Помощь - Поиск - Пользователи - Календарь
Полная версия этой страницы: Сахалинские каторжанки
Литературный форум Фантасты.RU > В ином формате > Сюрреализм и постмодернизм
Страницы: 1, 2
Инна Фидянина-Зубкова
Все произведения автора на этом форуме (ссылки):
Маша и самовар, Сказки о животных
Алиса и Диана в тёмной Руси
Сказки тёмной Руси
Нежить и Егор Берендеевич
Нежить и богатыри
Сахалинские каторжанки
Фантастические стихи


мемуары, 18+

(Воспоминания о семье и детстве автора. Все имена и фамилии в точности соответствуют реальным людям.)

Главные герои:
Инна Зубкова — девочка
Валентина Николаевна Зубкова (Горыня) — мама
Иван Вавилович Зубков — папа
Вавила Степанович Зубков — дед
Прасковья (Паша) Никаноровна Зубкова — бабушка
Анатолий Каргаполов — мальчик
Нина и Николай Каргаполовы — друзья семьи
Ирина Бурганова — девочка
Илья и Люся Бургановы — друзья семьи
Антонина Марковна Шарапова — учительница начальных классов
Розыя Ахметовна Ли — учительница русского языка и литературы

Место действия: о.Сахалин, посёлок Мгачи 1970-е годы

Аннотация: Короткими миниатюрами рассказывается о детстве в СССР на далёком острове Сахалине.

Пролог


Коренные и не коренные каторжане


— На севера, на севера, на севера! На севера, — сказали доктора. — На севера, где северный народ даже в пургу не пропадёт.
На севера отправилась Москва Брянск, Белоруссия, Литва. На севера: на Дальний на восток, на Сахалин, Курильск, Владивосток, на БАМ, Амур, в Хабаровск.
О, сколько ж нас пропало, пропало навсегда! Там наша даль-земля, она нас понесла и всё несёт, несёт вперёд, вперёд, вперёд!
А впереди пурга и бешеный народ. Ну кто его поймёт? То пляски-свистопляски, то мёрзлая вода, то горы-перегоры, то дружба навсегда!
И горе рекой: хоть купайся или пой про горы-перегоры, про рыбу и про лес, про баню, прорубь, шубу.
Ну вот и чёрт залез в истерзанную душу: «Такие, брат, дела.»
— Зачем же я припёрся на эти севера?
— На севера, на севера, на севера, на севера! — сказали доктора.
Я верю, верю, верю докторам, свой север никому я не отдам!
Пьяный доктор спит на лавке, мёрзлый город не поёт. Не помри сегодня, Клавка, сала шмат Колян несёт.


*
Сахалин — это такое место, куда постоянно кто-то приезжает и уезжает. Наёмники работают месяц, два, полгода, пять лет, десять и уезжают обратно. Поэтому Сахалин их глазами — это перевал база, вечный поезд, караван-сарай. Но есть и такие, кто остаётся тут навсегда. И тогда в их глазах остров постепенно превращается в родину, ту самую, самую-самую, родную и близкую. А о своей прошлой родине забывают навсегда. Вот спросишь их:
— Ты, друг, откуда?
А он и не помнит:
— Дык местный я, свой! Вы чё, ребята?
Но есть ещё и те, кто родился на острове. И их большинство. Вот им то Сахалин не кажется караван-сараем, для них это статичная территория окружённая колючей проволокой, то есть водой. И они точно знают, что тут рождённый, здесь и должен умереть. А те недосахалинцы, которые рискнули покинуть островную зону навсегда, умирают в страшных муках где-то далеко-далеко в Краснодарском крае или того хуже — в Калининграде. Ну такова участь всех предателей, не будем об этом.
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 16.3.2019, 23:12) *
А те недосахалинцы, которые рискнули покинуть островную зону навсегда, умирают в страшных муках где-то далеко-далеко в Краснодарском крае или того хуже — в Калининграде. Ну такова участь всех предателей, не будем об этом.

А вот это очень спорно. smile.gif
Могу сказать по личному опыту урождённого сибиряка, почитай всю жизнь в Сибири прожившего, за исключением двух лет службы в когда-то ещё Советской армии в Московском военном округе и последних пяти: три - в Крыму, который наш, и двух - в столице и её окрестностях (прям рядом с местом бывшей службы) нашей необъятной Родины.
И нифига меня не тянет в сибирские просторы и морозы.
Нет, сибиряком я быть не перестал, но предпочитаю любить Сибирь на расстоянии. Такая любовь крепче. wink.gif
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Сочинитель @ 17.3.2019, 7:33) *
А вот это очень спорно. smile.gif
но предпочитаю любить Сибирь на расстоянии.


Ох, мой милый Сочинитель, вас в моих каторжанках ничего не ждёт, кроме юмора и злого сарказма! Поэтому СПОРНО БУДЕТ ВСЁ! Вот о предках опубликую неспорные главы, а далее про моё детство пойдёт всяка хрень и 18+ ...
Инна Фидянина-Зубкова
Бабушка и мама


Деревня Поконь, близ Клинцы, голодна Брянщина. Кулачий сын поляк Красновский снарядил резву тройку и помчался по ближайшим деревням — подыскивать себе невесту. Нашёл девку сугубо русскую. Родили они Варвару красу, длинну русую косу. А как Варварушка заневестилась, так и жених ей нашёлся — Колька из древнего рода Горыня. Тем самым наши поляки окончательно обрусели и успокоились. Молодые нарожали трёх детей. Одна из них была моя мама Горыня Валентина Николаевна (9.09.1941).
Началась война. Моего деда Николая забрали на фронт. Выдали форму, ружьё, отправили в первый бой и сказали:
— Беги!
Он и побежал. Упал. Наклонился над ним друг Степан:
— Николай, что с тобой, давай подмогу!
Глухой удар в спину Степана и грозный рык:
— Беги, не останавливайся! Без тебя подберут.
Больше Стёпа не увидел Горыню Колю ни живым, ни мёртвым. Обидно. Да. Погиб солдат не сделав ни единого выстрела.

*
Брянский ЖД вокзал — муравейник, народу тьма-тьмущая. На тюках сидит укутанный в старушечьи платки скелетик.
— Мама, — говорит скелетик вяло. — А куда едут все эти люди?
— Туда же куда и мы, детка, на Сахалин.
Худосочная мать скелетика, сжала в руке заветное письмо старшей дочери. Письмо прилетело с Сахалина, в нём Лида Рякина описывала как она, её муж, брат Володя и его жена Вера сытно живут на острове, работают на шахте Мгачи (а Вера портниха в доме быта), носят дорогущие шубы из натурального меха, а весной собирают папоротник в обмен на японские вещи. «Тут как в раю. Оказывается, жизнь есть! Хватай, мать, Вальку и к нам. Вам и квартирку в бараке дадут. Правда, правда!»
Над скелетиком склонился небритый мужик:
— Сколько ей?
— Шестнадцать.
— И куда её везёшь такую?
— В рай! То есть на сытный Сахалин.
Мужик равнодушно ткнул в скилетик пальцем:
— Не довезёшь, сдохнет в дороге, — и неспешно подошёл к кассам.
— Мам, а этот дяденька тоже на остров едет? — промычал скелетик.
Варвара, глотая слёзы, ответила:
— Да, Валентина, да. Куда ж ему ещё ехать? Сейчас все дороги ведут в рай.

*
Скелетик на Сахалине прижился: пошла Валя в школу, картошку с мамкой на сопке сажала, по грибы, по ягоды в лес с подружками бегала, ела кислое варенье (сахар — дефицит). А рыбу даже не ловила: вместе со всеми собирала на берегу идущую на нерест, выброшенную волной корюшку, салакушку, горбушу и кету. В общем, скелетик потихоньку отъедался: наращивал мышцы и жировую прослойку.
А Варвара устроилась на шахту коногоном, но странным таким коногоном: бабы вместо лошадей толкали вагонетки с углём. И мешки с картошкой на сопку и с сопки тоже тягать приходилось самой. И мешки с рыбой до дома. Валька, конечно, помогала, но дочку сильно не обяжешь: девка должна расти здоровой, ей рожать.
— Рай там, где нас нет, — бурчала Варвара, падая от усталости.
— Нет, мамочка, Сахалин — это самый настоящий рай! Никогда в голодный Брянск не вернусь! Слышишь, никогда.

*
Валя выросла девушкой чернявой-пречернявой, большеносой, тонкогубой с маленькими глубоко посаженными глазами — ну самая что ни на есть исконная рассеянка. И по зову предков начала искать: с кем бы разбавить свою чёрную, горючую Горынинскую кровь? И нашла таки мужичишку — Зубкова Ивана мальчишку. Ивашка был рыжий-прерыжий, конопатый-преконопатый, голубоглазый и всё время хихикал, как дурачок. Всё. Законы жанра соблюдены — можно жениться.
— Свадьбе быть!
Варвара выдала свою младшую дочь замуж и уехала с острова навсегда. Старшая дочь с мужем умотали жить в Ростовскую область, в Новошахтинск и позвали мать к себе, туда где есть фрукты и их можно есть. На Сахалине остался сын Володя с женой и детьми. Ну и конечно же, Валя.

*
Валентина Николаевна работала нянечкой в детских яслях. Но однажды ей надоело уставать, и она решила выучиться на какую-нибудь «белоручку». Поступила в Южно-Сахалинский педагогический институт на исторический факультет. Ну и училась себе потихоньку. А потом забеременела мной. Но вот как-то раз экзамены сдавать надумала. И так сильно перенервничала, что родила раньше срока. Институт мать всё-таки закончила, но работать в школу не пошла.
— Эти учителя не успеют дитя родить, как уже сдают двухмесячных младенцев в колыбельную группу, а сами на работу! Заставляют их что ли? — возмущалась мама.
Зато её из нянечек перевели в воспитатели. Потом в старшие воспитатели. А вскоре ясли упразднили в связи с тяжелыми временами, накрывшими всё государство. И баба Валя ушла на пенсию.
Инна Фидянина-Зубкова
Отец


Где-то там, в Сибири, где конкретно — неизвестно, жили кулаки Зубковы. И эка оно обернулось: революция выгнала их аж на Камчатку. Ну там они и продолжили свой род. Началась война 41-45. Вавила Зубков выращивал картошку для фронта, а его супруга Прасковья работала поваром — кормила пахарей и другой честной народ. И было у них три сына: Колька, Сашка и младшенький Иванушка-дурачок (8.06.1937 гр. мой будущий папка). А жили они в селе Ключи, что у подножия вулкана Ключевская сопка (самый высокий активный вулкан в Евразии, 7000 лет).

*
— Пап, а Камчатка — это самое красивое место на земле?
— Да, сынок.
— Пап, а я точно самый баский в семье?
— Баский.
— Пап, а почему Американский хлебушко такой пышный, вкусный, а мамкин липкий и кислый.
— А потому что у неё лисичкин хлеб.
— Как это?
— Мамкин хлеб волшебный, лесной, с травками. Лисичка его печёт и мамке даёт. А тот, что с корабля, так то обычный хлеб. Ну хлеб и хлеб. Пучит от него, да и только.
— Да?
— Вот те и да.
— Пап, а это правда, что на большой земле идёт война с фрицами?
— Правда, сынок.
— А кто такие фрицы?
— Не знаю, но думаю, что это чёрные-пречёрные птицы, кружащие над страной.
— А наш Колька на фронт собрался.
— Да? Беги-ка, Ванечка, до Коляна и скажи, что батя ему ножичек боевой подарит. В дорожку, так сказать.
Покатился Ивашка с горки до хаты, а Вавила поплёлся пруток искать: «Жалко тощу жопу пороть. Но надо!»

*
После войны семья переехала на Сахалин в посёлок Мгачи. Иван Вавилович Зубков окончил школу и пошёл в Александровск-Сахалинский техникум. Хорошо так пошёл: три года ходил пешком по берегу моря 37 км туда и обратно. А чё? Все так ходили. Не напасёшься на вас автобусов, ишь!
А потом Иван устроился электриком на шахте. Мамку на танцульках заприметил. Ну и поженились. Всю жизнь вместе прожили. А хорошо или плохо — пусть сами разбираются.
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 19.3.2019, 1:11) *
Хорошо так пошёл: три года ходил пешком по берегу моря 37 км туда и обратно. А чё? Все так ходили.

это впечатляет. Интересно, сколько времени занимал путь?
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Сочинитель @ 19.3.2019, 9:08) *
сколько времени занимал путь?

Смотря от шага: 4-5 часов.

Детство Инны Ивановны


Пуп земли


В 1970 году мать надумала меня рожать. Нет, обо мне она совсем не думала, она думала о своих институтских экзаменах. И сильно так думала... распереживалась, разнервничалась! Я разнервничалась тоже и решила выскочить из этого ада наружу. Так во Мгачинском роддоме 14 ноября, ближе к полуночи появилась семимесячная девочка весом 1700 грамм.
— Валя, а что это что за синий комочек?
— Это, Ванечка, твоя дочка!
— А это у нас одних комок такой страшный чёрно-синий или они все такие?
— Не знаю, Ванюша, но это не комок, а пуп земли! Ну как ты не видишь?
— А давай-ка этот пуп оставим тут ещё на год-другой, на доращивание, так сказать. Вот станет пупочком, тогда и заберём.
— Вань, там буран что ли за окном?
— Буран, Валя, буран. Метель непролазная!
— Тогда точно надо ехать домой. Заметёт роддом, никто его не откопает. Умрём мы тут с пупочком твоим... Неси живо пальто, чего рот раззявил!

*
Пуп земли рос довольно быстро, к первому году уже догнал своих сверстников. Ну да, а вы пожрите икру ложками с пелёнок, посмотрю я тогда и на вас! Одно было плохо — орал этот комочек с утра и до ночи. До пяти лет орал.
— Ну что ей спокойно то не живётся? — всплёскивала руками мама.
— А я откуда знаю, может, её всё время пучит! — отвечал отец. — На, доча, съешь рыбку.
Пупочек выплёвывал рыбу и снова орал. После долгих совещаний (пять лет орать, это всё-таки срок), решено было отвезти меня к бабке Дусе — поселковой ведьме. Та долго приглядывалась, принюхивалась, наконец спросила:
— Как кличут этого выродка?
— Пуп земли! — ответили родители хором.
— А нормальное имя дать ребёнку не догадались?
— Да вроде и это нормальное, — развели руками родители.
Но баба Дуся была непреклонна! Пришлось выбирать пупочку другое имя.
— Вань, надо девочку назвать модно.
— Ты уже назвала модно, хватит!
— Нет, Вань, тенденция — это важно. Со мной в роддоме ещё три женщины дочек ждали, так все обещались назвать их Инночками. Модно же! Инна — это что-то космическое... иннапланетянка. Или японское, как инь и янь. Вань, у нас Япония рядом, надо соответствовать, вдруг они остров у нас навсегда отберут. Нас с тобой в печь, конечно. Но хоть ребёнок выживет — за свою сойдёт. Вон она какая смуглая и глазки у неё узкие-узкие.
Отец в ответ долго орал про наше могучее, вооружённое до зубов государство, но всё-таки переименовал своего пупочка в непонятную ему Инну. И Инна заткнулась, окунувшись в долгие раздумия о космосе, дзен-буддизме, да долго косилась на раскосые глаза своего оца и его огненно-рыжую шевелюру.
— Непонятный мир, непонятный! — вздыхала она и шлёпала спать.
Спи, пупочек, тебе его никогда не понять!
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 19.3.2019, 11:21) *
Смотря от шага: 4-5 часов.

Я относительно недавно ходил от скуки в один конец километров 16-17. Весьма ощутимо для ног. Обратно уже на электричке ехал.
А в юности, когда туризмом занимался, двадцать-тридцать километров в день с рюкзаком вполне проходил с товарищами. Но это тоже ощутимо.
Военное и послевоенное поколение крепче было. Это факт.
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Сочинитель @ 19.3.2019, 12:50) *
Военное и послевоенное поколение крепче было

Несомненно!

Русская печка


Вы когда-нибудь лежали на русской печи? А я — да. У нас дома стояла русская печь, мать её регулярно белила, но один бок у печурки оббит алюминием и выкрашен в чёрный цвет. Долгими зимами я всё детство просидела на корточках спиной к этому боку с книжкой в руках. Поэтому все мои свитера были прожжены. Наша печь-кормилица не имела лежанки, а у соседа деда Зубкова лежанка была. Мы, внуки, на ней валялись, играли, копошились. Я частенько спала там в младенчестве. Моя мамка, бывало, припрётся по хрустящему снежку к родителям мужа с лялькой на руках и говорит бабушке Паше:
— Мам, можно малая у тебя сегодня поспит? Двенадцать градусов в хате, ну совсем житья нет! А на вашей печи она так сладко супонит.
— Ничего не знаю, у нас тоже не больше десяти градусов, а печка занята, там котяра дрыхнет.
— Так сгони кота.
— Ты шо, хочешь, шоб мой кот околел?
— Значит тебе плевать: будет жить твоя родная внучка или умрёт от холода?
— Таки и родная? — бабка открывает конверт, долго с сомнением вглядывается в крохотное личико и не найдя на нём своего огромного носа картошкой, разворачивает мою мать в обратную сторону.
Но моя мамка к таким концертам привыкла! Она отпихивает свекровь, укладывает меня рядом с котом и уходит. А отец потом дивится:
— И как у тебя получается раскрутить старушку с дитём посидеть?
— Никак, кот Васька за нашей Иннкой присмотрит.
— Да ну?
— Не сомневайся! И сказку на ночь расскажет... Идём, Ванюша, спать.

Как отец меня в сугробе утопил


Зимняя дорога, вот мой дом родной, даже у порога снег стоит стеной. Чистит батя тропку, мать печёт пирог, а дочуля топает прямо за порог.
— Ты куда раздетая? «Выйду погулять.»
— Дочек неодетых отец отправит вспять!
Ведут меня одеться в шубу и вперёд:
«Тятенька, приветик!» — снег мы тянем в рот.
— Что мне с ней тут делать, сугробища стеной?
— Мне и дела нету! — мать спешит домой.
Маленькую Инночку садят на сугроб:
— Будь хорошей девочкой, а я пророю ход!
Сидеть в сугробах, знаете, не очень то легко, вокруг всё расплывается, я иду на дно: молча иду, мне нравится, вокруг всё расплывается.Оглянулся отец:
— Нет здесь дони, где юнец?
Вот и откапывай дочь руками, а потом рассказывай маме, какой ты всё-таки дурак. Она скажет:
— Родом так!
И всю родню друг другу припомнят, пока дочка стол ни уронит, большой такой стол, журнальный, чуть было ни поминальный по кошке нашей Марыське. А за окном близко, близко зима неспешно гуляла и звала, звала, и звала.
«Пойдем погуляем, мама!»
— Нет, дочь, раз ты Иванна, то тебе и гулять с отцом. Вань, одевай её!


Инна Фидянина-Зубкова
Бани


На выезде из посёлка стоит общественная баня, в которой были женские и мужские дни. Холл: касса, ларёк с очень вкусными советскими соками, вход в парикмахерскую, вход в раздевалку. В раздевалке деревянные кабинки без ключей, крашеные лавки и досчатые решётки под ногами. Все раздеваются догола и прут в помывочную, там же находится и парилка. Никаких простыней. Ещё чего! Помывочная ужасна: облупленный кафель, жестяные тазы, дребезжащие краны. Мрачно, как в тюрьме. В парной повеселее: там всё деревянное, и тётеньки хлещут друг друга вениками. Особенно красивы мгачинки к осени: загорелые как негритянки, и белые в местах, где был купальник. Смешно! Тётенькам нисколько не зазорно брать с собой мальчиков лет до шести. Мыться принято раз в неделю. Иногда я и мамка бегали ополоснуться через дорогу на электростанцию. Там помывочная выглядела ещё хуже. А шахтёры принимали душ в шахтовом комбинате.
Ну, раз детей с собой брать не зазорно, как-то взял меня (трёхлетнюю) папка с собой в баню. Назад привёл обиженный, кинул матери и сказал:
— Ты вот «это» мне больше с собой не давай!
— Вань, а шо так?
— А вот у «этого» и спроси.
«Это», конечно, молчало. Но в ходе допроса самого Ивана Вавиловича пыточно-подручными средствами моей матери, выяснилось, что в бане «это» выпучило полный ужаса взгляд на причинные места мужиков, и не сводило его до самого конца мытья. И тут Валентина поняла свою ошибку: она ж уже приучила «это» к женской бане, и «это» точно знало как должен выглядеть человек вообще и в принципе.

