требовал вспоминать. Не вызывал Славку-буддиста, потому что тот помнил лишь ненавистный Хорьку цигун, и Вадима, который давно, ещё в молодости, сказал, что откусит Хорьку голову, «если он не отстанет со своим дерьмом».
Исака тоже вызывал, но он отмолчался – не захотел общаться с неприятным Хорьком.
– Ты зря получаешь паёк, Агата, – визгливо кричал Хорёк. – Сказала, что он дееспособный, а он не может говорить!
– Он говорит! – возражала Агата.
– Да? И что же он тебе сказал? Просвети, так сказать, общественность!
Агата молчала, пунцовела и чуть не плакала.
– Женщины! – стенал Хорёк. – Научитесь уже отличать монолог от диалога!
Хорёк устремлялся по коридору к комнате Вадима, взывая на ходу:
– Вадим! Нужно заменить статус Исака на «недееспособный»!
Вадим выглядывал из комнаты, морщился.
– Не вопи, заменю.
Агата приходила к Исаку извиняться, он не очень понял, почему.
– Извини, я забыла, о чём ты рассказывал. Ты же рассказывал? Ты много помнишь, ты дееспособный. А Хорёк помешан на пайках, – она огорчённо замолчала, рассеянно поправила гладкую причёску удивительно длинными – музыкальными – вспыхнуло незнакомое слово, пальцами.
Исак завороженно наблюдал.
– Теперь тебе урежут паёк, – добавила она уныло.
Исака не интересовал паёк, его часто тошнило, аппетита не было. Когда болела голова, он лежал на кровати в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку. Когда голова не болела и не тошнило, уходил в игротеку. Он знал, как пользоваться фильмотекой и библиотекой, но ни то, ни другое ему не понравилось.
Фильм даже испугал: когда Исак вдруг оказался на качающейся на волнах лодке, то заорал громче разъярённого Хорька и сдёрнул с головы шлем. Дрожащий, с колотящимся сердцем, он смотрел на знакомые серые стены игротеки. Медленно провёл ладонями по лицу – ладони были потными.
Книги он не понимал. Все слова казались знакомыми, но смысл Исак не улавливал.
Зато ему понравилось рисовать. Он всегда рисовал Агату: гладко зачёсанные волосы, тёмные глаза, аккуратный овал лица в арке изящных ладоней. Ему казалось, что не очень похоже. Особенно не удавалось передать красоту рук, эти узкие запястья, сильные ладони, длинные точёные пальцы. Он так и сяк крутил голограмму, вытягивал линии, смешивал цвета, менял настройки.
Из спортзала к нему зашёл Славка.
– Агата? – сразу узнал он.
– Нет, Изумруд Маратовна, – пробурчал неожиданно смутившийся Исак.
– Изумруд Маратовна старше. И волосы у неё белые.
Он замер, рассматривая голограмму.
– А, ты шутишь! – догадался Славка и заулыбался.
– Хочешь, научу?
Славка счастливо кивнул.
– А Хорёк сказал, ты недееспособный, не разговариваешь.
Исак пожал плечами.
– Сегодня новенького привели, знаешь? Вернее, привезли, он не ходит сам.
Исак не знал. Не то чтобы он хотел посмотреть на новенького, он и стареньких как следует не запомнил, но это был повод увидеть Агату, и он пошёл.
Новенький был в изоляторе. Даже в кресле-каталке парень казался огромным. Увидев Исака и Славку, он широко улыбнулся и заагукал.
Агата выглядела слегка утомлённой и растерянной, из гладкой прически выбилась прядка.
– Вадим сказал, в таком состоянии людей не приводили никогда. Он не умеет ходить, говорить, ничего не понимает. У него два метра роста и больше ста килограмм веса. Как вот его в кровать уложить? – голос её дрогнул.
– Уложим, Агаточка, ты только не расстраивайся, – тщедушный Славка принялся поднимать здоровяка, Исак бросился помогать.
Вдвоём они подняли его на ноги, парень твёрдо стоял, но не мог сохранять равновесие, заваливался. Когда его повели к кровати, неловко, но послушно переставлял ноги, позволил себя уложить.
– Ну вот, Агаточка, – задыхаясь проговорил Славка, – а ты боялась.
Они стали помогать Агате каждый день.
В свободное время Исак учил Славку рисовать, а Славка Исака – гимнастике цигун. От гимнастики у Исака кружилась голова, но, чтобы не обижать Славку, он занимался.
Однажды они шли из спортзала на завтрак и ещё из коридора услышали крики.
– Опять Хорёк, – поморщился Славка.
Исак замедлил шаги, подумывая отказаться от завтрака, лишь бы не видеть Хорька. Хорёк и так косо смотрел, порицал цигун вместо молитвы, а тут ещё не в духе, скандалит вон.
Шум резко оборвался, и в абсолютной тишине раздался протяжный женский крик.
«Агата!» – мелькнула страшная мысль.
Исак бросился в столовую, столкнулся с ринувшимся туда же Славкой.
Никто не завтракал, плотный ряд спин закрывал площадку у окна раздачи. Исак проталкивался сквозь спины, сквозь страшную тишину – даже женщина замолчала. Наконец выбрался вперёд. Алое пятно на светлом пластике пола ярко ударило по глазам. Он не сразу заметил неподвижно лежащего мужчину.
Кровь. И прибывает так стремительно, что сомнений нет – артериальное кровотечение. Исак проворно опустился рядом. Насквозь промокшая правая штанина. Бедренная артерия. Он прижал кулак как можно выше по бедру, как учили в академии.
– Быстрее аптечку! В изоляторе! Кто-нибудь! Славка!
Топот уверил его, что кто-то побежал за аптечкой.
Свободной рукой он ощупал голову, руки, вторую ногу. На первый взгляд, больше никаких повреждений.
– Аптечка, – выдохнула Агата в ухо, он мельком взглянул на неё.
– Держи здесь, – он прижал её руку к мокрой штанине.
Она вздрогнула, но руку не отняла.
Исак затянул жгут, достал скальпель, мысленно похвалив человека, содержащего корабельную аптечку по всем правилам – с базовым набором хирургических инструментов, вспорол штанину. Кровь остановилась. Он очистил рану тампоном с антисептиком и залепил хирургическим пластырем. За два-три дня срастётся, если рана неглубокая. Воткнул капельницу, снял жгут. Всё.
Исак выпрямился, чувство глубокой концентрации отпустило. Он вдруг увидел, что стоит на коленях в алом пятне, руки в крови, одежда в бурых разводах. Человек тоже густо перемазан красным, там, где он его ощупывал. И запах, тяжёлый запах крови.
Его затошнило, боль залила виски. Он пощупал пульс у мужчины – слабый.
– Ты врач, – потрясённо сказала Агата.
Как будто это было сигналом, все зашевелились, заговорили.
– Перенесите его в комнату, лучше в изолятор, там шкафчик с меднабором. Смойте кровь, переоденьте. Капельницу я закрепил, но всё же осторожнее. Агата, проследи.
Превозмогая тошноту и боль, Исак пошёл в душевую.
Горячая вода хлестала на полную мощность, но Исак всё давил на индикатор. Ещё сильнее, ещё горячее! Капли бешено молотили о поддон, густой пар вздымался к низкому потолку.
Мерзость! Он мелко дрожал под тугими горячими струями. Мерзость! Мерзость! Ваша прекрасная вечная жизнь! Ваш манящий свет далёких звёзд! Ваша «осень переносится на лето»!
Из-за жалкого, убогого пайка!
Он ударил мокрым кулаком по скользкому пластику. Вода невыносимо запахла корицей, видимо, он случайно задел синтезатор ароматов. Его затошнило с новой силой. Господи, почему из всего меню – именно ненавистная корица?! Что ж это за вечный закон подлости?!
Сквозь шум воды слышался далёкий голос Агаты, она встревожено звала его по имени.
Исак стал дышать ртом, мерзкий запах отступил.
Вдруг вода закончилась. Он даже не сразу осознал, так и стоял в тишине, упираясь руками в стену.
– Исак, ты в порядке? – спросила Агата из-за двери.
