Александр Позин. Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке, историческая фантастика про "попаданцев наоборот". Опции Подписка на тему Сообщить другу Версия для печати Скачать тему Подписка на этот форум Режимы отображения Древовидный Переключить на: Стандартный Переключить на: Линейный

[Iskander_2rog]

Уважаемые форумчане!

Представляю Вам вторую книгу цикла "Меч Тамерлана". Первая книга здесь.

С уважением к моим первым читателям,
Александр ПОЗИН

[Iskander_2rog]

Глава 6. Ещё один реликт уходящей эпохи

«О, гроздья возмездья!
Вбил залпом на запад
я пепел незваного гостя.
И в мемориальное небо
вбил крепкие звезды, как гвозди».
Андрей Вознесенский

Пока Белавин раздумывал как поступить, дверь, ведущая в гостиную, неожиданно приоткрылась и из неё словно приведение, появилось очертание женской фигуры.
- Холодно у вас, Ваше Здравоохранейшество. – зябко передернула плечами фигура и оказалась весьма пожилой дамой заспанного вида с растрёпанными волосами.
Это была Клавдия Игоревна Воинова, собственной персоной. Вашим Здравоохранейшеством она стала его звать после того, как доктор занял столь важный пост. И в этом тоже был элемент издевки, ведь ироничное отношение к окружающему её миру стало её второй натурой.
Всё-таки что-то роднило столь непохожих, но одиноких и немолодых людей. Он – старый либерал, она – разочаровавшаяся нигилистка, и горе тому, кто попадался на острые злые языки этой парочки. Но ирония Клавдии была менее злой, более утверждающей, оттого изящной, Белавин же в своей ненависти пёр как паровоз. Оба, разочаровавшись в жизни, перестали следить за собой, оба жили неустроенно. Но если у Белавина был просто хлам, кавардак и паутина по углам, то беспорядок Воиновой был уютным, милым, домашним, носил оттенок женской неустроенности и одиночества. Может быть, поэтому злой бобыль Дмитрий Степанович жил один, будучи в неладах даже с родными дочерями, а дом острой на язычок Клавдии Игоревны всегда был полон интересных мужчин, до революции занимавших не последнее место в городской жизни. Сумбурная молодость лишила её собственных детей, подарив взамен возможность любить и души не чаять семью своего родного племянника, в особенности дочку непутевого Сашки – Ташу, Ташеньку. Щедрое сердце не ожесточила даже ужасная трагедия, которая произошла в Москве накануне Германской войны, когда погибла вся семья племянника Александра.
- А я у тебя, медведя, прибраться зашла, да задремала немного. – поёживаясь и кутаясь в видавшую виды шаль, не без игривости сказала она.
В свои года Клавдия Игоревна оставалась весьма интригующей особой, до сих заставляющей трепыхаться мужские сердца преклонных лет. Февраль и Октябрь она встретила весьма скептически, большим образом по её железобетонной убеждённости, что человеческая порода зело измельчала с поры ее нежной юности и не способна на великие дела. Однако ей хватило благоразумия не брюзжать в стиле «богатыри, не вы», а ругать революционеров по делу и по существу, благо они предоставляли множество тем для этого. Большевиков она ругала зло и отчаянно, считая, что они ниспосланы на Россию в качестве кары небесной, их соперников, социалистов и либералов, она вообще ни в грош не ставила, видя в них неспособных хлюпиков. Монархистов, иначе как «бывшие без ума», и не называла. Националистов окружила презрением, считая их «ряжеными шутами». В общем, ни одна из форм мироустройства, столь щедро представленных на карте послереволюционной российской земли, у неё положительных эмоций не вызывала.
- Да ты с ума сошла? – Белавин говорил резко и без сантиментов. – Она еще очень слаба, и её нельзя оставлять одну.
- Успокойся, старый черт! Она пообещала мне, что никуда выходить не будет. Сам же говоришь, что слаба. Когда я уходила, она спала и видела во сне своего Николку, о котором все вспоминала в своем горячечном бреду во время болезни.
- Так вот, мальчик объявился, и вырос, и превратился в зверя.
- Когда?
- Только что он допрашивал меня, все вынюхать пытался. Сам весь в коже, чекист, сын дьявола. Поспешай, а то не ровен час заявится, когда тебя не будет.
Клавдия охнула и принялась живо собираться. Запахивая шубку, спросила:
- Когда тебя ждать?
- Завтра постараюсь зайти – больную осмотреть надо.

