Литературный форум Фантасты.RU

Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )

Литературный турнир "Игры Фантастов": "Шестое чувство" (Прием рассказов закончится 31.03.2024 года 23:59)

 
Ответить в данную темуНачать новую тему
Нежить и богатыри, цикл сказок
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 16.3.2019, 23:25
Сообщение #1


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Все произведения автора на этом форуме (ссылки):
Маша и самовар, Сказки о животных
Алиса и Диана в тёмной Руси
Сказки тёмной Руси
Нежить и Егор Берендеевич
Нежить и богатыри
Сахалинские каторжанки
Фантастические стихи


Сила Сильная и планета обетованная


Раздавить меня, увы, не получится.
Долго Ворон на земле будет мучиться,
забирая сердца и души.
Ты былину новую слушай.


Жила-была Сила Сильная, сила мощная да неприкаянная. И некуда было этой Силе деваться. Бродила она несчастная по полям, по долам, по горам, красным солнышком опалённым. Но вот прилепилась Сила Сильная к богатырю киевскому великому, прилепилась, не отстаёт и отставать не собирается.
И богатырь встал, расправил плечи и пошёл рубить, сечь: «Мой топор — твоя голова с плеч!»
Срубил он, значит, одну силу чёрную, вторую, Мамаев покосил ой немерено! Но Мамаи имели свойство заканчиваться, и тогда руки до князей русских стали чесаться, до бояр, да до купцов. А также до девок красных: оных он не сёк, а «топтал», яки петух. За что богатыря и побили, да крепко так побили. Так побили, что воин умом и тронулся. Вот и ходил он до конца дней своих по дворам — курей стрелял да от дубинушек мужицких уворачивался.
Посмотрела на всё это дело Сила Сильная, плюнула и вылетела из богатыря киевского, да побрела себе новое пристанище искать. И нашла таки! Понравилась ей поляница удалая, похожая на мать Русь. Погрузилась Сила Сильная в поляницу с головой и осталась в ней жить. А долго ли проживёт? Время покажет.
И вот оторвала пляница удалая с печи свой зад богатырский, вздохнула воздух лёгкими недюжинными и в путь отправилась: одному мужику бровь посекла, второму... Да и призадумалась: «Что же это я, всех мужиков без бровей оставлю?» — ей и самой эта затея не нравилась.
Думала она, думала и придумала баб без бровей оставлять: «А пущай уродками по земле ходят, никому не достанутся!» — и отправилась бабам брови рубить.
Ой и как же плохо потом вышло всё! Бабы в силки поляницу заманили, верёвками скрутили и помирать оставили. А также слух по земле пустили: «Подвиги поляниц ни в былины, ни в сказки не слагать!»
И не слагали ведь, послушный у нас народ. А потом и последние поляницы сгинули от тоски нечеловеческой. Одни богатыри остались, да и те, все сплошь дурные да киевские.
Так вот, не дура наша Сила Сильная оказалась, не отважилась она сидеть в полянице помирающей, а вышла из девицы и дальше в путь пустилась — следующую жертву себе приглядывать. Долго летала или нет — не знаем. Но встретился ей на пути заяц. Одолела Сила Сильная косого: влезла ему в дых и сидит, не шевелится.
И тут заяц стал расти. Рос, рос и дорос он до неба синего. И поскакал! Одной ногой накрыл славен град Москву, другой — стольный Киев-град. Ну и всё. История планеты как бы на этом и закончилась.
Повздыхала мать Сыра Земля без людей, повздыхала да и зацвела буйным цветом: деревами проросла и травами, кустами да хлебами, мышами и крысами, животиной пышной да гадами ползучими!
А зайцу то на одном месте не стоится, он прыг-скок, прыг-скок — и запрыгал, и побежал! Передавил богатырский зайчище все дерева и травы, кусты да хлеба, мышей и крыс, животину пышную да гадов ползучих. И заплакала мать Сыра Земля, затряслась вся вулканами да разломами. И прокляла она Силу Сильную на веки-вечные!
С тех пор каменных не видали мы ни богатырей киевских, ни поляниц удалых, ни зайцев-великанов. Да и сама мать Сыра Земля крепко спит, не просыпается. Лишь Зло Лихое по свету носится — народ топчет да зверьё стреляет. А люд больной плачет, не знает кого на подмогу звать: богатырей киевских или гусельников развесёлых? Ай и то, и другое с каждым днём всё смешнее!

Закрывай Егорка глазки и спи крепко-крепко,
а не то Сила Сильная придёт,
в твой дух войдёт,
и ты весь мир погубишь в который раз. Баю-бай.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 19.3.2019, 1:16
Сообщение #2


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Безымень и поляница удалая


Вырастай скорей, Егорка, ждет тебя конторка,
а в ней писарь Яшка. Но сказка-разукрашка
тебе поможет. Нет, не бумаги сложит,
а научит себя не мучить. Баю-бай, засыпай.


Ой да в той Московии далёкой, в тёмных лесах подмосковных, где намертво засели наши ёлки, ели... Жила, гуляла да прохлаждалась могучая, русская богатырша, поляница удалая Настасья дочь Микулична. И дела её хороши были — бошки богатырям отрывать да тела на кулак наматывать. Но наступили невесёлые для поляницы годы. Богатыри занятие себе нашли. Ёлки, ели шибко разрослись по всему граду стольному Москве, совсем житья от них не стало! Позвали мужички московские былинничков на подмогу: ёлки вырубать, ели от кремлёвских стен отколупывать — великие, то бишь, подвиги совершать. Ну и пришли богатырешки на помощь — лесорубничать, пильничать, леса непотребные валить. А вокруг них люд простой косяками вьётся — в подмогу, якобы. Не подступиться полянице никак к врагам своим, народ затопчет!
Вот и заскучала Настасья от безделья. Ну, коль её вражины работой мирной занялись, надумала и она мирскими делами побаловаться — замуж пойти, пока в соку и возраст не вышел. Уж больно ей дитятку захотелось понянчить, по попке легонечко пошлёпать, в холодной реке пелёнки прополоскать. Решила, сделала! И всё для этого приготовила: выстроила в лесу терем высокий, вострый меч в ножны спрятала, палицу тяжёлу в землю вогнала, крепок щит на стену повесила; у могучего шелома маковку сплюснула, насыпала внутрь перегной и посадила в железну шапку рассаду, да у окошка поставила. И уселась за работу: распашонки шьёт, на тропинку поглядывает: не едет ли мимо добрый молодец, чи охотник, чи стрелец?
Сидела, сидела, глядела, глядела. Нет, не скачет мимо добрый молодец, чи охотник, чи стрелец. Устала Настасья Микулична шить, вышивать, встала да за дело взялась: сняла с себя платье богатырское, одела одёжу женскую, кликнула коня Бурку верного и поскакала в соседний лесок к колдуну-ведуну за советом.
А колдун порядочным оказался, он окромя злых духов, за тыщу вёрст никого не знал. Развёл ведун руками, пожал плечами, но всё же согласился помочь деве красной в её беде. Нашёл осинку столетнюю, встал подле неё лицом на запад и стал кликать, призывать Безыменя — злого духа пола мужеского. Мол, приди, помоги бабе русской не засохнуть, в девках не сдохнуть.
Покликал колдун Безымень, покликал, поворожил, поколдовал и к полянице вернулся:
— Будет, Настасья свет Микулична, тебе жених хороший! Надо токо святок дождаться, сесть тёмной ноченькой подле трёх зеркал, зажечь свечку сальную да много раз проговорить: суженый, ряженый явись ко мне наряженный! Он к тебе и явится. А как увидишь жениха своего, так прикрой зеркала рушником, свечу задуй да спать ложись. И весь ближний год жди. Дружок, судьбою даденный, должон в твой терем постучаться.
Поблагодарила поляница колдуна, поклонилась, простилась с ним, да и поскакала в свой высокий терем зимушку ждать. А чтоб в ожидании не засохнуть, выстроила дева себе постоялый двор, скотный двор с овином, амбаром и сараюшкой. Землю чёрную вспахала, засеяла её пшеницей белоярой. В огороде посадила репу, в саду — деревья плодовые. И всё, уселась, святки ждать: то грядки прополет, то пшеницу пожнёт, то яблочки наливные с дерев сорвёт, то скотину обиходит. За заботами не заметила, как Рождество наступило, а за ним и святки пришли. Села тёмной ноченькой Настасья Микулична гадать. Три зеркала на дубовый стол поставила, свечечку сальную зажгла, косу русу расплела и приступила к гаданию.
— Суженый, ряженый явись ко мне наряженный! Суженый, ряженый явись ко мне наряженный! — повторяла она слова заветные так долго, пока ни привиделся ей в зеркале добрый молодец, собой хорош, лицом пригож, статью богатырскою. И как бы к Настеньке плывёт, белы рученьки протягивает, губы пухлые к поцелую готовит. Раскраснелась дева, размечталась и забыла про наказ колдуна. Не прикрыла она зеркальца рушником, а как заворожённая, продолжала повторять:
— Суженый, ряженый приди ко мне наряженный! Суженый, ряженый приди ко мне наряженный!
И ряженый к ней пошёл. Вышел он из зеркала да ручками белыми берёт Настастеньку за тело крепкое, а губами пухлыми целует губки алые девичьи. Зацеловал он её чуть ли ни до смерти! А потом взял, да и понёс на кровать мягкую. С этой то ноченьки и началась у поляницы новая жизнь, семейная, с духом бестелесным, нежитью безымянной.
— Как звать-величать тебя, жених мой, богом данный? — смущённо вопрошала Настасья.
— Зови меня Безымень, — усмехался дух.
— Ну, Безымень, так Безымень, всё одно, любимый!
Но счастья от этого союза девица так и не познала. Прошёл год и её стало не узнать: с лица спала, осунулась, исхудала, румянец со щёк сбежал, огороды свои забросила, скотину голодом заморила, верный конь Бурка на вольные хлеба убежал. А сама Настасья кушать и спать почти перестала. Всё в постели лежит да бредит.

Скакал как-то раз мимо терема поляницы великий русский богатырь Добрыня Никитич. Искал он супротивничка-поединщика себе равного для боя смертного иль потешного. Едет Добрынюшка на добром коне дорогами прямоезжими, тропками лесными, да орёт во всю глотушку:
— Э-э-эй, э-ге-гей! Выходи, вылезай, добрый молодец иль поляница удалая! Будем битися, махатися, до первой кровушки дратися!
Затрепыхало сердечко у Настасьи свет Микуличны, вспомнила она своё предназначение великое — богатырям бошки скручивать да тела на кулак наматывать. Слезла баба, кряхтя, с кровати и поволоклась искать своё платье богатырское, шелом могучий, вострый меч, палицу тяжёлу да крепок щит. Отыскала. Шелом от землицы избавила, одёжу от пыли отряхнула и на себя напялила. В зеркало на себя перед дороженькой глянула, расстроилась. Велики ей стали доспехи те, на тощих мослах болтаются, кольчужными колечками гремят, с ума сводят: «Дзынь-дзынь, хозяйка, есть хотим, пить хотим, хотим Безыменя твоего, хотим, хотим…»
— Ничего-ничего, и умом поправлюсь и телом! — буркнула богатырша и бегом во двор.
Свистнула она Бурку верного. Оторвал конь голову от травы сочной, прискакал к своей хозяйке юродивой и смотрит с укором. Ан нет, радость свою скрыть не может: мордой о Настеньку трётся, ржёт, спину конскую под седёлко подставляет. Оседлала поляница друга верного и поскакала догонять Добрыню Никитича. Нагнала богатыря и ткнула ему в спину вострый меч.
Оглянулся Добрынюшка:
— Что за комарик меня в спину укусил?
А «комарик» этот с коняжки свалился и чуть ли ни в обмороке валяется, траву-мураву глазами поедает. Склонился богатырь над девицей, хотел её в чувство привести, да не удержался, в губки поцеловал.
Прикрыла глазки Настенька, зашептала сладко:
— Безымень.
Добрыня хрясь её по лицу! Безымень и выскочил из тела девичьего, да в лес побежал. Взял былинник деву, в бою павшую, на руки крепкие, взвалил её на Бурушку верного и повёз домой, во терем тот высокий. Выходил он бабу русскую, вылечил, откормил, как умел, а как не умел — пришлось научиться. Двор, скотину в порядок привёл, огород поправил, сад обиходил, поля вспахал да засеял. Тут и Настенька поправилась, на ножки встала, повеселела. Добрыня не стал медлить, зовёт девушку замуж. А поляница ему и не отказывает: идёт за богатыря замуж. Вот выходят они вдвоём из леса дремучего и едут во стольный град Москву. Там же и свадьбу сыграли: закатили пир почёстный для всех поляниц удалых, могучих русских богатырей, князей да бояр. А люд простой на пирование забыли позвать. Да и бог с ним, с людом тем! Чего ему, окаянному, будет?

