Глава 7
К ночи они добрались до заброшенной деревни рядом с железнодорожной станцией. Седой понял, что по пути в Солнцево её не проходили. Заблудились! Эта мысль заставила охотника содрогнуться. Каждый проводник и искатель понимал, что заблудиться в САР – одна из тех опасностей, которая в большинстве случаев приводит к смерти.
– Снег запорошил ориентиры, – признался он, – мы не туда свернули.
– Говорил же, заведёт… – процедил толстый.
– Молодец, проводник, нечего сказать, – произнёс солдат со шрамом.
– Хватит ныть, – раздражённо пробурчал Седой. Он открыл карту и начал её внимательно изучать, – я десять лет не ходил по этим тропам, многое изменилось, да ещё снег вон какой валит! Мы находимся здесь, – он ткнул в карту пальцем, – нам надо дойти до вот этой дороги, по ней вернёмся на прежний маршрут. Тут не должно быть опасных мест.
«Не должно быть... – думал охотник. – А ведь кто знает, что должно быть, а что нет, эту деревню наши предпочитали обходить, тут ЗПВС совсем рядом, ещё чуть-чуть и…» Что могло случиться, если бы ещё чуть-чуть, охотнику представлять не хотелось. Впереди, за небольшой посадкой, простиралось поле с разбросанными по нему обломками деревьев, вдали временами слышался треск. «Да, потерял хватку», – упрекнул себя Седой.
Заночевали на втором этаже станции. Охотник не спал, смотрел в окно. Зверь увивался вокруг их места ночлега, и Седой внимательно слушал, как тот рыскает за железнодорожным составом, навсегда остановившимся на путях.
– Погоди же у меня, – прошептал охотник.
Он попытался отвлечься, но из головы не выходил бегущий по лесу раненый солдат.
– Мы задерживаемся? – спросил капрал
Седой молча кивнул.
– Насколько это опасно, мы тоже сойдём с ума?
– Я не знаю, – ответил охотник, – кто-то и за три дня теряет рассудок, кто-то может спокойно находиться здесь неделю и дольше. Если никто из нас голоса не начал слышать, велик шанс, что за оставшиеся полтора-два дня ничего не случится.
– А от чего это зависит? И почему с людьми происходит такое?
– Сложно сказать. Известно, что мозг начинает заменять сигналы от рецепторов какими-то картинками из памяти: чаще всего воспоминаниями о тех, кого мы любим, особенно, если пришлось пережить их потерю. Видимо, задействуются сильные эмоции. У человека с крепкой психикой связь с реальностью до конца не пропадает, у других же постепенно сознание отключается полностью. Но почему так происходит, и как понять, насколько ты способен противостоять влиянию САР, я не знаю. Видишь ли, раньше учёные занимались подобными вопросами: проводили анализы местности, ставили эксперименты на животных, изучали людей, вернувшихся из САР с различными отклонениями, но ваша церковь всегда считала такие исследования аморальными и всячески содействовала тому, чтобы их свернули. В конце концов, всю научную деятельность здесь прекратили, и многие вопросы так и остались без ответа.
– А с тобой что-то подобное случалось? Ты тоже общаешься с… – капрал замялся.
Седой усмехнулся.
– У меня это началось, кажется, после третьего похода в САР. Ты не представляешь, сколь реальные ощущения возникают, и как хочется просто всё бросить и уйти в иллюзорный мир! А когда ты отвергаешь это желание, у тебя начинается ужасная, всепоглощающая депрессия. Многие из тех, кого я знал, сломались. Остальные научились жить с этим, погружаясь в свои иллюзии лишь на время, а потом снова возвращаясь к реальности. Вот только проблема в том, что они перестали понимать, где реальность, а где – глюки. Но у меня галлюцинаций больше не возникает, мне их удалось прогнать навсегда.
– Но как?
– Эх, если б я мог найти слова, чтобы это рассказать…
– Какое ужасное место, – сокрушённо произнёс капрал. – Интересно, за что мы так наказаны?
Охотник пожал плечами.