Бабка шла, шла, шла


Вот оно море, рукой подать. Эти три толстые тётеньки (моя мама и её подружки) живут у Татарского пролива, но о ужас, они не могут плавать. Больно на них смотреть, зайдут по пояс в воду, возьмутся за руки и твердят:
— Бабка шла, шла, шла, пирожок нашла, села, поела, опять пошла!
На словах «села, поела» они присаживаются в воду и быстро встают. И так три раза. Всё, покупались, идут на берег водку кушать и хорошенько закусывать. У них это называется — загорать. А их мужья (три поджарых, сильных парня) берут своих чад на руки и учат плавать. Ну или на надувной матрас положат рядом с собой и плывут. Мой батя как-то раз умудрился взять с собой в плаванье сразу трёх трёхлетних детей: меня, Ирку Бурганову и Толика Каргаполова. И всех троих утопить. Ну скользкие мы, соскальзываем всё время. Я тону, а вода вокруг зелёная-зелёная, красивая-красивая! Толик рядом тонет. Ирку не вижу. Отец, видимо, позвал на помощь дядю Колю и дядю Илью. Потому что сперва меня вытащил папка, а когда я занырнула во второй раз, то уже Коля Каргаполов. В общем, спасли всех! Тятьку отругали и пошли пить дальше. Так мы и росли. А вы как думали? Всё очень жёстко, на выживание. Но и это ж ещё не всё: нужно было умудрится вырасти и не стать сызмальства алкашом в нашем пьющем посёлке. Не всем это удалось. О своих кузинах я тут поминать не буду, тьфу на них! Но не они, конечно, виноваты, а мгачинский беззапретный «пирожок».
А вы купайтесь, купайтесь, как до Чёрного моря доедите, ну иль до Средиземного:
— Бабка шла, шла, шла, пирожок нашла, села, поела, опять пошла!
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 23.3.2019, 0:39) *
— Ты вот «это» мне больше с собой не давай!

На эту тему есть шуточная песня Михаила Круга "Мамины подружки". Ситуация практически зеркальная, только вместо девочки - мальчик.
Если не слышали, погуглите. Думаю, понравится.
Сочинитель
Мне это несколько напоминает мой эпохальный труд:

http://fantasts.ru/forum/index.php?showtopic=187
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Сочинитель @ 23.3.2019, 10:52) *
Мне это несколько напоминает мой эпохальный труд:
http://fantasts.ru/forum/index.php?showtopic=187


Прочла ваш эпохальный труд. Два дня не могла отойти. Это ад адов! Жесть! Жизнь нелюдей.

Сахалин — вторые Сочи


Идём с матерью в поликлинику на прививку. А я услышала где-то припевку и горланю на всю дорогу: «Ростов-на-Дону, Саратов на Волге. Я тебя не догоню, у тебя ноги долги!»
Мамка рада, дочь певучая растёт. Заходим в поликлинику, занимаем очередь, ждём. А больничка у нас одна: там и дети, и взрослые — все в одни кабинеты сидят. Ну не болтаться же мне без дела, пока ждём. Я запела, да громко так: «Ростов-на-Дону, Саратов на Волге. Я тебя не догоню, у тебя ноги долги!»
Мать занервничала, попыталась заткнуть дитятке рот. А я всё громче: «Ростов-на-Дону, Саратов на Волге. Я тебя не догоню, у тебя ноги долги!»
Деды зашушукались:
— Вот чё болезная ревёт, можа, у ей токсикоз?
— Варикоз! — вытянули бабки свои больные ноги.
А мужичок на костылях пшикнул на моё нездоровое пение, да и говорит:
— Заткнись, девка! Не так петь надо, вот послухай, послухай, — и жалобно затянул:

Сахалин — вторые Сочи,
солнце греет, но не очень,
выполняем план по водке,
недодали по селёдке.


Деды и бабки одобрительно закивали:
— Да, да, внуча, иди учи энту песню. Она на наши ухи привычнее.

Свиристелка


Ах ты, Инна, Инна, Инна, донька свиристелка, у тебя под носом маленька капелка. А кого ты любишь, Инна?
«Папу, маму, лето, зиму. А ещё люблю блины, кошку Маньку. Комары надоели шибко мне! У нас колодец есть, на дне тина, глина, грязь. Мне говорят: туда не лазь! Я и не полезла,там неинтересно. Мне интересен огород, там кузнечище живёт зелёный и огромный, к летячке неподъёмный, только прыг да скок. А однажды на порог принесла кошка его, кузнечищу одного и знаете, сожрала! Чего ей не хватало? Молоко есть, мясо, суп. Жри и ешь, свой нос не суй в наш семейный огород! Не семья же кошка. Вот.»
Ах ты, Инна, Инна, Инна, мелка свиристелка, у тебя на личике маленька сопелка! Ты поешь, попей, поспи. И иди, иди, иди в свой любимый огород, там царь Горох в кустах живёт, съешь его противного, очень агрессивного! А как вырастешь большая, то, наверное, поймешь: каждый жрёт то, что живёт. Вот.

Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 26.3.2019, 1:00) *
Прочла ваш эпохальный труд. Два дня не могла отойти. Это ад адов! Жесть! Жизнь нелюдей.

Ну прям уж "ад адов" и "жизнь нелюдей". Скажете тоже.
Инна Фидянина-Зубкова
Демонстрации


Демонстрации оставили яркое впечатление в мои 3-4 года. Именно в этот короткий период времени батянька может посадить дитя на плечи и идти с ним по улице сколь угодно долго, в надежде, что отпрыск уже приучен к туалету и не обоссыт его тёплую, широкую спину. Ну извиняйте, памперсы придумали позже.
1 Мая (праздник всех трудящихся), 9 Мая (день Победы), 7 Ноября (день рождения Октябрьской революции) и день Шахтёра — вот самые главные праздники, которые подразумевали колонное шествие. Радостно ликующая толпа со стягами и транспарантами выдвигалась с самого Востока, от шахтового комбината и медленно шла к поселковому совету, постепенно вбирая в себя всё новые и новые людские тела, стекающиеся со всех дворов. Семья Зубковых тоже выдвигала своих представителей во всеобщего шевелящегося монстра — Ивана Вавиловича и дочку Инночку. А происходило это так: празднично экипированный Иван нервно курил во дворе, выглядывая на дороге родную колонну, бурлящую шахтёрами и детворой, а Валентина Николаевна готовила к празднику дочку, гладила флажок и связывала в узелок воздушные шары, которые предварительно надул её муж. Когда тёмное пятно колонны начинало мелькать, Иван мчался в дом за ребёнком. Дитя водружали на горбушку отца, и они вливались в кумачово улыбающуюся массу. От шахты до поссовета 5 километров. Наш дом как раз посередине. Так что 2,5 километра папка пёр меня на себе, а потом ещё час-другой топтался на месте, пока шли митинг с концертом. Я гордо восседала на своём «коне-тяжеловозе» и махала флажком таким же молодым наездникам, как и я. «Мгновения всеобщей солидарности безыдейных идей растаптывали личность и ещё много чего гнули и ломали,» — сказали бы современные писатели. Но я не современный писатель, я со слезами на глазах вспоминаю то безвозвратно ушедшее время. Самое счастливое время на свете для отдельно взятого человечка, маленького такого, не вовремя хотящего пи-пи, а-а и пирожка от румяной уличной продавщицы.
— Пап, а эти дядьки ещё долго будут орать в ту штуку?
— В рупор, рыбка. Подожди, щас Николай Каргаполов начнёт выступать. Видишь, вон он стоит посреди шахтовой администрации.
— А ты тоже будешь так орать?
— Не, я не буду. Дядя Коля — бригадир, ему и рупор в рот. А я — нет.
— А кто ты?
— Я? Богатырь! Не видишь что ли?
— Вижу. А кто такой богатырь?
— Это тот, кто и ухом не поведёт, даже если Инна Ивановна на него насерет.
— Я уже большая.
— Ой ли? Ну тогда слезай, а то у богатыря сейчас горб отвалится.
Внизу стоять скучно, и через пять минут я снова сижу на могучей шее и тереблю родную рыжую голову. А вокруг:
— Ура! Ура! Ура!
И дядя Коля в президиуме. Хорошо! Светло как-то. Жить хочется.

Свинка


При вирусном эпидемическом паротите слюнные железы опухают, из-за чего щёки и шея отекают, лицо становится похожим на откормленную чушку, поэтому болезнь называют свинкой. И вот я ей заболела, в садик не хожу, сижу дома на ворсистом ковре и играю с игрушками. Заходит отец:
— А что тут делает моя свинка-сахалинка?
Надуваю губы, очень неуютно чувствовать себя свиньёй. Смотрю на своё тело, а оно розовое, перевожу взгляд на руки, а вместо кистей копыта. Тут же впадаю в депрессию. В комнату залетает мать с половником, деловито трогает мой лоб рукой:
— Ну как себя чувствует моя свинка-сахалинка?
Чувствую, что у меня сзади отрастает лысый крючковатый хвостик. И уже не хочу играть, а иду, ложусь на диван, натягиваю на себя плед. Но задремать не удаётся, шумно, бойко в наш дом врываются гости — Каргаполовы:
— Приветик, свинка-сахалинка, ну каково это болеть не болея?
Тётя Нина медсестра, она знает, что в большинстве случаев паротит протекает бессимптомно. Я вся в слезах:
— Не хочу быть свиньёй, они меня скоро в сарай к хряку Борьке подсадят, — киваю на родителей.
Дядя Коля удивлённо поднял на моего отца свои шахтово-производственные брови, взял сына на руки и посадил на диван рядом с болезненной:
— Ты, сват, это, не дури! Есть для вашей свиньи хряк — наш Толянчик.
Теперь оба ребёнка заревели. Толик в этот момент тоже болел свинкой и натерпелся уже всякого. Но взрослым не до тонкоранимых душ отпрысков, они организовывали застолье и напевали русскую народную песню:

«Намедни я на танцы отпросилась,
а дед Егор покрасил свой забор,
вчерась у нас свинья опоросилась,
а мы с тобой в разлуке до сих пор.»
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 27.3.2019, 2:10) *
я со слезами на глазах вспоминаю то безвозвратно ушедшее время. Самое счастливое время на свете для отдельно взятого человечка, маленького такого, не вовремя хотящего пи-пи, а-а и пирожка от румяной уличной продавщицы.

Ну зачем же так по больному-то? smile.gif
Инна Фидянина-Зубкова
Зайкин хлеб и чага


Отец любил шастать по лесу! Но когда он шлялся там один, без мамы, без меня, то бог его карал: не давал ни ягод, ни грибов. Так и возвращался наш Ванечка с полупустой корзинкой, а в ней всего лишь несколько чёрных булыжников. Так он ещё и радовался, как дурачок:
— Смотри, Валь, сколько я на этот раз берёзовой чаги приволок! Ставь самовар, будем чаи гонять.
Самовар у нас электрический, пять минут и нагрелся. Отец откалывает от жутких камней кусочки и кидает их в заварник, а потом ещё и пьёт эту жуть. Вкусно ему, видите ли! Не взял ребёнка в лес, хохочет теперь. Ну хохочи!
Видя моё недовольство, отец достаёт из корзины остатки своего тормозка: пару кусочков хлеба и две-три конфетки.
— На, дочь, это тебе зайка передал!
— Зайка?
— Зайка, зайка, самый что ни на есть настоящий!
— А откуда он про меня знает?
— Так я же по кусточкам шнырял, он меня и заприметил. «Садись, — говорит. — Поговорим!» Ну и поговорили. Я ему рассказал, какая у меня растёт дочка послушная и работящая.
— Таки и работящая? — недоверчиво переспрашиваю я.
— Ну да. Зайке это понравилось, он поскакал и принёс тебе хлебца да конфеток.
Зайкин хлеб я съела, как манну небесную, запила сладкой чагой:
— Пап, а что такое чага?
— Если берёзка болеет, то на ней поселяется трутовый гриб. Он разрастается и губит деревце окончательно. Вот он!
Батя весело машет чагой перед моим носом. Я выплёвываю чай:
— Плохой гриб, плохой!
С этих пор отец всегда приносил мне из леса зайкины гостинцы. А бог, не смотря на это, продолжал его наказывать, подкладывая в корзинку чёрные угольки вместо грибов и ягод.

Летняя кухня — теремок


— Терем, терем, теремок, он ни низок, ни высок! — читает мне на ночь сказку мамка.
Ну как читает? Наизусть рассказывает, у неё за долгие годы работы в детских яслях, поди уж и мозоль на языке от этой байки.
— Мам, а я знаю где теремок стоит.
— Где?
— Это наша летняя кухня!
А летняя кухня у Зубковых — это прямо такой домик, домик, домик! Квадратный, из лёгких досочек срублен, с наклонной крышей, большие окна со всех сторон, а внутри печка-каменка, железная кровать, два стола и блестящий электрический самовар со смешным носиком, и с фигурным ключиком на нём.
Поправив подушку поудобнее, продолжаю:
— А когда мы засыпаем, в наш теремок приходят медведи, лисы, волки...
— На Сахалине нет волков.
— Ну зайчики там всякие. А потом они садятся пить чай из самовара, достают из буфета варенье, конфеты... В общем, всё выпивают, всё съедают и уходят жить в лес. Да, мамочка, вот так, — я загадочно ей киваю.
Мать хмыкает:
— Так вот оно что! Ни воды сутра, ни припасов. Вань, надо замок амбарный на летнюю кухню повесить, чтоб медведи по ночам у нас не жрали.
Отец, лежащий на другом диване, поперхнулся, закашлялся, отвернулся и забурчал:
— Припасов ёй жалко, родному мужу сладенького пожалела. Да пошли вы обе!
Но «обе» его не слышали, а заучивали наизусть:
— Это что за теремок? Он ни низок, ни высок. Кто-кто-кто в теремочке живет? Кто-кто-кто в невысоком живет?
Отец покосился на нас и пропыхтел:
— Жадина-говядина, соленый огурец, по полу валяется, никто его не ест, а муха прилетела, понюхала и съела.
Валентина Николаевна удивлённо обернулась и выдала такую фразу:
— Так ты и не муха вовсе, а саранча поганая!
— Мам, а кто такой саранча?
— Это тот кто всё сжирает на своём пути — отец твой, в общем.
— Саранча! — кричу я весело Ивану Вавиловичу. — А давай на летней кухне много-много лавочек поставим. Чтоб все-все лесные звери по ночам в нашем теремочке собирались и чаи гоняли.
Мать со злой гримасой отвернулась от меня:
— Знаешь что! Кормилица ты наша, вставай и иди ищи себе другую кухарку. А мне и саранчи по горло хватит.
Schnappen
Интересные отношения.
Легкие, с самоиронией.
И зайкин хлеб - Пришвиным улыбнуло, правда, там был "лисичкин"
Мир у самого крайнего моря.
А интересно, а почему "каторжанки"?
Не похоже ж на каторгу
Сочинитель
Цитата(Schnappen @ 28.3.2019, 19:19) *
А интересно, а почему "каторжанки"?

Там каторга царская была.
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Schnappen @ 28.3.2019, 19:19) *
Интересные отношения. А интересно, а почему "каторжанки"?

Спасибо за отзыв! А недавно вышел фильм "Сонька золотая ручка", гляньте его, он как раз про Сахалинскую каторгу...

Детский автомобиль


Подарили мне детский педальный автомобиль Москвич, но не новый, а с довольно-таки с большим пробегом. Ну ничего! Села я в своё авто и рассекаю по двору. Но рассекать просто так скучно, надо же ездить со смыслом. Поворачиваю к деду во двор. Но туда проехать проблематично, тропинка узкая. Пыхчу, жму на педали!
— Дочь, ты куда? — кричит Валентина Николаевна, оторвав голову от своих тюльпанов.
— Деда давить!
— За что?
— А чтоб громко не пердел и ни хихикал при этом, как дурак!
— Ну, ну, — мать одобрительно закивала.
Еду, ползу, застряла. Ремонтирую драндулет, встав кверху задом. Из забора высовывается дед:
— Ты куда это, засранка, направилась?
— Тебя давить, чтобы ты громко не пердел и ни хихикал!
Дед опешил. А я совсем распоясалась:
— Не боись, я тебя быстро задавлю и пукнуть не успеешь!
Дед ехидно посмотрел калитку, запертую на защёлку:
— И што, я тебе ещё и ворота должон открыть?
Я киваю. Дед показывает мне кукиш:
— А вот это видишь? Ничего я тебе не должен.
Я в отчаянье дергаю ворота:
— Да ты, да ты! Да ты всему государству, знаешь, сколько должен? За то что на войну не ходил!
— Чего? — поперхнулся старый хрыч. — Да я для фронта картошку выращивал!
Но потом смягчился и почти ласково спросил:
— А кто это тебе такое сказал?
— Дядя Коля.
— Каргаполов что ли?
— Нет, сын твой старшенький, любимый!
Вавила посерел, побледнел, вырывал хворостину, подпирающую крыжовник, и понесся к дому сына Николая:
— Вот я тебе устрою РотФронт, засранец! Вот я те устрою бздёшь на всё село! Надо было тебя тада ещё прибить, када ты мальцом был, в детстве!
А я пожимаю плечами, сажусь в отремонтированный Москвич и въезжаю в распахнутую калитку:
— Делать нечего, поеду бабу Пашу давить.
«За что? — хотел было спросить голос с неба, но промолчал. — Что с него, с ребёнка возьмёшь?»

Золотая рыбка


Тятька постоянно что-то ремонтирует, пилит, строгает, а я либо смотрю, либо помогаю: где досточку подержу, а где и гвоздик подам. Но самое главное богатство в его столярной мастерской — это ни стена с развешанными на ней инструментами, а уголок рыбака-любителя. Там хранятся удочки, а в столе с выдвижными ящичками — наживки на крючки: бусинки, блёстки, блесна, пёрышки... Ну всё то, что и рыбку к крючку приманит, и грузилом послужит. Иван Вавилович у нас, как ворона, если у кого бусы рассыпались, то хвать их себе, и токо их и видели! А копошиться в его воровском богатстве нельзя — крючки острые, больно в пальчики впиваются. Осторожненько спрашиваю:
— Пап, а как рыбка на них ловится?
— Она бусинку ртом ам и все, поймалась.
Я тоже делаю ам и поймалась: в моей губе застрял крючок. Стою, реву!
Батя приволакивает меня к матери:
— Валь, ну дура она, нет?
Я реву. В губе торчит красивая бусинка. Мать узнаёт свой скатный жемчуг, краснеет, бледнеет, и начинает орать на мужа. Я реву. Но родителям не до меня: мать бьёт отца тряпкой, потом скалкой, а потом ещё и сковородкой. Я продолжаю упорно реветь.
Но тут сама судьба сжалилась над малышкой: к нам в гости зарулили Каргаполовы. А тётя Нина работает медсестрой. Она сразу же побежала к нашей аптечке и аккуратно вытащила крючок из моей губы. Крови, конечно, было много, но ранка затянулась быстро.
Зато с этих пор у меня появилась новая кличка: ни какой-то там «Пуп земли», а «Золотая рыбка». Вот так!
Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 30.3.2019, 0:52) *
А недавно вышел фильм "Сонька золотая ручка", гляньте его, он как раз про Сахалинскую каторгу...

Ну, каторги там не так уж и много. О другом фильм.
Инна Фидянина-Зубкова
Зимняя рыбалка — лялечек не жалко


Как только мне исполнилось пять лет, отец стал брать дочь с собой на рыбалку. Зрелище конечно ещё то! Валенки, шуба, меховая шапка — круглый неуклюжий клубок сначала едет на санках, а потом перекатывается от лунки к лунке, заглядывает внутрь и спрашивает:
— А что там, пи-пи?
— Пи-пи, пи-пи, — хихикают мужики и дёргают жирную навагу одну за другой, одну за другой.
А ребёнок возмущается, когда его садят пи-пи не в лунку, а на снег. Но годы катятся намного быстрее, чем малыш по льду. Хотя с точки зрения малыша — всё как раз наоборот. Но это лишь точка зрения малыша.
И вот это уже вполне осознанный человечек, который вместе со взрослыми дёргает жирную навагу одну за другой, одну за другой да хохочет от счастья. И сам, голыми руками прикармливает рыбу горохом! А пи-пи... приходится делать всё также на снег. Ну ничё, ничё, годы и это забудут. Ведь что им, годам? Лишь бы море вовремя замерзало и кормило рыбкой уже твоих детей, маленький человечек.

Камбала и буква «Р»


Я долго не выговаривала букву «Р», до пяти лет точно. Папанька меня даже еврейкой называл, я помню это. Но однажды прибегаю к родителям и ору во всю глотку:
— Р-р-р-рыба! Р-р-р-рыба! Р-р-р-рыба!
— Ба, наша еврейка по-русски заговорила! И кто Инночку научил?
— Деда Вавила.
— Вавила на тебя кисель пролила?
— Нет, Вавила р-р-рыбу ловила.
— Селёдку?
— Нет, не водку, а камбалу.
— И чё?
— Жар-р-рила она её.
— И?
— Сказала, что мне не даст, пока я не скажу «р-р-рыба».
— Ах, ты наша рыбка!
— Я больше не евлейка?
— Еврейка, еврейка! А скажи-ка, дочь, «корейка».
— Колейка.
— Правильно, у нас узкоколейка. А скажи ещё раз «рыба».
— Р-р-р-рыба! Р-р-р-рыба! Р-р-р-рыба!
— Ух, наша! Сахалиночка. Ну и что, поела ты камбалы у деда?
— Забыла.
— Ну беги, беги, поешь.
А камбала у нас особая, северная. Это на юге острова её на сковородку «бух» нечищеной и она шкворчит, урчит — жарится. Во Мгачах всё не так: сначала надо взять нож, плоскогубцы, надеть на руки садовые перчатки, и наматывая пупырчатую колючую кожу на плоскогубцы, снять её с рыбы. А уж потом кидать на сковородку белое мясо и слушать как оно шкворчит. Только что выловленная камбала — это, ох, какая вкуснотища! Я пошла её есть к деду Вавиле. Зря что ли мы с ним её ловили? А вы слюну поглотайте, поглотайте! Она вам ещё пригодиться — на власть плевать да всяко-разно обзывать…

Ай люли, люли, люли,
к нам приплыли караси,
караси да щуки
на горе да на муки.

