Глеб Селезнёв
Эпифауна

- Дифферент на корму увеличил?
- Да, до пяти с половиной процентов, как ты и велел.
- Поддерживай его в таком значении, - нам нужна максимальная остойчивость, для подобного манёвра.
Баграх отошёл от молодого штурмана к нактоузу, больше не возвращаясь к приборам управления, и не то что не подсказывая напряженному сверх всякой меры Итайву, но даже не смотря в его сторону. Его суровое, словно сделанное не из плоти, а из самого твёрдого камня, с годами сделавшееся ещё твёрже, лицо, его холодные и вместе с тем обжигающие огненно-желтые глаза, при встрече с которыми многих одолевал страх, казалось, не замечали ничего вокруг кроме комплекса планетарной навигации. Ни малейшая черта в этой глыбе глухого спокойствия не выдавала в нём ни намёка на чувство, эмоцию, настроение. Лишь иногда уголок ссохшейся, обрамлённой глубокими морщинами губы едва заметно вздрагивал, и Итайв, украдкой всё-таки наблюдая за профилем капитана, сквозь судорожный поток мыслей никак не мог понять, что бы это вздрагивание означало.
Позади них обоих, в самом дальнем углу рубки управления стоял, нервно перебирая в пальцах какую-то бумажку, пассажир судна, - арволь, Доу-Дорк, старый друг капитана. Итайв не видел его, так как не смел обернуться от штур-блока, но знал, каким напряжённым выглядит его лицо, как сильно сжаты и без того тонкие арвольские губы и как широко распахнуты его большие чистые глаза. Вообще-то пассажирам не следовало находиться в рубке управления во время прямого пилотирования, и уж тем более во время посадки судна на столь маленькую площадь планеты, окружённой атмосферой. Но Баграх, который сам являлся единственным источником правил на своём клипере, не то что не возражал против присутствия друга, но даже, кажется, слегка улыбнулся (что было для знавших его чуть ли не высшим проявлением чувств), когда Доу-Дорк тихо возник в каюте. Молодой штурман вряд ли мог бы понять до конца чувства, в последнее время овладевшие Доу-Дорком, если бы у него возникло такое желание. Старый ссохшийся арволь, поначалу вызывал в Итайве лишь непонятное, ничем не обоснованное чувство вины перед ним своими неуверенными, робкими движениями, тихим голосом, в котором не чувствовалось ни капли желания выказать разницу в возрасте и опыте, и грустными, обречёнными какими-то, чуть ли не испуганными глазами. С первых минут знакомства с единственным пассажиром судна, штурман неожиданно для себя понял, что при встрече отводит взгляд от глаз Доу-Дорка, пока не стал замечать, как эти его глаза меняются в течение полёта. В тот момент, когда они оказались уже за пределами основной секторной дуги, когда арволь словно бы осознал, наконец, что они действительно летят к Афесцейне, в них появилась надежда, крепнущая всё сильней с каждым днём. А когда они вышли на орбиту планеты, Доу-Дорк вообще как будто ожил, распустился, подобно цветку, которому не хватало до этого влаги…
- Сколько до поверхности? - когда капитан своим громовым голосом прервал ход мыслей Итайва, призванных ослабить волнение, связанное со столь ответственной задачей, штурман даже вздрогнул, крепче вцепившись в поручень штур-блока.
- Триста семнадцать метров.
- Следи за пеленгами, выравнивай, если заметишь отклонение.