В наступившей тишине её голос прозвучал неожиданно громко.
– Мне нужно ещё воды, – прошептал Исак и прижал чип к индикатору.
Чип почему-то не сработал. Исак давил ещё и ещё.
– Пожалуйста, воды!
Паника накрыла чёрной горячей пеленой, он молотил раскрытой ладонью уже вслепую.
– Воды!
Чьи-то руки обхватили его.
– Исак!
Он вырывался. Он был голый, мокрый и скользкий - у него было преимущество.
– Исак, не бойся, я только включу воду.
Он снова рванулся, человек поскользнулся, но всё же впечатал запястье в индикатор. Хлынул кипяток с корицей. Человек ойкнул, но не отпустил.
В голове прояснилось. Исак увидел близкие тёмные глаза Агаты, быстрые потоки воды, текущие по её щекам и плечам.
– У тебя закончилась дневная норма, – сказала она, Исак не понял ни слова. – Сейчас мы используем мою.
Трясясь и стуча зубами, он выдавил:
– Отключи проклятую корицу.
Потом они сидели в комнате Исака: Агата в его махровом халате, он – в пледе поверх полотенца. Мокрые волосы Агаты слегка завивались. Исак подумал, что впервые видит её без строгого гладкого пучка. С распущенными волосами она казалась совсем молодой. Или это потому что он осознал насколько сам стар?
– Почему ты не высушишь волосы?
Она пожала плечами.
– Сами высохнут.
– Прости за воду.
– Ничего. Вряд ли я сегодня ещё раз буду принимать душ.
– Часто здесь такое бывает?
– Не знаю. При мне впервые.
Исак видел, что она мается, хочет спросить.
– Что?
– Ты только сегодня вспомнил, что врач?
– Да.
Вспомнил. И не только это. Исаку казалось, что от новой информации голова распухла и тихонько гудит. И ломит затылок и виски. А может, он сошёл с ума.
– Что значит «осень переносится на лето»? Ты кричал там, в душе.
Исак покачал головой. Он что, действительно - вслух?
– Стихи. «Осень переносится на лето, лето отменяется до встречи…»
– Что они означают?
– Несбывшиеся надежды… наверное. Тоска по ушедшему. – Его вдруг осенило. – Постой, ты же не помнишь Землю? Осень, лето – не помнишь? Странно. Здесь никто не помнит Землю. Это надо проверить.
– Исак, я не понимаю.
Он сам пока не понимал. Когда Агата ушла, он переоделся, навестил в изоляторе раненого. Ему сказали, что мужчина пришёл в себя, а теперь спит. Исак отсоединил капельницу, проверил показания датчиков – пульс, давление и температура в норме. Пожалуй, через день-два полностью восстановится.
И всё это время он неотвязно думал о том, что предпринять, с кем поговорить. По всему выходило – только с Вадимом.
Вадим встретил его радушно и одновременно настороженно. Исак его понимал, наверняка в Вадимовой жизни не случалось, чтобы овощ превратился во врача.
Исак выслушал заверения, что его статус непременно изменят и комнату дадут побольше, ну и что там ещё нужно – он, Вадим, подаст заявку.
– Вадим, – перебил Исак, – расскажи о первом воспоминании.
Вадим молчал. Взгляд из настороженного стал враждебным.
– Давай я помогу: полумрак, саркофаг, медик. Верно?
– К чему ты клонишь?
– Наверняка, остальные вспоминают то же самое. Ты ведь расспрашивал? Не мог не расспрашивать. Сколько на твоём таймере?
– Шестьдесят два года.
– Откуда новые люди? Вы же долгое время были тут втроём?
– Вшестером. Трое умерли от старости.
– Молодые стали появляться лет десять назад?
– Пятнадцать. Сначала редко. И память у них была лучше. Не такая, как у нас, но и не овощи. Потом людей приводили всё чаще. И вот – двое за последний месяц. И в таком состоянии… Ты видел.
– И что вы об этом думаете?
Вадим усмехнулся.
– Спроси Хорька.
– А на верхних палубах? С кем вы там общаетесь?
– У нас доступ только в технические отсеки. Обслуживаем лифты. Общаемся в основном с роботами. Есть бригадир. Врач приходит по вызову. Да только они не очень с нами общаются. Скажи, с тобой много разговаривали там? – он выделил интонацией «там».
Да, всё верно. Чтобы получить ответы, нужно задавать правильные вопросы. Если бы не вернулась память, много бы у него возникло вопросов? Вряд ли. Если только через шестьдесят лет.
Окружающее воспринимается как данность. Никого не удивляет, что младенец появляется на свет лысым, беспомощным и голым. Так почему Исака и остальных должно было удивить, что они впервые увидели мир через прозрачный пластик саркофага?
Если он сейчас расскажет о том, что вспомнил, что, по его мнению, правда, то покажется Вадиму безумнее Хорька. И всё же выбора не было.
– Цифра после твоего имени. На чипе. Четыре? И у Хорька четыре, у Изумруд Маратовны - тоже. У меня – пять, Романов-Исак-дробь-пять. У Агаты, у Славки, у всех, кто моложе – пять. Не задумывался, что это значит? Впрочем, по-порядку.
Исак помолчал, собираясь с мыслями.
– Мы все знаем, что находимся на космическом корабле. У нас очень долгий полёт, за жизнь одного поколения не добраться. Поэтому пришлось решиться на клонирование. Мой пятый номер означает, что у меня пятое клонирование, у тебя – четвёртое. В своём четвёртом теле ты живёшь шестьдесят два года. Я – чуть меньше двух недель.
Исак смущённо посмотрел на Вадима.
– Я пока не очень чётко вспомнил детали. Знаю только, что мы еженедельно сдавали кровь, это как-то связано с транспортировкой памяти.
Вадим слушал с каменным лицом, никак не показывая отношения к рассказу.
– Новое тело выращивают около года, обязательно из последнего забора крови, чтобы максимально сохранить память.
– И что случилось? Почему мы здесь и ничего не помним?
– Этого я не знаю. Ясно одно – что-то пошло не так.
– А ты, значит, вспомнил.
– Не всё. Тебя, например, не помню. А должен, если мы члены одного экипажа. Видимо, сегодняшнее происшествие послужило толчком, катализатором. Но мне что-то кололи в лаборатории. Вальтерсен, кажется. Не помню название. Я тогда не соображал.
Вадим долго молчал, Исак не торопил.
– Звучит бредово, не хуже, чем у Хорька. И что ты хочешь теперь?
– Надо что-то делать. Связаться с капитаном.
Вадим посмотрел так, что Исак, со всей открывшейся памятью пяти клонирований – ну ладно, не всей, частичной – почувствовал себя мальчишкой перед мудрецом.
– Ты уверен, что они вернут тебя обратно, пусть и с памятью? Тем более, неполной. В технических помещениях верхней палубы не нужен врач. А здесь нужен. Иди, Исак. Мне ещё разбираться с сегодняшним… инцидентом. Такое нельзя спускать.
На следующий день Исак отпустил раненого из изолятора. Его врачебный авторитет взлетел до небес. Лишь сам Исак не восторгался: для уровня технологии, способной вырастить клона, залечить артериальное кровотечение – сущие пустяки.
Наведался к новенькому, объяснил Агате, что, если его тренировать, он научится ходить и даже бегать, показал упражнения и массаж.
Он попросил у Хорька разрешения почитать записи. Хорёк гневно отказал. Тогда Исак предложил, чтобы он почитал вслух. Наверное, за все шестьдесят лет никто ни о чём подобном его не просил. Не поверив своему счастью, Хорёк принялся читать.
Как Исак и предполагал, никто не вспомнил Землю. Вероятно, память сохраняла какие-то базовые навыки, вроде умения говорить и ходить, и очень фрагментарно – события жизни последнего клонирования.
Повинуясь неясному импульсу, он попросил разрешения сделать запись. Умиротворённый, счастливый Хорёк позволил.
Когда Исак ушёл, Хорёк открыл тетрадь и, водя пальцем по строчкам, прочитал:

Для Агаты.

Осень переносится на лето,
Лето отменяется до встречи.
Встреча – до невыясненной даты.
Всё нетвёрдо, и ничто не вечно.
Только мы остались в этом марте
Счастливы, бездвижны, незаметны
В бесконечно длящемся стоп-кадре
Две пылинки в янтаре момента. *

За Исаком пришли во время ужина. Запиликал сигнал внешнего шлюза, в столовой стихли все звуки. Никто и никогда не приходил в это время.
Так и получилось, что Исака вышли провожать все.
В невзрачной серой комнате ждал Борис.
– Дружище, я рад, – он сердечно обнял Исака и похлопал по спине. – Мы увидели, что твой статус изменился на «врач». Значит, ты вспомнил.
Исак обернулся. Поодаль, тесной группкой стояли его товарищи. Добрый, безотказный Славка, глупый, несчастный Хорёк, удивлённый Вадим, Агата, с необыкновенно красивыми, стиснутыми у груди руками.
Комок встал в горле, он быстро кивнул и вслед за Борисом шагнул в двери шлюза.
Это была комната Исака-дробь-четыре: его рабочий стол из тика, на котором никогда не было порядка, но бронзовая статуэтка жука-геркулеса всегда выглядывала из-под вороха каких-то очень нужных вещей; его кровать – всегда заправленная под уголок, словно на ней никто не спал; его футбольный мяч, застрявший между высокими ножками антикварного шкафа. В комнате была даже люстра и настоящее окно. Окно в глубокий прозрачный космос, такое желанное там – внизу, и такое ненужное здесь.
Исак помнил комнату, но не помнил ни одного дня, прожитого в ней, ему было неловко в этой неуместной роскоши, он не понимал, почему кровать нельзя спрятать в стену, и зачем человеку может понадобиться шкаф. В комнате Исака-дробь-четыре поместились бы все новые друзья Исака-дробь-пять. Но друзья остались внизу, внизу осталась Агата.
Зато ему улыбался теперь старый друг Борис, и великолепная Соня, от которой у Исака захватывало дух, а у остальных – пропадал дар речи. Стальная-Соня-дробь-пять была капитаном корабля, единственной женщиной в экипаже, единственной, у кого было право принимать решения. И она никогда не ошибалась. Или не позволяла так о себе думать.
В комнате Исака-дробь-четыре Исак-дробь-пять чувствовал себя потерянным и одиноким. Опять не хотелось ни с кем разговаривать, опять давила головная боль, опять его посещали неприятные и незнакомые люди. Первой зашла невысокая дама в сером брючном костюме, она принесла еду, не сказала ни слова и будто растворилась в бесконечной пустоте огромной комнаты.
Еда была невероятной. Ничего подобного внизу не предлагали: Исак узнал спелые овощи в салате и даже определил на вкус, что стейк был приготовлен из ягнёнка. Средней прожарки. Исак-дробь-четыре любил с кровью. Исак-дробь-пять не ел до этого настоящее мясо.
– Предложить вам что-нибудь ещё? – спросила дама в костюме, склонившись над подносом с пустыми тарелками.
– Нет, спасибо, этого даже много, – ответил Исак, потирая раздувшийся живот. – Внизу меня так не кормили.
Женщина некрасиво поджала губы, от чего её лицо сморщилось и будто даже потемнело.
– Я слышала, они там словно стая обезьян – живут в грязи и бесконтрольно размножаются. Не представляю, что вам пришлось пережить, дорогой Исак. Это должно быть необыкновенное мужество и такое бесконечное терпение, чтобы всё это вынести, чтобы не сойти с ума…
– Довольно!
Соня выросла за спиной дамы в костюме, словно валькирия с разящим копьём. Комната вдруг стала маленькой и тесной. Дама исчезла в коридоре, так и не разогнув спины.
– Исак, – голос был холодным, – ты что-нибудь помнишь об этой комнате? Ты помнишь, чья она?
– Моя.
– Верно, – голос был нетерпеливым. – Как долго ты здесь прожил?
– Два… Или три поколения?
– Четыре, – голос был твёрдым. – Что ещё ты помнишь?
– Немного.
Позже, уже в лаборатории, лёжа на кушетке под капельницей, Исак смотрел в потолок, теряясь взглядом среди множества светодиодов, и слушал пустой голос Бориса, читающего с экрана какие-то длинные бессмысленные предложения.
– Ты хоть что-нибудь из всего этого помнишь? – прохрипел Борис, запивая слова водой из прозрачного стакана.
– Что-нибудь, – неловко ответил Исак.
Он действительно что-то помнил: немного о жизни на Земле, немного о жизни на корабле. Он помнил Суворова-Бориса-дробь-три, который повесился в своей комнате, потому что устал быть старым. И Суворова-Бориса-дробь-четыре, который неожиданно занял пост главного инженера вместо Брежнева-Вадима-дробь-три, так и не восстановившегося из резервной копии.
– Что-нибудь конкретное? – уточнила Соня.
Она сидела в углу, в большом кресле из белого пластика, словно на троне, наблюдая за каждым движением в лаборатории, слушая каждое слово. На неё не смотрели, от этого Исаку было неуютно, ему казалось, что они вдвоём – как инородные тела в живой системе – сбивают с ритма, нарушают цикл.
Исак смотрел на Соню, она ему позволяла. За этими взглядами была какая-то невероятная, почти потусторонняя жизнь, в которой они вместе просыпались, вместе завтракали, смеялись. В той жизни Соня не была совершенством: она собирала волосы под некрасивой заколкой, ходила в старой пижаме с пятнами от кофе, ела руками. В той жизни она была человеком, а он – был другим.
– Это было в третьем или в четвёртом поколении? – неожиданно для себя спросил Исак.
– Что – это? – Голос у Сони был пронзительным и холодным, надменным – в каждом звуке, нетерпеливым – в каждой паузе.
– Когда мы были вместе?
Борис, казавшийся увлечённым работой, на мгновение замер, невольно подтянув плечи и поджав губы, он придавил планшет к столу; опомнился, когда затрещал корпус.
– Во втором, – коротко ответила Соня. – Ты что-то вспомнил?
– Пока только пятна кофе на твоей фланелевой пижаме.
Ещё он помнил, что она мёрзнет по ночам и терпеть не может молоко; она любит читать с экрана, когда в комнате выключен свет; она помнит наизусть несколько сотен стихотворений; она мечтает, чтобы звёздный рисунок на небе нового мира походил на полотно Ван Гога.