Ой люли, люли, люли,
летите в небушко, гули.
Не мешайте курям
шастать по чужим дворам!



Безымень - призрак-двойник человека, которое может явиться перед смертью. Он во всем похож на человека, но своего облика не имеет и принимает облик того, кем хочет показаться. Увидеть такого двойника - к беде. Безымень также - дух умершего неестественной смертью, утонувшего, самоубийцы. Так называют и призрак, образ человека, вызванный в зеркале во время гадания. В заговорах к помощи безыменя обращаются колдуны, желая навести на кого-то порчу. В лесу у осины, обратившись лицом на запад, колдун просит безыменя встать и повредить такому-то.

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 20.3.2019, 22:49
Сообщение #3


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Илья Муромец и Бабай


​Баю-бай, засыпай;
баю-бай, придёт Бабай
и нашему Ильюшеньке
откусит уши, ушеньки.


Пела родная бабушка маленькому сиротинке Илье Муромцу свет Ивановичу такую колыбельную песню и ведь свято верила, что не от большого ума лопочет, а просто лопочет себе и лопочет.
«Да какая разница? — думала она. — Лишь бы спал!»
И Ильюшенька спал. Спал весь первый год своей жизни. А на другой год, когда начал мал-помалу слова понимать, спать то и перестал. Мало того, спать перестал, так ещё и с печи боялся слезть. Сидит на печи, трясётся от страха. А бабуля всё поёт и поёт, поёт и поёт, поёт и поёт.
Потянулись мелким пёхом года. Бабка живучая оказалась, тридцать лет от рождения внука прожила. А как безумную схоронили, так Илья в себя приходить начал. Прошло ещё три годочка, и паренёк слез с печи наконец-то! Потом ещё лет десять он ноженьки свои застоялые расхаживал, учился ходить по-людски. А когда осилил науку эту, тогда уж и плечи могучие нарастил да силу молодецкую нагулял. И поклялся Илья найти Бабая, врага своего, чтоб убить злодея навсегда, намертво и навечно!
Пришёл Илья Муромец к кузнецу и велел тому выковать девяностопудовый меч, десятипудовый ножичек-кинжалище, да булаву с палицей, каждую по триста пудов. Собрал богатырь с собой в путь-дороженьку покушать, поесть, постоловаться пятьсот курёнков жареных, пятьсот свинёнков копчёненьких, ржаного хлебца мешков… Ой, немерено! Всё село обобрал то ли из мести, а то ли играючи. И в поход отправился.
Шёл Илья, шёл, а в голове у него Бабай сидел картиной жуткой: могучий воин, который ножками на земле стоит, а шеломом могучим в ясный месяц упирается. Но где искать такого, как звать, призвать? Не знал Ильюшенька. Ай да и боялся он Бабая по привычке. Как подумает о нём, так задрожит мелко-мелко и холодным потом с головы до ног обливается. Но как до лужицы дойдёт, посмотрит на своё отражение и успокаивается: сам могуч, как скала! И дальше идёт, хлеб жуёт, поросями закусывает. Бабая кличет, тот не отзывается.
Дошёл богатырь до гор Урала, обошёл их вокруг, на самую большую вершину взобрался, оглядел мать Землю всю вокруг, расстроился — нет нигде воина великана. Сел, всплакнул от досадушки и дальше побрёл. Забрёл Илья в тайгу глубокую, в самую глухую глухомань. Наткнулся на деревеньку сибирскую, богом забытую, царскими указами нетронутую. А по деревне бегают ребятишки без порток, веселятся, в скалки играют, забавляются. Илья, по старой памяти, глядь на их ушки. Ишь ты, а ухи то у ребятеек надкусаны! Склонился добрый молодец, тридцать три года на печи пролежавший, над хлопчиками и спрашивает:
— Кто это вам ухи понадкусывал?
Дети бегать, прыгать перестали, уставились на былинного, могучего, русского богатыря и хором отвечают:
— Бабай!
Мороз по коже пробежал у Муромца свет Ивановича. Но он всё-таки взял себя в «руки», присел на травку и давай детей пытать-выспрашивать:
— Шо за Бабай, где живёт-поживает, как выглядит и где его шукать?
— Да вот он, Бабай, с нами играет!
Расступились дети, и увидел Илья маленького, лохматого духа, нежить драчливую. Прыгает нежить, скачет, сам себя по имени и отчеству величает: «Бабай Бабаевич Бабаев игратися желает, забавлятися! Бабай Бабаевич Бабаев игратися желает, забавлятися!»
И не думая, не задумываясь, по инерции, ненароком, а то ли от своих детских страхов, прихлопнул богатырь духа лохматого одной ладошкой. Мокрого места от Бабая не осталось! Охнули дети, погрустили чуток и побежали в скалки играть. А могучий, русский, сильный богатырь сел на траву-мураву и расплакался, как ребёнок, от обидушки-злобушки на себя самого любимого. Посидел, поплакал да от стыда большущего, от позорища великого в родную деревню больше ни ногой! Приблудился он в конце концов к богатырям киевским, поселился на заставушке богатырской и ещё кучу подвигов совершил!
А в деревеньке той сибирской вскоре новые дитятки народились, подросли и с целёхонькими-прецелёхонькими ушками побежали в прятки, прыгалки играть. Старики на их уши дивились, как на диво дивное, да свои надкусанные теребили. А потом и к такому раскладу привыкли.
Ведь всему человек привыкает: и к хорошему, и к плохому, к одному никак не привыкнет — нет больше царской власти на земле, нету! А мужик-дурак всё ходит, зовёт царя. Тот не возвращается.

Нет больше Бабая, Егорка;
спи и не думай ни о чём,
есть кому за тебя думу думати:
не твоей рукой указы писаны будут.
Баю-бай, глазки смело закрывай.



Бабай или Бабайка — ночной дух, воображаемое существо, упоминаемое родителями, чтобы запугать непослушных детей. Чёрный, кривобокий, немой, безрукий и хромой старик, ходит с мешком, в который забирает непослушных детей. Есть версия, что «бабай-ага» (старик, дед) — обращение к сборщику дани у славян во время турецкой оккупации. 1. Бабай забирает детей (кроме обычной дани турки забирали мальчиков в янычары). 2. Бабай безрукий и одноногий (сборщиками дани становились прослужившие до старости воины, многократно раненые).

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 23.3.2019, 0:36
Сообщение #4


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Ильмень-река и поляница удалая


Жила-была поляница удалая. Шлялась, металась она всё по войнам, да по битвам и поединочкам с могучими, сильными, русскими богатырями. А к сорока годочкам своим притомилась от походов великих, от боёв тяжких. Села у Ильмень-реки, пригорюнилась, плачет:
— Гой еси, река Ильмень прекрасная! Ой устала я бегать, шлятися с палицей тяжёлой по горам, по долам, по лесам дремучим. Надоело мне, деве красной, с Ильёй Муромцем битися, махатися. Болит головушка моя от татарина, а от мангола ноет сердечушко. Нунь отдохнуть мне приспичило. Не видала я, поляница, ни разу поля чистого, не нюхала я травушки-муравушки, не плела веночков деревенских, не пела песен задушевных. Подскажи мне, речка буйная, дорожку прямоезжую к полю чистому, мураве колючей, ромашкам белыям!
Зашипела, забурлила река шумная, всколыхнулась у берегов своих, отвечает: «Гой еси, поляница озорная, я бы рада тебе помочь, да нечем. Обернись, оглянись назад: ты спиной своей могучею как раз сидишь к полю чистому, зелёна трава позади тебя, а впереди я, Ильмень-река. Иди скорей ко мне, в первой черёд омойся уж!»
Оглянулась поляница удалая туда, где только что лес рос, а там поле чистое, шелковистое разлеглось от края неба до края. Обрадовалась дева-воин, разделась донага, кинулась в воду — захотела перед отдыхом искупаться. Выкупалась она в речке чистой и вышла на берег краше прежнего, моложе молодых молодиц: щёчки розовые, губки красные, волосы русые на солнце блестят, веночек просят.
Не стала девушка надевать доспехи тяжёлые, а в рубахе нижней так и пошла по полю. Трава под ногами колосится, цветочки сами в руки просятся. Сорвала она ромашку белую, та ойкнула. Девица на это лишь хихикнула да сорвала ещё ромашечку, и эта ойкнула. Захохотала поляница и айда рвать цветок за цветком! Песни народные поёт, венок плетёт, на солнышке красном греется, на стоны цветочные внимания не обращает.
А дело то было серьёзное: не сами цветики ойкали, а полевые духи Анчутки-ромашники сокрушались. Потревожила их баба-великанша, сорвала домики ласковые, оставила крошечных духов без крова. Разозлились Анчутки, собрались в кружок, шушукаются. А пошушукавшись, прыгнули на венок, заплясали, закружились на нём и стали какое-то жуткое заклинание выкрикивать.
Не видит их дева красная, одевает венок на голову и вдруг начинает стареть. Постарела она в один миг. Руки свои сморщенные разглядывает, не поймёт ничего! Лицо дряблое потрогала и горько-прегорько заплакала. Пошла к реке прохладной — отражение своё рассматривать. А как увидела себя в воде, испугалась: на сто лет она теперь выглядит, а то и старше! Осерчала поляница на реку:
— Это ты виновата, что я нынче старуха. Позади меня лес стоял, а ты поле зачарованное наворотила. Убирай колдовство лютое с тела моего, а не то порублю мечом своим могучим твои воды быстрые на кусочечки мелкие!
Расплескала Ильмень-река берега свои, усмехнулась: «Ты меч то булатен смогёшь поднять, али как? Да не я тому виной, что ты анчуток полевых растревожила, их домики цветочные оборвала, разворотила. Уж не знаю, как и помочь тебе... А попробуй ещё раз во мне искупаться, авось и помолодеешь!»
— Есть ещё одно верное средство, — сказала внезапно помудревшая поляница. — Убери это поле зачарованное, верни лес густой на место прежнее. Не бывать на белом свете радости от того, что приворотами сделано!
«И давно ты это поняла?» — хихикнула речка, дунула, вспенилась, и поле исчезло.
А как исчезло зачарованное поле вместе с Анчутками полевыми, так и поляница наша молодеть начала. Молодела, молодела и перестала молодеть, к годам шестидесяти приблизившись. Приуныла баба, в свои сорок молодых годочков вернуться хочет.
«Да иди уж, омойся в моих водах чистых, тобой, как назло, не порубленных!» — зовёт река.
Делать нечего, потютюхала поляница к воде, искупалась. А как на бережок вышла, ещё тридцать лет скинула. Стала моложе, чем была, да и в росте прибавила. Надела она доспехи тяжёлые, поклонилась Ильмень-реке и пошла, побрела путями долгими, искать поля, луга не паханные, ворожбой не тронутые. Так до сих пор по тайге и шляется, славу свою да удаль хоронит. Чисто полюшко выглядывает — не найдет никак!

А ты спи, Егорка и о несбыточном не мечтай.
Космосы эти всякие далеко, а дом отеческий рядом;
Но как проснёшься, поди-ка крышу поправь. Баю, бай.


Анчутки – мелкие злые духи с маленькими копытцами, прямоходячи, у некоторых крылья. Есть три вида анчуток: полевые, домашние и водяные. Наиболее безопасны полевые анчутки, наши предки верили, что анчутки жили в каждом растении и носили соответствующие именования – рожник, пшеничник, картофельник и т.д. Они не вредят человеку, но если не убегут с растения в момент сбора урожая, то впоследствии могут предать пище неприятный вкус. Именно поэтому люди совершали множество обрядов во время работы в поле. Полевые анчутки никак не взаимодействуют с более жестокими духами полей, вроде полуденниц.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 26.3.2019, 0:54
Сообщение #5


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Проклятие птицы Алконост


Вы простите меня, люди добрые,
но сила чёрная по миру мается,
сердцами греется, сказками тешится;
не чуя доблести, ведёт в побоища народы целые,
ай, в одну сторону да поминальную.


