Литературный форум Фантасты.RU

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Литературный турнир "Игры Фантастов": "Шестое чувство" (Прием рассказов закончится 31.03.2024 года 23:59)

 
Ответить в данную темуНачать новую тему
Сказки тёмной Руси, цикл
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 16.3.2019, 23:21
Сообщение #1


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Все произведения автора на этом форуме (ссылки):
Маша и самовар, Сказки о животных
Алиса и Диана в тёмной Руси
Сказки тёмной Руси
Нежить и Егор Берендеевич
Нежить и богатыри
Сахалинские каторжанки
Фантастические стихи


Купала, Кострома и русалка Мавка


В нашей Волге-матушки русалки всяки-разные шастают, воду баламутят, доброго мужика с панталыку сбивают. И имена у них разные. Водяница — жена Водяного: так то утопленница из крещёных или девка несчастная, своей роднёй проклятущая. Есть Лоскотуха (Щекотуха по нашему): заманит она в омут и защекочет до смерти любого хожего-перехожего. Лобаста — самая злющая и старая русалка, из рода нежитей — водяная бабка Ёжка. И Мавка… А вот Мавка не девка-чернавка, как другие русалки, а происхожденьице имеет благородное.

Ты послушай-ка о ней
и тёпло молочко попей
(от вредности).
Дык, ни в горе, ни в бедности


жил да был на небе бог луны и огня — крылатый пёс Сварожич. И полюбил он богиню ночи Купальницу, ту что на брегах Волги жила. И родились у Сварожича и Купальницы дети: сын Купала и дочь Кострома. А коварный громовержец Перун преподнес новорожденным наичуднейший подарок: вложил он частицу своей силы в папоротник, который расцвёл дивным цветом, и этот цветок Перун подарил детям. Росли детки, подрастали, божьей силы набирались, подарок дядюшки Перуна свято берегли. Но однажды случилось несчастье. Гулял как-то по бережку Купала с цветком папоротника в руке, учуяла аромат волшебного цветка птица Сирин и захотелось ей забрать его себе. Подлетела она к младому Купале близко-близко, затянула свою песню заунывную и увлекла за собой парубка. Шёл он, шёл за Сирин следом, пока божья птичка ни столкнула его в мир мёртвых Навь, а дивный цветок папоротника с собой унесла. Много лет искали родители сына Купалу, но так и не нашли.
Прошли годы, подросла их дочь Кострома, и удалые молодцы стали звать её замуж, но она ни за кого не пошла. Сплела Кострома венок, надела его на голову и сказала, что станет женой того, кто сумеет сорвать венок с её головы. Но никто не сумел его сорвать. Вышла Кострома на берег Волги и закричала: «Эх, боги, боги! Нет на этой земле никого, кто достоин меня!»
И тут порыв ветра сорвал с её головы венок и бросил в реку. Венок упал на воду рядом с лодкой, в которой сидел добрый молодец. Подобрал он венок и принес его Костроме, ну и поцеловал нечаянно. И возникла между ними любовная страсть. Решили они идти к Сварожичу и Купальнице, как муж да жена: на поклоны низкие, на благословеньице великое. Но родители узнали в женихе Костромы своего потерянного сына Купалу. А когда Кострома с Купалой поняли, что они родные брат и сестра, не смогли дальше нести свой крест и взявшись за руки, бросились с крутого бережка в глубокие воды реки Волги. Купала погиб, а Кострома обернулась русалкой.
И назвала она сама себя Мавкой, поселилась в самом гибельном омуте и стала в ясен день плакать-горевать, Купалу поминать, а в лунну ночь оборачивалась прекрасной девой и караулила добрых молодцев. В каждом из них она видела Купалу, но осознав, что это не он, в ярости кидала несчастного на растерзание водяным духам да мерзким упырям.

Ну вот, молочко испил и силы набрался,
дочитал преданье Егорка, не сдался!
Теперь послухай, что было дальше:
прошло сто лет, сто веков. Остался


род людской и вовсе без мужичья — всех извела богиня Мавка! Стали бабы думать как проклятущую изжить: палками её забить или утопить? И то и другое не подходило — телом склизка русалка: круть-верть, хвостом махнёт и ищи её, свищи! Кинулись тогда бабы за войском. Бегали туда-сюда, а войско то тю-тю! Коль мужиков нет, то и войска нет. Даже плохонького скотника с вилами иль рыбачка с неводом — и тех не сыскать. Решили бабы сами в последний бой идтить! Взяли они вилы, бредни рыбацкие и пошли! Дошли до Волги-матушки, до той гнилой её заводи, где русалка Мавка живёт, закинули бредни в воду, вилы навострили и ждут. Год ждут, другой, третий... Ждали б они так ещё лет десять, но девка Парашка заприметила на другом бережку спокойно сидящую Мавку и расчёсывающую свои длинные золотистые волосы!
— Ах, ты зараза окаянная! Нежить, на божью жить непохожая! — матерились бабы на Мавку, грозя ей кулаками да вилами.
Но деваться некуда, осталось лишь одно верное средство — звать на помощь поляницу удалую. И пошли бабы. И позвали. Ну что ж, оторвала поляница свой мощный зад от печи, выползла кое-как из терема, вздохнула тяжко-тяжко, разделась догола и попёрлась к реке — русалку Мавку отлавливать. Ходила поляница туда-сюда по бережку, ныряла в воду, выныривала... Но не изловила русалку, та духом бестелесным обернулась и след её простыл! Зато поляница из воды повыкинула всех мужиков, молодцов и парубков — ни живых, ни мёртвых.
Зарыдали бабы, заплакали над телами своих мужей, сыновей и отцов, да стали кумекать: как род мужичий оживить. А поляница не спеша оделась, обулась и давай одного за другим мужичков за ноги переворачивать — воду из них вытрясывать, те откашливались и оживали. Так она их всех порастрясывала да на ноги поставила. Могучих русских богатырей тоже. Никого не пощадила злыдня Мавка, никто ей в женихи не подошёл.
Ну, а пока народ от горя тяжкого отходил да оживал, поляница удалая надумала Мавку замуж отдать и тем самым успокоить ведьму на веки вечные.
Вылепила поляница из глины фигурку её брата — Купалы, вдохнула в неё жизнь, нашептала на ушко свои приказы заветные, да и выпустила из могучих рук. Побежала фигурка своими ножками, выросла на бегу до добра молодца статного, красивого, румяного, точь-в-точь на Купалу похожего. Назвала его поляница Иваном, одарила гусельками яровчатыми и отправила к гнилой заводи балакать.
Сел Иван Купала на бережок, ударил по струнам звонким и запел свою песню призывную:

Ты приди, Кострома, на крутой бережок,
на нём ждёт тя любимый дружок,
сто лет ждёт и сто веков
жизнью живёт без снов,
плачет, горюет,
никого не целует!
Ты приди ко мне, Кострома,
как к милому другу жена,
обними, поцелуй
да до смерти замилуй!


Услыхала эту песню злая Мавка, ёкнуло у неё сердечушко, вышла она на крутой бережок и кинулась Ивашке в объятия. Схватил лжеКупала русалку и стал сжимать её в крепких объятиях! Сжимал он деву, сжимал, пока совсем ни задушил. Обмякла русалка в глиняных руках Ивана и выпустила дух Костромы на волю. Вот так и ушла Кострома в страну мёртвых Навь, а там она встретилась с Купалой. И зажили они там так, как богам положено: по-братски, по-сестрински, без всех этих страстей людского мира.
А на земле Кострому в потусторонний мир очень хорошо проводили. Поляница костёр большущий разожгла, в нём и сожгли тела глиняного Ивана и русалки Мавки. А что эти тела? Как есть — пустышки! Народ от радости через этот костёр прыгать удумал: и мужики прыгали, и бабы, и все вместе. Так до сих пор и прыгают в ночь перед летним праздником «Ивана Купалы». И песни поют заунывные, те что на пение птицы Сирин похожи:

Кострома, Кострома,
ты приди к нам сама!
Сама печь задуй,
сама с детками балуй,
усыпи Егорку,
но не дай ему вольку:
пусть не ходит до ручья, до ручья.
Пожалей нас, Кострома, Кострома!
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Гость_Сочинитель_*
сообщение 17.3.2019, 8:21
Сообщение #2





Гости



Цитата




Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 16.3.2019, 23:21) *
Подлетела она к младому Купале близко-близко, затянула свою песню заунывную и увлекла за собой парубка.

Откуда на Волге парубки?
Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 16.3.2019, 23:21) *
А когда Кострома с Купалой поняли, что они родные брат и сестра, не смогли дальше нести свой крест

Неудачное применение для славянского фольклора фразеологизма "нести свой крест", имеющего христианское значение.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 17.3.2019, 14:33
Сообщение #3


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Цитата(Сочинитель @ 17.3.2019, 8:21) *
Откуда на Волге парубки?
"нести свой крест"


Свой древнерусский словарик я, как сахалинка, где все языки смешались в одну кучу, решила составить так: перелопатила древние наречия всех регионов, вплоть до европейских, и выработала язык, который и пермяку, и хохлу будет понятен, но как бы не до конца.... Но если мои книги кому либо взбредёт в голову издать, то пущай каждый редактор переделает мой язык на свой вкус. Я НЕ ПРОТИВ! В интернете останется мой вариант. Это будет даже забавно.

На счёт креста. Языческие сказки, как ни странно, тоже христианские. И далее у меня будет так: нежить и Бог рядом пососедствуют. Ну... такой проект. Уж извиняйте. Время другое, сказы иные...
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 17.3.2019, 14:34
Сообщение #4


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Морена Кащеевна и Карачун и масленица


Морена Кощеевна — богиня смерти и единственная дочь Кощея Бессмертного. Она живёт во дворце из чистого, искристого небесного льда и ей подчиняются все духи воды и мороза. Длинными зимними ночами богиня Мара властвует над землей, до краев наполняя Навь душами людей, замёрзших в пургу. А на исходе зимы крестьяне празднуют начало весны и прогоняют Мару из Яви, сжигая ее тело в Масленицу.

А пошто её сжигать то было? Слушай далее.

Каждую весну улетала Морена Кощеевна на севера дикия. Как засядет она там в пещере у младого бога пурги Карачуна и сидит с ним до глубокой осени. А с первым снежком начинают они оба ходить-выхаживать по бел-сырой земле, порядки свои наводить: людей морить, зверей холодить, деду Морозу козни строить, а дурушку Снегурушку к простому Ивану-дураку привораживать. Токо та никак не привораживалась: всё отлипала да отваливалась снежная баба от тёплого мужика.
Ну так то дело обычное!
Но беда была в том, что сама Мара замуж идтить надумала. Вот за Карачуна и собралась она замуж. Карачун то вроде бы и не против. Но надобно у тятеньки Кощея Бессмертного благословеньице спросить.
И полетела Морена до Кощея. Прилетела и спрашивает:
— Государь батюшка, позволь мне жить-супружничать с младым богом пурги и метели Карачуном!
Сощурился Кощей Бессмертный:
— Неужто люб тебе, дщерь моя, Карачун-мурашка?
— Люб не люб, а он такой же, как я, душегуб! — отвечает ему дочушка тёмна ночушка.
— Ну… — задумался тогда Кощей. — Испытать бы его надо, жениха твоего. А вот как обгонит Карачун буйный ветер Северик, тады и дам тебе благословеньице! А не обгонит…
— Что тогда будет? — взволновалась Морена красавица.
— Сама увидишь, ступай.
Вернулась понурая Морена к своему жениху Карачуну: мол, так и так, обогнать тебе надобно быстрый северный ветер Северик, а иначе…
— Что иначе?
— Не знаю, — вздохнула невестушка.
А быстрый ветер Северик уже нёсся к богу пурги Карачуну, направляемый самим Кощеем Бессмертным!
И побежал Карачун наперегонки с Севериком!
Оббежали они землю всю вокруг один раз. Оббежали они землю всю вокруг в другой раз. Оббежали они землю всю вокруг в третий раз. Оббежал Северик землю всю вокруг Северик в четвёртый раз. А Карачун не смог — запыхался.
Захохотал тогда в своей пещере Кащей Бессмертный! И напустил на младого бога Карачуна заклятие: в один миг стал Карачун старым и неприглядным.
Отвернулась от него младая богиня Мара, да и ушла восвояси в свой дворец из чистого льда и холода. Назвала она сама себя другим именем — Снежной Королевой. И стала жить в одиночестве.
Ни с кем с той поры не знается Снежная Королева, от родного отца морду ворочает, ходит гордо, над морозами властвует — со старым Карачуном соперничает. А пред каждой земной весной сидит Королева, шьёт чучело Морены Кощеевны да людям на потеху-сожженье выкидывает, в аккурат на масленицу:

— Гори, гори ясно!
Лик твой прекрасный
напрасно был рождён
да на потеху сожжён!

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Ганнинг
сообщение 18.3.2019, 13:06
Сообщение #5


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 104
Регистрация: 26.3.2014
Вставить ник
Цитата




Прочел. Вроде неплохо.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 18.3.2019, 23:27
Сообщение #6


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Цитата(Ганнинг @ 18.3.2019, 13:06) *
Вроде неплохо

Спасибо, Ганнинг! Бум стараться...

Как Аглая в Навь ходила, а Горыня её не пустил


Жила-была Аглая
ни добрая, ни злая,
но подвиг совершила велик!
Было дело, бес в её сны проник...