Капрал прочитал молитву и лёг спать, а Седой продолжал смотреть на снег, идущий за окном. Вдруг охотник почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся: в тёмном углу комнаты, в старом кресле сидела человеческая фигура. Седой не мог разглядеть лица, тем не менее, он сразу узнал Михалыча. Тот держал в руках старую книгу в разваливающемся переплёте, а рядом с креслом стояла открытая бутылка водки.
– А всё-таки они пришли, Даня, – проговорил Михалыч. – Что теперь станет с этим миром? Впрочем, нам всем пора на покой. Последний миг тянется уже слишком долго.
Он помолчал, а затем продолжил:
– Ты прав, мы перестали различать иллюзии и реальность. Потому что между ними нет никакой разницы. Даже ты не сможешь отличить одно от другого. И нужно ли оно? Ты никогда не задумывался о том, что вещи, которые мы считаем реальными, на самом деле могут оказаться иллюзией? Вот как ты думаешь, город реален? Ты ответишь «да», раньше и я бы так ответил. Но я много раз обходил его вокруг, и постоянно замечал одну странную вещь: в него никто не въезжает, и из него никто не выезжает! Дороги пусты круглые сутки! А что производят на заводах? Какую продукцию там изготавливают, и куда она девается? Скажешь, по железной дороге вывозят? Но десяти километрах от города она разобрана. И это притом, что там живёт несколько тысяч человек и работает, как минимум, сотня заводов. Вот и думай, какую природу имеет сей город? Может быть, это наша общая галлюцинация? Но что нам до этого, если она стала неотъемлемой частью нашей жизни? Так же и с нашими родными: чем бы они ни являлись, они – часть нас, без которой все наши мытарства не имеют никакого значения. И для меня мои жена и сын никуда не пропадали, они со мной, они столь же реальны, как и ты. Просто ты их ни разу не встречал. Но разве это может служить доказательством чего-либо?
Знаю, ты всё ещё считаешь способность видеть наших близких ошибкой повреждённого мозга. Но представь себе, что, пройдя через САР, мы получили особый дар? Что, если те, кого мы любим, всё ещё живы в одном из множества миров, и мы получили туда доступ? Ты всегда настаивал на существовании одной объективной реальности, но реальность множественна, она существует в массе вариантов одновременно. Просто наш мир склеился из отдельных кусков этих реальностей, он стал, как лоскутное одеяло. Раньше мы этого не знали, мы жили и умирали только в одном мире, и считали реальным только его. А ты до сих пор в это свято веришь, не смотря на происходящее.
Михалыч снова замолчал. В комнате стояла кромешная тьма, человек в углу сидел неподвижно. Казалось, мрак его совсем поглотил – так плохо просматривался силуэт. Седой смотрел на своего приятеля, вспоминая многочисленные подобные разговоры за кружкой чая. Старик любил философствовать на темы бытия, а вот Седому эти рассуждения казались признаком старческого маразма или попыткой уйти от суровой правды жизни. Но он слушал. Слушал и молчал – боялся обидеть.
– А что, если наоборот, ничего не существует? Что, если весь мир – набор картинок, рандомно склеившихся между собой, в результате чего образовались ты, я, эти солдаты, белоглазые? Вдруг мы всего лишь чей-то глюк, Даня? Мы живём, чувствуем страх, холод, голод и много чего ещё, боремся за жизнь, умираем, а на самом деле, мы – просто чья-то иллюзия. Например, белоглазых. А белоглазые отчаянно пытаются нас изгнать из своей головы. У них это неплохо получается, между прочим. Вот только мы с тобой неискоренимы, мы тут навсегда, это наше чистилище или, может быть, ад, где раз за разом проходим одно и то же изо дня в день, из года в год целую вечность.
Мысли Седого путались, тяжесть и боль в голове ощущались сильнее, чем обычно, а звон в ушах, казалось, порвёт барабанные перепонки. И так нестерпимо вдруг стало всё это, что впервые за много лет захотелось отключиться от реальности.
– Но я всё же решил уйти, – сказал Михалыч, теперь он стоял рядом с Седым, – прощай, Даня. Кажется, мне пора, я своё отмучился. Может быть, и твоё время скоро наступит. А пока придётся тебе как-нибудь одному, извини. Береги себя!