Итайв упёрся взглядом во вспомогательные прорисовки экрана обзора. За ними уже угадывались отдельные элементы сплошного лесного массива, пестревшего всеми возможными красками, преобладающими из которых были оттенки синего и зелёного. Прямо под ними неспешно разрастались очертания каменного взгорья, которое лес не смог захватить своей всепоглощающей массой, и которое возвышалось среди него как плоская костяная шишка среди шерстяного покрова какого-нибудь животного. Именно на эту утопленную в подножии леса одним боком и чуть приподнятую над ним другим, покрытую какой-то невысокой порослью плиту и предстояло Итайву опустить клипер, который не более чем в два раза, а то и меньше, уступал по размерам данной возвышенности.
- Семьдесят метров, - сообщил штурман, слегка поворачивая судно вокруг вертикальной оси, но Баграх даже не покосился на него при этих словах.
Итайв взял в обе руки рукоять управления векторным усилителем и сбавил скорость до минимума. В коленях его появилась противная слабость.
Через несколько секунд, после того, как штурман полностью аннулировал вектор движения, ноги почувствовали мягкий толчок, и пол рубки слегка накренился. Итайв как можно тише вздохнул и вытер пот со лба, смотря в сторону, противоположную от Баграха.
- Хорошо для первого раза, Итайв, сын Райва, - бесчувственно похвалил капитан и повернулся к замершему позади них пассажиру.
- Ну что, Доу, вот мы и на планете Афесцейны, - сообщил он арволю, чьё лицо прямо-таки светилось наивной, доверчивой благодарностью. - Но потерпи слегка, несмотря на все твои знания об этой планете и наши орбитальные анализы, я не могу выпустить тебя туда, не разведывав окрестности зондами. Это займёт пол дня - не больше.
И когда он сказал это, Итайв, переведя взгляд с Доу-Дорка на капитана, со сконфуженным удивлением увидел в его закостенелом коричневом лице, пересечённом наискось, от правой брови до левой мочки уха, багровым шрамом, столь непривычную, столь нелепую для этого лица и столь трогательную жалость. И пока Баграх молча настраивал программу внутреннего зондирования, штурман всё никак не мог оставить внутри себя ощущение и память об этом редком и странном моменте. Что-то непостижимое, способное сломать любые законы и силы связывало этих двух существ, поддерживало их давнюю дружбу, зарождённую жестом судьбы ещё до того как Итайв появился на свет, ещё во время войны, где-то в битве за Юр-Дю. Благодаря одной только этой дружбе, капитан Баграх плюнул на все свои и чужие дела, очень важные в данное время, на вопросы, советы, разрешения, на отсутствие права свободно использовать судно и подарил давным-давно потерявшему семью и любовь к жизни другу путь на эту планету, которую тот нашёл для себя тоже во времена незапамятные, и продолжал жить, быть может, только благодаря мечтам о ней.
- Итайв, проверишь показания зондов, по окончании исследования, - сказал капитан, закончив с программированием. - А мне и моим старым костям необходим отдых, - и он отправился к двери, ведущей из рубки управления в главный коридор судна, задержавшись на секунду около Доу-Дорка, - Ты бы прилёг тоже, Итайв разбудит.
Глаза арволя бегали по каюте, останавливаясь на штурмане и капитане, но он не обращал внимания на всё это - просто возбуждённо решал что-то в уме.
- Да уж, сейчас я, пожалуй, усну, - торопливо ответил он и как-то кротко и не совсем уверенно улыбнулся, и Итайв, отметив про себя, что уже второй раз за день видит совершенно необычное явление, почувствовал, как и у него в душе защипало что-то приятно и грустно.