Где-то там: на севере необжитом, в тайге непролазной, подальше от добрых людей, в лесной заимке да в крохотной такой избушке, жила-была матушка Аглая — старушка отшельница: иконку Троеручницы-помощницы за пазухой носила, воду богоявленную берегла, книги духовные читала, волка-бирюка с рук кормила, диких медведей молитвами со двора гнала да в городе потихоньку копалась.
Вот как-то раз наскучило старушке книги духовные читать, ну и прикорнула она прямо на столике дубовом. И приснился ей сон, как приходит до неё девка Смерть вся в белом и зовёт за собой: «Пора тебе, Аглаюшка, со мной в Навь уйти, ведь ни детей, ни родни у тебя не осталось на земле этой грешной!» А рядом со Смертью будто её родные сёстры, братья стоят, отец с матерью и руками машут — её, Аглаю, на тот свет зовут.
Проснулась отшельница и задумалась: «А может и права девка Смерть, соскучились по мне отец с матушкой да братья с сёстрами. Нет у меня в Яви дел знатных да подвигов великих. Пожила, поела, попила — пора и честь знать! Только... Как мне эту Навь сыскать-отыскать? Где ворота те заветные, на тот свет ведущие?»
Но решено так решено, отступать некуда, надо в путь-дорожку собираться. Набрала Аглая в котомку картохи, хлебца, приоделась потеплее, богоявленную воду с собой взяла, вышла во двор, кликнула волка-бирюка и пошла.
Идут они вдвоём по лесу тёмному, по болоту топкому, по полю светлому, по горам высоким. Волк носом дорогу чует, ведёт хозяйку туда, откуда возврата нет. Наконец, пришли они к дубовой роще Дать-Дуба, к той что южнее южного полюса стоит да севернее северного — в общем, тебе не сыскать!
Заходят, а там дубы-великаны сами от путников расступаются и к дубовым воротам ведут. А ворота те аж до неба достают! У ворот стоит избушка на курьих ножках. Почуяла избушка русский дух да волчий, заскрипела, закудахтала и к путникам передом повернулась, а к воротам задом. Закряхтела в избушке дверь дубовая, отворилась, выглянула оттуда баба Яга — костяная нога и говорит:
— Кого это нелёгкая занесла в царство мёртвых? Никак соперники прут толпою, тоже ворота сторожить хотят? Ну рассказывай, баба Яга — живая нога, кто тебя ко мне на замену прислал? Никак Кощею Бессмертному я поперёк горла встала!
— Господь с тобой, матушка! — замахала Аглая руками. — Никто меня не подсылал, я сама пришла... Ан, нет. Приснился мне сон, как приходит до меня девка Смерть вся в белом и зовёт за собой: «Пора тебе, Аглаюшка, со мной в Навь уйти, ведь ни детей, ни родни у тебя не осталось на земле этой грешной!» А рядом со Смертью будто мои родные сёстры, братья стоят, отец с матерью и руками машут — меня на тот свет зовут.
— Понятно, — вздохнула баба Яга. — Опять Смерть озорует, усё покоя ей нету! Так вот что я тебе, баба смертная, скажу: нет живому входа в царство мёртвых. Иди-ка ты обратно до дому свой век доживать. А как помрёшь, приходи — завсегда рады будем!
Но матушка была непреклонна:
— Единожды приняв решение, взад ногами не идут! Мне сейчас на тот свет надобно — родня, то бишь, ждёт.
Осерчала баба Яга:
— Меня поставили вход в Навь охранять, а посему я тут насмерть стоять и буду! — схватила метлу и встала в глухую оборону перед воротами.
Аглая тоже не промах: вытащила из-за пазухи иконку Троеручницы и пошла в наступление. Заплохело бабе Яге сразу, слегла она на траву-мураву и застонала:
— Ой, помираю, помираю, спасите, помогите!
Испугалась Аглая, что до смертоубийства бабу Ягу довела, достаёт она скоренько богоявленную воду и давай ей ведьму опрыскивать. Ой, что тут началось! Баба Яга стала волдырями да коростой покрываться, в страшных муках корчиться. Догадалась матушка, что не доброго человека живой водой опрыскивала, а нежить лесную — силу смурную да нечистую. Но несмотря на это, запричитала Аглая, жалко ей стало ведьму злую:
— Да что ж это я, да что ж это я делаю-то? Какая никакая, а всё ж человек!
Из последних сил затащила Аглая бабу Ягу в её избушку, благо изба присела до земли — помогла матушке. Положила баба русская бабу лесную на лавку, пошарила по сусекам, нашла травы сушёные, заварила взвар, раны заживляющий, и напоила им Ягу.
— Напоить напоила, а дальше то что? Пока нежить на поправку идёт, пойду к воротам дубовым, авось и откроются! — решила Аглая и пошла.
Но ворота встретили её грозным шипением. Волк как услышал это шипение, вцепился в ворота клыками и давай их терзать. Но куда там, где ему, волчку, сладить с силой сильною! Старушка тоже побилась, потолкалась в ворота и беспомощно плюхнулась на землю. Посидела, поплакала и вспомнила, что видела в воротах замочную скважину. Встала, подошла к тому месту, посмотрела в дыру, но ничего не увидела, окромя спины могучей, богатырской, закрывающей тот свет от взгляда отшельницы.
— Однако, видать вороги и там бузуют, ишь, богатырей понаставили! — удивилась баба русская.
«Хм, есть скважина, есть и ключ!» — подумала Аглая и побежала в избушку на курьих ножках.
Обшарила она все углы в избе, но ключа заветного не нашла . И перекрестясь, полезла шарить по карманам хворой бабы Яги. И нашла таки ключик малый.
— Есть ключ, есть и скважина! — пробурчала Аглая да полезла искать невелик замок.
И нашла в углу сундук, на ключ запертый. Вставила она в замочную скважину ключик и он подошёл. Отперла сундук, а на дне сундука лежал огромный ключ. Еле-еле вытащила его старушка из сундука и волоком потянула из избы до дубовых ворот. Вставила она ключ в замочную скважину и повернула три раза.
Заскрипели ворота, завизжали и приоткрылись ненамного: так, чтобы лишь человек прошёл. Рванул волк-бирюк в щель и исчез в том свете навсегда. Перекрестилась Аглая и сама шаг вперёд сделала. Сделала и остановилась. Беспокойно стало матушке, стоит, не знает что делать: то ли самой смело в загробный мир идти, то ли бежать волчишку из беды выручать и обратно! А пока она стояла в раздумьях, вылетел её волчок со страшным свистом из ворот обратно в Явь, как будто его вытолкнул кто-то. Приземлился бирюк на землю, жалобно заскулил, на лапы поднялся и вцепился в подол хозяйки-кормилицы — оттягивает её от злых ворот подальше. Но тут в щель просунулась голова сильного могучего богатыря Горыни — старшего охранника царства Навьева. И говорит Горыня, как гром гремит:
— Кого это баба Яга так смело в Навь пустила?
Испугалась отшельница, задрожала вся, как осиновый лист, отвечает Горыне:
— Дык не баба Яга, а я сама осмелилась. А Ягу я случайно до смертоубийства довела, лежит бедняжка в избе, помирает!
Захохотал Горыня, будто горная река забурлила:
— Отлежится и встанет! Бессмертная она, из тёмнобогов. А что тебе, бабка, в Нави понадобилось?
— Приснился мне сон, как приходит до меня девка Смерть вся в белом и зовёт за собой: «Пора тебе, Аглаюшка, со мной в Навь уйти, ведь ни детей, ни родни у тебя не осталось на земле этой грешной!» А рядом со Смертью будто мои родные сёстры, братья стоят, отец с матерью и руками машут — меня на тот свет зовут.
— Понятно, — вздохнул Горыня. — Опять Смерть озорует, усё покоя ей нету! Так вот что я тебе, баба смертная, скажу: нет живому входа в царство мёртвых. Иди-ка ты обратно до дому свой век доживать. А как помрёшь, приходи — завсегда рады будем!
Но Аглая была непреклонна:
— Единожды приняв решение, взад ногами не идут! Мне прям сейчас на тот свет надобно — родня, то бишь, ждёт.
— Родня, говоришь? — усмехнулся Горыня. — Ну иди, посмотри на свою родню одним глазочком.
Тут дубовые ворота с шумом захлопнулись и перед лицом Аглаи оказалась та самая замочная скважина. Решила старая посмотреть в замочную скважину, но не увидела спины могучей, богатырской: отодвинулся Горыня в сторонку. А увидела она души земные, бьющиеся в смертельной схватке с тёмной силою: и конца и края нету этому бою неравному — черным черна вся Навь от бесов и демонов!
— Бесконечный этот бой, бесконечный! — услышала она голос Горыни. — Иди-ка ты домой, а когда срок придёт, Смерть тебя сама приберёт.
— А где ж моя родня? — взмолилась Аглая.
— А твоя родня первой в бою неравном полегла! — захохотал Горыня.
— Как же так?
— Вот так, вот так, бери жизнь просто так и мотай на кулак! - зареготал богатырь и закрыл своей спиной замочную скважину.
— Тут что-то не так, — пробормотала матушка. — Пойду-ка я домой, подумаю обо всём.
Развернулась она и побрела. Но надумала впервой черёд бабу Ягу проведать, зелье целебное ей ещё разочек дать. Заходит в избушку на курьих ножках, видит, ведьме уже полегчало: короста с лица сошла и язвы на теле заживают. Истопила Аглая печь, вскипятила отвар и напоила им Ягу. Очнулась баба Яга, увидала подле себя бабу русскую, рассвирепела:
— Ах, ты смердище бабище, щас тебя в печь сажать буду, уж больно я голодна!
Ни жива ни мертва выкатилась из избушки Аглаюшка. А верный волк ей уже спину подставляет. Вцепилась старушка в волчью шерсть, и понёс её волчара в края сибирские, до родной заимки.
А баба Яга трохи очухавшись, прыг в ступу и полетела вдогонку за волком и Аглаей! Оглянулся бирюк, увидал погоню, оторвался от земли и тоже полетел. Прилетел в родную заимку и опустился во двор. А во дворе медведи злые лежат-полёживают, ждут хозяйку, слюни голодные глотают — съесть её хотят. Помахала Аглая иконкой Троеручницы и медведи злые расступились. Вошла она в дом (волк за ней следом) и двери на палку закрыла.
А баба Яга подлетела к заимке, глядь вниз, а избушку отшельницы медведи злые охраняют, слюни голодные глотают — съесть бабу Ягу хотят. Покружилась ведьма, покружилась и полетела обратно — вход в Навь охранять.
А Аглаюшка истопила печурку свою ненаглядную, отварила картохи, испекла хлеб, накормила волка-бирюка и злых медведей в благодарность за спасение.
И стали они все вместе жить-поживать да добра не наживать на севере диком, в тайге непролазной, в лесной заимке, подальше от добрых людей. Волк-бирюк всё чаще по лесу шастал, волчицу себе искал, да всё впустую — стал стар больно. Злые медведи подобрели, за хаткой отшельницы приглядывали: нежить лесную отгоняли да лис попрошаек. А матушка Аглая иконку Троеручницы-помощницы за пазухой носила, воду богоявленную берегла, книги духовные читала да в огороде потихоньку копалась. А про Навь и поминать боялась, о Смерти не думала, лишь бурчала иногда:
— Придёт ещё наш срок! — да волка своего ручного гладила, с рук кормила и приговаривала. — Ешь, сынок, ешь!

А ты спи, Егорка,
придёт и твоя долька:
непременно, не иначе
усе помрём в бессмертной драке!



Горыня, Дубыня и Усыня:
В бытность, когда Сварог творил этот мир, ему помогали боги Асилки и боги Волоты. Это были могучие человекоподобные создания, которые обладали невиданной силой. Сварог использовал их, чтобы перемещать горы и тектонические плиты, изменять русла уже существующих рек и прокладывать новые. Но после того, как мир был построен, Асилки и Волоты заскучали. От скуки великаны принялись кидаться друг в друга горами и разрушать все то, что было возведено с таким трудом! Сварог попытался их утихомирить, но у него не получилось. Тогда он стал обращать их в камни. Мать Земля взмолилась, чтобы грозный Сварог пощадил трех младших Асилков: Дубыню, Горыню и Усыню. Сварог согласился. С тех пор три великана охраняют выход в мир Нави. Они следят за тем, чтобы ни одно создание мира мёртвых не проникло в мир живых. А вход охраняет баба Яга.


Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 18.3.2019, 23:29
Сообщение #7


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Карачун и дед мороз


Эх ты, горе Егорка,
ждёт тебя конторка,
но ты туда не ходи —
Новый год впереди.


Где-то там на севере непролазном, в царстве пурги, метелей и буранов: в тех местах, где ты никогда не был, и где тебе никогда не бывать, под толщей большущих снегов да под корой толстенных льдов есть глубокие-преглубокие ледяные пещеры. В этих пещерах так холодно и безжизненно, что если бы полярный медведь случайно провалился вниз, то тут же бы превратился в ледышку. Но никому нет ходу в те пещеры заветные. И даже ветер внутри них так тоскливо гудит, что сама Скука-плакса давным-давно покинула те зловещие места, оставив в ледяных залах лишь свои слёзы: огромные, круглые ледяные шары. Заледенев, её слёзы стали обладать невиданной волшебной силой и светиться изнутри недобрым сине-красным светом.
Глядя на них, могло показаться, что это огонь. Вот к этому-то огню и потянулись погреться души замёрзших в снегах людей. Но чем больше они грелись у леденящих душу шаров, тем больше усыхали и черствели.
И в тот самый миг, когда души уже хотели сдохнуть от тоски, и навсегда перейти в Навь — в мир абсолютной смерти, шары-слёзы вдруг потухли, и из них побежали струйки голубого света, которые вырывались наружу и позёмкой катились по снежной глади. Небывалую голубую позёмку почуяли Медведи-бураны и Волки-метели, они бегом побежали в глубокие ледяные пещеры, и увидели там засыпающих вечным сном души замёрзших в снегах людей. И решили Волки-метели и Медведи-бураны усыпить их ещё быстрее — отправить в Навь навсегда, стали они окутывать несчастных метелями да буранами, и напевать:

Баю-баюшки, усните во льду,
баю-баюшки, мы принесем вам еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубки тёплы от ветров,
да подарим побольше грехов!