Schnappen
Так забавные разности...
Меня в детстве обзывали японкой, потому что я проглатывала букву "л". У логопеда я ее прекрасно произносила на лю-лю-лю, ля-ля-ля, а вот как доходило до общения с родственниками, то "сива вкусна!", "темно, страшно, воки". Если акцентировали, я могла медленно произнести "волк" или "слива", но у нас относительно других местностей говор и так медленный, в вот когда быстро - проглатывла и игнорировала.

И про рыбу.
У вас камбала, а у нас стерлядь.
У стерляди шкурка тоже жесткая, с зазубринами. Если стерлядь чуть подморозить, то шкуру можно содрать "чулочком", - а по свежаку заколебешься чистить. А костей у стерляди почти что нет - царская рыба.
Подмораживать можно и треску, чтоб шкуру снять, но треска морская и у нас не водится.

Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Schnappen @ 1.4.2019, 13:22) *
у нас относительно других местностей говор и так медленный
У стерляди шкурка тоже жесткая, с зазубринами.


Ой как интересно! Вы с какого региона?
Schnappen
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 1.4.2019, 23:09) *
Ой как интересно! Вы с какого региона?

ПОвОлжье
Самара, когда-то Куйбышев, по приказу ГКО осенью 1941 года назначен временной столицей СССР, а по прошествии войны об этом забыли, и приказ так и не был отменен, так что наши историки-краеведы шутят, что хоть и города этого нет уже и той страны нет, но этот город до сих пор столица той страны.
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Schnappen @ 2.4.2019, 7:48) *
ПОвОлжье, Самара

Эх, в Самаре не была!

Простудилась босая


Заболела я. Лежу под одеялом, кряхчу, температурю. Подходит Иван Вавилович, трогает мой лоб и многозначительно произносит:
— Ссыт, пердит, кашляет, серет — простудилась босая!
Он всех достал этой фразой, даже когда дед сляжет, то и ему то же самое поёт: «простудилась босая».
Хочу кинуть в похабника подушкой, но не могу. Дюже обидно за эти самые «ссыт, пердит...». Из последних сил кричу на него мамкиными словами:
— Не переноси с больной головы на здоровую! — а заканчиваю уже бабушкиной репликой. — Лучше бы грелку принёс, чем языком чесать!
Папа Ваня мощится и уходит. А через пять минут возвращается с кошкой Маруськой, обёрнутой в полотенце и укладывает её мне под бок:
— На, грейся, да смотри, не зарази животное, а то будете вместе ссать, пердеть кашлять и серить — мол, простудились босые!
Мой маленький кулачок высовывается из одеяла и хочет пригрозить отцу, но смягчив гнев на милость: «Что с него взять, дурака?» — всего лишь крутит пальцем у виска.

Обзывалки


— Зубчиха, беги сюда!
— Зубчиха, уходи!
— Зубчиха!
Так кликали меня ребята во дворе. Очень обидно. Достало! Иду к матери:
— Отец у нас плохой, давай его поменяем.
— На кого, доню?
— На Петрова, Иванова, Васечкина... Не знаю!
— Так-так, что там у вас с отцом случилось, рассказывай давай.
— Ничего. Дети задолбали. Зубчиха я им. Как будто у меня имени нету! Ну давай хоть на твою девичью фамилию всей семьёй перейдём.
— На Горыню что ли? Хочешь чтоб тебя змеем Горынычем звали? Ты ещё в дочки к тёте Нине Каргаполовой попросись, будешь старой Каргой. Или к Бургановым, знаешь как их Ирку дразнят: Бур-бур-бур!
Горько хмыкаю и ухожу, бурча:
— Ну и родители мне достались! А друзья у них — и того хуже.

Досенька-пиздосенька


Во Мгачах каждый родитель называл свою дочку досей или пиздосей, а сына — малой. Обычным делом были такие внутрисемейные разговоры:
— Ты глянь, что эта пиздося натворила!
— А я малого с собой на рыбалку взял.
Но однажды мне надоело быть пиздосей, и я подошла к мамаше:
— Сколько ещё лет я у вас буду пиздосей?
— Рыбка ты моя золотая, — ответила та. — Всегда. Всегда ты будешь пиздосей. А чем старше, тем пиздосее.
Я отвернулась, мне уже объяснили во дворе, что слово «пиздося» состоит из двух слов: пиз… и дося (дочь). Очень обидно мне было такое узнать!
— И что, ты у своей матери тоже была пиздосей? — спросила я.
— Ну что ты, доню, меня на Брянщине растили, а поэтому называли очень ласково — чумичка.
— Что такое «чумичка»?
— Чумичка — это глупышка или замарашка. Хочешь быть чумичкой?
Я взвесила на чаше весов: чуму, пиз… и досю. Перевесили пиз… и дося.
— Ладно уж, называй меня пиздосей, — вздохнула я и пошла укладывать спать куклу Машу. — Спи, пиздося, засыпай, глазки крепко закрывай. Мам, а можно ты меня будешь «досей» называть почаще, а «пиздосей» пореже.
— Хорошо, моя досенька-пиздосенька!
Инна Фидянина-Зубкова
Кот Васька


У бабы Паши кот, ну, совсем неподъёмный! Еле-еле запихиваю его в авоську и тяну по двору. Бабка увидела, только сплюнула. Но моя мать не осталась столь равнодушна, она руки в боки и на меня:
— Ты что, засранка, удумала?
— В магазин иду.
— А до твоих мозгов ни капельки не доходит, что ты животину мучаешь?
— Чего ему будет?
Мать подумала и смягчилась:
— И правда, чего ему будет? А ты его в зоомагазин или сдашь в мясной отдел?
Я не поняв в чём разница, смело отвечаю:
— В мясной отдел!
— А не жалко котейку? Он же тебя вынянчил у деда печке, песни тебе маленькой пел, байки баил.
Пожимаю плечами:
— Да что ему будет то?
Мать, наконец, начинает соображать, что ей надо было поступить, как мудрая баба Паша: плюнуть и пойти дальше по своим делам.

Капустные дети


Валентина Николаевна стоит кверху задом на капустной грядке. Я долго и внимательно вглядываюсь в капустные раскидистые листья с маленькими дульками только-только завязавшихся кочанов:
— Мам, а папа сказал, что вы меня в капусте нашли. Смешной! Ну сказал бы в корыте у свиньи, я б поверила. А капуста... где же там ребёнку уместиться? Ребёнок как разляжется, и капуста твоя поломается, вон она какая хрупкая!
Мать выпрямила спину и удивлённо посмотрела на дочь:
— Тьфу! А знаешь, сколько ты весила, когда мы тебя в капусте нашли?
— Скока? — я строго прищурилась.
— Кило семьсот! Все дети как дети, а ты была в два раза меньше их.
Фыркаю и иду в дом. Нахожу кошку Марыську и волоку её в огород.
— На, смотри что будет с твоей капустой, если полтора килограмма на капусту положить, — я с силой укладываю животное на капусту.
Ещё не успевший завязаться, драгоценный, выросший в почти северных условиях, кочан ломается. Мать ещё раз рапрямляется, переводит дыхание, считает до десяти и только потом начинает орать:
— Ах ты, засранка! Твоя кошара весила полтора килограмма год назад! А сейчас в ней не меньше трёх!
— Не меньше трёх, значит. А скока весит нормальный ребёнок?
Мать чуть ни плача:
— Не меньше трёх.
— Вот и не врите нормальным детям, что вы их в капусте нашли. А то повадились: Ирку в капусте нашли, Толика в капусте, Оксанку в капусте. Поняла? И так далее. Ишь, мы прям все капустные у вас! Хоть бери и щи из нас вари.
— Забирай листья, которые поломала и иди вари из них щи. И это...
— Чо?
— А вот как сваришь, так и поймёшь, что уварила именно ту капусту, в которой мы тебя нашли.
— Как это?
— Иди, иди!

Monk
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 3.4.2019, 0:32) *
Во Мгачах каждый родитель называл свою дочку досей или пиздосей

Сильно... Хорошо, что я там не живу.
Сочинитель
В Сибири это обращение тоже имеет хождение.
Инна Фидянина-Зубкова
Колодезь


Барак — одно или двухэтажное многоквартирное деревянное здание. Постройки могут иметь разную планировку: от общежитий до отдельных квартир. Моя семья долго жила в бараке, пока не переехала в частный дом — в дом барак. Объясняю. Люди настолько прониклись барачной жизнью, что даже свои частные дома повадились строить на двух-трёх хозяев. В таком домишке выросла и я: одна половина принадлежала моим родителям, а вторая моим дедушке с бабушкой. Дверей, соединяющих наши две половины не было, и чтобы прийти к старым Зубковым в гости, нужно обойти подворье кругом. Даже наши огороды имели глухой забор — наследство от старых хозяев. Кстати, этот забор очень сильно повлиял на психику деда Вавила — он прятался за ним от внуков. И гонял нас, если мы перелазили через забор и ели его крыжовник. Плохой дед, плохой! Но баба Паша другая, подобрее. Я всё время ходила к ней кушать пирожки. А Костик (мой кузин) тот ещё хитрец: покусает все пирожки в надежде, что я брезгливая и не буду их есть. Фиг тебе, я не брезгливая!
А ещё... У деда Зубкова такая же летняя кухня, как и у нас, но лучше — выше, с фундаментом, подвалом и деревянными ступеньками. Во дворе у деда есть колодец, а у нас нет. Мой отец за водой ходил к общественному колодцу или на колонку. Дед Вавила не давал вычерпывать свою воду до дна. И правильно делал. Молодые Зубки её прям «жрали» — моя мамка очень любила плескаться, стираться да всё отмывать.
Вот и пёрлась я каждый раз вслед за тятькой к общественному колодцу, а тот недалеко, надо лишь огород деда Зубкова обойти и одну дачу. А там колодец, поросший зелёным мхом, тропинка, овраг, кусты, деревца и заросли крапивы. Всё как в сказке! Именно тут Иван Вавилович любил рассказывать мне про всякую нечисть, а главным победителем бабы Яги, кикиморы и водяных выступал почему-то заяц. Нет, россказни отца не являлись сказками. Так, придумает что-то и трындит как бы ни о чём. А мне то хотелось продолжения, но продолжения нет. Не было даже действия, все истории состояли из пары фраз и заканчивались всегда одним и тем же: заяц прогонял нечистую силу в колодец. А ведь мы эту воду пили! Я пропилась этой водой насквозь, и теперь вся накопившаяся в ней нежить прыгает из меня и ложится в сказки.
Хитрый отец Иван, хитрый! А дед плохой!
Вавила Степанович — кощей бессмертный
Иван Вавилович — Иван-царевич
А жизнь мгачинская в бараках — тёмнорусь.

Водозаборная колонка


За водой мы ходили и к железной колонке, благо, она стояла рядом с нашим домом через дорогу. Вешаешь ведро на носик, давишь на рычаг и вода бежит: с пшыканьем, фырканьем, бурным возмущением, а когда и тихо, медленно, спокойно. Отец тогда говорил:
— Напора нет.
Сначала мои предки ходили за водой с коромыслом, потом папанька сконструировал тележку для двух вёдер. Сам процесс меня прямо-таки завораживал, особенно зимой, когда колонка обледеневала, и нужно было сперва сбить с неё лёд, особенно с крана. Поэтому я, как маленький прицеп, катилась за родителем до колонки и обратно.
— Пап, а водичка живая?
— А как же, живёт себе под землёй, а потом наружу выходит.
— Выбегает, папочка, а не выходит. Все говорят, что вода бежит. Бежит! Понимаешь? В реке бежит, в ручьях бежит. Да и в море вон как волны бегают!
— Ну ладно, ладно, хорошо, вода выбегает наружу.
— Ишь придумал! Ног то у ней нет. Как она ходить тебе будет? — я ещё долго возмущалась и жаловалась мамке на отцовскую безграмотность.
А та лишь смущённо хихикала в кулачок. Вот чё она хихикала? Объясните мне!

Инна Фидянина-Зубкова
Курочка ряба


Отец засыпает в моей кровати и посапывает, накрывшись старой, потрёпанной книжкой. С трудом перелезаю через него и шлёпаю в кровать к мамке:
— Мам, расскажи какую-нибудь сказку! Надоело эти Арабские сказки слушать изо дня в день, изо дня в день...
Валентина Николаевна вздыхает, прижимает меня к себе и рассказывает «Теремок», «Колобок», «Репку» и «Курочка ряба».
Я обиженно отворачиваюсь к стенке:
— Ты уже который год мне эти лялечные сказки рассказываешь. Да сколько можно?
— Ну, донь! Ты забыла, что я в детских яслях работаю? Я ж других сказок и не знаю.
— Не знает она! Вы ж не дебилов там растите, им всё-всё надо читать.
Мать обиженно поворачивается к стенке.
Прошел года, и я после школы стала приходить к мамке на работу, чему она очень радовалась: давала мне в руки книжки «Теремок», «Колобок», «Репку» и «Курочка ряба» и заставляла читать их детям. Я мурыжилась так лет десять, не меньше, а потом пришла к выводу: «Я уже много лет читаю им одни и те же книжки и теперь могу сказать твёрдо: 1) за все эти годы они умнее так и не стали, 2) ничего другого эти болваны воспринимать не хотят!»
«А я скажу ещё больше! — ухмыльнулся чёрт. — Ты сама обречена на этот бесконечный курочко-рябочный цикл. Как станешь большой и толстой тёткой, начнёшь пописывать там чего-то, так только байки и сможешь сочинять. Ха-ха-ха!»

Золотые запонки


В каждой советской семье имелась банка с пуговками, а то и несколько. Ой, не спрашивайте для чего! Ну ладно, расскажу. Вся наша одежда была на пуговках, а обувь на шнурках, без всяких там замков-молний. Забыли уже? Ах, даже не знали таких времён! Ну тогда вам повезло, вы значительно моложе автора. Так вот, пуговки с поношенных вещей аккуратно срезались и складывались в банку, а старая вещь шла на тряпки да на очень нужные в хозяйстве лоскутки, из которых можно пошить всё что угодно: одеяло, коврик, платья куклам и так далее.
А новая одежда очень быстро начинала терять свои пуговки. И тогда наступал торжественный момент: на стол высыпалась вся банка с пуговками и искалась пуговка нужного размера и цвета. Точно такая находилась редко, поэтому пришивалась похожая. Обычное дело — встретить человека с разными пуговицами на пальто, куртке или рубашке.
Но банка с пуговицами носила ещё очень важную функцию: все, без исключения, дети с ней играли. И играли часами! Похлеще чем ваши компьютерные игры. Пуговки можно было рассматривать, перебирать, складывать, раскладывать по темам, по цвету, по объёму, по величине, в ряд, поперёк и разными фигурами. Я же играла со своей домашней банкой и с двумя банками у бабы Паши. Ребёнка не оторвать! Ну, если только в животе от голода ни заурчит.
Однажды в домашнюю банку с пуговками плюхнулись два необычных предмета: квадратные украшения с голубыми камнями, с жёлтыми палочками и перекладинками. Мама сказала, что эти золотые запонки отцу подарили на работе за хороший труд, и объяснила для чего они нужны и как их носят.
— Папа, иди примерь запонки!
— Да у меня и рубахи такой нет, все мои рубашки на пуговках.
— Давай купим.
— Ага, иди поищи по магазинам, побегай.
— Ничего мы искать не будем, — вмешалась мама. — Нашему Ивашке некуда наряжаться. Пусть эти запонки будут нашей семейной реликвией.
Я долго не могла понять что такое «семейная реликвия» и почему она должна храниться в банке с пуговками, а не рядом с мамкиными висюльками и колечками.
— Да потому что! — раздражённо отмахнулась мать. — Я почти всё своё золото уже растеряла. Если ещё и запонки потеряю… Ну его нахрен, твоего отца!
— А если я потеряю?
— Теряй, он тебе ни слова не скажет.
— А тебе?
— Меня сожрёт. Сама не знаешь что ли?
— Знаю, — вздохнула я и ушла играть с золотыми запонками.
А через несколько лет они перестали быть семейной реликвией и потерялись. Никто о них и не вспомнил. Одна я помню: хорошие были запонки, с аквамарином!

Ай люли, люли, люли
неказисты наши сны:
всё о злате, серебре
да о ещё каком добре.

Сочинитель
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 7.4.2019, 0:34) *
В каждой советской семье имелась банка с пуговками

Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 7.4.2019, 0:34) *
Но банка с пуговицами носила ещё очень важную функцию: все, без исключения, дети с ней играли.

Блин, точно! Забыл ведь напрочь. Если б не вы, то и не вспомнил бы уже, наверное.
Monk
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 7.4.2019, 1:34) *
Но банка с пуговицами носила ещё очень важную функцию: все, без исключения, дети с ней играли. И играли часами!

Было, да. Соседка у нас была в коммуналке, старенькая бабушка, я малой к ней ходил и играл с пуговками). И чай пил с колотым сахаром. А колол специальными щипчиками...
Инна Фидянина-Зубкова
Электростанция


Во Мгачах своя электростанция: большая, пятиярусная, шумная, со шлюзом, плотиной и водой, которая засасывает. Там утонуло не меньше двух десятков человек. Топят станцию углём, из её большущей трубы валит чёрный дым, оседающий на близлежащие дома. А близлежащих домов всего два — Зубковых и Бураковых. Поэтому пыль в наших домах чёрная и маслянистая. На тротуарах слой чёрного пепла, а если раззявить взгляд, то в глаз тут же залетает крохотный угольный кусочек. Одно радует — огород удобряется. Ну, так мамка говорила. А вообще, вопрос спорный.
Толик мне:
— Иннчик, пойдём на станцию!
— Надоел, мы там уже всё-всё-всё облазили за эти годы.
— Ну пойдём, там всё равно интересно.
Нехотя плетусь за Каргаполом. Внутри станции работает совсем мало народа, а оттого то по её мрачным залам можно лазить. Можно и по ярусам взбираться и на угольной ленте поошиваться, а также пощупать руками горы сажи и попереться отмываться под уличные фонтаны, те что для выброса воды. А за ними огороженная бетоном речная запруда и шлюз. Ниже речка с краснопёркой, на берегу генераторы электротока. Толик тянет меня именно к запруде, где регулярно тонут люди. На дворе весна, скользко. Я поскальзываюсь и падаю в воду. Минуту-другую держусь за бетонный бордюр. И вправду засасывает! Кричу:
— Толик!
Он прибегает и на последней секунде меня вытаскивает. Плетусь домой в мокром пальто, вся в опилках. Толик следом. Ну вот, опять мы нарушили покой и умиротворение посиделок мамы Вали и тёти Нины.
Что было дальше? Мать отмывала меня в железной ванне, шлёпала и рыдала. Тётя Нина носилась по двору с хворостиной в поисках сына Анатолия. А лет нам с ним тогда было... то ли пять, то ли шесть — не помню.

Первый борщ


Мама Валя и тётя Нина ушли в кино, отцы на работу, а я и Толик остались у нас дома. Игрушки уже надоели, рисовать наскучило, и мы решили что-нибудь сготовить. Выбор пал на борщ. Толян следил за печкой, но следил не очень умело, поэтому варили мы его долго. Но всё-таки приготовили.
В общем, когда мамки вернулись из Дома Культуры, они застали хату Зубковых в очень культурном состоянии: у печи весь пол в угле и дровах, кухня усыпана капустой, свеклой и морковкой, но по большей части капустой, а на печи малюсенькая кастрюля вегетарианского борща (мы просто не смогли отрезать от замороженного мяса кусочек нужного размера), и два гордых пострелёныша предлагают родительницам кушать! Зрелище, конечно, удручающее. И почему мы не приметили бардак, даже когда уже закончили свои поварские дела — не знаю. Но пока тётя Валя и тётя Нина ни ткнули нас в него носом, мы его в упор не замечали.
— Вкусный борщ? — спросили мы неуверенно, когда взрослые прибрались и сели ужинать.
— Вкусный, жаль дяди Вани и дяди Коли не было дома, пока вы его варганили.
— Почему?
— А они бы ходили за вами по пятам с вениками да с совками и подметали, подметали, подметали…
И мамки дружно захохотали, представив себе такую картину. Вот ведь бабьё! Им над мужьями посмеяться намно-о-го интереснее, чем отпрыскам наподдать.