Поскакал как-то раз богатырь Алешенька сын Попович погулять, косточки молодецкие размять, серых уточек пострелять, стрелу калёную потешить, себя позабавить. Ходил, бродил, нет нигде серых уточек, улетели серы уточки в края дальние. Опечалился удалец, стал целиться во всё подряд: дерево, так в дерево; куст, так в куст. И попал он случайно в невиданную деву-птицу Алконост: сама обликом птичьим, а голова девичья.
Вскрикнула она голосом человеческим и кровью истекая, прокляла убийцу своего лютого самыми страшными проклятиями, какие есть на свете, да выпустила дух. Пошатнулся богатырь, помутнело его око светлое, покосился рот свеж — пошёл на сторону: окривел добрый молодец, подурнел, пострашнел. Ясен лик свой трогает, не поймёт ничего, в горьком грехе раскаивается.
Ну, горевать не воевать, а дело без рук не делается. Выкопал Алешенька могилку свежую, схоронил деву-птицу несчастную, земелькой тело присыпал да к дому передом, а к лесу задом поплёлся.
Как пришёл домой, то понял, что онемел: ни сказать, ни написать, да и грамоте он с роду обучен не был. А на дворе семь бед, семь несчастий: молода жена в недуге слегла, мать преставилась, да и тятеньке-попу не несут прихожане полбу. Везде голод, мор. Печенег пришёл чёрной тучею на Рассею-мать.
Делать нечего, надо идти воевать. Надевал богатырь доспехи крепкие, брал булатен меч, собирал коня Сивку смелого. И скакал, бежал на злого ворога! Смёл он силу-сильную да в один заезд. А в другой заезд смёл их жен, детей. Никого не оставил для семени. И домой езжал победителем!
Но дома тишь да гладь, все ушли воевать с татарином. И опять надевал богатырь доспехи крепкия, брал булатен меч, собирал коня Сивку смелого. И скакал, бежал на злого ворога. Смёл он татарина да в один заезд. А во другой заезд смёл их жён, детей. Никого не оставил для семени. И домой езжал победителем!
Что застал он там: заставы битые, хаты сожжённые да церкви белые на дым пущены. Никого из родни не осталось, род людской лежит весь вповалочку — пошалил, погулял печенег тот злой. Печенег тот злой да вместе с тюрками.
Разозлился Алеша, разгневался, кликнул Сивушку своего верного, вскочил на него, пришпорил больно так! Ай заржал конёк, будто бесы в нём, и догнал печенега лютого. Печенега лютого да тюрка глупого. Потоптал копытами их дурны головы, не оставил в живых ни единого! Шатры же вражьи спалил дотла назло! А из кольчугушек он взял и выковал себе железный дом. Да жить остался в нём, немоту свою проклиная, юродство наружу не выставляя. Так и жил богатырь Алешенька на краю Руси, рубежи от набегов оберегая, от всякой нечисти охраняя.
Прожил добрый молодец так без малого сорок лет и четыре годика, бобылём прожил да одиночечкой. Ай прослыл он на земле могучим самым! Народ про него былины слагивал и байки баивал, мол, живёт на краю Руси богатырь-калика: ликом дурен, глух и нем, но Родину от половца сторожит, а поляка лишь одним своим ликом отпугивает!

Но случилось так, что устал терпеть одиночество могучий, русский богатырь, старый казак Алексей Попович-сын. Вышел он лунной ноченькой во двор, на улицу да под околицу. Глядь на небушко, там луна полная, на старость шедшая, богиней Дивией ему подмигивает и во весь рот широк улыбается.
Возгорюнился наш сиротинушка и то ли мыслями, а то ли жестами ей рассказывает: «Гой еси, луна ясная, дева красная, велика Дивия, да ты избавь меня от порчи жуткия, от навета-наговора наистрашнейшего! Осерчала убиенная дева-птица Алконст, наложила заветушку на весь род людской и на меня бессмертного, проклятие.»
Усмехнулась Дивия, спрашивает: «А душегуб то кто, на деву ту?»
Опустился Алеша на коленочки, перекрестился богу единому. Поморщилась богиня луны. А богатырь челом бьёт, кается: «Я душегуб её! Пошёл я в лес погулять, косточки молодецкие размять, серых уточек пострелять, стрелу калёную потешить, себя позабавить. Ходил, бродил, нет нигде серых уточек, улетели серы уточки в края дальние. Опечалился я, принялся целиться во всё подряд: дерево, так в дерево; куст, так в куст. И попал нечаянно в деву-птицу Алконост. Вскрикнула она голосом человеческим и кровью истекая, прокляла меня самыми страшными проклятиями, какие есть на свете, да выпустила дух.»
Вздохнула Дивия: «Врёшь ты складно, да ладно уж, напущу я на тебя обряд, а как через него пройдёшь, так всё взад и возвернёшь.»
«Что за обряд такой?» — воин щурится.
«Жди птичку», — ответила богиня, умолкла и пошла по небу колесом заветным.
А богатырь спать побрёл в свой железный дом, но запоры, на всякий случай, нараспашку оставил. Наутро к его ставенкам птица чёрная ворона подлетела, в оконце стучится: «Тук-тук, открывай, богатырь великий, да бери меня супругою своей, ежели желаешь, чтоб проклятие твоё сгинуло.»
Пробудился Попович, глаза продрал, удивляется: «Гой еси, ворона смелая, как же я тебя в жёны то возьму? Махонькая ты совсем, да и не баба, а птичка малая!»
«Бери и увидишь, что будет.»
Как ни крути, но запустил мужик птицу в дом. Та зашла и превратилась в деву красную с косой чёрною. Обомлел богатырь, да и женился на ней. А как женился, так к колодцу прохладному побежал, вглядываться в своё отражение — прошло проклятие иль нет? Глядит он в воду чистутю: ан нет, не прошло проклятие, не стал Алешенька пригож собой.
«Ну ладно, — думает, — подожду ещё год-другой.»
Однако, жена богатырю досталась сварливая, говорливая, нахрапистая: поедом мужа съедает, совсем житья не даёт! Собрался воин и пошёл воевать (лишь бы из хаты долой) на одну войну, на вторую, на третью. Так до сих пор и ходит. А дома не появляется — выжила его ворона из железной клетки. Но и сама она туда редко заглядывает, наведёт порядок да в лес летит! В лесу хорошо, привольно, лишь пожары там и страшны.
Потянулись года: сто лет прошло, двести, триста, четыреста. А былинный как был на лицо крив, так и остался. Даже из его родни никто не воскрес.
Народ русский и к такому раскладу привык, как делать нечега, так судачат:
— Наш богатырь-калика пуще других богатырей. Говорят, самого Илью Муромца побивает. А и не мудрено, злости в нём хоть отбавляй!

Баю, бай, Егорка, засыпай и думу думай
о счастье народном, о добре и зле,
о стрелах калёных.



Алконост — райская птица с головой и руками девы, на голове — корона. Живёт у райской реки Евфрат, остров Буян или славянский рай Ирий. Образ Алконоста восходит к греческому мифу о девушке Алкионе, превращённой богами в зимородка. Алконост несёт яйца в морскую глубину посреди зимы (во время зимнего солнцестояния). При этом яйца 7 дней лежат в глубине, а затем всплывают на поверхность. В протяжении этого времени на море наблюдается штиль. Затем Алконост забирает яйца и высиживает их на берегу. Иногда люди пытаются похитить яйцо Алконоста и поместить его в церкви под потолком. Пение Алконоста настолько прекрасно, что услышавший его забывает обо всём на свете. Утром на Яблочный Спас прилетает в яблоневый сад птица Сирин, которая грустит и плачет. А после полудня прилетает в яблоневый сад птица Алконост, которая радуется и смеётся, она смахивает с крыльев живую росу и преображаются плоды, в них появляется удивительная сила — все плоды на яблонях с этого момента становятся целительными.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 27.3.2019, 2:15
Сообщение #6


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Аука и Илья Муромец


Носилась грусть-тоска по белу свету,
в бой, драку не ввязывалась,
но всё ж просила чего-то...


Собрался старый казак Илья Муромец как-то в лес: клещей пособирати, резвы ноги потоптати, буйну голову прохладити. А чего пошёл? Да и сам не знает: то ли от ворчливой жены ушел, то ли о жизни и смерти подумать, могилку себе присмотреть. Долго шёл: день шёл, два шёл, а на третий день и заблудился. Присел на пенёк, стал дорогу домой выглядывать. Не нашёл. Расстроился, осерчал и айда на помощь звать, аукать:
— Ау-ау!
А в ответ тишина. Два дня богатырь аукал. На третий день ему ответил кто-то: «Ау!» — и спрятался за ракитовый куст.
Илья туда! Заглянул за кусток, там нет никого.
«Ау!» — вновь крикнул кто-то и спрятался за сосну.
Муромец к сосне! Обошёл её вокруг, да и вышел ни с чем.
«Ау-у-у!» — прокатилось гулкое эхо и убежало за соседнюю горку.
Понесся былинный к той горе! Оббежал её вокруг, и на этот раз никого не нашёл. А незнакомец не унимается, всё: «Ау!» да «Ау!» — и вглубь тайги мужика уводит.
Плутал так Илья Муромец без малого тридцать лет, состарился уж совсем, в дряхлого старика превратился, обессилел совсем, сел на пень, грибочками увешанный, вздохнул тяжко-тяжко:
— Видимо, нашёл я, наконец, могилку свою. Тута ей и бывать! — достал из-за пояса лопатку и давай себе могилу копать.
«Ау! — печально прошептал кто-то. — А закапывать то тебя кто будет?»
— Вот ты и закопаешь, — ответил старый казак Илья Муромец.
Выходит из-за дерева маленький, щекастый, пузатый человечек и говорит: «Я нежить Аука, дух невидимый. Навряд ли я в копательных делах мастер. А ты ещё не преставился?»
— Да пока душа при теле, — хмыкнул богатырь. — А тебе то что?
«Брось ты это дело, пойдём ко мне жить. Одному тоскливо, а вдвоём всё веселей будет. У меня изба, баня, колодец — всё есть!»
— Ну пойдём, — буркнул дед Илья. — Давненько я в баньке не мылся!
«Ау!» — уже весело крикнул Аука, и вдруг перед ними выросла избушка, проконопаченная золотым мхом, с двором и банькой — всё как полагается.
Помылся Ильюшенька в бане, наелся Аукиных разносолов да заснул богатырским сном. И приснилась ему жена старая, дети сирые, внуки голодные; и как будто они все стоят у ворот родного дома, да пропавшего кормильца аукают: «Ау-ау-ау!»
Проснулся богатырь в холодном поту и понял, что старость его впустую прошла. Осерчал Муромец на духа щекастого:
— Это ты во всём виноват, зачем тридцать лет меня по лесу гонял?
Рассмеялся Аука беззубым ртом: «Это не я, а ты пошёл себе могилу искать. Забыл? Вот теперь поживи у меня ещё три годочка, тогда я тебя домой и верну. Ну или помогу могилку выкопать да тело землёй присыпать.»
Подумал Илья Муромец, подумал, погоревал, махнул рукой, да и остался у Ауки ещё на три года:
— Ай, всё одно, родные меня живым уже не ждут!
А как остался, так ко двору и присосался. Избу подправил, огород вскопал, пчелок завёл, за ульями ухаживает, землянику выращивает, о смерти лютой думу думает: «Надо бы в лес сходить, клещей на себя пособирати, стары ножки поразмяти, могилку себе присмотреть.»
Аука же нутром чует мысли чёрные богатырские, хмурится. Уж больно хорошо ему с воякой живётся: двор, хозяйство, мёд, варенье круглый год. Задумался Аука крепко: «Как бы былинничка от дурных мыслей отвадить?»
И позвал нежить Чёрта. Тот явился: «Чего звал, приятель?»
Аука в ответ: так мол и так, «Хорошо мне живётся со старым казаком Ильёй Муромцем, но вот беда: в лес он уйти собрался — могилку себе искать.»
«Ха-ха-ха! — рассмеялся Чёрт. — Да пущай себе идёт. Поищет, пороет, покопает мать сыру-землю и поймёт, наконец, что богатыри бессмертны!»
«Дык ведь дряхлый он совсем.»
«А ты дай ему в ясен месяц из своего колодца водицы испить и увидишь что будет», — вымолвил нечистый и исчез.
Дождался дух Аука ясна месяца в ночи, полез в колодец, набрал два ведра воды, принёс в дом и спать лег. Проснулся утром старый Илья, захотел водички попить, глядь, а она уже принесена. Обрадовался, выпил одно ведро, а второе вылил в самовар. Сидит, чай ждёт. А пока ждал, молодеть начал: в рост пошёл, в силу, в ум! Помолодел, поумнел Илья, встал, расправился плечи свои сильные, развел руки аршинные, топнул ножищами пудовыми, тряхнул буйной головой и духу лесному Ауке низёхонько поклонился:
— Спасибо тебе, дедушка, за ум да за науку! Но пойду-ка я к людям: жену свою старую схороню да от хазара землю русскую очищу!
И пошёл, и очистил от хазара землю русскую. А супругу его уж давным-давно похоронили, могилка успела травой-муравой зарасти да лютиками белыми. Поплакал Илья над холмиком могильным и женился по ново.