Он подошёл к двери и на пороге обернулся. В это время из-за туч вышла луна, свет устремился в окно и упал на фигуру человека. Седой ясно разглядел высохшее лицо со впалыми щеками и пустые белые шары глазных яблок, таращащиеся из глазничных впадин. На шее, поверх одежды, висели замысловатые костяные амулеты.
Охотник не знал, уснул ли он, или потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал, что голова стала болеть меньше. Огляделся: на полу беспокойно ворочались во сне два человека, третий дремал с винтовкой в обнимку, сидя у окна. Капрал что-то бормотал, Седой прислушался.
– Убить охотника, – доносился еле слышный шёпот спящего солдата, – убить охотника… это приказ… я должен.
«Посмотрим, кто кого», – подумал Седой равнодушно. Он завернулся в свой спальный мешок. За окном послышался хруст снега под чьими-то ногами. Охотник погрузился в сон.
***
На следующий день обнаружили, что за ночь снега навалило по колено, он засыпал всё вокруг, укутав природы чистым белоснежным одеялом. Погода стояла ясная и по-зимнему морозная. Никто не понимал, как такое могло произойти: как осень так внезапно сменилась глубокой зимой. Впрочем, это необычное явление сразу же померкло на фоне другого обстоятельства: оказалось, что толстый солдат, который ночью нёс караул, пропал. Рядом со станцией на снегу различались две пары следов, ведущих в неизвестном направлении.
– Тут кто-то был! – воскликнул капрал. – Неужели белоглазый?
– Похоже на то, – сказал Седой, – по следам определить не возможно, они ведь носят такую же обувь, как и мы.
– Конечно это он, и он увёл рядового! Надо его найти.
– Капрал, давай отсюда сваливать! – потребовал боец со шрамом.
– Но мы не должны бросать нашего товарища!
– Он уже либо труп, либо овощ. Нам бы свои шкуры спасти! Охотник, показывай путь, я не останусь в этой проклятой деревне больше ни минуты!
Капрал не стал продолжать спорить: его и самого трясло от страха.
Побрели в сторону дороги. Снежные заносы создавал значительные трудности при ходьбе, но люди рвались вперёд изо всех сил, пыхтели, потели под килограммами амуниции, оступались, но не сбавляли ход. Всем хотелось поскорее покинуть злосчастное место.
Дорогу нашли без труда: она располагалась на небольшой насыпи и отчётливо выделялась посреди заснеженного поля.
– Смотрите! – крикнул солдат со шрамом, указывая вдаль, когда все трое оказались на дороге.
Охотник и капрал повернулись и увидели вдалеке фигуру. Фигура отдалённо походила на человеческую, по крайней мере, создавалось ощущение, что она передвигается на двух ногах.
Капрал схватил бинокль, поднёс его к глазам и тут же в ужасе отдёрнул.
– Матерь Божья и пресвятые угодники! – воскликнул он. – Кто мог сотворить с ним такое?!
Остальные двое тоже посмотрели в бинокли.
– Что за дерьмо! – выругался боец со шрамом. – Нет, вы видели? Я не хочу тут больше находиться! С меня хватит!
Он снова зашагал вперёд, не обращая внимания на остальных.
– А с ним что будем делать? Неужели бросим? Нельзя оставлять человека в таком состоянии!
Седой кивнул. Он вскинул «Тигр», навёл на фигуру, думая, куда выстрелить, чтоб наверняка. Прицелился в то место, которое больше всего напоминало голову, нажал на спуск – тело упало в снег.
Идти было тяжело. Старались шагать так быстро, как это позволял снежный покров, и к полудню все валились с ног от усталости. Сбросили ненужные вещи, оставив только оружие с боеприпасами и минимум продовольствия. Почти не разговаривали. К концу дня стала меньше болеть голова, а изнуряющая тяжесть в теле исчезала, уступая место здоровой физической усталости. За день все трое вымотались так сильно, что вечером отрубились в одном из домов в первой попавшейся деревне, даже не выставив часового. Перед тем, как забыться сном, Седой отчётливо слышал снаружи шаги зверя. Подумал, что эта ночь может стать для них последней. Но на этот раз ничего не произошло – утром все трое проснулись в целости и сохранности.