Ой люли, люли, люли,
прилетели к нам гули,
мусор весь склевали,
но тут же и насрали.
Инна Фидянина-Зубкова
Зубковская живность


Когда я была совсем маленькой, то помню в сарае кроликов. Потом отцу стало тяжко их содержать и они исчезли. Остались свиньи и куры. Кур кормили самым настоящим пшеном и дождевыми червями, коих они находили сами на картофельном поле. А двух свиней потчевали — ясельными помоями, картофельными очистками, перловкой, комбикормом и чёрным хлебом. Я занимала очередь в магазине и брала пять булок чёрного по 16 копеек и две булки белого по 22 копейки. Свинью резали всегда зимой. Этот грандиозный для семьи праздник назывался Свежина. В нашу маленькую хатку набивалось столько народа (родни и в друзей), сколько даже в Новый год не набивалось. И всем ещё кусок мяса с собой в дорожку нужно дать. Что же там от нашей чушки оставалось? А оставалось много. Мясо морозили прямо на летней кухне, там же всегда лежали и пельмени (рыбу никогда не морозили, её солили). Пир под названием Свежина начинался с того, что мужики резали и разделывали свинью, пили кружками парную кровь, а бабы уносили мясо, мыли кишки, жарили мясо и потроха. Потом начиналась пьянка вперемежку с обжорством. Я как-то раз докопалась до матери:
— Мам, а почему ты уходишь плакать, кода свинью режут?
— Та она ж мне родная! Знаешь как жалко, как ребёнка.
— Да шо ты! То-то я смотрю, ты потом порубанное дитя раскладываешь по кухне с такой страстью, с такой жадностью. И жуёшь его уж дюже весело, как я погляжу.
— Ты, дочь, не понимаешь. Вот я тебе сейчас объясню: свинка умирает и её душа улетает в небо. Та я ж по душе и плачу. А мясо — всего лишь...
— Физическая составляющая, молекулы, — подсказывает дядя Коля, он у нас самый грамотный.
— Во-во, молекхулы! — подтверждает мать. — Чего их жалеть то?
— Мама Валя! — говорю я строго. — Ты атеистка и ни в какие души не веришь. А знаешь как называется твоё поведение с нашей свиньёй? Лицемерие!
Пир грохнул от смеха. А Свежину в нашем конкретном доме переименовали в «Свиное лицемерие Валентины Николаевны».
Но и оно продлилось недолго. Грянули голодные 80-е, 90-е. Поголовье скота сократилось до одной свиньи, а потом исчезло из нашего сарая и вовсе. Куры остались. Похудели, но шлялись по двору ради яиц.

Жираф и свиньи


Я со вздохом закрыла справочник диких животных и подкралась к отцу, который дремал на диване, закрыв лицо раскрытой книгой. Ткнула родителя пальцем, рукой, а потом и двумя руками:
— Папка, меня задолбали наши свиньи, я хочу жирафа!
— Ты, дочь, это... моих свиней не трожь! Я за них любому бошку оторву!
Мать высунулась из кухни:
— Ишь, какой смелый, любому он башку оторвёт! Иди, иди дочь, сюда, будет тебе жираф.
Я подбежала к матери чуть ни плача от счастья:
— Правда?
— А то!
Купить жирафа в СССР и вправду очень легко: если его нет в родном сельпо, то надо ехать в райцентр. Так и случилось. Жирафы были в наличии в Александровск-Сахалинске, пятьдесят сантиметров высотой.
— Выбирай! — гордо сказала мать.
Я взяла первого попавшегося жирафа, прижала его к себе и громко-громко заревела.
— Ма-ма-ма-ма-ма-ма-ма! Давай купим... ну хотя бы хомячка.
Мы купили парочку морских свиней, торжественно занесли их в родную хату и поставили клетку на стол. А рядом жирафа. Сколько же счастья излучали мои глаза, какое в них светилось торжество! Ведь мои свиньи — это свиньи! Это тебе не папкины грязнули.
— А сколько в них будет мяса в конечном итоге? — недоверчиво покосился отец на шуршащих в опилках пушистиков. — До каких размеров вырастают ваши поросята?
Я схватила со стола новую игрушку и протянула её отцу:
— До размеров жирафа, папочка. Да, да!
Иван Вавилович задрал голову в небо, прикинул сколько тонн весит взрослый жираф и одобрительно хмыкнул:
— Ну да, солидно, одобряю. А что они жрут?
— Ну как что? Маленькие свиньи поедают больших свиней и становятся огромными свиньями, — ответила Валентина Николаевна.
У отца нервно дернулся глаз. Или нет? Ай, показалось.
Инна Фидянина-Зубкова
Ложь, гундёжь и провокация


У отца на все случаи жизни одна поговорка: «Ложь, гундёжь и провокация!»
Но чаще он так отзывался о политике. Я хорошо понимала что такое ложь и гундёжь. Мои двоюродные братья — те ещё врунишки, а дед гундеть любит. Но вот что такое провокация — я не знала.
— Пап, а провокация — это проволочная акация?
Иван Вавилович опешил. В его голове словосочетание «проволочная акация» почему-то тут же ассоциировалось с «колючей проволокой», об которую мы все до сих пор спотыкаемся, бродя по нашему каторжанскому лесу.
— Да, вот это и есть самая настоящая провокация! Какая ж ты молодец, понимаешь! — воскликнул отец. — Эти сволочи, провокаторы, весь остров колючкой опутали!
Он погрозил в воздух кулаком, а я представила, как некие колючкоцинеры, очень похожие на милиционеров, растягивают по всему Сахалину колючую проволоку. Ох! Теперь я точно знаю что такое провокация и кто такие провокаторы. А вы?

Переученная левша


Пошла, значит, наша детонька в школу. Тырк, пырк, оказалось, что левша. Папка рад:
— Моя дочка! Я ведь тоже левак!
Мать подозрительно покосилась на мужа, вспомнила его недавнюю историю с левыми — коммунистами, перед глазами зачем-то проплыл и лешак. Валентина тряхнула головой и строго сказала:
— Знаю я, как ты мне письма из хаты в летнюю кухню писал: весь скрючишься, скукожишься. Окривел вона как! Не позволю ребёнка поганить. Бери, Инночка, ручечку в правую руку.
Дочечка ни думая, ни гадая взяла ручечку в правую руку и... Нет, не написала свою первую виршу, а целый месяц училась карябать букву <А>«.
А школы тогда такие были, правильные были школы: не заставляли родителей учить пяти-шестилетних выкормышей читать и писать. Нет, сами школы бубнили и бубнили первоклашкам: «Это, дети, буква Бе-бе-бе-бе-бе-бе-бе! Это, дети, буква Зю-зю-зю-зю-зю-зю-зю!»

*
Набиралась я ума:
я читала где нельзя
и где можно!
«Донь, покажи буковку <А>!»
— Ой, мамуль, как сложно!

*
Запретила мне мать
по-русски писать!
Запретил мне отец
говорить, думать, бдеть!
А я наелась да накушалась,
тятьку с мамкой ослушалась:
написала стихи.
Говорят, неплохи.

Кусочек сердца


Учительница Антонина Марковна встала у доски и сказала:
— Теперь я ваша вторая мама, любить и наказывать буду также!
Меня очень пробрали её слова и настроили на философский лад. Я долго думала, сопоставляла и наконец пришла к выводу, что моя мама — Валя, а Антонина Марковна — просто строгая тётя и учительница. Потому что моя мама добрее, и у неё нет столько пасынков, для которых приходится резать своё сердце на тридцать три части.
«Если моё место в тридцать третьей части её сердца, — рассуждала я. — То какая я там? Небось, стою в углу — в том самом красном уголочке, как ненужный гвоздик, мешающий ему биться, да ещё сверблю своими вопросами! Карябаю...»
Мои вопросы и правда не нравились учительнице. Она пыталась спорить, нервничала, раздражалась. Я держала контроборону и замечала все недостатки школьной системы.
Благодаря усилиям всех учителей начальной школы, я научилась держать язык за зубами, и очень благодарна им за это. Но с той поры что-то обломилось внутри, я стала равнодушно смотреть на всю планету в целом и ждать смерти.
— Мама, когда я умру, то улечу отсюда навсегда, туда где кипит самая настоящая жизнь и где не надо притворяться убогой.
Мама Валя обнимала меня и говорила:
— Ну доня, ты же пуп земли, забыла? Ты и убогая — знаешь какая!
— Какая? — спрашивала я.
— Ты моя умочка! А давай поменяемся, ты будешь моей мамой, а я твоей дочкой.
— Нет, — говорила я. — Там, в другом мире моя душа наверняка старая-престарая. Дай хоть тут немножко побыть дочкой. Ладно?
— Ладно, — тихо соглашалась Валентина Николаевна. — А я не верю ни в какие души, я же практически коммунистка, сама ведь знаешь...
— Знаю. Не верить проще.
— Угу.

Дави по капельке раба


Антонина Марковна тяжёлой грудью нависла над первоклашками и с загадочным выражением лица, изрекла:
— Антон Павлович Чехов сказал: «Надо каждый день, изо дня в день по капле выдавливать из себя раба.» А что это значит, ребята? Это значит, что вы должны каждый день заставлять себя работать. Только рабский труд сделает вас людьми. А что в вашем случае труд? Учёба! Так вот, по капельке, по капельке и зубрите. Урок окончен. Завтра проверю ваш рабский труд, то есть домашнее задание. До встречи.
Я усталая прихожу домой:
— Мам, а я тоже должна рабски трудиться, как сказал Антон Павлович Чехов, иначе не стану людём?
— А как же доча! Вон, мы с твоим отцом после работы на грядки и пашем до ночи!
Я подозрительно покосилась на папку с лопатой, на мамку с вёдрами картошки в руках:
— А ты точно уверена, что вы оба стали людями?
Валентина внимательно оглядела мужа, свои вёдра, вздохнула и сказала:
— Иди, Инна, учи уроки. Не надо тебе на нас смотреть.

Мои канавы


Иду я в октябре в первый класс. Вдруг шпана меня окликает, не как обычно Зубчиха, а ласково:
— Инна, иди сюда, мы глубину у лужи измеряем!
С чего это столько внимания? Подхожу, три шпингалета у канавы стоят. Но я то все наши канавы знаю, они неглубокие:
— Отвалите, я в школу опаздываю!
— Погоди, Иннка, это необычная канава, глубокая. Наши сапоги до её дна не достали! Ну измерь глубину, у тебя вон какие сапожищи, намного выше наших!
Гляжу на свои ноги: сапоги как сапоги, ниже мальчуковых. Но ласковость пацанов уж больно на душу хорошо легла:
— Ладно!
И пру в канаву своими огромными сапожищами. Но уже через секунду начинаю понимать: «Никогда больше на лесть не куплюсь!»
Ушла я чуть ли ни по горло в эту канаву с вонючей, грязной жижей. Мальчишки меня вытащили и сразу растворились на урок. Решила и я в школу идти, захожу. Никто даже хихикать не стал, рты раззявили, смотрят. А учительница Антонина Марковна, в жизни много чего повидавшая, нисколечко не удивилась, сухо расспросила меня о происшествии. Затем вытряхнула портфель, учебники и тетради на батареях разложила. А горе-ученицу отправила переодеваться к тётке Верке Зубковой, которая у той самой канавы и жила. Тётя Вера тоже ничему не удивилась, наверное, жизнь такую же хорошую прожила. Она меня отмыла в тазу, переодела во всё мальчишеское: её сын Костик со мной в одном классе учился.
— Иди, племяша, померь ещё пару луж! — и отправила меня в таком наряжище не домой, а в школу.
— В школу, так в школу.
О чём горько пожалела, просидела я все перемены в классе: куда же приличная девочка таком виде высунется? И обидушка меня терзала великая: «Как могли эти две взрослые женщины заставить ребёнка позориться в мужской одежде!»
После уроков я до дому неслась! А мама, как ни странно, не оказалась такой же сдержанной женщиной, как тётя Вера и учительница, она целую истерику закатила, как будто что-то страшное произошло. И разговоров с тётей Ниной потом было аж на целый год. Ну и ладно, надо ж им в вечерние посиделки о чём-то говорить. Но я так и не поняла, по какому поводу мать больше всего ругалась: из-за того, что дочка могла утонуть или на тех двух тёток, которые не отправили меня домой, а заставили позориться?
«На меня матюгалась мамка или на них? На меня или на них? На меня или… На них!» — радостно решила я и побежала в магазин, разглядывать болотные сапожищи.
— Мала ты ещё для них! — фыркнула продавщица.
— Скоро вырасту!
Инна Фидянина-Зубкова
Как я в октябрятах ходила


Вся школа парадно выстроилась, нас принимают в октябрята, а я кричу громче всех:
— Мы, вступая в ряды октябрят, торжественно обещаем учиться прилежно, не оставлять в беде товарища, быть чуткими и отзывчивыми, стараться приносить пользу своей семье, школе, городу и Родине. Обещаем! Обещаем! Обещаем!
На наши груди прикрепляют огромные звёздочки с юным Лениным, но мой завистливый взгляд косится на стройные ряды пионеров с их малюсенькими значками, но с такими модными, яркими, красными галстуками на шеях.
«Скорей бы вырасти!» — думаю я.
Нет, я не помню наши октябряцкие дела, но они точно были. Наверное. Неуверенна. Школу озеленяли? Так все классы её озеленяли. Ветеранов слушали? Так вся школа их слушала.
«Нет, октябрята — ерунда! Вот пионеры... Пионер — всем ребятам пример, а октябрята — поросята! Вон чё творят: все парты шариковыми ручками исписали! Нас же самих их раз в месяц отмывать и заставляют. Нет, мои морские свинки — это свиньи! А октябрята точно-преточно поросята. Ну скорей бы подрасти!»
Но зря я об этом мечтала. Ходила б и ходила себе маленькая горя не зная, бед не ведая. А?

А снег всё валя и валя


Мы с отцом сидим в хате за столом и едим с пылу с жару чебуреки, которые готовит мать. Хорошо, но скучно. Во дворе идёт снег. Батя выставился в окно и загундел:
— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя...
Маме Вале это шибко не нравится, она раздражённо грозит мужу ложкой.
Я пытаюсь что-то понять, но понимаю, что ничего не понимаю:
— Как так, снег — Валя?
Но тятечка совсем уже завёлся:
— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя...
— Это значит, что он нажрался, — объясняет мне мать.
Иван подмигивает и снова:
— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя...
Внимательно смотрю на раскрасневшиеся щёки отца, то есть мужа мамы Вали, и до меня, наконец, доходит:
— Да любит он тебя! Вон как заигрывает.
Мамка вспыхивает, как спичка:
— Ещё чего! Нажрался просто.
Иван в ответ только крякнул — обиделся.

Как мы с отцом ходили за ёлками


За ёлкой я ходила с отцом. Мать говорила:
— Пора!
И мы шли. Я одевала валенки, лыжи и тютюхала за батей. Выбирали мы всегда какую-нибудь макушку у старой ели. Молоденькую отцу было жаль. Приглядывали самую красивую. Родитель лез наверх и пилил. Домой шли счастливые!
По дороге мне папа Ваня какую-нибудь ерунду про зайчиков и белочек выдумывал. Весело было.
А дома нас ждало всегда одно и тоже: мать выбегала на улицу, придирчиво рассматривала нашу макушку от ели, размахивала кулаками и материлась:
— Нет, вы гляньте на них! Все ёлки как ёлки прут, а эти двое обязательно косую и лысую притянут. Вон место пустое. Чьим задом будем дырку затыкать?
Отец самодовольно расхаживал вокруг ели и ехидно улыбался:
— Зато с шишками!
Я недостатков нашей ёлочки никогда не замечала (до тех пор, пока мать ни начинала нас в них носом тыкать). Но отец у нас молодец, он где-то веточку отпилит, где-то привяжет. И в наряженном виде наша макушка смотрелась, конечно же, королевой!
Потом приходили наши семейные друзья Каргаполовы и Бургановы. Они тоже придирчиво рассматривали нашу наряженную царицу и критиковали. После этого мы шли критиковать ёлки Бургановых и Каргаполовых. И только после этого наступал Новый год!

Новый год — это...


Новый год для сахалинских детей-семидесятников в шахтёрских посёлках — это ящики корейских зимних яблок в подвалах, ящик мандаринов, рыба кета под красным маринадом, обязательно живая ёлка, на которую выдавали маленький талон и нужно было самостоятельно её рубить, желательно с папой, а не с мамой. Хотя, один раз я рубила елку с мамкой. Воспоминания незабываемые, скажу я вам: две курицы на лыжах с пилами, а та, что поменьше, ещё и попроворней! А где был в ту зиму отец? То ли в больнице, то ли на учениях — не помню. Были тогда двухмесячные военные учения для старых, военнообязанных пердунов лет эдак до 45 лет. Нынче их давно уже отменили.
А ещё Новый год в посёлке Мгачи — это когда дружественные семьи приходят друг к другу в гости, и детям разрешается не спать всю ночь, слушать разговоры взрослых, танцевать вместе с ними, ждать деда Мороза с подарками (моего отца) и пить шампанское по чуть-чуть, с семилетнего возраста.
— Мам, а Толик водку со стола выпил! — пожаловалась я.
— Ах ты, гад! И сколько? — вспыхнула моя мамка.
— Полрюмки, — снова я.
— Толичек, ты живой? — мама Толика, тётя Нина.
— Живой, красный только, — сам Толик.
— Стыдно паршивцу! — мой отец.
— Это твоя паршивка, эка как скоренько на закадычного дружка настучала! — папа Толика, дядя Коля.
— Да если бы ни моя паршивка, сдох бы твой сыночек от пьянства!
— Это мой то сын — алкаш? А твоя вон сосёт и сосёт шампусик, стоит только отвернуться! — дядя Коля.
— Вы оба совсем уже охренели, дети ещё в школу не пошли, а вы их в алкаши записали! — тётя Нина.
— Правильно, путь школу закончат, а потом и спорьте, чей ребёнок больше пьёт, — разрешила спор моя мама, дала подзатыльники нам обоим, одела и выпроводила в тёмный-претёмный двор гулять — подальше от праздничного стола и взрослых, серьёзных разговоров.
Хорошо ночью на улице! Залезем в пещеру сугробную, которую всю неделю рыли, зажжем свечки и играем во взрослую жизнь. Но то секрет-секретный. Да, Толик? Это вам ни водку со стола тягать. За эти игры до сих пор нам обоим стыдно. Фу, Толик, фу!

Долгие проводы


Каргаполовы дружили с Зубковыми, Зубковы дружили с Бургановыми, а в итоге, всем трём семьям пришлось дружить вместе. И у каждой семьи были дети 1970 года рождения. У Каргаполовых — Толик, у Зубковых — Иннка, а у Бургановых — Ира. В гости друг к другу эти семьи ходили чуть ли ни каждый день, с детьми. Дети играли, играли и засыпали. А когда нужно было идти домой (в 12 ночи), двух отпрысков будили и сонными волокли домой. А хозяева дома, чаще хозяйка, провожали гостей. Дойдя до дома гостей, укладывали ребёнка спать и шли провожать следующих гостей. Укладывали второго ребёнка и шли провожать хозяев, а потом снова гостей. И так ходили туда-сюда до трёх часов ночи. Моцион типа, ага.
— А ведь завтра на работу.
— Не беда! Молодые ещё.
— Отоспимся на том свете.
Ну спите спокойно, мои родные.
— Да нет уж, Инна, не видишь, мы всё ходим и ходим по нашим любимым улочкам туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда...

Телефон


Каргаполовы и Бургановы жили в благоустроенных домах — пятиэтажках. Поэтому у них были телефоны. Когда они хотели идти друг другу в гости, то звонили и предупреждали. А в нашем частном секторе телефония, как гос.данность, отсутствовала. К нам гости ходили нахрапом, ну мы к ним так же. Уходя от нас, они говорили:
— Прощевайте, Зубковы! Ну а ежели чего, то звоните.
— Куда звонить? — всплёскивала руками моя мамка. — В таз стучать?
— Во-во, в тазик и звоните, придём!
Я смертельно завидовала всем, у кого есть телефон.
— Все люди как люди, звонят в трубку! А мы, видите ли, в тазик.
Такая несправедливость меня очень сильно угнетала. Правда-правда! До сих пор угнетённая хожу:
— В тазик мне звоните. Понятно?

Поселковые автобусы


От моего дома до школы 3 км. Пешком идти проблематично, дорога у нас узкая, частенько и грязь по колено, а тротуар деревянный, скрипучий, да и не на всех участках он есть. Вдоль дороги узкоколейка: паровозик возит уголь от шахты до берега. Обычно я ходила по ж/д линии: по обочинам шпал сухо и от паровоза есть куда уклониться. Все так ходили. Но ездил по посёлку и автобус. Правда, денег на него часто не было: зайдёшь в кулинарию, потратишь всю мелочь на пирожки, чебуреки или пирожные и прёшь довольная домой. А автобус — это вообще проблема! То аж до самой шахты уедешь (ещё плюс 3 км от моего дома) интересно же по окрестностям комбината полазить! То портфель в авто забудешь, ждёшь его потом полчаса, чтобы вернуть свои учебные принадлежности. В общем, пешком проще, чем стоять на остановках, ждать рейсового долго-долго и ехать в давке.
— Вон, погляди как дочка у Зубчихи подросла. Ой, да конопатая какая, вся в Ваньку пошла!
— Ну да, а кажется будто вчера она с женихом своим Каргаполом траву на поле поджигала. Помнишь, тогда электрический столб чуть ни сгорел!
— Помню, помню, вот засранцы! Их мамашам надо было жопы тогда поотрывать, чтоб не сидели, водку не жрали, а за детями следили покрепше!
— Ага, вон стоит теперячи их малолетний выродок, зенки выпучила, смотрит...
Я вспоминаю как в шестилетнем возрасте Толик потянул меня в очередной раз проказить.
— Но я же спички и в руках не держала, — пытаюсь что-то промямлить в своё оправдание.
— Иди, иди, соучастница, твоя остановка, вылезай.
Чертыхаясь, выхожу и обещаю самой себе уехать из сраных Мгач навсегда: «Чтобы прошлое больше никогда не сцало в мои чистые, незамутнённые грешками глаза.»

