Александр Позин. Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке, историческая фантастика про "попаданцев наоборот". Опции Подписка на тему Сообщить другу Версия для печати Скачать тему Подписка на этот форум Режимы отображения Древовидный Переключить на: Стандартный Переключить на: Линейный

[Iskander_2rog]

Уважаемые форумчане!

Представляю Вам вторую книгу цикла "Меч Тамерлана". Первая книга здесь.

С уважением к моим первым читателям,
Александр ПОЗИН

[Iskander_2rog]

Глава 14. Генерал-полковник вспоминает

«Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней».
Пётр Вяземский

Проходят годы, покрывает седина некогда чёрную голову, редеют прежде лихие кавалерийские усы, слабеет рука, без устали махавшая шашкой, слезятся глаза, метко посылавшие пули из карабина, стал дребезжать в прошлом зычный командирский баритон. Но память, память хранит всё: сражения и битвы, друзей и врагов, подвиги и грехи. Кому передать накопленный опыт, как рассказать о былом, воздать должное бесценным друзьям, побратимам, сослуживцам и наставникам? Пока разум ясен, пока светла голова… Стоп! Звонок в дверь. Кого это нелёгкая принесла?
В канун очередной годовщины Победы выходит постановление Президиума ЦК КПСС «О праздновании 20-летия победы советского народа в Великой Отечественной войне Советского Союза 1041 – 1945 гг.». Партия решила увековечить подвиг народа страны, отразившего самое страшное в истории нашествие объединённого Запада на нашу Родину. Требовалось сохранить для потомков ценные свидетельства участников и очевидцев событий, поэтому в пункте пятом постановления было записано:

«Опубликовать в центральной печати, журналах, республиканских, краевых и областных газетах статьи, очерки, документы и воспоминания, рассказы, фотоиллюстрации и другие материалы, посвященные 20-летию разгрома фашистских захватчиков».

И потянулись к ещё живущим маршалам и генералам Победы инструктора идеологических отделов комитетов партии, уговаривая написать статьи, мемуары и воспоминания. Память слабая? Ничего! В распоряжении полководцев – архивы и целый табун историков из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Института истории АН СССР. Пишет плохо? Ладно! Всегда есть целый сонм идеологически правильных референтов и журналистов – «литературных негров», готовых предоставить своё бойкое перо в услужение. А для отражения «правильной» точки зрения бесплатно прилагались надсмотрщики и кураторы из Идеологического отдела ЦК КПСС и ГлавПУра МО СССР.

***

Из мемуаров командира 10-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса генерал-полковника Фёдора Константиновича Клёнова «Прожитое»:

«…Из всех событий Гражданской войны больше всего мне запомнилось не взятие Уфы, и не штурм Перекопа, а незначительный эпизод весны 1919-го года. Почему, спросит меня дотошный читатель? Я и сам не раз задумывался над этим. Это время не отмечено ни грандиозными сражениями, ни героическими деяниями. Он показателен для меня иным – осознанием, сколь бескомпромиссна наша борьба за светлое будущее и сколь ожесточённо сопротивление наших врагов. А ещё – именно тогда я встретил человека, который стал моим Учителем с большой буквы и моим боевым товарищем, с большевиком Заломовым Николаем Георгиевичем. Именно благодаря нему тогда, в голодный март девятнадцатого, произошло становление меня как командира, военачальника.
Знакомство с ним произошло в обстоятельствах, прямо скажем, не очень приятных, во время мятежа полка Уральского красного казачества, где я проходил службу в качестве сотника, или как по-новому, командира эскадрона.
История Уральского казачьего войска всегда была полна противоречий. Уральские (прежде Яицкие) казаки временами то доблестно служили России на восточных пределах государства, то отчаянно бунтовали против порядков в этом государстве. Достаточно вспомнить крестьянскую войну под руководством Емельяна Пугачёва, в которой именно яицкое казачество было главной движущей силой восстания. Царское правительство было так напугано масштабами крестьянской войны, что после кровавого подавления бунта царскими войсками Екатерина II приказала переименовать рек Яик в Урал, в казаков, соответственно, в Уральских.
С этим переименованием происходит известное географическое недоразумение – никакого отношения к Уральским горам, как можно предположить из названия, Уральские казачество не имеет. Станицы и хутора Уральского казачьего войска протянулись в сухой и безводной степи на всём протяжении течения рек Урал и Волга к Каспийскому морю.
По переписи населения в составе Уральских казаков служили русские, малороссы, мордва, чуваши, немцы, крымские и казанские татары, башкиры, калмыки, ногаи, шведы и ливонцы… На начало двадцатого века по вероисповеданию казаки преимущественно были православными христианами, однако встречались представители мусульманства, старообрядчества, буддизма, и даже язычества…»

Далее следует длинная историко-географическая и этнографическая справка об Уральском казачьем войске и личные воспоминания автора о детских годах.