Встреча с этим миром была подобна столкновению, порождающему в один момент волну эмоций, невероятно далёких от ожидаемых, словно за быстро распахнувшимся проёмом шлюза должно было открыться что-то совершенно другое. Сделав первый шаг из корабля в атмосферу странной планеты, Итайв почувствовал, как он отметил про себя позже, что-то схожее с неожиданным провалом под тонкий лёд. Будто холодной водой, заставляя весь организм конвульсивно передёрнуться, его охватили с ног до головы воздух, краски, запахи и звуки чужого мира, даже несмотря на то, что их посадка была не в самой сельве, а на почти голом каменном плато, вершина которого превосходила в высоту некоторые деревья. Внутренняя разведка зондами не обнаружила на этой планете ни один элемент, однозначно идентифицирующий наличие фауны, и тогда, впервые глядя на буйствующий всеми возможными оттенками край лесного массива, Итайв, как бы он ни вглядывался в несравнимые ни с чем видимым раньше очертания, не смог узреть ничего двигающегося отдельно от общей картины леса. Но, тем не менее, природа, чуждая до неприязни и даже секундного страха, жизнь, окружавшая со всех сторон, буквально кипела, рвалась почти недвижимо и незаметно из отведённых ей границ, наполняя воздух таинственными шорохами и незнакомыми запахами. Чаща словно пыталась поглотить последний не захваченный участок территории - каменную возвышенность, на котором, накреняясь, остывал клипер.
Баграх, Итайв, двое техников эфира и Доу-Дорк отошли от крутого обрыва площадки, над которым нависали верхние части непонятных строений и направились под уклон к противоположному краю, постепенно переходящему в подножие сельвы. Голый камень плавно сменялся ворсистым покровом какого-то бурого мха, и почва под ногами становилась более мягкой. Полог странного леса - насколько его вообще можно было назвать лесом - величественным полукругом представал впереди во весь рост бесчисленного нагромождения своих составляющих. С первого взгляда в нём можно было различить три основных линии, разделённых нечёткими границами. Нижняя полоса состояла из безобразно-кудрявого хаоса, невообразимого переплетения вьющихся большими и маленькими кольцами, волнами и спиралями узких лент, переливающихся, в зависимости от угла зрения оттенками зелёного, нежно-голубого и тускло-жёлтого цветов. Верхние точки этой путаницы, из которой в разные стороны торчали длиннющие, расширяющиеся на концах веслообразные стебли и гроздья каких-то лёгких пушистых алых сфер, едва достигали груди капитана и штурмана, Доу-Дорк мог скрыться там целиком. Выше располагалось бесконечное множество тонких цилиндрических столбов разного диаметра - от ширины пальца до голени. Все они были тёмно-зелёного цвета и испещрены сетью узеньких светящихся салатовым ломаных жилок. Размещались они на весьма различных расстояниях и не параллельно, но все были при этом почти идеально прямыми, и на их поверхностях не было ни наростов, ни веток, делающих их схожими со стволами деревьев привычной наружности. Однако служили они, подобая лесным колоннам любых других миров, для поддержания верхнего слоя. А тот в свою очередь состоял из огромных, метров до пяти в диаметре, тонких синих блинов, насаженных параллельно друг над другом на эти стволы как на колья. Эти овальные плоскости существовали связками - в среднем штук по пятнадцать, образовывая приплюснутые ребристые сферы, некоторые из которых были сплошь заполнены полупрозрачным голубым пухом, другие - совершенно пустыми. Формы сфер были далеки от правильности, однако их составляющие блины располагались абсолютно параллельно друг другу (позже Итайв даже проверял это дальномером). С некоторых из них свисали гладкие лианы, и часть из них была сложным образом сплетена с самыми высокими стеблями-вёслами нижней полосы; вместе они образовывали прямые, подрагивающие линии. Многие поверхности всех ярусов этого леса покрывали колонии растений напоминавших пучки длинных, свисающих вниз перьев, и все они строго делились на ярко-оранжевые и чёрные. Вся чаща была окутана всевозможными шорохами, писками, скрипами, стрекотаниями и прочими звуками жизни чужой флоры, интонацию и смысл коих (а они, непременно присутствовали) невозможно было понять.
Пришельцы остановились у самого края леса, в двух шагах от клубов первых кучерявых кустов. Итайв осторожно протянул руку к торчащему прямо перед ним трёхметровому веслообразному стеблю, самый кончик которого расходился надвое, подобно раздвоенному языку рептилии. Неожиданно и растение подалось к нему, и тонкая красная линия, тянущаяся вдоль него посередине начала часто пульсировать, словно прямая жилка под кожей животного. Но когда до руки Итайва оставалось не более сантиметра, острия языка вдруг изогнулись назад, и растение отпрянуло, средняя линия его сделалась ядовито-оранжевой.
- Что это, по-вашему, может значить? - спросил штурман Доу-Дорка, стоящего ближе всех к лесу.
Арволь не ответил завороженными глазами, окидывая весь полог чащи. Поглядев на стебель растения, отстранившегося от Итайва, он, со странно сбитым дыханием, протянул к нему руку. То точно также приблизило своё широкое окончание к раскрытой ладони Доу-Дорка, замерло на секунду, а затем медленно, словно неуверенно коснулось его пальцев, скользнуло дальше по ладони к тонкому предплечью арволя и мягко обвило его свой плоскостью. Средняя линия его стала пульсировать ещё чаще, поменяв цвет с красного на тёмно-багровый, почти чёрный.
- Действие, по-моему, весьма однозначное, - заметил один из техников, стоящих поодаль.
- Я ему, видимо, не очень понравился, - пробормотал Итайв и покосился на Баграха. Лицо капитана было задумчиво-нахмуренным.