Как же скучно в автобусах жить


А я в автобусах скучаю, ведь шофёр не нальёт мне чаю и место за рулём не уступит. Он взгляд напряжённый потупит, когда я спрошу его: «Знаешь, никогда ведь же не угадаешь, кода гаишник умелый помашет тебе черно-белым и пригласит поздороваться — чайку попить иль постоловаться.»
Мне скучно с тобой, водитель: ты не руководитель, не президент, не бог. Слышишь, мотор заглох, приходится выходить:
— Может, пойдём чай пить и разговаривать по душам о грибах, рыбалке... Я дам тебе номер свой телефона. Звони в рай, ответит Зубкова.

Инна Фидянина-Зубкова
Лесопильные дела


Это как раз из той серии, «когда родители водку жрали». Нет, наши предки интеллигентно её кушали: если мамки сидели одни, то они оприходовали бутылочку, а ежели с папками, то две-три. А пока они с энтой дрянью ужинали, мне и Толяну разрешалось гулять где угодно до часу ночи. А наевшись, предки приступали к поискам детей с фонариками:
— Толик! Иннка!
И находили. Обычно мы гуляли за лесопилкой в лесу у речки — любимое место Толяна. И не случилось же с нами никогда и ничего! Только ноги мокрые... Ай и ладно. А если сторож откуда-нибудь шугнёт, так то не страшно. А на лесопилке даже сторожа не было. Залезешь внутрь через дырки и гуляй себе по опилкам да по ленте.
А днём я с отцом за этими опилками ходила. Два мешка, тележка (или санки) и стоим, мешки держим, пока из жерла в них опилки сыпятся, которые очень нужны нашим свиньям: они на них живут и из них нам навоз делают. И ведь не проболталась я ни разу, что с дружком по вечерам через пилы да ножы протискиваемся, и гуляем по деревянному коридору, приводя в ужас Лесопильного духа.
— Пап, а зачем наш лес всё пилят и пилят?
— Ты хотела сказать: рубят?
— Ну рубят, а потом пилят.
— Вот в том-то и разница! Для нужд посёлка пилят совсем немного. А на Востоке и у берега моря видела целые горы брёвен? Так вот, их укладывают на корабли и увозят заграницу.
— Куда?
— Ну в Японию, Корею, Китай. Всё им мало, сволочи! Сосут и сосут, сосут и сосут...
— Что сосут, папочка?
— Кровь нашу сосут! Видишь, твой отец совсем обескровил?
Я подозрительно приглядываюсь к румяным щекам отца и понимаю, что ничего не понимаю.
— Пап, а у лесопилки есть Лесопильный дух?
Ивану Вавиловичу не до этого, он совсем уже раскраснелся и обкладывает трёхэтажной руганью загадочную Японию, ну Брежнева заодно. Вздыхаю и без него обдумываю образ Лесопильного духа: «Может, у него и жена есть — Лесопильниха. Наверное, они добрые, ведь даже ночью нас с Толяном не пугают, сидят себе тихонечко и пилят, пилят, пилят...»
Всю страну распилили уже нахрен!

Капитан скал, лесов и шалашей


Толик как утянет меня в лес, так там обязательно построит шалаш и рядом разведёт костёр, а мне приходится ему помогать.
— Ну как тебе наш шалаш? — спрашивает он.
Пожимаю плечами, не скажу же я, что мне больше нравится есть ягоду прямо с куста:
— Нормальный такой шалаш, а мы будем играть в семью, суп из мамонта варить?
— Не-а, я никогда не женюсь, капитаном хочу стать! — дружок берёт меня за руку и уводит подальше от жилища, в болотистый овраг — кушать ягодку маховку.
«Чёрт лесной, как будто мысли мои прочитал!» — бурчу про себя, ковыляя за шустрым пацаном.
Если вы никогда не пробовали маховку, то ничего не потеряли, она растёт редкими, одинокими, почти лысыми невысокими кустиками, с рифлёными листочками, как у клёна, сама красненькая, покрыта маленькими усиками — мхом, а внутри жидкая. Наверное, вымирающий эндемик Сахалина, её даже в энциклопедии не найти.
Маленькая маховка весело лопается на языке, я спрашиваю у Толяна:
— Коль ты хочешь стать капитаном, то почему всё время гуляешь по лесу, а не по морю?
— Да, да, пойдём на море! — говорит Толик и ведёт меня на запад.
Целых три километра шагаем по бурелому параллельно мгачинской дороге. Этому молодому леснику ничего не стоило спустить наши тела вниз и пойти, как белым людям, по дороге. Нет, наш капитан выискивает путь потруднее!
Добрались мы, наконец, до берега. Вон оно море — внизу под нами да под скалистой сопкой. Спускайся и беги по серому песку босиком!
— Инн, давай по скалам полазаем!
И я со своим капитаном обследую прибрежные скалы. И хочу только одну фразу кинуть в его всё время ускользающий зад:
— Может ты ошибся, может ты хочешь стать не капитаном, а каскадёром, скалолазом, спасателем? Лешим, на худой конец!

Мгачинский леший


Толик — очень приставучий парень:
— Иннчик, айда в лес, я тебе лешего покажу!
— Ну айда так айда.
После четырёх часов бесцельного скитания по опушкам, я хитро спряталась за ёлочкой:
— Толик, ну и где же твой леший?
— А вот он я! — мой дружочек соорудил корону и юбку из папоротника.
Я сощурилась ещё хитрее:
— А знаешь, когда-нибудь наступит на земле самый волшебный день, когда я вырасту, превращусь в большую, толстую тётю, стану писательницей, обязательно сказочницей и тогда... Тогда я напишу какой во мгачинском лесу леший — дурак!

Дед Каргапол


Во Мгачах обосновались татары и русские, корейцев и народов севера нет совсем.
— Мама, а почему бабушка Толика на нас не похожа?
Валентина Николаевна лепит пельмени:
— Какого Толика, доча?
— Ну, нашего Толика!
Скалка выпала из мамкиных рук:
— Ты хочешь сказать, твоего Толика? Вы что, уже поженились и нас в известность не поставили? Вань, глянь-ка на них, они уже тогось, а родители побоку!
— Мама, я не о том! Почему у Каргаполовых бабушка не такая, как моя?
— А что с ней не так? Вы точно не женаты?
— Ну, мама! У неё лицо круглое-круглое, и глаза как ниточки.
— Ой, ты госпади! Да то ж когда война была, фашисты японцы взяли в плен корейцев, пригнали их на Сахалин и сделали своими рабами. Так вот, эта бабушка и есть кореянка, бывшая пленная.
— Да? То-то я смотрю, дед Каргаполов ходит и глазами зырк-зырк, как самый настоящий фашист! Мам, пойдём их бабушку из рабства выручать. Это ж надо! Сколько же лет он бедную женщину в плену держит? А вы ходите такие, делаете вид, что всё нормально. Вот кто вы все после этого?
— Инна, тут нет японцев, и дед Каргапол — русский!
— Да мне какая разница: в русском она плену или в японском!
— Донь, а ты куда помчалась?
— Сказать Толику, что никогда на нём не женюсь! Поганая его фамилия, ой, поганая!

Рисовальщики


Рисовала я долго, много и красиво. Как мне казалось! Кошки, люди, природа — всё это тщательно срисовывалось. Изобразить что-то фантазийное у меня не получалось, не хватало элементарного — пространственной памяти. Как только я отводила взгляд от предмета, то не могла вспомнить, как он выглядел. Вот нарисуйте человека в движении... Во-во! И я о том же. Посещение художественного кружка мне не помогало. Толик всё равно рисовал лучше. Но и у него было однобокое восприятие мира: корабли да самолёты.
— Вот что ты рисуешь? — тычу я Толика в его заготовку.
— Войнушку.
— Надоел. Нарисуй дом, семью, кошку.
— Да ты достала уже со своими кошками! Всю хату кошками обвесила. Куда ни плюнь — кошка.
— А ты не плюй! Рисуй.
Я и Толик сидим, пыхтим, рисуем дома, деревья, родителей и кошек. А когда работа закончена, несёмся с листочками к мамкам. Тётя Нина и тётя Валя внимательно рассматривают наши творения, и обе признаются, что у мальчика получилось намного лучше, чем у девочки. Я злюсь:
— Ну где же у него лучше? Вы не видите, что он ручкой рисовал, а я красками! Вы что, не понимаете разницу межу ручкой и красками?
— Понимаем, но у Толяна дом и кошка красивее!
— Да боже ж ты мой! Как же чернила могут быть красивее красок?
— Могут.
— Не могут. Чернила чёрные, а краски яркие! Вы случайно ни дальтоники все?
Подошёл мой отец, прислушался к предмету спора, рассмотрел детские художества, попытался вникнуть в мою девичью философию и сказал:
— Ты дочь, стамеску с резцом сравнила. А надо сравнивать результат, то есть саму работу по дереву.
— Я и сравниваю результат: у меня красный дом, зелёное дерево, рыжая кошка, нарядные люди, а у него всё чёрное, чёрное, чёрное!
В тот день нашим взрослым так и не удалось подобрать правильные слова, чтобы объяснить вредной дочке, что у неё просто руки — крюки, крюки, крюки... десять раз крюки! Ну глупые родители, нет?
Инна Фидянина-Зубкова
Научная пионерия


1980 год, мне десять лет, конец третьего класса, 22 апреля — день рождения В.И.Ленина. На торжественной линейке нас приняли в пионеры (не всех: троечников и хулиганов доприняли на день Пионерии 19 мая). Мне прицепили на грудь красную звёздочку, на котором было написано «Всегда готов!» и нарисован взрослый Ильич. Повязали на шею красный галстук. Мы хором прогорланили клятву:
— Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаем: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!
И жизнь изменилась. Да ни черта она не изменилась! В те годы уже формально относились к общественным организациям. Уставшим учителям-пенсионеркам было всё равно: октябрята мы, пионеры или комсомольцы. Но в свои пионерские годы я этого не понимала. Я думала так и должно быть: повязали галстук и бегай себе! И не догадывалась, что пионер — всем ребятам пример, верен партии и коммунизму; лучший в учебе, труде, спорте; вожатый октябрят. И должен нести большую общественную нагрузку. Например, взять шефство над одинокими стариками и все свои пионерские годы помогать им. Нет, нас такими замутами не обременяли. А сбор макулатуры и металлолома! Ну такое раз в год мы делали — для отчётности школы перед партией. Хотя галстук я носила бережно и аккуратно. А знаете почему? Потому что на коричневой школьной форме этот яркий платочек был модным элементом, украшающим платье и чёрный фартук (на праздники надевали белый фартук). Однако, форму освежали ещё и белоснежные манжеты с воротничком. Их чистота достигалась следующим образом: каждые три дня воротничок и манжеты отпарывались с платья, стирались и приштопывались обратно. Делали это мамы, а в старших классах и сами ученицы.
Но пока я в третьем классе и тяну руку для вопроса:
— Антонина Марковна, а есть научная пионерия?
— Что?
— Папа говорит, что есть научный коммунизм. Значит, должна быть и научная пионерия, а также и научная октябрятия.
Учительница оказалась железной женщиной, она даже не прыснула от смеха, а сурово сдвинув брови, сказала:
— Ты это... Твоего отца выперли из партии? Вот и пусть сидит себе тихонько — пишет про свою будущую научную спокойную старость.
— Слишком много прилагательных, — сказала я, потупив взор.
— ???
— Ну в вашей последней фразе. На такой малюсенький объем текста
слишком много признаков старости: свою, будущую, научную и спокойную. Получилось корявое и некрасивое предложение: нечитабельное и неписабельное, — неожиданно для всех во мне заговорил будущий бумагомаратель. — Давайте о чём нибудь другом попишем! Например, о научном детстве или о научной молодости. А старость, она что? Кому она нужна, эта старость: причитать и у бога смерти просить, как моя бабушка?
Антонина Марковна внимательно на меня посмотрела:
— А ты знаешь, Зубкова, что бога нет?
Я подумала и сказала:
— Бога точно нет. Бог — это религия. А есть научная религия?
Терпение у классной руководительницы лопнуло, она схватила меня за руку и поволокла к директору.
Вот тебе, бабушка, и научный метод воспитания юных пионеров. Мать их так!

Мои коммунисты


Мамка имела склонность к коммунизму лишь в душе, а отец — самый настоящий шахтовый коммунист. Но однажды ему надоело ходить на коммсобрания, и он демонстративно встал, подошёл к председателю, бросил партбилет на стол и очень громко сказал:
— Мать вашу перемать, так вас всех и разэдак с вашими партсобраниями! Время, мол, моё драгоценное зря расходуете, эдак вас и разтак!
И гордо ушёл под гробовое молчание ошарашенных мгачинских коммунистов.
А времена на дворе стояли Брежневские, год не помню. Крысиной возни из-за батиного выплеска было много, но тут вмешались высшие силы, так как бунтарь-каторжанин являлся родителем пупа земли, поэтому приняли решение Зубкова Ивана Вавиловича с работы не увольнять и высшему партийному руководству об этом факте не докладывать.
И это правильно. Потому что высший партийный руководитель и был в устах Зубкова Ивана той самой сверхглавной политической проституткой.
Почему? Сама до сих пор удивляюсь, ведь в газетах, ну ничего плохого про наш строй не писали! Но отец тыкал мне газетой в нос и орал:
— Между строк, читай, между строк, мать твою перемать!
— Я тута! — отвечала мать. — Шёл бы ты, Ванюша, спать.

Ах, какая молодая я была!
Не гуляла, не курила, не пила,
на заборах письки рисовать не умела
белым, белым, удивительным мелом.
Но ругался отец Иван:
«Наш Лёнька дерьмо и пьянь!»
А я серую кошу рисовла
на листке. И жизнь казалась раем!

Дорогой Леонид Ильич Брежнев


В без интернетную эпоху народ черпал информацию из бумажных газет и журналов. Их покупали в киосках «Союзпечать» или почте и даже выписывали на дом. Каждая семья ждала, когда почтальон кинет в их почтовый ящик очередную стопку макулатуры, извиняюсь, печатной продукции. Потом эти газеты весело шли на разжигание печек и вместо туалетной бумаги. Мой отец читал сугубо политизированные издания: «Правду», «Известии», «Труд» и местную газетёнку «Красное знамя», а при прочтении через каждые пять минут выкрикивал:
— Гавно! (и) Политические проститутки!
Все члены семьи терпели это много лет. Наконец мне терпеть надоело, и я в истерическом припадке заорала на Ивана Вавиловича:
— Во-первых, не гавно, а говно! А во-вторых, не нравится, не читай!
У папки от неожиданности дужка очков свалилась с уха, и его дополнительные глаза беспомощно повисли перпендикулярно полу.
— А что я читать тогда буду? — растерянно произнёс Ивашка.
— Ну… журналы там всякие «Техника молодёжи», «Хочу всё знать».
— Да? — раскрыл рот отче. — А в них есть про Брежнева и прочую сволоту?
— Всрались они тебе! — фыркнула я.
— Не всрались, а усрались. — мрачно поправил отец. — Чтоб ты понимала, нас сызмальства к политинформации приучали, так что мы без неё не могём. Правда, мать?
Мать кивнула где-то из-за груды кастрюль, а я вздохнула:
— Понятно, значит вы на игле, — и пошла по своим делам.
— Дочь, а что такое «на игле»?
Я махнула рукой:
— Рано вам ещё знать об этом! Сидите, читайте своё гавнище про дорого Леонида Ильича…

Будда одинокий


Во Мгачи приехали студенты класть деревянный тротуар от берега до конца посёлка. Где-то на середине, в аккурат у моего дома, они и выдохлись.
— Пора нам, брат, на учёбу! — сообщили они подбежавшей шпане. — На следующий год приедем, закончим делать дорогу и у вашего поселкового совета памятник Будде установим.
— А кто такой Будда? — спросили мы хором.
— О, это такой дядька, на всю Японию, Китай и Индию прославился, он у них самый главный, как генсек, только выше. Высоко сидит, далеко глядит, всё видит, про каждого всё знает. Наверное.
— А-а! Ан он к нам приехать что-ли должен?
— Ну типа того.
— С женой?
— Ха, вот мы его тут и поженим! Ну на этой... У вас статуя Матери-родины стоит?
— Нет, а чё?
— Ну мы поставили бы их рядом, типа муж и жена. Гы-гы-гы!
Уехали студенты и не приехали больше никогда. Деревянную дорожку наши местные плотники доделали. А я до-о-олго думала о Будде одиноком. Много лет думала, пока замуж ни вышла. А мой муж как раз почти буддистом оказался, ну типа того. И книжек у него про эту религию было мно-о-ого. Пришлось читать.
Ах, да. Нет, не стала я буддисткой. У меня же мать практически коммунистка, и отец бывший партиец, ну вы чё!

Ты живёшь на Сахалине?


На меня смешной японец косо смотрит, улыбаясь:
— Ты живёшь на Сахалине?
— Я живу? Да уж не знаю я дышу или мертва. Никогда не угадаешь где сидит твоя душа. Это Будда одинокий всё про всех, конечно, знает. Ты по-русски понимаешь? Нет? Тогда ты не читаешь и стихов моих глубоких. Не люблю улыбок глупых! Только Будда одинокий стерпит все твои ужимки. Ваши боги — невидимки? Нет, не буду с небом спорить, я спешу на своё море — на песке стирать следы.А ты следом не ходи, я иду искать покой, который ходит лишь за мной.
На меня смешной японец косо смотрит, улыбаясь:
— Ты живёшь на Сахалине?
— Я живу? Не угадаешь!

За кого ты


— Ты за луну или за солнце?
— За луну.
— За советскую страну
— А я за солнце.
— За криволапого японца.

Это наша детская считалка. А Япония, вот она, рядом, рукой подать: через маленький перешеек пролива Лаперуза. От мыса Крильон на Сахалине до мыса Соя в Японии — всего 43 километра. Мыс Крильон — самая южная точка русского острова, а мыс Соя — самая северная точка страны восходящего солнца.
А на мне японское болоневое пальто, японские резиновые сапоги с утеплителем и смешная японская шапочка. Всё. Я больше ничего не знаю про этот народ, кроме того, что у них луноликие лица, слегка раскосые глаза и чёрные, как смоль, волосы. Ну ещё и война у нас с ними была в 1945.
— Пап, а все япошки кривоноги?
Отец неуверенно кивает головой.
— А почему они книжки не пишут, а рисуют?
— Не знаю, может, писать не умеют.
— Да не, у них же есть иероглифы!
— Ха, а ты попробуй их напиши.
Я сажусь за стол и пытаюсь срисовать иероглифы с этикеток.
— Совсем не получается!
— Ну вот. А им, бедолагам, каково? Тут не только рисовать книжухи научишься, но ещё и вышивать.
— Ой, а я кошечку недовышивала!
— Вот-вот, иди вышивай свою кошечку. А к желтомордым никогда не суйся. Раздавят!
— К кому, к кому?
— Ни к кому. Вышивай. Бог с ним, с этим рисованием. Кстати, ты за луну или за солнце?
— Я за небо.
— Вот до него и бегай!
Я оторвалась от стула и полетела к небу. А там большими буквами было написано: «КАК ВЫ МНЕ ВСЕ НАДОЕЛИ! БОГ».
«Что бы это значило?» — подумала я и опустилась на землю. Спросила у отца, тот отмахнулся. Пристала к матери, та покрутила пальцем у виска. У япошек что ли спросить?
— Эй, японцы! — прокричала я.
А в ответ тишина. Съел пролив Лаперуза мой крик. Сожрал. Проглотил. Сволочь!

Инна Фидянина-Зубкова
Замуж за гиляка


Я очень люблю есть рыбу: солёную, жареную, запечённую, уху. А вы корюшку и салакушку сушили сразу сотнями штук; горбушу, селёдку, кету солили бочками; мойвой картофельное поле удобряли; камбалу и навагу зимой мешками в дом тянули; а крабовое мясо не зная уж куда и деть, пихали в пельмени, нет? Скажу вам больше, сегодняшние сахалинцы так не делают. Всё, выловили нашу рыбку промышленники.
А вчера, то есть в моём детстве… Мать отмачивает в ведре кету для того, чтобы приготовить её в томатном маринаде, и кидает на отмочку в два раза больше, чем надо:
— Всё равно Иннка половину повытягает — сожрёт!
Я то повытягиваю. А вот рыба в томатном маринаде — единственное нелюбимое мной блюдо.
— Тебя замуж надо отдать за гиляка! — ухмыляется мать.
Отца это очень насторожило, и он стал после работы приносить мне с шахтовой столовой пирожки, чебуреки, рабочие завтраки и фаршированные блины:
— Ешь, доча, нормальную пищу, не надо нам зятя — гиляка!
— Нашёл нормальную пищу! — ругалась Валентина Николаевна на мужа. — Ешь, дочь, рыбу, ешь! — и снова отцу. — Чем тебе гиляки — не люди?
Пока папка долго матерится в пространство, я спрашиваю:
— А кто такие гиляки?
— Да нивхи наши, народы севера, выходцы из Китая, бывшие китайцы, вот кто. Всю зиму токо рыбой сырой и питаются, строганиной то бишь.
Я вспоминаю лица нивхов, китайцев и не толерантно передёргиваю плечами:
— Борща хочу!
— Совсем охренели вы с отцом! — беленится мать. — Ага, щас возьму и пятилитровую кастрюлю рыбного супа пойду и свиньям вылью. Всё ради вас! А ну живо за стол.