Но разве мог он говорить об этом сейчас, глядя в её серые глаза – в холодный омут цинизма и отвращения к человеческой природе. Знал ли Исак ту девушку, что стояла сейчас перед ним в юном Сонином теле, или от неё остались лишь воспоминания?
– У тебя есть фланелевая пижама? – спросил Борис, разглядывая трещины на пластиковом корпусе планшета.
– Конечно нет, – тут же ответила Соня, – уже нет.
После её слов Исаку стало дурно: боль растекалась по голове от затылка до кончика языка; уже не тошнило, но дышать было невозможно – лёгкие будто замирали на вдохе, и наэлектризованный воздух застревал в горле, раздирая гортань. Голоса не было; Исак шумно выдохнул и провалился в темноту. В болезненном припадке он встречал воспоминания из прежних жизней: людей с Земли, с которыми его навечно разделила катастрофа, тяжёлый запах ядовитой пыли, бледное солнце в мутном коричневом небе.
Железное тело корабля стояло на взлётной полосе в окружении безликой толпы, а по узкому проходу в сопровождении военных шли самые важные люди Земли. Человеческая рассада, молодая перспективная поросль.
Исак видел их сверху, из окна своей комнаты. Он был в составе команды, он был выше по иерархии, он был садовником в этом огороде и ему с его уникальными знаниями предстояло следить за всходами. Он знал каждого в лицо, для каждого составил формулу восстановления генетической памяти. Он видел среди них Агату и Катю, видел Славку. Они были маленькие – далеко внизу, уже тогда – незаметные и незначительные, но такие важные.
– С ним всё в порядке, – говорил Борис, склонившись над обмякшим телом Исака. – Это ожидаемая реакция на вальтерсен.
– Выглядит плохо, – Соня взяла Исака за подбородок и повернула лицо к свету. – Очень бледный.
– Две или три терапии он ещё вытянет, дальше – не знаю. Но динамика восстановления памяти всё ещё очень мала.
– Вчера отключилась Катя.
– Серьёзно? Кто теперь будет делать копии?
– Раньше её подменяла Агата. Теперь копирование остановилось, сегодня мы объяснили это колибровкой оборудования. А завтра уже поползут слухи, начнётся паника. Ты понимаешь, что я не могу выйти к народу и объявить, что за тридцать лет до посадки нас всех начала массово косить эпидемия.
– Технически, СВСК – это не эпидемия, – поправил Борис.
– Синдром внезапной смерти клонов, – Исак лежал на полу такой же бледный, как несколько минут назад, но взгляд его был наполненным и ясным.
– Ты вспомнил? – Соня взяла его за плечи и помогла сесть.
– Да, вспомнил название, – Исак потёр глаза тыльной стороной ладони, – вы колите мне вальтерсен? Я же от него подохну!
– Ты и так не больно-то жив, – сухо парировала Соня.
А потом она замерла, её холодная маска раскололась, глаза наполнились слезами. Она не говорила, не кричала, она почти не дышала. За спиной у Исака потемнел и безвольно упал Борис. Громко. Ударившись головой об угол стола.
Соня смотрела в воздух, в пустоту, в никуда. Она смотрела в прошлое – на две, на три, на четыре секунды назад, в безвозвратно уходящее мгновение, когда ещё ничего не случилось.
– Он мё-р-тв, – трудно выговорила Она.
Исак не смотрел. Он знал, что мёртв. Знал – почему.
– Иногда памяти достаточно, чтобы жить полноценной жизнью, – ровно говорил он.
Той ночью он остался в лаборатории. Бориса унесли, Соня ушла следом. Исак пытался с ней поговорить, но она лишь махнула рукой, ей было не интересно, их жизни разошлись два поколения назад и всё, что она сказала на прощание: «Постарайся дожить до утра».
То же самое она повторила сейчас, когда закрывала за собой дверь.
Осень переносится на лето,
Лето отменяется до встречи.
Теперь Исак знал, откуда эти строки – их ему зачитывала Соня, разбирая старые сохранёнки на компе. Исаку очень понравилось, а Соня смеялась, говорила, что это глупость и безвкусица. Но так проникновенно и глубоко. И она снова Смеялась.
Исак-дробь-четыре прожил в общей сложности триста двенадцать лет. За триста двенадцать лет он так и не научился разбираться в стихах, зато прекрасно разбирался в генетике. Хотя и в генетике – не очень, ведь это его формула где-то сбивалась.
Казалось бы – что может быть проще? Вальтерсен раскрывает генетическую память. Добавляй его в кровь, не ошибись с дозой и живи вечно. Меняй тела хоть каждые двадцать лет, оставайся всегда молодым. Сломал ногу? Проще застрелиться, чем сидеть в каталке.
Но всё не так.
Исак лёг на кушетку и подключил капельницу. Вспоминать нужно было быстро, чего бы это не стоило. Валтерсен поступал в кровь вместе с плазмой, по капле – раз в несколько секунд. Каждая капля приближала к смерти, нарастала головная боль.
Осень переносится на лето,
Лето отменяется до встречи.
Встреча – до невыясненной даты.
Всё нетвёрдо, и ничто не вечно.
Исак лежал в густом омуте воспоминаний, где звуки обретали форму предметов, слова рассыпались буквами, а цвета уплывали за пределы спектра. И чем Соне не понравились стихи? Он видел, как записывает их в тетрадь для Агаты.
С Агатой всегда было проще, теплее. Она тоже не знала, как рифма может быть пошлой или безвкусной. Она жила сердцем, видела мир настоящим, не разбирала людей на формулы, не разделяла слова на глупые и умные. Она жила здесь – на этом корабле. В сложных условиях, в несправедливом тесном загоне, но она жила, а не дожидалась конца.
Исак уплывал всё дальше. Капля за каплей, минута за минутой, вальтерсен топил его новую жизнь-дробь-пять в глубоком омуте разочарований-дробь-четыре, страхов-дробь-три, любви-дробь-два, надежд-дробь-один.
Утром, когда Соня нашла его на кушетке, Исак помнил всё. Он мог сказать ей, что синдром внезапной смерти – это неизбежная плата за долгую жизнь. Что вальтерсен не совершенен. Что только новая жизнь достаточно ценна, чтобы её сохранять. Но сил не осталось.
– Я помню каждое лицо, каждого человека, которого встречал в своей жизни. Я помню каждый шрам, каждую родинку на твоём теле. Я знаю размер твоих позвонков, могу воспроизвести форму черепа. Я помню всё, но я не помню, как пахли цветы на Земле.