Услыхал бог стужи Карачун, какую забаву нашли себе его верные слуги, усмехнулся ехидно, оторвал свой зад с ясна Месяца и полетел на звуки колыбельной. Летит грозный и неумолимый северный бог в белой шубе на босу ногу, потряхивает седыми лохмами волос, большущей бородой, громыхает громами небесными, сверкает ярким северным сиянием. Прилетел и заглядывает внутрь пещер. Увидал горстями лежащие волшебные шары-слёзы и решил остаться там навсегда, ведь зло злом питается, а волшебство — волшебством.
Щёлкнул пальцами бог Карачун и его слуги-проказники угомонились: отправились шалить в деревнях да городищах. Улетели Медведи-бураны и Волки-метели окутывать холодными ветрами людские жилища, пеших, конных.
А Карачун дыхнул своим зловонным дыханием на подурневшие души замёрзших в снегах людей, те и ожили. Ну, а как ожили, рассыпались в вечных благодарностях, и остались служить своему спасителю верой и правдой на веки вечные. И нарёк их Карачун Душами-душегубами. Служба же их была простая: ежели заприметят замерзающего человека в чистом поле или в лесу дремучем, то обязательно снежком его укроют и колыбельную споют, ту что им Волки-метели и Медведи-бураны пели:

Баю-баюшки, усни на снегу,
баю-баюшки, мы принесем тебе еду:
шишек еловых, орехов медовых
и шубку тёплу от ветров,
да подарим побольше грехов!


Замерзал человек, а Души-душегубы его душу себе забирали: добро из неё высасывали, зло в утробу вдыхали и уже дальше вместе летели — новых путников до смерти в снегу усыплять. Росла эта невидимая армия день ото дня, чего-то большего просила: жужжала в уши своему хозяину Карачуну. А о чём жужжала, слушай далее.

Так они все и жили: ясен Месяц вздыхал облегчённо, а пещеры Карачуновы злобой лютой наливались. Бог Карачун иногда вылазил из жилища своего нового, ковылял по матушке Земле, порядки свои наводил: ударит палицей ледяной оземь — нагрянут морозы злющие, лёд в озерах заскрипит, воздух взломается так, что аж птица на лету замертво падает.
Но самое любимое его занятие было — дни укорачивать, а ночи удлинять. Как закинет он Природу-угоду свою ледяную палицу, так дни сами по себе коротиться начинают: делаются всё серее и короче, а ночи всё длиннее и морознее. Сам Карачун тоже старается: ясен Месяц рукавом прикрывает, светить ему не даёт. А к декабрю такую темень нагонит, что токо-токо полдня пройдёт, уже темнеет, волки в лесу выть начинают: на простолюдинов страхи нагоняют — Карачуна забавляют.
Вот в этом-то "волчьем месяце" декабре Карачун и устраивал себе праздник: носился по белому свету, дышал в окна своим зловонным дыханием, покрывая их белой изморосью — ничего сквозь них не видать!
Волки-метели тоже на радостях озоруют: завалят первым зимним снежком дома по самые крыши и смотрят, как дурак мужик из хаты своей выбирается, лопатой сугробы ворошит, чертей поминает. Весело Карчуновой свите, хохочут!
И Медведи-бураны от своих братцев названых Волков-метелей не отстают, по их хотенью и зима длится: как повернется в день "солнцеворота" их родной братец бурый медведь в своей берлоге на другой бок, так и зиме полпути пройти осталось.
Тогда-то и приходит "последняя праздничная ночь" Карачуна: двадцать второе декабря — самая длинная и холодная ночь в году, пора всевластия тьмы, время зимнего безмолвия, когда врата между Явью и Навью широко распахнуты, и явьё беспрепятственно заглядывает в Навь. Что там в мире мёртвых разглядывает бог Карачун в эту ночь? Одному ему и известно.

Но слышишь, как трещат морозы на улице? Это значит, что пришло "зимнее солнцестояние" — начало нового года, когда дни перестают укорачиваться, а ночи удлинятся. Вот-вот придёт власть деда Мороза. Он выйдет из своего золотого терема, застучит по земле огромным серебряным посохом и прогонит Карачуна на севера непролазные, в те пещеры заветные.
Зашагает по матушке Земле дед Мороз, а борода у него из инея, волосы скатным жемчугом переливаются, на голове красная меховая шапка, из-под красной шубы шёлкова рубаха проглядывает, на ногах сапожки сафьяновы всеми цветами радуги переливаются. Постучит дедушка Мороз своим посохом по свежему насту, и от стука его побежит, поскачет мелкая изморось тебе на потеху!
Дед Мороз не любит тех, кто жалуется на стужу, а веселого и здорового крепыша одарит бодростью духа и жарким румянцем. А ещё он покрывает стекла в домах узорами, леденит гладь озер и рек, чтобы можно было по ним кататься, замораживает снежные горки, снеговиков, и радует деток подарками да нарядными зимними праздниками.
В подчинении у деда Мороза: Морозы-трескуны, которые летом спят и просыпаются с первыми снежинками. Морозы топают по полям, дуют в кулаки, нагоняя стужу и свирепый ветер своим ледяным дыханием. А как пятками топнут, так промёрзлая земля и стволы деревьев начинают потрескивать. Мужик тогда радуется и говорит: «Мороз трещит!»
А чему радуется? Непонятно.

Дюже не по нутру пришёлся Карачуну такой расклад вещей, особенно теперь, когда он слез с ясна Месяца да уселся на волшебные шары-слёзы. И задумал злой бог неладное!
В ту пору как раз наступала очередная "последняя ночь Карачуна" двадцать второе декабря. А завтра с утра должен был прийти дед Мороз и прогнать его с Земли-матери вглубь пещер.
Но не в этот раз!
«Власть есть власть, а с власти не слазь!» — решил злыдень и приступил к магическому ритуалу.
Ох и тяжко Карачуну пришлось: каждый волшебный шар закидывал он на свой горб и выкатывал на поверхность. А Медведи-бураны кликнули братцев медведей на подмогу, и те раскатали шары-слёзы по всему белому свету: полярные медведи — по северным широтам, а чёрно-бурые — по южным.
Волки-метели тоже старались, они нагнали лис, волков и песцов, которых заставили карябать шары когтями. Без устали пёсьи стаи драли круглый лёд!
И вдруг из каждого шара посыпались искры, но не огненные, а ледяные. И заполонили эти холодные белые искры всю землю от края до края. И начала мать сыра Земля замерзать: вся, от севера до юга, пока не замёрзла совсем, превратившись в огромную корку льда.
А когда разгорячённое Солнце красное поднялось с утра над землёй, то белые ледяные искры устремились вверх, полетели в самое пекло и прибили огненный жар. Покатилось Солнышко в ужасе колесом, отдавая свой последний свет земле Матери.
Эх, не понравился такой расклад зловещему Карачуну! Осмотрел он всё кругом десять раз. Доволен остался. Но тут скучно ему стало во льдах бродить, ледяной палицей по чём попало бить, попёрся он обратно на ясен Месяц — качаться да песни дурные горланить:

Жизнь — это марево,
бери её и умаривай,
а как замаринуешь,
так дальше забалуешь!


Проснулся, значит, двадцать третьего декабря дед Мороз в своём золотом тереме, льдами не скованном, не окованном; разогнал своих помощников белок и зайчат по делам домашним, и вышел из терема, чтобы Карачуна прогнать да порядки свои в миру навести.
Глядь, а Карачуна нигде нет и мир другой стоит: ни весёлый, ни смурной, а ледяной и печальный, Тоска-плакса над ним плачет, слёзы свои роняет, и превращаются её слёзы шары волшебные, раскатываясь по свету: дзинь-дзинь-дзинь!
И кругом ледяные леса, ледяные дома, ледяные люди и ледяные звери застыли каждый в своей последней позе. Над застывшими в статуях людьми, летают Души-душегубы, хотят выудить человеческий дух из ледяных фигур, но не могут — уж больно толста корка льда, покрывающая тело. Хихикает с ясна Месяца Карачун, глядя на беспомощные попытки Душ-душегубов, уж он то точно знает: нельзя людским душам в несметные полчища собираться — они добреть начнут, друг друга уму разуму учить станут.
Стоит дед Мороз посреди этого убожища, рассматривает, как по глади льда ледяные искры позёмкой лёгкой ползут, к нему за пазуху заползают, душу вечную щекочут. Рассмеялся старик, тук-тук посохом по людям, а они звенят. Ещё пуще развеселило это дедушку из ума выжившего. И побрёл он по звонкому льду: тук-тук, тук-тук, а в ответ дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Весело! Хохочет.
Так и потянулись дни мелким пёхом: бродит дед Мороз, тукает по всему, что под посох попадётся и напевает:

Дзень-дзень, бередень,
бери, бери, бери день
и мотай на кулак:
вот так, вот так!


Солнце красное смотреть на это устало свысока. Уж оно и так и этак вертится — пускает и пускает свои слабые лучи то на землю, то в деда Мороза, но всё зря: ни лёд не растопить, ни деда расшевелить! Наконец, догадалось Солнышко, что деда растормошить сможет лишь его внучка Снегурочка.

А внучка Снегурочка в отдельном тереме жила, своей незатейливой молодой жизнью, подальше от отчей опеки родного дедушки. Конечно, у неё был свой волшебный мир и своё зверьё в услужении, которых никоим образом не задело колдовство Карачуна. Снегурушка была доброй девушкой, но нелюдимой. Дед много раз пытался выдать её замуж за смерда хожего-перехожего да пригожего, но всё зря. Не приживалась она ни в деревне, ни в городе. Поэтому, веселила девка вечная сама себя как могла: каждый день она наряжала ёлки-ели да песни пела:

Плакала Снегурочка
горькими слезами,
думала всю жизнь ей
тёмными лесами
жить-поживать
да добро не наживать:
со зверьём лесным целоваться,
с медведями злыми обниматься
во терему высоком
на севере глубоком.


А её звери ей подпевали:

Ты пожди, царевна, подожди,
до тебя доходят дожди,
тебя сладко греют снега,
и песню споёт пурга.

Приедет к тебе разлюбезный,
полем прискачет и лесом,
в терем высокий войдёт
да с собой далеко увезёт,
привезёт в родную деревню,
познакомит с бабами, с селью,
в работу впряжёт, пойдёшь:
пашня, посев и рожь!

Чего же ты плачешь, дивчина,
жизнь на миру — кручина?
А в лесу одиноко, но праздно.
Тогда плюнь и устраивай праздник.


После этой строчки Снегурочка всегда улыбалась и кликала всех-всех своих подданных:

Белки, лисицы и волки,
подбегайте-ка к нашей ёлке
и выстраивайтесь в хоровод,
ведь в лесу только жизнь и живёт!


Прибегало зверьё из её подворья и водило вокруг наряженных ёлок хороводы. И так каждый день изо дня в день. Так всё это опостылело Солнцу красному, что оно давно плюнуло во двор Снегурушки и старалось лишний раз о её высок частокол лучи свои не чесать. Но сегодня пришлось: запустило Солнышко один лучик в сердце девичье. Ёкнуло сердечушко у Снегурочки, забеспокоилась она о дедульке любимом, подумала: «Где старый хрыч, что с ним, проснулся ли, чи спит непробудно? А ведь скоро Новый год!»
— Тебе каждый день «скоро Новый год»! Февраль на дворе, — буркнуло Солнце и беспомощно заморгало.
Ахнула Снегурушка, бросилась-кинулась в дедов терем, а тот пуст: зверьё по хозяйству хлопочет, новогодние подарки упаковывает — до небес уже куча подарочная достала, но деда то нигде нет. Внучка во двор! И там его нет.
— Делать нечего, надо в мир идти, деда родного из сугробов вытаскивать! — сказала Снегурочка, взмахнула рукавами-крыльями, оторвалась от земли и полетела. Летит, деда родного везде выглядывает.
А мир совсем плохой стоит: ни весёлый, ни смурной, а весь льдом покрытый: ледяные леса, ледяные дома, ледяные люди и ледяные звери застыли каждый в своей последней позе. Над застывшими в статуях людьми, летают Души-душегубы, хотят выудить человеческий дух из ледяных фигур, но не могут. И по льду ледяные искры позёмкой лёгкой ползут. Увидела девка с высоты своего деда её живым и здоровым, ходит он меж льдов, озорует: стучит посохом по глыбам-людям, а они звенят: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Весело старику.
Нахмурилась внучка, рассердилась даже, подлетела она к своему деду безумному, схватила его за грудки, подняла над землёй, и потрясла пару раз. Высыпались из вечной души деда ледяные волшебные искры, разлетелись в разные стороны и померкли.
Посмотрел дед Мороз на мирозданьице удивлённым взглядом, ойкнул, крякнул и понял в чём дело. Ну как понял, Солнце красное выпустило свой луч деду в ухо и рассказало ему все подробности приключившегося горя до мелочей. Не стал дед Мороз на ледяную поверхность опускаться, туда где колдовские искры гуляют, и внучке не велел. Полетели они низёхонько над землей и своими волшебными посохами по шарам-слезам стучали, те в воду солёную превращались, в моря текли, моря оттаивали — океаны дыбили, а океаны лёд ломали, оживали, радовались.
Когда все шары исчезли, дед Мороз и Снегурочка ступили ногами на гладкий лёд и пошли до всего живого и неживого дотрагиваться! Ожил мир, растаял лёд: животина побежала, человек пошёл. Дед Мороз вытащил палицу Карачуна из Природы-угоды и дни на прибыль пошли, а ночи на уменьшение. Зима стала снежной, мягкой, доброй-предоброй, как бабулька твоя родная.
Люди в этот год в феврале Новый год отметили. Ай и ладно! С этих пор так и отмечают Новый год два раза в год: по восточному календарю и про западному. А в чём различие этих календарей — никто не знает: один на другой накладывается — уж больно мудрёно получается.