Позавтракали и снова двинулись в путь; по расчетам, до точки высадки должны были добраться к вечеру. Шли с таким же трудом, как и вчера, хотя Седой и старался искать места с минимальной толщиной снежного покрова. После вчерашнего сумасшедшего марш-броска дико болели мышцы ног, и ломило всё тело. Два бойца заметно повеселели и время от времени перебрасывались шутками. Однако от внимания Седого не ускользнуло то, что капрал постоянно прятал от него взгляд, будто стыдясь чего-то. И, чем ближе компания подходила к точке высадки, тем с большим беспокойством охотник косился на своих спутников. Им дан приказ, вряд ли они захотят его нарушить. Седой представлял, как в городе встретят выживших, как их представят к награде, и, возможно, досрочно демобилизуют. Ну а его труп пойдёт на корм дьявольскому зверю в снегах Солнцевского аномального района.
Смеркалось. Люди пробирались по лесу, тяжело переступая по глубокому снегу. Капрал шёл впереди, за ним – Седой, замыкал тройку солдат со шрамом. «Невыгодная позиция, – думал охотник, – сейчас ствол в затылок – и поминай, как звали».
– Вот мы почти и пришли, – сказал он, когда впереди, среди деревьев, забрезжил тусклый свет предвечернего неба, – сейчас выйдем в поле, а там до точки высадки рукой подать.
Он краем глаза наблюдал за солдатом, идущим позади.
– Парни, стойте, отлить надо, – соврал он.
Охотник подошёл к толстому дубу, ветви которого под тяжестью снега свисали почти до земли. Слегка повернув голову, он увидел, как капрал кивнул бойцу со шрамом. Резкий рывок – Седой нырнул за дерево, оказавшись под прикрытием его толстого ствола. В ту же секунду раздались выстрелы, над ухом засвистели пули, щепки и куски коры стали разлетаться во все стороны. В ответ одиночными сухо защёлкал «Тигр». Солдат со шрамом, как подкошенный, рухнул на снег. У капрала закончились патроны, он хотел сменить магазин, но Седой не дал ему это сделать. Прицелился, выстрелил – боец, вскрикнув от боли, выронил оружие и схватился за плечо.
Седой вышел из-за укрытия, держа капрала на мушке.
– Ты что, псих? – крикнул тот. – Ты что творишь?
– Думал, я не знаю, что вы затеяли? Вам дан приказ вернуться к точке высадки без меня!
– Какой приказ? Что ты несёшь?
– Не держи меня за дурака, я всё знаю, я слышал ваши разговоры.
– Проклятье! ¬– выругался капрал.
Он сидел в снегу, держась за плечо, и растерянно таращился на охотника из-под края каски. Между пальцами, зажимавшими рану, струилась красная жидкость.
– Ну да, да! Дали мне такой приказ. И что, я должен его ослушаться? Лично я не желаю тебе зла, я бы тебя пальцем не тронул в других обстоятельствах, но я солдат и исполняю приказы! Не я, так другие это сделают – вернуться домой тебе в любом случае не дадут.
– Я тоже ничего не имею против тебя, но, как видишь, наши интересы пересеклись, – мрачно произнёс Седой.
– Вставай! – приказал охотник. – Идём дальше.
– Ты меня не убьёшь?
– Нет, если ты мне поможешь. План следующий: мы вернёмся к автобусу так, как будто ничего не случилось. Ты пойдёшь впереди, скажешь, что все погибли, остались только мы двое.
– А что дальше?
– А дальше мы посмотрим. Но ты не переживай, я человек слова: если я сказал, что не убью – значит, не убью. Впрочем, другого выхода у тебя нет. Главное, не вздумай со мной шутки шутить.
Седой перевязал капралу плечо куском ткани, повесил ему за спину винтовку с пустым магазином и заставил шагать впереди себя, как и прежде. Капрал шёл, сжимая зубы от боли, но не издавал ни звука.
