№39 Избушка, избушка, Литературный турнир "Игры Фантастов" №9 Опции

[Аптекарь]

Хорошо получить наследство. Особенно, если не ждешь. Я даже не поняла, от кого такой посмертный бонус. То есть для меня-то он вполне прижизненный. А вот то ли от покойной троюродной бабушки, то ли от усопшей четвероюродной тетушки. Спасибо неизвестной мне старушке.

Я в детдоме с шести лет. Родителей помню — помогли оставшиеся фото. А вот в том, что мои воспоминания про какие-то отдельные эпизоды из жизни до роковой автомобильной аварии не детские фантазии — не уверена. Но машины у нас вроде бы не было. Что и как произошло — мне, видимо, не рассказали, а теперь не узнать. Почему-то тогда никаких близких родственников, готовых опекать меня, не нашлось. А может, и не искали. Хотя, действительно, я и не помню ни бабушек-дедушек, ни дядь-теть. Теперь мне двадцать пять, я самостоятельная девушка, выучилась, работаю. Судя по фото, похожу на отца. По крайней мере, лицом: скуластая, брови широкие, щипать приходится, нос крупноват. А вот глаза зеленые и волосы рыжие — в маму.

Нотариус из другого города меня сам нашел. Дела с ним пришлось утрясать заочно, созваниваться, часть документов у него в деле уже была, а что-то пришлось отправлять по почте. Свалившееся на голову имущество: деревянный дом постройки начала прошлого века в райцентре и земельный участок в десять соток при нем — решила продать сразу. Приценилась, конечно. Дома там спросом пользуются: от областного центра недалеко, а экология не в пример лучше. Жить мне есть где — наша двушка в хрущевке за мной сохранилась — а деньги всегда пригодятся. Машинку бы прикупить. Не швейную и не стиральную, а маленькую красненькую с АКП, пусть даже б/у.

Родина предков, а видимо — это она и есть, встречает меня промозгло: пасмурно, холодно, мокро, одним словом — мерзко. Реально поехать смогла только сейчас, в начале ноября. График отпусков составлялся еще в прошлом году и никакого наследства не предполагал, а предполагал какой-нибудь не слишком дорогой курорт по горящей путевке. Заранее записалась к нотариусу получить Свидетельство о праве на наследство и ключи от дома. Контора от вокзала недалеко. Натягиваю я серую шапочку поглубже, застегиваю молнию на черной курточке повыше, и вперед.

Ну вот, рыженькая бумажка с синей печатью в сумке. А ключи прикольные: большие, с красивыми завитушками. Как у Буратино, только не золотые.

От ближайшей остановки к нужному мне дому надо идти по переулку на параллельную улицу. Кто же знал, что если асфальт в переулке и укладывали, то очень-очень давно. Потому что очень давно переулок засыпали гравием, от которого остались отдельные выглядывающие из луж особо прочные булыжники. А обочину с одной стороны когда-то выложили деревянным тротуаром. Давно. От него остались отдельные доски, тонущие в грязи при наступании. Хорошо, что я обула резиновые сапожки черные, на каблучке. Приходится только повыше подвернуть штанины. И это называется город! Шепчу, подражая Гурченко: «Дер-р-ревня!»

А преодолев водно-грязевую преграду, надо еще пройти до мостика, под которым оказывается овраг с мутными пенистыми лужами и кучами мусора на дне. Весной по нему наверняка шумит талыми водами бурный поток, уходящий в бетонную трубу под мостовой, но сейчас висящей в воздухе липкой мороси не хватало, чтобы заставить выпавшие осадки потечь вниз по руслу. Судя по глубине и расстоянию до дома на другом берегу, когда-то это был приличный ручей или даже речушка. Моя покойная благодетельница в детстве вполне могла там купаться и ловить рыбу, всего лишь зайдя за угол дома.

Но все течет, особенно вода и время, они приходят и уходят, оставляя глубокие овраги, заброшенные старицы и гниющие болота. А вот не буду я тратить утекающее вслед за водой время на упаднические философствования — хватит стоять на берегу и пялиться на грязь под ногами! Поднимаю голову. Современная застройка подбирается к патриархальному уголку ударными темпами. Строительные краны вертят маленькими головками с уродливыми длинными клювами, рассматривая свысока уходящую деревенскую натуру. Пора и мне ознакомиться с обретенным имуществом. Перехожу на ту сторону моста.