Штурман сидел на пороге универсального шатра, развёрнутого роботами на краю пологого склона каменного острова, плывущего в море невообразимого леса. Ближайшие его стебли, лепестки, пульсирующие и шуршащие окончания, стержни жизни, являющие собой что-то среднее между животным миром и растительным (как представлялось Итайву), единой неровной щетиной торчали от него уже метрах в пяти. Стена леса, всеми своими нервными окончаниями как будто внимательно наблюдала за ним и за бродящим под самим пологом Доу-Дорком, которого тоже в свою очередь не без интереса рассматривал молодой штурман. Из его головы никак не могли выйти слова последнего разговора между капитаном и пассажиром, произнесённые перед самым уходом Баграха в первую самостоятельную экспедицию, в коей он пребывал до сих пор.
«Мне не понять тебя, Доу, - говорил капитан, - Как можно влюбиться с первой секунды в мир, в котором оказался в первый раз в жизни».
«Ты не представляешь, друг, - отвечал арволь с блаженной улыбкой, не сходившей в последнее время с его лица, - сколько сил я потратил на получение знаний об этой планете, сколько архивов перерыл и у скольких знакомых повымотал души;, чтобы добыть новые данные. Летя на эту планету, я уже был влюблён в неё. Всё, что осталось там, все знакомое, бывшее, заботы, мелочи, суета настоящего и предвкушение будущего, всё это обошло меня стороной, моё время остановилось после того, как я потерял самое дорогое, что было в жизни, - в тот момент глаза Доу-Дорка вновь сделались стеклянными, как с первых минут знакомства с ним Итайва. - И всё, что было родным когда-то, теперь с каждым днём всё больше терзало душу, вызывая в памяти только больную безысходную тоску. Я ведь арволь, я мог просто взять и умереть, но противостояла этому желанию только мечта об этой планете. Ну и старые друзья, конечно. Спасибо, тебе, Баграх, ты подарил мне вторую жизнь».
Баграх тогда надолго задумался, уперев взгляд в экран внешнего обзора, показывавший техников, уже давно снарядившихся и ожидавших его у входа в шлюз.
«Я вижу, - ты уже решил всё для себя, - сказал он через какое-то время. - Но я не смогу посещать тебя часто. По-правде сказать, я вообще не знаю, когда смогу прилететь ещё».
«Это и не нужно, мой друг. Всего, что мы привезли, хватит мне до конца жизни. А сообщаться будем через канал связи».
Баграх ничего не ответил, только грубо и как-то сдавленно улыбнувшись Доу-Дорку, и отправился в экспедицию, в необходимости которой был почему-то убеждён.
Сейчас арволь, склоняясь на каждом шагу над чем-то, отдав полностью своё внимание наполненному жизнью участку леса бродил среди его нижнего яруса, и бесчисленные узлы и переплетения растений удивительным образом распутывались, приподнимались и уклонялись в сторону перед ним с такой лёгкостью, словно они знали и контролировали каждый изгиб своих листьев-лент. Они распутывались и перед остальными пришельцами, но при этом несколько иначе, нежели перед Доу-Дорком. Арволю они доброжелательно открывали дорогу, а остальных лишь как-то слегка раздражённо сторонились, - так, по крайней мере, казалось Итайву. А ещё ему чудилось (и даже вроде бы не ему одному), что тот участок лесного массива, который считался ими уже исследованным и гарантированно безопасным, неуловимо изменился, стал менее чуждым их миру, что ли. Вокруг не поменялось решительно ничего, и никакие приборы ничего не зафиксировали, но тем не менее штурмана никак не оставляло странное ощущение перемены, которое он силился объяснить простой привыкаемостью.
Зато действительно изменился их пассажир. Если в конце полёта он казался Итайву расцветшим, цветком, глотнувшим свежего воздуха и лучей, получившим кусочек надежды, то сейчас он был подобен вернувшемуся, наконец, в свой родной дом существу, собирающемуся с вновь обретённым умиротворением провести в нём остаток жизни. Итайв лишь много времени спустя узнал, с каким трудом одинокому старому арволю приходилось доказывать главам научных течений, чьими заботами сейчас было далеко не изучение новых систем, отсутствие разумной жизни на планете Афесцейны. Сколько случалось ему выступать перед научными комиссиями с докладами из данных, собранных им из старых баз и добытых собственными исследованиями. И как много пришлось ему услышать отказав и убеждений даже старых коллег-биологов о том, насколько невыгода была бы экспедиция к далёкой звезде, тем более в это время, после войны…
- Доу-Дорк, - окликнул он с детским восхищением наблюдавшего за какой-то новой находкой арволя, - Прости, пожалуйста, что тебя отвлекаю, мне хотелось бы узнать вот о чём. На всех планетах, которые я знаю, если существует столь развитый растительный мир, то обычно есть и животные, они с самого начала зарождаются в тесном сосуществовании. А здесь, что - вообще нет фауны?
- А как же на Лиане? - ответил вопросом на вопрос Доу-Дорк.
- Ну, там совсем другое. Там углекислые гейзеры. Я слышал, что даже если специально начать разводить там животные организмы, они всё равно бы не прижились.
- Ты прав, - негромко сказал Доу-Дорк, выходя из-под завесы чащи и присаживаясь рядом со штурманом, - Но здесь тоже существует немало подземных источников, выделяющих в атмосферу углекислый газ. Не столь много, конечно, как на Лиане, и, если бы существовали только они, вряд ли это компенсировало бы жизнедеятельность всей флоры. Меня интересовала эта загадка, но, как ты сам понимаешь, не находясь на планете, какими методами не изучай её особенности, к проблеме всё равно не подойдёшь вплотную. Фауна должна быть здесь, в очень маленьком соотношении с флорой, я почти уверен. Правда, носит она очень скрытый характер. Теряется где-то в глубинах этого цветущего моря. На самом дне…
Впрочем, для меня, хоть я и являюсь, по сути, учёным, причём биологом, это совсем не важно. Мне порою хочется понять какие-то вещи, встречаемые здесь, удивительные вещи, но это желание - ничто, по сравнению с чувством восхищения, что я испытываю, всё больше знакомясь с местной природой, становящейся и нам со временем как-то ближе. Вот скажи мне ты - космотрассер, звёздный скиталец - видишь ли ты красоту всего этого? - Доу-Дорк обвёл рукой стену пестрящего перед ними леса.
- Безусловно, - ответил Итайв искреннее.
- А представь, как её чувствую я, - при этих словах, в лице арволя проскользнуло что-то невыносимо-скорбное, осколок той тоски, в которой он пребывал в самом начале их знакомства, и штурману сделалось грустно и неуютно от проснувшегося вдруг беспомощного чувства.
- Мне тоже показалось, что тут всё слегка изменилось, - сказал он, прищурено глядя в сельву.
- По-моему, стало проще, понятнее, - вторил ему Доу-Дорк. - С виду, кажется, и не поменялось ничего, хотя мы, может, просто не в состоянии определить что именно…

