№34 И много-много радости, Автор: Полудиккенс, Игры Фантастов №6 Опции

[Аптекарь]

В актовом зале школы номер семь шёл новогодний утренник для первоклассников. В этот раз администрация решила не полагаться на местную самодеятельность, а пригласила профессионалов, и, надо сознаться, профессионалы не подвели. Дед Мороз явился на редкость представительный; завидев же Снегурочку - рослую, гибкую и стремительную, как амазонка - на стульях вдоль стен насторожились как папы, так и мамы, а когда она раз за разом принималась хохотать на весь зал низким, отдающим в нежное ржание хохотом, аудитория послушно ёрзала частично в неодобрении, частично в тоске. С детьми же парочка нашла общий язык полностью и сразу, и общение вмиг приняло характер неформальный до панибратства.

- … и надо поджечь свечку, - втолковывал взволнованно Деду Морозу под Бэтмена деланый шкет, - закрыть глаза, три раза повернуться и крикнуть тоже три раза: «Матовый гномик, приди!» И тогда он придет и будет говорить одними матами!

Шкет задохнулся от счастливого своего видения, а нежное дитя мужеского пола рядом с ним спросило:

- А что такое маты?

- Ты не знаешь? – обоснованно потрясся Бэтмен. – Это, например, ...!

- Или …! – встрял еще кто-то.

- Пинда! – пискнули у Деда Мороза из-под рукава.

- Не пинда, а …! – авторитетно поправила Лисичка слева. Снегурочка высыпала ей в подол горсть конфет:

- Молодец, никогда так больше не говори, это плохое слово.

- Хотя сама вещь нужная, - добавила она, подумав. – Многих прокормила.

- Так и есть, юные леди и джентльмены, - подтвердил Дед Мороз. - Это всё крайне неприличные слова, настоятельно рекомендую воздержаться от их произнесения всуе. Они от этого девальвируются, и в нужный момент оппонент способен не воспринять их всерьез. Может, кто-нибудь знает слова хорошие или даже в рифму? Нет ли у кого стремления прочесть стишок?

- Я могу станцевать! – озвучилась снизу писклявая альтернатива.

- Я могу лучше тебя! Майя Павловна сказала, что ты склонная к полноте!

- Сама ты…

- Так, без ругани, - вмешалась Снегурочка. – Полнота не триппер. Все танцорки за мною. Я, пожалуй, тоже тряхну стариной.

- Вы не старая! – возразили ей почти хором.

- Ну, - хохотнула Снегурочка, - достаточно в годах, чтобы было чем трясти.

- У нас Витька Титов сам пишет стихи, - закладывал тем временем Бэтмен, ткнув пальцем в долговязого рыжего мальчишку без костюма. – Только он не будет рассказывать.

- Почему? – спросил Дед Мороз, и Бэтмен объявил радостно:

- Потому что мы над ним ржём!

- Я не стану, - пообещал рыжему Дед Мороз.

- Они плохие стихи, - промямлил тот. – Я хотел лучше, не получилось.

- Это общая литературная проблема. Все хотели лучше. Ты читай.

Рыжий опустил глаза и помялся.

- В лесу ходили люди холодною зимой, - наконец, с усилием забубнил он, - они спилили ёлку железною пилой. У нас она, нарядная, стоит сегодня в школе. И мы поём и празднуем, она кричит от боли.

Бэтмен прыснул, а Дед Мороз выпрямился и странно повел головой. В двадцати метрах от них кружившаяся в хороводе Снегурочка внезапно замерла, развернулась, словно её потянули за плечо, хоровод налетел на нее и растерянно смешался. Стянув на ходу шапочку и парик, Снегурочка стремительно зашагала назад, чёрные её волосы, высвободившись, рассыпались, и фарфоровое загримированное лицо на их фоне было неузнаваемо и жутко.

- Ты слышишь, как она кричит? – спросил Дед Мороз.

- Нет. Но это всё равно. Она должна. Пилой – это очень больно, - ответил рыжий. Снегурочка, присев, впилась в него взглядом:

- Ковалевский, неужели же это ты?

Рыжий испуганно моргнул.

- Ковалевский, - она жадно шарила глазами ему по лицу, - как же ты решился родиться снова? Неужели ты не помнишь, что они сделали с тобою в прошлый раз? В позапрошлый? Неужели ты не помнишь, что они делают с тобою всегда?

- Он не помнит, - сказал Дед Мороз, кладя ей руку на затылок. – Ты же знаешь. Они никогда не помнят.

- Ковалевский, я не понимаю тебя, - зло тряхнув головой, быстро говорила она. – Уж ты-то должен был знать. Ты же сам писал в этой своей никому не нужной книге, что существование себя не оправдывает. Что, родившись, познаёшь ужас его, а не родившись, не тоскуешь о радостях. Что же ты с собою делаешь, неужели ты забыл Варшаву?