Бревенчатый дом стоит боковой стеной к оврагу. Одно окошко смотрит на него, а пять окон, тоже забранных голубыми ставнями с резными наличниками, выходят в традиционный, но не резной палисад у дороги. За покосившимся почерневшим штакетником торчат побитые недавними заморозками унылые неопознаваемые стебли. Среди знакомой крапивы, лебеды и лопухов тоскливо свешивают головки какие-то одичавшие желтые цветы. Куст сирени еще зеленеет, но листья на нем уже поникли и депрессивно буреют засохшие кисти семенных коробочек.

Ворота и калитка рядом с ними сооружены прочно, на века. Огромный амбарный замок под стать ключу — весь узорчатый, теперь таких и не делают. Ключ поворачивается в замке на удивление гладко. Рубежи надежные — стояли на страже вверенной территории десятилетиями и еще столько же простоят. Ковыряю облупившуюся зеленую краску да слушаю, как противно скрипят массивные петли. Сигнализация, однако… Засовы с этой стороны тоже внушительные.

Двор порос травой, только у почти двухметрового сплошного забора слева, на вытоптанной до земли площадке, огромная собачья будка. Прослеживаются еще тропинки от калитки к крыльцу дома справа, от крыльца к постройкам слева: дровяник, какие-то сараюшки, банька — и куда-то за них, в огород, наверно. Крыльцо в три ступеньки. Кладу сумку и рюкзак на перила, на крыльце что-то грязновато. Из сумки достаю кое-что и рассовываю по карманам. Пора поискать домик с двумя дырками: маленькой — над дверью и большой — в полу.

Выйдя, протираю руки влажной салфеткой и санитайзером еще обрабатываю — для острастки микробов. Прохожу дальше по тропинке. За невысоким заборчиком с калиточкой раскинулись мои землевладения, обнесенные высоким деревянным забором. Что ж. На мой неискушенный взгляд, целое поле. Перекопанное кем-то в процессе картофелеуборочной кампании. Там и сям кучки почерневшей ботвы. В заборе к соседям внушительная прореха. Чтобы кули гарантированно проходили.

Нет, я не против. Пусть. Даже спасибо скажу. Насколько помню, бабульке лет под сто было. Вряд ли она огород копала. А кусок целинных и залежных земель продать труднее. Надо будет с соседями пообщаться на предмет взаимопонимания в вопросе оплаты земельной ренты.

Теперь можно и в дом заглянуть, сориентироваться на месте в свете необходимых для кратковременного пребывания на новой жилплощади покупок и отправляться по местным торговым точкам.

Замок на двери в дом тоже амбарный. В сенях мусор, паутина, пахнет то ли мышами, то ли кошками. Газовая плита. Интересно, газоснабжение централизованное или нет? Баллона не видно. Включаю, газ не шипит, не воняет. Капец. Впереди дверь и направо дверь. Правая, обитая черным дерматином на ватине, должна, однако, вести в избу. А простая, крашеная такой же коричневой, как на полу, краской, наверно, в чулан какой-нибудь.

Дверь в жилую часть открывается тихо, без скрипа, но нехотя. Отсырела что ли, разбухла? Темновато. Смурного осеннего света, пробивающегося сквозь щелястые ставни и вливающегося серым квадратом через открытую дверь, не хватает, да и глаза не привыкли еще. Ищу выключатель, щелкаю. Безрезультатно. Достаю телефон. Свечу фонариком вверх — лампочки нет. Купим. Пусто, никакой мебели. На окнах горшки с засохшей геранью. Справа печка, потом дверь в еще одну комнату. Там тоже шаром покати. В дальнем углу свалены в кучу какие-то книги. Нужна еще одна лампочка.

Кажется, мне досталось в наследство только действительно недвижимое имущество. Все движимое кто-то уже двинул. То ли соседи, то ли похоронщики. Раз я, седьмая вода на киселе, наследница, то родственников других, надо думать, не было. Вряд ли вещички древней старушки представляли большую ценность. Так что тряпки — на ветошь, дерево — на дрова, металл — в пункт приема. А вот макулатура здесь, похоже, не в чести. Не принимают или дешево берут. Даже на растопку взять не позарились. И герань не котируется, наверняка у всех подоконники своими резко пахнущими кустиками заставлены.

А чем же мне печь топить? В доме дубак, как на улице. Вроде никакой поленницы во дворе не заметила. Книгами? Будку сломать? Голыми руками? Вспоминаю про кладовку. Может, там инструмент какой найдется. Наивная. Паутина, какая-то труха и разнообразные ошметки.