А лесной дух Аука как остался один, так к луже поплелся — рассматривать своё отражение. Разглядел он там деда старого-престарого, больного-пребольного. Подурнел, посерел от этого нежить, в своих чёрных мыслях запутался: «Пожил я на белом свете, хватит, пора и честь знать. Надо бы в тайгу идти — дупло погребальное для себя присмотреть.»
И пошёл, бросив хату, двор, баньку, пчёл да огород с земляникой. Вот и бродит с той поры маленький пузатый, щекастый, невидимый мужичок-старичок по лесам тёмным, по болотам глубоким. Аукает. Грибников, ягодников да охотников в чащу уводит, в болотах вязких топит.

Закрывай, Егорка, глазки и спи, баю-бай.
А в лес без мамы никогда не ходи.
Но папу дома всегда держи,
не то уйдёт — ищи его потом, свищи!



Аука — дух леса, не спит ни зимой, ни летом. Он маленький, пузатенький, с надутыми щеками. Живет в избушке, проконопаченной золотым мхом, в ней вода круглый год от талого льда, помело - медвежья лапа. Зимой, когда лешие спят, ему особое раздолье! Любит он морочить голову человеку в зимнем лесу, отзываться сразу со всех сторон. Того и гляди заведет в глушь или бурелом. Вселит надежду на спасение, а сам водит до тех пор, пока не утомится человек и не уснет сладким морозным сном, обо всем забыв.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 27.3.2019, 22:19
Сообщение #7


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Богатырь Сухмантий и Лихо одноглазое


Собрал в другой черёд ласковый князь Владимир почестный пир для бояр, князей да русских, сильных, могучих богатырей. И всё шло, как по накатанному: глупый хвастает молодой женой, безумный — золотой казной, умный — старой матушкой, а богатыри — силой да удалью молодецкой. Лишь один богатырь ничем не хвастает, за столом сидит, голову повесил, хмурится да лоб чешет.
Солнышко Владимир-князь стольнокиевский говорит ему ласково:
— Что же ты, Сухмантий Одихмантьевич, не ешь, не пьёшь, чего смурной такой, о чём кручинишься, об чём думу думаешь? Аль еда не по нутру или чарка не хмельна, а может, место не по чину, не по званию; иль надсмехался кто над тобою?
Отвечает ему богатырь:
— Ай и чарка крепка, и еда вкусна, да и место по чину, по званию. А надсмехался надо мной Илья Муромец: мол, я ростом не вышел; всем богатырям любое болото по щиколотку, а я непременно по голову увязну. Ой да за обидушку, за злобушку меня сиё надругательство и пробрало! Пойду-ка я, князь, самое большое на Руси болото ногами измерять, голенищами мерить.
Встаёт Сухмантий на резвы ноженьки, берёт для пути, для дороги лишь свой ножичек-кинжалище да идёт к той заводи тихой, к тому болоту Великому, что в области Вологодской. А как дошёл до болота, так и полез в него: к самой глубокой глубине шагает и всё больше в трясине увязает. Увяз он посреди болота по самую голову, а ногами достал до дна. И всё, и ни туда, и ни сюда! Сидит богатырь в болоте, судьбу ругает, а про ум свой поминать и не думает — не догадывается.
Прошёл день, прошёл другой, а на третий день детинушка кричать отважился. Стыдно былинному на помощь звать, но деваться некуда — зелена вода ко рту подступает, газами болотными булькает.
«Вот уже и смертью пахнет», — подумал Сухмантий Одихмантьевич.
— Помогите, спасите! — заголосил он, и не то чтобы заплакал, а вроде как капли пота в илистую жижу обронил.
Услышало эти крики Лихо одноглазое, вышло из своей ветхой избы, стоящей на самом краю болота. Подлетело оно к мученику могучему, косится, приглядывается: «И что это за русский дух ко мне припёрся? Этого уж точно сожру!»
А само Лихо на вид, как старая, злая баба: седые волосы до земли, платье в заплатах, пальцы скрючены, единственный глаз бесовским огнём горит.
Видит Лихо, что богатырь увяз по самую голову, уселось ему на шелом и ждёт, когда тот дух испустит. А ожидая, то хихикает, то собакой гавкает, то волком воет — жути нагоняет на мужика могучего. Невмоготу стало сильному богатырю в болоте сидеть, да ещё с Лихом на голове, кликнул он по-птичьи, по-соколиному. Подлетел к нему сокол ясный, дружок его верный, вполприскока за хозяином следовавший в пути нелёгком. И говорит птице мужичище стоялое:
— Ой ты, сокол малый, лети-ка ты в Саратов-град, найди там на ярмарке двух медведей-великанов, тех что на гармониках играют, люд честной веселят. Шепни им на ухо: мол, Сухмантий Одихмантьевич, великий русский богатырь в беде, пущай на выручку бегут!
Встрепенулся сокол ясный и полетел к городу Саратову, до ярмарки той шумной. Нашёл он средь толпы медведей-великанов на гармошках пиликающих, весёлых-развесёлых: толь в хмелю, то ли в бреду — непонятно. Присел соколик к мохнатым на уши и горе горькое поведал: «Гой еси, медведи бравые, в беде ваш брат названый, великий русский богатырь Сухмантий Одихмантьевич, тонет он в болоте Великом, в той области Вологодской. Помогите чем можете, а лучше на выручку бегите да поскорей, нунь жить осталось ему трошечки!»
Осерчали косолапые от новостей таких, кинули гармони свои о земь, подскочили и побежали к тому болоту Великому, что в области Вологодской. Бегут: малые озёра меж ног пускают, мелкие леса перешагивают, речки буйные играючи перепрыгивают. Соколик еле поспевает за ними.
Подбежали медведи к болоту, а там их брат названный в трясине тонет, почти не дышит уже, а на его головушке Лихо одноглазое пляшет, Смертушку призывает. И та, вроде как, летит уже. Заревели косолапые, рассвирепели и кинулись брательничка своего спасать. Вытащили они богатыря, взвалили его на спину к медведю старшему, да понесли в Киев-град к ласковому князю Владимиру. Бегут: малые озёра меж ног пускают, мелкие леса перешагивают, реки великие играючи перепрыгивают.
Принесли они Сухмантия в Киев-град к хоромам княжеским, прямо в гриденку светлую заносят, кладут на лавочку: «Принимайте гостя дорого, еле-еле его полумёртвого вытащили из топи Вологодской», — окланялись медведи-великаны и обратно в Саратов-град на ярмарку весёлую поспешили (деваться некуда — тянет)!
А в гриденке у князя пир почестный гудит для купцов, бояр и всех русских, сильных, могучих богатырей. Догадался Илья Муромец: зачем Сухмантий Одихмантьевич в болото лазил. Поднял он соратничка своего на смех да прилюдно! Долго смеялись бояре, князья, богатыри и поляницы удалые над воином-недотёпой. А затем эта история в народ пошла, байками, анекдотами обросла, скоморошьими потешками по площадям покатилась. Бежал из Киев-града Сухмантий Одихмантьевич куда глаза глядят! Народ гутарил, что видели его в пустыне Одихмантьевой. А где пустыня та, в каких краях — не ведомо.

Баю-бай, Егорка, спи крепко-крепко.
И не бойся смеха малого, а бойся смеха большого.
Но на болото не ходи, пустое это, ни грибов там, ни ягод,
лишь филином ухает Лихо одноглазое —
богатыря Сухмантия ждёт не дождётся, на всех заблудших кидается:
сядет на голову прохожему-перехожему,
ноги свесит и мучает его до самой смерти. Баю-бай.


Лихо Одноглазое — нежить, сутулая великанша-людоедка с длинными зелёными взлохмаченными волосы, острыми когтями и с одним глазом на лбу, с сильным обонянием. Живёт на болоте. У неё есть волшебный череп, который криком зовёт людей. Когда те подходят близко, лихо бросается на них и пожирает. Логово лиха находится на дне болота (или лачуга из веток на краю болота), наполненная человеческими костями, которые оно обглодало. Если после встречи с лихом, путник остаётся жив, то лихо насылает на него порчу и это может привести к смерти человека.

Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 30.3.2019, 0:59
Сообщение #8


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Банник и Ставр Годинович


Решил отец Егорки баньку поставить у ручья. Выкопал для проруби ямку, она водицей то и наполнилась. Рядышком место для баньки подготовил: поляночку от деревьев и кусточков очистил, выкорчевал пни, снял дёрн, землю перелопатил, устлал брёвнышками, укрепил глиной, сделал насыпь и сколотил дубовый сруб с дверцей, да оконцем под самой крышей. А щели законопатил мхом, льняной паклей и смолой древесной. Печку-каменку сложил да гладкие камушки для пара приволок. Вкатил бочку для водицы и чан для купания. Принёс парочку ушат, дровишек берёзовых заготовил и всё, можно мыться. Ан, нет.
— В баню банный дух войти должон. Надо б его чёрной курицей задобрить. Пойди, Егорка, излови чернушку! — сказал отец.
Побежал малец в курятник, поймал чёрную курицу, принёс отцу:
— Нате, тятенька! А дальше то что?
— Теперича сверни птичке шею да закопай её под порожком нашей баньки. Банный дух и придёт, покуда спать мы будем.
Свернул Егорка курице шею, закопал мёртвую у порога. А батяня чёрный хлебушко с солью в предбаннике оставил для нового хозяюшки. И попёрлись отец с сыном в дом к маменьке: потчевать и баиньки. Пока ели да спать укладывались, Егоркины родители байки баили о злом характере Банника да про то, как тот может запарить до смерти или баню спалить, ежели что не по его.
— А зачем он нужен, Банник этот? Может и без него проживём? — засыпая, спросил Егорка.
— Не знаю, — пожал плечами отец, он себе таких вопросов никогда не задавал. — Спи, сынок, баю-бай.
А сам задумался: "И вправду, зачем он нам нужен? Да нет, ну как же, хозяюшко! Чудно, однако."
Побежал наутро Егор смотреть, как Банник в бане устроился. Двери открыл, кланяется:
— Хозяинушко-батюшко, пусти поздоровкаться с тобой! Хозяинушко-батюшко, пусти поздоровкаться с тобой!
В ответ тишина. Обошёл мальчонка баньку кругом, во все углы заглянул, даже в бочку и под кадку. Хлеб с солью, отцом оставленный, съел и обратно в хату побежал.
— Есть Банник в бане, пришёл! — закричал он с порога отцу с матерью. — Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.
— Вот те раз, вот те раз! — забеспокоился отец. — Явился, значит, проказник наш. Пойду баньку топить, Банник пар любит.
Натягал мужичок воды, истопил печь жарко-жарко, и вся семья мыться отправилась. Помылись, Баннику ушат водицы оставили, обмылок и веничек в уголке. Дверь палкой подпёрли и до следующего банного дня простились с хозяюшкой-батюшкой.
Егорка же, хоть и съел, оставленный Баннику хлеб, но всё же уверовал, что Банник в их новой бане поселился. Ребятам во дворе о том и твердил:
— Есть банный хозяин в нашей бане, пришёл! Хлебушко утянул и бочку с кадкой опрокинул.