А Скука-плакса поднялась с земли и на ясен Месяц полетела — морить Карачуна своими песнями заунывными:

Спи, мой бог, укрою снежным пледом я тебя,
Плакса спрячет, Скука у тебя одна.
Звёзды освещают Месяц-добродей,
Медведь, Волк, уберегут от злых людей.

Спи, сынок, ты тихо-тихо, на луну
как вернусь, я снега принесу,
и весёлую, весёлую пургу!

Моя крошка, не твоя это беда,
что весь мир давно сошёл с ума,
лишь медведи чёрные в бору
роют себе зимнюю нору.


Засыпал Карачун, сидя на ясном Месяце. А Снегурочка выдохнула с облегченьицем и поклялась деду Морозу свои песни печальные да хороводы тягучие забыть, и кинуться-броситься ему в помощь — подарки детям разносить.

Вот и сказке КОНЕЦ. Все зажили своей прежней жизнью: людям — людево, зверям — зверево, деду Морозу — Морозы-трескуны, Снегурке — жениха хорошего, а Карачуну... Ай, тот так и продолжает с ясна Месяца к Земле-матери нырять: дни укорачивать, ночи удлинять, и в декабре праздник себе устраивать с Волками-метелями, Медведями-буранами да с Душами-душегубами.

А ты на празднике гуляй, Егорка,
но помни, ждёт тебя конторка:
лишнего не ешь, не пей
и по Снегурке не вздыхай, не жалей!



Карачун — грозный подземный бог, повелевающий морозами. Его слуги: медведи-бураны, волки-метели и души замерзших людей. Ночь Карачуна совпадает с зимним солнцеворотом 22 декабря, когда дни перестают укорачиваться, а ночи не удлиняются. Корочун — самая длинная ночь, пора всевластия тьмы, когда врата меж Явью и Навью распахнуты и навье безпрепятственно заглядывает В Явь. В ночь Корочуна, Навьи боги, духи и души предков приходят в Явь, чтобы навестить своих потомков. Трещит мороз на улице — это Карачун стучит ледяной палицей по спящим деревьям: в белой шубе, босой, потряхивая белыми лохмами, тряся сивой большущей бородой. Ударит дубиною в пень — звенят злющие морозы, а воздух трещит и ломается. Царствует дед Корочун, коротит дни и сыпет, сыпет снег, люты морозы — глубоки снеги.

Дед Мороз — просто повелитель зимних холодов, старик с длинной седой бородою. Зимой ходит он по полям и улицам и стучит: от его стука начинаются трескучие морозы и сковываются реки льдами. С ноября по март Морозко такой мощи набирается, что даже солнце перед ним робеет! Мароссы (трескуны) — злые духи в подчинении у Мороза. Летом они спят, но падают на землю зимою с первыми снежинками. Мароссы бегают по полям, по лесам и дуют в кулаки, нагоняя стужу и свирепый ветер своим ледяным дыханием. Пятки их заставляют промерзлую землю и стволы заледенелых деревьев потрескивать, потому и говорят люди, мол, «мороз трещит». В знак почитания Мороза частенько зимой воздвигали его «идолов» — всем известных Снеговиков.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Алексей2014
сообщение 19.3.2019, 9:50
Сообщение #8


Житель
*****

Группа: Пользователи
Сообщений: 9369
Регистрация: 18.11.2014
Вставить ник
Цитата





Цитата(Инна Фидянина-Зубкова @ 17.3.2019, 14:33) *
Языческие сказки, как ни странно, тоже христианские.

"Либо крест сними, либо трусы надень"(с) - слыхали?
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 19.3.2019, 11:26
Сообщение #9


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Цитата(Алексей2014 @ 19.3.2019, 9:50) *
"Либо крест сними"

Ах, мой милый червячок-атеист! Ты пошто над православными глумишься то так! Они ж крест ни в постели, ни в бане не снимают (токо ежели цепочка тело ни жжёт от пара)

О том как старый Вий собрался помирать


Собрался, значит, старый Вий помирать. Лежит в своём подземелье на железной кровати, Смерть призывает. Пришла к нему Смертушка, спрашивает:
— Чего звал, Виюшка-батюшка?
— Совсем старый я стал, немощный, с кровати слезть не могу, веки в землю вросли — десять гномов с вилами их поднять не могут. На бел свет глазети не могу, а посему и задушегубить никого уже не удаётся, не получается. В общем, собрался я помирать, Смертушка-матушка. Вынь-ка из меня душу да поскорее, чтобы я на тот свет отойтити смог!.
Вздохнула Смерть, полезла душу из Вия вынимать: шарила, шарила — не нашла.
Вылезла из тела его грузного и говорит:
— Слышь, Вий, а души то у тебя нет!
— Как нет?
— Ну так, нет и всё.
— А куды ж она делась?
— А куды ж я знаю? Слышь, Вий, а может у тебя никогда и не было души то энтой?
— Как не было?
— Ну так, не было и всё.
Улетела Смерть от пустого, пустомельного Вия, остался он один думу думати: думал, думал… и решил у бога душу попросить.
«Будет душа, будет и смерть, — подумал Вий. — Но вот только у какого бога душу то просить?»
Всех богов перебрал Вий в своей памяти, каких знал — всё не то! Один слишком добрый, другой слишком злой — обманет, не даст душу. Остановился Вий на Ховале, тот и добру и злу служит: всему понемногу. Как раз, то что нужно.
Лежит Вий, Ховалу зовёт. Но не подумал старый Вий, что Ховала от времени суток добр или зол бывает: ночью он добру служит, а днём — злу. А и где Вию подумать об этом? Всю жизнь он под землёй провёл, да ещё с закрытыми глазами.
И как назло, Вий стал звать Ховалу ночкой тёмною. И явился к нему добрый Ховала, глаза огнём горят, а вокруг головы ещё шестнадцать огненных глаз сияют.
— Что тебе надобно, смердище, от силы высшей?
— В том то и дело, что я не смерд! Не может Смерть меня прибрать, говорит, мол, души у меня нету. А как будет душа, так и Смерть придёт. Вот сам посуди: ей же надо что-то вынуть из тела. Подари мне, боже, душу!
Полез Ховала душу у Вия смотреть: шарил, шарил — не нашёл.
— И правда нету! А куда ж она делась то?
— А может и не было её никогда.
— Ну не было, так не было, будем её сотворять!
Расщеперил Ховала грудь у Вия и вдохнул туда добру душу. Запечатал грудь намертво и ушёл восвояси.
Возрадовался Вий и стал Смерть звать, а пока звал, передумал — жить захотел. Перестал Вий Смерть звать, сел и думает: «Хочу на бел свет посмотреть, на солнце красное, а небо синее, на траву-мураву колючую!»
Крикнул Вий своих дружей верных — гномов неприметных. Те тут как тут:
— Чего звал, хозяин?
— Надобь мне веки отрезать, хочу на бел свет посмотреть!
Гномы лишь руками разводят:
— А чего смотреть то? Темно кругом, дык, в пещере мы, тут окромя факелов и свечей сальных нет другого света.
— Эх, дюже мне хотца поглядеть даже на свет факелов и свечей сальных. Режьте мне веки!
Достали гномы ножички булатные, да и отрезали Вию веки. Потекла из глаз его кровя суровая, забурлила, запенилась, превратилась в речку подземную: чистую-пречистую, холодну и безжизненну. Ан, нет змей поганый в ней завёлся — плавает себе! Но то другая сказка.
Открыл Вий, наконец, свои очи чёрные. И ослеп — не вынесли его глаза яркого света факелов. А как ослеп, плачет. Гномы же как увидели горючие слёзы Вия, зашушукались:
— У нашего Вия душа появилась!
— У нашего Вия душа появилась!
— Душа? — непривычно было Вию душу иметь.
Захотел он наверх подняться, воздуха свежего глотнуть. Встал с кровати, а наружу выйти не может — ноги корнями в землю проросли. Приказал Вий гномам корни от ног его отрубить. Отрубили гномы корни от ног его. И посыпалась из тела Вия мать Сыра-земля. Как высыпалась вся, подняла она Вия наружу почвой плодородной, а сама дальше растекаться пошла по лугам, по пашням — крестьянам на радость. И Вию низко-низко откланялась. Неловко стало Вию, стеснительно: он к гнуси да к проклятиям привык. А тут надо же, ему кланяются. Затрепыхала душа его и вырвалась наружу птицей малою. Полетела птичка в небо, к солнцу красному навстречу, запела свои песни голосом серебристым.
А Вий рухнул наземь доспехами булатными. Богатыри шли мимо, подобрали их да на себя напялили — впору им те доспехи оказались!
Вот так и исчез Вий навсегда и навеки! А коль не веришь мне, так иди проверь все пещеры глубокие. Но токо это... сабельку с собой возьми — змею подземельному башку срубить. Уж больно распоясалась гадина!

А ты спи, Егорка.
Снарядим мы Вовку
в поход за змеевищем.
Пущай себе порыщет!



Вий — нежить. Приземистый, волосатый, сильный, косолап, с тяжёлой поступью, весь в черной земле с засыпанными землёй руками и ногами, а длинные веки опущены до самой земли. У Вия железное лицо, железный палец и железная кровать. Он хозяин и покровитель земных недр и их богатств, начальник гномов. Железными вилами помощники открывают Вию глаза, в которые нельзя смотреть: заберет, утянет к себе в подземелье, в мир мертвых Навь.

Ховала — языческий полубог, с ясными, светлыми, пылающими глазами, с легкой поступью в льняной одежде. Вокруг головы Ховалы располагаются шестнадцать огненных глаз. Ночью его глаза излучают яркий свет, он выжигает из людей злобу и отчаяние. Там, где прошел Ховала людская жизнь налаживается. Ночью Ховала несет свет, радость, жизнь, избавление от зла и горя.
Но совсем плохо, если Ховала пройдёт днем. В это время его глаза светятся все тем же незримым пламенем, но вместо того, чтобы дарить свет, они его поглощают. И если Ховала остановил взор на каком-нибудь человеке, то этот человек сразу же теряет всю свою жизненную силу — начинает хиреть и очень скоро умирает.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 20.3.2019, 22:46
Сообщение #10


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




О том как красавица Ягиня стала бабой Ягой


/ миф «Велес и его Ягиня» /
Видит бог Велес: по небу в повозке мимо него промчалась красавица богиня. Помчался Велес вдогонку! Не догнал. Стал он расспрашивать кто она и откуда? Узнал и отправился к той девице. Молчали они оба, потому что поняли, что созданы друг для друга на веки вечные. Её величали Ягиня, а в детстве звали Йожкой. Взял Велес невесту, посадил на коня и понеслись они до дома Велеса, где их уже встречала властная мать Велеса — Амелфа Земуновна. Велес сказал: «Вот, матушка, моя жена Ягиня. Благослови нас!»
«Не спросясь, без моего разрешения привез девку в дом, да еще благословения просишь? Не бывать этому!» — повернулась мать и ушла. Но посмотрел Велес на Ягиню и понял, что нашел он жену под стать себе и стал с ней жить.
Вернулся как-то Велес домой, оббежал хоромы, а там пусто. Вышла матушка и говорит, что как уехал муж, так и жена из дому вон. Взревел велес: «Не могла уйти Ягиня, не сказавшись!»
Он тогда к сестре, и та рассказала страшную правду: «Только ты из дому, так матушка, стала с Ягиней слаще меда, повела она нас с Ягиней в баню. И вот нахлёстывает матушка веником Ягиню, а сама что-то приговаривает. Смотрю, лежит Ягиня на полке, тело ядовитым веником нахлестанное, а на груди у нее раскаленный камень из каменки. Тут заходят мужики, положили они в деревянную колоду Ягиню, заколотили и кинули в море.»
Стрелой понёсся Велес к Сварогу! Собрал Сварог богов, поведал, что рассказал Велес. Боги нашли колоду в море, вытащили, открыли, а там Ягиня лежит, как живая, но не дышит. Бог Хорос дал живой воды Велесу, тот стал вливать её в рот жене. Не оживает Ягиня. И сказала Макошь: «Закон для всех одинаков. Жизнь за жизнь. Она уже в Нави. Кто-то из вас должен добровольно отправиться в мир мёртвых, тогда ее душа может вернуться в тело.»
Велес не раздумывал ни минуты: «Я пойду!»
Как только он это сказал, как потеплело её тело, открыла Ягиня глаза. А Велес почувствовал, как холодеет его тело и руки. Он поцеловал жену и прошептал: «Жди меня, я приду!» — и растаял.

/ моя Сказка /

Ну, богам богово, им и на небе хорошо. А наша Ягуся, вся как есть, осталась на грешной земле, да ещё и одна-одинешенька. (Ох, не знала старая мать Велеса, не ведала, какой она приготовила в лице Ягини «подарок» себе, а заодно и всему человечеству.)