- Ну ты тоже не совсем права, - возразил Дед Мороз. - Что ты сравниваешь, тогда была война.

- Тогда была война? – как подброшенная, вскинулась она и обвела рукой зал. – Так погляди вот на этого, - она ткнула пальцем в чьего-то отца на стуле. – На этого! На лысого! На них! – Дети испуганно шарахнулись от ее кровавых ногтей. - Ты что же, хочешь мне сказать, что у них снова не будет войны? Кто тебя, гнида звал, стой где стоишь! – взвыла она на сунувшегося в толпу завуча, и завуч, клацнув зубами, замер.

- Моя фамилия Витя Титов, - со слезами взмолился рыжий.

- Признаться, - мрачно произнес Дед Мороз после паузы, - от него я не ожидал и сам. Но, видимо, это тоже ужас. Ужас не воплотиться и не сбыться. Который, похоже, знают и те, кому не ведомо ничто иное. Это мука непролитого семени, безумие пустоты, которая не терпит сама себя.

- Но почему всегда одно и то же? – с тоской спросила она. – За что ему опять эта долбаная ёлка? Почему он хотя бы один-единственный раз не может быть, как они?

- Прошлый раз был клён!!! – вдруг взбесившись, заорал на неё Дед. – Клён!!! Ты опять забыла! Ты никогда ни хера не помнишь!!

Он повернулся к рыжему и в ярости ударил посохом в пол. Что-то треснуло, рыжий подскочил и сжался.

- Теперь послушай меня ты, Витя Титов. Праздник наш внезапно кончается, и я хочу напоследок сказать тебе пару слов, моё о тебе честное мнение, как мужик мужику. Ты, Витя Титов, сраный пессимист, всегда таким был и будешь, тебя и могила не исправит. Я знаю, так все время складывается твоя сраная жизнь, но ты ещё и ничего не видишь кругом себя, ты, как баран, уперся лбом в эту свою бессмысленность существования, и думаешь, что ты сорок китайских мудрецов в одном твоем сраном лице. Ты атеист, Витя Титов, это тебе всегда вредило. Ты считаешь, вы тут дохнете сами по себе, сами для себя, и всем во вселенной похер. Я понимаю, до этого тебя довели здравый смысл и логика, но ты слеп, как крот, и даже если перед твоим задранным носом поставить живьем пару богов, у которых болит за тебя душа, ты всё равно их не узнаешь только потому, что у них не те рожи, какие ты придумал им в твоем сраном уме. Запомни, Витя Титов, до конца твоих дней заруби себе на носу - даже если тебя, как эту елку, перережут пополам, увезут в твой личный ад, украсят огнями и вокруг тебя с хохотом будет скакать отродье неведомых тварей, это еще не означает, что тебя тут бросили и ты никому нахер не нужен. Может, кто-то видит тебя, плачет по тебе, может, кто-то хотя бы сочинит о тебе стих, даже если это будет сраный стих типа твоего. Ты снова меня крупно разочаровал, Витя Титов, и даже шоколадки ты не получишь, хер ты заслужил! И нечего тебе привыкать к сладкому, если меня не подводит чутьё, много его ты в жизни всё равно не увидишь! Всё, будь здоров, с новым тебя счастьем!

Он вывернул мешок с подарками прямо на пол и злобно зашагал к выходу. Детвора, сопя, налетела на сияющую кучу, рыжий не двинулся с места, и Снегурочка, вновь присев, быстро зашептала ему на ухо:

- Не слушай деда, он старый скупердяй, сладкое организму необходимо. Хотя бы в виде минета, даже ещё намного лучше. Подрастешь, поймешь, это по-французски. Помнишь Францию, Ковалевский? Черт, ну как же ты ничего не помнишь! – в отчаянии воскликнула она и зашептала снова. – Неважно, Витя Титов, ты только запомни. Женщины – это великая подмога, не обкрадывай себя хоть в этом. Если тебе вдруг когда-нибудь покажется, что твою женщину ждёт с тобою нищета или несчастье, или чувство ваше заранее обречено, и для неё же самой лучше ничего не начинать, или что за тебя её могут посадить, помни, Витя Титов, бабы сами знают, что им в жизни лучше надо, и бабы за это всё стерпят, бабы — это такие создания, что на них пахать можно. – Она сунула ему в руку шоколадку. – Это тебе задаток. А вот другой, - она поцеловала трясущегося рыжего долгим поцелуем в губы, встала. – Всё, Витя Титов, побыстрей расти. Помни: если что, давай позовём Снегурочку.

[Граф]

Не говоря уж о таком тонком извращении, как катание седалища любимой девушки по стеклянному столику на вырезанном глазу злейшего врага, и достижение катарсиса путем рассматривания в подложенное под столик зеркало подробностей заглядывания мертвого глаза в живое лоно.

О, блин! Надо взять в какой-нибудь свой рассказ! Это же целый сюжет!