«…Конь для казака не только средство продвижения и домашняя скотина. Он – боевой товарищ казака и его первый помощник в хозяйстве. Сызмальства, и на протяжении всей жизни, конь сопровождал казака. Как человек относится к коню, как сидит на нём, определялся – годный казак, или нет. Холит и лелеет своего коня – хороший муж из казака выйдет, крепко жену любить будет. Ухожен и добр конь у молодца – домовитый, хозяевитый казак получится. Ладно сидит в седле, как влитой и не шелохнётся – добрым воином казак станет.
А тут прислали в наш полк командира – бывшего унтера из смоленских мужиков. Тот к лошади только как к скотине относился, ни норова, ни характера его не разумел. С мужиьчём у наших хлопцев вообще было сложное отношение. Казак – птица вольная, служившая России не за страх – за совесть, всегда на бывших холопов поглядывавал свысока. Оскорбились казаки, что командиром над ними мужика неотёсанного назначили, ни воинского казацкого строя не знавшего, ни на коне толком сидеть не умевшего. Тут много от комиссара зависело – прояви он хоть немного гибкости и понимания особых свойств казачьей породы – может и сладилось бы, и не произошло трагедии. Но комиссар, старый подпольщик из учителей, относился к казакам с плохо скрытой неприязнью, памятуя о полученных ударах казацкой нагайкой при разгоне стачек и маёвок. Поэтому он быстро спелся с командиром, сразу и безоговорочно приняв сторону последнего.
Хлопцы у нас в полку служили горячие, боевые. Ну и пристрелили командира, да и комиссара заодно. Это означало открытый мятеж против Советской власти. За бунт и в мирное времена по головке не погладят, а в условиях гражданской войны и подавно. Наказание за это одно – смерть. Собрали мы митинг, а как по-старому – казачий круг, и ну думу думать, что нам теперь делать. Разное выкрикивали: и в степь вольную уйти, и к своим казакам до хат родных податься, и на соединение с наступающей армии Колчака выдвинуться. Каждый глотку за своё драл. Были и такие, кто предлагал повиниться, сдав зачинщиков.
А согласия всё нет. В это время приезжает в наш полк автомобиль и на трибуну поднимается худой человек с впавшими, заросшими щетиной, землистыми щеками. Сам весь в кожаном, на боку маузер и… никакой охраны, только перепоясанный ремнями рыжий коренастый парнишка рядом с ним. Кричащий до этого полк затих, когда узнал, что на митинг прибыл сам председатель ГубЧК товарищ Колоссовский К.К. О его бесстрашии ходили легенды, поговаривали, что сам чёрт ему помогает: при белочехах он оставался в С-кой губернии на подпольной работе, ловила назойливого поляка вся Народная Дружина Комуча. Ловила, да не поймала. Зато как Красная Армия стала приближаться к губернскому городу С., в городе вспыхнуло восстание, которое исподволь готовил Колоссовскй. Именно под его командованием рабочие дружины не дали взорвать железнодорожный мост, по которому в город вошли красные.
Речь Колоссовского была краткой. Он напомнил нам о революционном долге, о том, что враг стоит у ворот губернского города С., и сейчас не время митинговать. Сказал, что мы – опора Советской власти и делом должны доказать ее доверие. Честно говоря: пронял он нас, смутил, пристыдил, но и вернул нам надежду, что если доведётся умирать, то умрём мы в бою, избежав бесчестья. В конце своей короткой речи он представил нам нового командира полка, который оказался тем самым рыжим хлопцем. Взбодрившиеся было казаки, вновь приуныли: опять вместо своего брата нам прислали очередного мужика, не знающего, с какой стороны у лошади хвост, а с которой – грива.
Рыжий, оказавшийся Николаем Заломовым, выступил вперёд:
- По-о-олк! Строй-СЯ! – заорал он.
Что-что, а глотка оказалась у него, что надо! Переговариваясь и не спеша, казаки оседлали лошадей и кое-как построились. Честно говоря, с дисциплиной у нас в последнее время было не очень. С тоской я глядел на неровный строй, расхлябанный вид казаков и неухоженных лошадей. В прежние времена о таком даже и помыслить было нельзя! Наверное, то же самое творилось на душе нового комполка, так явственно это отразилось на его лице. Полк замер, ожидая, что скажет новый командир. В этот момент к бричке, служившей трибуной, ординарец, совсем ещё юный безусый парнишка, подвёл коня. Да такого, что казаки замерли в восхищении. Перед строем стоял и бил копытом невиданной красоты ахалтекинец. За прекрасным образцом этой породы, мечты любого казака, угадывались носов и родословная. Неужели мужик-деревенщина рискнёт обуздать такого дивного и своенравного зверя? Казаки были в предвкушении командирского конфуза.
Никто не ожидал того, что произошло потом! Заломов, соскочив с брички, легко взметнул своё тело вверх, и с наскоку вскочил на коня. Перед изумлённым строем поднял коня на дабы, осадил его и, взметнув вверх шашку, заставил гарцевать животное. Сидя на гарцующем сказочном красавце новый комполка произнёс короткую, но пламенную речь.
- Красноармейцы! Казаки! Братья! Грозный враг с востока идёт на нас. Вооружённый американскими снарядами и английскими пулемётами, он несёт на своих штыках власть помещиков и капиталистов, гнёт мирового капитала! А в наших тылах прячется по углам недобитый враг! За спиной наших победоносных красных богатырей крадётся по тёмным закоулкам нашей революционной Родины чёрная измена. Я верю, что красные казаки преданы делу революции, что мы всегда на страже интересов трудового народа. Защитим нашу Советскую Родину до последней капли нашей красной революционной крови! Да здравствует наша революция! Да здравствует революционный союз рабочего класса, крестьянства и трудового казачества! Да здравствует наша Советская Родина! Да здравствует наша победоносная Красная Армия! Ура, товарищи!
Ответом ему было громогласное:
- Ура-а-а!
Казаки безоговорочно, как своего, приняли нового командира.
Тут я обратил внимание, что один из казаков, самый горячий говорун на давешнем митинге, целится в нового командира из карабина. Недолго думая, я выхватил револьвер и почти не целясь, выстрелил в бузотёра. Оба выстрела прозвучали почти одновременно. Я не попал, но сбил казаку прицел, и пуля прошла мимо Николая Заломова. Лишь с его головы слетела простреленная папаха. Тотчас ближние казаки набросились и скрутили стрелявшего – спонтанный бунт, по всей видимости, мог остаться без особых последствий для личного состава, поэтому хлопцы не хотели рисковать и сорвать наметившийся процесс. Стрелявшего, и ещё трёх зачинщиков мятежа, под конвоем увёз товарищ Колоссовский, и я, право, не знаю, что с ними сталось. Однако, думаю, что в условиях гражданской войны, разговор с ними был коротким – к стенке!
Уже первое совещание командного состава полка показало, как отличается Заломов от прежних командиров. Никакой жвачки! Предельно конкретная постановка задач. Высокая требовательность в смысле воинской дисциплины. Возмущённый внешним видом казаков и конского состава, командир дал сутки на приведение в порядок. Ещё мы узнали, что полк придаётся к 25-й стрелковой дивизии, которая поле занятия Уральска нацелилась на взятие Лбищенска. На соединение с войсками дивизии полк был выдвинут в неполном составе – без командира и моего эскадрона. Нам предстояло вместе с приданной нам ротой пехоты принять участие в усмирении восстания чапанов, полыхающего на западном берегу Волги.
Чапанная война стала результатом ошибки некоторых представителей советской власти при проведении продовольственной политики, в результате чего отчаявшееся трудовое крестьянство стало восприимчиво к кулацкой и белогвардейской агитации…»