Так вот, очнулась богиня Ягиня у брега моря синего, посмотрела по сторонам, поняла, что она не на небе, не в доме своём, а там где смерды живут, сами на себя войной идут. Перевернулось всё внутри Ягини от ужаса, зашёл у неё ум за разум, и стала девка диким голосом вопить, к небесам взывать, руки в мольбе вверх тянуть. Но оттуда ни привета ей, ни ответа. Погоревала девка, поплакала год-другой. Но делать нечего, надо как-то жить дальше. И решила она со смердами якшаться потихоньку, супруга милого ожидаючи.
Зареклась, однако, Ягиня быть Ягиней без мужа своего. Выбрала она себе другое имя на время разлуки. Нареклась Берегинею, дабы беречь верность свою к богу любимому, другу Велесу.
И жизнь потянулась тонкой струйкой. По сёлам да по весям она шлялась из года в год, из века в век: дом поставит в стороночке и живет, божий дар свой хоронит, силу-мощь не показывает, знахарством на хлеб насущный зарабатывает. Ну, а где знахарство, там и ворожба прицепится, а за ворожбой и порча с проклятьями вослед увязываются.
«Гнилой тот дом! — говорили люди, — Не стареет девка никак и замуж ни за кого нейдёт. Уж деды те померли, что отроками ей в любови вечной поклялись. Судачат, что Берегиня — жинка бесовская!»
Да уж, оно то верно: не старела дева красная Берегиня. Но и от молвы со временем бывшая богиня уходить научилась: как сорок лет минует, так срывается она с насиженного места и прёт на другое. Но земля то не бесконечна, стали слухи и до заморских стран доходить: мол, ведьма-нестарейка по свету гуляет, целые поселения в пепел-дым оборачивает!
Как прознала Берегиня о сплетнях таких, так пошла она в сырой бор плакать горько-горько. А от слёз разболелась у неё головушка. Запричитала, заохала Берегиня. И тут выходит к ней нежить лесная: призрачный старичок Боли-бошка. Голова и руки у него больше положенного, сам неуклюж, носик востренький, глаза печально-лукавые, а одёжка: рвань в заплатах. Подошёл он ближе и запел свою песенку:

Ой ты, дева краса,
пусть болит голова
у тебя и твоих дочек.
Боли-бошка всех заморочит!

Услышала Берегиня про дочек, так зарыдала ещё горше:

Эх ты, дух лесной,
дай несчастной покой.
Нет у меня дочек, нет милого мужа.
Пойду домой да удавлюсь я!


— А не надо далеко ходить, — лукаво прищурился Боли-бошка и вытащил из-за пазухи удавочку, накинул он её на шею красавицы и давай душить.
Посинела, почернела Берегиня, глаза закатились, язык вывалился, из глотки то ли хрипы, то ли стоны вырываются. Ан нет, не по своей воле, а неосознанно стало тело молодое за жизнь бороться: потянулись девичьи руки к шее лебединой, вцепились в удавочку ослабили узел. Из последних сил выбралась Берегиня из петли. Очухалась, отдышалась, порозовела, покраснела от злости, выхватила верёвку из рук нежити и накинула её на шею Боли-бошка. Душила она духа лесного, душила, но тот не душится: проскальзывает удавка сквозь шею и всё тут! Ох, устала девушка закидывать петельку на супротивничка, присела на пенёк отдохнуть. Вдруг смешно ей стало почему-то, захихикала Берегиня тихонько. В ответ и Боли-бошка захихикал (недаром говорят: ровня ровню чует, а почуяв, радуется). Подсел старый нежить к ней поближе и спрашивает:
— Ну давай, рассказывай, дева красная, что там у тебя приключилось?
Выдохнула девка, расслабилась рядом с живой душой и поведала новому другу о том, как жила она беззаботно на синем небушке, себя считая самой красивой богиней на свете, а звалась-величалась Ягинею! И как встретила она своего суженого, младого бога Велеса, коий привёл её в дом отеческий, к злющей Амелфии Земуновной. Как стали влюблённые жить-супружничать вопреки злой воли свекрови. И как сжила её таки со свету свекровка-чернокровка, а к жизни вернул муж любимый да оставил тут, на земле, одну-оденёшеньку, но сам ушёл, а куда — неведомо.
— И поклялась я ждать его до самой смерти! Нареклась другим именем на время ожидания. Кличут меня теперь Берегинею. Но случились на земле грешной со мной беды жуткия: с людьми никак житьё не заладилось, хоть и лечила я их травами да даром божьим, но всё одно, прозвище мне дали «жинка бесовская». И причина то была пустяковая: смерды стареют, мрут, как мухи, а я нет. Вот и гонят меня люди отовсюду, сплетни гнусные распускают. За что они со мной так?
Засмеялся нежить лохматая до колик, покатился по траве-зелене, за живот держится:
— Ой и рассмешила ты меня, девка крашена! Плюнь на них, пойдём со мной жить, я ведь тоже бог вечный, смерть — эт сё не про меня. Тому и бывать, беру тя в жёны. А про Велеса своего забудь, начихавши он на тебя! Ну сама посуди, что ему, богу, стоит объявиться прямо здесь и сейчас? Вот то-то и оно — ничего, пустяк: раз и тута!
Выпучила Берегиня страшенные от ужаса глаза на Боли-бошка и впервые за семь веков призадумалась: «А и вправду, что ему стоило объявиться? Ничего, пустяк!»
Взметнула тут красавица бровью гордою, раздула ноздри от негодования и вымолвила чуть дыша, на небо глядючи:
— Предатель! — а потом взяла Боли-бошка за большущую руку и сказала. — Ну, веди меня в свой дом лесной, лесное божище, согласна быть твоей я благоверною!
Запрыгал от радости нежить, заклокотал, забулькал от счастия, схватил за белы рученьки деву красную и повел в чащу дикую, в свою избушку на курьих ножках. Идут они по тропинке, хохочут, друг на дружку ни нарадуются!

«Эх, Ягиня, Ягиня, что же ты делаешь со своей судьбой? С первым пошла не глядя, со вторым. И с третьим, видимо, тоже пойдёшь!» — из-за облачка пушистого вздохнул горько-прегорько бог Сварог, да и дальше занялся своими делами, в которые нам лезть не велено.

А тем временем, стали суженые не ряженые жить-поживать да добро не наживать в маленьком домишке на курьих ножках. Ягиня же имя своё вновь поменяла, на сей раз назвалась она Наиною — нечего ей было больше беречь. Но вот одна заковырка с ней приключилась: от жизни лесной да дикой девка силу божью потеряла. Зато из трав научилась зелья всякие готовить.
— Ну где убыло, там и прибыло! — утешалась Наина и ждала мужа нового с охоты.
Боли-башка же ходил на такую охотушку: прикинется жалким старикашкой, выйдет навстречу грибнику или ягоднику и умоляет отыскать его утерянную корзинку. Сжалится путник, начнёт искать, наклоняться низёхонько. Вскочит злой дух ему на плечи, утянет шею петлёй и ведёт по лесу прямиком до своего дома, где уже кипит котёл в ожидании духа русского.

Но на этом сказка не сказывалась. Через век-другой Наине надоел Боли-бошка пуще редьки пареной! Выгнала она муженька из дома вон, да ещё и пригрозила превратить его в сук корявый, если тот вернуться надумает.
Скучала, однако, ведьма недолго. Позвала она Лешего к себе жить… Потом Водяного. Так со всей нечистью в округе и попережила: у каждого заветны тайны выведывая, их силу сильную перенимая. Вот и стала Наина самой могущественной ведьмачкой на свете! А как стала, так задумалась: «Надо бы вражине своей, Амелфии Земуновне, отомстить за всё-всё-всё, что со мной на белом свете приключилось!»
Надо бы, конечно, надо, но как? Та на небе, а Наина тут, на грешной земле. Думала лесная девка эту думу тяжкую ещё три века и триста тридцать три дня. И надумала. Собрала она котомочку с едой, одёжу надела тёплую и полезла в горы высокие, на скалы самоскальные. Нашла на самой высокой вершине одинокое гнездышко соколиное, прогнала ведьма из гнезда соколиху, выкрала из выводка птенчика с самым пушистым пером и попёрлась с ним обратно до бору, до хаты своей.

Дык и слухай что дальше то было. Внушила Наина сама себе, что это дитятко её родное, и полилось из бабьей груди молоко. Выкормила ведьма соколёнка молоком своим горючим, наделив тем самым птичку чарами чудодейственными. Верным стал ей сокол, послушным. Чуток подрос и полетел до самого неба, науськанный своей хозяйкой чародейкою.
Долго он летал по небу синему, всё искал дворец богини Амелфии Земуновны. Нашёл, наконец. Видит как бывшая свекровь Ягини ходит по палатам своим в одежках чёрных, всё ещё скорбя по сыну своему Велесу, ушедшему в Навь безвозвратно. А зло своё срывает на девушках чернавках: то посечёт бедняжек, то выпорет ни за что, ни про что. Увидал такое сокол ясный, метнулся к старухе и тюкнул клювом ей прямо в лоб! Упала Амёлфа Земуновна навзничь и лежит. Дух её, тем временем, с радостью покинул тело и ушёл в Навь навсегда, навстречу с родным сыном.
Сделав дело, соколик полетел вниз на землю бренную, прямо в избушку на курьих ножках, к матери своей названой, всесильной ведьмище Наине.
Прилетел и сообщил ей радостную весть: мол, так и так, сдохла ваша матушка, нунь служанки её схоронили и выбросили тело в чёрны воды ночного неба.
Вздохнула Наина облегчённо и решила начать свою жизнь сызнова да по-ново.
— Авось и мне грешной, счастье крылышком помашет! — сказала она весело и опять в дорогу стала собираться. Ушла Наина на сей раз жить в пустыню, в пещеры Валаамовы, бросив свою избу, как она думала, навсегда.

В пещерах тех Валаамовых и обустроила Наина себе дом. Хорошо ей там было, прохладно. Пустым, огромным залам лишь она одна и владычица! Ходит, расхаживает внутри пещер, скучает. А как в сырости сидеть надоедает, оборачивается ведьма вороной чёрной и летит жертву выискивать. Ежели заприметит караван верблюдов с поклажей, так всех караванщиков в головы буйные поперетюкает. Опосля за ратными витязями вдогонку пускается. О-о, сколько она этих витязей замучила да измором взяла — не счесть уже!
Но однажды попался ей на пути не простой витязь, а вещий. Почуяла Наина в нём себе ровню, да и предстала перед ведуном девой красной. И вроде как сама себя понять не может: нужен ей в мужья этот смерд или нет? А пока ходила ведьма вокруг него, бродила, полюбил её вещий витязь пуще света белого: к сердцу жмёт, замуж зовёт. Но Наина к человеческой любви от рождения не привычная, и жизнью к ней не приучена. Ведьма уж много столетий как привыкла языком матерным со своими мужьями, духами лесными, разговаривать да в срамные игры играть. Хохочет Наина над молодцем, от сердца отталкивает, изгаляется, тепла-ласки не принимает! Ждёт, когда тот на её насмехательства в ответушку над ней насмехаться начнёт. И невдомёк ей было понять его обид человеческих на шутки её злобные. Потихоньку стал женишок ведьму бесить, гонит она его от дворца каменного прочь. Но тот не уходит, как прилип! Наина рассердилась, в птицу чёрную обернулась и в голову витязя клювом тюк, отлетела и смотрит: чи жив, чи мёртв? Затем вновь в девицу превратилась и хихикает. За обидушку, за злобушку пробрало вещего воина, разгневался он не на шутку, решил призвать к себе бога Сварога и выспросить у него о девке колдунье.
Развёл ведун-колдун костёр среди пустыни, кинул в огонь горсть семян волшебной травы Тирлич и приступил к обряду. Что уж он там делал — неизвестно, но Явился к нему великий бог Сварог и спрашивает:
— Ну ври, вещий смерд, пошто ты мой покой нарушил, святую трапезу прервал?
— Не вели казнить меня, великий дух Сварог, ни мечом, ни огнём, ни молнией. Разреши слово молвить. Полюбил я пуще жизни красавицу пустынь Наину. Всю душу она мне выела, а замуж не идет, лишь птицей чёрной оборачивается и до смертоубийства доводит. Поведай мне, житель неба святого, какого роду-племени земная колдунья Наина?
Удивился на речи такие бог Сварог, да и рассказал добру молодцу о злой судьбе красавицы богини Ягини. А когда узнал всю правду о невесте витязь ратный, осерчал пуще прежнего, возголосил:
— О горе мне, горе! Принял я злую, старую ведьму за светлу, добру молодицу!
И попросил он у Сварога смерти Ягиневой. Тот ответ держал такой:
— Не может бог богиню жизни лишить, не в силах нам и высшую силу друг у дружки отнять.
Задумался вещий витязь над ответом таким, а потом и говорит:
— Ну тогда сжалься над всеми грядущими молодцами, коим, не дай бог, предстоит влюбиться в сумасшедшую старуху. Отними ты у неё незаслуженную младость, дай ты ей её века да тело дряхлое!
Кивнул Сварог, обещал подумать и исчез.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Наина ещё лет сто, не меньше, младой красавицей жила. А Витязь женился на девушке простой, хорошей; детями обзавёлся и помер на войне в расцвете сил. Помнится, долго тогда Наина от вести о смерти жениха своего среди пустыни хохотала. Так сильно хохотала, что бог Сварог в гневе молнии пускал! А ей всё нипочём, обернётся ведьма вороной, прилетит на поле ратное, сядет у мощей вещего витязя и последнее мясо с его костей обгладывает.
«Нет, это не девка! — плевался Сварог, поглядывая на Ягиню из-за грозной тучи. — Ну что ж, так тому и бывать…»

Вот с той поры и начала ведьма стареть. А как состарилась совсем, так стала смешна, горбата, нос крючком, уши торчком, морда сморщена, подбородок вострый, а голос сипл да коряв. И заела её тоска великая по своей избушке на курьих ножках да по нежити любимой. Решила она в лес родной податься и имя своё старое вернуть. И пошла.
Пришла. Лес принял бабку в объятия, ему деваться то некуда. Да и леший с домовым по своей Ягине соскучились, им на её красу плевать, лишь бы рядом околачивалась сотоварищка по гадостям всяким. Так и зажили они с тех пор: Ивана — в печку, богатыря — в баньку, а грибников с ягодниками — в трубу.
Наконец-то баба Яга обрела покой, счастье, имя своё вечное и славу нечеловечную. Может, она того и хотела с самого рождения. Кто ж её знает?

А ты спи, Егорка,
не твоя это долька
и не твоей невесты
(если она честна).



