Хочется верить, что все это не просто слова. Но... уже не верится :-(

Вторая серия второго суда.
Клоунада продолжается.

Текстовая трансляция
https://rg.ru/2021/02/12/sud-po-delu-o-klev...ansliaciia.html

12.50 - После перерыва судья просит Навального задавать вопросы по существу. Но он зачем-то спрашивает свидетеля, классно ли кататься летом по Москве на кабриолете.

12.23 - Навальный заявляет: "Свидетель, я о вас знаю все". Начинает перечислять его годовой доход и доход его жены. Судья останавливает его.

12.20 - Навальный продолжает "качать" свидетеля про "подделанное" заявление ветерана. Его в очередной раз останавливают судья и прокурор. Гособвинитель предлагает сделать перерыв - для приведения подсудимого в чувство.

12.15 - Навальный в 10-й раз пытается доказать суду, что 94-летний ветеран не в состоянии самостоятельно написать заявление.

11.58 - Навальный: Каким образом вы встали на скользкий путь торговли вашим дедушкой?

Навальный: Артёменко, вы подделываете подписи своего деда.

11.50 - Во время перепалки Навальный получил еще два замечания от судьи, в том числе за то, что пообещал "удалить судью".

----

Конченый дебил.

Щирый украинец в описании А.С. Макаренко. Отрывок из "Педагогической поэмы"