Дальнейшее повествование о причинах чапанного восстания и действиях повстанцев было подвергнуто цензуре со стороны кураторов из Идеологического отдела ЦК КПСС.

«…Через день, мы выступили в поход. Уже при совершении марша сказалась расчётливость и осторожность нашего командира. Местом переправы был выбран не хорошо просматриваемый зимник, а покрытые лесом Васильевские острова. Перед переходом основных сил на противоположный берег была выслана конная разведка, которая и доложила, что путь свободен. Наш отряд насчитывал сотню сабель и столько же штыков с тремя пулемётами, полтора десятка подвод с боеприпасами, продовольствием и фуражом. На каждого пехотинца были заготовлены лыжи или снегоступы. Отряд имел диковинный вид, а всё потому, что Заломов одел красноармейцев в вещи, реквизированные у буржуев: галоши, дамские шубы, невообразимые шапки, бабьи платки, тёплые рукавицы и даже муфты. Зато все были в тепле! Я вообще впервые видел, что отряд можно так хорошо вооружить, снабдить, обмундировать и экипировать.
Перейдя на другой берег Волги в районе Переволок, мы оказались на территории охваченной восстанием, в тылу войск повстанцев, осаждавших Сызрань, узловую станцию, через которую шёл основной поток, снабжавший левый фланг Восточного фронта Красной Армии.
Надо сказать, что театр военных действий, на котором нам предстояло оперировать, отличался от того, где мы воевали до сих пор. Он характеризовался пересечённой и лесистой местностью: покрытые лесом Жигулёвские горы с многочисленными лощинами, оврагами и ручьями и речушками, и редколесье на перешейке между Усой и Волгой. К этому надо добавить снег и начавшуюся весну. Не раз мы с благодарностью вспоминали предусмотрительность нашего командира, настоявшего на обеспечении отряда всем необходимым для ведения боевых действий в таких условиях. Создалось, такое впечатление, что товарищ Заломов предусмотрел всё до мельчайших деталей, вплоть до снегоступов для людей и коней.
Боевая работа комполка в этот период достойна всяческих подвал. Его голова учитывала все факторы. Не знаю, чем я ему приглянулся, то ли оттого, что спас ему жизнь, или это произошло потому, что мы с ним были ровесники, но Николай явно выделил меня среди остальных командиров. Подолгу беседовал со мной, объяснял свои решения и действия и, чем я сильно горжусь, даже советовался со мной. Его наставничество было для меня второй школой, после трёх классов церковной-приходского, поэтому я считаю красного командира Заломова своим первым учителем в военном деле.
А поучиться было чему! Первое же сражение на том берегу было лихим и дерзким по замыслу. Николай Заломов вознамерился деблокировать осаждаемую Сызрань. И это столь малыми силами! План предусматривал молниеносную атаку кавалерии на позиции повстанцев с тыла и такое же стремительное отступление. Командир умел думать не только за себя – он умел предугадывать ходы противника. Заломов психологически точно предсказал действия восставших крестьян. Он вообще в этой компании проявил себя превосходным знатоком крестьянской психологии. Командир точно рассчитал, что после первой паники, враг поймёт ничтожную численность атакующих, и когда мы отступим, начнёт преследование. Поэтому возле небольшого леска вдоль дороги он устроил засаду из двух пулемётов. Причём он распорядился не оборудовать для них позиции, а оставить на санях, развернув в сторону дороги. Нас Заломов специально предупредил, чтобы дёру давали мы не шибко, не отрываясь от преследователей. Вошедшие в раж преследователи, не заметили как попали в западню, пока не наткнулись на перекрёстный автоматический огонь двух пулемётов, к которым добавилось несколько дружных залпов спешившихся казаков. Охладили мы их пыл так, что из бандитов и помыслить никто не мог о продолжении преследования: мало ли какие ещё хитрости приготовили им эти странно одетые люди. Уже позже, на месте, которое наш командир выбрал для стоянки, он мне разъяснил суть этого короткого боя. Заломов считал, что наличие крепкой организованной и хорошо вооруженной силы в тылу, приведёт к развалу фронта повстанцев под Сызранью. Мужики неизбежно бросят позиции и побегут к своим домам. Так оно произошло, и в течении последующих дней наши дозоры наблюдали ручейки горе-вояк, разбегающихся по жигулёвским деревненькам. Так одним молниеносным ударом Николаю добился того, что прежде монолитные силы противника были раздроблены на мелкие отряды самообороны в деревнях и сёлах. Теперь предстояло главное – брать эти населённые пункты поочередно, восстанавливая там Советскую власть.
Отдельно стоит сказать и об организации нашим командиром лагерной жизни. Местом для стоянки была выбрана большая поляна со старым дубом в центре. Поляна занимала центральное положение по отношению к основным населённым пунктам С-кой Луки. Примечательно, что Заломов, будучи уроженцем здешних мест, выбрал для военного лагеря место детских игр: на дубе висел сделанный детскими руками довольно основательный шалаш, в котором командир устроил свой штаб. Их было трое, трое друзей детства в нашем отряде – наш командир Николай Заломов, наша боевая подруга, пламенный комиссар, наша несгибаемая Глафира Кондратьева и наш маленький Данко с горящим сердцем, наш проводник и связной, незаменимый помощник командира, Фрол Аниськин. Жигули было их лесным царством, их домом, где известна каждая тропинка, каждый овражек, каждый родничок. А мы – вольные степные казаки и жители чадящих фабрик Иваново – чувствовали себя в лесу как в чуждом мире, в окружении врагов. Мы не знали леса и боялись его, целиком полагаясь на неразлучную троицу друзей.