/ Малоросский сказ о Каиновой жене /
Вот как убил Каин Авеля, так с того времени пошел он жить к себе; а его жена знала всякие зелья, что ворожки имеют, кроме того, как только ночь настаёт, так она идет коров доить. Однако, как только начинает доить молоко, так с молоком и кровь доится — это так Бог карал их за Авелеву смерть. Жена Каинова после этого начинала зельем отвораживать ту кровь из молока. Раз пошла она доить коров, и как только села к корове, тут идет бог Валосько.
— А что ты делаешь? — говорит он ей.
— А то делаю, что встань да стой! — говорит ему Каинова жена.
Валосько после того как встал, так и с места не сошёл, как вкопанный стоял, не мог сойти с места и ей говорит:
— Ну, делай же свое. Если делаешь!..
— Ну, иди же и ты себе, если идешь!
Валосько, не сказав ничего, пошёл себе дальше. С того времени появились у нас ведьмы, ведьмаки, оборотни и вурдалаки, которые по дворам ходят да птицу и скотину давят.


Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 23.3.2019, 0:30
Сообщение #11


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Надобь


Жила-была Поляница удалая. Вот крутитца она у печи — хоца ей калачи, а как испечь их — не знает. Надобь девку-чернавку звать на помочь. Звала, звала, а дека то и нейдёт. А в животе урчит — брюхо жрати просит.
— Сперва надобь за водицей сходить, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаеца Поляница и берёт коромысло.
Вода наношена.
— Теперячи надобь за мукой к Лешему идтить, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаетца Поляница, хватат котомку и прётца к Лешему.
А Леший то недурён, погнал он бабу русськую в лес за хворостом — в обмен на муку.
Хворост собран, а мука до дому едет в котомочке у девки-воина.
— Надобь к бабе Яге идить за дрожжами, — слышица голос из-за печки.
А баба Яга то недурна, погнала она бабу русськую за русським духом. Принесла Поляница бабе Яге Ивашку-дурака, кинула на пол, дрожжей требует.
Ну вот и дрожжи есть.
— А воды тёплой нету, надобь печь истопить, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаетца Поляница, встаёт, идёт за дровами.
Дров нет, надобь берёзу валить, на дрова её пилить. Но дурное дело не хитрое! Берёза завалена, чурки напилены, дрова нарублены, печка жаром горит — играетца, воду в котелке греет. А как вода согрелась, так дрожжи в чашке распарились. Пора печь кренделя!
— Тесто пресно невкусно! Надобь яичко из-под курочки достать да маслица справить у бабы Нюры, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаетца Поляница, берёт палицу стопудову и шагает до бабы Нюры.
Нюрка как завидела вдалеке красавицу, то наперёд для ей и выставила молока парного да корзинку яиц, а ещё и маслица коровьего. Захапала Поляница оброк, поклонилась низко-низко и бегом к себе — сдобу стряпать. Тесто замесила, села, ждёт.
— Надобь шоб тесто поднялось у тепле, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаетца Поляница, ставит тесто в тёпло место на печи, села, ждёт.
Час ждёт, другой ждёт, третий... А желудок пуще прежнего буянит, житья хозяйке не даёт! Но тут и тесто подошло.
— Надобь кренделя лепить, да осьмёркой — на их хранцузкий манер, — слышица голос из-за печки.
— Ну надобь так надобь, — соглашаетца Поляница, встала у стола, лепит кренделя осьмёркой — на их хранцузкий манер.
Налепила, на противень выложила и противень в печь кидат. А как кренделя зарумянились, так достала их да в рот несёт.
И тут из-за печи выходит девка-чернавка, лыбится и моргат загадочно:
— Ну вот, госпожа, нонче ты не токо копьём метать могёшь, а и сама себя прокормить научена, — и низко кланяется.
Взбеленилась Поляница удалая:
— Моё дело, — говорит. — Копьём махать, а не на брюхо младые годы тратить!
Достала баба-воин меч булатный. Хрясь! Ан нет, передумала. Хвать девку-чернавку за волосы и давай её по полу тягать.

Ай люли, люли, люли,
надоели нам черви,
что в животике сидят,
есть да питеньки хотят.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 26.3.2019, 0:46
Сообщение #12


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин





Старичок-бедовичок из Китеж-града



Ай, не небо разгоралось,
то Земля наша качалась!
А ты спи, сынок, и слушай:
напою тебе я в уши.

А знаешь какая наша Земелька с космоса? Тёмное небо и маленький, круглый шарик, а на нём торчат огромные ели, сосны и дубы! А Русь наша сверху знаешь какая? Блином пушистым на земле лежит, всем ворогам в рот просится. А ещё град у нас есть сладкий-пресладкий, как варенье ежевичное — то старый, добрый Нижний Новгород. Вот поодаль от куполов новгородско-ягодных, и расстелилось зелёное покрывало — то буйный лес, а рядышком оладушек румяный раскинулся — святое озеро Светлояр. Из глади его вод блестят и переливаются златые маковки церквей Большого Китежа, и доносится из глубины глухой звон колоколов. Это целый город под водой живёт. А как он туда попал — слушай дальше.


Глава 1. Левый брег святага озера Светлояр (Старичок-бедовичок — святой старец)


Как на берегу девки сбирали цветочки
да пускали в воду веночки,
пели песни всё невесёлые,
а сами сонные, квёлые.
А за девками малый Китеж-град:
ни хорош, ни плох, а так и сяк.


С давней поры мамаевой, с того самого дня, когда злой хан Батый разорил Малый Китеж, а в светлы воды озера Светлояр со всеми церквями да куполами ушёл Большой Китеж, время в Малом Китеже остановилось. Поэтому каждый день тут был Батыевым днём 6759 года. И люди к такому ходу событий мал-по-малу привыкли, они так и говорили: «Старый век провожай, а новый век не сыскивай!»
Вот в тот самый Батыев день и волоклась по улицам Малого Китежа жалкая лошадёнка, везла телегу с сеном. Извозчик спал, а по обе стороны дороги вяло суетились горожане. Скрипя и охая, телега подъехала к старой, покосившейся хатке, в огороде которой не было даже и намёка на грядки. Лишь посреди двора стояла привязанная к колышку коза с печальными глазами и ощипывала землю под ногами.
Лошадка фыркнула, остановилась, извозчик проснулся, в сердцах плюнул наземь, скинул козе сено и повернул свою кобылу обратно, а коза неспешно принялась жевать сено.
А внутри хаты за ветхим столом, среди берестяных свитков, сидел смешной старичок с длинной седой бородой и дописывал свою «Летопись прошлых лет»: «О запустении града Большого Китежа рассказывают отцы, а слышали они от прежних отцов, живших после разорения града и сто лет спустя после нечестивого, безбожного царя Батыя, ибо тот разорил ту землю заузольскую, а сёла да деревни огнём пожёг. С того времени невидим стал святой град Большой Китеж и монастыри его. Сию книгу-летопись написали Мы в год 6759.»
Старичок поставил гусиным пером жирную точку, подскочил и пустился в пляс. Вприсядку он вывалился на улицу, метнулся к козе и давай её целовать! Коза перестала брезгливо жевать траву, удивлённо посмотрела на хозяина, а тот чуть ли ни душит её от счастья:
— Написал! Написал я летопись, Марусенька. Узнает! Узнает народ теперича всю правду ту про Китеж-град Великий!
Коза лишь хрипела: «Отвяжи!»
— Да, да, родимая! — старик ещё раз поцеловал козу и забыв её отвязать, покатился к городским воротам.
Маруся с несчастными глазами посмотрела ему вслед, печально вздохнула и продолжила жевать своё сено. А старикашка уже нёсся мимо вялотекущей жизни горожан, его мысли были заняты лишь тем, как потомки воспримут его «Летопись прошлых лет». Граждане же, завидев старичка, неспешно кланялись иль испуганно крестились, а то и вовсе брезгливо плевались и говорили друг другу:
— Глянь-ка, наш святой старец куды-то лапти навострил!
— Дурно пахнет така святость!
— Уж прапрадеды наши усе поздыхали, што ещё при ём родились!
Но старичок, не замечая их лепет, выбежал за пределы города и поспешил к святому озеру Светлояр. А у озера кипела своя особенная, неспешная жизнь: малокитежские девки собирали на полянках цветочки, плели веночки и пускали их в воду. И так каждый день, из века в век. Парни ждали, ждали, когда все лютики на полянках закончатся, даже пытались их косить косой, но всё зря, вырастают проклятые снова и всё тут! Ну и ушли парни к вдовым бабам. А девки всё пускали и пускали свои венки, да песни горланили, те что и ни к месту и ни ко времени:

«Не дарите мне цветов, не дарите.
В поле нет их милей, не сорвите!
На лужайку опущусь я вся в белом —
разукрашусь до ног цветом смелым:
красная на груди алеет роза,
на спине капризнейшая мимоза,
на рукавчике сирень смешная,
а на подоле» астрища» злая!
Я веночек сотку из ромашек.
А знаете, ведь нету краше
жёлтого, жёлтого одувана
и пуха его белого. Ивану
я рубаху разошью васильками:
бегай, бегай, Иваша, за нами!
Беги, беги, Иван, не споткнись —
во всех баб за раз не влюбись,
а влюбись в меня скорей, Иваша;
разве зря я, швея-вышиваша,
васильки тебе вышивала,
да на подоле» астрища» злая
просто так ко мне прицепилась?
И зачем в дурака я влюбилась?
А цветов мне не надо ваших!
Я сама швея-вышиваша!»


Во-во! Все Иваши в округе пытались им втолковать, что и вышивать то девки разучились. Но те их не слушали: рвали свои цветы и пели, рвали и пели, рвали и пели... Бог на небе и тот махнул рукой на девок: «Ну и чёрт с ними, пущай балуются!»
Но вернёмся к бурным эмоциям нашего старичка: залез он в святую воду по пояс и плачет от счастья. Девки, как ни странно, заметили святого старца: бросили, наконец, своё ни на минуту не прерывающееся занятие, пошли пешком по воде, окружили дедушку хороводом и снова запели:

«Старичок-бедовичок,
он спасти Мал Китеж смог!
Старичок-бедовичок,
ты спасти Мал Китеж смог!»


Устав водить хоровод, девки вышли из воды, не замочив даже подол у платьев и расселись на бережку:
— Дедушка святой старец, расскажи нам про Большой Китеж-град!
Старичок-бедовичок вылез из воды, выжал свои портки, лёг на траву-мураву и затянул свой рассказ, который рассказывал не менее тыщи раз:
— Помнитца, было это в годину 6759...
И тут дед захрапел, а девки в грусти и печали разошлись собирать полевые цветочки да кидать в воду веночки.


Глава 2. Правый брег святага озера Светлояр (Старичок-бедовичок — молодой крестьянин-шут)


А мы перенесёмся на другой бережочек святого озера Светлояр, в прошлое, на несколько веков назад. На сколько — точно не скажу, сама не помню, но стоял всё тот же 6759 год. Где-то в сторонке возвышался чудесный город Большой Китеж, а на бережку девушки пускали в воду венки и пели:

«Ой ты, бог всех миров,
всех церквей и городов,
защити и обогрей,
отведи врагов, зверей,
нечисть тоже уведи
да во дальние земли!»


Бог на небе умилённо слушал девичью песню, улыбался и ласково уводил большекитежских парнй подальше от девушек, в лес за грибами.
А я отведу вас в Большой Китеж. Какой же это был красивый град с шумными улицами, золотыми церквями, нарядными торговыми площадями, где торговали купцы, плясали скоморохи, попы венчали и отпевали, а крестьяне пахали да сеяли. Весёлый такой городище, богатый. Одна беда — не защищён, не укреплён, да и не вооружён! Но людям думать о том нет причины: знай, работай себе да гуляй, отдыхай!
Но бог он всё видит, он заботливый. Пришёл день и у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки солнце ясное, а на третий день жизни ростом он был, как семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:
— Добрый мир при нём будет, добрый!
Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир не по дням, а по часам, не успела луна обновиться, как он в совершеннолетие вошёл, наукам разным обучился: письму да чтению. И науки те впрок ему пошли. Начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала: сидит в светлице своей средь старых книг, читает да тоскует, подперев щёку кулаком.
Вдруг раскрытая книга выпустила из себя блеклый свет и жалобно потухла, ну а потом и говорит:

«Добромиру дома сидеть было плохо,
о «Вавиле и Скоморохах»
читать уже надоело!»


Добромир удивился на чудо такое, но всё же ответил волшебной книге:

«Не наше бы это дело
махать кулаками без толку.
Но если только…
на рать, пока не умолкнет!»


Захлопнул Добромир в сердцах волшебную книгу и поплёлся во двор колоть дрова. А книжица вдруг ярко осветилась и из неё вырывались наружу три призрачных, волшебных Богатыря на удалых конях! Стали богатыри биться в окошко, створки открылись-распахнулись, Выскочили могучие воины во двор, встали подле Добромира да как гаркнут зычными голосами:

«Выйдем, мечами помашем,
домой поедем с поклажей:
копий наберём браных,
одёж поснимаем тканных
с убиенной нами дружины.»

«Хошь и тебе половину!»

«Дома тебе не сидится?
Не сидится, бери дубину!
И про тебя напишут былину.»


Добромир понял, что эти богатыри лишь духи и все их слова — пустомельство. Отмахнулся от них детинка и продолжил рубить дрова. Богатыри же, потоптавшись немножко во дворе, ускакали на небо, а там и сгинули. Добромир, глядя на них, конечно расстроился, воткнул топор в чурку и пошёл домой, но не в свою светлицу, а прямо в горницу матушки своей Амелфии Несказанной.