Они приближались к опушке леса. В чаще хрустели ветки, а между деревьями угрожающе мелькала чёрная туша. Седой понимал, что два человека зверю уже не так страшны, на двоих он мог напасть. Охотник внимательно наблюдал за движением монстра, выжидая момент атаки. Капрал тоже боязливо косился в сторону животного, понимая безнадёжность своего положения: раненый, без оружия, он не сможет защитить себя. Но не только присутствие хищника доставляло ему беспокойство.
– Либо нас разорвёт зверь, либо ты меня прикончишь, – сквозь боль процедил капрал, в его голосе ощущались досада и какая-то мальчишеская обида, – тебе нет смысла оставлять меня в живых. И тех парней, которые нас встречают в точке высадки, ты тоже убьёшь. Что ты за человек: в тебе нет ни капли сострадания, ни капли милосердия – машина для убийств, мать твою!
– А где были твои милосердие и сострадание, когда ты меня хотел грохнуть?
– Я тебя не хотел убивать, я бы никогда не убил человека, который меня спас, но мне приказали!
– И какая, собственно, разница?
– А такая, что я исполнял долг перед Отечеством и Богом. Я не могу идти против воли Всевышнего. Это единственное, что мной двигало. А ты ¬– я теперь это ясно вижу – обычный убийца, хладнокровно истребляющий всех, кто встанет на твоём пути!
– По-твоему, я должен просто лечь и помереть, раз этого захотел твой Бог и твоё начальство? А мне казалось, что ты остался в здравом рассудке. Но как, чёрт возьми, у вас, городских, в голове совмещаются россказни о всеблагом божестве и слепое повиновение тем, кто заставляет идти против заповедей этого самого божества? Где тут ваш Бог, не пойму?
– Бог являет Свою волю через представителей на земле, – произнёс заученные слова капрал, – Он ставит нам мудрых правителей и начальство, дабы вершить Своё Провидение среди нас. А противящийся власти, противится Божьему установлению.
– Прекрасно! Значит, вся ваша вера, всё ваше добро и любовь сводятся лишь к тому, чтобы быть послушной куклой в руках господ?
– Таков установленный порядок, и не нам решать, хорош он или плох. По-другому не возможно, иначе общество рухнет, и люди впадут в порок и анархию. Что будет, если солдаты не станут подчиняться своим командирам? Что будет, если жители страны не станут подчиняться своему государю? Я отвечу, что будет: придёт враг и сотрёт нас с лица Земли, ввергнув в преисподнюю, как некогда вверг вас. Жители руин никогда не желали подчиняться установленному миропорядку, а потому вас преследуют несчастья и гибель. Вступив в армию, я поклялся служить Богу и защищать своё Отечество, и мой долг для меня на первом месте! Мой долг для меня и есть главная заповедь.
– А ты мозги не пробовал включать? Подумай, зачем твоё командование хочет от меня избавиться? Что оно защитит тем самым? Да ничего! Я не посягаю на ваше общество. Это всего лишь страх и предубеждения. Они нас, охотников, боятся и ненавидят, поверив в сказки, которые сами же придумали, и лицемерно прикрывают свою трусость и глупость божественным миропорядком. Прячась за своим Богом, они готовы творить какие угодно грязные дела вашими руками, руками тех, кто свято верит каждому их слову. Ваши духовные лица только и умеют красиво проповедовать про любовь и милосердие, а на деле призывают к противоположному: требуют подавлять в себе милосердие всякий раз, когда нужно истребить неугодных, а любить разрешают только тех, кому благоволит власть. Это любовь и милосердие лицемеров! Я не желаю никому зла. Я не хотел вас вести сюда, не хотел брать на себя смерть ни в чём не повинных людей, посланных другими на убой. Но я не стану разглагольствовать о любви, когда кто-то поднимет на меня руку: либо он, либо я – и в этом моё спасение и единственный закон, по которому здесь возможно жить.
– Вот именно, ты думаешь только о себе, – капрал в пылу спора, казалось, забыл, про рану, – а мы стремимся сохранить наше общество, стремимся противостоять угрозе. И я уверен, что Господь на нашей стороне, а не на стороне таких анархистов и безбожников, как ты. Ты настолько погряз в пороке, что в душе не осталось места для истины. Даже сейчас ты искажаешь суть веры, коверкая истину своими богоборческими помыслами. Вера – это совсем другое, гораздо больше, чем подчинение кому-то. Но разве тебе это понять? И, что значит любовь, тебе не постичь. Таким, как ты, уготован лишь ад!