Горстка бойцов Красной Армии ощущал себя в оборудованном лесном лагере как в неприступной крепости. Под руководством командира в лагере были созданы все условия для походной жизни: построены шалаши для личного состава и загоны для лошадей, на подходах к лагерю выросли завалы и засеки, а в трёх оставшихся проходах встали недремлющие часовые. На дальних подступах были оборудованы позиции для секретов, между которыми нёс службу пеший дозор. Лесные дороги и тропы перекрыли конные разъезды. Да так плотно, что нам удалось нарушить сообщение между восставшими населёнными пунктами. Все связные нами перехватывались и брались в плен.
Оставить деревни в информационной блокаде, лишить их связи с внешним миром, тоже было одним из замыслов командира. Для непроницаемости блокады даже были перерезаны телеграфные линии. Лишённые связи повстанцы уже скоро стали ощущать себя в окружении, и в головы бандитов стала закрадываться подленькая мыслишка, что они остались одни, а остальные пункты сопротивления пали. В дальнейшем Заломов блестяще воспользовался их чувством неуверенности и необеспеченности.
В первое время, кроме обустройства и несения дозорной и патрульной службы, мы под руководством командира занимались боевым слаживанием и военным обучением. В первую очередь это касалось Иваново-вознесенских ткачей, которым, кроме революционного энтузиазма, нечего было противопоставить контре. Их он учил элементарным азам пехотной премудрости: действиям в сомкнутом строю и в качестве охотников, умению скрытно передвигаться на местности и маскироваться, выбирать и оборудовать позицию, залповой и беглой прицельной стрельбе. Не забывал и про штыковой бой, отмечая при этом, что рукопашному бою и штыковому контакту в скором времени предстоит остаться в прошлом. К обучению рабочих Заломов привлёк и нас, а когда услышал ворчание среди некоторых казаков, рассказал нам свои мыслях о роли кавалерии в современной войне.
Условно всю кавалерию можно разделить на два типа: гусарскую и драгунскую. На основании опыта Первой мировой войны Николай Заломов придерживался мнения, что будущее – за кавалерией драгунского типа, по сути – посаженной на коня пехоты. Возросшая огневая мощь армий, насыщение войск автоматическим оружием приводит к тому, что кавалерийские атаки становятся бессмысленными. Ценность конницы – в её мобильности, где конь останется только как средство передвижения и доставки бойца на поле боя. Правда, при этом он считал необходимым усиление огневой мощи конных частей, путём насыщения их автоматическим оружием и собственной артиллерией. Поэтому и от казаков командир требовал умения стрелять, ползать, маскироваться, атаковать в пешем строю. Надо сказать, что идеи Заломова обогнали время, и только к середине тридцатых годов началось перевооружение и изменение организационно-штатной структуры кавалерийских корпусов, что позже блестяще оправдалось во время Великой Отечественной войны.
Вскоре заломовской науке предстояло оправдаться практикой. Когда стало известно, что Красная Армия начала штурм Ставрополя, а связь с военно-революционным штабом была налажена при помощи голубиной почты, наш отряд устроил засаду на пути вероятного бегства повстанцев. Командиром была поставлена боевая задача: организованные отряды мятежников ни в коем случае не должны проникнуть в Жигули. Для этого у самой Волге была устроена засада: на склонах горы Могутовой были наскоро оборудованы огневые позиции, а кони были укрыты в лощине неподалёку. Когда на этой стороне Волги появились отступавшие части повстанцев, наш отряд несколькими залпами произвёл страшное опустошение среди бандитов. Вступившие в дело пулемёты довершили разгром, заставив противника в панике разбегаться. После этого наступил черёд казацкой лавы –рассыпного строя конницы. Сражение превратилось в отчаянную рубку восставших. Повезло только тем, кто успел добежать до спасительного леса. Задача была решена – отрядам восставших не удалось организовано отступить и закрепиться в населенных пунктах Жигулёвских гор, хотя в дальнейшем нам пришлось изрядно погоняться за отдельными группами и одиночками.
Но не стоит думать, что мы занимались только военными играми и устроили пикник в лесу. Одновременно с обучением началась планомерная зачистка и освобождение от бандитов территории, охваченной восстанием. Метод, который при выполнении этой задачи использовал командир, весьма характерен для его натуры, стремящийся избежать ненужного кровопролития там, где нужного результата можно достичь и без оного. Во всяком случае, Заломов явно предпочитал умиротворение усмирению. Хорошее знание крестьянской психологии позволило ему решить вопросы восстановления Советской власти быстро и эффективно. Командир учёл известную инертность крестьянского мышления, неспособность мужика надолго отрываться от своего хозяйства, стихийное стремление к пусть плохому, но порядку. Тем более, что основная масса крестьянства стала явно тяготиться примкнувшими к восстанию бандитскими элементами. Благодаря уголовникам грабежи, насилия и кровавые расправы стали обычным делам в населённых пунктах, охваченных восстанием.