Матушка в тот вечор сидела у печки, вышивала портрет любимого сына и что-то тихонько мурлыкала себе под нос. Добромир кинулся ей в ноги:
— Милая моя матушка Амелфия Несказанная, не к лицу мне, добру молодцу, взаперти сидеть в светлой горнице, на бел свет глядеть сквозь письмена заветные! Хочу я всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, своей силе сильной применение иметь!
Вздохнула добрая матерь, отложила в сторону своё рукоделие и сына жалеючи, спровадилась за советом в палаты белокаменны, к городскому главе — посаднику княжьему Евлампию Златовичу.
А Евлампий Златович в ту пору был занят работой наиважнейшей, в просторных подвалах пересчитывал богатство города Большого Китежа: сундуки со златом да драгоценностями. Рядом с ним толкались ключник и старший советник, которые так и старались сбить со счёту городского главу да звали чай пить с пряниками сладкими. Тут вбегает к ним, запыхавшись, немой служка и жестами зовёт посадничка наверх, в палаты белокаменны. Евлампий Златович расстроился, что его оторвали от дел научных; и ругая всё на свете, а также самого себя за жалость к немому служке, поволок своих подданных в палаты. А в палатах томилась в ожидании Амфелия Несказанная. Завидев посадника, она кланялась низко, челом била, речь держала:
— Гой еси, отец ты наш Евлампий Златович, не вели со двора гнать, вели слово молвить за чадо своё ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря во всём великом граде Китеже. Нунь стал свет ему не мил без дела ратного! Отправь-ка ты его на год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу обучаться, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной мир славятся подвигами своими да делами ратными!
Евлампий Златович, нахмурился и опять расстроился:
— Иди, иди до дому, матушка! А мы тут будем думу думати как из такой заковырки нам всем повыползти.
Взял Евлампий за плечи белые Амелфию и бережно выпроводил её из терема. Та пошла, а он ещё долго смотрел ей в спину:
— Эх, неохота единственную силу-силушку в чужие края отпускать. Ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку! Жди-пожди, ищи-свищи его опосля. Пропадай святой град без защитушки!
Вздохнул посадник тяжко, за ним следом вздохнули советник и ключник. Лишь немой служка мычал и жестами показывал на голубятню, где гулили почтовые голуби, крылышками махали да в дорогу просились.
Евлампий Златович, наконец, догадался:
— А и то верно, пошлю-ка я грамотку скорописчую на заставушку в стольный Киев град, к богатырям тем киевским. Пущай сюда сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!
Зашёл посадник в терем и приказал писарю Яшке писать сию просьбу великую. Яшка сел за работу. А пока писарь писал, Евлампий Златович смотрел в окошечко: наблюдал как немой служка бегал по двору, пытаясь отловить самую жирную голубку. Советник с ключником умно кивали головами.
А как грамотка была написана, немой служка привязал её к жирной голубице и со свистом отправил почту в Киев, на заставушку богатырскую. Облегчённо перекрестясь, Евлампий Златович и его свита, попёрлись в терем чай пить да ужинать.

И полетела голубица по бескрайним просторам матушки Руси: мимо озера Светлояр, мимо Малого Китежа, мимо старого Нижнего Новгорода, мимо златоглавой Москвы и славного града Чернигова. Вон и Киев-град виднеется, а пред ним застава богатырская. А на заставе богатыри сидят, завтракают пшённой кашей, балагурят. Подлетела голубица к самому толстому богатырю и уселась ему на шелом. Не шелохнулся богатырь Илья Муромец, не почувствовал незваную гостьюшку на голове своей могучей. Зато Алёша Попович заприметил неладное на шеломе у Ильи Муромца и давай реготать, яки конь:
— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Не пойму никак! А чё наша дружинушка зрит-видат?
Обернулись дружиннички на своего воеводу и давай хохотать что есть мочи! Тут поднялся Микула Селянович на ножки резвые и огромной ручищей аккуратно снял голубку с шелома Ильи Муромца, отвязал он грамотку скорописчию и прочитал как смог: «Гой еси, добрыя витязи, сильныя могучия русския богатыри киевские! Нунь привет вам шлёт посадник княжий Евлампий Златович из святого града Велика Китежа. А дело у нас до вас сурьёзное. Народился в Велик Китеже богатырь Добромир нам на помочь, граду на защитушку. Но одна бяда приколупалася: не обучен он делу ратому, бой-оборну вести не можитя. Приходите до нас. Обучайте Добромирушку наукам воинским. Хлеб, соль — наши, сундук злата — ваши. А как добратися до нас: голубка вас и сопровадит. Челом бьём да низко кланяемся.»
Стали богатыри решать: кого на выручку спровадить? Кинули жребий, тот пал на Добрыню Никитича. Поднялся тут Илья Муромец, похлопал по плечу младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего, да и говорит:
— Ну, дабы Добрыня зазря времени не терял, а зараз обоих воинов обучил, отплавляйся-ка и ты, сынок, в дорогу дальнюю!
Что ж, служба не нужда, а куда поманит, туда и нога. Сели Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич на своих верных боевых коней, и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны леса промеж ног пуская: мимо славного города Чернигова, мимо златоглавой Москвы, мимо старого Нижнего Новгорода да Малого Китеж-града. Голубка впереди летит, путь указывает.
Вот и озеро Светлояр виднеется, блином на сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой рябью на красном солнышке поблёскивает. Рядом град стоит Большой Китеж, златыми куполами церквей глаза слепит, а на рясных площадях ярмарочные гуляния идут: люд честной гудит, торгуется, ряженые скоморохи народ забавляют, игрушки Петрушки детишек развлекают.

Приземлились наши путники (с небес на землю) на самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Народ врассыпную.
— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте войско охранное, бегите за городской головою!
Кинулись, бросились горожане, а войска охранного то и нет. Стучатся они к Евлампию Златовичу большущей кучей, тот выходит из терема на крыльцо, в ус дует, квасу пьёт да думу думает. А как подумал, так и догадался в чём дело. Покряхтел и люд честной успокоил:
— Похоже, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, научать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град от ворогов защищать!
— У-у-у! Да ладно те! Дык как же нам прокормить тако громадное убожище: усех у троих, в общем? — возмутился народ.
— Ну как-нибудь, — развёл руками посадник. — Чай казна то не пуста!
Народ остыл-отошёл и кумекать поплёлся, как богатырей прокормить. А немой служка понёсся к дому Добромира и постучался в окошечко. Вышел богатырь на крылечко, а служка жестами стал объяснять ему что в граде чудном происходит. На удивленьице Добромир сразу понял служку и поспешил к воеводушкам! Вот уж они втроём обнимались, целовались, братьями назваными нарекались. И отдохнув, поспав, на пирах почёстных погуляв, пошли богатыри битися, дратися — ратное дело постигать.
Год богатыри бились, другой махались, а на третий год поединками супротивными забавлялись. Народ кормит, поит великанов, крестьяне с ненавистными харями им харчи подносят. На третий год народ не выдержал, зароптал. Припёрлись мужики к терему Евлампия Златовича, столпились кучкой виноватой: кричат, свистят, зовут посадника переговоры вести, крепкий ответ держать. Вышел на крыльцо посадник княжий, пузо почесал да спрашивает:
— Чего вам надобно, братцы?
— Царь наш батюшка, устали мы сирые, ждать, когда все эти поединки проклятущие позакончатся. Ведь вино богатыри хлебают бочками, мёд едают кадками, гусей в рот кладут целиком, глотают их не жуя, а хлебов в один присест сметают по два пуда!
Тут из толпы выходит с горделивой осанкой Мужичок-бедовичок в крестьянкой одежде да в скоморошьем колпаке. Подходит он к Евлампию и приказывает:

Не желают боле
крестьяне такой доли.
Отправляй, царь батюшка,
всех троих в обратушку!


Посадник покраснел от злости на наглость такую. Разозлился и бог на небе: нагнал туману — ничего не видать!
Говорит Евлампий Златович грозно:
— Гыть, проклятый отседова! Ни одной доброй вести не принёс ты мне за всю свою жизнь горемышную. Пошёл вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка ты… а в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себе позорище на буйну, глупу голову!
Схватили Мужичка-бедовичка два дворовых мужика и поволокли его к воротам городским. Народ притих, стал потихоньку расходиться по домам.
Вытолкали бедовичка из Большого Китежа, и побрёл он житья-бытья просить в Малый Китеж-град. А как ворота Малого Китежа за ним захлопнулись, так тут же в Большом Китеже маковки на церквях посерели и померкли. Тёр их тряпкой игумен Апанасий, тёр да всё без толку, маковки так блеклыми и остались. Развели руками монахи, да и разбрелись по своим кельям, чертовщину с опаскою проклиная.
Застала тёмна ночушка Евлампия Златовича в раздумьях тяжких. Сел он на кроватушку в ночной рубашечке да сам с собой беседы ведёт:
— Нет, оно то оно — оно, мужик стонет, но пашет. А и мужика, как ни крути, жалко. Но опять же, казна городская пустеет.
Вдруг ставенки от ветра распахиваются и в окошечко влетела Белая баба, опустилась она на пол, подплыла к посадничку княжьему, села рядышком, заглянула ласково в его очи ясные, взяла его белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудрёное:
— Погодь, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, яки смертушка, як воля-волюшка. Коль оставишь их при себе ещё на год-другой, то отойдут они со мной в мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их взад на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягёшь вослед за Мужиком-бедовиком ты в малый град да там и сгинешь навеки! — сказала это Белая баба и исчезла.
Испужался Евлампий Златович, пробомотал:
— Нежить треклятая!
Опустившись на коленочки, пополз он в красный угол к святой иконочке, челом побил, перекрестится ровно дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на кровать и уснул в муках тяжких на перине мягкой, под одеялом пуховым.
А наутро встал, издал указ:

«С Добрыни и Балдака слазь!
Велено кормить, кормите.
И это... боле не робщите!»


Выслушали мужики приказ боярский внимательно, да и разошлись по полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти, богатырям еду возить подводами.
Проходит год, проходит другой в крестьянских муках тяжких. А ироды былинные на выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя кормить, но ещё и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. Сами же забавлялись в боях потешных, перекрёстных. Добрыня Никитич ковал в кузнице мечи, раздавал их горожанам, те их в руки брать отказывались.
— Да господь нам и без того завсегда поможет! — отвечали миряне и расходились по своим делам.
Вот и лежали мечи унылой горкой, даже дети к ним подойти боялись. И Добрыня Никитич не выдержал, нахмурил брови, расправил плечи, да и разразился грозной речью:
— На Русь печальную насмотрелся я, да с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано, и не счесть уже даже господу! На своём веку нагляделся я на самых на дурных дуралеев, но таких, как вы, по всей сырой земле ни сыскать, ни отыскать, ни умом не понять!
Балдак Борсьевич ему поддакивал:
— Да уж, чудной народец, блаженный: разумом как дитя, а мыслями где-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир понятие имеют. Ну им и положено по чину да по званию.
Вдруг откуда ни возьмись, туча чёрная налетела, полил дождь. Попрятались все от ливня в домах да спать легли. А на заставушке богатырской остался нести караул сам Добромирушка, он всё вдаль глядел да под нос бубнил песнь народную:

«Мы душою не свербели,
мы зубами не скрипели,
и уста не сжимали,
да глаза не смыкали,
караулили,
не за зайцами смотрели, не за гулями,
мы врага-вражину высматривали,
да коней и кобыл выглядывали:
не идут ли враги, не скачут,
копья, стрелы за спинами прячут,
не чернеет ли поле далече?
Так и стоим, глаза наши — свечи.
Караул, караул, караулит:
не на зайцев глядит, не на гулей,
а чёрных ворогов примечает
и первой кровью (своею) встречает.»


Тут с восточной стороночки, по сырой земле в чистом полюшке, заклубилась туча чёрная не от воронов, а от силы несметной Батыевой!
Это в ту пору тяжкую прознал злой хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал он в Малый Китеж своих воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывали: дескать, богатств у Большом Китеже немерено, но укреплён злат град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в чисто поле зорко глядят. Пообещал тогда Батый трёх богатырей на одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел он на Большой Китеж огромное войско.
Едва заприметил Добромир силу ханскую несметную, полез в суму и достал оттуда заранее заготовленную грамотку:

«Тянет рать Батый сюда,
закрывай ворота
держи оборону,
коль не хочешь полону!»


Поглядел он на крышу заставушки, а там почтовые голуби отдыхают, ждут своего часа заветного. Нащупал богатырь средь них самую жирную голубку, привязал к ней записочку и пустил птаху в сторону Большого Китежа. Полетела голубка в город, а наш воин приготовился выпустить во вражье войско кучу стрел.
Прилетела голубка прямо в руки дремавшему Добрыне Никитичу. Развернул Добрынюшка записочку, прочёл её, рассвирепел и как закричит зычным голосом, да так громко, что весь град задрожал, а колокола в церквях зазвенели, забили тревожно!
И вскочил на резвы ноженьки Балдак Борисьевич, прибежал к Добрыне скорёхонко. Нацепили они на себя шеломы, латушки, брали щиты крепкие, мечи булатные, стрелы вострые, садились на добрых коней и скакали Добромиру на подмогушку.
А магольское войско уж близёхонько. Кидал Добромир в злобных ворогов стрелу за стрелою. Эх, мечи да щитушкы лежали рядом горкой гнетущей, одинокой.
Завидел Добромир подмогушку, закричал зычным голосом:
— Хватайте, братушки, мечи да щитушки! И вон отседова скорей несите их, дабы вражине сё не досталося!
Схватили Добрыня и Балдак щиты да мечи русския, поскакали с поклажей в обратушку.
А войско Батыево всё ближе. Добромир взял меч, щит в руки крепкия, взобрался на кобылку и понёсся навстречу ворогу.
Ой, как бился Добромир, силу чёрную раскидывал: махнёт налево — улица, махнёт направо — переулочек, а как прямо взмахнёт, так дорожка прямоезжая из тел магольских выстилается. Но силы меньше не стало: всё прибывала и прибывала треклятая! Взяли вороги в окружную богатыря русского... Весь утыканный стрелами, упал воин замертво, с кобылы наземь.
Лежит мёртв наш Добромирушка. Душа его открывает глазки серые и видит, как бегут лошадки белые по небу синему. И явилась ему баба Белая, да такая красивая, что глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит за собой дитятку богатырскую:

«Павши замертво, не ходи гулять,
тебе мёртвому не примять, обнять
зелену траву — ту ковылушку.
Не смотри с небес на кобылушку
ты ни ласково, ни со злобою,
не простит тебя конь убогого.»


