Я и не знал, как это делается. Вышел из храма, и, когда тяжелая дубовая дверь со стуком захлопнулась, запрокинул голову, пытаясь разглядеть сквозь падающий снег небо. Невыразительное и тусклое, оно оставалось безучастным.
— Ненавижу, — прошептал я.
Аллея, заметенная ненадежным первым снегом, была пуста. Никто не слышал меня, но я все равно ощутил неприятный холод вдоль позвоночника. Так бывает, когда нарушаешь запрет.
— Ненавижу и не хочу.
Одинокий, пустой сквер. Никто не шел к храму, и я вдруг решился.
Кажется, это у Ницше я читал про древний обычай побивания кумира. Человек, недовольный своим богом, привязывал к истукану веревку и таскал по селению, награждая пинками и проклятиями. Божок волочился по земле, взбивая клубы пыли, а соплеменники, вспомнив о собственных горестях, вовлекались в жуткий обряд: закидывали чура камнями, насмехались, проделывали с ним всяческие непристойные вещи — и вот, предав поруганию, несчастного оплеванного бога отлучали от сообщества, сказав заветное слово.
Мир, который он сотворил, отторгал его, и он оставался один.
Вина его была велика: неурожай, голод и мор уносили в те времена тысячи жизней, да и в самой основе мира заключена червоточина, ошибка, баг. За факт рождения уже должны даровать прощение. Но, представив ужас и позор, который ему пришлось пережить, и, главное, бездну одиночества, куда его низвергли, я неизменно протягивал руку над тьмой.
Так было до сегодняшнего дня.
Сжимая бланк с отчеркнутыми цифрами, я слушал врача.
«Мы подошли к точке, когда лечение убивает быстрее, чем болезнь. Шесть-девять месяцев. При благоприятном течении — год. Вам будет легче поддерживать жену, если вы примите факт...
«Вы больше не будете ее лечить? — наконец доходит до меня.
«Так случается».
«Ненавижу, не хочу и не люблю. Хочу, чтобы тебя никогда не было, тебя и твоего мира», — подумал я.
Связки дрогнули и пробудили к жизни звуковую волну. Я подхватил и потянул ее вместе со снегом и светом. Там, где я забирал материю, открывалась воронка. Из нее веяло чем-то темным и недобрым, чуждым человеческому миру. Когда она схлопнулась, я почувствовал облегчение.
Все. Слово произнесено. Неужели так просто?
Не веря в содеянное, я прислушался. С проспекта долетал приглушенный гул автомобилей и гудки клаксонов, но здесь в заснеженном парке было все также тихо и недвижимо. Низкому серому небу было все равно. Слово ничем не отличалось от обычных слов, ничего не значило и не имело цены в этом мире, как и в том, в другом. Тихо валился снег…
А потом за спиной хлопнула дверь. Я обернулся: на крыльце стоял священник. Глядя на меня сочувствующим взглядом, он протянул бланк, который я забыл, когда ставил свечу. На этом листке бумаги червоточина мира являла себя всего лишь в нескольких цифрах. Небольшое отличие, и нить жизни истончается.
— Иди к ней и будь рядом, сколько потребуется, — сказал он.
Я глянул в добрые глаза и хотел сказать, что из-за этих цифр ненавижу его треклятого божка. Знаю наперед все аргументы: нам не дают испытаний, которые не по силам, да? Дают, ох как дают — сколько сломавшихся! Да ведь и человек такая скотина, что будет терпеть, даже если и не по силам, даже если он уже не может терпеть. Но должен же кто-то наконец сказать ему: стоп! хватит!
Мой бунт далек от алгебраического уравнения: «тварь ли я дрожащая, или право имею», и даже от софистского резюме: «если бога нет, то все позволено». Я человек простой, и коза моя богу простая: ты мне должен. Должен — оплати.
Нет, не поймет меня священник, начнет увещевать. Весь этот месяц он столько говорил о смирении, что я не вынесу больше ни единого слова.
Я протянул руку, чтобы забрать листок, но пальцы прошли сквозь бумагу, словно не было никакого бланка. Решив, что мне это кажется — я не спал всю ночь и по этой причине мог грезить наяву — попытался ухватить бумагу. Моя рука увязла в предплечье священника. Он быстро глянул на меня, во взгляде забрезжила догадка.