Куузика и турнепс


Сентябрь. Мы двумя четвёртыми классами едем в Александровск-Сахалинский колхоз собирать куузику, турнепс и морковку. Ну морква — ладно, знаем такой овощ. А про куузику и турнепс слышим впервые. Допрос учительницы ничего не дал, она лишь хмыкнула:
— Не прикидывайтесь идиотами! — и убежала обедать.
— А и правда, мы ж не идиоты! — сказали мы себе. — Куузика — это сорт клубники, а турнепс — турник, на который надето огородное чучело. Там же есть вороны?
— Где?
— На полях.
— А то!
— Вот. А зловещий турнепс стоит посреди куузики и отгоняет вороньё.
Ой, как нашему классу понравилась идея — лазить по клубнике под тенью огромного чучела! И мы счастливые разбрелись по домам — расспрашивать родителей о турнепсе и куузике.
Ну вы уже догадались, что на следующий день к школьному автобусу четвероклашки сползались заспанные и не столь довольные, как вчера. Зато мы на своих зубах проверили, что куузика слаще турнепса, а морковка слаще их обоих, но твёрже. Морковка в поле невероятно большая! Или просто мы такие маленькие… Не знаю. Пацаны затеяли кидаться морковкой, пока наши руководители культурно жрали водку в кустах, закусывая турнепсом, так как он не приторный, а даже немножечко горьковатый.
Весёлая получилась поездка, скажу я вам! Жаль только, что она оказалась первой и последней. Больше наш класс на поля не приглашали. Да и школу тоже. А почему — не знаю. Ну не из-за того же, что мы всему посёлку разболтали, что колхозники — пьяницы!

Подружка на долгие годы


Четвёртый класс — это серьёзно. А длинная-предлинная дорога со школы до дома — ещё серьёзнее. И если на пути сидит кошка, то надо брать. И вот стою я у обочины проезжей части, там же сидит четырёхмесячное серо-полосатое чудо и просится ко мне на руки. Ко мне, не к кому-нибудь, а ко мне.
— Бери! — говорит подошедшая тётя Зина.
— А она ваша?
— Впервые вижу, но надо брать.
— Надо, — вздыхаю я.
Так в моём доме появилась кошка Маруська. Моя Маруська, ни папина, ни мамина, а моя. На целых пятнадцать лет моя. И спали мы вместе, и по лесу гуляли вместе, и крыс Маруська носила на мою подушку. Ни деду, ни на бабе, а мне. Слышите вы? Её крысы — мои крысы. А если не сдержится, сожрёт половину амбарной твари, то вторую половину обязательно припрёт мне. Вот.

*
Я своей Маруське почитаю сказку:
— Ты, моя Маруська, по окну не лазай! Мы с тобой подружки, но тут сидеть опасно, можешь навернуться, знаешь же прекрасно!
Кошка хитро отвечала: «Я, дитё, как-то не знала, что кошкам вредно гулять по крышам, а вот таких, как ты, малышек совсем недавно мать ругала за подоконник, я видала!»

*
Выйду я на улочку, слеплю снеговичок маленький, малюсенький для моей Марусеньки. Пойдёт Маруська погулять, снеговик свой проверять: тронет его лапкой, а на неё охапкой снег, снег .
— Не трогай, киска, снеговик! Он холодный, не привык к твоим горячим лапкам. У него шапка из моего носочка. Вот так, милая кошка!


Конструкторы и клей


Много лет для своих детских нужд я использовала деревянный конструктор: башенки всякие, домики... ну и всё. Потом мне купили железный, там были тоненькие продолговатые, прямоугольные и квадратные пластины с дырочками, а также скобы, гаечный ключ, самые настоящие болты с гайками и колёса. Ну машинку я сделала, а дальше что? А далее мне подарили многофункциональный пластмассовый конструктор. Деталей в нём много, и они все такие толстенькие с пухленькими гайками и болтами. О! Из него можно сделать трактор, машину, подъёмный кран и даже многоэтажный дом. Но руки то у меня загребущи, глаза завидущи! Вот возьмите и выложите родители для любимой доченьки навороченную пластиковую модель самолёта или корабля, которую надо клеить супер клеем. Не знаю какими такими путями, но отец Иван припёр домой вертолёт «Ми-2». Ох, как долго я его клеила. А клей был не ахти: хоть сам прозрачный, но руки от него белые, липкие. Короче, доклеила я вертолёт до пропеллера и бросила. Некрасивый он у меня получился: весь заляпанный отпечатками пальцев, испачканный супер клеем. И я решила оставить это мальчишеское хобби. Пошла шить куклам платья. Долго шила, пока не надоело:
— Достали эти куклы! Молчат, как дуры. То ли дело моя кошка.
Ну и я полностью переключилась на дружбу с Маруськой, ведь та мурлычет, когда её гладят и очень любит играться. Кусает, правда, больно. У меня все руки искусанные и покарябанные, зато ни в дурацком клее.
— Сначала б клей изобрели нормальный, а потом детей конструкторами пичкали!
— Клей то изобретут, только девочка уже вырастет, — обиженно ковырялся отец с моим «Ми-2», пытаясь его отмыть и доклеить.
— Донь, иди борщ научу готовить! — послышался с кухни голос мамы.
— Рано мне ещё, — отмахнулась я. — Пойдём, Маруська, погуляем.
— Да ты ж шубу и шапку ей ещё не сшила. На дворе зима, — удивились родители.
— А мех?
Мать кинула мне кусок кроличьего меха и я села шить.
— Портнихой будет, — с гордостью вздохнула Валентина Николаевна.
— Нет, конструктором, мы с ней скоро ого-го какие модели клеить будем! — размечтался о чём-то своём Иван Вавилович, и его глаза загорелись диким блеском. — Надо б мне самому из дощечек детали вырезать, а клей... Ай, ПВА лучше всех!

Наша кошка


Кошка Маруська любит спать в моих ногах, на голове, под боком и на шее. А когда она спит на шее, то я задыхаюсь и снится, что меня душит домовой. Иногда я беру кошару с собой в лес. И тогда она несётся за хозяйкой, как пёс. Она бежит из страха потеряться, и я это понимаю, но мне всё равно приятно: «Эка преданность какая!»
А ещё Манька любит ловить мелких птиц и съедать их прямо на наших глазах — только пёрышки цветные валяются после её обеда. Жалко! Но ежели ящерку поймает, так та хвост оставит в кошачьих зубах и дёру! Маруська смотрит растерянно вслед зелёной хитрюшки, и в глазах хищника застывает недоумение, шок. Нет, Маруся за всю свою жизнь так и не привыкла к фокусам ящериц. Даже в глубокой старости, когда она съедала отделившийся хвост, на её морде застывал ужас. А ещё она очень хорошо очищала сарай от амбарных крыс. Но крысы водились пока мы свинью держали, а когда содержать свиней стало накладно (в перестройку), то и крысы от нас ушли. Скучно им стало, видимо. Иногда наша Манюня рожала. А для котят она могла из ванны, полной улова, и трёхкилограммовую рыбину вытащить, да утянуть её на чердак. Но попробуйте-ка в деревне раздать подросших котят! Стоишь с ними на базаре, переминаешься с ноги на ногу и жалобно скулишь:
— Ну возьмите котёнка, ну возьмите котёнка!
А если не постоять! Эти взрослые уж точно знают куда девать мелку живность. У нас принято было увозить их в лес. Поэтому мы, сердобольные дети, умирали на нашем маленьком рынке, но стояли до последнего.
Эх, Маруська прожила в нашей семье в любви и в здравии пятнадцать лет, а потом стала болеть, дряхлеть и ушла в лес умирать. Сама ушла. Мы все плакали и больше кошек не заводили. Больно терять любимых. Больно.
Альберт Садыкoff
У писателей первая книга, по биографии. А вот дальше уже писательством.
Инна Фидянина-Зубкова
Мой первый стих


В четвёртом классе я написала свой первый стих (ну и последний на долгое, долгое время). Не помню о чём. Попёрлась читать его мамке. А Валентина Николаевна с Ниной Петровной той порой посиделки устроили — водочку тихонько попивали, сальтисоном закусывали. Знатные у мамки сальтисоны получались — это свиные желудки, набитые потрохами, сваренные в воде и дозревающие потом под прессом, прямо как головки сыра. Вот сидят две тётеньки, дегустируют, кайфуют! Тут я со своим стихом. Читаю. И что-то тёте Нине прям так захорошело, что решила она обосрать моё творчество:
— Не пиши, не твоё это! Иди лучше к Толику за стол, вон он как красиво корабли рисует. Моряком станет. Капитаном.
У мамки от удовольствия тоже язык зачесался:
— Ну правда, дочь, что-то не очень. Не быть тебе поэтом, не майся дурью. Иди лучше к Толику за стол, порисуй кошек. Кошки у тебя хорошо получаются.
Иду, рисую кошек. Ведь кроме кошек у меня ничего не получается.
А через много лет я поняла:
1. Для художеств меня нет зрительной памяти.
2. Тёте Нине и тёте Вале просто захотелось меня потроллить.
3. Толик обрёл душевный покой, только когда завязал с работой в море и устроился на суше.
4. Я поэт, и это не обсуждается!

Кем я должна стать


Сижу, делаю уроки. Иван Вавилович подошёл, всмотрелся, погладил меня по головке:
— Ну и кем мечтает стать наш великий математик, когда вырастет?
Перевожу взгляд на отца:
— У меня три варианта событий: писателем — раз, океанологом — два, пасечником — три.
Отец прыснул:
— Ты в этот список забыла внести космонавта и продавщицу.
— Почему забыла? — сурово спросила я. — Они были в моём списке, но в далёком детстве.
Иван снова прыснул:
— Это когда ты ещё сцалась?
Отворачиваюсь.
— Нет, дочь, ну ты мне объясни, свой выбор, ведь писатель, пасечник и этот твой, как его... океанолог, они ж и рядом ни стояли!
— Это как?
Батя чешет репу и долго объясняет насколько эти профессии различны, чтобы мечтать о них одновременно. Я понимаю ход мысли взрослого человека и раздосадованно объясняю:
— Пасечником я сама хочу быть, ну нравится мне это дело — мёд есть. Токо на Сахалине пасек нету. Вот я и заведу. Но! Твоя жена без конца талдычит о том, чтобы я стала человеком с высшим образованием. Поэтому придётся стать океанологом.
— А почему именно им?
— Ну я сперва хотела стать зоологом, а потом подумала: без рыбы я жить не смогу, а её на острове всё меньше и меньше. Надо ж её кому-то спасть от браконьеров!
— Хм, ну тогда в рыбнадзоры надо идти.
— Нет, надо стать именно человеком, поэтому только в науку! Рыбзаводы там всякие... Понимаешь?
— Понятно. А писателем почему? Кстати, они ведь тоже ого-го какие люди!
Я вяло махнула рукой:
— Мне дяденька сказал, что я писателем стану. Но тётя Нина с твоей женой обнаружили у меня полное отсутствие таланта.
— Какой дяденька?
— Ай, прозрачный такой, огромный, больше нашего огорода.
— Призрак что ли?
— Ну ты, папка, смешной! Призраки, они дурные и тело хоть какое-никакое, но имеют. А этот был совсем без тела. То есть совсем! Понимаешь?
— Нет, не понимаю, но я это, пойду. Дела у меня: жену свою и тётю Нину поругаю. Ишь, придумали: у моего ребёнка таланта нет. Таланта. Нет! Нет!! Таланта!!! — отец восклицал всё сильнее, на ходу выдёргивая ремень.

Конфеты, мёд и геморрой


Батя как придёт с шахты, отоспится и бегом на огород, к свиньям, в столярку... Опять же, дров наруби, воды, опилок наноси, навоз перелопать и так далее. Соответственно и ел много. А как нажрётся, то из маленькой кружки пьёт чай с конфетами. Сколько конфет ни положи — все умнёт! Однажды насчитав после него двадцать два фантика, мать всплеснула руками:
— Да жопа же слипнется!
А ему, дурачку, всё весело, Иван зовёт меня:
— Инн, иди посмотри, слиплась у меня жопа или нет?
Я фыркнула:
— Там и смотреть нечего, твои геморройные шишки никакими конфетами не залепишь!
Отец расстроился:
— А ежели мёдом попробовать?
Я ехидно развела руками:
— А где мы столько мёда наберёмся? Нет на Сахалине пчеловодов! Говорила я вам, что хочу пасечником стать. Нет же, вам институты подавай! Дулю теперь тебе, а не мёд! Вот и ходи со своим геморроем, мучайся.
Тятька крякнул и зыркнул на жену:
— Валь, может и правда, пущай девка в пчеловоды идёт.
Валентина ойкнула и схватилась за сердце:
— Ничё, Вань, с геморроем можно жить. Срастётся как-нибудь сам. Вареньица принести?

Солнце, я и пузыри


Только в детстве было чудо — мыльный, маленький пузырь.
— Ты такой смешной откуда?
«Я от солнышка, держи!»
Я держу, ему смешно. Лопается. Смерть его почему-то так печальна. Начинаю дуть сначала. Мыльный, маленький пузырь, ты не лопайся, держись! Сядет круглый на листок, рассмотрю его... Не то!
— Ты не солнышка дружок, а от радуги кусок!
Он хохочет и взрывается. Солнце с неба улыбается: «Сама не лопни от гордыни, стихов как понапишешь, Инна!»

Шахматный турнир


Прибегаю со школы запыханная, кидаю портфель на диван:
— Пап, я завтра еду в Александровск-Сахалинский на шахматный турнир, покажи как фигуры ходят, а то я что-то подзабыла!
— Здравствуйте, приехали! Моя дочь почётный член ордена «Белой ладьи»?
— Ну да, то есть нет. В общем, нас всего четыре человека едут — это те, кто умеют играть!
— О, моя дочь умеет играть? Гроссмейстер, значит.
Я решительно кладу шахматную доску на стол и расставляю фигуры. Деваться некуда, Иван Вавилович, кряхтя, садится, и мы до вечера осваиваем ходы-выходы, шахи-маты, нокауты.
Ну что я вам хочу сказать, ехала я на тот турнир гордая, уже почётным легионером «Пешки-белогвардейки». А в соперники-супротивнички мне достались такие же опытные ребята: заняла я среди них почётное четвёртое место. И награду домой везла трепетно: блокнот и набор цветных ручек. Половину приза (цветные ручки) батяня захапал себе (матери письма из дома на летнюю кухню писать), и пояснил это тем, что он целый день на меня угробил:
— Должен же я хоть что-то за это получить!
— Должен, Ванечка, должен! — блестела я счастливыми глазками, раскладывая шахматы перед его конопатым лицом. — Расставляй фигуры, через две недели едем на второй тур.

Лес и зайка


Лес — это мой мир. Он во Мгачах самый лучший — опушечный. А на опушках голубика, черника, клоповка, у побережья морской шиповник размером в сливу. Ягоду тащим вёдрами. В бору грибы. Мы собираем и едим маслята, белые, шампиньоны, подосиновики, подберёзовики, грузди, а все остальные — мусор. Лису, зайца или рябчика, глухаря, куропатку встретить — обычное дело. А вот медведь каждый год кого-нибудь да задирает насмерть. Скотину, так ту тоже. В лесу я гуляла всё время, очень часто одна. Но с медведем не сталкивалась. И взрослые почему-то без страха детей в лес отпускали. Другой народ, чудной, бесшабашный. Я своих дочек в жизни бы одних не пустила, да и сама боятся стала, как со Мгач уехала. Будто заговорено всё вокруг!
Но вот я снова маленькая в лесу:
— Пап, а заяц — человек?
— Да что ты, дочь! Вот медведь тот да, оборотень.
— Пап, оглянись, смотри, заяц на двух лапах стоит, на нас смотрит. И ростом он меня поболее.
— Ах ты ж, ну да, этот человек. Кинь ему хлебца. Это тот, который тебе гостинцы передавал, помнишь?
Кидаю зайцу хлеб:
— Убежал.
— Не плачь, вернётся, как уйдём, так и вернётся, съест хлебушко, обязательно съест, он грамотный!
— Книжки читать любит?
— А то!
— Лу ладно, я ему сказку напишу.
Уже дома я сделала книжку-малышку для зайчика, сшила её нитками, что-то там написала, раскрасила:
— На, папулечка, отнеси её моему зайчику, пусть своим деткам почитает.
И Иван понёс зайцу книжку. А куда деваться? Ведь дочка у него строгая, ежели чего и спросит. Ответ держать придётся.
Schnappen
Язык у Вас, бесспорно, живой и с юмором.
Но все-таки, мне кажется, для четвероклассницы знания о геморройных шишках несколько, ммм, преждевременны.
Не отменяет желания читать, но пронизано недостоверностью, якобы вставлено чисто за ради красного словца.
Инна Фидянина-Зубкова
Цитата(Schnappen @ 23.4.2019, 21:52) *
Но все-таки, мне кажется, для четвероклассницы знания о геморройных шишках несколько, ммм, преждевременны.

Не спешите бросать читать. А давайте я вам объясню: если уже взрослый 11 летний человек знает о папкином геморрое в подробностях, то и дурачу понятно, что (дочь) сын знает эти подробности из внутрисемейных разговоров.

А если взять просто знания, то у нас стояла большая российская энциклопедия, к третьему классу я её всю перечитала. Была бы медицинская, перечитала б и её. Хотя... мамкина подружка — медсестра. Я и без энциклопедии многое чего знала.

А если взять городскую интеллигенцию, стыдливо молчащую при детях, то и тут вы немного не правы. Вон сейчас по телеку каких дошколят показывает Галкин ... Профессора, а не дети! Хотя ещё в школу не ходят.

Так что, каждому Егорке - свою морковку.
Инна Фидянина-Зубкова
Пионерский лагерь Павлика Морозова


Летом я отдыхала в пионерском лагере имени Павлика Морозова. Детям шахтёров путёвки бесплатно, всем остальным 32 рубля. И так как я бесплатник, то обречена была тусоваться там каждый год. Но в 9-10 классах я уже не поехала даже в качестве вожатой — задолбало всё! Самое неприятное в лагере — бесконечные построения, линейки, речёвки. Самое приятное — бассейн. Но и он на чёрта нужен, когда свой, родной мгачинский Татарский пролив всё лето стонет, твоё маленькое тельце ждёт не дождётся!
А что запомнилось в лагере, так это природа. Бурундуки и белки, они везде, того и гляди наступишь! И заросли бамбучника. Знаете что это такое? Это карликовый бамбук, самое настоящее тропическое растение. Нет, во Мгачах ничего подобного не было: встретить белку в лесу или бурундука — это роскошь, а бамбучник — вообще невидаль невиданная. Хотя лагерь от нашего посёлка всего 50 км к югу острова и 15 км вглубь. А Мгачи стоит у самого синего моря, у нас холоднее.
Девочка Вероника из подвела меня как-то к железному плакату Павлика Морозова:
— А ты знаешь, что это предатель?
— Нет.
— Он своего родного отца своего красным сдал.
— Порол?
— Что?
— Папашка Павлика розгами порол?
— Не знаю.
— А я знаю, порол. Иначе б не сдал.
— Кто тебе такое сказал.
— Никто. Но я уверена, порол.

Татарский пролив


Татарский пролив — это самоё тёплое море Сахалина, особенно его середина. А посёлок Мгачи как раз посередине острова и уселся. Купаться мы начинали в мае, а заканчивали в октябре. В августе вода у пляжа может прогреться до 24 градусов — не ахти какой цинус, но круче, чем холодные воды Охотского моря. Хотя с каждым метром вглубь моря, вода в проливе всё холоднее и холодне, её исторический максимум 18 градусов летом. Пляж всегда полон людей, кажется что всё наше шеститысячное население только и валяется под солнцем сутра до вечера.
«Шесть раз облезешь, только тогда загоришь!« — наша поговорка.
Есть у нас и деревянный пирс, к которому подходят русские и японские корабли, загружатся углём и уходят. С пирса можно нырять, ловить рыбу и целоваться по вечерам. А мужики развлекаются по другому: доплыть до буйка — подвиг, а доплыть до корабля — стать легендарным пловцом до самой смерти. Каждый год кто-то тонул: рыбаки на лодках, пьяные ныряльщики и дети. Дальневосточное море коварно, чуть-чуть зазевался и жди беды! Так что как бы ни кричали политики о сказочном ДВ, это суровый край для суровых людей. И курортом ему не бывать никогда. А мы? Ну что мы... мы народ закалённый.