Санёк Рыжий и Костька Прыщ затаились в подворотне, выжидая свою жертву. В начале марта, хоть уже и пахло весной, однако ж, было ещё холодно. Студёный февральский ветер гулял в дырках рваного зипуна Рыжего, морозил пальцы Прыща, кои выглядывали из просящего каши ботинка. Выпитого оказалось ничтожно мало, чтобы согреться, а прохожие, у которых можно было разжиться денежными знаками и кое-чем ценнее, в такую стужу не появлялись, предпочитая сидеть дома. После расформирования командованием четвертой армии бравого анархистского отряда, Санёк Рыжий и Костька Прыщ возвратились к своему привычному дореволюционному ремеслу. Чистили богатые квартиры, промышляли азартными играми, не гнушались заурядного гоп-стопа. Но то ли куража не было, или карта не так легла, да только отвернулась от них фартовая дама под названием удача, изголодались, обносились, а её всё нет и нет.
На сей раз им, похоже, выпал козырь – гулким эхом в подворотне отозвался стук женских сапог. А вот и она – по улице шла пожилая, но ещё молодящаяся женщина, судя по одёжке – из «бывших».
- Стой, тётя!
Насторожилась, испуганно замерла.
- Глянь, Санёк, революция прошла, а буржуазия свободно по нашему городу гуляет. – нарочито удивлённо-развязно начал свою волынку Прыщ.
- Непорядок. – ослабился Санёк Рыжий, обнажив свои гнилые зубы.
Пока шел меж ними ленивый разговор, они взяли даму в клещи и, надвигаясь на неё, вынуждали пятиться, пока та не упёрлась спиной в стену.
- А ведь она не любит пролетарьят. – продолжал тянуть своё Костька. – Смотри, как рожу буржуазную перекосило.
И он указал пальцем на плотно сжатые губы старой девы, на выражение ненависти, против воли возникшее на её лице.
- Говори, сука, любишь ты пролетарьят, аль нет! – рявкнул Санёк и, навалившись на неё всем телом, приставил к горлу нож.
Клавдию тошнило от запаха перегара, лука и гнилых зубов, но приходилось терпеть. Несмотря на рвотные позывы, дрожа от ненависти и страха, смогла еле слышно выдавить из себя:
- Люблю.
- Без энузиазму, тётя, любишь. – продолжал измываться, поигрывая ножичком, Санек, и, обращаясь к дружку, сказал. – Видать, придется буржуазии уши-то отрезать.
- Вот гавно, - восхитился Костька, - И не скрывает, что брезгует нами. А ну, кланяйся, сука, да ниже, в пояс.
Сгорая от стыда, Клавдия поклонилась ублюдкам.
- То-то же, - удовлетворенно сказал Костька. – Пусть живет с ушами. – смилостивился он, обращаясь к Саньку. – Только цацки сними с неё, да в карманах поройся.
Клавдия машинально взялась рукой за серьгу. Безделушка была пустяшная, но дорога как память об отце.
- Может ещё сапоги с неё снять. – задумчиво произнёс Санёк Рыжий. – На толкучке загоним.
- И то ладно, а больше то и взять с ней нечего. Поизносился народец.
- Эх, была бы ты, бабуля помоложе, я бы показал тебе как пролетарьят любить надо. – продолжал глумиться Сенька.
- А что тебе сейчас мешает? – гоготнул Костька. – Конфеты, небось, сука престарелая сосать не разучилась. Возраст для этого не помеха.
- И то верно. – простодушно восхитился Санёк. – Вставай, бабка, на колени, прольетарськой конфеты отведаешь. Щас… - и замер на полуслове, ощутив холод стального клинка у своего горла.
- Это кто здесь пролетариат? Ты, что ли? – голос Николая был зловещ и спокоен, хотя и немного дрожал от негодования.
Чувствовалось, что парень едва сдерживает переполнявшую его ярость. Он давно бродил вокруг да около до боли знакомого дома, не решаясь войти, боясь нарваться на столь же холодный приём, как давеча, у Белавина. Замёрз, проголодался, и, коря себя за робость, уже собрался уходить восвояси, да вовремя заметил двух подозрительных типов. Решив понаблюдать, спрятался в тени дома, слившись с его стеной. Сразу не вмешался, боясь повредить Клавдии Игоревне, перед лицом которой бандит размахивал ножиком. Лишь когда мерзавцы увлеклись, забыли об осторожности, он вышел из укрытия, и, на ходу выхватывая шашку, в несколько шагов преодолел расстояние, отделявшее его от бандитов.
- Д я… - залебезил было Санёк, но Заломов перебил его:
- А ну. посмотрим, что там у тебя пролетарского.
С этими словами он, рубанул шашкой, и так филигранно разрезал Санькин тулупчик от горла до полы, что даже не поранил его при этом.