* автор стихов Михаил Идов.

Глубокий трогательный рассказ. Я бы сказала - взрослый. ПахнУло истинным драматизмом.

Вау, прочла на едином дыхании. Мастерски написано. Биология всего этого дела осталась для меня не совсем понятной, но может так даже и лучше. Истории о том, как у людей постепенно пробуждается память всегда безмерно меня интриговали.

Причём, сюжет прост до предела. Люди придумали, как обеспечить себе якобы "бессмертие". Делаем клона, передаём ему свою память. Оказалось (сюрприз, сюрприз), что идея плохая, причём проблемы сразу две: клоны и вспоминают плохо, и нежизнеспособны.
Но автор выполнил это это так, что сюжет даже и не важен. Даже лучше, что автор не стал заморачиваться с крутым сюжетом, только испортил бы всё.
Тем более, сюрприз с клонами срабатывает - я-то думала, они из заморозки выходят.

Осилил...
Вначале ржавый упадок.
Мне бы понравилось, останься он таким.
Потом мешанина переживаний, прозрений, терзаний...
Послевкусие оставляет только первая половина. Вторая - для объяснения читателям идеи, целлюлоидно-чистая что ли...
А исполнение мастерское!
Спасибо Автору

Автор, Вы кудесник: я зачитался Вашей историей.
Не знаю, что послужило толчком к написанию (кроме участия в конкурсе, конечно), но, если это стихи послужили основой для сюжета, то это - wow!

Я сам не любитель вставлять стихи в текст, да и чужие попытки поступить подобным образом не вызывают у меня умиления: я стараюсь их просто пропускать и не заострять внимания.
На мой взгляд, совершенно разный внутренний душевный настрой должен быть у человека, читающего стихи или прозу – это плохо сочетается между собой.

Вам же удалось разрешить это противоречие: стихотворные строки, звучащие в тексте, оказались не только искренни и душевны сами по себе, но и весьма уместны.

Образность языка выше всяческих похвал!
Словно автор не выдумывает образы и эпитеты, а они сами по себе возникают естественно и точно, в своём гармоничном великолепии.

Тот редкий случай, когда не хочется копаться в соблюдении конкурсных условий, потому что, в противном случае, возникли бы вопросы по степени изгойности героя/ев: не совсем ясно, кто изгой и по отношению к кому.

Но рассказ получился до такой степени трогательным и захватывающим, грустным и безнадёжным, как вся наша жизнь, что для меня, как для читателя, а не организатора конкурса, это не столь существенно и принципиально.

Это настоящий рассказ и для меня – однозначно в Топ.

Искренне желаю успехов на конкурсе!

Красивая лирика и много диалогов. Очень хотелось бы перенести этот рассказ на короткометражку – иметь возможность видеть лица, эмоции героев) Уверена, получилось бы здорово

А мне не понравилось
Нет, написано хорошо, но некоторые места приходилось перечитывать.
Эмоции, переживания, но точка зрения меняется так, что я путаюсь, кто же там видел как падал Борис.
Образный лиричный текст заканчивается моралью. Я практически рыдал, от того, что вот этот дворец, только ради "только новая жизнь достаточно ценна, чтобы её сохранять".
И как-то понимаешь, что дворец то хорош, только всё равно обидно.