Ай, великий, сильный, могучий богатырь Ставр Годинович ехал от стольного града Киева, с великого пирования почёстного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице своей милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по просёлочкам, через леса да подлесочки. Застала его ночка тёмная у той деревни, где жил Егорка. Не дойдя до хат деревенских, наткнулся богатырь на новую баньку у ручья. В ней и надумал заночевать. Отпер дверь, вошёл, не поклонился, не поздоровался с хозяином банным; крестик православный с шеи не снял и под пятку не засунул — как нечисть велит.
Нашёл Ставр дровишки, истопил печь. Снял с себя одёжу походную, вымылся дочиста, да тут же на лавке, лёг и заснул крепко-крепко. А духу банному ни обмылочка, ни водицы в кадке не оставил.
Ровно в полночь из тёмного уголка выходит нежить: голый, призрачный, худющий-прехудющий старикашка Банник с седыми, лохматыми волосами, весь облепленный листочками берёзовыми, и лицо у него злое-презлое. Склонился нежить над богатырём и начал что-то нашёптывать, да искры из глаз пускать. Поколдовал Банник, поколдовал, потряс своими кулачишками, поплевал на Ставра Годиновича и исчез — только его и видели.
Разбудило утро светлое гулёного богатыря в баньке чужой. Проснулся он, потянулся, хотел с лавки слезть, да не тут-то было! Ни ногой, ни рукой двинуть не может: обессилел наш воин могучий, лёжнем лежит, прохлаждается, взгляд жалкий, а из глаз то ли вода, то ли слеза бежит — непонятно.
Но валяться в одиночестве ему судьбой недолго назначено было. Тем же утречком побежал Егорка к баньке своей — Банника врасплох застать. Глядь, а там былинный богатырь валяется: вымытый и трезв, как стекло (хотя, стёкол малец в глаза не видел, в его деревне окна бычьим пузырём закрывали). Выбежал хлопец из бани, нашёл рогатину и с ней к ворогу лютому подходит. Ткнул Егор рогатиной в тело гладкое, богатырское, а оно не шевелится. Ткнул ещё.
Взмолился тут добрый воин:
— Не губи меня, крестьянский сын! Ехал я от стольного града Киева, с великого пирования почёстного, к себе домой во землю ляховицкую, к супружнице своей милой Василисе свет Микулишне. А дорога то была по просёлочкам, через леса да подлесочки. Застала меня ночка тёмная у баньки рубленной. В ней и надумал заночевать. Заснул крепко-крепко, а как пробудился, так встать не могу.
Дивится на это дело Егорка:
— Видать, без нечистой силы тут не обошлось. Побегу, отца покликаю, — и побежал в дом за тятенькой. Рассказал домашним новость невиданную. Те выслушали и айда к бане: матушка с батюшкой впереди бегут, кошка следом, за ней собака, и даже слепая курица за шумной компанией увязалась, крыльями машет, кудахчет.
Оглядела крестьянская семья богатыря, да и призадумались все. Каждый свою думку вперёд толкает: баба настаивает на порче княжеской, пёс в лес тянет — разбойничков искать, кошка во всём винит блох; а курица Егора в ногу клюёт за то, что тот, в угоду Баннику, чернушке голову свернул.
— Банник! — догадался отец.
И стал у Ставра Годиновича выспрашивать:
— Ты, богатырь, дверь как отпер, поклонился ли хояинушке-батюшке три раза, спросил у него позволения заночевать?
— Нет.
— А порог переступив, снял ли с себя крестик православный да запихал его под пятку?
— Нет.
— А когда в бане омылся, оставил Баннику водицы грязной в ушате, веничек непрополосканный да мыльца кусочек?
— Нет.
— Ох и дурна твоя башка!
— Хочу пирожка.
— Погодь, не время пироги жевать. Давай, проси у Банного духа прощеньица, покайся да поклонись ему три раза.
— Поклоняться я никак не могу, к лавке присох!
— Ну ладно, лежи, мы за тебя челом побьём.
Поклонилась вся семья, вместе с кошкой, собакой и курицей, три раза духу банному. Попросили они хором прощения. Содрали с груди Ставра Годиновича крестик православный и в богатырский сапог запихали, дали воину водицы медовой испить да ушли в дом пироги печь.
А былинник поскучал, поскучал в одиночестве и захрапел. Тут выходит из-за угла Банник злой-презлой и давай кричать, ругаться! Ведь деваться то ему некуда — надо заклятие снимать (семья крестьянская, хошь не хошь, а добрый ритуал совершила). Покряхтел Банник, поскрипел и давай шептать что-то Ставру в ухо — злые чары развеивать. Поколдовал, поколдовал и исчез. Навсегда иль нет — никто не знает, не ведает.
Тем временем, Егоркина маманька напекла пирогов, накормила семью, остаточки со стола в корзинку уложила и пошла к баньке — богатырешку проведать. А за ней, лоб хмуря, муж побежал, за мужем — сын, за сыном — кошка, за кошкой — собака, за собакой — слепая курица. Примчалась процессия к Ставру, тот спит. Разбудили они его и давай пытать:
— Как, добрый молодец, здоровьице богатырское?
Открыл богатырь свои очи ясные, потянулся, встал с лавки, оделся, обулся и накинулся на пышные пироги. А поев, пообещал деревню от ворогов избавить.
— Дык нет у нас ворогов!
— Энто токо кажется, что ворогов днём с огнём по белу свету не сыскать. Их сегодня нет, а завтра набегут, налетят — никого на семена не оставят! В общем, свистите, как появятся. Я мигом прибегу да дружину хоробрую приведу.
Раскланялся великий, могучий богатырь и исчез. Жди-пожди его теперича!
А Егора родные спать повели:

«Баю-бай, сыночек,
баю-бай, не срочно
нам со злом махаться;
впервой черёд — проспаться,
во второй — покушать,
а в третий — сказки слушать.»



Банник — дух бани, крохотный голый старичок, с покрытой плесенью бородой, который шпарит моющихся кипятком, раскалывает камни в печке и стреляет ими в людей, затаскивает их в горячую печку или сдирает клоки кожи. Надо оставлять баннику хороший пар, свежий веничек и лоханку чистой воды. А уж если ты попал под руку баннику, надо выбежать из бани и позвать на подмогу овинника или домового: "Батюшка, выручи!" Банников в бане может быть несколько: банник, банная бабушка, жена банника - обдериха и их дети). Вымывшиеся оставляли на полке ведро и веник для банников, благодарили их, приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, с малыми детушками, гостите к нам в гости!» Банник дух-охранитель: защищает баню чужих банников, чужой нечисти и пришлых людей. Банник может погубить родильницу, если ее оставить в бане одну, или украсть младенца, заменив его своим ребенком. Дети банника обычно уродливы и плохо растут. Чтобы задобрить банного хозяина, под полком новой бани в чистый четверг страстной недели закапывали задушенную черную курицу, а затем уходили, пятясь задом и кланяясь.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 1.4.2019, 0:48
Сообщение #9


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Добромир из Китеж-града


/ Из книги «Взыскание о граде сокровенном Китеже» /
О запустении града того рассказывают отцы, а они слышали от прежних отцов, живших после разорения града и сто лет спустя после нечестивого, безбожного царя Батыя, ибо тот разорил всю ту землю заузольскую, а села да деревни огнем пожег. С того времени невидим стал град тот и монастыри его.
Сию книгу-летопись мы написали в год 6759 (1251)

/ Легенда о славном Китеж-граде, который покоится на дне озера Светлояр близ села Владимирского в Нижегородской области /
В конце 12 века повелел князь Юрий Всеволодович Владимирский построить на берегу озера град Большой Китеж. За дело принялись немедленно, и народ потянулся туда жить. А в 1237 году на Русь вторглись монголы. Услышал хан Батый о богатствах, что хранились в граде Китеже, послал он войска на город. Вел татар предатель Гришка Кутерьма, которого взяли в соседнем городе, Малом Китеже (нынешний Городец). Но в тот день близ Большого Китежа несли дозор три богатыря. Увидев врагов, один из них приказал мальчонке бежать в Китеж и предупредить горожан, тот кинулся к городским воротам, но стрела врага догнала его. Со стрелой в спине добежал малец до стен, крикнул: «Враги!» и упал замертво. Богатыри пытались сдержать ханское воинство, но погибли. На том месте, где они сражались, появился святой источник Кибелек. Монголы же осадили город. Горожане вышли на стены с иконами в руках и молились всю ночь. И тут свершилось чудо: зазвонили церковные колокола, затряслась земля, и Китеж стал погружаться в озеро Светлояр. Потрясённые монголы бросились врассыпную, но божий гнев настиг их: они заблудились в лесу и пропали. А город Китеж исчез. Но увидеть его может любой, в ком нет греха: отражаются церковные маковки и белокаменные стены в водах святого озера Светлояр.

/ моя Сказка /

Ой, о славном Китеж-граде много было сказано, да не всё выговорено.

От сиянья куполов
каждый китежец готов
свои глазоньки тереть
да о мирной жизни петь:
«Ай ты, бог всех миров,
всех церквей и городов,
защити и обогрей,
отведи врагов, зверей,
нечисть тоже уведи
да во дальние земли»!»

И чтобы эта песня
казалась интересней
в Светлояр венки кидали.
Венки плыли и звучало:
«Динь-дон, динь-дон!» —
колокольный перезвон.


Ну, то что бог услышал похвальбу жителей славного города Китежа, сомневаться нет причины, но понял он её, однако, по своему: у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки солнце ясное, и на третий день жизни он ростом был, как семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:
— Добрый мир при нём будет, добрый!
Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир не по дням, а по часам, не успела луна обновиться, как он в совершеннолетие вошёл, наукам разным обучился: письму да чтению. И науки те впрок ему пошли: начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала.

Добромиру дома сидеть было плохо,
о «Вавиле и Скоморохах»
читать уже надоело.
— Не наше бы это дело
махать кулаками без толку.
Но если только…
на рать, пока не умолкнет! —


захлопнул Добромир книгу, пошёл во двор дрова колоть.
Но богатыри из заветных писаний всё нашёптывали и нашёптывали:

«Выйдем, мечами помашем,
домой поедем с поклажей:
копий наберём браных,
одёж поснимаем тканных
с убиенной нами дружины.
Хошь и тебе половину!

Дома тебе не сидится?
Не сидится, бери дубину!
И про тебя напишут былину.»


Эх, за обидушку, за злобушку пробрало младого сына Добромира от сих намёков воинственных! И побрёл он к матушке своей Амелфии Несказанной, да стал жалиться: мол, хочу всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, не к лицу добру молодцу взаперти сидеть в светлой горнице, на бел свет глядеть сквозь письмена заветные.
Вздохнула матерь добрая Амфелия Несказанная и сына жалеючи, спровадилась за советом в палаты белокаменны к городской голове, посаднику княжескому. Заходила она к нему в гриденку, кланялась низко, челом била, речь держала:
— Гой еси, отец ты наш Евлампий Златович, не вели со двора гнать, вели слово молвить за чадо своё ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря во всём великом граде Китеже. Нунь стал свет ему не мил без дела ратного! Отправь-ка ты его на год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу обучаться, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной мир славятся подвигами своими да делами ратными.
Нахмурился Евлампий Златович, ничего не ответил он честной матери Амелфии Несказанной. А как ушла она прочь со двора, так и задумался посадник думой тяжкою: неохота ему единственную силу-силушку в чужие края отпускать, ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку и жди-пожди, ищи-свищи его опосля, пропадай святой град без защитушки! Вздохнул городской глава и вышел во двор для раздумий. Глядь на голубятню, а там почтовые голуби гулят, крылышками машут, на мысль хитрющую толкают: «А и то верно, — подумал Евлампий Златович, — пошлю-ка я грамотку скорописчую на заставушку в стольный град, к богатырям тем киевским. Пущай сюда сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!»
Сказал — сделал! Написал писарь Яшка на пергаменте сию просьбу великую. Привязали эту грамоту к самой жирной голубке и отправили с богом.
Долго ли коротко, но добралась голубица до самого Киева-града, до заставушки богатырской, нашла богатыря самого жирного и села ему на шелом. Не шелохнулся богатырь, не почувствовал незваную гостьюшку на своей голове могучей. Зато другой богатырь заприметил неладное на шеломе у Ильи Муромца и говорит:
— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Не пойму никак! А что наша дружинушка зрит-видат?
Обернулись дружиннички на своего воеводу и захохотали что есть мочи!
Ну, нам на их смех по боку, мы и не такое видали.

Ходят слухи по Руси: на Луну летали
баба Яга да три разбойника,
и гуляли они там преспокойненько!


/ Но это из другой уж сказки.
А ты, Егор, раскрой-ка глазки,
и слухай всё про Китеж-град.
Что-то ты не очень рад? /


Так или не так, но прочли богатыри киевские просьбу горожан китежских. Посочувствовали граду беззащитному да стали решать: кого на выручку спровадить? Жребий пал на Добрыню Никитича и младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего (чтобы Добрыня зазря времени не терял, а зараз двух мальцов обучал). Ну и спровадили их обоих в славный Китеж-град, с глаз долой — из сердца вон!
Сели добрые витязи на своих верных боевых коней Бурушек и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны леса промеж ног пуская. Во-о-он и озеро Светлояр виднеется, блином на сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой водицей на красном солнышке поблёскивает. Рядом град большой стоит, златыми куполами церквей глаза слепит. А на рясных площадях ярмарочные гуляния: люд честной гудит — торгуется, ряженые скоморохи народ забавляют, а игрушки Петрушки, как могут, детишек развлекают. Приземлились наши путники на самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Вот так взяли и опустились с небушка на землю. Народ в рассыпную:
— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте войско охранное, бегите за городской головою!
Кинулись, бросились горожане, а войска охранного то и нет. Стучатся к Евлампию Златовичу, тот вышел из терема на крыльцо, в ус подул, квасу испил, подумал, подумал и люд честной успокоил:
— Похоже на то, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, научать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град от ворогов защищать!
— У-у-у! — народ остыл-отошёл и кумекать поплёлся: как прокормить тако громадное убожище, всех троих богатырей, в общем.
Добрались слухи о прибывших добромировских учителках и до самого Добромира. Сорвался он с печи, прихватив с собой калачи и понёсся быстрей ветра до гостей воеводушек. Вот уж они обнимались, целовались, братьями назваными нарекались! И отдохнувши да поспавши, на пирах почёстных погулявши, заладили они бои, драки, учения. Учились год, учились другой, а на третий год народ не выдержал, зароптал: дескать, ждать устали мы, когда все эти поединки закончатся. А и неспроста, вино богатыри хлебали бочками, мёд ели кадками, гусей в рот клали целиком, глотали не жуя, хлебов в один присест сметали два пуда!