Неоценимую помощь Заломову оказал при этом его ординарец Фрол Аниськин. Благодаря прекрасному знанию местности и людей, паренёк тайно появлялся в восставших деревнях, связывался с уцелевшими активистами, просто авторитетными людьми, и приглашал их на переговоры. Уж не знаю, какие слова находили командир и комиссар для в конец запутавшихся крестьян, но факт оставался фактом: на следующий день деревня бралась в кольцо нашим отрядом, и, переходя от двора к двору, мы планомерно очищали её от преступных элементов. Действовали быстро и решительно. Село или деревня разбивались по улицам, по обеим сторонам которой от двора к двору передвигались смешанные конно-пехотные группы. В то время как пешие бойцы досматривали дом и подворье, казаки, окружив дом со стороны улицы и задворок, держали дом под прицелом. После зачистки двора переходили к следующему, методично передвигаясь к центру села. Благодаря таким методам предосторожности восстановление Советской власти происходило практически бескровно: арестовывались обезоруженные мятежники, созывался сход, на котором избирался Совет. Расстрелы? Куда же без них! Но Заломов никогда не увлекался оными. Впрочем, некоторых особо явных зачинщиков, виновных в кровавых расправах над коммунистами, комсомольцами и советскими активистами, приговаривал к расстрелу ревтрибунал, созданный частью из красноармейцев отряда, частью местных жителей. Что характерно, по инициативе командира к расстрелу были приговорены не только криминальные элементы и бандиты, но и некоторые уцелевшие комбедовцы, виновные в издевательствах над крестьянами.
Наиболее ответственно Заломов подошел к освобождению родного села Васильевки, где засела крупная и организованная банда Яценюка. Оно оказалось и самым тяжёлым для нашего отряда. В этой операции нашёл свой последний час наш отчаянный разведчик, любимец отряда Фрол Аниськин. Я присутствовал на совещании по разработке плана освобождения Васильевки. И стал невольным свидетелем перепалки, возникшей у командира со своим вестовым. Тяжелые предчувствия угнетали Николая, который осознавал всю сложность зачистки, растянувшегося на три версты вдоль Волги, уездного населенного пункта, имеющего много улиц, проулков, тупиков и скотопрогонов. Он категорически не хотел посылать Фрола, предпочитая наведаться в село самому. Отчего-то командир был уверен, что заговорён, и смерть на сей раз ему не грозит. Вызывалась пойти и наш комиссар – Глаша, Глафира Тимофеевна Кондратьева, тем более, что, прежде всего, требовалось установить контакт с председателем васильевской трудовой коммуны им. Степана Разина Тимофеем Кондратьевым, её родным отцом. Но Заломов категорически отверг кандидатуру товарища Кондратьевой. Неуступчив был и всегда беспрекословно подчинявшийся командиру Фрол. Самое любопытное, что комиссар на сей раз поддержала паренька. Приводила аргументы, что не стоит рисковать командиру отряда, говорила, что отряду без него конец, что он из-за своего упрямства рискует сорвать задание РВС. Говорила горячо, убедительно. Поддержал Глафиру Тимофеевну и я. Под доводом аргументов и наших соединённых усилий Николай нехотя сдался. Уже когда Фрол ушёл, комиссар призналась, что в Васильевке у Фролки осталась невеста – Маша, которую хлопец не видел почти год. Заломов вспылил:
- Знал бы – точно не пустил! Сам погибнет и дело погубит!
Как в воду глядел! На исходе вторых суток стало ясно – ждать дальше не имеет смысла. Командир осунулся и почернел. Комиссар отмалчивалась. Но и медлить больше было нельзя. На этот раз пришлось брать село штурмом, Заломов отказался от планомерной зачистки села. Им была поставлена задача – выдавить противника из села в направлении лощины. Лощина, зажатая между двумя крутыми утёсами, изливалась маленькой речушкой в Волгу. Именно эта лошина, расположенная неподалёку от села, должна стать могилой для банды.
Всю ночь отряд занимал позиции, а с рассветом на окраине застрекотал пулемет, и раздалась беспорядочная стрельба. Это начал выполнятся командирский замысел. Полуодетые похмельные бандиты стали выбегать из изб и с испугу палить в разные стороны. Они не знали точно, где находится враг и в рассветном сумраке он казался им повсюду. Тем временем в село со свистом, гиканьем и криками «Ура!» ворвалась моя сотня с шашками наголо. Ворвалась – и тут же рассыпалась по улицам – рубить контру. Вот где пригодился атакующий порыв конной лавы! Бандитам с пьяных глаз казалось, что казаками заполнены все улицы. Одна мысль – бежать овладела ими. А нам это и было надо! Мои хлопцы зажимали и рубили противника в переулках и тупиках, топтали копытами лошадей на улицах, настигали в огородах. Пехота, недавно обученные ивановские ткачи, подавляла огнём стихийно возникающие очаги сопротивления и брала штурмом дома, где засели бандиты. На своём горячем ахалтекинце Заломов был в гуще боя, успевал всюду, перекрикивая шум схватки, отдавал приказы: «Руби!», «Отсекай!», «Гони их!», «Бомбами, огонь!» Он торопил нас, ибо в скоротечности боя, пока бандиты не разобрались, что нас ничтожная горстка, был секрет его успеха.
Неприкрытым оставалось лишь одно направление – в сторону лощины, которая казалась бандитам спасением от лошадиных копыт и казачьих сабель. Повстанцам ничего не оставалось сделать, как попытаться уйти от преследования вверх по лощине – месту, где бесполезная атакующая мощь казачьей кавалерии. Они не знали, что по распоряжению нашего командира, накануне ночью на склонах лощины были оборудованы две огневые точки для пулемётов, и заняли позиции тридцать лучших стрелков. Лощина оказалась смертельной ловушкой, мешком для бандитов…»