Капитан вернулся в тот момент, когда Итайв заходил в шлюз клипера. Он так и остановился на пороге, услышав звуки приближающейся экспедиции. Баграх прошёл мимо штурмана, не сказав ни слова, лицо его выглядело непривычно озадаченным. Итайв неуверенно направился за ним в рубку управления. Подойдя к панели планетарной навигации, капитан хмуро принялся рассматривать какие-то электронные документы. Штурман встал у штур-блока, делая вид, будто тоже чем-то занят. Прошло немало времени, прежде чем Баграх обратил на него внимание.
- Что делаешь? - спросил он металлическим голосом.
- На самом деле, я не знаю, что мне делать, - ответил тот, криво улыбаясь.
- Доу-Дорк в сельве?
- Да.
Итайву показалось: что-то дрогнуло в этот момент в лице капитана. Скорее всего, просто показалось. Или же он впоследствии вспоминал этот миг так, с чем-то в этом лице дрогнувшем. Хотел вспоминать так.
- Завтра я намерен организовать ещё одну экспедицию, - продолжил капитан тем же голосом.
- Но мы же собирались улетать завтра…
- Ты пойдёшь со мной, - перебил его капитан, как будто и не заметив сказанного штурманом.
Итайв посмотрел внимательно на него, но совершенно ничего не смог прочесть в его профиле, словно из камня высеченном грубым инструментом безотрадного скульптора. Но странное ощущение озабоченности капитана всё же не покидало его. Внезапно за их спинами возник Доу-Дорк, робкими старческими шагами войдя в каюту. В руках он держал пышный пучок каких-то не то перьев, не то листьев, пестревших всеми красками природы, бушующей за бортом.
- Вы завтра отправляетесь обратно, - начал он застенчиво улыбаясь, - Можно, я оставлю вам в память это. Это оп;вшие цветы, они не причинят вреда, не прорастут никуда, и… вам не придётся за ними бегать по кораблю… - он зачем-то неловко погладил букет свободной рукой.
И в этот момент в лице Баграха действительно что-то пронзительно поменялось, словно лопнула какая-то нить - одна из тех, которыми поддерживалась вся эта дикая суровость его лица. Итайв вновь отвернулся к носовому иллюминатору судна, сморщившись от вроде бы ничем не обоснованного чувства вины, смешанного с липким предчувствием чего-то нехорошего. Ему резко захотелось выйти из рубки, но он побоялся, что может обидеть тем самым Доу-Дорка.
- Доу, - услышал он мягкий голос Баграха, - Мы не улетаем завтра.