— Слово? — выдохнул он вместе с клубами пара.
— Слово, — подтвердил я.
Воздух у моего рта оставался холодным, я не выдыхал тепла. Я вдруг понял, что вообще могу не дышать. И как только я это осознал, мои ноги стали тонуть в бетонных ступенях, словно это был зыбучий песок. Сглотнув слюну и сделав над собой усилие, выбрался на твердую поверхность, забрал у священника листок и, повернувшись, стал спускаться по лестнице.
Слово работало. Мир отторгал меня, а я его. Прежде чем нас окончательно разнесет, нужно успеть сделать, что я задумал.
— Иван, — позвал меня священник, когда я ступил на усыпанную снегом дорожку. — Верни слово.
Я покачал головой.
— Что ты хочешь сделать?
Я улыбнулся. Мир выбрасывал меня вместе с огрызком материи. Совсем скоро в моем распоряжении окажутся задворки Вселенной, куда не проникает взгляд творца. Мой мир, и я сам установлю в нем правила. Цифры на бланке там будут означать другую судьбу.
— Погибнешь… — долетело до меня. — Несчастный! Несчастный…
Я шел по собственным следам, один за другим они появлялись передо мной на дороге. Снег белым пушистым щенком бежал рядом. Он помнил, что я любил его приход в разгар слякотной поры, холодными пальцами касался лица, ознобной щекоткой проникал за воротник пальто, но я не имел права играть с ним. Я был вне этого мира, и крал его по глотку, как украл Слово из храма.
Холодно, как же холодно быть одному. Плоское двумерное небо давит и сводит с ума.
— Молодой человек! Вы не видели мальчика? Только что катался на велосипеде, — пожилая женщина смотрела на меня полными ужаса глазами.
Одетая в легкий летний костюм, она начинала замерзать под леденящим ветром. В пластиковой корзине, которую она нервно сжимала побелевшими пальцами, лежали темно-красные вишни.
Я не мог останавливаться, и не мог думать, как и откуда она сюда попала, где ее мальчик. Наверное, внук. Слово сказано, и ничего не изменить. Я должен успеть до того момента, когда ощущение одиночества сведет меня с ума.
— Молодой человек, здесь должна быть улица Беленкова. Где она? Где?! — семья: отец, мать и две дочери в растерянности стоят возле старенького «Рено», беспомощно взирая на то место, где еще недавно стоял жилой многоквартирный дом.
— Там наша бабушка…
Воздвигнув между собой и ими стену отчужденности, я почти бежал к цели, рядом верно следовал снежный пес.
Следы завернули за угол. Дальше, через дорогу начиналась территория больницы: за чугунной оградой над сплетением голых кленов высилось многоэтажное здание больницы.
Вперед! Быстрее. Нужно забрать мою любимую, пока я еще существую. Я выбежал из-за угла: больницы не было. Города не было. Безбрежное заснеженное поле сливалось с белесым небом. Там, где они соприкасались, темнела воронка.
— Туда, — сказал я псу.
Перейдя через автостраду, мы ступили на поле. На пушистом белом покрывале я увидел узорный протектор женских сапожек.
Без меня? В груди похолодело. Почему? Я вгляделся в мертвое небо, ответа не было.
Ветер выл, поле рассыпалось снежной пылью под ногами. Я поднял воротник пальто, и там, где руки держали материю, остались знаки, обозначающие Слово.
Мы дошли до цели на исходе дня. Белый пес скользнул в провал, и воронка с чавкающим звуком захлопнулась. Я последовал за ним, но меня отбросило прочь.
— Слово! — выкрикнул я.
— В доступе отказано, — прозвучало сверху.
— Гад, ненавижу, — я сжал кулаки.
— Пароль неверен.
— Слово.
— В доступе отказано.
— …
— В доступе отказано, отказано, отказано…
Реальность теряла цвета и краски. Я распадался на мириады белых снежинок. А потом закончился свет, но мое тело еще что-то чувствовало, кажется, это была боль.
Вот теперь я совсем один, и я не успел…