Ад? А это не ад? Посмотри вокруг? – Седой начал злиться, – Мир, созданный твоим Богом, сломался! Больше нет никакого миропорядка, он разрушен на корню! Что после этого стоят твои боги? И от грядущего вас не защитят ни Бог, ни власть, ни колючая проволока, за которой вы пытаетесь спрятаться. Ваша надменность лишь до поры до времени. Что ты будешь делать, когда поймёшь, что спасения нет?
Они почти вышли из леса. Седой, разозлённый словами капрала, потерял контроль над ситуацией. Он опомнился только тогда, когда услышал хруст ветвей совсем рядом.
– Ложись! – крикнул он капралу, а сам стал стрелять в движущуюся между деревьев тушу животного. Пули летели мимо: зверь двигался по хитрой траектории, которую охотник никак не мог предсказать.
– Умная же падла! – процедил он.
Седой прекратил бесполезную стрельбу и приготовился к последнему решающему мгновению, в магазине оставалось четыре патрона.
Капрал, вместо того, чтобы послушаться охотника, бросился туда, где заканчивался лес. Седой не понимал, на что парень надеется, совершая столь опрометчивый поступок.
– Ложись, тупица! – крикнул он ещё раз, и сосредоточил всё внимание на движении животного. Но зверь допустил ошибку. Он оказался не настолько умён, чтобы первым делом ликвидировать человека с ружьём, представлявшего наибольшую опасность; инстинкт подсказал броситься на бегущую жертву. Чёрная фигура со сморщенной кожей выскочила из-за деревьев и сбила бедолагу с ног, пронзив его бивнями. Затем чудовище схватило зубами истошно орущего человека и попыталось вновь скрыться в чаще. В следующий миг, огромная, отвратительная туша упала на землю, пронзённая четырьмя пулями. Зверь выпустил жертву, он отчаянно барахтался в снегу, теряя кровь и силы. Седой перезарядил карабин и сделал контрольный выстрел. Монстр затих. Рядом с ним лежал капрал. Охотник подошёл к нему: вспоротое тремя парами клыков-бивней брюхо выпустило из себя кишки, которые валялись рядом на красном снегу. Боец с ужасом смотрел на своё разверзшееся чрево, делая отчаянные попытки встать. Седой присел рядом. Спасения нет – таковы безнадёжные слова, которые молодой человек услышал последними перед тем, как всё произошло. Спасенья нет – вот, наверное, единственная истина в этом жестоком, отвратительном мире. Но эта истина никогда никого не утешила. Охотнику стало жалко парня, ему захотелось облегчить его последние минуты.
– Надеюсь, ты получишь долгожданный рай за то, что так преданно служил своим богам, иначе боги эти – конченные сволочи, – проговорил он. – Не слушай меня, старого охотника, моя душа полна зла, а твоя – чистая и искренняя, награда на Небесах ждёт тебя, будь уверен, парень!
Капрал смотрел на Седого, на глазах молодого человека навернулись слёзы то ли от боли разорванной плоти, то ли от осознания страшной правды, а, возможно, это были слёзы радости человека, чьи страдания закончились. А потом он еле заметно улыбнулся. Пытался что-то сказать, но не мог – силы покидали его.
«А что, если там, за гранью, действительно что-то есть? – подумал Седой, – Неужели напрасны надежды на справедливость и чудо, на вселенское добро и спасение? Неужели любовь, милосердие и сострадание существуют лишь для того, чтобы вот такие искренние люди, тянущиеся к свету, жертвовали собой ради чужих, корыстных интересов? Как хотелось бы верить… Но стоит ли надеяться на что-то лучшее в этом мире? Он всегда был абсурден и нелеп, всегда в самом своём естестве содержал противоречие и обман».
Капрал, молодой парень, ещё не повидавший жизни, умирал, глядя голубыми глазами в тяжёлое, серое небо. Пуля, пущенная охотником, положила конец его мучениям.