Далее следует подробное описание окончательного разгрома последнего крупного отряда чапанов.

«…После боя вместе с сельскими активистами доставали из проруби жертв бандитского террора: комиссара Станкевича, пленных красноармейцев со следами пыток, батю командира – Егора Заломова, батю комиссара – Тимофея Кондратьева, убитых комсомольцев, и Машу с Фролкой. Синий труп Марии, был обезображен издевательствами, но гримаса смерти не затронула чистого девичьего лица. Фрола долго пытали перед смертью, и выражение лица юного разведчика было омрачено печатью страданий. Изверги на его спине и груди вырезали звёзды, выжгли глаза, отрезали член и сунули ему в рот. Мрачно стояли васильевские крестьяне, только сейчас начинающие понимать, что они натворили.
Мало кто спал этой ночью – плач стоял по селу. Всю ночь красноармейцы и мобилизованные жители села жгли костры и копали могилы для похорон жертв бандитского террора. На следующий день при всем стечении народа, комиссар зачитала приговор. К расстрелу приговаривались несколько наиболее отъявленных головорезов, виновных в расстрелах и пытках, грабежах и изнасилованиях. По настоянию командира ревтрибунал приговорил к расстрелу и председателя местного комбеда Прокопа Меринова за его издевательства над жителями села. Все дни восстания эта тварь, с которой, собственно говоря, всё и началось, просидела под арестом в подвале сельсоветовского дома, стараясь поменьше напоминать о себе. Гад, трясясь от ужаса, молча сидел и слушал, как над ним зверски насиловали Марию, убивали пойманного на встрече с нашим связным Тимофея Кондратьева, глумились над Фролом, тщетно пытаясь выведать стоянку нашего отряда.
Приговор был приведён в исполнение немедленно, на глазах сельчан. Одно омрачало справедливость возмездия – Сеньке Яценюку вместе с несколькими своими приспешниками удалось выскочить из западни. После этого состоялись похороны. Плакала наш комиссар, Глафира, Глаша. Сумрачен стоял Николай, рыжие кудри которого у висков тронула седина. Облачённую в белое платье Машу похоронили рядом с нашим маленьким разведчиком. Смерть повенчала влюблённых…»