Наш дом и папка огородник


Посёлок Мгачи — это практически одна длинная улица (6 километров). Та часть, что упирается в берег моря, называется Рудник, а противоположная часть — Восток. Дом Зубковых стоит как раз посередине (на Улице Восточной). Это маленький деревянный дом на двух хозяев. В одной половине живёт мой дед Вавила и бабушка Паша, а в другой мы. У нас две комнатки и кухня с большой русской печью. Уборная во дворе. Вода в колодце. У деда с бабой всё то же самое. Вокруг дома огород, сараи и две летние кухни. Огородов много, одних только картофельных полей несколько штук, иначе не выжить. А ещё большая грядка клубники — для себя и на продажу. Теплица с помидорами и огурцами, малина, чёрная смородина и грядки, на которых растёт всё. А вот фрукты, зерновые, бахчевые, подсолнечник и кукуруза у нас никак не хотят расти из-за холодного климата. Но отец каждый сезон героически пытался что-нибудь да вырастить из вышеперечисленного списка. Безрезультатно! Иван Зубков был очень серьёзным огородником: если он ни на работе, то в огороде. Это тяжело. Очень. Поэтому когда он дома, то у него всегда есть тихий час. Ну и у мамки тоже (та такая же огородница), вот она то муженька к дневному сну и приучила, работая в детских яслях. Я по мере сил помогала с картошкой, с прополкой. Но предки меня сильно не нагружали, старались не портить дитю детство. «Не хочешь, иди!» — их лозунг. А вот уборка в доме и мытьё посуды — это моё любимое занятие (посуду до сих пор люблю мыть, нервы успокаивает).
— Пап, ты уже который год арбузы в теплице садишь. Ну и чего? Эта зелёная хрень только место занимает!
— Ну, донь, два маленьких арбузика, полгрядки всего.
— Полгрядки — это два ведра помидоров, папочка!
— Иди, обжора, отсюда! Ишь, дух селекции на корню прям давит. Мать и та, молчит, а этой что ты, всего ей мало, мало, мало!
— Я не о том: умные-преумные дяди и до тебя сто лет пытались тут всё такое вырастить. Ну если не растёт! Зачем силы тратить? Вон ты и так устаёшь, как собака.
Да что б ты понимала, козявка! Я только на этих арбузах и отдыхаю душой и телом.
— Как так?
— Наш огород — это жрачка. А тут творчество. Понимаешь, творчество!!!
— Не.
— Ну иди, иди, вот станешь этой... как тебя там, писакой, тогда поймёшь.
Schnappen
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 25.4.2019, 4:21) *
Не спешите бросать читать. А давайте я вам объясню: если уже взрослый 11 летний человек знает о папкином геморрое в подробностях, то и дурачу понятно, что (дочь) сын знает эти подробности из внутрисемейных разговоров.

Да я и не бросаю.
Просто при чтении создается впечатление, что описан стеб над ребенком глазами уже давно взрослого человека. Возможно, в семье в выражансах и не стесняются, но вряд ли реально будут показывать геморройные шишки.
Это ж как во взрослом анекдоте на грани фола.
- Что-то у нас с женой стало все как-то тускло. Стареем, наверное.
- Ну а вы попробуйте секс при свете дня. Новые впечатления!
На следующий день.
- Ой, попробовали. Новых впечатлений, действительно, море. Особенно у детей.


Цитата
А если взять просто знания, то у нас стояла большая российская энциклопедия, к третьему классу я её всю перечитала. Была бы медицинская, перечитала б и её. Хотя... мамкина подружка — медсестра. Я и без энциклопедии многое чего знала.

Это круто. При том, что я из относительно интеллигентской городской семьи, и в школу меня отдавали уже умеющей читать и писать, я читать просто ненавидела, и меня заставляли из-под палки. А в третьем классе оказалось, что я просто не понимаю детских сказок, которыми меня пичкали сверх меры. Андерсен, я его до сих пор не понимаю! И не хочу морщить мозг. Но во время, когда капали глаза атропином (читать нельзя, да и тяжело, собственно, все перед глазами расплывается), запретный плод сладок - в каникулы попалась мне книжка из отцовской библиотеки "Путешествие капитана Гаттераса" - она и стала моей самой первой самостоятельно прочитанной книжкой. А потом и весь остальной отцовский Жюль Верн и Обручев - вот это пошло на ура. Так что Вы, деревенский ребенок, к третьему классу прочитали энциклопедию, а я только на каникулах после третьего класса полюбила читать и стала сама себе выбирать чтиво.
Цитата
А если взять городскую интеллигенцию, стыдливо молчащую при детях, то и тут вы немного не правы. Вон сейчас по телеку каких дошколят показывает Галкин ... Профессора, а не дети! Хотя ещё в школу не ходят.


А на счет стыдливо молчащих Вы не правы. Меня саму однажды воспитатель детского сада отозвала в сторону и сказала, что когда строились попарно на прогулку, мой ребенок с чувством произнес "Атас, педофилы!". Пришлось признаться, что мы с мужем смотрели "Властелина колец" в гоблиновском переводе, и ребенок тоже смотрел. Комп тогда был один на всех.
Цитата
Так что, каждому Егорке - свою морковку.

Именно!
Инна Фидянина-Зубкова
О, спорт, ты...


Когда спускаешься с горки в посёлок по трассе, то взгляд тут же натыкается на футбольное поле с ласковой, натуральной травкой. Наше поле было очень добротным, за ним следили. Поэтому другие команды любили приезжать во Мгачи на соревнования. И каждый раз это событие! На лавочках полно зрителей, собак и почему-то ворон. А те, кто шли с работы домой, из бани или с магазина, конечно же, задерживались и глазели. И заметьте, никакого пива! Но встречались и отщепенцы футбольного фанатизма. Например, мой отец. Он не по-детски выбивался из шумной толпы болельщиков и предпочитал свой любимый огород и эксперименты с кукурузой.
— Хрущёв номер два! — обзывала его мамка и заваливалась болеть у экрана телевизора.
Болела она за всё: за футбол, хоккей, синхронное плаванье, фигурное катание и так далее. А так как я любила валяться рядом с мамкиным большим и пышным животом, то мне приходилось болеть тоже, но больше за беговые лыжи, так как я всю юность им посвятила: у меня второй взрослый разряд. А как школу закончила, так и спорт забросила. Болеть тоже.
— Ребятки на химикатках! — обзываю я спортсменов и переключаю телевизор на другой канал.
Грустно как-то. Или просто состарилась, азарта нет. Ушёл азарт. Увы.

Каток


Зимой футбольное поле самым загадочным образом превращалось в ледовый каток. Всем поселковым детям, независимо от достатка, покупались (перепродавались, передаривались) коньки, и они катались. Я тоже: пируэты там всякие — это запросто! Ездили мы по скользкому льду всегда до ночи. Могучие шахтёры для такого дела даже столб в землю вкопали, фонарь на него повесили. Ну, чтоб молодёжи веселее было круги по полю нарезать. В общем, самые яркие моменты социализма, то есть нашего маленького социума, именно на Мгачинском катке и проявились: я лечу, Оксанка летит, Ирка летит, Толик летит на нас — куча мала, упали! Упали, встали, дальше поехали — на столб наехали, упали. Встали и покатились по домам — на коньках прямо по проезжей части. Потом по тропинке во дворе, по прихожей, по коридору, по ворсистому ковру — бух, бух, бух. Плюх на диван:
— Ма-а-а-ма, снимай коньки, сил больше нет!
Мать:
— Вань, снимай с неё коньки, сил у этой больше нет.
Отец:
— Кошка, беги снимать коньки, сил у хозяйки больше нет.
Я:
— А-а-а-а, плохие вы, уйду я от вас!
А Ваня, Валя, кошка хором мне и отвечают:
— Проваливай, токо шнурки на коньках потуже затяни — разболтались.

Жирные шахтёры


На острове много угля, поэтому много и шахт. В 70-е годы шахтовые посёлки жирели на фоне всеобщего дефицита. Южно-Сахалинск, Поронайск, Долинск и прочие сахалинские города-шушеры погрязли в очередях. И только в валютных магазинах в «Берёзка», хоть что-то нормальное и можно было купить. Нет, нам их тоска была неведома. Лучшая рыба — шахтёрам, лучшее мясо — шахтёром. Полки, ломящиеся от товаров только в шахтёрских посёлках и городках. Одежда и обувь из Японии — тоже нам (за рубли). Выбор одежды огромен! Посуда — на любой вкус. А зарплаты: шахтёры получают 300-600 рублей в месяц и дорога в отпуск оплачивается. Отец Иван в забое не работал он, как электрик, получал приблизительно 300, частенько бывало и меньше. А у моей мамки (воспитатель в д/я) всего 120 рублей. Но мать легко могла прокатать в отпуске папкины 1000-2000 рублей. Удивляло меня только одно:
— Мам, мы столько денег прокатываем летом, а живём в сраной маленькой хатке без удобств. Ну давайте не поедем в отпуск три года и купим нормальный дом.
Но вы послушайте что ответила мне эта «наимудрейшая» женщина (моя мать):
— Инна, билеты на самолёт шахта оплачивает всей семье. И мы три года будем терять такую халяву? Да я же не переживу!
Ну да, она бы этого не пережила, поэтому и прожила всю жизнь в маленьком-малюсеньком доме без удобств. Сами ведь понимаете, при Горбачёве и Ельцине мудреть было поздно.

День шахтёра


День шахтёра во Мгачах — самый главный праздник, главнее Нового года. Сначала у поссовета проходит митинг (явка всем обязательна): выступает поселковая администрация, руководство шахты, заслуженные шахтёры, коммунисты, комсомольцы, пионеры, октябрята. Ну и всё. А далее — концерт на площади: местная самодеятельность развлекает всё остальное нетворческое население. А вечером, конечно, пьянки. Пьют все у кого уже есть на руках паспорт. Из окон и на улицах льётся горькая-прегорькая песня «Гудки тревожно загудели, народ бежит густой толпой, а молодого коногона несут с разбитой головой...» И пока вы ни услышите эту песню из уст самих шахтёров, вы никогда не поймёте как тяжел шахтёрский труд.

Злой дух новостроек


К 1970-80 годам шахта Мгачи окончательно разжирела и принялась за строительство нового микрорайона. А так как посёлок находится в длинной узкой ложбинке между двух сопок, то было решено возводить серию пятиэтажек на пригорке. Строили их быстро, но людям пожить в них долго и счастливо так и не удалось. Власть в стране переменилась и шахтёры годами (!) работали задарма, даже не думая бастовать. А в 1997 году шахтовое начальство намеренно затопило все подземные разрезы, предварительно вытащив японское оборудование, продало его налево, и сбежало в Америку со всеми шахтовыми деньгами. Посёлок Мгачи окончательно обнищал и стал разрушаться. Сегодня пустые глазницы «новостроек» чёрными печальными взглядами встречают редких гостей посёлка. Постапокалипсис. Печально.
Но мой рассказ не об этом. 1980 год (мне 12 лет) — самое время лазить по стройкам и играть с пацанами в войнушку. «Бух-бух-бух» — стучат наши шаги по новым лестничным пролётам без перил. Страшно! Пятый этаж самый жуткий. А Инночка боится высоты. Но на всю оставшуюся жизнь девочку напугало не это, а страшный-престрашный дедко сторож. Он возник из ниоткуда и схватил меня за плечо. Я поворачиваю голову, перед моим лицом болтается длинная чёрная борода, безумно сверкающие глаза и кривой рот:
— Куда прёшь, малявка?
— Я, дедушка, мимо шла!
— Вот и иди себе мимо!
И я, как ветер, понеслась домой по лесу, а не по дороге, потому что обсикалась от страха. Тайком переодев штаны в родимой хате, я выдохнула:
— Всё-таки оборотни существуют!
— И где же ты их видела? — крикнула из кухни мать.
Что я, прям щас возьму и расскажу ей, как подсудными делами занимаюсь — по стройкам шастаю? Нет, конечно! Поэтому ответила просто:
— Ай, самые настоящие оборотни — это карапузы в твоих детских яслях, мамочка!
Валентина Николаевна аж присела:
— Да ну?
— Волки, как есть волки.
— ???
— Ну да, были б они людьми, их бы не сдавали на семидневку. От греха подальше!
— Донь, да ты чё, у нас одна такая группа на все ясли.
Я задумалась:
— И сколько иродов в группе?
— Та человек двадцать всего!
— Плохо дело. Эти выродки вырастут и дадут нам всем просраться!
«Ну или проссаться, — вспомнила я свои обсиканые штанцы. — Ах да, дедко охранник! Надо про него страшилку придумать и однокашников пугать.»
— На одной заброшенной стройке бродит черный-пречерный дух старого сторожа, он подкарауливает пьяных шахтёров, которым так и не выдали квартиры в новостройках, и пугает их до усери! А тем хоть бы хны: так и продолжают жрать водку и скулить жалобные песни:

Ох, шахта, шахта, ты — могила.
Зачем сгубила ты меня?
Прощайте, все мои родные,
Вас не увижу больше я.
Инна Фидянина-Зубкова
Мои атеисты


Мгачинцы — это русские и татары, в основном комсомольцы-добровольцы и их потомки. А если и были бывшие каторжане, так те давно уже сгинули. Как ни странно, но комсомольцами-добровольцами являлись и татары, поэтому ни о какой мусульманской религии в посёлке слухов не ходило. А уж о православии тем более. Мне даже странно было смотреть фильмы про русскую глубинку, где бабушка втайне передаёт внуку христианский крестик. Или как в Великую Отечественную солдаты перед боем целуют свои кресты. Чудно! Наши ж бабки и деды все сплошь взращены революцией. А кто не был ей взращён, тот по углам прятался и с внуками общался, как могила с надгробием! Я за своей родной бабой Пашей такое тоже замечала: придёшь к ней в гости, а она то молчит, то у бога смерти просит. Рукой махну и айда во двор к ребятам:
— По смерти она соскучилась, ишь, молодая ещё!
А про бога я вовсе не думала. Ни церкви у нас не было, ни мечети. Однако, мать моя тоже всё любила смерть поминать:
— Ну какая там душа! Умру и всё, чернота и пустота, и та не для меня.
А отец так вовсе жутко матерился на религии да на бога. И вообще, материться — это его любимое занятие. Но ему матюки прощали: как проснётся с утра, так и заведёт свою волынку.
— Ай, чем бы дитя ни тешилось! — говорили односельчане, но на всякий случай Ивана Вавиловича обходили стороной.
Много воды утекло с тех пор, так и умерли мои родители атеистами. В 2010 году во Мгачах крохотную часовенку всё-таки поставили. А я... А что я? У меня муж из бывших: из физиков-ядерщиков. Так мы с ним до сих пор в поиске.

Моя первая проза


В пятом классе я написала рассказ. Задание было написать сочинение о Великой Отечественной войне. Ну я и написала: не сочинение, а рассказ про бойца и горящий танк. Учительница литературы похвалила меня и торжественно прочла мои творческие позывы всему классу. Ну и всё. Дома я подсунула тетрадку родителям. Не помню их реакцию. Но уже через год я поняла, что это ужасная глупость — писать о том, чего сама не знаешь, чего сама не пережила. Больше прозу я не писала. Свой первый настоящий рассказ я отважилась накатать лишь в 45 лет, называется он в «Маша в хрущёвскую оттепель» (или «Маша и самовар»). Не читали? Ну, ну прочтите, погуглите там...

Пушкин (Кукушкин)


У нас была очень хорошая учительница русского языка и литературы — Розыя Ахметовна Ли. Она мне всегда 5/5 за сочинения ставила. Но чаще 5/4. Ну да ладно. Так вот, однажды она преподала мне очень хороший урок: научила смотреть на литературу СВОИМИ глазами. Как? А вот как... Она вела кружок по литературе. Не все туда ходили, так, всего лишь несколько человек из разных классов. Я его посещала. На одном из занятий Розыя Ахметовна встала у доски, прочитала нам несколько стихотворений и сказала:
— Эти стихи написал очень хороший поэт и замечательный человек. А вот эти стихи написал серийный убийца! Какие стихи вам больше нравятся?
И она начала читать стишки преступника. Пока она их читала, мы закладывали пальцы в рот, показывая, что нас тошнит от такого творчества. А потом дружно высказались:
— Конечно первые стихи гениальны, а вторыми только в туалете подтираться.
Учительница опустила голову и прошептала:
— Вот так мы все (вы, я и товарищ Сталин) нашу интеллигенцию на каторгу и отправили.
Она заплакала и вышла из класса. Мы вдогонку!
— Розыя Ахметовна, ну что вы? Мы ж не хотели вас обидеть.
Ли лишь махнула рукой:
— Оба цикла стихов написал один и тот же поэт — Александр Сергеевич Пушкин.
Мы остановились и раскрыли рты. А вот истинный смысл этого маленького эксперимента мне уже родители объясняли...

Опята


Дед Вавила если пойдёт в лес, то до-о-о-лго там шляется, а когда вернётся, то баба Паша на следующий день грибочки жарит, но необычные такие грибочки, а очень, очень вкусные.
— Опята! — говорит бабушка и накладывает внукам жареную картошечку с грибами.
— А почему наши родители таких грибов не приносят? — удручаемся мы.
— Э-э, ваш дедко далеко в тайгу уходит, он заповедные места знает, где токо опята и растут.
— А почему он своим детям места заповедные не покажет?
— Дурак он что ли, вы ж тогда к нам в гости приходить перестанете!
Умер дед и похоронил свои заповедные места вместе с собою. Больше я натуральных опят не ела. Редкий, видимо, это гриб для Сахалина.

Нельзя просить у бога смерти


Как ни зайду к своей бабушке Зубковой Паше, так та сидит скучная-прескучная, на веретене клубки мотает из овечьей шерсти, кою ей родственники с материка присылали, или семечки лузгает. А ежели внуки дома, то лузгает для них: начистит горку, а Костик с Сашкой — ам и в рот. Я тоже подсяду, съем пару горстей и ухожу — скучно у бабушки, она лишь одно твердить умеет, чтобы бог поскорей её прибрал. Понятно, старенькая, от жизни устала, всё болит. Но с другой стороны, всю жизнь в столовой проработала, даже в войну ходила сыта да холёна. А нынче на тебе, бубнит и бубнит:
— Пошли мне, боже, смертушку, да поскорее, более ничего у тебя не прошу!
Так она просила десять лет, а может, поболее. И ведь выпросила! Но не смерть, а гнев божий: парализовало её на целых пять лет. Пришлось моей мамке за свекровью ухаживать: переворачивать, мыть, лечить пролежни. А бабушка лежит, мычит, даже у бога смерти попросить уже не может. Откусил, видимо, боженька её язык. Отошла она потом, когда всех вымучила.
Теперь я точно знаю, ничего у бога просить не буду (верю я в него или нет), а уж смерти и подавно. Я с судьбой привыкла разговаривать:
— Что со мной дальше будет? Стану я писателем-функционалом?
А она молчит, хохочет только:
— Приметы мои читай, приметы, да вехи на пути!

Арбузы и бананы


В каком бы регионе СССР вы ни жили, цены на все промышленные и продовольственные товары в магазинах были едины, государство датировало доставку. Поэтому сахалинцы покупали «заморские» арбузы по такой же смешной цене, как и южане: за один килограмм — 5–10 копеек. Их к нам привозили в августе, сентябре и продавали не в магазине, а на заднем дворе, прямо со склада, взвешивая полосатиков на весах, предназначенных для мешков. Не, не, у нас не было такой моды — съесть кусочек, а остальное положить в холодильник. Арбуз сжирался сразу всей семьёй, а на следующий день покупался новый. И так до тех пор, пока зелёная радость не исчезала со склада до следующего августа. А в перерывах между сезонами мы радовались трёхлитровыми соками с мякотью. Господи, какие они вкусные! Даже арбуза не надо, до чего они натуральны и витаминны. А зимой мандарины и зимние яблоки из Кореи. Овощи мы свои выращивали в теплице и так, ну или покупали привозные с ближайших совхозов острова.
Но! Пришёл день в моей тринадцатилетней жизни, когда во Мгачи впервые привезли бананы. Они поступали в магазины зелёные, а так как продавцы не знали как их грамотно дозреть, то тут же зелёными и продавали: килограмм — 1 рубль 10 копеек. Неотёсанное население тоже не знало как превратить зелёные «стручки» в жёлтые, поэтому колдовскими методами обращало их в чёрные. Бананы клали в тёплое место на печи, и через неделю они созревали, но кожура становилась ужасна!
Я маюсь в ожидании чуда:
— Мам, а бананы — это вообще что такое?
— Чёрный яд! — ей всё равно, она крутится на кухне, устала.
— Яд?
— Ну да, яд. Расшифровывается: Ба-ба-На-н... Бабушек ими кормят, чтоб те окочуривались быстрее. Иди, дай бабе Паше. Может её бог и приберёт. Не зря ж она так долго смерти просила.
А баба Паша уже пятый год парализованная лежит, толстая, с синими кровавыми пролежнями — всё её бог прибрать не может. Я сомневаюсь:
— Правда?
— А то!
Я хватаю банан и бегу к бабушке. Чищу его и пихаю ей в рот:
— На, ешь!
А Паша парализована, рот набился сладкой кашицей и ни туда, и ни сюда. Я села, плачу, мне очень хочется, чтоб бог прибрал, наконец, старушку — жалко её, и мучающуюся с ней мамку. А у бабки лишь глаза закатились от удовольствия: проглотила, ещё просит. Скормила я ей те бананы и до-о-лго сидела на ступеньках её дома и ждала, когда душа вырвется из плена тела, да улетит далеко-далеко в небушко...
Не дождалась, отошла она ровно через год. Но с тех пор не очень я бананы люблю. Редко-редко куплю один-два и жую, как картошку:
— Ни вкуса, ни запаха, земля землёй!