«Дерюченко был ясен, как телеграфный столб: это был петлюровец. Он «не знал» русского языка, украсил все помещение колонии дешевыми портретами Шевченко, и немедленно приступил к единственному делу, на которое был способен – к пению «украинскьких писэнь».
Дерюченко был еще молод. Его лицо было закручено на манер небывалого запорожского валета: усы закручены, шевелюра закручена, и закручен галстук-стричка вокруг воротника украинской вышитой сорочки. Этому человеку все же приходилось проделывать дела, конщунственно безразличные к украинской державности: дежурить по колонии, заходить в свинарню, отмечать прибытие на работу сводных отрядов, а в дни рабочих дежурств работать с колонистами. Это была для него бессмысленная и ненужная работа, а вся колония – совершенно бесполезное явление, не имеющее никакого отношения к мировой идее»
«Дерюченко вдруг заговорил по-русски. Это противоестественное событие было связано с целым рядом неприятных происшествий в дерюченковском гнезде. Началось с того, что жена Дерюченко, – к слову сказать, существо, абсолютно безразличное к украинской идее, – собралась родить. Как ни сильно взволновали Дерюченко перспективы развития славного казацкого рода, они еще не способны были выбить его из седла. На чистом украинском языке он потребовал у Братченко лошадей для поездки к акушерке. Братченко не отказал себе в удовольствии высказать несколько сентенций, осуждающих как рождение молодого Дерюченко, не предусмотренное транспортным планом колонии, так и приглашение акушерки из города, ибо, по мнению Антона, «один черт – что с акушеркой, что без акушерки».
Все-таки лошадей он Дерюченко дал. На другой же день обнаружилось, что роженицу нужно везти в город. Антон так расстроился, что потерял представление о действительности и даже сказал:
– Не дам!
Но и я, и Шере, и вся общественность колонии столь сурово и энергично осудили поведение Братченко, что лошадей пришлось дать. Дерюченко выслушал разглагольствования Антона терпеливо и уговаривал его, сохраняя прежнюю сочность и великодушие выражений:
– Позаяк ця справа вымагаэ дужэ швыдкого выришення, нэ можна гаяти часу, шановный товарыщу Братченко.
Антон орудовал математическими данными и был уверен в их особой убедительности:
– За акушеркой пару лошадей гоняли? Гоняли. Акушерку отвозили в город, тоже пару лошадей? По-вашему, лошадям очень интересно, кто там родит?
– Але ж, товарищу…
– Вот вам и «але»! А вы подумайте, что будет, если все начнут такие безобразия!..
В знак протеста Антон запрягал по родильным делам самых нелюбимых и нерысистых лошадей, обьявлял фаэтон испорченным и подавал шарабан, на козлы усаживал Сороку – явный признак того, что выезд не парадный.
Но до настоящего белого каления Антон дошел тогда, когда Дерюченко потребовал лошадей ехать за роженицей. Он, впрочем, не был счастливым отцом: его первенец, названный поспешно Тарасом, прожил в родильном доме только одну неделю и скончался, ничего существенного не прибавив к истории казацкого рода. Дерюченко носил на физиономии вполне уместный траур и говорил несколько расслаблено, но его горе все же не пахло ничем особенно трагическим, и Дерюченко упорно продолжал выражаться на украинском языке. Зато Братченко от возмущения и бессильного гнева не находил слов ни на каком языке, и из его уст вылетали только малопонятные отрывки:
– Даром все равно гоняли! Извозчика… спешить некуда… можно гаяты час. Все родить будут… И все без толку…
Дерюченко возвратил в свое гнездо незадачливую родильницу, и страдания Братченко надолго прекратились. В этой печальной истории Братченко больше не принимал участия, но история на этом не окончилась. Тараса Дерюченко еще не было на свете, когда в историю случайно зацепилась посторонняя тема, которая, однако, в дальнейшем оказалась отнюдь не посторонней. Тема эта для Дерюченко была тоже страдательной. Заключалась она в следующем.
Воспитатели и весь персонал колонии получали пищевое довольствие из общего котла колонистов в горячем виде. Но с некоторого времени, идя навстречу особенностям семейного быта и желая немного разгрузить кухню, я разрешил Калине Ивановичу выдавать кое-кому продукты в сухом виде. Так получал пищевое довольствие и Дерюченко. Как-то я достал в городе самое минимальное количество коровьего масла. Его было так мало, что хватило только на несколько дней для котла. Конечно, никому и в голову не приходило, что это масло можно включить в сухой паек, но Дерюченко очень забеспокоился, узнав, что в котле колонистов уже в течение трех дней плавает драгоценный продукт. Он поспешил перестроиться и подал заявление, что будет пользоваться общим котлом, а сухого пайка получать не желает. К несчастью, к моменту такой перестройки весь запас коровьего масла в кладовой Калины Ивановича был исчерпан, и это дало основание Дерюченко прибежать ко мне с горячим протестом:
– Не можно знущатися над людьми! Дэ ж те масло?
– Масло? Масла уже нет, сьели.
Дерюченко написал заявление, что он и его семья будут получать продукты в сухом виде. Пожалуйста! Но через два дня снова привез Калина Иванович масло, и снова в таком же малом количестве. Дерюченко с зубовным скрежетом перенес и это горе, и даже на котел не перешел.
Но что-то случилось в нашем наробразе, намечался какой-то затяжной процесс периодического вкрапления масла в организмы деятелей народного образования и воспитанников. Калина Иванович то и дело, приезжая из города, доставал из-под сиденья небольшой «глечик», прикрытый сверху чистеньким куском марли. Дошло до того, что Калина Иванович без этого «глечика» уже в город и не ездил. Чаще всего, разумеется, бывало, что «глечик» обратно приезжал ничем не прикрытый, и Калина Иванович небрежно перебрасывал его в соломе на дне шарабана и говорил:
– Такой бессознательный народ! Ну и дай же человеку, чтобы было на что глянуть. Что ж вы даете, паразиты: чи его нюхать, чи его исты?
Но все же Дерюченко не выдержал: снова перешел на котел. Однако этот человек не способен был наблюдать жизнь в ее динамике, он не обратил внимания на то, что кривая жиров в колонии неуклонно повышается, обладая же слабым политическим развитием, не знал, что количество на известной степени должно перейти в качество. Этот переход неожиданно обрушился на голову его фамилии. Масло мы вдруг стали получать в таком обилии, что я нашел возможным за истекшие полмесяца выдать его в составе сухого пайка. Жены, бабушки, старшие дочки, тещи и другие персонажи второстепенного значения потащили из кладовой Калины Ивановича в свои квартиры золотистые кубики, вознаграждая себя за долговременное терпение, а Дерюченко не потащил: он неосмотрительно сьел причитающиеся ему жиры в неуловимом и непритязательном оформлении колонистского котла. Дерюченко даже побледнел от тоски и упорной неудачи.
В полной растерянности он написал заявление о желании получать пищевое довольствие в сухом виде. Его горе было глубоко, и он вызывал всеобщее сочувствие, но и в этом горе он держался как казак и как мужчина, и не бросил родного украинского языка.
В этот момент тема жиров хронологически совпала с неудавшейся попыткой продолжить род Дерюченко.
Дерюченко с женой терпеливо дожевывали горестные воспоминания о Тарасе, когда судьба решила восстановить равновесие и принесла Дерюченко давно заслуженную радость: в приказе по колонии было отдано распоряжение выдать сухой паек «за истекшие полмесяца», и в составе сухого пайка было показано снова коровье масло.
Счастливый Дерюченко пришел к Калине Ивановичу с кошелкой. Светило солнце, и все живое радовалось. Но это продолжалось недолго. Уже через полчаса Дерюченко прибежал ко мне, расстроенный и оскорбленный до глубины души. Удары судьбы по его крепкой голове сделались уже нестерпимыми, человек сошел с рельсов и колотил колесами по шпалам на чистом русском языке:
– Почему не выданы жиры на моего сына?
– На какого сына? – спросил я удивленно.
– На Тараса. Как «на какого»? Это самоуправство, товарищ заведующий! Полагается выдавать паек на всех членов семьи, и выдавайте.
– Но у вас же нет никакого сына Тараса.
– Это не ваше дело, есть или нет. Я вам представил удостоверение, что мой сын Тарас родился второго июня, а умер десятого июня, значит, и выдавайте ему жиры за восемь дней…
Калина Иванович, специально пришедший наблюдать за тяжбой, взял осторожно Дерюченко за локоть:
– Товарищ Дерюченко, какой же адиот такого маленького ребенка кормит маслом? Вы сообразите, разве ребенок может выдержать такую пищу?
Я дико посмотрел на обоих.
– Калина Иванович, что это вы сегодня!.. Этот маленький ребенок умер три недели назад…
– Ах, да, так он же помер? Так чего ж вам нужно? Ему теперь масло, все равно как покойнику кадило, поможет. Да он же и есть покойник, если можно так выразиться.
Дерюченко, злой, вертелся по комнате и рубил ладонью воздух:
– В моем семействе в течение восьми дней был равноправный член, а вы должны выдать.
Калина Иванович, с трудом подавляя улыбку, доказывал:
– Какой же он равноправный? Это ж только по теории равноправный, а прахтически в нем же ничего нет: чи он был на свете, чи его не было, одна видимость.
Но Дерюченко сошел с рельсов и дальнейшее его движение было беспорядочным и безобразным. Он потерял всякие выражения стиля и даже все специальные признаки его существа как-то раскрутились и повисли: и усы, и шевелюра, и галстук. В таком виде он докатился до завгубнаробразом и произвел на него нежелательное впечатление. Завгубнаробразом вызвал меня и сказал:
– Приходил ко мне ваш воспитатель с жалобой. Знаете что? Надо таких гнать. Как вы можете держать в колонии такого невыносимого шкурника? Он мне такую чушь молол: какой-то Тарас, масло, черт знает что!
– А ведь назначили его вы.
– Не может быть… Гоните немедленно!

