Носовая часть глубоко ушла в песок, корма задрана вверх… Он усмехнулся: парусник из деревянного башмака отца торчал в прибрежном иле точно так же! Сколько лет назад это было? Где? Французский Гавр, или немецкий Гамбург? Темза, Амстел или Тахо? Бесполезно вспоминать! Смутно чувствовал – его имя, название судна, само место – всё придёт позже. Почему? Он не знал.
Гулко-звонкий, долгий удар сотряс берег, качнул корабль, бросил человека на песок. Стылый, затхлый воздух быстро сдавил и удушил звук. «Которая склянка?..» – он понял, что заставило его придти в себя: сигнал! Шатаясь, тяжело поднялся. Вытряс песчинки из сапог с короткими голенищами, встряхнул и снова надел волглый камзол. Поискал шляпу. Не нашёл, повязал спутанные волосы платком. Глубоко вздохнул, «пробуя» ветер.
На востоке разгоралась заря, но утренний бриз запаздывал: лёгкие испарения от песка колебались, вились змейками только возле ног. Ломать голову ещё и над этой загадкой? Махнув рукой, он подошёл к борту, рассматривая обшивку. Не веря глазам, провёл ладонью. Вздрогнул, и, сразу забыв о новёхонькой, без единой царапины на гладком лаке, поверхности, уставился на руки.
Тёмные ногти казались несколько ухоженнее, чем может позволить себе моряк, но – пусть! А вот пальцы… Длинные, тонкокостные, узловатые. Покрытые морщинами кисти в старческих пятнах. Грубые чёрные волоски, как на лапках огромных пауков, что водятся в лесах, где авантюристы ищут Эльдорадо. Он поднял ладони к лицу… Младенчески-нежная, без мозолей и шрамов кожа: «Господи, да что же это?!»
С трёх сторон взгляду не за что зацепиться; близко ли, далеко отступил прилив, что за берег стал ловушкой корабля – разобрать невозможно, всё терялось в белёсом полумраке. Растерянно прищурясь на солнечный нарыв, вспучившийся над горизонтом, он вновь удивился странному безветрию. Волны шумели где-то недалеко, но почему нет запахов побережья? Может быть, с кормовой надстройки получится разглядеть хоть что-нибудь? Тем более, скоро совсем рассветёт…
По вантам бушприта он вскарабкался на палубу. Её настил, на удивление, оказался не таким крутым, как представлялось снизу. Рангоут, такелаж, вся оснастка совершенно целы; да вообще всё на корабле выглядело неповреждённым, странно-ухоженным. И никаких следов команды!
Он заглянул на нижнюю палубу, потом в кубрик. Косой луч бил в иллюминатор. Пусто… Ни мелочей, вроде завалявшейся свайки или потерявшейся ложки, ни вещей побольше, вроде оброненной зюйдвестки или брошенного впопыхах матросского сундучка. Не было кулей с провиантом, бочек с водой. Ничего!
То и дело хватаясь за фальшборт и ванты, он добрался до капитанской каюты на корме. Дверь!.. Смутные отпечатки на красном лакированном полу – песок с берега? – и отколотая от трапа щепка. Наконец хоть какие-то следы!
Бам-м-м! Корабль дрогнул. Ловя равновесие, человек упёрся плечом о дверной косяк. Перевёл дыхание и, настороженно осматриваясь, вошёл внутрь. Скользнул вдоль стены, чтобы стать спиной к потокам утреннего света, хлеставшим в каюту через полуоткрытые окна. Здесь была кое-какая обстановка. Шкаф, койка, стол с ворохом карт, придавленных астролябией… Всё ещё качалась после тяжкого удара лампа. Рядом, у потолка, медный глобус и армиллярная сфера… На стенах оружие: абордажные сабли, гарпун, два мушкета… Толстая тетрадь сброшена на пол рубашкой вверх… «Судовой журнал?!» Жадно схватил, перелистывая.
Кожаный переплёт, плотная желтоватая бумага, уверенные, ровно выведенные строки – он задрожал, предвкушая разгадку. Взгляд зацепился за слова о течи в трюме. Похоже, корабль тонул:
«Единственная лодка не могла вместить всех. Стали тянуть жребий. Один юноша, которому выпало умереть, воскликнул в сердцах:
– Ты намерен меня оставить здесь, Бьярни?