Чем дальше они углублялись в сельву, тем непонятней и непривычнее она становилась. Всё вокруг менялось. Вырастали новые, невиданные колонии деревьев, обросших сложнейшими конструкциями, отличающимися чётким разграничением форм и цвета, огромные лесные проплешины, почему-то всегда совершенно круглые и поросшие одним и тем же низким кустарником, густота которого увеличивалась к центру. Порой на их пути попадались невообразимо огромные деревья-башни, представлявшие собой целые многосложные симбиотические сообщества – как предполагал про себя Итайв. Порой встречались и мелкие ручейки, и достаточно широкие реки с прозрачной, кристально-чистой водой. Но и они не были лишены жизни, - всё прибрежное дно обнаруженных водоёмов было переполнено многоцветными водорослями и торчащими из воды разлапистыми кустами.
Теперь Итайв мог сказать наверняка: территория, окружавшая плато, где стоял их клипер, была действительно другой. Вернее стала, после того, как они совершили посадку. Она, казалось, была более дика… И одновременно была несравнимо ближе пришельцам, чем эти просторы, на которые ещё не ступала их нога. Но никак невозможно было понять, что именно отличает эти два осколка одной и той же стихии. Проживи Итайв на своей родной планете, никогда не задумываясь о звёздах, подобно большинству своих сородичей, а затем по каким-то стечениям обстоятельств попади в этот мир, он никогда бы не понял в чём тут дело. Скорее всего, он вряд ли смог бы увидеть здесь красоту, столь отличавшуюся от красоты природы его мира. Но, будучи изначально, с самых юных лет охваченным мечтой о невиданных космических путешествиях, а в последствии весьма искушённым в знакомстве с множеством невероятно чуждых друг другу миров, молодой штурман невольно залюбовался местностями, открывавшими всё новые прикрасы. Он даже перестал пытливо размышлять о странном изменении обследованного участка, всё изумлённее озираясь по сторонам, как вдруг его осенило. В ней, в красоте-то всё дело и было. Конечно, нельзя было сказать, что то место, которое их роботы и они сами исходили вдоль и поперёк, стало менее красивым, но красота его сделалась другой. Как будто созданной кем-то с совершенно другой точкой зрения на это понятие. Или же созданной именно и только самой природой, чьи законы на каждой планете, в каждом мире одинаковы. Здесь же, в чувстве прекрасного этих мест, улавливался какой-то непонятный привкус, подобный тем, какой чувствовался в центрах цивилизаций знакомых Итайву лично. Любые цивилизованные существа, мироводы понимали красоту несколько по-своему, по-своему они и преобразовывали всё вокруг, а вот природа, расплёскивая, где только ей было дозволено буйство своих красок, всегда действовала пусть и разными кистями, но всё же одними методами.
- Баграх, - окликнул штурман шедшего впереди капитана.
- Что, - не поворачиваясь отозвался тот.
- А в этом мире точно нет разума?
Баграх быстро остановился. Не то чтобы его, как будто поразили слова Итайва, а так, словно дошёл до чего-то, к чему и стремился, так, словно каждую секунду знал насколько близко цель их пути.
- А что? - повернувшись, сухо спросил он.
- Да я тут подумал… - Итайв начал сбивчиво и неуверенно объяснять, что именно заставило его задать подобный вопрос, но объяснения оказывались сбивчивыми и корявыми, потому как в голове не существовало чёткой логической цепочки, приводящей к конкретным выводам, так - только какие-то абстрактные догадки.
Но, тем не менее, Баграх сразу же понял его и, не дав договорить, перебил:
- Вот что значит молодость, - проговорил он, как-то грустно усмехаясь, - Великое преимущество. Я понял, что планета разумна ещё в первый раз, во вчерашнюю экспедицию. Но совершенно не мог понять, - почему мне это известно. Ты же кое-как это всё-таки объяснил, - он пошёл навстречу Итайву и, поравнявшись с ним, бросил. - Возвращаемся, - и прошагал мимо, не задержав на нём взгляда, но когда штурман мельком увидел его глаза, жалость вновь пропитала всё его сердце, и впервые он испытал это чувство к суровому утёсоподобному капитану.