Итак. Топить нечем. Спать и сидеть не на чем, есть не с чего и нечего. Темнота, я твоя молодая подружка. И где они воду берут? Хотя бы руки, лицо и зубы хотелось бы в чистоте держать.

Ближайший магазинчик-лавочка типа у-нас-есть-все в два захода осчастливливает меня хлебом и колбасой, соком и печеньем, пластиковым столом и стулом, чайником и одноразовой посудой, пятилитровой бутылкой воды и тремя девяностоваттными лампочками. А главное — веником и информацией, что вода добывается из колонки на улице, но ее надо кипятить. Только вот на чем спать? То ли купить даром мне не нужные спальник и туристический матрасик, то ли попросить у соседей нормальный матрас с подушкой и одеялом. Зря что ли постельное с собой брала? Второй вариант дешевле, да и с соседями встречаться все равно надо. А не дадут, тогда уж придется успевать до магазина — раскошеливаться.

Возвратившись с покупками второй раз, вдруг обращаю внимание, что в дровянике сиротливо приткнулась, белея берестой, горка поленьев. Вот это сюрприз! Как я раньше не увидела? Оставив покупки в сенях, пробираюсь в мокрый палисадник и открываю ставни. В комнатах становится значительно светлее, а в углу обнаруживаются скатанный совершенно новый ватный матрас, замотанный стретч-пленкой, и синтепоновые подушка с одеялом тоже в упаковке. Опять не заметила? Вот ведь невнимаха какая!

Перетаскиваю дровишки и складирую у стены. Разжечь огонь для меня не проблема, небольшой походный опыт есть. И зажигалка тоже. Я не курю, но все свое: перочинный ножик, зажигалку, рулетку, таблетки и пластыри, бумажные платочки и влажные салфетки, бахилы, степлер и ручку, прочие мелочи, не говоря уже про документы и зонтик от первого и до последнего дождя — ношу с собой. Сумку всегда выбираю по количеству кармашков. В моей теперешней одиннадцать отделений. Конечно, оттягивает плечо, но никогда не знаешь, что может понадобиться.

Дрова горят, потрескивают, чайник закипает, я мету веником. Возле печи у самой двери в горницу — а ведь тоже не заметила! — стоит чуть помятое помойное ведро и висит рукомойник. Тепленькая пошла!

Дождик усиливается, сумрак за окном сгущается. Взобравшись на стул, вкручиваю лампочку. Да будет свет! Света да нет. В сенях нахожу щиток со счетчиком и без пробок. Вот это облом. Опять тащиться под дождем в магазин не хочется вообще. Да, пожалуй, и поздно. Может, еще раз, для очистки совести, заглянуть в кладовку, пошевелить хлам? Ого! Пачка свечей! Кто реально свет добудет, у того он и да будет!

А что, печка пахнет дымком, дышит теплом, можно снять куртку и свитер — на стене имеется ранее тоже не замеченная вешалка на пять крючков. Уютный свет живого огня гоняет тени по беленым стенам выметенной горницы. Завтра куплю еще средства моющего какого, парочку ведер, натаскаю воды, нагрею. Отмою тут все. Может, даже занавески куплю. Теперь разложить на полу пленку, на нее матрас, постельку застелить, включить читалку и погрузиться в выдуманный мир. Люблю неожиданное и таинственное. А в такой атмосфере оно самое то. Читать полулежа и жевать! М-м-м! Бутерброды с колбаской медленно падают в благодарный желудок, следом постепенно отправляются печенюшки с соком.

Когда дрова прогорают, а глазки начинают закрываться, задуваю свечи, раздеваюсь и залажу под одеялко. Света из окон хватает только-только их от стены отличить. Что ли вообще улица не освещается? Хотя за такой стеной дождя…

Я уже уснула или еще нет? Два зеленых огонька, похожих на хищные глаза, мне снятся или реально приближаются из мрака? А на грудь на самом деле тяжесть ложится? А-а-а!!! Вскакиваю, как пружиной подброшенная, ору, как оборотнем укушенная! Что-то массивное отлетает от меня и глухо падает на пол. Черное пятно одним беззвучным скачком скрывается в темноте, сгущающейся в углу.