– Выходит, так, – ответил он.
– Не то обещал ты мне, когда я последовал за тобой из отцовского дома в Гренландии.
– Ничего не поделаешь, – сказал Бьярни. – Но ответь, что ты можешь предложить?
– Я предлагаю поменяться местами, чтобы ты остался здесь, а я перешёл туда.
– Пусть будет так, – ответил Бьярни. – Ты, я вижу, очень жаден до жизни и думаешь, что трудная вещь – умереть.
Тогда они поменялись местами. Тот человек перешёл в лодку, а Бьярни остался на корабле.
Все, кто поплыл на лодке, достигли берега»*
На страницу упала капля пота. Он отёр лоб, выронил тетрадь – не записи навигатора, а пересказ старинной легенды… Для чего они здесь?
Огляделся, отыскивая намёки на личность хозяина каюты. Что-то мелькнуло в затенённом углу… Человек?! Нет, всего лишь – зеркало. Чистое, лишь три-четыре отпечатка у самой края: кто-то недавно дотронулся пальцами. Разглядывая отражение в резной раме, он подошёл вплотную.
Глаза начали слезиться от яркого света. Помещение сквозь оконную течь захлестнуло солнцем. Духота угнетала. Тот, в зеркале, стянул платок с головы, вытер лицо. Этот, в каюте, застыл, зажав мокрую ткань в кулаке: «Кто из нас настоящий?! Кто он?.. А я?» Задыхаясь, рванул ворот рубашки. Блуждающий взгляд остановился на давешней тетради. В ярости он пнул «журнал», вышел на палубу.
«Кто был этот Бьярни?.. Не важно! Как звали парня, с которым он поменялся?.. Зачем мне это? Почему нет ветра?!»
Жара давила, гнула к палубе. Раскалённый воздух дрожал, горизонт превратился в сплошное марево. Тяжёлая голова, пересохшие губы, липнущая к телу одежда… Он сбросил камзол, хотел разуться – коснулся рукой разогретого дерева, представил, насколько раскалён песок – и передумал. Выбросил за борт шторм-трап, спустился в полосу тени вдоль корпуса судна. С трудом отдышался. Соображая, откуда доносится слабый шум далеко отступившего моря, почувствовал, как кружится голова. «Как тут ориентироваться?!» Удержался – не плюнул с досады. Сглотнув горькую слюну, бездумно поплёлся за корму. Пошёл прямо, оглядываясь на корабль.
…Сознание возвращалось рывками. Он вдруг ощутил, что сидит в странной позе: плечи и спина нависли над песком под совершенно немыслимым углом. Казалось, в этом месте воздух загустел до твёрдости скалы, оставаясь прозрачным. Поднялся, ощупал препятствие, сообразив, что перед ним целая стена из этого странного материала. Задыхаясь, он двинулся вдоль преграды, почти как несколько часов назад – по вздыбленной палубе.
Каждый шаг давался трудно. Оставить бессмысленную затею, остановиться, лечь на песок побитой собакой? Скрипнув зубами, он оттолкнулся от невидимой стены; зашипел от боли в ушибленном локте. Заходящее солнце – тени удлинились! – больше не обжигало бесконечно длящейся вспышкой пороха… Вот только дышать по прежнему тяжело.
Впереди, на границе света и тени от кормовой надстройки, блеснуло. Хоть что-то новое в этом странном месте! Он заковылял из последних сил. Бам-м-м-м! Мир вновь сотрясся, зазвенев. Упав на четвереньки в десятке шагов от цели, он со стоном пополз, стараясь не потерять из вида присыпанную песком вещь. Бутылка!
Дрожа, разгрёб крупные серые зёрна песка. Откопав плоский сосуд белого стекла, он отёр его подолом рубахи. Залитая смолой пробка, мутноватые грани… Человек поднял бутылку против солнца, рассматривая содержимое. «Корабль?!»