Летом 1966 года генерал- полковника Фёдора Константиновича Клёнова навестил таинственный незнакомец. Агенты наружного наблюдения не смогли определить время визита, как и время выхода незнакомца, утверждая в своих отчётах, что «он явился из ниоткуда и ушёл в никуда». При этом они описывали такие странные явления, что в отношении сотрудников была назначена принудительная психиатрическая экспертиза. После визита Ф.К. Клёнов уничтожил часть рукописи путём сожжения, наотрез отказываясь восстановить уничтоженный фрагмент. На все просьбы он, глядя мимо собеседника, бормотал:
- Всё сделаю как надо, Коля! Всё сделаю…

«…Блестяще оправдался гениальный замысел Михаила Васильевича Фрунзе по разъединению колчаковских войск. Потерпев поражение в предгорьях Урала, основные силы белогвардейцев стали откатываться на восток. А Уральские казаки, осознавая, что не могут оставить своих жён и детей, свои родные станицы, повернули в свои заволжские степи. Командование Уральской армии отдало приказ с боями отступать на юг. В тяжелейших условиях, без воды и еды, без фуража и медикаментов наступал героический Туркестанский фронт. Уральская армия, под командованием генерал-лейтенанта В.С. Толстова отходила в общем направлении на Гурьев. С армией двигались многочисленные обозы – казаки, снимаясь с насиженных мест, выводили всё: семьи, скот, утварь. Красные части встречали на своём пути лишь пустые станицы, отравленные колодцы и сожжённую степь.
С тяжёлым чувством наблюдали казаки нашего полка за этим великим исходом Уральского казачества. Смурно было у нас на душе: там, с отступающей армией были наши семьи, дети, отцы и матери, сердечные привязанности. Словно уходило навсегда что-то родное, умирала частичка собственной души. Так получилось, что не с кем было поговорить по душам с хлопцами, наставить на истинный путь, зажечь огонь веры в их сердцах. Подло был убит легендарный Чапай, наш второй отец, за которым казаки готовы были и в огонь и в воду. Осталась в губернском городе С. с ранеными наша сестричка, наш пламенный комиссар Глаша Кондратьева. В больничном загоне метался в горячечном бреду наш боевой командир, спокойный и рассудительный Коля Заломов, которому верили мы как родному старшему брату. Некому было отвратить наш полк от роковой ошибки. И мы сделали её…»