Без сил опускаюсь на постель. Меня колотит, зубы стучат. И что это сейчас было?! Встаю, дрожащей рукой включаю телефон. Кое-как зажигаю все имеющиеся в наличии свечи. Прямо как у Высоцкого: страшно — аж жуть! Судя по времени на телефоне — четыре утра. Сколько-то я все-таки поспала. Но теперь вряд ли усну. Что остается? Затапливаю печь. Сижу на постели по-турецки, медитирую на огонь. Читать мистику что-то не тянет.

Светает. Почти восемь. Тушу свечи. Сегодня суббота, соседи должны быть дома по-любому. Надо идти узнавать про картошку и бабульку. Было у меня время подумать. Откуда дрова и матрас? Ведь не было их, не бы-ло! И вешалки, и рукомойника! И свечей в кладовке не было! Умываюсь, чищу зубы. Печеньки с соком на завтрак.

Стою у чужих ворот, жму на кнопку, жду. Спят еще? Не деревня, конечно, но петух у них кукарекал, значит, живность держат, должны рано вставать. Ну, наверное. Нехорошо получится, если разбужу не вовремя. Шаги. Спрашивают — отвечаю: новая, мол, соседка, наследница. Открывает пожилая женщина, лицо вроде доброе. Одета как-то по-деревенски: самовязанные шерстяные носки, калоши, юбка длинная, фартук, накинутый ватник, платочек белый назад завязан, из-под него седые пряди.

— Проходи, проходи, дочка! Фу, Пиратка!
Огромная черная псина, не лает, не рычит, но вертится возле моих ног, не дает пройти. Я собак не боюсь, люблю даже. Но эта Пиратка слишком большая и слишком близко. Хозяйка отводит собаченцию за ошейник.
— Это твоя собачка. У Мироновны в будке жила. Мы приютили. А Черныш не приходил?
— Какой Черныш?
— А кот ейный, огромный, черный. Такой разбойник! Сколько цыплят у нас покрал! И в округе все котята черные родятся. Крыс Мироновне постоянно на крыльцо приносил – показать, какой охотник. Сильно она его любила.
Вот кто ночью на меня лег! То-то я еще думала, что за дырка в углу, а это лаз в подпол! Трусиха я, трусиха. А кто бы не струсил?
— Проходи в избу, — приглашает соседка. Иду. Планировка дома, как у моего, только на другую сторону симметричная. Такой же пятистенок. И строились тогда, наверное, по-соседски: ты мне помогаешь, я тебе. Уютно, салфетки вышитые да вязаные везде, половики тканые и пахнет вкусно: дымком, выпечкой и геранью. Не то, что у меня — мерзость запустения.

Оказывается, никого я не разбудила. Сын хозяйки работает сутками, как раз на дежурстве, а невестка на школьные каникулы отпуск взяла, с детьми к своей матери уехала. Сельхозработы закончены, урожай засушен, засолен, сварен и замаринован.

— Мой руки. Вот чай, варенье: малинка, смородинка, клубничка — угощайся с плюшками. Как зовут-то тебя, красавица?
— Катя.
— Как Мироновну, значит. А меня Митришной называй. Ты кем Мироновне-то приходишься?
— Даже не знаю. Я в детдоме росла. Родни никакой не было до сих пор.
— Как никакой родни? — Митришна даже руками всплеснула. — У тебя куча родни! У Мироновны-то брат ожениться не успел, в войну сгинул, а муж вернулся, до войны успели сынишку завести, а после деток еще нарожали. Да и сестры у Мироновны были, их дети тоже не бездетные. На похороны много народу приехало.
— А почему же я наследница? — недоумеваю по полной.
— Я правды-то не знаю. А догадки имею, — Митришна тянет театральную паузу.
— Какие? — подыгрываю.
— В завещании все дело! Наследник нужен женского полу и по женской линии должно быть родство, Мироновна мне сама говорила. А видать, остальные все по мужской. По женской али померли все, али отказались.
— Почему же отказались?
— Так колдуньей Мироновна-то была.
У меня аж чай не в то горло. Колдуньей? Кот черный? Дрова из ниоткуда? Я подозревала!
— В смысле?
— Ну, может, не колдуньей, — идет на попятную Митришна, — может, ведьмой или экстрасенсой какой. Только сглаз-порчу снимала и зубную боль заговаривала точно! И бабка у нее такая же. Я хоть малая была, но помню бабку ейную, Пропалихой звали. Ей тоже уж под сто тогда было. Вот она-то и передала свою науку внучке. А Мироновне некому было передать. Ейные-то никто с ней жить не хотел. Исчезнут теперь, видать, древние тайны.