Эх, Вавила, Вавила


Деда Вавила мы побаивались. Любви к внукам он не испытывал. Да и баба Паша тоже. Видимо, другое у них воспитание, кулацкое. А как Прасковья умерла, так у него рак горла и обнаружился. Купит еду, а она ему в глотку не лезет. Протухнет, выкинет. Выкидывал, выкидывал, психанул: в прихожей на своём ремне и повесился. Все говорили:
— Грех, грех то какой!
— Помучились бы вы с его! — отвечала, отвечала им моя мать и тоже психанула: прогнала с поминок всех «сочувствующих» её свёкру.
— Правильно, мать, семью надо защищать! — горько усмехнулся мой отец.
— Правильно, — поддакнула я. — Повесься молча, но ничего у бога не проси!
— Иди отсюда, козявка! — вытолкнула мать меня на улицу. — Не видишь, тут взрослые водку пьют.
— И блины едят, — жалобно проскулила я, но это не помогло.

Как мы с мамочкой блиночки ели


Валентина то ли поёт, то ли причитает, жаря блины. Я слушаю. И чем больше горка блинов, тем веселее мамка. А чем меньше горка, тем грустнее:
— Успокой меня, Иннуля, успокой. Почему-то мне не нужен твой покой. Нужна молодость твоя, весёлый смех. И блиночки чтоб ты ела лучше всех! Кушай, доченька родная, подрастай. Кушай с мёдом, молочком всё запивай. И ни с кем не вздумай поделиться: дед дурной, он может подавиться; бабка старая, жевать уже не может; а отцу и таз блинов уж не поможет; кошка сытая, собака тоже ела; а вот мамочка покушать не успела. Сядем мы с тобой да наедимся, и пускай за окнами полынь вся зашуршит от зависти, заплачет. Для нас и это ничего не значит. Мы спокойненько заснём после обеда, да глаза закроем на дурь деда и на бабку даже ни глазочком, на отца, на пса, на кошку. Засыпает мать твоя, не бегай.
— Спи, мамуля, тёплой-тёплой негой.

Инна Фидянина-Зубкова
Рот заклеить скотчем


Мать сидит, скучает, смотрит на мой здоровый аппетит:
— Иннка, хватит жрать, толстой будешь, никто замуж не возьмёт!
Я уплетаю огромный бутерброд с маслом и красной икрой:
— Чего так? И толстых, вроде, берут.
— Берут, но симпатичных, а ты посмотри на свой огромный нос, маленькие глазки, тонкие губы и куцые пепельные волосёнки.
— Ну спасибо, мамочка, утешила! — я обиженно ухожу с бутером во двор.
А там все такие обжоры: ходят, жуют хлеб с икрой да маслом, ну на худой конец, с маслом без икры, но зато обильно посыпанный сахаром. И это… играют в скалки, жмурки, городки, прыгалки через скакалку или по квадратикам. Где уж тут растолстеть! Нет, жирок у меня на пузе был, ни без того. Но это ж Сахалин, кто без жирка, тот зиму лютую не переживёт. Это сейчас зимы помягче стали, а в моём детстве зимы, ух, какие были!
— Холода — не оправдание для обжорства! — возражала сто килограммовая Валентина Николаевна. — Береги фигуру смолоду.
— Но ты же вышла замуж!
— Я только после свадьбы начала толстеть.
— Но не бросил же тебя муж.
— Не бросил, но самой с таким весом неудобно, тяжко.
— Мам, не подменяй понятия, не перевешивай свои желанья на подростка.
— Ну я ж тебя предостеречь хочу!
— Вогнала в комплексы, а потом чего-то хочет.
Я снова ухожу во двор, оставив мамку с её сто килограммами (при росте — метр пятьдесят семь) и в полном, полном отчаянье:
— Как дальше жить?
Тётя Люся Бурганова, имея тот же рост и тот же вес, как моя мать, точно знала ответ на вопрос, как похудеть:
— Надо рот заклеить скотчем и ходить.
Но как физически это выполнить, она не знала, ведь с заклеенными скотчем ртами, их точно бросят мужья!

Ай люли, люли, люли,
разжирели гули,
не могут наш покинуть двор.
Какой позор, позор, позор!

Моё приданое


Отцовский сарай — это ларец-кладенец: инструменты там всякие, горы уже ненужных книг по электрике, запчасти, бутылки (их сдаём в магазин) и чемоданы со всяким хламом. Встаю на две табуретки и достаю самый верхний чемодан, открываю, а там часы. Куча, целая кучища часов от больших до маленьких, и все в разобранном виде. Ужас как прикольно, как в сказке! Закрываю чемодан и тяну его в дом — рассмотреть чудо механизмы получше и не спеша.
— Мам, а что это за старый чемодан с часовыми механизмами?
— А это твоё приданое, доча. Зря ты его раньше времени узрела, мы с отцом планировали торжественно вручить его на свадьбу.
— Да брось!
— А вот те и брось. Забыла, как ты маленькая все часы в доме отвёрточками раскрутила? И орала «Я буду часовым мастером»! Мы новые часы купим, ты опять... Снова купим, ты снова... Даже наручные не пожалела.
И тут я вспоминаю: примерно в пятилетнем возрасте сижу, пыхчу, раскручиваю наши самые красивые часы — янтарные. Так вот же они! У-у, как жалко.
— Мам, а чё вы мне руки не поотрывали?
— А вот когда оторвали, так ты и успокоилась.
— Так вот же они, руки, — протягиваю я матери свои пальцы.
Валентина Николаевна смотрит на мои ручки:
— Не, не вижу. Вон часы на стенке, сможешь разобрать?
Я прячу кулачки за спиной и мотаю головой:
— Не, жалко, денег стоят.
Мамка устало ставит чемодан на стол:
— Собирай все часики обратно.
После недели бесполезных мучений, подхожу с поникшей головой к родителям:
— Вы правы, нет у меня больше умелых ручек. Оторвали! Низкий вам поклон за это, предки. Спасибо.
И чемодан с моим приданым навечно перемещается на чердак, туда где живёт маленький крот-часовщик. Пущай сидит себе, починяет... А я детям сказку про это напишу.

Музыкалка


Росла я девушкой деятельной, во всех кружках перебывала, только в музыкальной школе пока не была. Пристала к матери, та поморщилась:
— Иннуль, ты же ни в один кружок долго не ходила, а музыкалка ведь платная.
— Ну, мамулечка-красотулечка, я стараться буду и не брошу никогда-никогда, уж больно баян люб сердцу моему!
И пошла я баянное дело изучать у худрука нашего Владимира Летягина за отдельную плату, через кассу проведённую. Училась я серьёзно: выучила ноты, кнопочки на баяне запомнила, музицировать научилась совсем простенькую мелодию «Дождик». Но тут одна заковырка образовалась, оказалось, что у меня нет музыкального слуха.
— Слух баяну не помеха! — говорил деда Вова, он как мог, старался, на пенсию не хотел.
Я тоже старалась, ведь слёзно обещала родителям музыкантшей стать.
Прошёл год. Выучила я композицию «Дождик» наизусть, без нотной тетради. Сыграла её парадно перед матерью и отцом, встала, положила баян на стул, откланялась и сказала:
— Спасибо вам, милые мои, за тепло, за заботу, за деньги заплаченные, но сил моих женских больше нет!
Батя аж крякнул, а мать заплакала от счастья:
— Спасибо, доча, за сбережённый тобою наш семейный бюджет на следующий год.

Бальные танцы


Ба! Во Мгачи приехала чета Никитиных — мастеров спорта по бальным танцам. Они пришли в школу сказали нашим учителям:
— Будем ваших детей обучать бальным танцам, пусть приходят в Дом культуры на второй этаж.
И школьники валом повалили в их кружок. Я тоже. Два месяца — отборочный тур. Мне очень нравилось осваивать этот вид искусства! Но по истечении срока, девочку Инночку выставили за дверь в связи с профнепригодностью.
— Ну да, в такт не попадаю, слуха у меня нет, — бурчала я уже дома — И без вас знаю, что в такт не попадаю и что слуха нет!
Иван Вавилович послушал мои стенания, послушал и вывалил на стол три литра самогона первача:
— А пойдём, дочь, я этим танцорам Никитосам взятку за тебя дам!
Я беспомощно закатила глаза:
— Вот ты дурной, нет? Ты видел этих неземных людей? Они ж не из нашего мира! Они ни пьют и ни едят, они святые!
— И в туалет не ходят?
Я удивлённо-строго посмотрела на отца:
— Конечно!
Иван потёр лоб:
— Ну тогда ничего не поможет. Иди, дщерь, надевай болотные сапоги.
— Зачем?
— На рыбалку пойдём. Мы ж с тобой сцым и серем! А чтоб посрать, надо ещё и пожрать. И это... тужурку накинь потеплее.

Инна Фидянина-Зубкова
Матюкать так матюкать


Родители поругались. Но отец то у нас, ясно дело, дурной: как проснётся, так с утра до ночи и матерится. Не, у мамки нервы железные, но и они порой сдают. Вот стоит она как-то у окна, роняет скупые слёзы и пялится на общежитие для шахтёров, что напротив нашего дома. Я оторвала голову от книги:
— Мам, чего ты плачешь?
— Потому что тятька у тебя дурак. А давай-ка соберём ему чемоданчик и вон в то общежитие жить отправим!
— Давай! А надолго? — я знала, что приезжие шахтёры там живут временно, а потом уезжают, или шахта их обеспечивает квартирами, а новую квартиру я очень хотела.
— Навсегда! И найдём себе нового папку.
— Нового? — нет, на нового я не была согласна. — Мам, а ты можешь собрать свои сопли в кулак и отматерить паршивца ещё хлеще, чем он тебя.
Мать размякла и попыталась улыбнуться:
— Могу. Я попробую. Ладно.
— Попробуй, попробуй. Может, он того и ждёт. Я зря что ли книжек по психологии начиталась?
Мать ещё раз слабо улыбнулась, и я объяснила Валентине Николаевне, что такое «выработка адреналина» у особо неординарных особей, таких как наш Иван Вавилович. И она, вроде бы, поняла. А кода отец вернулся с работы, мать встретила его десятиэтажными вывертами-перевывертами. Ванятка аж присел в испуге. А потом ничего, привык: как только он раскрывал рот на мать, Валька раскрывала двадцать своих ртов, и жизнь налаживалась!
И ведь странное было дело, на меня батянька никогда не матерился. Хотя нет, ни странное. Не ждал же он ответных матюков от ребёнка? А от супруги, видимо, ждал. Жаль, что поздновато дождался. Надо было мне ещё в детском саду книги по психологии почитать. А?

Лесопосадки, маслята и кара матушки Природы


Мгачинцы очень любили на Новый год вырубать ёлки, да и на дрова, опять же. И столько навырубали, что по левую и по правую сторону посёлка к 1970 годам сопки облысели. Большому начальству это дюже не понравилось, и оно отдало приказ: «В срочном порядке засадить лысины лесопосадками, иначе посадить придётся всю деревенскую администрацию в места уже более отдалённые, чем ваши голые сопки!»
Ну, приказ есть приказ, и он не обсуждается. Привезли саженцы то ли сибирского кедра, то ли пихты — неважно. Но растение явно не родное нашим прибрежным местам (у нас ель, ель и ель кругом). И согнали на каторжные работы всех школьников от мала до велика. И повелось! Каждый год в сентябре после уроков ученики должны были отдать дань богу леса в качестве своего непосильного труда: посадить, прополоть, подрезать нижние ветки пилой. И я работала. А знаете, что такое пилу из дома в портфеле таскать? Лучше вам и не знать этого, не видеть что у нас на переменах творилось. Сколько народу тогда полегло — точной статистики не велось. Но за наши кровь и пот, молодые хвойные деревья щедро отблагодарили всё население посёлка: в посадках стали расти маслята, да необычные такие, не наши склизкие и тёмные, а сухие и светлые. Не поверите: их было море, целое море! Под одним деревцем — корзинка, а на следующий день ещё корзинка. Помница, тогда мы ели их даже попой, погреба ломились от консервов, и в гости ходили друг к другу только со связкой сушёных грибов на шее. Но веселье когда-то, да должно было закончиться. В 1990 годах чудо грибница полностью иссякла и уже не хотела дарить свои грибы, тем самым троекратно усилив правительственный голодомор.
— Вот тебе, бабушка, и законы природы.
— Супротив её воли не попрёшь!
— А грешить не надо было всему народу, понимаешь, всему большому государству. Вот тебе и тридцать три напасти: ёлки, Ельцин и грибницы его поганые!
— А чё это поганые?
— Та не, я в переносном смысле.
— Грибницы наши не трожь!
— Ах, ты морда...

Греби грибы


Иду по лесу, а вокруг целое море маслят! И подосиновики завидущи. Но руки у меня хоть и махонькие, но загребущи! Нарвала два пакета. А черные полиэтиленовые пакеты имеют одно нехорошее свойство: они утрясывают, утрамбовывают и спрессовывают грибы. Поэтому сколько ни положи в них лесного сырья — всё проглотят и добавки попросят. Но самое коварное не в этом: вот нагребли вы от жадности в каждый пакет килограммов по пять и радостно прёте добычу домой, но тут ручки у коварных чёрных полиэтиленовых монстров начинают яростно врезаться в ваши руки. А представьте себе счастливо пакетированного ребёнка лет двенадцати, который уже через пару шагов начинает понимать весь ужас своего положения... Нет, нет, нет, ребёнок, конечно, сильный, он плакать не привык, он своё на пень бросит, он допрёт до хаты непосильную ношу, покажет мамке свежие шрамы на ладонях и многозначительно изречёт:
— Теперь только с пластмассовым ведром ходить стану!
Мать поднимет на ребёнка свои красные от слёз глаза:
— Да пожалей ты нас, Инна Ивановна! Грибы девать уж некуда, вон весь погреб банками заставлен. Нам с тётей Ниной под твои дикоросы столько водки и не выжрать.
Я насупилась:
— А вы папкиными груздями закусывайте. При чём здесь мои маслята?
Мать обиделась:
— Вот вырастешь большая, поймёшь что такое «маслята под водовку». У-у-у, пальчики оближешь!
Я взрываюсь, как бомбажная пресерва, и чуть ни кричу на родительницу:
— Так нужны тебе грибы или нет?
— Нет. Пить много вредно.
— Ну и фиг с ними! Пусть, пусть они в лесу скиснут или, наоборот, засохнут. Не жалко!
Мать очень внимательно на меня посмотрела:
— Ах ты, русский жадный девочка! Белкам да ежам белковой пищи пожалела. Им зимой что жрать прикажешь?
— Лес без человека не усохнет! — встрял, подслушивающий за углом, отец. — А человеку без леса — кирдык! Так что, вставай-ка завтра, дочь, пораньше, я тебе шампиньонные места покажу.
Я многозначительно посмотрела на мать и пошла собираться к завтрашнему походу. Ведь ДВА пустых пластмассовых ведра найти ещё надо! В них вон тоже... белые элитные солятся.

Ай люли, ай люли,
если в лес по грибы
надо собираться:
сапоги, корзинки,
тепло одеваться,
от клещей платочки,
от жучков носочки,
кофточки от пауков
и усталость от грибов!

Могилы в мгачинском лесу


— Па, а почему у нас в лесу где ни ступишь — везде могилы вырыты?
— Та то ж люди уголь искали!
— А почему они все прямоугольные: полметра / на два метра / и полтора метра в глубину. В аккурат как могилы.
— У-у… это окопы. От японских захватчиков. Ну или японские захватчики рыли, спасаясь от наших. Кстати, там и два метра / на два метра есть.
— Ну есть. А какие слухи ходят?
— Да никаких. Все молчат как в могиле!
— А кости там находили?
— Та нет. А ты?
— И я не видела костей. Но кости и медведи любят закапывать.
— Ну да.
Выросла я большая-пребольшая и спросила у главного сахалинского историка:
— Что такое творится в мгачинском лесу?
Он ответил, что не знает, по нашему лесу не шлялся, всё больше Курилы посещает.
Нет, есть у нас тупиковые угольные разрезы на сопочках. Так то сразу видно: пустая штольня. Но это что такое: прямо куча проваленных пустых могил! И чем дальше от посёлка, тем их меньше. Загадка, однако.
Но я не исследователь, я писатель. И ежели чего не знаю, то сама себе говорю:
— Да и шут с ним, после смерти всё увижу!
А зачем вам сию заковырку написала? Сама не знаю. Чёрт, видимо, велел, чтоб вы историю земную тут порыли, покопали. Ну, ну…

Походники


Родители, пока были молоды, часто ходили в походы-двухдневки с палатками, шампурами и так далее. Ходили недалеко: до речки Сартунай, до реки Ямы, до берега моря, просто в лес, ай да и на сопочку рядом с домом. А с собой брали Каргаполовых, Бургановых, их детей: Толика и Ирку. Ну и конечно же меня. А чего ходили? Да повеселиться, покупаться, мелку рыбку половить, ухи похлебать, шашлыки пожарить. Но детям не до того! Толик берёт нас, двух девчушечек, в охапку и давай по лесу тягать. Бесцельно тягает, долго, а потом и говорит:
— Я щас вас тисом накормлю.
Ну тисом, так тисом, идём искать тис — всё не кислая клоповка! Тис — это кустарниковая сосна с мохнатыми иголками и красными сладкими желеобразными ягодками. А косточки у этих ягодок ядовиты. Если их наестся, то можно умереть. Толик предупреждает:
— Одна девочка ела ягоды вместе с косточками и через час умерла, так её прямо в тисовых зарослях и нашли.
Я и Ирка равнодушно жуём тисовые ягоды, выплёвывая кости. Охота родительской ухи из кунджи да краснопёрки.
— Толик, пойдём к нашим, порыбачим.
Куда там! Этот пацан, как пёс, он пока своим носом весь остров не перероет, не успокоится. Тянет нас куда-то вглубь… А как мы дорогу к родительской палатке находили? Да шут его знает, видимо по запаху. Как припрёмся вечером к костру, нажрёмся ушицы и скулим, что хотим домой и спать. До дома то час ходьбы всего лишь. Родичи махнут рукой и отдадут нам ключи:
— Валите, малышня, по хатам, отдохнуть спокойно не даёте!
А выспавшись на мягких кроватях, утром мы прибегали к своим дорогим походникам и всё начиналось сначала. Толик:
— Бабы, айда костянику искать!
— А чё ни чернику? — вздыхаю я.
— А ещё волчья ягода есть, — вспоминает Ирка.
— Пробовали, фу, невкусная!
— А одна девочка наелась волчьей ягоды и умерла.
— Прямо под кустом.
— Говорят, костянику медведи любят.
— Медведи и детей любят.
— Вон в том году косолапый пацана задрал, а нас даже на похороны не пустили.
— Почему?
— Да вы что, не знаете? Там же только череп разжёванный был и ничего более.
— Фу!
Мы премся до медвежьей ягоды костяники, равнодушно жуём её, хрустя на весь лес косточками и вспоминаем родительские шашлыки да зовущий треск костра. Ай люли, ай люли, Сахалин, чёрт побери!

Надобь


Жизть за МКАДом ужасна! Все так говорят. Водка, нищета, мафия, разборки, пистолетные дела, драки в подъездах, тупые подростки, бляди, проститутки. Особливо в монопрофильных городах. Но СССР слишком огромен! Где-то живут нелюди, а где-то люди. Не, нам во Мгачах недосуг дратися да устраивать потасовки во дворах. С утра встал и
надобь в школу, на работу,
надобь уроки делать по часа 2–4,
а ежели ни на работу, то
надобь сена накосить
надобь свиньям дать,
надобь курам зерна насыпать,
надобь в огороде раком постоять,
надобь в лес сгонять по грибы, по ягоды, за дикоросами,
надобь порыбалить, а ежели летом, то с ночёвкой,
надобь к морю побежать купаться, а это тож на цельный день,
надобь в лапту, классики, городки и скакалки, пряталки поиграть,
надобь дождаться зимы и кажный день на лёд — навагу, крабов потягать,
а коль ты баба или бабска дочка, то
надобь полы в дому пошоркать, сготовить завтрак, обед и ужин,
а хто по другому живёт, то с голодухи окочуривается,
и всё, хоронить идём, песнь печальную поём.
Где уж тут мордобои затевать да подъезды заплёвывать! Жить надобь.
Для просмотра полной версии этой страницы, пожалуйста, пройдите по ссылке.
Форум IP.Board © 2001-2024 IPS, Inc.