Следующая часть рукописи была не допущена к печати военными цензорами из ГПУ СА и ВМФ. Обращение автора мемуаров Ф.К. Клёнова к своему боевому товарищу начальнику ГПУ генералу армии А.А. Епишеву результатов не дало. Заслуженный герой войны не решился собственноручно отказать своему старому приятелю. По поручению начальника Главпура письмо с отказом написал его референт, профессор Военно-политической академии имени В.И. Ленина Дмитрий Антонович Волкогонов. В ответе, который получил Фёдор Константинович Клёнов, в частности была фраза: «В условиях напряжённой международной обстановки, когда против нашей страны и нашей партии ведётся беспрецедентная идеологическая и психологическая война, мы не должны вкладывать оружие в руки наших врагов». Получив отказ Фёдор Константинович горько улыбнулся своему литобработчику, со страхом ожидавшему генеральского гнева:
- Умный поймёт, между строк прочитает! – и обречённо махнул рукой.

«…В марте 1920 года остатки полка оказались на берегу Чёрного моря – в Новороссийске. На наших глазах свершилась катастрофа, постигшая Вооруженные силы юга России. Подлинные хозяева белогвардейцев – англичане заявили, что могут эвакуировать не более пяти-шести тысяч человек. Донцы и кубанцы были полностью дезорганизованы и в панике бежали под натиском Красной Армии. Добровольцы отступали вдоль железной дороги, по которой в Новороссийск прорывались штабной поезд неудачливого главнокомандующего Деникина и белогвардейские бронепоезда. Параллельным курсом продвигались будёновцы.
Военные корабли англичан открыли артиллерийский огонь по горам, окружавшим город, не давая красным приблизится к Цемесской бухте. А на берег высадился батальон Королевских шотландских стрелков – прикрывать эвакуацию костяка Добармии. «Союзники» показали себя в полной мере.
Всю ночь 26 марта горели склады и цистерны с нефтью, было светло как днём. А утром водная морская гладь была пустынна – все корабли ушли, оставив на берегу более 10 000 тысяч солдат, казаков и офицеров. Когда от стенки причала отплывал последний транспорт, на окраины города ступили первые части Красной Армии.
Передо мною как командиром полка и всеми казаками со всей своей неприглядной откровенностью встал вопрос: что делать дальше? И второй, не менее важный: а простят ли? Простили! На западе нашей молодой Советской Республики начиналась новая война – с белополяками, захватившими Киев. Потрёпанной в боях Первой Конной армии товарища Будённого С.М. требовалось пополнение, остатки нашего полка были сведены в эскадрон и влились в состав 14-ой кавалерийской дивизии, начальником которой был товарищ Пархоменко А.Я. Я был назначен командиром эскадрона. И уже через несколько дней Первая Конная выступила в глубокий рейд по степям Украины в сторону польского фронта…»

Повествование о героических сражениях с белополяками пропущено, как не имеющее отношения к повествованию.

«…После тяжелейших сражений под Львовом и Варшавой, Конармия была переброшена на врангелевский фронт. Там судьба вновь свела меня с Николаем Заломовым и его верным ординарцем зеленоглазой Натальей, которая была хоть и бабой, однако же, я ещё по Уфе знал, что рубить шашкой она может не хуже заправского казака. Я уже не раз писал, что красная кавалерия потеряла в лице Заломова одного их лучших своих командиров, но техническая сторона его натуры одержала в нём верх. Вот и на Южный фронт он приехал вместе с новым командующим Фрунзе и занимался вопросами организации эффективного артиллерийского огня, хотя и официально начальником артиллерии числился совершенно другой человек. Это благодаря его безукоризненным расчётам и удачному расположению артиллерийских огневых позиций были разбиты батареи на Перекопе. Он был одержим идеей технического перевооружения армии, и после окончания гражданской войны занимался этими вопросами в комиссии, возглавляемой заместителем наркома Тухачевским».

Большая часть воспоминаний Ф.К. Клёнова посвящена сражениям Великой Отечественной войны. В результате ознакомления с материалами, Центральный комитет КПСС принял решение об издании мемуаров ограниченным тиражом. После издания книги Ф.К. Клёнова «Прожитое», ей был присвоен гриф «ДСП». Весь тираж поступил в спецотделы центральных, республиканских и областных библиотек, библиотек институтов АН СССР, секретные библиотеки штабов военных округов, соединений, частей, военных училищ и академий ВС СССР. Ни один экземпляр не поступил в открытую продажу.