- Ах. Гад! – в руках Прыща блеснула вороненая револьверная сталь, и вдруг. – А-а-а-а! – налётчик повалился на мостовую и стал кататься, держась за обрубок руки. – Сука! Б…дь! Гаси его, Санёк, он мне руку отрубил!
Отрубленная кисть, всё ещё зажимающая револьвер, валялась рядом. Это Николай в развороте, едва уловимым движением, резко, почти без замаха отсёк Костьке руку.
Всё это произошло в одно мгновенье, и вот уже один бандит лежит с отрубленной кистью, а второй стоит, оборонив ножик, едва живой от страха, а под ногами его расплывается, подтаивая грязный снег, тёмно-желтая, дурно пахнущая жидкость. Санёк и не думал гасить, какой там! Лезвие острой, как бритва, конвойной шашки снова так нажимало на Санькин кадык так, что он боялся не только ненароком сглотнуть от страха, а и даже дышать.
- Что стоишь? – обратился Николай к обмочившемуся «герою». – Бери друга в охапку и дуй отсюда, пока я ещё кое-что не отрезал.
Второй раз повторять не пришлось: Санька Рыжий живо принялся пытаться поднять с земли скулящего кореша.
Николай тем временем огляделся, отыскивая взглядом Воинову. Оказалось, что та, воспользовавшись заминкой, бысто-быстро уходила в сторону своего дома.
- Клавдия Игоревна! – парень догнал даму. – С вами всё в порядке?
- Всё ОЧЧЕНЬ хорошо! – не слишком любезно и несколько иронично ответила дама. – Если не считать того, что только что двое негодяев мне уши собирались отрезать.
- Позвольте проводить вас до дома, а то неровен час, ещё кто-нибудь пристанет: времечко нынче лихое.
- А кто виноват в этом? – она строго взглянула на него, да так, что на Заломова аж холодом подуло.
Вместо благодарности, она испытывала к Николаю скорее неприязнь, не отдавая себе отчёта в том, что это чувство возникло из-за того, что он стал свидетелем её унижения. Так часто бывает: человек существо совершенно неблагодарное, поэтому, едва опасность миновала, мы испытывает к своему спасителю отнюдь не благодарность, а самое лучшее – желание побыстрее дать дёру и поскорее забыть происшествие. Ну, не любим мы того, чей счёт к нам ещё не оплачен!
- Кто страну развалил? Кто в ней беспорядок устроил? Кто поднял со дна всю эту мерзость? – риторически вопрошала она. – Никогда раньше не думала, что святое для нас слово «товарищ» будет вызывать такую ненависть
- А причём здесь мы? – с обидой сказал Заломов, а у самого на душе кошки скребли – разговор явно не получался.
- Советы, чтобы придти к власти, вызвали к жизни самые низменные инстинкты человеческой натуры. К власти дорвались самые тёмные личности, патологически жестокие, откровенные негодяи. В России сейчас правят бал такие как эти. – она презрительно кивнула в сторону ещё копошащихся в грязном негу горе-налётчиков.
- Революция – это буря, это волны. А у волн тоже есть пена. Они схлынут – пена и исчезнет. Революция действительно подняла наверх, к общественно жизни самые тёмные и забитые слои. Эти массы неграмотны, необразованны, порой они признают лишь власть силы, но они быстро учатся, дайте час. – оправдывался Николай, понимая, что все зря, и старую даму не переубедить.
- А, что будет с Россией, с культурой, с людьми, в конце концов, пока они учатся? – вопрошала Клавдия Игоревна. Она против воли втянулась в бесполезный спор и это её раздражало. – И нечего меня агитировать. Есть ли у страны время терпеть эту падаль, или нет – вопрос риторический. А пока я вижу вокруг хамство, бескультурье и насилие над личностью.
Пререкаясь, они незаметно дошли. Берясь за ручку двери, Воинова криво улыбнулась и добавила:
- Слова, слова... В любом случае, юноша, ваше общество и общество таких как вы, мне неприятно, поэтому попрошу, забирайте своих дружков, с которыми вы так неумело разыграли эту комедию, оставьте меня и мой дом в покое. Прощайте, господин чекист!
Заломов даже не нашёлся, что можно сказать в ответ. Ножичек, угрозы, револьвер и отрубленная рука комедия?! Но слова возмущения и оправдания застряли в горле. Он только вытянул руку вперёд и открыл рот, пытаясь найти нужные слова. Так он и стоял с открытым ртом и вытянутой вперед рукой, глядя, как железная дама открывает дверь. Опомнился Николай, лишь услышав звук ключа, запирающую изнутри дверь дома. Дома, куда отныне путь ему заказан.