***

Двое: субтильный очкарик и темноволосый брутал появились из темноты.
— Робби, смотри, мертвый бомж, — сказал брутал и склонился над телом, занесенным снегом. — Какая-то записка в руке.
Брутал разжал скрюченные пальцы «бомжа» и вытащил из посиневшей руки листок. Цифры на нем были отчеркнуты красными чернилами. Несколько букв, полыхающих огнем, светились на обороте.
— Дай-ка сюда, — очкарик отобрал у приятеля бланк.
— RePWL, — прочитал он горящие знаки.
— Это не бомж, Люцик. Это взломщик. Примитивный, ориентированный на эмпатию.
— Откуда тебе знать, — ухмыльнулся брутал, которого звали Люциком.
— Ты слышал, как утром в бурсе говорили, что в зоне провала перехватили трехмерных: пса и женщину?
— Этот, значит, третий? Не повезло ему.
— Зато повезло нам. Представь взломщика в нашем мире, — сказал Робби.
— Да-а-а-а, — протянул Люцик. — Он бы столько дел наворотил! Ну, потащили? Нам за него благодарность в дело внесут.
Робби и Люцик взяли бомжа и поволокли по снежному полю в направлении к темнеющей у горизонта точке. За спинами у них болтались поникшие рваные крылья.
— Тяжелый, — сказал один.
— Ну, так, силен мужик. Взломщику никогда не удается пройти через портал, а этот смог.
— Смог, да сдох.
Оба заржали.
Человек, которого несли два ангела, вдруг открыл глаза и застонал.

Пятёрка. В репу крылатым! Совсем перестали за нас бороться.

Эх, кто похвалит меня, тот получит вкусную конфету (с)

Но все равно приятно

Пятёрка - это не похвала? о_О Я по четырёхбальной шкале оценивал. так лучше? =))

Переоценил, мне так думается

гоните от себя эти глупые мысли.

Скажите честно, вам не страшно?
Вы ведь не постороннюю силу задеваете, а собственную веру. В широком смысле.

Чем я ее таким задеваю, интересно?
Вообще разные вещи: моя вера и этот текст.

Разве так бывает?
Текст пишете вы, а не кто-то другой вашими руками.

Текст пишу я)) Только там ничего криминального для веры нет.

Кстати, вы когда "Ирода" писали, свою веру не задевали?

Это называется богоборчеством. Текст всегда проистекает из веры.

Мотив богоборчества во всех культурах является одним из центральных.
Для русской литературы он особенно важен Кто сказал, что я на стороне богоборца))

Думаете, буду спорить? Не дождетесь! И мне щас как раз в тему, как раз настроение подходящее! А кто на чьей стороне - Ваше авторское, а мое читательское дело

Не, я не люблю спорить

Я тоже)))

Нисколько, богоборчество и попытка осознания - разные вещи. Размышляя о протесте, а позже воплощая его в тексте, автор задумывается об аргументации, ищет уязвимости в собственном восприятии божественного. Иначе не получится в рассказе завязки, сюжетной интриги. Вы ведь не с революционным матросом спорите о вере, а с собой - умным и понимающим. Вот тогда и возникают трещины в фундаменте личной убежденности. Потому и спрашиваю: не страшно?

Верят без оглядки дети В Деда Мороза. Человек думающий проходит разные стадии веры/сомнения в том числе.

Просто эмоции - не сомневалась в Вас ни минуты

Здорово написано! Но пусть простит меня, тупицу, автор, даже дочитав до конца(к чести рассказчика!), так и не поняла первую часть. Мудрёно очень))))

??? Которую?

А скоко их?
Я имею ввиду - от начала и до звёздочек.
Возможно, есть Взломщик 1.0. Но я не про это.
Смутно, на интуиции я понимаю о чём речь, но ничего в тексте не подтверждает мои догадки.
И я не знаю - хорошо ли это для рассказа?
Перечитывать по несколько раз, пытаясь докопаться до сути, я не имею возможности - значит рассказ остаётся за бортом моего понимания. Жаль - в нём много чувства и нерва. Но хаос скелетной выстроенности мешает мне пожелать вернуться к нему.
Без обид, Со всем уважением к автору!