Мне очень понравился рассказ, но только без первого куска. Если бы я не скользнула вниз и не прочла пару отзывов , точно бросила бы читать, посчитав ЭТО бредом МТА
Давайте, Автор, разберёмся - о чём это Вы(безусловно это пишется не для Автора, чья работа ниже этой части):

"Исак стоял у смотрового окна и вглядывался в обледеневшее тело гиганта"
.
Ок. Здесь пока почти всё понятно, хотя определение смотровое несколько странное для окна или недостаточное, так как необходимо пояснение, почему вы обратили внимание именно на это смотровое(оно маленькое, оно прозрачное, оно реальное ит.д)

"Он был несовершенен:

Кто он?

"...словно изъеден какой-то болезнью, он задыхался в морозной пыли и медленно,..."

там ещё и пыль морозная, значит вообще плохо видно - кто он?!

"... из последних сил, поворачивался к свету далёких звезд..."

Всё-таки он - это, наверное - корабль?

"...И когда тень сползала вниз, обнажая раздутые вены неподвижных рек, корабль повернулся..."

Вынос мозга! Вены рек - Он - не корабль, а кто? Исак?! Но повернулся корабль! Ничё не понимаю!

"...Закружились в темноте спирали галактик, и гигант исчез..."

Чумааа - ваще не понимаю, как можно увидеть кружение спиралей(!) галактик(!) и куда исчез гигант(кто же он?!)

"...Катя подошла ближе, поднесла индикатор к губам Исака и запустила сканирование..."

А дальше , видимо, следствие сканирования:

"...– Да. Я задумался над тем, как скоро погибают планеты, если за ними не наблюдать...."

А если наблюдать, то не так скоро?

"...Тень ледяного гиганта легла на корабль, стало темно и тихо."

Позвольте, не далее как минуты две назад гиганта отправили в тартарары!

"Холодная сфера приподнялась над колонной; расслабленные пальцы Исака погрузились под зеркальную поверхность; что-то глухо щёлкнуло в глубине, ударило по коже; сфера завибрировала и опустилась."

"Тёмные бусины глаз натолкнулись на взгляд Исака"
"запивая слова водой из прозрачного стакана"

Таки что это было ? Творческий союз МТА и матёрого Мастера? Я в замешательстве.

Давайте я Вас, Marina Gaki, размешаю обратно
Полагаю, что в самом начале автор ещё не разогнался, как следует, и не перешёл на первую космическую))
А вообще Вы правы: начало непростительно корявое по сравнению с дальнейшим текстом букв.
Зато потом всё выровнялось и стало щемяще хорошо.

Виктору Не не читать!

Начало нормальное. Там всего одна ошибка: автор не указал, что гигант - это планета. (скорее всего, писалось в спешке) Да, он в голове это держал, но на бумагу не положил и вот. Потому, читатель весь абзац в состоянии абзаца пытается понять кто здесь и что вертится. Собственно если догадаться, и перечитать то всё нормально, на мой взгляд.

А теперь пофантазируем, если эту первую главку под нож, под корень - что случится с рассказом? Думаю - в обрезанном(простите ) виде это прямой кандидат в ТОП. А с таким началом, извините...
Очень жаль.

А мне совсем не жаль...
Потому что это увеличивает мои шансы прорваться в ТОП!
Мбуа-ха-ха-ха!

По-моему, там все вполне ясно указано. Меня начало просто заворожило.

Ну я начал догадываться, что за гигант, только во втором предложении и то офигевал, потому как все знакомые мне гиганты, все сплошь газовые (они так и называются "газовый гигант"), и никак не могут быть с венами рек и т.п.

Не, ребята, к первому предложению, к первой главе рассказа необходимо относиться максимально требовательно - если бы не конкурс, после первого абзаца, Автор просто бы потерял меня как читателя. Ну, о своей читательской фигуре, я не великого мнения, но , думаю, такие же простотырые пользоваители тоже перелистнули бы этот рассказ из-за подобного "некамильфо".

А как вам сей перл(я ваще-то отсутствием фантазии не болею, поэтому могу много чего здесь нафантазировать, а между тем, Автор мог бы быть и поточнее: "...Холодная сфера приподнялась над колонной; расслабленные пальцы Исака погрузились под зеркальную поверхность; что-то глухо щёлкнуло в глубине, ударило по коже; сфера завибрировала и опустилась.

Еслиб не конкурс, то автор бы перечитал, или исправил бы после указания первого же читателя. А так ему теперь на это смотреть до конца конкурса.

Хорошая школа. Я многим обязана этому форуму.

Серьёзно? Ну, да, спортсмен не стартовал вовремя, потому что накануне плохо спал. Балерина на конкурсе не удержалась в фуэте - голова закружилась. Певец не взял ноту, но мы же можем понять... Продолжать? ))

Продолжайте, иначе где же еще вы сможете продемонстрировать неуместные шутки?

Боже мой, зовите Фрейда

Написано здорово, в целом рассказ понравился, на мой вкус избыток лиричности и эмоций можно было бы немного уравновесить динамикой. Скорее всего кандидат в топ.

Очень затянутое начало. Безобразие. Читателя надо сразу интриговать, с первого предложения на крючок и потом грузи, чем хочешь. К середине почти заснула. Заставить себя дочитывать не смогла. Мне не хватает динамики. Образность, это круто конечно, и рассказ определёно найдёт свою ЦА, но не мой топ. Извините , автор. Удачи в конкурсе.

Значит Вам понравится мой рассказ Жду, когда Вы до него доберётесь)

Про жуткое начало уже сказали, согласна.

Идею про клонирование как возможность добраться до/к не о(б)суждаю, упор тут явно на драматизьм. Дела с драматизьмом обстоят примерно так. Количественно его много. Качественно: по сути – «тут помню, там не помню», по исполнению... «тут помню, там не помню». Откровенно говоря, утомляет. Музыкальные пальцы... О, новое слово – пальцы! Соня-капитанша... О, новое слово – отношения во втором поколении!

Вообще, растрёпанный конечно текстик. Никуда, вектор фри. Есть какие-то поползновения, когда начинает казаться, что вот сейчас, за этим поворотом... ан нет, никаких поворотов, где ползли, там и ползём. «Агата вся такая!» – и? «А Хорёк весь не такой!» – и? «Там мои друзья!» – и? «Там плохо кормят, а тут вона как раскайфовались!» – и? И так далее. Будь рассказ поминиатюрнее, «посувенирнее», можно было бы смириться с этим всем как с «ну – дано пунктиром». Но не на этих объёмах. И не в этом «трудоголическом» тяжеловесном нарративе, где каждый стук лопаткой по стенке на счету...