— И ни день, ни два,
не желают боле
крестьяне такой доли.
Отправляй, царь батюшка,
обоих в обратушку! —


припёрся сплетничать, наушничать к Евлампию Златовичу мужичок-бедовичок.
— Гыть, проклятый! — осерчал посадник княжеский. — Ни одной доброй вести не принёс ты мне за всю свою жизнь горемышную. Пошёл вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка ты в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себе позорище на буйну, глупу голову.
Деваться некуда, приказа барского никак ослушаться нельзя. Собрал мужичок-бедовичок котомочку, взял посох каличий и побрёл житья-бытья просить в малый Китеж-град. А как ворота городские за ним захлопнулись, тут же большой Китеж навсегда забыл про оборванца, лишь маковки на церквях посерели. Тёр их, тёр игумен Апанасий, да всё без толку, так блеклыми и остались. Развели руками монахи, разбрелись по своим кельям, чертей с опаской проклиная, ведь с бесовщиной яро спорить и по сей день никто не отваживается.
Но оставим те дурны приметы да вернёмся в гридню княжескую, где на лавочке резной сидит Евлампий Златович и раздумывает: «Нет, оно то оно — оно, мужик стонет, но пашет. Но и мужика, как ни крути, жалко. Опять же, казна городская пустеет.»
Вдруг ставни от ветра распахиваются и в окошечко влетает Белая баба, опускается она на пол, подплывает к посадничку княжьему, садится рядом на лавочку, ласково заглядывает в его очи ясные, берёт белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудрёное:
— Погоди, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, яки смертушка, як воля-волюшка. Коль оставишь их при себе ещё на год-другой, то отойдут они со мной в мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их взад на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягёшь вослед за мужиком-бедовиком ты в малый град да там и сгинешь навеки! — сказала, рассмеялась и исчезла.
— Нежить треклятая! — прошептал Евлампий Златович, опустился на коленочки и пополз в красный угол к святой иконочке. Челом побил, перекрестился ровно дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на полати и уснул в муках на перине мягкой, под одеялом пуховым.

А наутро издал указ:
«С Добрыни и Балдака слазь.
Велено кормить, кормите.
И это… боле не робщите!»


Послушались мужики приказа боярского, разошлись по полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти.
Проходит год, проходит два в крестьянских трудах тяжких: ироды былинные на выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя кормить, а ещё и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. А сами забавляются в боях потешных, перекрёстных, да мечи куют, мужикам раздают, те их в руки брать отказываются: мол, господь нам завсегда поможет! Богатыри на поговорки эти дивились, доселе они с таким людом не сталкивались ни на прямоезжих дорожках, ни на путаных, заковыристых. Добрыня Никитич нахмурился, грозну речь держал:
— На Русь печальную насмотрелся я да с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано, и не счесть уже даже господу! На своём веку нагляделся я на самых на дурных дуралеев, но таких, как вы, по всей сырой земле ни сыскать, ни отыскать, ни умом не понять!
Да уж, то чудной народец был, блаженный: разумом как дитя, а мыслями где-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир понятие имели, ну им и положено по чину да по званию.

Вот ту пору тяжкую и прознал злой хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал он в Малый Китеж воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывают: дескать, богатств немерено, но укреплён град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в чисто поле зорко глядят. Пообещал Батый трёх богатырей на одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел на Большой Китеж огромное войско.
А на заставушне богатырской несёт караул сам Добромир, да всё вдаль глядит, под нос бубнит песнь народную:

— Мы душою не свербели,
мы зубами не скрипели,
и уста не сжимали,
да глаза не смыкали,
караулили,
не за зайцами смотрели, не за гулями,
мы врага-вражину высматривали,
да коней и кобыл выглядывали:
не идут ли враги, не скачут,
копья, стрелы за спинами прячут,
не чернеет ли поле далече?
Так и стоим, глаза наши — свечи.
Караул, караул, караулит:
не на зайцев глядит, не на гулей,
а чёрных ворогов примечает
и первой кровью (своею) встречает.


Но вот приметил он тучу чёрную, тучу чёрную не от воронья, а от силы несметной Батыевой! Сила чёрная надвигается, сердце воина, нет, не мается, а биться перестаёт, Добромир приказ отдаёт:
— Скачи, Балдак свет Борисьевич, к воротам городским, стучись что есть мочи, кричи зычным голосом: пришла беда откуда не ждали, магол прёт — берегов не видать!
Прыгнул Балдак Борисьевич на коня вороного и помчался в славный Китеж-град, но стрела калёная чужеземная нагнала его в неровен час и ранила смертельно. Не упал младой богатырь на травку колючую, а доскакал до ворот и успел принесть вести горькия:

— Тянет рать Батый сюда,
закрывай ворота
держи оборону,
коль не хочешь полону!


И упал замертво на мураву со стрелой в спине могучей.

Павши замертво, не ходи гулять,
тебе мёртвому не примять, обнять
зелену траву — ту ковылушку.
Не смотри с небес на кобылушку
ты ни ласково, ни со злобою,
не простит тебя конь убогого:
«Ой святая Русь — то проста земля,
хороша не хороша, а огнём пошла!»


Эх, побежали белые лошадки перед глазами у воина. И явилась ему Белая баба такая красивая, что глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит за собой дитятку богатырскую. Встал Балдак и пошёл Балдак за ней следом, кликнув своего Бурушку верного, но тот фыркает, копытом бьёт, стоймя стоит, тело хозяина оплакивает. Вот так и ушёл былинничек в страну былинную, туда где сбудутся все его мечты отроческие о странах заморских.
Нет, народ, он не урод, ворота хлоп на запор и айда молиться, у бога защитушки просить. А в ту пору богатырь киевский Добрыня Никитич и богатырь китежский Добромир билися, силу чёрную раскидывали: махнут налево — улица, махнут направо — переулочек, а как прямо взмахнут, так дорожка прямоезжая из тел мангольских выстилается. Но ворогов меньше не стало, они всё прибывают и прибывают! Вдруг небо тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видеть стали наши витязи. Одолела их сила чёрная, упали, лежат два воина, не шелохнутся, калёны стрелы из груди торчат. А над ними уж баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с земли-матушки поднимает и уводит их вдаль не на посмешище, а в легенды те, что до сих пор поём.
Но вернёмся в Китеж-град, как же там народ? Нет, он не врёт, не пьёт, а всю ночь молится святым и господу, прося защитушки для малых детушек.

Эге-гей, где же ваши дубинушки,
мечи булатные да копья вострые?
Лежат защитнички, истёкши кровушкой,
и больше помочи вам ждати нечега.


А народ молится, ему всё по боку! Блаженный тот народ, что с него взять ужо?
Войска Батыевы уже близёхонько, и стрелы вострые пускают в крепости.

Но вдруг накрыло покрывалом
то ли белым, то ли алым:
Светлояр с брегов ушёл —
Китеж под воду вошёл,
и трезвон колоколов
лишил монголов дара слов.


Онемело вражье войско, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и смерть нашла.
А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, крестьяне сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович за всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней на кол пытался сажать, но не получалось что-то. Говорили… нет, ничего не говорили, больше молчали — трудности в воде с разговорами.
Только матерь безутешная Амелфия Несказанная всё слёзы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому. И наплакала она целый святой источник, который до сих пор из-под земли бьёт.
Поди-ка, умойся в нём, авось со своей хари грехи и отмоешь.

Вот написала былину.
Ну что же вы в горе, мужчины?
Не плачьте по сотоварищам мёртвым,
они рядком стоят плотным
на небушке синем-синем,
и их доспехи горят красивым
ярким солнечным светом!
Оттуда Добрыня с приветом,
Вавила и Скоморохи.
И тебе, Добромир, неплохо
стоится там в общем строю.
А я про тебя спою.



/ 2013 год, одно из сёл вблизи Городца (Малый Китеж) /
В магазин зашёл старичок-бедовичок с длинной, окладистой бородой, в суконной рубахе и лаптях. Попросив хлеба, он протянул старинные монеты времён монголо-татарского ига и спросил:
— Как сейчас на Руси? Не пора ли восстать граду Китежу?
Изумлённая продавщица не нашлась с ответом, а старичок-бедовичок взял хлеб и ушёл восвояси.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 2.4.2019, 23:25
Сообщение #10


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Белая лошадь Евпатия Коловрата


/ Сказание о Евпатии Коловрате /
Некий вельможа рязанский по имени Евпатий Коловрат гостил в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем. Услышал он о нашествии злого хана Батыя. И выступил из Чернигова с малой дружиною да помчался быстро. Приехал в землю Рязанскую, увидел её опустевшую: города разорены, церкви сожжены, люди убиты. И вскричал Евпатий в горести души своей, распалялся в сердце своем. Собрал небольшую дружину - тысячу семьсот человек, которых собрал вне города. Погнались они за ханом, едва нагнали его в земле Суздальской и напали на станы Батыевы. Начали сечь без милости так, что смешались полки татарские. Тут поймали татары из полка Евпатьева пять воинов, изнемогших от великих ран. И привели их к Батыю, хан их спрашивает: «Какой вы веры, с какой земли и зачем мне много зла творите?» Воины отвечали: «Веры мы христианской, служим великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому в полку Евпатия Коловрата.» Усмехнулся хан и послал своего шурина Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Обступили Евпатия татары, стремясь его взять живым. И съехались Хостоврул с Евпатием один на один. Евпатий был исполнен силою и рассек Хостоврула пополам до седла. И пошёл дальше сечь силу татарскую! Многих богатырей Батыевых побил: одних пополам рассекал, а других до седла разрубал. Испугались татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий для метания камней: били по нему из бесчисленных камнеметов. И убили его, а тело принесли к Батыю.

/ Поверье о белой лошади /
В рязанской губернии, на кладбищах старинных, расположенных вблизи болот, слышны бывают песни да свист. Выбегает белая лошадь, оббегает всё, прислушивается к земле, раскапывает её и жалобно плачет над покойниками. Ночью над могилками появляются огни и перебегают на болото. Горят они так, что видно каждую могилку, а как засверкают, то видно, что на дне болота лежит. Поселяне говорят, что здесь когда-то было побоище. Сражались русские князья с татарами, бились не на живот, а на смерть. Татары уж было начали одолевать князей, как откуда ни возьмись, выезжает на белом коне неведомый богатырь со своими сотнями. Бьет да колет татар, направо и налево, и добил их чуть ли ни всех. Тут подоспел окаянный Батый, убил он богатыря, а белого коня загнал в болото. С тех пор белый конь ищет своего хозяина, а воинские сотни поют, свистят — авось откликнется удалой богатырь.


/ Сказка /

Пела б я вам старинку,
да закончились песни у Иннки,
а посему
слушай былинку мою.