От начала до звездочек - это почти весь текст

Я бы сказал так - задумка хорошая... Ну а про слово, это каждый решает сам. Взломщику не повезло по двум причинам, во первых, он - человек, существо прямоходячее, и нелетающее. А во вторых, он как и все, кто теряет веру в себя, и начинает сомневаться в вере во всевышнего, не пропустят ко всевышнему на приём. Всё равно, что ненавидеть президента, как главу, и записаться к нему на приём. Это моё мнение по рассказу. А про хакерство - ... А что он там хотел найти, ну или увидеть???

При помощи слова взломщик хотел открыть дверь из этого мира для любимой, потому что здесь она больна. А в другой реальности ее судьба может сложиться иначе.

Прикольно, что увидев рассказ на макушке форума вновь вдула его запоем с удовольствием и на голубом глазу, совершенно не помня, что уже его читала И что удивительно - он сейчас как нельзя более созвучен моим настроениям, что всё то, что я Вам писала после превого прочтения, совершенно кануло в лету. Но снова скажу - блестяще!
И это ещё раз потдверждает моё убеждение, что труд читателя тоже никто не отменял.

А... Вы уверены, что к БОГУ в РАЙ ведут такие дорожки?!! Ведь и "там" тоже не до спокойствий. А здесь он и защищён от зла и бессилия. И к тому же он, этот человек, пройдя такие муки, захотел бы этой жизни. Конечно, если заменить крылатых горбатыми, например, то меняется смысл произведения. И тогда можно позволить обоим проникнуть в другой мир, и чудесно, всякими мазями выздороветь. А так, только к летающим дино-сапиенс дорога.

Ему по фигу, он отморозок. Что хочет, то и делает.

Было не оторваться до самого последнего предложения. Всё очень интересно и плавно, глаз не резали ни описания, ни диалоги. Благодарю за несколько приятных минут))

Мне понравилось.
Очень бодрое начало, красочный, грамотный язык, присущая кпанку сложность и массивность. Из-за небольшого размера, первая часть проходит непонятно, что и как совершенно неясно. Концовка откровенно говоря проседает. Проседает и довольно сильно. Все понятно, со взломом (Рая?), но вот ржущие в конце ангелы, скажем так совершенно выбиваются из общего повествования.

Почему?

Немного шероховато.

Кажется, что образы собаки, дамы, семьи, имеют под собой нечто больше, чем просто образы, но так как разгадка не лежит на поверхности, поиском разгадки заниматься не хочется - т.к. бессмысленно.
Произведение умышленно пестрит Достоевским, Ницше и другими, что не несет никакого другого назначения, кроме как показать культурную развитость автора. Подобные поверхностные, не углубленные размышления о богах и бунте, не похожи на вывод героя после бессонных ночей, повлиявших на его решение "воспользоваться словом" или "взломать мир". То есть, обычно, такие рассуждения не посещают человека, находящегося в свершении, какого-либо действия. В итоге, мысли героя на вывод не похожи, как и на внезапно пришедшее думы, тоже. А значит - для чего они вообще там нужны? (риторический)
Произведение претендует на философичность и метафоричность, вроде постапокалипсиса в стиле Оруэлла, но проигрывает из-за своего явного стремления таким казаться. Поднятая тема в произведении не актуальна сейчас, т.к. в нынешнее (постсоветское) время человек уже забыл бога, да и вера девальвировала за последний век так, как рубль в последние несколько месяцев.
Несмотря на замечания, считаю, что произведение хорошее, хотя и требует доработки. Произведение "хорошо" не в рамках сюжета, раскрытия конфликта или выбора темы, а "хорошо" в рамках темпа, словесности, описаний и стиля.
И еще одно замечание - к миру героя. Хоть это и миниатюра, короткий рассказ, но уж больно чувствуется узость мира персонажа, его картонность. В его голове какая-то каша рассуждений, вокруг себя он вылавливает только некоторые детали, за которые может зацепиться. Как читатели мы понимаем, что он "увязает", "торопится", "исчезает", ему некогда рассматривать все вокруг или вспоминать (тем самым, доказывать свою не-картонность), и все же, мы изначально встречаем "живого" персонажа, а вот этого, как раз, перехода от реалистичности к призрачности и не чувствуется, к сожалению.