Думаю, что будет интересно почитать Педагогическую поэму, и дело не в украинцах, конечно. Знаком с поэмой только по кино. Спасибо за подсказку, Сочинитель :-)

Вот такие сволочи потом первыми побежали немцам служить.

Опять за попаданцев взялись, Граф?
Возник, кстати, вопрос: в фашистскую партию вступить было так же трудно, как в коммунистическую?

Не было такой партии в Германии, Мишка, учите историю.

М-да. Прямо сейчас смотрю сюжет об этом по новостям на Первом канале.
У него и в самом деле истерика, как вы заметили ранее.
И чисто профессиональное замечание: такого обращения к судье как "Ваша честь", которым оперирует Сисян (да и многие другие участники судебных процессов вплоть до юристов, что мне известно на личном опыте) в российском судопроизводстве нет (во всяком случае в гражданском процессе - точно).
Меня это удивляет, откровенно говоря. Ладно, когда так говорят не юристы. Но когда люди с профессиональным юридическим образованием произносят эту фразу, - это нечто!
Насмотрелись, блин, американского кина. Там такое обращение, судя по всему, в судопроизводстве принято официально.
Но не у нас.
У нас, как вариант, к судье можно обращаться: "Уважаемый суд".
Однако ж подобное обращение как "Ваша честь" постепенно и прочно входит в словесный оборот участников судебных процессов. И судьи, как я вижу, вовсе не против.
Не исключаю, что рано или поздно подобное обращение введут в судебное производство официально.