Как ни хотел Итайв не быть свидетелем разговора Баграха с Доу-Дорком, как ни пытался незаметно выскользнуть из каюты следования, когда капитан со скупым вздохом обратился к пассажиру, ему пришлось остаться и услышать всё от начала до конца. Впоследствии он часто силился вспомнить все слова, произнесённые тогда, но в голову, вновь и вновь полосуя душу солёным лезвием, лезли только последние:
- Ты окончательно уверен? - тихо-тихо спросил в последний раз Доу-Дорк, невидящими глазами смотря куда-то в сторону.
- Уверен, Доу, - болезненно скривив губы, ответил Баграх.
- На этот раз ты не станешь нарушать правила? - без всякой надежды спросил Доу-Дорк.
- Дело не только в правилах, - стиснув зубы, ответил Баграх. - Хотя, если бы было только и в них, всё равно рано или поздно все советы узнали бы о существовании разумной деятельности на этой планете, - она не долго ещё будет оставаться без внимания учёных. Но больше я боюсь за тебя. Да и вообще разум, негуманоидный, вовсе не этологический с нашей точки… ты же сам понимаешь.
- Я понимаю…
Пусто тогда стало у Итайва на душе. Он ещё, помнится, испугался, что Доу-Дорк умрёт в скором времени, возможно даже в полёте, - арволи единственные известные существа, умеющие умирать по собственному желанию. Но эта мысль, выдавленная всепоглощающими чувствами скорби и жалости, причём жалости больше к капитану, не задерживалась в голове. Ни одной мысли тогда вообще ни стало.
Старый арволь не умер ни в полёте, ни после него, он ушёл из жизни лишь сразу после того, как не стало прославленного капитана, но это Итайв узнал уже много лет спустя.