Хорошие новости. Из того, что успела прочесть, это, тем не менее, лучшее. По крайней мере запоминается. Вчера читала, сегодня помню. Восстанавливается память-то, не впустую вольтарен эмульгель!.. )

Автор, конечно, мастер. Легкий и уверенный стиль, точные нестандартные описания. Драматизм без слезливости. Интересный фантдоп - клонирование, как бессмертие памяти. Немного не поняла, где здесь изгой. Ну наверно, главгерой. В общем, хорошо. Немного ритм сбивается, когда идут объяснялки, но все равно очень и очень хорошо. Думаю, кандидат в топ или может в журнал. Но это не мне решать.

- автору, канеш виднее, но имя пишется с двумя А. А то как ишак читается, уж простите.

Сначала у меня возникла ассоциация, что за иллюминатором не планета, а некто, застывший в вечном холоде вакуума, а руки погружаются вообще не знамо куда. Потом понемногу всё встало на свои места. А потом... Потом и сказать стало больше нечего. Просто читать и получать удовольствие. Да, можно найти много аналогий от других произведений/фильмов, но к чему всё это? Но начало я бы всё же переписала.
Удачи на конкурсе.

Вот, блин... А я и не знала, чем склероз лечат.

Да, точно!
Забыл это в отзыве своём указать: меня тоже резал этот Исак постоянно.
Но потом увлёкся текстом букв и забыл про всё на свете)

Возможно, это фамилия. Или прозвище. Или такие будут в будущем имена. Исаак было бы ужасно...

Кстати, я погуглила, есть такой вариант имени: "Исак".
Вот, например:

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D1%80%...%B2%D0%B8%D1%87

У меня прадеда звали Исаак. Я привык
Вы только представьте:
Исак Ньютон.
Исак Бабель.

Как по мне, "Исаак Ньютон" ничем не лучше... Я привыкла к "Айзек Ньютон".
Для меня это всё равно, как написали бы: "Исаак Азимов".

Очень понравилось. Кандидат в топ!

Ключевое слово "привыкла")
А я привык к Исааку - Ньютону или Бабелю, не важно))
И к Айзеку Азимову, конечно.

Стереотипы, стереотипы...

Вот, хороший рассказ. Читать интересно, написан достойно.
Он, правда, стоит на довольно зыбком фундаменте - скажи кто-нибудь на корабле "а давайте организуем передачу памяти следующим поколениям клонов по уму?" - и рассказ рассыпется.
Ну и фальшстарт в начале. Но тем не менее, тем не менее,

Жму руку.

В каком смысле? Я так поняла, что этот их чудо-препарат, пробуждающий генную память, не работал как надо... Он и память не восстанавливал как следует, и преждевременно убивал заодно, такое вот сочетание...

Кажется, у них там кто-то дебил...

У них там целая секция дебилов.

то есть, "я вспомнил - я врач" - это генная память? Ой...

"Генетическая память", точнее ...

Интересная работа. Пришлось потом вернуться в начало, чтобы окончательно понять всё. Как говорили в курилке, пробраться через этот кусок, а от себя добавлю - и потом к нему вернуться. Из-за этого первого куска не будь это конкурсным текстом, который нужно прочесть, бросила бы, и зря. Так что вот, вне конкурса это был бы минус с моей точки зрения, разумеется.

Ах, такое лирическое-лирическое… Нежно-проникновенное. Автор, описывая медленное пробуждение воспоминаний, невольно погружает в атмосферу этого неведомого корабельного будущего.


Мне напомнило старую добрую советскую фантастику. «Богатырская симфония» Альтова: Ты помнишь, ворон, девушку мою? Как я сейчас хотел бы разрыдаться… Но это невозможно. Стар (с)

А эпизод прощания с группой, когда Исак возвращает себе статус врача, такой прямо за душу берущий! Он-то вспомнил, а они, его первые товарищи по возвращению памяти – нет.


Вот это лишнее, диссонансно:

Заменить раздувшийся на наполненный, а то от тонкой лирики принятия памяти Исака-дробь-четыре идут такие материальные несуразицы, навевающие мысль то ли на «чужих», то ли на «беременность», то ли на болезнь. В общем случае с одного сытного обеда живот не раздуется.


Калибровкой. Сверкой с показаниями эталона. Логичнее бы вписалось объяснение, связанное с остановкой архивирования или восстановления бекапа.

Но в остальном – очень и очень. Драматизм на высоком уровне. И объяснение не грузит, спасибо Автору, прочитано на одном дыхании.

Походу, я тут выполняю роль злого критика. Ну, ладно, стезя моя такова, значит.
Не верю я в рассказ.
Во-первых, в фантдоп. Как было замечено выше, если бы память передавали по уму, то рассказ бы не состоялся. То есть он состоялся бы, но кое-что пришлось бы убрать - нижнюю палубу, например. Вот что мешает, помимо этой передачи "генетической" памяти клонам, давать им книжки читать о своём прошлом, показывать картинки, видео? Чтобы их торкнуло, как Исака от вида раны? Не ждать, когда сработает таинственный триггер, а вызывать его искусственно?
И всё тогда получилось бы прекрасно, ведь это не отменяло бы главного драматизма ситуации: что за всё приходится платить, что каждый новый клон хуже предыдущего, что есть риск, что до конца не долетит никто, потому что пятые версии клонов неожиданно помрут один за другим. Но зачем-то автор придумал совершенно искусственную конструкцию: мы не будем учить клонов ничему, а будем бросать их в реку и ждать, авось сами научатся плавать.
Во-вторых, память эта, разумеется, никакая не генетическая. В генах нет ничего, что происходит с человеком в течение жизни. Вы можете придумать какой-то свой термин - память крови, например. Но не генетическая! Аккуратнее надо с терминами. Тут же конкурс научно-фантастического рассказа! Научно! А у одного гидропоника растёт, у другого металлический водород существует без давления, тут вот память генетическая хранит то, чего в генах быть не может.
В-третьих, сцена, где Исак всё вспоминает, искусственная от начала и до конца. Что у неё была за причина? Кто кого ранил? Чем? За что? Какое понёс наказание? Что вообще за рана? Вроде и человек от неё в обморок упал, но при этом её можно заделать лейкопластырем. Автор, вы почитайте литературу медицинскую. Артериальное давление снесло бы этот пластырь нафиг. А если не артериальное - то чего он в обморок упал тогда?
В общем, выглядит эта сцена как пятая нога у коня. Совершенно инородный объект. Вот захотелось автору, чтобы сработал какой-то триггер, и он по-быстрому сделал эту сцену, хотя она совсем не вписывается.
Далее, автор очень многое оставляет за скобками. Вот Иска вспомнил что-то. Ну, давай, автор, расскажи, что же? Но автор молчит. Вот Хорёк читает свои воспоминания. И что же в них? А фиг знает, автор умалчивает. И так далее. Автор, это вызывает только недоумение. Так не подогревается интерес.
Что ещё? Автор, видимо, любит стейки из ягнёнка. Но тут он снова смотрится инородно. Я не верю, что на корабле, который летит уже триста лет, есть запасы мяса ягнёнка. Свежие овощи - ещё ладно, допустим, там есть какие-то оранжереи. Но ягнёнок? К чему он тут? Чтобы подчеркнуть разницу между палубами? Да она и без этого видна.
И последняя фраза оставила меня в недоумении.