Ну так вот, по самой глухомани рязанской, по болотам топким да по кладбищам старинным бродит призрак белой лошади, а за нею следом войско сотенное тучей чёрною, ищут они хозяина своего — богатыря воеводушку Евпатия Коловрата, но всё не сыщут никак. Невдомёк им, душам умершим, знать правду суровую о том, что богатыри бессмертием обладают: павшие в бою богатыри переходят в мир сказочный и живут там вечно, гуляя по былинам, потехи мелкие перепрыгивая, а байки про меж ног пуская!
И бродила так белая лошадь с войском сотенным еще б целую тыщу лет, а то и вовсе две, да прознал Евпатий Коловрат, что воины его верные и кобыла белая Зорюшка по кладбищам шастают, в болотах-топях вязнут, его, воеводушку, кличут. И стал он искать способ на землю грешную ненадолго вернуться, с собой в сказку дружочков милых забрать.
Кинулся-бросился былинный, но никак из своего света белого выбраться не может! Бился, бился он с пространством тягучим, но всё зазря. А лошадь белая ржёт на болотах рязанских, копытом стучит, и его сотня смелая по кочкам пробирается, Евпатия кличет не докличется.
Стал думу думати богатырь: как в мир неласковый пробраться? Год думал, другой, третий. Заболела от дум у него голова, и решил он идти выспрашивать совета у сильных русских могучих богатырей. Выслушали богатыри горе Евпатьево, почесали свои бошки мудрые, развели руками аршинными, пожали плечами, теми что с косую сажень, и отправили Коловрата за помощью к Бабе Яге, а более не к кому!
Надел Коловрат свою кольчужку-рубашечку, взял булатен меч и отправился в чащу дикую к бабе Яге на велик поклон. Дремучий лес сказочный и расстояньица несусветные! Три года пробирался пеший богатырь к избушке на курьих ножках. Дошёл, наконец, поставил окаянную к себе передом, к лесу задом и стучится:

— Открывай, бабуся,
я к тебе несуся
со своей кручиной!

— Пишет сказку Инна! —
выглянула баба Яга из окошка. —
Знаю, знаю я твою беду,
увяз по самую бороду:
безлошадный по свету бродишь,
покоя себе не находишь!


— Так что же мне делать, бабка?
— А ты, касатик, в дом зайди, поешь, попей, там и верное средство найдётся.
Устал богатырь, проголодался, полез, кряхтя, в избушку. Заскрипела изба, застонала, просела до самой земли от тяжёлых доспехов богатырских, да и затаила на Евпатия обидушку чи злобушку.
А баба Ёжка уже привечает былинничка, наливает иван-чай и супец из мухоморчиков подносит. Но Евпатий неловок оказался, пролил супчик нечаянно на пол, достал из сумочки серую уточку перелётную и велит карге добычу ощипать да на углях поджарить.
Усмехнулась старая и сделала почти так, как велел Коловрат: ощипала серую уточку да щей с утятинкой наварила, немного мухоморчиков добавила на всякий случай. Наелись они оба, напились. Прикорнул Евпатий, а баба Яга достала большущую волшебную книгу и давай её читать, перелистывать:

«Адамовы дети.
В Смоленской губернии рассказывали, что Ева посоветовала Адаму, прежде чем идти к богу, спрятать часть детей в камышах, дабы тот не отобрал их в своё услужение. А как шел Адам обратно, так и думает: дай зайду, возьму своих детей из камышей! А их там уже и след простыл, сделались они тёмной силою: домовыми, лесовыми, водяными да русалками.»

Тут злыдня избушка стала раскачиваться, усыплять бабушку, но Ягуся не унималась, продолжала читать:

«Адамова голова — цветок.
Растет кустиками с локоток, цвет рудожелт, красен, как головка с ротком. Трава эта облегчает роды, укрепляет мельничные запруды, внушает храбрость, помогает в колдовстве. Расцветает к Иванову дню. Нужно положить его в церкви под престол, чтобы он пролежал там сорок дней, после чего цветок получает такую чудодейственную силу, что если держать его в руке, то будешь видеть дьявола, чертей, леших — всю нечистую силу. Тогда можно сорвать с лешего шапку, надеть на себя и станешь так же невидим, как он.»

Но избушка всё раскачивалась и раскачивалась. Баба Яга, наконец, устала читать, зевнула и сказала:
— Всё, баста! И эта травка сойдёт. Пущай сорвёт детинка цветок Адамовый, найдёт лешака, покрадёт его шапочку и исчезнет в мир иной на веки вечные!
Тут избушка на курьих ножках перестала раскачиваться, одобрительно крякнула и замерла. Ведьма растолкала богатыря, напела ему сладких песен про цветок Адамову голову, выпроводила вон со двора и завалилась дрыхнуть. Возрадовался Коловрат добрым советам бабы Яги и побежал быстрее ветра Адамову голову искать. Но Адамова голова — растеньице редкое. Бегал, рыскал он по тайге три года. Нет, не сыскал цветочка заветного. Уселся у ракитова куста, рыдает. Ай, пробегал мимо зайчишка: косой взгляд, большие уши. Увидал он слёзы горькие богатырские, сжалился над детиной, подкрался близко-близко и спрашивает:

— Пошто плачешь, воин ратный,
потерял свой меч булатный?


Удивился богатырь на смелость заячью, вытер слёзы горючие и отвечает зверёнышу малому:

— Не терял я меч булатный.
Путь проделав семикратный
не сыскал цветок волшебный,
маленький такой, заветный.
Нужен мне он позарез,
чтобы в мир иной я влез!


— Что за цветочек? — навострил уши зайчишка. — Я про любую сказочную траву много чего знаю!
Обрадовался Евпатий, рассказал про свою беду, да про Адамову голову и ещё много чего лишнего сболтнул. Аж ворон, дремавший на ветке, встрепенулся и заслушался.
— Знаю, знаю я такую травку! — воскликнул заяц. — Она неподалёку растёт, пойдём покажу.
Поднялся богатырь на резвы ноженьки, поскакал быстрёхонько вслед за заюшкой, и ворон за ними увязался — следить да вынюхивать. Нашел косой травку волшебную в овражке у ручья. Глядь, а та зелёная, токо-токо цветочки увяли. Эх, до Иванова дня ещё долго, почти год ожиданьица. Но серчать да жалобиться некогда, надобно место нежилое обживать, избу рубить да баню строить.
Вот так день за днём и потекли: справил Евпатий дом, поставил баньку. Живи да мойся, в лес на охоту ходи. Ну и повелось: заяц в доме прибирается, щи варит, капусту в огороде выращивает; человек в лес за добычей хаживает; а ворон на ветке сидит, зорко за братьями назваными приглядывает, к бабе Яге туда-сюда с докладом летает.
Ой и понравилась зайцу такая жизнь! Уютно, тепло в избе жить, и опять же, под охраной могучей. Вот и задумал косорылый неладное: пошёл как-то ночью к ручью и выкорчевал всю мураву волшебную, корешки погрыз, пожевал да по ветру раскидал.
Не сразу хватился богатырь Адамовой травки, а как хватился, так уж поздно было: стоит сыра земля у ручья, лопухом да борщевиком зарастает. Заревел богатырь на весь лес от злобушки лютой! Затрепыхалась на древе ветка с вороном, взмахнула птица чёрная крылами, закружилась над Евпатием да за собой в лес зовёт. Выругался детина богатырская и вслед за вороном отправился «на авось», а тот летит прямёхонько к хозяйке своей, к ведьме бабке Яге.
Зайчишка же трусливым сказался, сперва в хате спрятался, а потом и вовсе в тайгу сбежал. С тех пор так от людей и бегает: как завидит охотника перехожего, замрёт в испуге, а отмерев, текает прятаться в чащу!

Эх, не месяц на небе блином повис — окошко у бабы Яги светится, ждёт Евпатия в гости. Знает старая ведьма о проделках хиторомудрого зайца, да не по наслышке, а от ворона верного. Двери отворила, ухи из жаб наварила, пол метёт да песни поёт.
Злой, яки пёс, влез в её хату русский могучий богатырь. Опять просела избушка на курьих ножках до самой сырой земли, закрякала, заскрипела враждебно! Но хозяйка уже воркует, потчует гостя и утешает как может:

— Ты поешь, попей, Коловратий,
да поспи, отдохни на полатях.
Знает пташка моя дорожку
к волшебной траве. Поможет!


Не стал Коловрат душу самому себе травить, поел бабкиной ушицы из жаб да лягушек, испил чай зелёный валерьяновый, а после завалился на лавку и захрапел. Спал, однако, не долго. Избе надоело в землю проваленной стоять: ни побегать тебе, ни поплясать — лапы куриные поразмять! И давай она качаться да трястись быстро-быстро.
Вскочил богатырь с испугу, плюнул в угол, да и выбежал вон! Встрепенулся от сна и ворон на сосне, взмахнул крылами и полетел, зазывая за собой воина. Шли они долго, почти год. Евпатий на друга бывшего чертыхается и обещает на весь заячий род сезон охотничий объявить, чего ранее делать роду людскому никак не дозволялось. Ворон же поодаль летит, в друзья к богатырю не набивался, глазами хитрыми поблёскивает, добычу сам себе добывает.
В аккурат к Иванову дню подошли они к быстрой Ильмень-реке. Глядь, а вдоль бережка растёт Адамова голова, и той травы у речки видимо-невидимо, вся пошла цветом алым! Обрадовался Коловрат, благодарит птицу чёрную, кланяется, на колени припав, и цветы волшебные рвёт. Нарвал охапку и бегом в ближайшую церковь, пока не завяли.

А церква — колокола, колоколища,
вкруг неё стоят осиновы колища,
изнутри духовный льётся цвет!
Чёрну ворону туда и ходу нет.


Разминулись походнички в разные стороны: ворон к бабе Яге полетел доклад держать, а Евпатий прямиком в златую церковь! Крест кладёт по-писаному, поклон ведёт по учёному, входит в святилище к алтарю, прячет под престол Адамову голову, да и уходит на сорок дней выжидать обряда-таинства. Но образа святых на иконках хмурятся, как будто сказать чего хотят, но не могут. Замерла церковь на долгих сорок дней. Поп батюшка вернулся с обеда, ничего понять не может: свет духовный подевался куда-то, иконки сирые висят, мироточить перестали.
А Евпатий в деревеньку пожить да постоловаться отправился, вдовушек ласковых поцеловать. И время полетело быстро-быстро! Вот уже и пора за магическим цветком верстаться. Дождался Коловрат, когда церква опустеет, пробрался тихонечко к алтарю, вытащил из-под престола Адамову голову, засунул за пазуху и восвояси! Вздохнула церковь облегчённо, выпустила на мир божий свой духовный свет, который и по сей день тебе глаз слепит. Али не чуешь?

Теперь другая задача встала колом перед былинным богатырём: как лешака в лесу найти да шапку с него содрать? Ведь леший, говорят, невидим, на зов не откликается, а если и покажется кому, так токо деткам малым, бабам робким иль мужичкам трусоватым. А наша детина никаким боком в эти списки заветные не был вхож. Сел Евпатий на пенёк думку думати. Ворон тут как тут, грамотку скорописную от бабы Яги в клюве держит. Кинул он её в руки богатырю, тот развернул берестянку и давай читать:

«Ну и дурак же ты, Коловратий,
на тебе пахать и пахать бы!
Ну-ка, вытащи траву из-за пазухи
и узришь всю нечисть, что лазает
по лесам, полям и оврагам,
по пням да злющим корягам.»


Что ж, вынул Евпатий зачаровану Адамову голову из кармашечка нагрудного, повертел в руках, покрутил, и вдруг бел свет вокруг него помутился, посерел от нечисти всякой! Ой, не знал доселе богатырь, не ведал, что на миру столько злых духов живёт: летают, ползают и ходьмя ходят. Как же в этом месиве лешего то разглядишь?
Вздохнул ворон, кивнул вояжке, мол, за мной ступай, да и полетел лешего сыскивать. Поднялся с пня Евпатий и потелепался за ведьминой птицей. Бродили они среди зла поганого три дня и три ночи, забрели в бор далёкий, лес тувинский, в тот что стоит к монголкам передом, а к матушке Руси задом.
А как зашли они в лес тувинский, так сразу и развеялся от нечисти белый свет. Хотя свету белого богатырь так и не узрел: всё елки да ели — темно кругом от хвои.
— Ну вот, — вздохнул Евпатий, — пропала волшебная сила у Адамовой головы, токо выкинуть её и осталось, проку от муравушки никакого!
— Погодь добром раскидываться! — заговорил ворон человеческим голосом. — Чуешь, глаз дурной следит за тобой?
Нахмурился Коловрат, поверил птице, плечи расправил, достал булатен меч и закричал во весь голос:

— Выходи, колдун-ведун, битися!
А коль ты змеевич, то махатися!
Негоже прятаться, не по нашему
за кустом сидеть. Иду скашивать!