И встал Добромир, и пошёл Добромир за нею следом, окликнув кобылу свою верную, но та фыркнула, махнула головой, да и осталась тело хозяина оплакивать, манголок в разные стороны раскидывать.
А со стороны городских ворот уже скакали Добрыня Никитич и Балдак Борисьевич. Батыево войско бросило мёртвого Добромира и к ним попёрло! Завязался неравный бой.
Но войско ханское не остановить! Взяли они в кольцо Большой Китеж-град и выпустили в городскую стену град стрел горящих. То тут, то там заполыхал огонь.
Забегал Евлампий Златович по городу, пытаясь раздать людям щиты и мечи. Звонари забили во все колокола! А народ выстроился у городских ворот плотной безоружной стеной, молился и песни пел:

«Золотые жернова не мерещатся,
наши крепости в огне плещутся.
А доплещутся, восстанут замертво.
Не впервой уж нам рождаться заново!
Ой святая Русь — то проста земля,
хороша не хороша, а огнём пошла!»
Подпевал глупым людям посадник княжеский:
«Ой святая Русь — то проста земля,
хороша не хороша, но с мечом нужна!»


Вдруг небо тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видеть стали наши богатыри (те что не молились, а в бою ратном бились). Но одолела их сила чёрная, упали, лежат два воина, не шелохнутся, калёны стрелы из груди торчат. А над ними баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с земли-матушки поднимает: уводит вдаль не на посмешище, а в легенды те, что до сих пор поём. Пошли пешком Добрыня с Балдаком на небеса и уже с небес пытались рассмотреть, что же там делают жители славного города Большого Китежа?
И говорит Балдак:
— Эх, народ молится, ему всё по боку! Блаженный тот народ, что с него взять ужо?
Добрыня ж образумить народ пытается:
— Эге-гей, где же ваши дубинушки, мечи булатные да копья вострые? Лежат защитнички, истёкши кровушкой, и больше помочи вам ждати нечега.
Войско Батыево уже близёхонько, и стрелы вострые пускали в крепости. Народ молился и пел всё громче!
Но тут воды озера Светлояр всколыхнулись.

Вдруг накрыло покрывалом
то ли белым, то ли алым:
Светлояр с брегов ушёл —
Китеж под воду вошёл,
а трезвон колоколов
лишил магола дара слов.


Город Большой Китеж медленно погрузился под воду. Онемело вражье войско, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и смерть нашла.
А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, крестьяне сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович за всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней на кол пытался сажать, но не получалось что-то. Говорили… нет, ничего не говорили, больше молчали — трудности в воде с разговорами.
Только матерь безутешная Амелфия Несказанная всё слёзы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому:

«Вот и я скоро сгину.
Ну что же вы горе-мужчины,
не плачете по сотоварищам мёртвым?
Они рядком стоят плотным
на небушке синем-синем,
и их доспехи горят красивым
ярким солнечным светом!
Оттуда Добрыня с приветом,
Вавила и Скоморохи.
И тебе, Добромир, неплохо
стоится там в общем строю.
Сынок, я к тебе приду!»


И наплакала она целый святой источник Кибелек, который до сих пор из-под земли бьёт.
Поди-ка, умойся в нём, авось грехи со своей хари и отмоешь.


Глава 3. Левый берег озера Светлояр (Старичок-бедовичок — святой старец)


А мы вернёмся к нашему чудо-рассказчику Старичку-бедовичку, который спит в окружении девок, плетущих венки.
Вот каркнул ворон на ветке, Старичок-бедовичок проснулся и продолжил свой рассказ:
— Бился я, значит, махался с тремя сильными русскими могучими богатырями. А как разбили мы вражье войско в пух и прах, так Большой Китеж и ушёл под воду на житё долгое, подальше от мира бренного, войнами проклятого. А богатыри со мною побратавшись, ускакали в свой Киев-град. Опосля и я отправился жить в Малый Китеж.
Девки дослушали рассказ Старичка-бедовичка, захлопали в ладоши, подняли его на руках и начали раскачивать — веселиться.
Бог на небе слегка нахмурился и напомнил бедовичку о том, как всё было на самом деле.



Глава 4. Правый брег святага озера Светлояр (Старичок-бедовичок — молодой крестьянин-шут)


История закончилась, конечно же, по другому.
Большой Китеж ушёл под воду, но торжественный звон колоколов ещё долго доносился из воды. Последние монголки помирали в лесах новгородских, а Мужичок-бедовичок бегал по брегу озера, заглядывал то в гладь воды, то разглядывал следы недавнего побоища.
Побежал он в Малый Китеж-град рассказывать о том, что была бой-битва неравная, и случилось чудо чудное — его родное городище ушло под воду жить, да надо бы пойти и захоронить богатырей. Но малокитежцы в ответ лишь хохотали и крутили пальцем у виска. Каждый занимался своим делом и в бредовые идеи местного дурачка не верили.
Пришлось нашему дурачку в одиночку хоронить русских воинов и мёртвых монголок. Поставил он над могилами богатырей большие деревянные кресты и поплёлся в Малый Китеж-град.
Заскучал с той поры Мужичок-бедовичок, словно надломилось у него внутри что-то: то ли о жизни своей никчемной жалел, то ли о всеобщих несправедливостях задумался...
Пошёл он как-то раз на рынок: идёт мимо молочного ряда, и очень захотелось ему молочка. Подумал, покумекал и решил не тратиться на кружку молока, ведь работать то бедовик не очень охоч, а взял да и купил козочку дойную. Ой да красивую какую: белую, лохматенькую, с чёрной полоской на спине. Поволок её домой, не нарадуется:
— Ну вот, Марусенька, будет у нас теперь дома молочко!
Поплелась за ним козочка, а сама хитро улыбалась, и из глаз её выскакивала дьявольская искра.
Привёл бедовичок козу к своей хатке, вбил колышек в землю, привязал к нему Марусю, принёс ведро и давай её доить. Надоил ведёрко, испил молочка, а когда пил, светилось оно синим волшебным сиянием.
И тут у Мужичка-бедовичка в башке перемкнуло что-то. Поскакал он в буйный лес, надрал с берёзок бересты, затем на рынок — купить писарских чернил, да у гуся выдрать большое перо. И домой! Уселся описывать свои лживые подвиги: хихикает, лоб трёт, мудру голову напрягает.
Бог на небе, глядя на то, рассердился. Попытался он остановить бедовика, но не смог. И придумал другую безделку: остановил в Малом Китеже время, то бишь всех малокитежцев наказал. За что? Да за всё!
С той поры он так и жили: люди рождались, умирали... Но всё что ни происходило, то происходило всё в один и тот же год 6759. Лишь один Мужичок-бедовичок не умирал, просто старел потихоньку. Видимо, Белая баба-смерть нос от него воротила. Может, к богатырям не хотела подпускать, а может, ещё по какой причине. Вот и остался на всю округу один сказитель — наш Старичок-бедовичок. И люди ему верили, верили. А что ещё им, людям, оставалось делать?

Баю-бай, Егорка,
неплохая долька
и тебя поджидает:
вишь, коза моргает...

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 6.7.2019, 6:46
Сообщение #13


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Три брата Доброслова


Гуляли, значица, по матушке Руси три статных молодца, три брата Доброслова. И добрых слов у них было немерено: кому здравия пожелают, кому советом помогут, а кому и утешеньицем. Младший брат Доброслов был хорош со всех сторон, потому как слово вещее знал. И слово это — бу... ба... бе... Ах, впрочем, неважно! Что толку нам с вещего слова? Морды свои лживые словесами не отбелим, токо больше грехов на душу навесим, да и те не взвесим.
Средний брат Доброслов был пригож со всех сторон, потому как байки светлые знал. Вот вы слыхали байки светлые, нет? И я не слыхала, я всё про нежить да нечисту силу баи баю. А он про Ярило да про прочи светила гутарит, вот поэтому его душа птахой и порхает.
Старший же брат Доброслов — горбун. А сё от поклонов уважительных: кланяется он низёхонько, извиняется скорёхонько да головушкой об сыру землю бум-бум-бум! Ну как тут ни скрючитца да ни скукожица?
Вот так и ходили три Доброслова по земле Русськой, пыль дорожну поднимая, пыль словесну пуская, а делов не ведая. Но на то они и Добрословы, шоб не руками махать, а языками чесать. Но люди, они ж неразумны по большей своей части, не всегда внутренню суть Добрословов уразумевали: то каликами перехожими их обзовут, а то и дармоедами покличут. Но самые понятливые братьёв божьими людьми называли да в хату к себе звали, а те и не отказывались. День гостюют, два гостюют, три... А когда хозяин иль хозяйка смекали, шо Добрословы — дармоеды и есть, гнали их взашей со двора!
Ну вот, значица, гуляли братья как-то раз по реке Каменке. Увидали девку завидущю: красно платюще до муравы свисает, коса до пояса, очи за волосями прячет, стоит у деревца, плачет. Подходят к ней три наших молодца, три красавца расписных:
— Почто, младая баба, рыдашь, пошто глаза не подымашь?
Испужалась девица парней пришлых, есщо пуще очи прячет и робко-робко так возговорит:
— Меня батюшка из дома прогнал.
— Чего так?
— Брюхатая я! — и зарыдала девка горше прежнего.
Удивились Добрословы, нахмурились:
— Эка невидаль — брюхата! Возрадоваться надо да дитятку ждать, а мужу слова ласковы в постельке шептать.
— Тут то сё и дело, нет у меня супружника, а был у меня полюбовник — тятьке неугоден, маменьке не мил.
— Из батраков что ли, совсем нищ да гол как сокол?
Перестала плакать девица нарядная, ухмыльнулась як луна, подняла на Добрословов ресницы пушисты и тихохонько хихикнула:
— Та не, и статен, и румян, и работящ, и роду вольного. Но у Вани есть один изъян, намедни он был сильно пьян и поспорил с моим тятечкой: кто кого переборет.
— Ну и?
— И проспорил Ваня, и-и-и... — зарыдала девка вновь. — «А к чему в семье хилый яки тощий?» — сказал папочка и погнал жениха вилами. А вилы вострые были, они его наскрозь и проткнули.
— Ух ты, боже ж мой! — возголосили Добрословы.
А девка продолжила нелёгкий сказ:
— Ну как Ивана схоронили, то оказалось шо я брюхата без мужа и даже без жениха. Как ни крути, порочная. Утопиться я собралась, добры молодцы, не стойте у меня на пути!
Хмыкнули мужики, пожали плечами:
— Да мы и не стоим вовсе! Иди, топись. Нам то что?
Не понравилось это глупой мамке, она бровью повела, руками развела, глаза сощурила и мурлычет:
— А шо это вы меня на тот свет побыстрей спроваживаете? У меня, поди, дитя во чреве сидит, ножками телепает, того и гляди загугукает!
Отвернулись от неё Добрословы:
— Ну не хочешь, не топись, а мы дальше пойдём, нам и дела нету!
А девица сноровистой оказалась, топнула ножкой, звякнула серёжкой и хвать старшего Доброслова за рукав:
— Постойте, негоже бабу одиночкой в горести оставлять!
— А твому отцу гоже женихов на вилы сажать? Поган твой род! Вот нисколечко нам тебя не жалко.
Выпучила утопленница зенки страшные, жутко ей стало отчего-то: речка Каменка журчит угрожающе, ворон чёрный на ветке всё «кар» да «кар», а хожие-перехожие стоят — над ей надсмехаются.
И побёгла она к себе во двор — отца палкой бить да...
— В гроб ложить.
— Не, во гроб не положит, а так, покалечит немножко.
— Не покалечит! Откуды в ей силы мужицкие? Намнёт бока и отпустит. Будет знать старик, как парней да дщерей в тёмну Навь спроваживать.
— И то верно.
И побрели дальше три Доброслова, три добрых молодца: кому покланятца да здравия пожелать, кому советом помочь, а кому и утешеньицем.

А ты спи, Егорка, долго,
но коль получишь по лбу,
то знай — тебе наука
такая штука, штука.










Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Алексей2014
сообщение 6.7.2019, 10:03
Сообщение #14


Житель
*****

Группа: Пользователи
Сообщений: 9369
Регистрация: 18.11.2014
Вставить ник
Цитата





"...Мы слов их не слыхали,
Нам свист мешал дроздов,
Нам иволги мешали
И рокот соловьев!

И звонко так в болоте
Кричали журавли,
Что мы, при всей охоте,
Расслышать не могли!

Такая нам досада,
Расслышать не могли!
Ой ладо, диди-ладо!
Ой ладо, лель-люли!"(с) - А. К. Толстой







Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Здрава
сообщение 19.6.2020, 8:40
Сообщение #15


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 30
Регистрация: 16.6.2020
Вставить ник
Цитата
Из: РФ




А это ваши сюжеты или взяты из народных сказок вашей малой Родины?Мне честно не нравиться заголовк темы-"Тёмной Руси".еще бы дремучей назвали.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение

Ответить в данную темуНачать новую тему
1 чел. читают эту тему (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

 



RSS Текстовая версия Сейчас: 19.3.2024, 10:51