Что хотел автор этим сказать? Почему это должно задеть меня? То есть запах цветов он не помнит, а вот вкус стейка - помнит. Да ещё может отличить ягнёнка от других стейков. Да ещё степень прожарки различает.
И как это связано с тем, что

Но, простите, если бы это был обычный корабль поколений, где люди бы ночами делали новых людей, то поколения, кроме первого, тем более не помнили бы запах цветов на Земле.

В общем, я в замешательстве. Рассказ-то хороший. Написан складно, и даже первая глава меня не смутила. И пока что один из лучших, мною прочитанных. Но я не разделяю восхищённых настроений, царящих в этом обсуждении.

Автор решил сразу две проблемы: как избежать рождения человека обычным путем в невесомости и как долететь до цели самому первому поколению. Но... появился непредвиденный фактор - потеря памяти у каждого последующего номера клона.

Романтическая составляющая вплетена в фабулу искусно. Хотя этот момент не решает возникшую на корабле проблему.

Делаю вывод - до цели долетит лишь последний клон: стая обезьян.

Так что будущим инженерам и ответственным за дальние полеты - есть над чем призадуматься еще на Земле. Автор показал возможные последствия.
Хороший рассказ,

Можно было как-нибудь оригинальнее и ярче выехать на "цветах для элджернона", раз все ставки автора делаются исключительно на драму и попытки выиграть за счет читательской эмпатии. Все это познание мира с повом инвалида на самом деле можно было разметить в рамках нескольких абзацев. А дальше... Дальше хотя бы был бы конфликт, сюжет, кульминации, твисты, запоминающиеся моменты, может, даже научно-технические вкусности. Всего этого нет в этой зарисовке.

Неплохо. Не возникает желания бросить на середине.

Только это не вечная жизнь. Это клоны. Разные люди с одинаковыми воспоминаниями.

Сложное у меня впечатление от этого рассказа. С одной стороны, язык - красивый, сточный, завораживающий. Но как раз на фоне этой красоты хорошо заметны неровности, шероховатости и ляпы, о которые глаз спотыкается.

"Гигант в морозной пыли" - ознозначно читается как покрытый снегом и льдом. Но, если это снежная планета, откуда там реки?

Какой-то неловкий "Исак". Да, я знаю, что есть такое имя - но не звучит оно здесь, хоть убей!

"Вступает в парадокс с неизбежностью" - противоречие, что ли, имелось в виду?

"Исак только сейчас рассмотрел веснушки на её щеках, и необыкновенно-глубокий, зелёный цвет глаз. Неделя за неделей" - что, прям каждую неделю зелёный? Или он несколько недель её рассматривал?

"Затем подошёл к контейнерам с едой и снова воровато огляделся" - в комнате, которую только осмотрел, заходя в неё? Я понимаю, что нужно продемонстрировать отрицательного персонажа, но зачем так топорно?

"Из-за жалкого, убогого пайка!" - что из-за пайка? К чему тут эта фраза?

"Мне ещё разбираться с сегодняшним… инцидентом. Такое нельзя спускать" - так говорят, когда есть виновный. Но здесь речь идёт о несчастном случае. Кому Вадим не хочет его спускать?

"– Я слышала, они там словно стая обезьян – живут в грязи и бесконтрольно размножаются" - непонятно, откуда взялись фантазии насчёт размножения, которое, похоже, на корабле напрочь отсутствует.

"Он мё-р-тв, – трудно выговорила Она" - если человек внезапно упал, это всегда означает смерть? Даже если и так - это обязательно надо тут же озвучить? Кстати, "Она" с большой буквы здесь несёт какой-то смысл или просто опечатка?

Но в целом - да, рассказ красив. Вот только за этой красивой обёрткой не видно содержания. Если убрать язык и стиль - что останется? История о том, как люди научились клонировать себя с помощью лекарства, вводимого в кровь. Кстати, непонятно, почему клонируют в единственном экземпляре? Что мешает сделать сразу Исака-5 и Исака-6 и оживить их параллельно? Лекарство имеет неприятные побочные эффекты - потеря мозговых функций и внезапная смерть.

Собственно, вот и весь сюжет. Тут нет никакого внутреннего конфликта, борьбы идей, сложного выбора. Вроде, были какие-то его зачатки, когда мне показалось, что ГГ будет делать выбор между Агатой и Соней - но так это ничем и не закончилось. Никакой кульминации, предсказуемая развязка. Финал открытый: судьба экспедиции непонятна, но я даже не могу гадать о ней, потому что автор дал мне слишком мало информации.

Ощущение, что рассказ писал мастер, но второпях. Несомненно, его надо полировать и дописывать - а в нынешнем виде он в мой ТОП не попадает.

Ещё один замечательный рассказ! Щемяще хорош... И затянул меня с самого начала. Драматично, лирично, трогательно. Спасибо автору и удачи!

Научно-технический прогресс, я считаю, такая штука, которая преобразует не одни только космические корабли, но и лейкопластыри в ихних аптечках. Я не думаю, что автор настолько наивен, что полагает, будто пробитую артерию залепляют нашим современным лейкопластырем. Я так думаю, что под походной аптечкой на звездолете дристотысячного года он представлял не нашу современную пластмассовую коробку, из которой сердечники крадут домой валидол, а нервные бабы в течение получаса выдувают всю валерианку. Я согласен, на этом моменте чуть спотыкаешься, но всего лишь на какой-то миг. Я считаю, автору просто нужно вставить какую-то деталь, чтобы читатель въехал, как по маслу. Например, "Исак быстро достал из аптечки ядерный нанолейкопластырь и прилепил к ране, обильно наслюня".