В его руках оказалась забава моряков, игрушка-загадка: трёхмачтовый барк, хитро упрятанный в прозрачную посудину с узким горлышком. Тщательно отделанный, с мельчайшими деталями оснастки он слегка кренился на песке, зачем-то насыпанном в сосуд вместо обычной подставки для киля. Слегка встряхнув бутылку, человек постучал по донышку пальцем: песчинки потекли от кормы к носу изящного судёнышка, засыпав бушприт. Нахмурившись, он щёлкнул стекло раз-другой ногтем. Рассеяно посмотрел на результат и выпустил игрушку из рук. Бутылка упала так, что барк внутри лёг на левый борт.
Закат всё окрасил в оттенки крови – алые на корабельной меди и обвисших парусах, более тёмные на дереве обшивки, мачтах и песке… Цвета запёкшихся ран в его следах, в тени от корпуса. Темнело быстро, словно берег находился близь экватора. Решив переночевать на судне, человек через силу вскарабкался на борт по перекладинам шторм-трапа. Почти в бреду добрался до капитанской каюты. Привычно-бессознательно высек огонь, засветил висящий на потолке фонарь, присел на складную койку. Уронил голову и забылся.
… Пробудился в углу и долго не мог понять, что происходит. Хронометр у изголовья на противоположной стороне каюты отсчитывал минуту за минутой, а он тупо наблюдал, как остаётся вертикальным пламя фонаря в судовой подвеске, а пол поднимается, меняясь местами с дальней стеной. Медленно-медленно, почти незаметно. Скользнула давешняя тетрадь, назойливым котёнком ткнулась в затекшую руку. Какое-то время его занимал вопрос, как звали того парня из древней легенды, но потом он вдруг вспомнил, что до сих пор не знает собственное имя. Поднялся, недоумевая, почему вместо двери в переборке образовался горизонтальный лаз на высоте его роста… В конце концов сообразил – корабль лёг на борт.
Ещё один толчок, и назойливая мысль о смысле происходящего наконец-то нашла выход. Всё так просто! Он поднял тетрадь, раскрыл наугад. И эта история начиналась банально:
«…корабль борется с непрерывными шквалами встречного ветра с тех самых пор, как мы вышли в море» – затем несколько размытых строк. Из обрывков слов понятно, что автор-капитан рассказывает о старшем помощнике. Тот был мрачен и подавлен, и в припадке ярости застрелил единственное живое существо, «печального чёрного альбатроса, летевшего за нашим кораблём несколько дней, как если бы он потерялся»**
Следующие один или два листка исчезли, однако последняя запись проясняла события – команда погибла от жажды, помощник лишился рассудка и прыгнул за борт, а сам капитан мог лишь беспомощно наблюдать, как его судно кружит по океанским просторам…
Он отложил загадочную рукопись, так и не поняв её предназначения. В конце она напоминала судовой журнал, в крайнем случае, дневник одинокого, постепенно сходящего с ума человека: «Вполне возможно!» Отрывок о Бьярни, однако, походил на легенды – нет, саги! – которыми потчевал команду старый боцман с «Летучего голландца». Он вздрогнул. Метнулся к столу, лихорадочно переворачивая карты. На обороте каждой значилось «Bark De Vliegende Hollander» и подпись: «kapitein Philip Van Straten». Он упал на колени: «Вот оно! Возвращается!»
Застонав, Ван Страатен выронил собственную тетрадь. Со страхом взглянул на отражение в зеркале. Из стеклянной бездны глядело измождённое, заросшее полуседой щетиной лицо с глазами, в которых плескался ужас. Память про́клятого морехода услужливо подсунула картины странствий и злодейств, гордыни, предательства и воздаяния. Воля, понуждавшая записывать всё подряд в попытке сохранить искру разума, оставила капитана. Он взвыл, забился в припадке, грызя пальцы, и не услышал нового звука в этом качающемся бутылочном мирке. Слишком громко и потому неузнаваемо заскрипели о стекло песчинки в чьей-то руке…
* Пересказ фрагмента «Саги об Эрике Рыжем» в изложении Р. Баландина.
** Пересказ основы сюжета «Поэмы о старом Мореходе» С. Кольриджа в изложении Ж. Рогожинского