Все страньше и страньше. Я-то каким боком из этого генеалогического древа проросла? Мне же нотариус завещание зачитывал по телефону, а я и не прислушивалась даже. Надо будет еще к нему сходить, копию попросить. В завещании «ведьмы» могут условия какие-нибудь быть, почему все наследницы-то не подошли или отказались. Я фэнтези и мистики столько прочитала, что в ведьм верю. Ну, почти.

— А куда все вещи делись? — забрасываю удочку.
— Так родственники после похорон вынесли все к дороге, народ и растащил. А что осталось — сожгли потом посередь огорода. На оставшиеся книги только рука не поднялась. Книги жечь — дело последнее.
— Зачем же так подчистую? — удивлена я такому повороту.
— Ведьмины же вещи. Побоялись.
Это да, тогда я понимаю.
— А картошку кто сажал?
— Мы и сажали. Так это с Мироновной уговор у нас был. Мы землю обихаживали, картошку выращивали, а часть урожая и денег от продажи Мироновне шли. Все по-честному. Теперь ты земле хозяйка, тебе часть картошки и отдадим. Или надо деньгами? Деньгами сложнее, ее ж еще продать нужно.
— Я подумаю. Мне картошку хранить негде, легче купить. Деньгами бы лучше.
— Это тебе с сыном моим. И дров тебе подкинем, пока ты здесь. Мироновна-то как-то сама обычно по осени покупала, к весне уж пожгла почти все. Остатки растащили охламоны местные. Никакие заборы им не помеха. А газ и свет-то отключили от греха подальше. Ты сюда надолго?
— Дом надо к продаже подготовить.
— К продаже, значится. Ага, ага, — в тоне Митришны чувствуется ироничное сомнение.
— А что не так?
— Дык не купит никто. Ведьмин-то, — поясняет соседка.
— А если кто не в курсе?
— Просветят. Доброхоты найдутся, — усмехается Митришна. — Даже просто чтоб на рожи вытянутые посмотреть. Такого порасскажут!
— А есть что рассказать? Вы же всю жизнь рядом прожили, расскажите что-нибудь.
— Да какая с меня рассказчица?
— Ну пожалуйста!
— Похожа ты на Мироновну, та тоже рыжая была. Ходили к ней все. У кого потерялось чего, у кого чирей вскочил. Грыжу пупочную младенчикам вправляла. Сглаз и порчу снимала. Вот тоскует человек, мается, чахнет, пить опять же вдруг начнет. Так вели такого к ней. Помогала. Говорила мамка, в войну они с бабкой Пропалихой в два голоса проповедовали: терпите, бабоньки, победим, не сумлевайтесь. Только про жив ли, погиб ли никогда не говорили. Скажешь сегодня — жив, а завтра как скажешь — погиб? Промолчишь — и то сразу понятно будет. Надежду бабам оставляли, — молчит Митришна, пригорюнившись. — А давай, Катюша, помянем Екатерину Мироновну, грешную рабу Божию.

Достает гостеприимная хозяйка стопочки из буфета, бутылочку из холодильника. А я что? Так-то я не пью, да еще с утра. Но за упокой. Ведьма она или не ведьма, а я ей благодарна за наследство. Надо будет на могилку и в храм зайти, видела купола за вокзалом. Хоть свечку поставить.

Покупаю еще продуктов, два ведра, химию бытовую и пробки. На всякий случай свечек беру еще. Свет у меня будет по-любому. Колонку нахожу дальше по улице через три дома. Со слов Митришны, водопровод обещают, но никто не верит. Все равно рано или поздно под снос, какой смысл властям в коммуникации вкладываться. Начинаю генералить дом, тряпок Митришна под это дело надавала. Даже стекла мою, пока температура погоды плюсовая, а дождь перестал. Что делать с цветочками? Поливаю. А вдруг? А хорошо бы завтра баньку!

Черный пушистый котяра вылезает из подпола, смешно чихает — «мускулистый мистер» ему, видите ли, не нравится. За ночной инцидент не обижается, дает взять на руки. Тяжеленный какой! Мурчит трактором.

Перебираю книги. Какой-то совковый ширпотреб. А это что такое? Тяжеленный фолиант без названия в кустарном переплете черной кожи. Неужели это то, что я думаю?

Бережно открываю и перелистываю. Да, это оно. Бабулино наследство. Настоящее, неоспоримое, мое.