Задрожал от страха ракитов куст, и выходит оттуда голый, тщедушный старикашка с длинной бородой, серо-зелеными запутанными волосами, в которых торчат листья да ветки. Кожа у него серая, на лице ни бровей, ни ресниц, большие зеленые глаза светятся бесовским светом, а на голове старая широкополая шляпа. Это и был лешак.
Заметил леший, что богатырешка в руках сухоцвет Адамовый держит, а сам на шляпу его поглядывает. Разозлилась нежить, осерчала и вдруг стала расти: росла, росла и достала головой до верхушек самых высоких деревьев, захохотала и зовёт Евпатия битися да махатися. И пошёл на лешего Евпатий мечом булатным, но не тут то было: колет нечистого в ноги, а меч сквозь призрачное тело проскальзывает, так что толку от этих уколов — ничуть. Нет, не одолеть Коловрату духа лесного!
А ворон, полюбовавшись на сие зрелище часок-другой, спокойненько так подлетает к голове лешего и своим клювушком срывает заветную шапочку, да кидает её на голову воеводушке. Как оказалась шляпа лешего на голове богатыря, так нечистый дух уменьшаться пошёл, ростом стал ниже травы, ай и вовсе в ней затерялся. Ворон же каркнул ехидно да в обратку к бабке Ёжке направился.

Коловрат и вовсе исчез из сказки: попал он, наконец, в наш мир да в твоё время. Огляделся по сторонам, никаких особых перемен в лесу тувинском не приметил. Зато хлоп-хлоп себя по бокам, а те прозрачные стали: гуляют руки по телу, сквозь плоть проскакивают. Ой, не любо тако диво богатырю! Чи духом бесплотным наш вояка заделался?
Но делать нечего, поплёлся былинничек к болотам рязанским да к кладбищам старинным. Как дорогу чуял, сам не знал, но шёл правильно, путём-дорожкой прямоезжей, напролом сквозь дерева и горы высокия.
Худо-бедно, но наконец добрался бестелесный дух Евпатия к болотам рязанским, к тем кладбищам старинным аж на тридцать третий день. А в дороге ни есть, ни пить не хотел, всё твердил имя лошади своей да дружинушку любимую поминал.
Ну вот и болота те заповедныя да кладбища жуткие, брошенные. Кликал, кликал воеводушка дружину свою верную да кобылу Зорюшку, никто на его зов не откликается. Устал, лёг спать под крестиком могильным.
Наступила ночка тёмная. Зашуршали дерева, заколыхалась мурава, заморгал на небе месяц ясный, послышался гул, свист да топот копыт! Пробудился Коловрат, поднялся на ноженьки резвые, побежал в ту сторону, где шум гремит. Добежал, видит: лошадь белая скачет, а за ней сотня богатырская, и кличут они его, Евпатия. Закричал тут воевода зычным голосом:

— Гой еси, моя сотня семисотенка,
гой еси, моя Зорька родненька,
вы пойдите же ко мне обниматися,
верой, правдою служить да брататися!


Кинулись они, бросились в обьятъя дружеские, рыдали от счастья, друг на друга не нарадовались. А белая лошадь копытом бьёт, спину хозяину подставляет. Когда ж поутихли да поугомонились страсти на болоте рязанском, позвал Коловрат с собой в мир сказочный всю дружинушку верную. Прыгает он на кобылушку, велит войску смелому за ручки белые ухватитися, а сам одну руку положил на плечо воина первого, а другой рукой сорвал с себя шляпу широкополую. И…
Провалился Евпатий обратно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном да в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, надел шапку лешего на голову. И оказался вновь в реальном мире рядом со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул от удивленьица богатырь и снова снял шапку волшебную. Опять воплотился у болота сказочного Коловратий несмышлёный, избушкой на курьих ножках заговорённый.
Десять раз шнырял туда-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, да и в понятие вошёл, что перед ним стеною встал выбор велик: либо духом прозрачным остаться с любимой лошадью своей да с дружиной беспомощной, либо одному взад верстаться. Думал богатырь день, думал ночь, на одну чашу весов укладывал подвиги свои ратные, на другую — бродить по болотам, шлятися, бестолку удаль молодецкую хоронить-ховать.
И стало казаться богатырю, что лошадь белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-то неживая, а бесчувственная, яки солдатики деревянные — как поставил, так и стоят, не шелохнутся. «Иль просто сильно хотят со мной уйти: стараются, строй держат?» — подумал.
— А-а-а! — вскричал от отчаянья Евпатий Коловрат и сдёрнул с себя шапку в последний раз. Да и ушёл в свой мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям не даёт, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, где леший на малых детушек страх наводит!
А что лошадь? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Иди-ка её поищи! А коль домой не вернёшься, значит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам не сыскать!

А ты спи, Егорка,
ведь по свету долго-долго
сказке Иннкиной носиться!
Говоришь, тебе не спится?
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение
Инна Фидянина-Зу...
сообщение 1.8.2019, 0:56
Сообщение #11


Играющий словами
**

Группа: Пользователи
Сообщений: 144
Регистрация: 16.3.2019
Вставить ник
Цитата
Из: остров Сахалин




Медведи-двоедушники


Прослышал сердобольный богатырь Чурило Пленкович, что в славном граде Саратове живут-поживают два медведя-великана, которые, богатырей из беды спасают, заблудшим помогают, а всё остальное время на цепи сидят, брагу пьют и народ честной на ярмарках веселят — пляшут да на гармониках пиликают. И судачат, что внутри у них две души: одна медвежья, а другая человеческая. А посему медведи те — двоедушники.
Обидно стало Чуриле за мохнатых товарищей богатырских, за названых братьев самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича.
— Надобь у них человеческу душу наружу выпустить, или же оборотить медведей в людей, и дело с концом!
Но сказать одно, а сделать другое. Как из косолапых лишнюю душу выпустить? Ну или как превратить их в людей? Никто не знал.
Пошёл Чурило к злющей ведьме Яге с бочёнком медовухи — та всё знает, всё примечает, за всеми следит, а на мёд также падка, як и пчёлы.
— Тук-тук-тук, Яга!
— Чай, пришла моя беда?
— Не беда, а бедка, заводи обедку, будем брагу пить, об делах говорить.
— Эх, каки таки дела от тебя, богатыря?
Высунула бабка нос из избы, понюхала воздух недоверчиво и распахнула дверь поширше:
— Ну заходи, коли пришёл, на пороге стоять — ноженьки не уважать.
Взобрался Чурило Пленкович еле-как в избушку на курьих ножках, просела изба, застонала, богатырю отомстить пообещала. А тому и дела нету, знай себе за стол садится, прихорашивается, златые кудри на палец наматыват.
— Никак соблазнить меня хошь? — замотала крючковатым носом ведьма. — Ты это брось, я с такими как ты в два счёта расправляюсь! Али забыл?
Помнил, помнил Чурилушко, как он с богатырями на Москву ходил, и как баба Яга их в печи сожгла чуть ли ни до смерти самой. Поглядел вояжка в серо окошечко на баньку ту славную, вздохнул, на бочёнок свой покосился и промолвил слово доброе:
— Наливай!
Разлила бабуся сладкой бражки по чарочкам, и говорит:
— Рассказывай с чем пришёл, а коли не расскажешь, то спать ляжешь и не проснёшься.
— Да ты старая смеёшься! Вот послухай об чём сказ держу тебе сейчас. Есть у городе Саратове два медведя-великана, шо играют на баяне. Так судачат, те медведи — двоедушники: одна душа у них человечья, а другая звериная. Надобь помочь страдальцам, одну душу наружу выпустить, много они добра по свету делают!
Фыркнула бабка на речи такие, прищурилась:
— А какую душу ты хошь наружу выпустить: медвежью или человечью?
— Медвежью конечно!
— Э-э, дружок, а ведь медведи те не оборотни, выпусти из них хучь любую душу, так медведями и останутся, не оборотятся они в человека! — хмыкнула Ягуся и хлопнула былинничка по плечу. — Придётся тебе, касатик, решать каку душу облегчить, а каку оставить в медвежьих мослах.
Не ожидал добрый русский богатырь такого расклада, хотел было заставить ведьму раскинуть по столу картишки:
— Пущай масть и порешает судьбину косолапых!
Да бабка лишь носом из стороны в сторону повела и промолвила:
— Э нет, так не пойдёт! А давай-ка вместе подумаем: вот чья душа брагу пьёт, а чья богатырей из навоза вытаскиват?
Тут Чурило Пленкович оскалился и загигикал, яки конь:
— Ну ясно дело, брагу хлещут человеки, а спасают...
— Медведеки! — заржала ведьма.
— Ну и шо тады делать будем? Надо пьяниц из медведей вытаскивать! — рассудил богатырь.
— Погодь, не спеши. И свинью споить можно, а где ты видал свинью нрава гхероического?
Почесал затылок Чурило, задумался:
— Ты хошь сказать, шо пьянствовать может и медвежья душа, а гхеройсвовать токо человечья?
— Ну да, родной, ну да! Выпусти ты душу человечью наружу и останется род богатырский без помощничков.
Тут избушка совсем устала держать на себе богатырску тушу и скрипнула угрожающе. Не обратили на её грозный рык два сотоварища-бражничка, отмахнулись и давай дальше думу думать: каку душу в медвежьем теле оставить, а каку освободить. Но избушке на курьих ножках до их раздумий и дела нету, стала она раскачиваться из стороны в сторону да песни петь по-петушиному.
Но от качки да кукареканья богатыря лишь в сон потянуло. Зевнул славный русский витязь и уснул мертвецким сном. Расстроилась изба, присела наземь, давая ногам отдохнуть. А баба Яга хотела под шумок напоить спящего гостя ядовитым зельем и дело с концом! Но передумала, махнула кочергой — согнала кота Баюна с печи и шепнула другу верному:
— Беги коток во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, шо играют на баяне и скажи им таку речь: хочет из них душу вынуть богатырь Чурило Пленкович, пущай не едят, не пьют из его рук, а какую чарку поднесёт, так ту пущай и перевёртывают.
— Мяу, — отвечает ей верный кот Баюн и бежит во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне — предупреждать их об опасности.
Но вот прошло сто лет, сто веков, проснулся наш богатырь... да не, не прошло и трёх дней как оклемалась наша детинушка. Встал Чурило, расправил плечи, огляделся, вспомнил об чём пришёл Ягусю просить и спрашивает:
— Так шо, старая, поможешь медведям?
Крякнула бабка у плиты:
— Так ты какую душу хошь ослобонить: медвежью иль человечию?
— В любом случае людскую!
— Ну людску так людску, не мне тебя судить. На флягу с зельем, дашь их медведям, те выпьют и людска душа наружу выпрыгнет.
Дала бабка богатырю обычной браги, да и выставила за дверь. А напослед пробурчала себе под нос:
Не ты греховодников в медвежье тело облёк, не тебе их и вынимать.
А Чурило Пленкович уже шагал да песни напевал. Так и добрался до города Саратова. Заглянул на ярмарку шумную, разглядел там средь толпы двух медведей-великанов с усердием пиликающих на баянах. Распихал толпу и подходит к сотоварищам, названным братьям самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича. Подходит он к ним походкой бравой и подмигиват: и так подмигиват и эдак! И протягивает косолапым флягу с брагой. А медведи одним ухом кота Баюна слушают, другим Чурилу, а их душа (уж не знамо и какая) похмелия просит. Вот мишки и не отказываются: выпили они каждый по полфляги и развеселели, есчо шибче играть стали. И былинничек повеселел:
— Ну и ладушки, ну и хорошо, видать по одной душонке в мослах медвежьих осталось, эвона как расцвели медвежьи морды! Прощевайте души людские, летите далече, на божие вече!
А медведи, знай себе, наяривают! Народ пляшет, девицы платочками машут, бабкин кот рыбий хвост пихает в рот. А дурачок Чурило стихом заговорило:

— Жил-был богатырь,
он не ел и не пил
без креста за пазухой,
добрых дел помазанник!

Ох, как кричал эту припевку сердобольный богатырь Чурило Пленкович, медведи аж пиликать устали, а он всё кричал и кричал, кричал и кричал...

А ты спи, Егорка, крепко,
не твоя это зацепка —
лазить по чужим дворам
и устраивать бедлам.



Двоедушник — существо, заключающее в себе две две души: человеческую и демоническую. Двоедушник днем обычный человек, ночью он засыпает непробудным сном. И тогда двоедушник путешествует вне своего тела в образе животного. Если попытаться задержать двоедушника, то он может убить. Чтобы разбудить это существо, его нужно было перевернуть вверх ногами. После смерти двоедушника его чистая душа идёт на тот свет, а нечистая душа становится упырем, который живёт то в могиле, то под водой, в зарослях, глухих местах. Такой упырь пьёт кровь, вызывает болезни детей, падёж скота и тому подобное.
Перейти в начало страницы
 
+Цитировать сообщение

Ответить в данную темуНачать новую тему
1 чел. читают эту тему (гостей: 1, скрытых пользователей: 0)
Пользователей: 0

 



RSS Текстовая версия Сейчас: 19.3.2024, 10:10