+ 100500

Недавно в одной книге неплохой пассаж попался, когда герой кого-то поправил "Не Шмайсер, а МП-40".
Дословно не помню, но возразили ему примерно так: "Против моего деда воевали со шмайсерами, и в его рассказах о войне немцы против них шли с закатанными рукавами и со шмайсерами в руках, и мальчишки когда в войну играли бегали со шмайсерами, а не с МП-40. И кто я такой, чтобы это менять?".

Зря вы нагнетаете. Кроме некоторых блаженных, типа Некто, и так все понимают.

Какие, однако, все серьезные :-( Фашистская партия - это, конечно же, условно сказано. Как и партия большевиков.

Еще один миф. Давайте сразу условимся: есть легенды - "шмайссеры" и пр., и есть факты. У нас часто путают национал-социализм с фашизмом (привет Мишке!) и МP-38/40 Фольмера с МР-28 - собственно ПП Шмайссера. Для бытового разговора это нормально, для книг на тему ВОВ - нет. И основным оружием в вермахте был не автомат (ПП), а винтовка "маузер", Mauser Gewehr 98. То же самое - "закатанные рукава", да, было - но только в самый начальный период, в июне, в июле уже - все, воевали по всем правилам, а не как на дачной прогулке.

А давайте не будем. Когда я был мальчишкой и регулярно слушал рассказы живых ветеранов, то у немцев были шмайсеры, а воевали наши с фашистами. Это реальность, а не интернет-форум ВВВ по заклепкам.

Прямо уж я путаю, фашисты - это у меня нарицательное. Вот автоматы, те все для меня на одно лицо. Но я и не пишу про шпионок и попаданцев, как вы. У меня интеллектусльная проза. Учите матчасть. +100500.

Вы путаете "народное" прозвание оружия - типа "Катюша", и официальное наименование. Для разговора - сойдет, но в книге о ВОВ - недопустимо. Это как "нажал на курок" или "вставил в винтовку новый магазин". Дилетантизм.

Ога. Графомань обыкновенная.

Графу все графомань, титул обязывает. Не буду особо хвалиться, но чуть шороху задал литературной Дании. Мой друг-писатель, который помогает править мой датский, проговорился, что за свои 86 ни разу ничего похожего не встречал. И он еще сдержанный на похвалы. Про разговоры о русском писателе в изгнании я уже упоминал. Мой абсурд датчанам по душе, хотя в этом они и сами сильны. Время все расставит по местам, а оно пошло. А вы там продолжайте обзываться, что ж еще остается?

Mishka, вы так пишете о своём успехе в Дании, будто это какое-то достижение. Будто на датском языке говорит как минимум половина населения Земли и все теперь непременно узнают о вашем сборнике. Даже если ваш сборник издадут, то это будет минимальный тираж, о котором далеко не все датчане узнают и для всех это будет заурядное даже не событие, а так - ни о чём.
Уж простите за откровенность.

Да откровенничайте, Сочинитель, нет во мне графской обидчивости. Об успехе надо сразу сказать: нет пока никакого успеха, пока просто заметили, и это замечательно. И я сам удивлен, что все так неожиданно тронулось с места всего за несколько месяцев после российской многогодичной тишины. Какой первый тираж будет, неизвестно, но это всего лишь пробный тираж. В Дании живет 5 миллионов, столько же в Швеции и Норвегии, а это все Скандинавия, а они переиздают все хорошее от соседей. И Европа хорошо любит скандинавское. Это ж не Россия, где читателей больше тысячи на книгу фиг найдешь, а о переводах на другие языки - это уже совсем фантастика. То, что Дания маленькая страна - не имеет никакого значения.
Да я пока не особенно и хвалюсь, просто делюсь неожиданной радостью. И вообще-то отвечаю на обзывательства коллеги по перу, привожу факты в свою пользу, но, видите, получается все как хвастовство. Увы. Если вдруг Граф напишет 46-ю книжку про шпионов и попаданцев, то я буду первым, кто его поздравит.