- Мощность векторного усилителя - тридцать процентов. Усиление - двенадцать долей на секунду, - голос Баграха был обыкновенным, громоподобным, но всё же другим.
- Я уже сделал, - ответил штурман.
- Ну взлетай, чего ждёшь.
Итайв чёткими движениями привёл в действие все механизмы и повернул рукоятку последнего тумблера. Слабый толчок пола ознаменовал начало плавного взлёта. Теперь можно было слегка расслабиться - взлёт производился автоматически. Итайв невольно обернулся к дальнему углу рубки и убедился, что в каюте нет никого кроме них двоих.

2010 г.

Симпатично. И достаточно проникновенно...

Уф-ф... Начнем, пожалуй. Рассказ написан длинными, трудновоспринимаемыми, перегруженными предложениями. Огромное количество штампов и канцелярита напрочь отбивают желание "продраться" через словесные джунгли к финалу. Совершенно неясно, для чего автор "загнул" такие трудновоспринимаемые имена героев? Что, если бы капитана звали Иван Иванович, стало бы хуже? "Препинайки" расставлены в хаотическом порядке (сам этим страдаю, но тут уж явный перебор, ИМХО) и мешают восприятию текста. Ну и, конечно, перлы - "сделанное не из плоти, а из самого твёрдого камня, с годами сделавшееся ещё твёрже, лицо", "клубов первых кучерявых кустов" ( эко, кучеряво задвинуто!) - несть им числа! О сути же повествования... Отбросим прописные истины о том, что флора без фауны существовать не может (особенно высшие растения - деревья) ну... Как по мне, так можно было бы и более интересно "закрутить". Такие дела...

Затянуто. Начало очень тяжелое. До сути просто не добраться. Идея симпатичная.

Вообще не уловил. Не смог продраться сквозь тяжеловесный стиль.

Очень трудно читать.

Здравствуйте! Спасибо за критику, она и нужна для того чтобы дорабатывать текст. С тем что перегружено соглашусь, со стилистическими ошибками тоже, но поверьте - упрощал как мог. Это во-первых, а во-вторых (это про сложность повествования), я и не собираюсь писать лёгкое чтиво. Да и вообще, если честно не собираюсь писать - само как то получается. Отсюда вывод, что просто не могу подстраиваться "под нравится - не нравится". Целью было определить, могут ли люди оценить вообще мои мысли. Поэтому ещё раз - спасибо за внимание и критику, на Прозе, к примеру её не дождёшься. Если кому-то покажется интересным - выложу ещё, у меня много!)))

))) Извините за имена, просто паталогически не могу использовать в тексте ни Иванов Ивановичей, ни Семёнов Семёновичей)) Да и речь идёт вообще не о людях.

ПатОлогически. Очень портит впечатление, когда претендующий на роль писателя делает такие ошибки.

Ну я догадывалась, что там не все люди... Хм... Тогда вопрос: а для кого вы пишете? Если большая часть прочитавших вообще ничего не поняла ( и я в том числе). Если только для себя, тогда смысл выкладывать?

Понравились технические описания управления кораблем. Но читается тяжело, в одном предложении может быть несколько деепричастных оборотов вкупе с десятком прилагательных Пришлись по вкусу выражения, типа "неровной щетины леса". А вот " звуки приближающейся экспедиции" насторожили )

Правда? А мне больше нравится через "А". Глупо, даже не буду объяснять почему

Рассказ отредактирован, мусор (может не весь, конечно, не знаю, убран). Сюда выкладывать, ясное дело, н е буду, на всякий случай дам ссылку на прозару: http://www.proza.ru/2010/07/30/463 . То что был не понят - очень жаль, видимо не с того зашёл, как говорится. Сейчас вот думаю, может кинуть что покороче..

Да, кстати, кто-нибудь задумался над тем, что такое вообще "эпифауна" и почему рассказ так называется? Тут речь не о флоре и фауне и не о живом мире вообще. Название - это эпитет, означающий разумную жизнь, которая не видна на первый взгляд, или на поверхности, если продолжать аналогию. Но и это - только фон, чтобы было,может быть, интересно читать, хотя как показала практика))) А главное было - показать драму, не лёгкую судьбу существа, потерявшего всё, кроме призрачной надежды, которая, в итоге тоже была умерщвлена, так как планета оказалась разумной, и по всем правилам на ней нельзя было оставаться обитателю другого мира, до тех пор, пока не будет установлен официальный контакт, если конечно это случится. И я не профессиональный писатель и не претендую на это звание, поэтому, и не получилось выразить мысли так, чтобы их поняли.